Тот, однако, вовсе не обрадовался освобождению и не полетел прочь, как можно было бы ожидать.
- Ну, что застрял? Двигай!
- Простите, госпожа, но лучше б вы меня застрелили. За что мне такие муки?
- О чем ты?
- Я ж помру без морфия.
Мы озадаченно переглянулись. А ведь впрямь сдохнуть может! Смерть притом будет весьма долгой и тяжелой. И даже если этого не произойдет, существование его на ближайшую пару недель окажется наполненным всеми муками ада.
- Да, чуток недодумали. А может, в дурку поедем? Там тебя подлечат.
Вообще-то по-настоящему наркомана исцелить практически невозможно. Проводимое лечение устраняет физическую потребность в наркотике, но не тягу к самому занятию. Нужно огромное собственное желание и изрядная сила воли, чтобы не "сесть на иглу" вновь. Большинство вскоре опять берутся за старое.
Но в данном случае шанс на успех был. В этом мире не торгуют героином на каждом углу, как у меня на родине. Если наш приятель не переключится на городскую химию, то у него есть возможность полностью забросить свою поганую привычку. По крайней мере, теоретически.
- А что, можно? Вы меня правда туда отвезете?
- Что ж с тобой делать, залезай. - Рат поволокла из папки направление на госпитализацию.
Минут через двадцать мышка раздосадованно хлопнула себя лапкой по лбу:
- Ах, я дура старая! Совсем памяти не стало!
- Что такое, начальница?
- Бабку-то я услала с глаз подальше, чтоб при допросе не мешала. А то еще жалобы писать станет, сам понимаешь.
- Ну и что?
- Так она небось мою бусинку до сих пор варит!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не забыть, не стереть, не избавиться. Сколько ни убеждай себя, все равно не вытравишь. Слишком долго там прожито, слишком многое пережито. Там сейчас весна.
Набухли и лопнули почки - зелень еще молодая. Чистая, клейкая. Белое кружево черемухи одурманивающе выплескивается из садов на улицы. Земля и трава после дождика пахнут упоительно. Солнце, одуванчики и крокусы соревнуются в желтизне.
Столько красивых женщин вокруг - и где они только зимой прятались? Распускаются цветы, распускаются надежды, зацветает любовь...
И-и-и, эк тебя занесло! Весны здесь в помине нет, как, впрочем, и зимы и осени - сплошь бесконечное умеренное лето. Или неумеренное, коль в Пески забуришься. А какая там, к чертям, любовь по дежурству?!
Так себе, покачивается на стоянке пустой с виду автомобиль. Хлопнет по борту ладонью проходящий мимо:
"Бог в помощь, коллега!" Оттуда - смущенный кашель. Вот и вся тебе любовь.
А у меня - опять не как у людей. Влюбиться всерьез и основательно учудил прямо на рабочем месте. Но продолжаться и развиваться нашим новым отношениям только там было бы, конечно, невозможно.
Я столько времени видел тебя исключительно на людях, что, начиная с самого первого свидания, выбирал для встреч как можно более укромные уголки. Влюбленным. вообще не требуются свидетели, они даже в толпе сами по себе, а уж мне вдвойне не хотелось, чтобы кто-то нарушал наше уединение.
Где ж уединиться? Таким нехитрым предметом, как постель, были мы не богаты. Ни мне тебя к себе домой позвать, ни наоборот - нам и в голову бы не пришло, знай даже твердо, что там никого из семьи не окажется.
А уж унижаться до того, чтоб просить у друзей ключ от квартиры... Брр-р! Слишком я дорожил тем, что приобрел. Лучше просто неспешная тихая прогулка - рука в руке, разговор вроде ни о чем, а в то же время о таком важном для нас, - чем торопливая случка в наполненном чужими вещами и запахами незнакомом месте. Не понимаю.
Зато были - лес, луг, река. Чаще отправлялись на реку-в одно и то же место. Так и звали его уже: "наш куст".
Куст гостеприимный - прикрывает от нескромного взгляда с противоположного берега, а после полудня протягивает нам прохладный язычок тени. Из-за близости воды в тени порой зябко - не беда, всегда можно отойти на пару шагов погреться на солнце. Тихо. Пусто. Спокойно. Никого - разве что изредка проплывет по реке лодка или протянется по небу ширококрылым крестом цапля.
Солнышко горячее, а ты белокожая. Чтобы не обгореть, надеваешь мою легкую летнюю рубашку. Выдавали когда-то на службе такие - я взял. Почти ею не пользовался, а вот теперь нашлось применение.
Выглядишь ты в ней потрясающе привлекательно и совсем иначе, чем я привык за долгие годы. Ничего общего с собранной, колючей, резковатой госпожой доктором - милая, уютная женщина. Такая желанная и близкая. Любимая...
С незапамятных времен имел я редкий талант - разворачивать свернувшихся в клубок, изготовившихся к обороне ежиков. Положу колючего на ладонь, поговорю с ним тихонько. Тот послушает, сперва чуть расслабится, подумает немного - и вот уже лежит в руках, раскрыв для моих поглаживаний и почесываний мягкий животик, пофыркивая и забавно шевеля подвижным черным носиком.
Ты всю жизнь прожила ощетиненной, ежистой, готовой защищаться от всего мира. Кто напугал тебя, моя хорошая? Мне - поверила. Развернулась, раскрылась безбоязненно. Спасибо за доверие, любимая. Постараюсь не обмануть его.
Прозвище прижилось. Так и зову с тех пор- "моя ежишка". Ты так часто мило удивляешься:
- Ну почему мне с тобой так хорошо?..
Что ж тут странного, любовь моя? Не закрывай глаза, когда я тебя целую, загляни в мои - все прочтешь в них. Ежишка, милая...
А голубая рубашка подолгу хранит твой запах. Я суеверно не стираю ее до следующего свидания. Вдруг не увидимся? Заскучаю - можно будет уткнуться в нее лицом и вспоминать...
Нет здесь со мной той рубашки. Дома осталась.
Кто-то, скрытый темнотой дворика, в подпитии забыв осторожность, терзает гитарные струны, швыряя в ночь злые слова своедельной песенки:
Было когда-то время,
Каждый из нас в нем жил,
Дома у нас были и семьи,
Город, где выросли, был.
Любили мы и мечтали
Молодо, горячо.
Все у нас отобрали,
У нас отобрали все.
