Шепот…
Как Майлс ни надеялся вырваться из этого царства монстров и ужасов, он понял, что ему не дадут далеко убежать. Он взглянул на Барбару, но та лишь беспомощно покачала головой. В горле профессора Риго что-то булькало, словно там закипал чайник, но это не казалось смешным. Его глаза налились кровью, в них появилось затравленное выражение.
— Это, — закричал он, — это можем проделать и вы, и я, и любой дурак. Меня ужасает, что это так просто. И однако…
Он замолчал.
На Болсовер-Плейс раздался визг тормозов машины, трясущейся по неровной, мощенной булыжником мостовой. Профессор Риго проковылял к окну. Он всплеснул руками.
— Доктор Фелл, — сказал он, снова поворачиваясь к ним, — приехал сюда из больницы раньше, чем я ожидал. Я должен идти.
— Идти? Почему вам надо уходить? Профессор Риго!
Но славному профессору не удалось уйти далеко. Поскольку громада доктора Фелла — он был без шляпы, но в своем ниспадавшем складками плаще и тяжело опирался на палку в форме костыля — заполонила собою сначала лестницу, потом коридор и в конце концов дверной проем. Создалось впечатление, что комнату можно покинуть только через окно, но это, по всей видимости, не устраивало профессора Риго. Итак, доктор Фелл, с безумным взглядом, в криво сидящих на носу очках, стоял в дверном проеме, раскачиваясь, как Гаргантюа или прикованный за ногу к тумбе слон. Переведя дыхание, он напыщенно обратился к Майлсу.
— Сэр, — начал он, — у меня есть новости для вас.
— Фей Ситон?…
— Фей Ситон жива, — ответил доктор Фелл. Потом он отбросил надежду, и она разбилась с чуть ли не явственно слышимым звоном. — Как долго она проживет, зависит от того, насколько осторожно она будет себя вести. Возможно, несколько месяцев, возможно, несколько дней: к сожалению, я должен сказать вам, что она обречена и в каком-то смысле была обречена всегда.
Некоторое время все молчали.
Майлс бессознательно отметил, что Барбара стоит сейчас на том же самом месте, где раньше стояла Фей: у комода, под висевшей там лампочкой. Она прижала пальцы к губам, и на ее лице застыл ужас, к которому примешивалась глубокая жалость.
— Не могли бы мы, — сказал Майлс и откашлялся, — не могли бы мы поехать в больницу и навестить ее?
— Нет, сэр, — ответил доктор Фелл.
Только сейчас Майлс заметил сержанта полиции, стоящего в коридоре, позади доктора Фелла. Доктор Фелл, сделав ему знак оставаться на месте, протиснулся в комнату и закрыл за собой дверь.
— Я приехал сюда сразу же после беседы с мисс Ситон, — продолжал он. — Я услышал от нее всю эту прискорбную историю. — На его лице появилось ожесточенное выражение. — Это дало мне возможность заполнить пробелы в моей собственной теории, основанной лишь на догадках. — Выражение лица доктора Фелла стало еще ожесточеннее, он поправил очки, потом прикрыл глаза рукой. — Но, видите ли, теперь нас ждут новые испытания.
— Что вы имеете в виду? — спросил Майлс со все возрастающим беспокойством.
— Хедли, — доктор Фелл с привычным трубным звуком прочистил горло, — скоро будет здесь по долгу службы. Его визит может иметь не самые приятные последствия для одного человека, находящегося сейчас в этой комнате. Поэтому я решил опередить его и предупредить вас. Я решил объяснить вам некоторые моменты, которых вы еще, возможно, не осознали.
— Некоторые моменты? Касающиеся чего?…
— Этих двух преступлений, — сказал доктор Фелл. Он взглянул на Барбару, словно только сейчас заметил ее. — Ах да! — тихо произнес доктор Фелл, и лицо его просветлело. — Вы, наверное, Барбара Морелл!
— Да. Я должна просить прощения…
— Так-так! Надеюсь, не за знаменитое сорванное заседание «Клуба убийств»?
— Ну… да.
— Ерунда, — отрезал доктор Фелл и пренебрежительно махнул рукой.
Он, тяжело ступая, прошествовал к стоящему теперь у окна креслу с протершейся обивкой. Опираясь на свою палку-костыль, он опустился в кресло и устроился в нем сколько мог удобно. Повернув лохматую голову, он задумчиво оглядел Барбару, Майлса и профессора Риго, после чего засунул руку под плащ и извлек из внутреннего кармана жилета мятую и истрепанную по краям рукопись профессора Риго.
Помимо нее он достал еще один предмет, знакомый Майлсу. Им оказалась цветная фотография Фей Ситон, которую Майлс видел в ресторане Белтринга. Доктор Фелл сидел, глядя на фотографию все с тем же ожесточенным выражением: исчезни оно, его лицо стало бы горестным и печальным.
— Доктор Фелл, — попросил Майлс, — подождите! Секундочку!
— А? Да? В чем дело?
— Полагаю, суперинтендент Хедли рассказал вам о том, что произошло в этой комнате пару часов назад?
— Гм, да. Он рассказал мне.
— Мы с Барбарой вошли сюда и увидели Фей, стоявшую на том же самом месте, где сейчас стоит Барбара, и портфель — тот самый — и пачку забрызганных кровью банкнотов. Я… э-э-э… запихнул в карман банкноты прямо перед появлением Хедли. Я напрасно утруждал себя. Как стало ясно из вопросов, которыми Хедли забросал Фей, словно подозревал ее в чем-то, он с самого начала знал о портфеле.
Доктор Фелл нахмурился:
— И что же?
— В разгаре допроса лампочка погасла. Должно быть, кто-то дернул рубильник на распределительном щите в коридоре. Кто-то — или что-то — ворвался в комнату…
— Кто-то, — повторил доктор Фелл, — или что-то. Черт побери, мне нравится ваша терминология!
— Что бы это ни было, оно отбросило Фей в сторону и выбежало из комнаты с портфелем. Мы ничего не видели. Минуту спустя я подобрал портфель в коридоре. В нем были только три пачки банкнотов и какая-то пыль. Хедли забрал с собой все — в том числе и спрятанные мной банкноты, — когда уехал вместе с Фей в… карете «Скорой помощи». — Майлс заскрежетал зубами. — Я упомянул обо всем этом, — продолжал он, — потому, что мне хотелось бы увидеть — после многочисленных намеков на ее злодеяния, — как с нее будет снято хотя бы одно обвинение. Не знаю, чем вы руководствовались, доктор Фелл, но вы попросили меня связаться с Барбарой Морелл. Что я и сделал, и результат оказался потрясающим.
— А-а-а! — пробормотал доктор Фелл со страдальческим выражением на лице. Он избегал встречаться глазами с Майлсом.
— Знаете ли вы, например, что анонимные письма, обвиняющие Фей в связях со всеми местными мужчинами, были написаны Гарри Бруком? А потом, когда это не произвело никакого впечатления, он, решив сыграть на суевериях местных жителей, заплатил юному Фреснаку, чтобы тот расковырял себе шею и начал рассказывать всякую чушь о вампирах? Знаете ли вы об этом?
— Да, — признался доктор Фелл. — Я знаю. Это правда.
— У нас есть, — Майлс указал на Барбару, которая открыла сумочку, — письмо, написанное Гарри Бруком вдень убийства. Оно было адресовано брату Барбары, который, — поспешил добавить Майлс, — не имеет ко всему этому никакого отношения. Если у вас остаются какие-нибудь сомнения…
С внезапным острым интересом доктор Фелл подался к нему.
— У вас есть это письмо? — спросил он. — Могу я взглянуть на него?
— С удовольствием покажу его вам. Барбара?
Довольно неохотно, как показалось Майлсу, Барбара протянула письмо доктору Феллу. