Каришнев-Лубоцкий Михаил. Тайна Муромской чащи (Волшебные каникулы - 1)

   - Идемте ужинать, - позвал Ось брата и Митю. Он посмотрел на мальчика и сказал вдруг непривычно тепло и ласково: - Ты заработал сегодня кусок хлеба своими руками, дитя! Запомни этот день надолго!
   - Кажется, я запомню... - ответил Митя и проглотил слюну. Он готов был сейчас съесть не меньше двух десятков котлет, но и от куска хлеба отказываться ему не хотелось.
   Глава двадцатая
   Если бы Шустрик не кричал так громко, когда будил Калину Калиныча!.. Может быть, тогда его страшную весть и не подслушали бы чужие уши и не случилось бы то, что случилось...
   Впрочем, уши были не чужие, а свои. Родные. Сестренкины. Когда Шустрик и Калина Калиныч увидели в зарослях орешника мелькнувшие золотистые лапоточки, они сразу догадались о том, кто их подслушал.
   - Вот я тебе! - посулил вслед шпиону Калина Калиныч.
   - Только приди домой! - крикнул Шустрик вслед ломившей сквозь кусты сестренке.
   Через мгновение легкий ветерок донес им ответ: - "Все обещаетесь да обещаетесь..." После чего наступила привычная тишина.
   - Повезло на внучку, нечего сказать! - пробормотал старый лешак и взял Шустрика за руку. - Пошли к гостям незваным, не будем зря время терять!
   - Идем, дедушка. - Шустрик вдруг улыбнулся: - А ведь и вправду нам с ней повезло! И весело всем, и не соскучишься!
   Калина Калиныч хмыкнул и промолчал. Но в душе согласился с внуком. Шустрик был прав: им действительно повезло на девчонку. А ведь сначала везло только на мальчишек!..
   Каждой весной над Муромской Чащей пролетали аисты.
   Каждой весной они приносили Шустрику по братику.
   - Хочу сестренку! - кричал Шустрик вслед улетавшим аистам.
   - Хочу сестренку! - кричал Шустрик своим папе и маме, купающим в утренних росах свалившегося им на головы нового младенца.
   - Мы тоже хотим девочку, - терпеливо отвечали ему родители каждый раз, - но что же делать: аистам не прикажешь!
   А дедушка Калина, узнав о появлении еще одного внука, добродушно крякал и говорил:
   - Нашего полку прибыло! Только этого лешего нам и не хватало!
   И старый лешак был прав: скоро все в лесу привязывались к новорожденному так, что от добровольных нянек папа и мама Шустрика никак не могли отвязаться: так всем хотелось понянчить юного лешачонка.
   И все-таки однажды случилось чудо: однажды Шустрик проснулся и увидел в колыбельке, приготовленной для очередного братика, какое-то смешное и непонятное существо, одетое вместо рубашки и штанишек в бирюзовое платьице и беленький чепчик. Это существо удивленно разглядывало одним глазом Шустрика, а другим весь остальной мир.
   - Эх ты!.. Вот это да!.. Ну и умора!.. - сказал восхищенно Шустрик и протянул палец, чтобы потрогать живую куколку в бирюзовом платьице и получше убедиться в том, что это не сон.
   "Цап!" - цапнула Шустрика за палец бирюзовая куколка.
   - Вот умора! - повторил, отдергивая руку, Шустрик. - Зубов нет, а кусается!
   Папа и мама, которые были рядом и слышали, как их дочку Шустрик дважды назвал уморой, переглянулись и дружно согласились:
   - Ну что ж, пусть будет "Уморой". Тоже красивое имя, да и встречается не так уж часто.
   Хотя Умору назвали Уморой, но все ее звали просто и ласково Уморушкой. Она так и осталась единственной девочкой в семье, и все близкие не чаяли в ней души.
   Аисты, когда сообразили, какое сокровище они потеряли, стали облетать их семейство стороной и новых братиков и сестричек уже не приносили Шустрику. Да и этих, если признаться честно, хватало с лихвой: семеро орлов-лешаков сидело за обедом по лавкам, куда же больше?
   Все братья Уморушки уже учились у дедушки Калины лесным лешачьим премудростям, одну ее старый Калиныч жалел и давал ей вволюшку порезвиться.
   - Пусть до шести лет играет, - говорил он, гладя любимицу по головке, а с шести - милости прошу в нашу школу!
   Конечно, и к пяти годам Уморушка уже кое-что знала: и что такое лихо, и почем оно фунт, и где раки зимуют, и как крапива жжется, и зачем зайцу длинные ноги, и еще многое-многое другое. Она даже знала, почему нельзя все время спрашивать: "Почему?", но постоянно об этом забывала и спрашивала. Но вот из "волшебства" Уморушка почти ничего не знала и не умела. Когда она пыталась упросить дедушку Калиныча научить ее чему-нибудь "такому-эдакому", он строго выговаривал ей:
   - Детям до шести лет колдовать строго воспрещается!
   - А очаровывать? - спрашивала Уморушка.
   - А очаровывать после шестнадцати будешь, когда школу закончишь! почему-то еще сильнее сердился дедушка.
   - А раньше никак нельзя? - на всякий случай спрашивала любопытная девочка.
   Но после такого вопроса дедушка так багровел и зеленел, что Уморушка сама быстро делал вывод: "Все ясно - нельзя!"
   Однако несмотря на запреты Калины Калиныча, Уморушка кое-чему научилась от братьев. Так она научилась РАЗДВАИВАТЬСЯ и УЛЕТУЧИВАТЬСЯ.
   От первого волшебства ей была польза: она могла, например, сидеть дома и есть варенье из ежевики и одновременно лежать на берегу Журавлиного Озера и загорать под ласковым летним солнышком. Этому волшебству Уморушка выучилась первым делом. А вот от второго волшебства ей пока было мало пользы. Улетучиваться-то она научилась, только от кого ей было улетучиваться? От папы с мамой? От дедушки Калиныча? Они сами отлично умели это делать и даже лучше, чем неопытная Уморушка. Вот, наверное, почему она всегда охотно раздваивалась и очень редко, только когда чувствовала за собой какую-нибудь вину, улетучивалась в неизвестном направлении.
   Глава двадцать первая
   С тех пор, как Уморушке удалось подслушать новость о приходе в Муромскую Чащу страшных лесорубов, она окончательно потеряла покой.
   - "Лесовичка я или не лесовичка? Тут злодеи пришли с топорами, а я и в ус не дую? Надо что-то делать!" - подумавши так, Уморушка быстренько накинула на голову ромашковый венок для повседневной носки и выбежала из дома.
   "Первым делом нужно злодеев найти. Потом... - Уморушка не знала, что она будет делать потом, но огорчаться от этого сильно не стала. - Потом видно будет, главное, их отыскать надо".
   Уморушка вспомнила, как Шустрик рассказывал о встрече с Пашей около ивы Плаксы, и решила поискать непрошенных гостей возле Плакучих Ив. Но там лесорубов не было. Уморушка хотела расспросить Плаксу о Паше, но ива замахала на девочку ветвями и страдальчески запричитала:
   - Ах, Уморушка, не мешай!.. Мне своих слез не выплакать, а ты с чужими горестями лезешь. Уходи, пожалуйста, нет здесь твоих лесорубов!
   И Плакса нагнулась еще ниже к ручью, чтобы не видеть окружающий мир с его заботами и получше насладиться собственными страданиями.
   Уморушка посмотрела ни иву и поняла, что с такой подругой Муромскую Чащу не спасешь. Да и вросла в свой кусочек берега эта Плакса корнями сильно и прочно: не сдвинешь ее с места, даже если вокруг все будет гореть синим пламенем.
   Побывав у Плакучих Ив и убедившись, что здесь никаких лесорубов нет и в помине, Уморушка отправилась наобум - все прямо и прямо, никуда не сворачивая. И вскоре убедилась, что маршрут выбрала правильно: она вышла к палаткам лесорубов.
   Глава двадцать вторая
   Три дня было спокойно, и бригада Опилкина понемногу пришла в себя. Даже братья Разбойниковы вылезли на третий день из палатки и стали поговаривать о работе.
   - Раз приехали сюда - нужно рубить, - заявил Паша геройски.
   - Топорик дадут новый - поработаем, - скромно поддержал его Саша.
   - Дам, дам, ребятки! - Довольный такой переменой в настроении своих подчиненных, Опилкин велел Ведмедеву выдать братьям Разбойниковым по новому топору. - Сегодня воскресенье, будем отдыхать, - сказал бригадир, а завтра с зарей приступим.
   Ведмедев, который без дела не мог посидеть и минуты, добровольно взял на себя обязанности бригадного повара. Услышав радостную весть, он приготовил такой роскошный завтрак, что обедать потом не пожелал ни один человек. Правда, жарить еду Егору Ивановичу пришлось на маленьком походном примусе: костер он, все-таки, побоялся разжигать...
   - Ничего, - уписывая за обе щеки ведмедевское угощение, говорил Опилкин, - все перемелется - мука будет. Леших бояться - в лес не ходить!
   По просьбе бригадира, братья еще раз поведали своим товарищам о встречах с таинственным Шустриком и его дедушкой. История, хотя и была уже ими слышана несколько раз, снова распалила Ведмедева, и он принялся рассказывать всякие загадочные случаи из своей или чужой жизни. При этом он клялся, что все, о чем он рассказывает, чистая правда, и очень обижался, если ему все-таки не слишком верили. Все истории были почему-то на одну и ту же тему: о чертях, леших, ведьмах, оборотнях и вурдалаках.
   Опилкин, послушав немного для приличия, вскоре поднялся и пошел в свою палатку. Он не хотел забивать себе голову всякой ерундой, тем более, что своих забот у него было весьма предостаточно. Подойдя к палатке, он откинул полог и хотел было уже войти внутрь, но вдруг застыл на пороге как вкопанный. В палатке, в которой он всегда поддерживал образцовый порядок, все было перевернуто сейчас вверх дном. Важные документы валялись вперемежку с не очень важными документами, на столе рядом с обкусанным кем-то карандашом лежала любимая авторучка и истекала красными чернилами, напомнившими бригадиру кровь. Тут же на столике находился чистый лист бумаги с какими-то странными, похожими на буквы, знаками.
   Опилкин переборол в себе страх и вошел в палатку. Попробовав прочесть и расшифровать таинственные закорюки, Григорий Созонович вскоре оставил это бесполезное занятие.
   "Кажется, написано по-гречески, - подумал он, - только из нашей бригады никто не прочтет, вот беда-то какая!"
   Он нагнулся и стал собирать разбросанные по полу вещи. Поднимая и раскладывая их по привычным местам, Опилкин сердито ворчал:
   - Нигде от хулиганов покоя нет! И куда только милиция смотрит? В лесу и то безобразничают!
   Он ворчал и все никак не мог успокоиться. Когда уже почти все вещи и бумаги были уложены, Григорий Созонович решил на всякий случай посмотреть под низенькой походной раскладушкой: вдруг и туда что-нибудь закатилось? Он медленно, держась одной рукой за край раскладушки, а другой за столик, опустился на колени и заглянул под свою походную кровать. В ту же секунду что-то быстро метнулось из-под раскладушки и торпедировало Опилкина в лоб.
   Два вопля слились в один: один вопль - высокий, почти поросячий, принадлежал Григорию Созоновичу, другой - густой и низкий, похожий на привальный гудок старых волжских пароходов, принадлежал неразорвавшейся торпеде.
   Глава двадцать третья
   - Нехорошо рыться без спроса в чужих вещах! - учил Уморушку и других внуков старый лешак Калина Калиныч. - К каждому, кто нарушит это правило, обязательно придет возмездие!
   Произнося последнее слово, Калина Калиныч всегда поднимал вверх правую руку с оттопыренным и чуть загнутым крючком указательным пальцем, а его ученики долго и внимательно рассматривали этот палец, давая в душе клятву никогда не касаться чужих вещей без разрешения хозяина.
   И вот Уморушка нарушила свою клятву, и к ней, как и обещал дедушка, пришло ВОЗМЕЗДИЕ... Оно распахнуло полог палатки и грозно застыло у входа. Возмездие оказалось здоровенным дядькой с огромными ручищами и выпученными глазищами. Уморушка хотела улетучиться или хотя бы стать невидимой, но от страха она все-все позабыла и только что и успела сделать, так это быстро и незаметно юркнуть под раскладушку.
   "И зачем я его чертилку откусила? - подумала она, лежа в укрытии, вдруг она ядовитая?" - И Уморушка выплюнула на пол кусочек отгрызенного карандаша.
   Возмездие в образе дядьки стояло на пороге и не входило в палатку.
   "Может быть, ОНО потопчется-потопчется и уйдет?" - шевельнулась слабенькая надежда.
   Но дядька вдруг ожил и шагнул, глухо ворча себе что-то под нос, внутрь палатки. Уморушка видела, как он стал собирать разбросанные ею повсюду бумажки и вещи, и сжалась в комок.
   "Сейчас все заберет, а потом и меня!.. - с ужасом подумала она и почувствовала, как у нее защипало в носу. - Дедушка, миленький, вызволи!.."
   Дядька нагнулся и заглянул под раскладушку.
   Уморушка не умела летать, но тут у нее вдруг получилось. Причем без всякого колдовства. Она не знала, как летают пули, поэтому вылетела из-под раскладушки стрелой. Но, увы, возмездие поджидало ее, выставив вперед крепчайшую преграду. Уморушка стукнулась об нее со всего маху и заревела так громко, что с тех пор в Муромской Чаще стали передавать из уст в уста легенду о заколдованном великане, который прячется в подземелье и только раз в сто лет выходит наружу и кричит диким и безобразным голосом.
   Глава двадцать четвертая
   Услышав со стороны бригадирской палатки дикие вопли и рычание, Ведмедев и братья Разбойниковы сразу догадались, что в жилище Григория Созоновича проник какой-то огромный и страшный зверь, может быть, даже тигр или лев.1
   [1 - Лесорубы знали, что в тех краях не живут львы и тигры, но после встречи с Шустриком и Калиной Калинычем они могли поверить во встречу с кем угодно.]
   Нападение хищника застало бригаду врасплох: все оружие лежало в палатке Опилкина, которым тот, по всей видимости, не успел воспользоваться. У одного Егора Ведмедева торчал из-за пояса поварской нож, которым очень удобно было потрошить рыбу, но никак не львов и тигров. Братья Разбойниковы с надеждой посмотрели на Ведмедева, и Егор Иванович понял их взгляд.
   - Я попробую...
   И он двинулся к палатке Опилкина ползком, по-пластунски, зажав в зубах нож.
   Тем временем в палатке наступила гробовая тишина. "Неужто слопал?!" - с ужасом подумал Егор Иванович, подползая к страшному месту. Он прислушался, но ни чавканья, ни жадного звериного урчания не доносилось из-за брезентовой стенки палатки.
   "Мало ему одного Григория, наверное, еще кого-нибудь поджидает, подумал Егор Иванович, беря поудобнее в правую руку нож, - но кого?"
   Так и не найдя ответа на свой вопрос, Ведмедев уже хотел было ворваться в палатку, как вдруг полог ее отодвинулся в сторону, и на волю вышел живой и невредимый Григорий Созонович Опилкин. Вышел бригадир не один: за шиворот он волок за собой маленькую, лет пяти-шести, русоволосую девочку с тремя голубыми глазами. Левый и правый глаз бегали у нее испуганно туда-сюда, и только средний - на лбу - взирал на окружающее спокойно и умиротворенно.
   - Да это же синяк! - приглядевшись получше, тихо воскликнул Ведмедев.
   Уморушка заметила в траве еще одного здоровенного дядьку, вдобавок державшего в руках острый, сверкающий на солнце нож, и попробовала вырваться из цепкой опилкинской лапы.
   - И не пытайся удрать! - строго предупредил ее разгневанный бригадир. Пока не признаешься, кто ты и откуда - живой я тебя не выпущу!
   Поднявшийся с земли Ведмедев и подошедшие к нему Паша и Саша окружили их сплошной стеной, и Уморушка поняла, что ей сейчас придется туговато.
   - Я только топоры искала! - закричала она отчаянно. - И еще ультиматум хотела написать! А чертилку я нечаянно укусила, она сама в рот залезла!
   Опилкин вспомнил белый лист с затейливыми значками и удивленно спросил:
   - А почему ты свой ультиматум по-гречески написала?
   Уморушка с недоумением посмотрела на Григория Созоновича: неужели по-гречески получилось? Наверное, нечаянно...
   - Тебя как зовут? - спросил Ведмедев и спрятал нож обратно за пояс. Как ты здесь очутилась?
   - Зовут меня Умора, - честно призналась юная лесовичка. Но КАК она здесь очутилась, Уморушка объяснять не стала.
   - Странное имя... - протянул недоверчиво Григорий Созонович. - Похоже на прозвище...
   - А мальчишку Шустриком звали, - вспомнил вдруг Ведмедев и повернулся к братьям Разбойниковым. - Ведь так, брательники?
   - Точно, Шустриком! - подтвердил Паша.
   А Саша сказал:
   - Мальчишку - Шустриком, а старика - Малиной Рябинычем.
   В другое время Уморушка обязательно бы рассердилась, что так бессовестно исковеркали имя любимого дедушки. Но сейчас ей было не до этого: она лихорадочно вспоминала заклинания. Да ей и нужно было только одно заклинание - как улетучиться. Но оно упорно не приходило в голову.
   Заговорив о Шустрике, Ведмедев вспомнил слова Уморушки о топорах. О том, что она пришла топоры искать. Страшная догадка осенила его.
   - Подержите-ка ее пока... - сказал он Разбойниковым, а сам подмигнул незаметно Опилкину, отзывая его в сторону.
   Григорий Созонович неохотно передал добычу из своих рук в руки Паши и Саши и побрел за Ведмедевым.
   - Ну? - спросил он, когда они отошли достаточно далеко, - что за тайна у тебя появилась?
   - Девчонка - волшебница! -- горячо зашептал Егор Иванович, испуганно озираясь по сторонам. - Топоры ищет, рассыпать их хочет! Как тот мальчишка с дедом!
   Опилкин вздохнул и потрепал Ведмедева ласково по плечу:
   - Девчонка хуже любого лешего, я согласен. Но она не волшебница. Видал, как она твоего ножа боится? А уж если ей топор показать...
   - А зачем она их ищет?
   Опилкин пожал плечами:
   - Кто ее знает... Может быть, родители у девчонки лесники, вот и надумала им новый топор подарить.
   Опилкин помолчал немного и добавил:
   - Ты знаешь, Егор, я и в старика с мальчишкой плохо верю. У нас с тобой топоры целые, только у братьев утеряны. УТЕРЯНЫ! - повторил он, особо налегая на последнее слово.
   - Ладно, жизнь покажет, кто из нас прав. - Ведмедев повернулся и хотел было идти обратно к братьям Разбойниковым.
   В это мгновение Уморушка и вспомнила наконец заклинание о том, как можно улетучиться. Она радостно засмеялась и стала беззвучно шевелить губами.
   - Ты что? - удивленно спросил ее Паша.
   - Ничего! - ответила весело Уморушка и исчезла.
   Подержав еще некоторое время пустоту, братья Разбойниковы разжали свои руки и посмотрели на них.
   - Ничего... - повторил вслед за исчезнувшей девочкой Саша.
   - Ничего... - как эхо, повторил Паша.
   Глава двадцать пятая
   Там, где продирались сейчас Гвоздиков и его юная спутница, Мити не было и не могло быть. Там были НЕПРОХОДИМЫЕ ДЕБРИ.
   - Вообще-то, лесорубов не мешало бы сюда послать, - проговорил Иван Иванович, с трудом пробивая дорогу сквозь сплетенные ветки шиповника. - Наши силы могут кончиться раньше, чем этот тернистый путь.
   Маришка, которая шла следом за Гвоздиковым, сосредоточенно молчала. Она уже мысленно сконструировала кустодрал, веткоруб и комбинированный чащеход и теперь вспоминала свою родную и любимую Апалиху. Словно наяву, увидела Маришка нахохлившегося петуха Сашу на заборе, печального Дружка под крылечком, бабушку и дедушку, сидящих у окна, - и у нее защемило сердце.
   Может быть, Маришка и расплакалась бы от горьких чувств и грустных воспоминаний, как вдруг НЕПРОХОДИМЫЕ ДЕБРИ кончились, и перед путниками открылась огромная прекрасная поляна, сплошь усеянная необыкновенными одуванчиками. Белые, красные, синие, коричневые, цвета морской волны и цвета маренго, оранжевые, зеленые... да мало ли каких цветов росли здесь одуванчики!
   Гвоздиков, ослепший на мгновение от этого великолепия красок, остановился, зато Маришка, забыв про усталость, кинулась вперед со всех ног.
   - Стой! - закричал Иван Иванович, - Стой, Маришка!
   Куда там! Маришка летела к загадочным цветам, чуть касаясь ногами земли.
   И тогда Гвоздиков решил побить мировой рекорд по бегу на средние дистанции. Сбросив осточертевший рюкзак, он ринулся к поляне огромными скачками, напоминая своим бегом бег австралийских кенгуру. Разогнавшись невероятно сильно, Иван Иванович проскакал мимо Маришки и первым достиг поляны с одуванчиками.
   - Стой! - тяжело продышал он, оборотясь к Маришке. - Их нужно исследовать.
   С этими словами Гвоздиков нагнулся и сорвал первый попавшийся под руку одуванчик. Одуванчик был светло-оранжевый, и легкий пушок, словно седина, покрывала его. Иван Иванович держал одуванчик за тонкий стебелек и толком не знал, с чего именно нужно начинать исследование.
   - Отойдем-ка пока в сторонку, - проговорил он Маришке чуть слышно и хрипло. - Ноги устали...
   Они уселись под одиноким кустом боярышника, росшего на краю поляны, и занялись исследованием.
   - Никогда не нужно спешить, Мариша, - по-учительски строго сказал Иван Иванович. - А вдруг они ядовитые? Представляешь, какая беда могла бы с тобой приключиться?
   - А я и не собиралась их жевать. Я их нюхать собиралась, а вы не дали. - И Маришка обиженно опустила голову.
   Ее подсказка пришлась как нельзя кстати.
   "Проверю на запах", - подумал Гвоздиков и, поднеся живой золотистый шар поближе к носу, стал втягивать в себя воздух.
   Еще не успел Иван Иванович разобраться, чем пахнет странный цветок и пахнет ли он вообще, как глаза его вдруг закрылись и, роняя из рук злополучный одуванчик, неудачливый исследователь повалился на траву.
   - Что с вами, Иван Иваныч?! - бросилась к старому учителю Маришка.
   Но ее предводитель молчал и только изредка сладко почмокивал губами.
   "Да он спит! - догадалась Маришка. - Понюхал разок одуванчик - и готово! - спит!"
   Она выдернула из рук Ивана Ивановича коварный цветок и бросила его в сторону.
   "Когда же он проснется? - Маришка глядела на спящего, как младенец, Гвоздикова и готова была разреветься. - Нужно Митю искать, лесорубов..."
   Легкий дурман шел со стороны Долины Волшебных Одуванчиков и нагонял сладкую дремоту.
   "Сейчас и я свалюсь..." - Маришка открыла глаза, которые умудрилась как-то незаметно для нее самой закрыться, и поднялась с земли.
   - Нельзя спать, Иван Иванович! Нельзя! Вставайте скорее!
   Но злые чары были сильнее Гвоздикова - он не поднимался. И тогда Маришка решила поискать Митю и лесорубов одна. Достав из рюкзака блокнот и карандаш, она быстро и коряво написала:
   "ИВАН ИВАНЫЧ Я УШЛА ИСКАТ МИТЮ И ЛИСАРУБОВ СПИТЕ ПАКА НЕ ПРИДЕМ М. КОРОЛЕВА"
   Маришка никогда бы не наделала столько ошибок, но сейчас... Впрочем, она даже не догадывалась, что наделала кучу ошибок в короткой записке. Ей было не до того. Вложив записку в карман Гвоздиковской рубашки, она снова полезла в рюкзак.
   "Компас Ивану Ивановичу теперь ни к чему, а мне - к чему". Маришка достала компас, открыла крышку и посмотрела на двухцветную, слегка подрагивающую, стрелку. "Юг там, Запад там. Значит, Юго-Запад посерединке. Туда и идти нужно". Маришка взглянула в последний раз на Ивана Ивановича, вздохнула с затаенной в глубине души завистью, и быстро зашагала в сторону далекого голубого бора, который как раз находился между югом и западом.
   Глава двадцать шестая
   Поужинав после непривычно тяжелого рабочего дня, Митя очень захотел спать. Ноги его гудели, спина разламывалась, пальцы на руках мелко-мелко дрожали от перенапряжения, и все-таки он не пошел отдыхать: отдыхать было нельзя. Дождавшись удобного момента, когда старички, решив искупаться, сняли с себя верхнюю одежду и дружно намылили головы, закрыв при этом, конечно, глаза, Митя на цыпочках двинулся в сторону лесной чащи, благо она находилась отсюда в каких-нибудь двадцати-тридцати метрах. Близнецы намурлыкивали себе под нос веселую песенку и шагов его не слышали совершенно.
   "Жил на свете глупый гном,
   Он построил хилый дом,
   Но ударил сильный гром...
   Где тот дом и где тот гном?" - пели они, с азартом намыливая шеи и щеки.
   Дойдя до деревьев, которые стояли стеной, Митя на секунду остановился и перевел дух. Страшновато было одному входить в незнакомый, полный неожиданностей, густой и темный лес. Вот если бы снова рядом оказались Маришка и Гвоздиков... Митя оглянулся. Он увидел, как один из старичков потянулся за кувшином с водой, желая, наверное, смыть с головы и лица едкое мыло. Митя вздохнул и быстро вошел в лес.
   "У маленького гнома
   Была собака - гном.
   Сидел хозяин дома,
   А песик под окном..." - услышал Митя далекий и уже одинокий голос.
   "А они совсем не злые! - подумалось вдруг ему, и какое-то странное чувство, похожее на нежность, поселилось в его сердце. - Нет, не вернусь... Ивана Ивановича нужно искать, Маришку, лесорубов этих несчастных... Заколдуют их, чего доброго, кто потом расколдует?"
   Митя шел вперед и не замечал, как ветки и цепкий кустарник бьют его по рукам и ногам, оставляя на них кровавые ссадины и царапины.
   - Я дойду, дойду... - шептал он самому себе, - я обязательно дойду до них...
   Страх, который еще совсем недавно тревожил Митю, исчез, и только одно желание разыскать во чтобы-то ни стало своих друзей жило сейчас в Митиной душе.
   "Лишь бы не зашло солнце!.. Лишь бы хватило сил!.."
   Сосновый бор, по которому продирался Митя, внезапно кончился, и перед ним открылась большая опушка. А на опушке, на низеньком трухлявом пенечке сидела Маришка и горько-прегорько плакала.
   Глава двадцать седьмая
   Конечно, она заблудилась. Во всем виноватыми оказались компас и малина. Сначала вышел из строя компас. Синяя стрелка, которая должна была показывать только на север - на букву "С", показывала почему-то теперь и на букву "В", и на букву "З", и на букву "Ю". Она показывала даже туда, где вообще никаких букв не было.
   "Сломался, - догадалась Маришка, - в одну сторону только показывает".
   Спрятав ставший ненужным компас в карман, Маришка решила идти напрямик, никуда не сворачивая. Прямиком до соснового бора оказалось не так уж и далеко: через каких-нибудь полчаса Маришка достигла его опушки. Но здесь ее ждала новая неприятность: на опушке росло полным-полно малины.
   "Не мешало бы подкрепиться", - подумала радостно Маришка и бросилась собирать с кустов красные спелые ягоды. А когда она досыта наелась и присела на пенек отдохнуть, она вдруг с ужасом обнаружила, что забыла ОТКУДА она пришла и КУДА идет. Бескрайние долины и холмы, поросшие густым лесом, виднелись в одной стороне. В другой стороне, в той, где она сейчас находилась, тянулся сосновый бор. Третьей и четвертой стороны почему-то нигде не было. Маришка достала компас и посмотрела с надеждой на стрелку. Синий кончик, поколебавшись немного, миновал букву "С" и остановился возле буквы "З". Красный кончик, не добежав до буквы "Ю" тоже прекратил свой бег, застряв около буквы "В".