Забросило в мир неслыханный,
В страшную круговерть,
Нету отсюда выхода,
Здесь свою встретим смерть.
Прежде грехи совершали
Ныне предъявлен счет.
Все у нас отобрали,
У нас отобрали все.
К своим машинам прикованы,
Пашем, словно в аду,
В мире чужом замурованы,
Чужую лечим беду.
Дома по нам отрыдали,
Там перестали нас ждать.
Все у нас отобрали.
Что еще отобрать?
Не прав парень. У стен тоже уши есть. Зажигаю спичку, прикуриваю.
- О боже! Скорее прячьте выпивку!
- Что случилось?
- ПБ-девятнадцать на базе!
-А?
- Доктор Рат сейчас прибежит, все пиво вылакает!
Слабость моей маленькой начальницы к пиву общеизвестна. Злые языки утверждают, что она в состоянии стрескать этого напитка многократно больше, чем весит сама. Правда, эта страсть уравновешивается ее полным неприятием алкоголя в любой другой форме - от легкого вина до спирта.
- А я, между прочим, уже здесь! - возвещает Люси с высоты моего плеча, на котором она удобно расселась, щекоча хвостом мое ухо.
- О-о! Все пропало! - застонал все тот же насмешливый голос.
- Ну уж и пропало. До города сегодня всего восемь миль. Вполне можно за ещем сгонять.
Мне сунули в обе руки по откупоренной бутылке - для меня и для доктора, которая, милостиво разрешив не ходить в машину за ее личной мензуркой, встала на задние лапы, с натугой наклонила поставленную на скамейку бутылку и присосалась к горлышку.
Ну а мне уж сам бог велел следовать примеру начальства. Булькаем. Свежее. Вкусное.
Присел на лавочку Пихают гитарным грифом в бок:
- Играешь?
Тряхнуть нешто стариной? Взял инструмент, потеребил струны, подвернул один колок. О, теперь нормально. Что бы это мне такое... А, знаю. Хлопнул ладонью по деке, объявляю:
- "Гребец галеры".
Начало старой баллады народ воспринял прохладно, но помалу начали вслушиваться, примолкли. Подошли еще несколько человек, образовали круг. Не ахти какой я музыкант, но пережившие долгие годы слова сами заставляли себя слушать:
...Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
Брали мы в любви и драке все, что можно, от судьбы.
И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков,
За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли...*
* Перевод Е. Дунаевской.
Звякнула последний раз струна. Разминаю уставшие пальцы. Сто лет гитары в руки не брал. Чей-то громкий шепот:
- Братцы, это ж про нас! Такое только кто-то из наших сочинить мог!
Рявкнул над головой динамик:
- Доктор Рат, Шура, Патрик. Девятнадцатая психбригада - на выезд!
Кладу тренькнувший жалобно инструмент на скамейку, подбираю и сажаю на плечо Люси, заодно допив ее пиво. Поворачиваюсь к двери, но чья-то рука в темноте удерживает меня за халат.
- Слышь, ты сам стихи написал?
- Да нет, Киплинг.
- Киплинг? Не слышал. Он кто - врач, фельдшер? Усмехнувшись про себя, отвечаю:
- Да нет, водитель вроде.
- С какой бригады?
- Он уже умер.
-Жаль. Классный, видать, парень был. Буду мимо кладбища проезжать отыщу могилку, выпью глоточек на помин души.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
- Нет, а почему это нам? И не говорите, что все равно без дела сидим. Во-он там, с краю, у вас на "неправильное поведение" вызов лежит. Что не его даете?
- Шура, не умничай. Что дали, на то и езжай.
- Вот и дайте профильный. А то взяли моду! Мы тебе что, инфекционная перевозка?
Павел Юрьевич возник из ниоткуда, посыпая пеплом бумажки, разложенные на диспетчерском столе.
- А разве нет? Психические болезни определенно заразные. Кто в этом еще сомневается - может на тебя посмотреть. Какого рожна раскипятился?
- Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет - одному Богу ведомо. Как не кипятиться!
- Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?
Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что-то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.
- Опупел?
- Угу. Не я только. На, изучи.
Мышедоктор уставилась на полученный вызов.
- "Сывороточный гепатит". Ну, вообще - край! Дальше ехать некуда.
- Личное распоряжение старшего врача.
Рат что-то проворчала себе под нос. На букву "X", кажется. А может, и на "О". Но "X" там присутствовало. Однозначно.
Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра... Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда-то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп - спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.
А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, "чтоб пописать не забыли". Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.
Что у кого болело - с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.
Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, - что-либо вроде: "Болит нога пятый день" - или: "Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет". В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно - дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: "Не хотелось вас беспокоить". Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.
Одно время я практиковал, работая по каким-либо причинам на линии, такую методу - садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал:
- С головой своей, родной, не дружишь. Неужели невдомек, какой страшной опасности ты подвергаешь свое здоровье и саму жизнь, когда набираешь "ОЗ" в четыре утра? Я с восьми часов вчерашнего дня по этажам бегаю, двадцать восемь (двадцать четыре, тридцать пять - цифра образуется удвоением реального количества) вызовов обслужил, только-только прилег - через десять минут опять подняли. Теперь прикинь, как сейчас соображает моя башка и какое я в этаком состоянии лечение могу произвести. Еще добавь сюда личное к тебе отношение. Угадай с трех раз, какое оно?
Вы знаете, многих пронимало. А пару раз, пребывая в состоянии особо повышенной злобности, я общался с клиентурой и вовсе прямолинейно:
- Добрый вечер или утро - как кому. Бригада психиатрической перевозки. Какие есть жалобы?
Рты пациентов разевались шире моего кармана перед получением взятки.
- Зачем нам психическая?
- А нешто нормальные люди в такое время "Скорую" вызывают? Они пятый сон давно уже смотрят.
Тоже действовало недурно.
Один мой знакомый выдвинул как-то довольно рациональную идею: записывать на магнитофон то, что произносят бригады, получая тот самый вызов, и транслировать по радио в программе "Для тех, кто не спит". Жаль, никто и никогда не позволит это проделать. А зря.
- Тормозни на секундочку.
Растянувшаяся поперек капота начальница приоткрыла один глаз и стукнула хвостом, смахнув на грязный пол пару мелких бумажек.
- Куда это ты на ночь собрался?
- Вслух сказать или сама догадаешься?
- Обожди чуток, до равнины. Не ремесло это - на болотах потемну останавливаться. Ладно, если целиком сожрут, а ну как откусят что?
Чаек усиленно искал выхода. Едва только мы проскочили на пяток ярдов границу негостеприимного болотного сектора, я немедленно повелел Патрику тормозить. Тот послушно остановил вездеход и откинулся на спинку сиденья, тупо таращась отечными от недосыпа глазами в темень за лобовым стеклом. Люси перевернулась на спинку, одернула задней лапкой полу халатика и, откинув хвост далеко в сторону, зажмурилась дремотно.
Выбравшись из-за кустика, выволок из кармана сигаретку - перекурить на свежем воздухе, покуда стоим. При начальнице не слишком-то получается, не любит категорически. Да и водила мой, почуяв в лице доктора Рат союзницу, начал позволять себе критику в адрес некоторых злоупотребяющих никотином. Злодей! Покуда вдвоем ездили - помалкивал.
Присел на пенек близ теплой морды машины, дымлю неспешно. Виднеющаяся вблизи окраина болота на диво тиха. Никто не рычит, не жрет друг друга и не воет, пожираемый, леденяще. Лишь перебегают с кочки на кочку призрачно-бледные болотные огни.
Ты тоже не любила, когда я курил. Завидя, как привстаю, чтобы достать пачку, всегда задавала один и тот же вопрос:
- Оно тебе сильно нужно? - и тянула к себе. Оказывалось - не нужно. Находилось дело поинтереснее, чем пускать дым. Когда спохватывался, что так и не покурил, порой проходило несколько часов.
Злая и жестокая штука - время. Мы вместе - и его песок пересыпается вниз с потрясающей скоростью. Не успели встретиться, обняться, перемолвиться уже пуста стекляшка колбы, пора провожать тебя на вечернюю электричку.
А не видимся - оно тянется и тянется мягкой резиной бесконечно пережевываемой жвачки. Встречаемся в понедельник - уже с субботы не знаю, куда себя деть. Брожу из угла в угол бессмысленно, все из рук валится, ничем занять себя не могу. Как его скоротать? Каким тумблером щелкнуть, чтобы выкинуть два дня?
Безжалостно время. Беспощадно.
Тебе воскресным утром уезжать с семьей в отпуск, мне тем же вечером - в командировку. Накануне, оба поглощенные сборами в дорогу, не виделись. А прощались в пятницу. Долго-долго не находили сил оторваться друг от друга. Расстаться - что кусок от себя отрезать.
В день отъезда меня подбросило с постели, едва занялся рассвет. С трудом дотерпев до времени, когда уже не слишком неприлично кого-нибудь разбудить, ринулся к телефону.
Ты сказала "до свиданья",
Не "прощай". Но я уверен,
Целый месяц ожиданья
Вечность без тебя. И вижу:
Будут лишь воспоминанья
О тебе. Тебя не будет.
Это срок, что зря потерян.
Мне останется на память
С запахом твоим одежда,
Положу ее поближе,
Чтобы каждый день касаться.
Мне останется надежда:
Пусть не скоро, но вернешься,
Мы сумеем повстречаться,
Я тебя еще увижу.
Твой голос дрогнул:
- Спасибо, Шура. Господи, до чего хорошо...
Целый день я дергался поминутно на каждый взбрех моих собак. Меня не покидало чувство, что вот сейчас за калиткой окажешься ты. Открою - услышу: "Я осталась..."
Что бы я с этим делал? Мы же не свободные люди, ежишка...
Прибыв утром в чужой город, немедленно бросился к ближайшему таксофону звонить тебе - а вдруг действительно осталась? Конечно же нет. Со странной смесью разочарования и облегчения сломал пополам исчерпанную карточку и пошел заниматься делами.
Мы шутя называли этот месяц "генеральной репетицией", имея в виду предстоящую разлуку. Уже совсем недолго оставалось пробыть нам вместе после твоего возвращения из поездки. Кто мог знать, как оно на самом деле обернется?
Надолго - не навсегда. Человек жив надеждой. Отбери надежду - что у него останется? Что теперь осталось у меня?
Чуть не вскрикнул от мягкого прикосновения к голой коже руки. В голове вспыхнуло: "Пришла!" Шура, не будь настолько сумасшедшим.
Поворачиваюсь: гость желанный. Гибкое кошачье тело грациозно замерло подле меня, легко касаясь плеча. Огромные глаза гостьи горят в темноте льдисто-синим неровным пламенем.
Та, Которой Принадлежит Ночь. Волшебное существо, как и я, не рожденное в этом мире. Ее могущества не хватает, чтобы вырваться отсюда, - такая же, по сути, пленница. Одинокая, несчастная и потерянная, невзирая на всю ту силу, которой владеет. Обладательница сотен имен, данных ей разными народами в разных мирах и временах.
Я обращаюсь к ней по-своему, называя ее Линой.,0на напоминает мне тебя, такая же сильная, гордая и независимая с виду, а внутри - просто мягкая, слабая женщина, ищущая опоры и тепла.
Обнимаю шею хищницы, утыкаюсь лицом в короткий серебристый мех, пахнущий непривычно резковато, но приятно.
Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза - сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи...
Мне нравилось прикасаться к ней языком- трогать им темное, словно от йода, неровное пятно внутри локтевого сгиба, резко выделяющееся на белых, чуть полноватых руках, и выше, к округлому плечу, потом вдоль ключицы... Как тебе удается оставаться свежей и прохладной в любую жару?
Стесняешься:
- Зачем меня облизывать? Я же невкусная.
- Вкусная, - заверяю искренне.
- Соленая и противная, - протестуешь, смущенно отворачиваясь.
Правда соленая. Больше пьешь - больше хочется.
Я потерся о бархатную шкуру Владычицы Ночи, смахивая с глаз непрошеную слезинку. Бережно погладил хищницу, почесал между лопаток. Она прогнулась под рукой, грустно взглянула на меня, перекатила по языку лопающийся шарик моего имени:
- Са-ша... Зачем плачешь? О чем?
- О том, что потерял.
- Тобой еще не все потеряно, пришедший издалека.
- Разве?
Холод синего пламени вонзился мне прямо в зрачки. Лина покачала головой:
- Да, ты и впрямь так думаешь. Напрасно. Придется тебя познакомить кое с кем.
Бесшумным пружинистым прыжком гостья перенеслась на край болота и, издав низкий горловой звук, протянула лапу к трясине. Блеклый болотный огонек прыгнул к ней и замер меж сверкающих игл острых когтей. Лина вернулась ко мне, привстав одной лапой на бампер, аккуратно поместила мерцающий отблеск на щетку стеклоочистителя.
- Извини, Са-ша. Мне придется уйти. Он не станет при мне разговаривать.
И исчезла, как исчезала всегда - была и нет, без звука, без движения. Просто пропала. Я, взглянув на огонек, увидел, что то был не просто язычок пламени - он имел форму наподобие игрушечного зверька, только колебался от движений ночного воздуха.
- Ты кто? - спросил я его тихонько.
-Не помню...
- У тебя есть имя?
- Не знаю...
- Ты откуда?
- Не помню...
- Что же ты помнишь, в конце-то концов?
Огонек заколебался сильнее.
- Мне кажется... Я когда-то был живым, настоящим. По-моему, я где-то жил... Мне смутно мерещится иногда что-то вроде дома, но я не уверен, я не могу вспомнить... Это не так уж плохо - быть огоньком, но страшно потерять все воспоминания. Совсем-совсем потерять...
И попросил, уменьшившись:
- Отнеси меня, пожалуйста, обратно, а то я погасну. Завидую тебе, ты счастливый, человек.
- Если бы!
- Не спорь, У тебя есть память. Ты еще можешь помнить...
В растерянности я перенес своего удивительного собеседника на кочку и оторопело полез в кабину вездехода.
Патрик плакал навзрыд, уткнувшись лбом в баранку. Проснувшаяся Люси бегала по приборной доске, не зная, что делать. Я схватил водителя за плечо, грубо потряс. Тот чуть-чуть опомнился, приподнял голову.
- В чем дело?
В ответ - новые слезы. Сильный, крепкий парень, не стесняясь, скулил и всхлипывал, как ребенок.
- Ну что, говори! Приказываю!
По-детски размазывая грязь на лице кулаком, пилот еле-еле вымолвил:
- Эти... Огни... Стрельбы...
- Что?!
- На ночных стрельбах... Мы использовали их вместо мишеней. Хорошо видно, если попадешь - брызги разлетаются... - И, плача навзрыд, с подвыванием: - Клянусь вам, клянусь! Я не знал, что они живые!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- За медицинской помощью? Конечно, обращался. Сегодня вечером ваши приезжали. Две такие молоденькие девочки, симпатичные. Сказали, чтобы в больницу собирался и ждал перевозку. Это, как я понимаю, вы?
- Ну, строго говоря, мы не перевозочная бригада, но в больницу ехать вам придется действительно с нами. Есть какие-либо возражения?
- Да нет, что вы.
- Вот и ладушки. Разрешите посмотреть направление на госпитализацию?
- Пожалуйста-пожалуйста.
Люси зашуршала бумагой. Ее, похоже, совершенно не беспокоила удивительная наружность пациента, к которому нас прислали.
Я толкую не о желто-коричневой коже лица и апельсиновых белках глаз. С этим-то как раз все ясно. За то гепатит в просторечье желтухой и зовут.
Но вот коротенькие изогнутые коготки на кончиках тонких пальцев и огромные, как пальмовые листья, полупрозрачные уши в клинику заболевания явно не вписываются. И не отрастают от вируса клыки во рту. Пусть не столь убедительные, как у старшего диспетчера "Скорой" - волкообразной Лизаветы, но все же заметные.
А так - чем не человек. Закутался, несмотря на душную ночь, в толстый шерстяной плед, дрожит крупной дрожью так, что зубы лязгают. Знать, температура высокая. Лицо изможденное, осунувшееся. Худо бедолаге. Сочувствую. Сам переболел, когда в армии служил, так что все прелести желтухи испытал на собственной шкуре.
Мой доктор завершила изучение бумаг, свернула их и запрыгнула ко мне на руку.
- Все в порядке. Пойдемте в машину.
Я поднял руку к плечу, давая начальнице возможность перебраться туда, не бегая по моей одежде. Мне почему-то всегда кажется, что вид цепляющегося за рукав доктора умаляет авторитет Рат в глазах пациентов, поэтому и стараюсь переместить ее максимально уважительным способом. Наверное, я не очень ошибаюсь, не зря же Люси редко залезает ко мне в карман при больных, а вне вызова ее подчас оттуда силой не выгонишь.
Больной плетется за мной в автомобиль, волоча в одной руке сумку с харчами и туалетными принадлежностями, а другой придерживая у горла накинутый на плечи плед.
- Пригните голову. Ага, вот так. Устраивайтесь, как вам удобнее. Места много. Если хотите прилечь - пожалуйста.
- Благодарю вас. - Он сворачивается клубочком на носилках, худой рукой натягивая свое покрывало повыше. Озноб не прекращается. Пошарив под носилками, я выволок оттуда старое пальто без одного рукава и набросил его поверх пледа. Больной благодарно кивает.
Температура у него, похоже, за сорок. Лоб, до которого я дотронулся, таков, что впору яичницу жарить. Все ж до такой гипертрофии человеколюбия, чтобы включить печку в машине, я еще не докатился - мне-то даже и душновато. Устроив клиента поудобнее, захлопываю дверцу салона, загружаюсь в кабину, предварительно высадив на капот начальницу. Стартовали.
- Может, ему анальгинчика с димедролом кольнуть а, доктор? Горит весь.
- Не стоит, Шура. Вспотеет, на ходу сквознячком прохватит. Не хватало ему еще и пневмонии в довесок к желтухе. Уж как-нибудь пару часов перетерпит.
- А доедем до инфекции за пару-то часов? Все-таки два сектора.
- Что тут хитрого. Дорога сносная, да и светает уже, - буркнул Патрик.
Вид водилы свидетельствовал о том, что, будь его воля, он сообщил бы диспетчеру, что у автомобиля отвалилась жизненно важная деталь, и улегся на лавку наверстывать недоспанное, по известной присказке о солдате и службе.
Начальнице же никто этим заняться не мешал. Спальное место в "бардачке" вездехода я оборудовал еще в первый день работы с ней, помня об ее привычках по прежнему опыту. Все имевшееся там барахло было извлечено, нужное прибрано в другие места, а ненужное (которого оказалось раза в три больше) беспощадно выкинуто. На дно отсека я наложил ворох чистых мягких тряпочек - Люси пользуется ими вместо матраца и одеяла. Теперь, когда она забирается туда, то, если захлопнуть крышку, получается персональное купе для отдыха. Вот в него-то она и полезла, оставив пилота с пассажиром на мое попечение.
- Ну, что застрял? Двигай!
- Простите, госпожа, но лучше б вы меня застрелили. За что мне такие муки?
- О чем ты?
- Я ж помру без морфия.
Мы озадаченно переглянулись. А ведь впрямь сдохнуть может! Смерть притом будет весьма долгой и тяжелой. И даже если этого не произойдет, существование его на ближайшую пару недель окажется наполненным всеми муками ада.
- Да, чуток недодумали. А может, в дурку поедем? Там тебя подлечат.
Вообще-то по-настоящему наркомана исцелить практически невозможно. Проводимое лечение устраняет физическую потребность в наркотике, но не тягу к самому занятию. Нужно огромное собственное желание и изрядная сила воли, чтобы не "сесть на иглу" вновь. Большинство вскоре опять берутся за старое.
Но в данном случае шанс на успех был. В этом мире не торгуют героином на каждом углу, как у меня на родине. Если наш приятель не переключится на городскую химию, то у него есть возможность полностью забросить свою поганую привычку. По крайней мере, теоретически.
- А что, можно? Вы меня правда туда отвезете?
- Что ж с тобой делать, залезай. - Рат поволокла из папки направление на госпитализацию.
Минут через двадцать мышка раздосадованно хлопнула себя лапкой по лбу:
- Ах, я дура старая! Совсем памяти не стало!
- Что такое, начальница?
- Бабку-то я услала с глаз подальше, чтоб при допросе не мешала. А то еще жалобы писать станет, сам понимаешь.
- Ну и что?
- Так она небось мою бусинку до сих пор варит!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не забыть, не стереть, не избавиться. Сколько ни убеждай себя, все равно не вытравишь. Слишком долго там прожито, слишком многое пережито. Там сейчас весна.
Набухли и лопнули почки - зелень еще молодая. Чистая, клейкая. Белое кружево черемухи одурманивающе выплескивается из садов на улицы. Земля и трава после дождика пахнут упоительно. Солнце, одуванчики и крокусы соревнуются в желтизне.
Столько красивых женщин вокруг - и где они только зимой прятались? Распускаются цветы, распускаются надежды, зацветает любовь...
И-и-и, эк тебя занесло! Весны здесь в помине нет, как, впрочем, и зимы и осени - сплошь бесконечное умеренное лето. Или неумеренное, коль в Пески забуришься. А какая там, к чертям, любовь по дежурству?!
Так себе, покачивается на стоянке пустой с виду автомобиль. Хлопнет по борту ладонью проходящий мимо:
"Бог в помощь, коллега!" Оттуда - смущенный кашель. Вот и вся тебе любовь.
А у меня - опять не как у людей. Влюбиться всерьез и основательно учудил прямо на рабочем месте. Но продолжаться и развиваться нашим новым отношениям только там было бы, конечно, невозможно.
Я столько времени видел тебя исключительно на людях, что, начиная с самого первого свидания, выбирал для встреч как можно более укромные уголки. Влюбленным. вообще не требуются свидетели, они даже в толпе сами по себе, а уж мне вдвойне не хотелось, чтобы кто-то нарушал наше уединение.
Где ж уединиться? Таким нехитрым предметом, как постель, были мы не богаты. Ни мне тебя к себе домой позвать, ни наоборот - нам и в голову бы не пришло, знай даже твердо, что там никого из семьи не окажется.
А уж унижаться до того, чтоб просить у друзей ключ от квартиры... Брр-р! Слишком я дорожил тем, что приобрел. Лучше просто неспешная тихая прогулка - рука в руке, разговор вроде ни о чем, а в то же время о таком важном для нас, - чем торопливая случка в наполненном чужими вещами и запахами незнакомом месте. Не понимаю.
Зато были - лес, луг, река. Чаще отправлялись на реку-в одно и то же место. Так и звали его уже: "наш куст".
Куст гостеприимный - прикрывает от нескромного взгляда с противоположного берега, а после полудня протягивает нам прохладный язычок тени. Из-за близости воды в тени порой зябко - не беда, всегда можно отойти на пару шагов погреться на солнце. Тихо. Пусто. Спокойно. Никого - разве что изредка проплывет по реке лодка или протянется по небу ширококрылым крестом цапля.
Солнышко горячее, а ты белокожая. Чтобы не обгореть, надеваешь мою легкую летнюю рубашку. Выдавали когда-то на службе такие - я взял. Почти ею не пользовался, а вот теперь нашлось применение.
Выглядишь ты в ней потрясающе привлекательно и совсем иначе, чем я привык за долгие годы. Ничего общего с собранной, колючей, резковатой госпожой доктором - милая, уютная женщина. Такая желанная и близкая. Любимая...
С незапамятных времен имел я редкий талант - разворачивать свернувшихся в клубок, изготовившихся к обороне ежиков. Положу колючего на ладонь, поговорю с ним тихонько. Тот послушает, сперва чуть расслабится, подумает немного - и вот уже лежит в руках, раскрыв для моих поглаживаний и почесываний мягкий животик, пофыркивая и забавно шевеля подвижным черным носиком.
Ты всю жизнь прожила ощетиненной, ежистой, готовой защищаться от всего мира. Кто напугал тебя, моя хорошая? Мне - поверила. Развернулась, раскрылась безбоязненно. Спасибо за доверие, любимая. Постараюсь не обмануть его.
Прозвище прижилось. Так и зову с тех пор- "моя ежишка". Ты так часто мило удивляешься:
- Ну почему мне с тобой так хорошо?..
Что ж тут странного, любовь моя? Не закрывай глаза, когда я тебя целую, загляни в мои - все прочтешь в них. Ежишка, милая...
А голубая рубашка подолгу хранит твой запах. Я суеверно не стираю ее до следующего свидания. Вдруг не увидимся? Заскучаю - можно будет уткнуться в нее лицом и вспоминать...
Нет здесь со мной той рубашки. Дома осталась.
Кто-то, скрытый темнотой дворика, в подпитии забыв осторожность, терзает гитарные струны, швыряя в ночь злые слова своедельной песенки:
Было когда-то время,
Каждый из нас в нем жил,
Дома у нас были и семьи,
Город, где выросли, был.
Любили мы и мечтали
Молодо, горячо.
Все у нас отобрали,
У нас отобрали все.
Забросило в мир неслыханный,
В страшную круговерть,
Нету отсюда выхода,
Здесь свою встретим смерть.
Прежде грехи совершали
Ныне предъявлен счет.
Все у нас отобрали,
У нас отобрали все.
К своим машинам прикованы,
Пашем, словно в аду,
В мире чужом замурованы,
Чужую лечим беду.
Дома по нам отрыдали,
Там перестали нас ждать.
Все у нас отобрали.
Что еще отобрать?
Не прав парень. У стен тоже уши есть. Зажигаю спичку, прикуриваю.
- О боже! Скорее прячьте выпивку!
- Что случилось?
- ПБ-девятнадцать на базе!
-А?
- Доктор Рат сейчас прибежит, все пиво вылакает!
Слабость моей маленькой начальницы к пиву общеизвестна. Злые языки утверждают, что она в состоянии стрескать этого напитка многократно больше, чем весит сама. Правда, эта страсть уравновешивается ее полным неприятием алкоголя в любой другой форме - от легкого вина до спирта.
- А я, между прочим, уже здесь! - возвещает Люси с высоты моего плеча, на котором она удобно расселась, щекоча хвостом мое ухо.
- О-о! Все пропало! - застонал все тот же насмешливый голос.
- Ну уж и пропало. До города сегодня всего восемь миль. Вполне можно за ещем сгонять.
Мне сунули в обе руки по откупоренной бутылке - для меня и для доктора, которая, милостиво разрешив не ходить в машину за ее личной мензуркой, встала на задние лапы, с натугой наклонила поставленную на скамейку бутылку и присосалась к горлышку.
Ну а мне уж сам бог велел следовать примеру начальства. Булькаем. Свежее. Вкусное.
Присел на лавочку Пихают гитарным грифом в бок:
- Играешь?
Тряхнуть нешто стариной? Взял инструмент, потеребил струны, подвернул один колок. О, теперь нормально. Что бы это мне такое... А, знаю. Хлопнул ладонью по деке, объявляю:
- "Гребец галеры".
Начало старой баллады народ воспринял прохладно, но помалу начали вслушиваться, примолкли. Подошли еще несколько человек, образовали круг. Не ахти какой я музыкант, но пережившие долгие годы слова сами заставляли себя слушать:
...Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
Брали мы в любви и драке все, что можно, от судьбы.
И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков,
За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли...*
* Перевод Е. Дунаевской.
Звякнула последний раз струна. Разминаю уставшие пальцы. Сто лет гитары в руки не брал. Чей-то громкий шепот:
- Братцы, это ж про нас! Такое только кто-то из наших сочинить мог!
Рявкнул над головой динамик:
- Доктор Рат, Шура, Патрик. Девятнадцатая психбригада - на выезд!
Кладу тренькнувший жалобно инструмент на скамейку, подбираю и сажаю на плечо Люси, заодно допив ее пиво. Поворачиваюсь к двери, но чья-то рука в темноте удерживает меня за халат.
- Слышь, ты сам стихи написал?
- Да нет, Киплинг.
- Киплинг? Не слышал. Он кто - врач, фельдшер? Усмехнувшись про себя, отвечаю:
- Да нет, водитель вроде.
- С какой бригады?
- Он уже умер.
-Жаль. Классный, видать, парень был. Буду мимо кладбища проезжать отыщу могилку, выпью глоточек на помин души.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
- Нет, а почему это нам? И не говорите, что все равно без дела сидим. Во-он там, с краю, у вас на "неправильное поведение" вызов лежит. Что не его даете?
- Шура, не умничай. Что дали, на то и езжай.
- Вот и дайте профильный. А то взяли моду! Мы тебе что, инфекционная перевозка?
Павел Юрьевич возник из ниоткуда, посыпая пеплом бумажки, разложенные на диспетчерском столе.
- А разве нет? Психические болезни определенно заразные. Кто в этом еще сомневается - может на тебя посмотреть. Какого рожна раскипятился?
- Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет - одному Богу ведомо. Как не кипятиться!
- Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?
Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что-то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.
- Опупел?
- Угу. Не я только. На, изучи.
Мышедоктор уставилась на полученный вызов.
- "Сывороточный гепатит". Ну, вообще - край! Дальше ехать некуда.
- Личное распоряжение старшего врача.
Рат что-то проворчала себе под нос. На букву "X", кажется. А может, и на "О". Но "X" там присутствовало. Однозначно.
Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра... Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда-то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп - спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.
А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, "чтоб пописать не забыли". Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.
Что у кого болело - с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.
Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, - что-либо вроде: "Болит нога пятый день" - или: "Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет". В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно - дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: "Не хотелось вас беспокоить". Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.
Одно время я практиковал, работая по каким-либо причинам на линии, такую методу - садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал:
- С головой своей, родной, не дружишь. Неужели невдомек, какой страшной опасности ты подвергаешь свое здоровье и саму жизнь, когда набираешь "ОЗ" в четыре утра? Я с восьми часов вчерашнего дня по этажам бегаю, двадцать восемь (двадцать четыре, тридцать пять - цифра образуется удвоением реального количества) вызовов обслужил, только-только прилег - через десять минут опять подняли. Теперь прикинь, как сейчас соображает моя башка и какое я в этаком состоянии лечение могу произвести. Еще добавь сюда личное к тебе отношение. Угадай с трех раз, какое оно?
Вы знаете, многих пронимало. А пару раз, пребывая в состоянии особо повышенной злобности, я общался с клиентурой и вовсе прямолинейно:
- Добрый вечер или утро - как кому. Бригада психиатрической перевозки. Какие есть жалобы?
Рты пациентов разевались шире моего кармана перед получением взятки.
- Зачем нам психическая?
- А нешто нормальные люди в такое время "Скорую" вызывают? Они пятый сон давно уже смотрят.
Тоже действовало недурно.
Один мой знакомый выдвинул как-то довольно рациональную идею: записывать на магнитофон то, что произносят бригады, получая тот самый вызов, и транслировать по радио в программе "Для тех, кто не спит". Жаль, никто и никогда не позволит это проделать. А зря.
- Тормозни на секундочку.
Растянувшаяся поперек капота начальница приоткрыла один глаз и стукнула хвостом, смахнув на грязный пол пару мелких бумажек.
- Куда это ты на ночь собрался?
- Вслух сказать или сама догадаешься?
- Обожди чуток, до равнины. Не ремесло это - на болотах потемну останавливаться. Ладно, если целиком сожрут, а ну как откусят что?
Чаек усиленно искал выхода. Едва только мы проскочили на пяток ярдов границу негостеприимного болотного сектора, я немедленно повелел Патрику тормозить. Тот послушно остановил вездеход и откинулся на спинку сиденья, тупо таращась отечными от недосыпа глазами в темень за лобовым стеклом. Люси перевернулась на спинку, одернула задней лапкой полу халатика и, откинув хвост далеко в сторону, зажмурилась дремотно.
Выбравшись из-за кустика, выволок из кармана сигаретку - перекурить на свежем воздухе, покуда стоим. При начальнице не слишком-то получается, не любит категорически. Да и водила мой, почуяв в лице доктора Рат союзницу, начал позволять себе критику в адрес некоторых злоупотребяющих никотином. Злодей! Покуда вдвоем ездили - помалкивал.
Присел на пенек близ теплой морды машины, дымлю неспешно. Виднеющаяся вблизи окраина болота на диво тиха. Никто не рычит, не жрет друг друга и не воет, пожираемый, леденяще. Лишь перебегают с кочки на кочку призрачно-бледные болотные огни.
Ты тоже не любила, когда я курил. Завидя, как привстаю, чтобы достать пачку, всегда задавала один и тот же вопрос:
- Оно тебе сильно нужно? - и тянула к себе. Оказывалось - не нужно. Находилось дело поинтереснее, чем пускать дым. Когда спохватывался, что так и не покурил, порой проходило несколько часов.
Злая и жестокая штука - время. Мы вместе - и его песок пересыпается вниз с потрясающей скоростью. Не успели встретиться, обняться, перемолвиться уже пуста стекляшка колбы, пора провожать тебя на вечернюю электричку.
А не видимся - оно тянется и тянется мягкой резиной бесконечно пережевываемой жвачки. Встречаемся в понедельник - уже с субботы не знаю, куда себя деть. Брожу из угла в угол бессмысленно, все из рук валится, ничем занять себя не могу. Как его скоротать? Каким тумблером щелкнуть, чтобы выкинуть два дня?
Безжалостно время. Беспощадно.
Тебе воскресным утром уезжать с семьей в отпуск, мне тем же вечером - в командировку. Накануне, оба поглощенные сборами в дорогу, не виделись. А прощались в пятницу. Долго-долго не находили сил оторваться друг от друга. Расстаться - что кусок от себя отрезать.
В день отъезда меня подбросило с постели, едва занялся рассвет. С трудом дотерпев до времени, когда уже не слишком неприлично кого-нибудь разбудить, ринулся к телефону.
Ты сказала "до свиданья",
Не "прощай". Но я уверен,
Целый месяц ожиданья
Вечность без тебя. И вижу:
Будут лишь воспоминанья
О тебе. Тебя не будет.
Это срок, что зря потерян.
Мне останется на память
С запахом твоим одежда,
Положу ее поближе,
Чтобы каждый день касаться.
Мне останется надежда:
Пусть не скоро, но вернешься,
Мы сумеем повстречаться,
Я тебя еще увижу.
Твой голос дрогнул:
- Спасибо, Шура. Господи, до чего хорошо...
Целый день я дергался поминутно на каждый взбрех моих собак. Меня не покидало чувство, что вот сейчас за калиткой окажешься ты. Открою - услышу: "Я осталась..."
Что бы я с этим делал? Мы же не свободные люди, ежишка...
Прибыв утром в чужой город, немедленно бросился к ближайшему таксофону звонить тебе - а вдруг действительно осталась? Конечно же нет. Со странной смесью разочарования и облегчения сломал пополам исчерпанную карточку и пошел заниматься делами.
Мы шутя называли этот месяц "генеральной репетицией", имея в виду предстоящую разлуку. Уже совсем недолго оставалось пробыть нам вместе после твоего возвращения из поездки. Кто мог знать, как оно на самом деле обернется?
Надолго - не навсегда. Человек жив надеждой. Отбери надежду - что у него останется? Что теперь осталось у меня?
Чуть не вскрикнул от мягкого прикосновения к голой коже руки. В голове вспыхнуло: "Пришла!" Шура, не будь настолько сумасшедшим.
Поворачиваюсь: гость желанный. Гибкое кошачье тело грациозно замерло подле меня, легко касаясь плеча. Огромные глаза гостьи горят в темноте льдисто-синим неровным пламенем.
Та, Которой Принадлежит Ночь. Волшебное существо, как и я, не рожденное в этом мире. Ее могущества не хватает, чтобы вырваться отсюда, - такая же, по сути, пленница. Одинокая, несчастная и потерянная, невзирая на всю ту силу, которой владеет. Обладательница сотен имен, данных ей разными народами в разных мирах и временах.
Я обращаюсь к ней по-своему, называя ее Линой.,0на напоминает мне тебя, такая же сильная, гордая и независимая с виду, а внутри - просто мягкая, слабая женщина, ищущая опоры и тепла.
Обнимаю шею хищницы, утыкаюсь лицом в короткий серебристый мех, пахнущий непривычно резковато, но приятно.
Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза - сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи...
Мне нравилось прикасаться к ней языком- трогать им темное, словно от йода, неровное пятно внутри локтевого сгиба, резко выделяющееся на белых, чуть полноватых руках, и выше, к округлому плечу, потом вдоль ключицы... Как тебе удается оставаться свежей и прохладной в любую жару?
Стесняешься:
- Зачем меня облизывать? Я же невкусная.
- Вкусная, - заверяю искренне.
- Соленая и противная, - протестуешь, смущенно отворачиваясь.
Правда соленая. Больше пьешь - больше хочется.
Я потерся о бархатную шкуру Владычицы Ночи, смахивая с глаз непрошеную слезинку. Бережно погладил хищницу, почесал между лопаток. Она прогнулась под рукой, грустно взглянула на меня, перекатила по языку лопающийся шарик моего имени:
- Са-ша... Зачем плачешь? О чем?
- О том, что потерял.
- Тобой еще не все потеряно, пришедший издалека.
- Разве?
Холод синего пламени вонзился мне прямо в зрачки. Лина покачала головой:
- Да, ты и впрямь так думаешь. Напрасно. Придется тебя познакомить кое с кем.
Бесшумным пружинистым прыжком гостья перенеслась на край болота и, издав низкий горловой звук, протянула лапу к трясине. Блеклый болотный огонек прыгнул к ней и замер меж сверкающих игл острых когтей. Лина вернулась ко мне, привстав одной лапой на бампер, аккуратно поместила мерцающий отблеск на щетку стеклоочистителя.
- Извини, Са-ша. Мне придется уйти. Он не станет при мне разговаривать.
И исчезла, как исчезала всегда - была и нет, без звука, без движения. Просто пропала. Я, взглянув на огонек, увидел, что то был не просто язычок пламени - он имел форму наподобие игрушечного зверька, только колебался от движений ночного воздуха.
- Ты кто? - спросил я его тихонько.
-Не помню...
- У тебя есть имя?
- Не знаю...
- Ты откуда?
- Не помню...
- Что же ты помнишь, в конце-то концов?
Огонек заколебался сильнее.
- Мне кажется... Я когда-то был живым, настоящим. По-моему, я где-то жил... Мне смутно мерещится иногда что-то вроде дома, но я не уверен, я не могу вспомнить... Это не так уж плохо - быть огоньком, но страшно потерять все воспоминания. Совсем-совсем потерять...
И попросил, уменьшившись:
- Отнеси меня, пожалуйста, обратно, а то я погасну. Завидую тебе, ты счастливый, человек.
- Если бы!
- Не спорь, У тебя есть память. Ты еще можешь помнить...
В растерянности я перенес своего удивительного собеседника на кочку и оторопело полез в кабину вездехода.
Патрик плакал навзрыд, уткнувшись лбом в баранку. Проснувшаяся Люси бегала по приборной доске, не зная, что делать. Я схватил водителя за плечо, грубо потряс. Тот чуть-чуть опомнился, приподнял голову.
- В чем дело?
В ответ - новые слезы. Сильный, крепкий парень, не стесняясь, скулил и всхлипывал, как ребенок.
- Ну что, говори! Приказываю!
По-детски размазывая грязь на лице кулаком, пилот еле-еле вымолвил:
- Эти... Огни... Стрельбы...
- Что?!
- На ночных стрельбах... Мы использовали их вместо мишеней. Хорошо видно, если попадешь - брызги разлетаются... - И, плача навзрыд, с подвыванием: - Клянусь вам, клянусь! Я не знал, что они живые!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- За медицинской помощью? Конечно, обращался. Сегодня вечером ваши приезжали. Две такие молоденькие девочки, симпатичные. Сказали, чтобы в больницу собирался и ждал перевозку. Это, как я понимаю, вы?
- Ну, строго говоря, мы не перевозочная бригада, но в больницу ехать вам придется действительно с нами. Есть какие-либо возражения?
- Да нет, что вы.
- Вот и ладушки. Разрешите посмотреть направление на госпитализацию?
- Пожалуйста-пожалуйста.
Люси зашуршала бумагой. Ее, похоже, совершенно не беспокоила удивительная наружность пациента, к которому нас прислали.
Я толкую не о желто-коричневой коже лица и апельсиновых белках глаз. С этим-то как раз все ясно. За то гепатит в просторечье желтухой и зовут.
Но вот коротенькие изогнутые коготки на кончиках тонких пальцев и огромные, как пальмовые листья, полупрозрачные уши в клинику заболевания явно не вписываются. И не отрастают от вируса клыки во рту. Пусть не столь убедительные, как у старшего диспетчера "Скорой" - волкообразной Лизаветы, но все же заметные.
А так - чем не человек. Закутался, несмотря на душную ночь, в толстый шерстяной плед, дрожит крупной дрожью так, что зубы лязгают. Знать, температура высокая. Лицо изможденное, осунувшееся. Худо бедолаге. Сочувствую. Сам переболел, когда в армии служил, так что все прелести желтухи испытал на собственной шкуре.
Мой доктор завершила изучение бумаг, свернула их и запрыгнула ко мне на руку.
- Все в порядке. Пойдемте в машину.
Я поднял руку к плечу, давая начальнице возможность перебраться туда, не бегая по моей одежде. Мне почему-то всегда кажется, что вид цепляющегося за рукав доктора умаляет авторитет Рат в глазах пациентов, поэтому и стараюсь переместить ее максимально уважительным способом. Наверное, я не очень ошибаюсь, не зря же Люси редко залезает ко мне в карман при больных, а вне вызова ее подчас оттуда силой не выгонишь.
Больной плетется за мной в автомобиль, волоча в одной руке сумку с харчами и туалетными принадлежностями, а другой придерживая у горла накинутый на плечи плед.
- Пригните голову. Ага, вот так. Устраивайтесь, как вам удобнее. Места много. Если хотите прилечь - пожалуйста.
- Благодарю вас. - Он сворачивается клубочком на носилках, худой рукой натягивая свое покрывало повыше. Озноб не прекращается. Пошарив под носилками, я выволок оттуда старое пальто без одного рукава и набросил его поверх пледа. Больной благодарно кивает.
Температура у него, похоже, за сорок. Лоб, до которого я дотронулся, таков, что впору яичницу жарить. Все ж до такой гипертрофии человеколюбия, чтобы включить печку в машине, я еще не докатился - мне-то даже и душновато. Устроив клиента поудобнее, захлопываю дверцу салона, загружаюсь в кабину, предварительно высадив на капот начальницу. Стартовали.
- Может, ему анальгинчика с димедролом кольнуть а, доктор? Горит весь.
- Не стоит, Шура. Вспотеет, на ходу сквознячком прохватит. Не хватало ему еще и пневмонии в довесок к желтухе. Уж как-нибудь пару часов перетерпит.
- А доедем до инфекции за пару-то часов? Все-таки два сектора.
- Что тут хитрого. Дорога сносная, да и светает уже, - буркнул Патрик.
Вид водилы свидетельствовал о том, что, будь его воля, он сообщил бы диспетчеру, что у автомобиля отвалилась жизненно важная деталь, и улегся на лавку наверстывать недоспанное, по известной присказке о солдате и службе.
Начальнице же никто этим заняться не мешал. Спальное место в "бардачке" вездехода я оборудовал еще в первый день работы с ней, помня об ее привычках по прежнему опыту. Все имевшееся там барахло было извлечено, нужное прибрано в другие места, а ненужное (которого оказалось раза в три больше) беспощадно выкинуто. На дно отсека я наложил ворох чистых мягких тряпочек - Люси пользуется ими вместо матраца и одеяла. Теперь, когда она забирается туда, то, если захлопнуть крышку, получается персональное купе для отдыха. Вот в него-то она и полезла, оставив пилота с пассажиром на мое попечение.