Карпущенко Сергей. Как затеяли мужики за море плыть

   - В Христа не веруют, бонзами службу правят, вот диавол их и наущает правоверных истреблять.
   Но Алексею возразили:
   - Сие неверно.
   Все обернулись - рядом с ними стоял Иван Устюжинов в кафтанчике немецком, при шпаге. Волосы его цвета дубовой стружки в косицу связаны, бородки пушистой, которой Ивашка прежде так гордился, уж нет - гладенько побрит Иван.
   - Ну а коль неверно, - ковыряя пальцем в ухе, сказал Игнат, - так поучи, сделай милость, раз вумником заделался.
   - Тому уж двести лет минуло, - заговорил Иван, - как латинянские попы - францисканцы, доминиканцы, августинцы - с наглостью великой принялись народ японский под крыж свой латинянский подводить. И мало того, что сами перегрызлись меж собою, но и тутошних дворян во взаимную вражду вовлекли. Сущим содомом вся земля сделалась. Поначалу японцы новую веру охотно принимать стали, но, разглядев в том причину неурядиц, коими попы католические пользовались и рабов в Европу обманом отправляли, решили корень бедствий своих в одночасье вырвать. Единым указом главного японского правителя всех латинских священников с островов изгнали, а многих и смертию казнили. С тех самых пор и не терпят они у себя иностранцев, говоря, что, пока светит солнце над Японией, ни один иноземец не будет жить на ней и ни один японец её не покинет. Только голландцам по причине их давней безвредности разрешено бывать на островах и вести торговлю небольшую. Такая вот история.
   Мужики молчали, то ли не желая верить Ивану, то ли обмозговывая рассказ.
   - Да и откель ты все сие знаешь? - сурово спросил узкогрудый, озлившийся после битья "кошками" Сафронов Петр. - Али тебе сами япошки об оном говорили?
   - Нет, я в книге одной прочитал.
   - А врут все книги твои, - грубо отрезал Гундосый Федька, хотел было смачно на палубу плюнуть, но подавился слюной, заперхался, закашлял.
   - Врут, врут! - с ухмылками замахали мужики руками, не глядя в глаза Ивану, а он, понимая, что с ним попросту дела не хотят иметь, схватил за рукав Игната, с мольбой заглянул ему в лицо:
   - Ну почему вы не верите мне? Почему? Что я вам сделал?! Кафтан заморский надел? Ну так сброшу его! За что рожи свои от меня воротите?
   Игнат дернул руку, освободил рукав от сильных пальцев Ивана, тихо сказал:
   - Я тебе вот что, сударь любезный, скажу: штаны свои заморские сбрасывать не торопись, а то и вовсе с голой задницей останешься. Да и не в них суть. Мы, сударь, хоть и не разделяем резвость Измайлова Гераськи и плыть токмо вперед желаем, а никак не назад, но того человека, кто заговор их вздорный господам открыл, признаем Иудой. Весьма печальна доля тех, кто по Маканруши ноне ходит. Лучше б им сразу удавиться, чем от голоду и холоду потихоньку подыхать.
   Иван снова вцепился в руку Игната, только побольней, чем прежде, сморщился Суета.
   - Так вы... меня в Иуды обрядили?! Меня? - зашептал испуганно Иван.
   - А кому ж, как не тебе, об оном адмиралу донести...
   - Братцы! - закричал Устюжинов. - Зачем облыжно говорите? Не я, не я сие сказал!
   - Ты! - вырвал свою руку Суета из цепких пальцев юноши. - И давай-ка, Ваня, подальше от нас держись, а то, не ровен час, дивные вещи по нечаянности случаться могут - споткнешься да в воду упадешь. Безотлыжно помни сие, Иван.
   Между тем приближались к берегу, на котором голубели остроконечные высокие горы, пологие склоны которых спускались к самой воде, исчезали в ней, чтобы в ста саженях от берега появиться уже в виде черной причудливой скалы, рифа или крошечного острова. На мысках, выступах, утесах, точно огромные букеты, лепилась зелень, яркая и сочная. Виднелось немало удобных бухт, но Чурин, почти очистив мачты от парусов, продолжал искать, казалось, лишь только ему одному известное удобное место для пристанища "Святого Петра". Его ученики, Бочаров и Зябликов, проворно бегали от борта к борту, бросали лот, сообщая штурману, стоящему на руле, результаты замеров:
   - Пятнадцать футов с правого борта!
   - Тринадцать с левого!
   Мужики с восторгом глядели на наползающий берег.
   - Ну, братцы, не знаю, как там сами японцы, а уж земля у них отменно красива! - восклицал один.
   - Да! - соглашался другой. - Преизряднейшее велелепие!
   Но их восторги третий охлаждал:
   - А хрена лысого лепота сия стоит. Ну разве вырастет на оном камне пшеница али рожь?
   Беньёвский, стоя на баке с трубой подзорной, хмурился, глядя на приближающийся берег, потом, не выдержав, крикнул штурману:
   - Почему якоря не бросаешь? Ближе к берегу опасно подходить!
   - Еще саженей сто пройдем и встанем, - спокойно отозвался Чурин, но Беньёвский рявкнул на него:
   - Бросай якоря, говорят тебе!
   И Чурин, тихо обругав осторожного адмирала, скомандовал:
   - Правого борта якорь пошел!
   Стальной кованый якорь плюхнулся в воду, и было слышно, как заскрежетали по каменистому дну его лапы. Галиот остановился и стал разворачиваться, посылая весь свой разгон в этот поворот.
   У берега уже шмыгали несколько узких японских лодок, а на берегу, у самой воды, уже стояли группками японцы, которые отчаянно что-то обсуждали. Беньёвский, взволнованный, но напустивший на себя важность немалую перед возможной встречей с японцами, с бака прошел к столпившимся у левого борта мужикам и офицерам.
   - Оружие готово? - негромко спросил он у Степанова.
   - Да, ваша милость, в кают-компании. Мушкетоны уж заряжены, - вежливо кивнул Ипполит Степанов.
   - Прекрасно. Тем, кто поедет, выдадим и мушкетоны, и пистолеты. На берег с миссией отправятся Хрущов и Винблан. Вы слышали? С собой возьмете десять человек из тех, кто лучше всех стреляет, из зверобоев, думаю. Но, прибавил тихо, - смотреть за ними зорко. Оружие уложите на дне ялбота и каким-нибудь тряпьем прикройте. Чтобы жителей задобрить и к себе расположить, возьмите мягкой рухляди, песцов и соболей, но кому попало не раздавайте, а как завидите начальника или какого главного вельможу, - по важности лица или же по платью, - ему ту рухлядь и представьте. Растает, надо думать, словно масло. У них же взамен просите воду, зерно и мясо, а также лес для починок корабельных. Все уразумели? Ну а ежели почуете опасность, палите изо всех оружий ваших и назад плывите. Мы же с борта пушками поддержим.
   Хрущов, напыщенный и гордый от сознания важности миссии своей, спросил у адмирала:
   - А чьей страны, сказать, мы люди? Не назваться ли голландцами?
   - Ежели б поспели вышить флаг голландский, то можно б было, а теперь вы подданные аглицкой земли. Ты, Петр Лексеич, знаю, по-аглицкому разумеешь, вот и представишься.
   - Ну, агличаны так агличаны, мне все одно, - охотно согласился бывший капитан. - Был бы я помельче да покосоглазей, япошкой представиться бы мог, да вот не вышел ихней статью. Ладно, - обнял он за плечи шведа, с которым давно уж помирился за штофом водки, - пойдем, мой друг Винблан, поглядим, что за край оная Япония. По нраву придется - ей-ей заделаюсь японцем всамделишным!
   Мушкетоны и пистолеты зарядили тщательно, уложили их на дне ялбота, накрыли парусиной, шлюпку спустили на воду, и десять охочих до плаванья стрелков умелых из числа артельщиков по трапу вниз спустились. Тюк с мехами передали им уж явно, с демонстрацией, думая, что с берега его заметят, догадаются - товар. Наконец уселись в шлюпке и офицеры расфранченные. Мужики ударили по гладкой голубой воде березовыми веслами, и ялбот поплыл.
   Галиот стоял в версте от берега. Столпившиеся у борта мужики и офицеры, затаив дыхание и прикрыв ладошками глаза от ярких солнечных лучей, следили за тем, как приближался их ялбот к чужой земле. Люди на берегу, которых собралось с полсотни уж, поуспокоились, похоже, руками, как прежде, не размахивали, а поджидали иностранцев.
   - Ну, слава Богу, причалили! - с облегчением вздохнул кто-то из стоявших у борта.
   - Выходють, выходють, глядите! - заметил другой.
   - Да нет, сидят еще. Япошки подбежали к ним. Вижу, как будто не пускают на берег наших, за руки хватают, в груди тычут!
   - Да что ты!
   - Ей-Богу, не пускают! - подтвердил глазастый Ванька Рюмин. - А ну-ка, у адмирала попытаем - у него труба подзорная. Гей, ваша милость, чего там видно? Али не пускают нас узкоглазики на берег свой?
   Беньёвский, бледный от волнения, кусавший губы, не отрываясь смотрел в трубу и ответил на вопрос не сразу:
   - Да, да, не пускают! Сволочь желтая! Но господин Хрущов все-таки на берег вышел, доказывает что-то, руками машет. У-у, басурманы! - и крикнул канонирам, Панову и Батурину: - Орудия готовы? Рукой махну - палите ядрами поверх голов! Мы их проучим, неучтивцев!
   - Да уж поучи ты их, неласковых! - плаксиво попросила Агафья Бочарова, а Беньёвский все смотрел в трубу.
   - Петр Алексеевич тюк с мягкой рухлядью из ялбота вынул, потрошит. Одному дает песца, другому. О, сие весьма разумно! Вот, черт, всем-то не давай, не напасешься на всех мехов-то!
   - Ну а что японцы? - осторожно поинтересовался Михайло Перевалов.
   - Берут, берут. На себя примеривают, за пазухи суют и уж поклоны бьют дипломату нашему.
   - Еще бы! - хмыкнул Волынкин Гриша. - Кто ж от дармовой подачки-то откажется да кланяться не будет. Кланяться нехитро, не переломится спина.
   Стоявшие на галиоте разглядели, что Хрущова, то ли обнимая, то ли почтительно поддерживая, повели в сторону низких беленьких домиков, обнесенных невысокой стеной-забором.
   - Куда ж повели его, ребята? - удивленно воскликнул кто-то. - И зачем он товарищей своих в лодке оставил?
   - Известно куда, - смекнул Тимошка-артельщик, - угащивать, должно! Ежели б на пытку, то Петр Лексеич таких вавилонов ногами бы не вытанцовывал!
   Хрущова не было видно около получаса. Беньёвский бегал по палубе сам не свой, едва удержался, видели, чтоб не вырвать из рук Батурина дымящийся пальник да не опорожнить ствол медной трехфунтовой пушки, нацеленной на берег. В это время десять отправленных с дипломатами стрелков-гребцов сидели в шлюпке, а Винблан прохаживался рядом. Но вот все увидели возвращающегося Хрущова, направлявшегося к берегу в сопровождении разноцветной толпы туземцев. Самые зоркоглазые разглядели, что шел он походкой не слишком твердой, обняв двух низеньких японцев, едва лишь достигавших его плеч.
   - Ай да молодец, Петр Алексеич! - загоготали мужики. - Что ему законы японские - шумницы [1] по своим законам живут!
   - Да, славно наугощали узкоглазики посланца нашего!
   [1] - Пьяницы.
   Беньёвский, довольный удачным исходом миссии, тоже улыбнулся. Он видел, как Хрущов, сопровождаемый толпой японцев, добрался до ялбота, как два туземца перенесли его через сажень воды, в то время как гребцы взялись за весла. Человек двадцать японцев, столкнув в воду длинные узкие лодки свои, взялись сопровождать ялбот до галиота.
   - Детушки, глядите! - воскликнул Беньёвский, показывая трубою на кортеж. - Как не ликовать, видя столь изрядную встречу посланца нашего! Говорю вам, так и везде встречать вас станут! Вельми гостеприимны и сердечны все жители заморские! Здеся вам не российские порядки тиранские!
   И мужики ликовали:
   - Ну а говорили, что душегубцы япошки, изверги!
   - А я вам, дурням, говорил, - горячился Гундосый Федька, - врет все Устюжинов Ивашка - научен господами врать нам всяко!
   - А не давать впредь Ивашке веры! Не давать! Гляди, как принимают наших, - яко государевых посланников!
   - Да наш Петр Алексеич государевых не хуже будет! И статью удался, и гласом!
   Между тем ялбот и лодки японские подплыли к галиоту, гребцы сушили весла, добро усмехались, кивая в сторону Хрущова, которого за время плаванья и вовсе развезло. Он мычал, намеревался в воду через борт перевалиться. Слышно было, как говорил посланник заплетающимся языком:
   - Вы, хамы, держать меня не смейте! Япония мне мила! Сердца парадиз, вертоград души моей! Жить здесь желаю, японцем быть желаю! Бонз тутошних в маковки стану лобызать! Крест сыму! Японку в дом возьму, япошек плодить буду!
   Мужики по трапу поднялись на борт, а ялбот с полубесчувственным Хрущовым на талях подтянули. На палубе, пока не увели его в каюту, бормотал он прежнее - о том, что желает стать японским подданным и жить в Японии.
   - Чем же его попотчевали? - с едва заметной неприязнью спросил у Чурина Беньёвский. - Раньше он вроде и поболе выпивал, да околесицы такой не нес.
   - Сейчас узнаем, полагаю, - ответил штурман. - Видите японцев в лодках?
   - Ну, вижу.
   - Торговать к нам прибыли. Надо бы пустить их на палубу, посмотрим, чем японская земля богата.
   Беньёвский недоверчиво смотрел на лодки, сновавшие под бортом корабля.
   - А не опасно?
   - Чего там! Корабль британский - для них земля чужая. Здесь мы хозяева, британцы, - усмехнулся Чурин. - Пущай они боятся.
   - Ладно, допустить японцев! Да о товарах наших позаботься, побольше вынеси да побогаче. Встретим с респектом надлежащим. Пусть знают нас... британцев, - и усмехнулся тоже.
   Пока поднимали на борт привезенные японцами корзины с зерном и рисом, бочонки глиняные с водой и фрукты, "британцы" таскали из трюма российскую мануфактуру купца Казаринова - материи цветные, скобяной товар, недорогие украшенья женские.
   - Подарков делать никаких не сметь! - строго приказал Беньёвский. Довольно с нас того, что господин посланник по легкомыслию полсорока соболей уж роздал. Не тот расклад, ребятушки, чтобы добром кидаться. Земелька наша далеко, взять негде будет. Все наше токмо в обмен идет.
   Японцы, худощавые, с покорностью в глазах, неопределенного возраста мужчины, поднимались на галиот и становились у борта, почтительно вначале поклонившись. Были они босыми, в коротких халатах-азямах, с головами, выбритыми до половины, с косицами, завязанными туго-туго и торчавшими на затылке вверх. Кое-кто прикрылся от жаркого солнца зонтиком, другие обмахивались расписными веерами.
   - Да, невзрачный народец, - переговаривались меж собою мужики, разглядывая робких гостей.
   - Хлипковатый народ. Как таких земля-то носит?
   - Не люди, а бабы какие-то, и одеты по-бабьи. Чего врали, будто звери они лютые насчет иноземцев?
   - Таким не токмо с нами, но и с женками своими не совладать. Соплей перешибешь, ей-Богу!
   Беньёвский с достоинством вышел вперед, попробовал было обратиться к гостям на всех известных ему языках, кроме древнегреческого и еврейского, но те лишь улыбались, щеря свои кривые темно-желтые зубы. К адмиралу тихо откуда-то сбоку Чурин подошел, шепнул:
   - А чего балакать с ними, ваша милость? Ты их к товарам допусти, а там я им все по-свойски объясню, поймут. Токмо пущай наперед своему барахлу показ учинят, а то привезли, быть может, дерьма какого, чего мы и в рот посовестимся взять.
   Беньёвский, обиженный немного тем, что большие знания его бесполезны оказались, кивнул и прочь пошел, в каюту. Ушли в кают-компанию и офицеры, которые на торг купеческий из гордости своей смотреть не пожелали.
   Торг начался. Осмотрели попервой японские товары, придирчиво и щепетильно. Переглядели ячмень, пшеницу, просо. Василий Чурин, нещадно лупя мужиков по рукам, протянутым к товару, пересмотрел все сам, попробовал зерно на зуб, зачем-то нюхал, набирая в горсть, пересыпал с ладони на ладонь. Японцы с боязливым уважением смотрели на него, что-то верещали скоро и тонко на языке, немало забавлявшем мужиков. Штурман зерно одобрил и к покупке приговорил, но от битой птицы отказался наотрез, найдя её протухшей, чем вызвал сдержанное неудовольствие владельцев. Не взял он и сухие фрукты, обнаружив в них каких-то червяков или жуков. Попробовал на зуб одно из красных мелких яблок, но тут же сморщился и выплюнул нажеванное за борт. Воду Василий Чурин определил пригодной для питья лишь после того, как заставил отпить немного того японца, кто её привез. У одного из двадцати торговцев сыскалась шелковая материя, которая, как все заметили, самому штурману сильно приглянулась. Чурин немедля развязал кошель из толстой кожи, добыл из него немного серебра, и сделка состоялась тут же. Потом с ухватками заправского алтынщика стал он трясти перед японцами товарами своими: крашениной, каразеей, холстом и топорами, добытыми в лавках у Казаринова. Было видно, что русская мануфактура пришлась островитянам по душе, но штурман, боясь продешевить, назвал за их продукты такую цену, что японцы заверещали на него отчаянно, с угрозой даже, схватили свои корзины и потащили к борту. И Чурин, повздыхав, надбавил: договорили, что за корзину каждую с зерном получат они по пяти аршин холста или каразеи да ещё по топору. За воду Чурин рассчитался с продавцами железом ржавым - гвоздями, скобами и иным ломом, которому японцы, впрочем, рады были, и штурман тоже, избавившись от мусора негодного.
   Когда зерно и воду в трюм спустили, в борт-камеру, Василий Чурин дозволил мужикам торговлю в розницу. На каждого японского купчишку досталось сразу по два - по три покупщика, на палубе поднялся гам, хохот, говор, брань - торговля шла! У купцов нашлось в запасе немало любопытной всячины: чай, табак, орехи земляные и лесные, коробочки Бог весть под что и для чего, дощечки расписные лаковые, шляпы, веера. Над палубой завис духовитый дым табачный. Мужики менялись весело, легко, обманывали и тут же обманывались сами, приценивались, примерялись, советовались с товарищами, долго думали, пока предмет желанный не перехватывал другой, и затевалась брань. Иные спешили отойти скорей от искушения приобрести что-то очень дорогое, другие, не боясь передать лишнего, с жадной радостью, как дети, увидевшие что-то привлекательное, покупали все, что нравилось, что было мило глазу, без всякого раздумья о дальнейшем применении вещицы купленной. От сердца покупали.
   Ходили по палубе уже такие, кто снял с себя не только кафтаны, армяки, штаны, но и рубаху. В шляпах, плетенных из соломки, прижав свои покупки к обнаженной груди, не стесняясь суетившихся тут же баб, ходили они по палубе в одних портках от купца к купцу, приглядывая ещё какой-нибудь невиданный товар. Суровый Василий Чурин с презрительной веселостью грозил таким:
   - Ну, остолопы, станете парусину у меня на штаны просить, хрена лысого получите, а не парусины! Э-э, бирюлек детских накупили, брылотрясы!
   Но те лишь отмахивались от него руками, счастливо смеялись и продолжали шастать от купца к купцу.
   Японцы лишились всех своих товаров скоро. Были разобраны мужиками даже не устроившие Чурина сухие фрукты и яблоки, но отпускать их все не хотели. Многие, штурман углядел, вдруг ни с того ни с сего вдруг оказались пьяными - видно, как ни осматривал товары Чурин, а знатную свою водку, свалившую и крепкого Хрущова, японцы все же пронесли на галиот. Низкорослых, плюгавых островитян тискали в объятьях, звонко целовали, братались с ними, тащили с груди нательные кресты, показывали распятого Бога своего, совали к губам японцев, но те отказывались вежливо, смеялись, мотали головами, показывали рукой на берег, а потом ребром ладони били себя по шеям - нельзя, мол.
   Наконец, расцелованные на прощанье, увязав себе на спины огромные тюки с успешно наторгованным товаром, они спустились в лодки, откуда махали мужикам руками, после чего, показав на них, а потом на берег, снова стукали себя по шеям ребром ладони и выкрикивали что-то по-птичьи тонко.
   - Братцы, - обмахиваясь веером, спросил Ивашка Рюмин, - а за каким же делом, не пойму, они себя по выям-то колотят? Неужто о беде предупреждают?
   Но на Рюмина руками замахали:
   - Какая там беда? От сего народца вреды, что от старца расслабленного!
   - Чай, сам видишь - смирные да ласковые япошки. Ни те злобы, ни ехидства. Живут, видать, небогато - риса и то с гулькин нос привезли, но изрядно сердечны и добролюбивы, - убеждал шельмованного канцеляриста Гундосый Федька, пьяный изрядно. - Все врал нам Иван-попович, стращал, поелику прихвостень господский, а те нас на берег до поры выпущать не желают!
   - Сие на правду похоже, - поддержал Гундосого Спиридон Судейкин, смекалистый и хитроватый. - Страшатся, что разбежимся, а их милости без команды останутся да без охранителей.
   Мужики, распаленные крепчайшей японской водкой, принятой голью, без заедки, на солнцепеке, подобревшие от теплого общения с доброхотными туземцами, вдруг поняли, что их пытались обмануть, совсем забыв про то, что о жестоких законах здешних поведал им спервоначалу Волынкин Гриша. Мужики забалабошили взволнованно:
   - А какое такое право господа имеют нас на берег не пущать?
   - Али мы не поровну к побегу нашему прикосновение имеем?
   - Скрывают от нас, должно быть, что земля сия для жилья нашего удобна может стать!
   - Понятно, скрывают!
   В разговор вмешался всегда восторженный Михайло Перевалов:
   - Братики, ить не могет статься, чтоб край сей, предивным видом своим поражающий и зрение, и воображение наше, имел ко благу нашему свойства вредоносные! На сей земле богоприятной и людишки всякой злобы лишены должны быть. Ой, поглядите, братики, что за рай перед взором нашим лежит, взором, истомившимся видом пустыни морской!
   Михайлу поддержал один из братьев-близнецов, угрюмоватый, дубоватый Фрол:
   - Да, край предивный здеся. Давайте-ка просить у адмирала, пускай нас ссадит тут - общину ладить будем. Отсель и до земли родной недалече сердцу милей. А то законопатимся куда-нибудь, откуда нас самому Господу Богу вовек не выколупать.
   Мужики на минуту примолкли, будто соображая. Молчание Игнат нарушил:
   - С виду ты, Фрол, пентюх пентюхом, а иной раз изречешь толково. А правду говорят, что и колода дубовая раз в десять лет по словечку вымолвит. И на самом деле, робятки, чего нам в дальнее заморье переться? А ну как здеся приживемся? Погода тут, полагаю, не то что на Камчатке - цельный год вёдро. Рыбу ловить станем, деревья посадим плодоносящие, пшеничку, может, посеем. Видали ж сами - растет здесь пшеница!
   - Растет! Растет! - грохнули хором мужики.
   - Не поплывем дале! Изнурились уж морским походом!
   - С япошками жить станем! Они народ смирный, беззлобный!
   - Веди нас, Игнат, к адмиралу! Пущай отпускает нас на берег разведаться!
   Суета в размышлении серьезном покручивал свой шишковатый нос, думал было сейчас с депутацией к Бейноску двинуть, но кто-то вдруг громко крикнул, что к галиоту от берега правят ещё какие-то лодки, и кинулись мужики смотреть. И на самом деле, двигались от берега с десяток японских милых лодок, будто охраняя ту, что в середине находилась.
   - Кого нелегкая опять несет? - удивлялись мужики.
   - Али снова торговцы?
   - Нет, непохоже! Видать, важный барин правит, насчет гвоздей да топоров, поди, договориться хочет.
   Доложили адмиралу. Беньёвский поспешил на палубу со свитой, навел на лодки подзорную трубу, смотрел недолго, с треском сложил её.
   - Чурин! - крикнул штурману. - Распорядись-ка мехов достать, да покраше, побогаче, не скупись! - и тут же обратился к мужикам: - Те, кто к оружию определен, наготове будьте, но мушкетонов без моей команды упаси вас Боже трогать!
   Скоро лодки японские к самому борту подплыли. Прибывший вельможа грузным, полным был. На палубу взобрался лишь с большим трудом при помощи телохранителей, толкавших его под толстый зад. Вслед за ним и слуги влезли - все с длинными мечами. Японец главный вначале отдышался, потом оправил с помощью прислужников долгополую свою одежду из шелка синего, с рукавами широчайшими, украшенными кисточками, и уж только вслед за туалетом изобразил на круглом своем лице подобие улыбки, и глазки его при этом в жирных складках кожи утонули, так что и ресницы негустые скрылись, и получилось лицо безглазым и смахивающим на небольшую тыкву. На голове его крошечная шапочка красовалась, Бог весть как державшаяся на макушке плоской, лысой. За широким поясом рукоятями вниз торчали два меча. Японец поклонился, из-за пояса веер выхватил, стал обмахиваться им, не двигаясь с места. Беньёвский поклонился тоже, шагнул навстречу вельможе и по-французски спросил:
   - Не имею ли я честь видеть правителя этого острова? Мы рады приветствовать вас на борту корабля, британской короне принадлежащего. Я капитан, барон де Бенёв.
   Японец кинул быстрый взгляд на прислужника, державшего над ним раскрытый зонт. Тот, похоже, был у главного за толмача, потому что, наклонившись к уху вельможи, проверещал ему что-то по-японски. Главный, словно осознав честь присутствия на британском судне, взметнул вверх тонкие щипаные брови, значительно кивнул и небрежно бросил переводчику фразу, перетолмаченную тут же:
   - Даймиос Фукиру, местный властелин, рад приветствовать славных британских моряков и лично барона де Бенёв близ своей земли. Чем вызван ваш приход?
   - Необходимостью починки судна, - отвечал Беньёвский, - и желанием пополнить запасы питьевой воды.
   Толмач мгновенно перевел, и жирное лицо даймиоса Фукиру стало едва не вдвое шире от улыбки. Он ответил быстро:
   - Вам предоставят сколько угодно чистейшей, как слеза, питьевой воды и необходимые материалы для починки судна. Фукиру гостеприимен.
   Беньёвский был доволен и снова поклонился:
   - О вашем приеме милостивом я по прибытии в Лондон тотчас доложу своему правительству. Сейчас же по закону гостеприимства я буду счастлив вручить вам эти скромные дары, - и он махнул рукой Чурину, который неуклюже поднес японцу связку отборных собольих шкурок, не поленившись перед этим пригладить, причесать густой, блестящий мех.
   - Доброго здоровьичка вашей милости желаем, - добавил с хмурым лицом Василий Чурин, не замечая, как побледнел от бешенства Беньёвский. Сгодится в стужу брюхо-то прикрыть.
   Фукиру шкурки принял почти бесстрастно, передал их тут же слугам, но было видно, что подарком даймиос доволен. Потом, желая, видно, судно осмотреть, пошел по палубе и вдруг уставился на пушку. Посмотрел на берег, на пушку снова, наклонился, приглядываясь к чему-то на бронзовом её стволе, похлопал по ней пухленькой своей ладошкой и всем на удивленье вымолвил с масленой улыбкой: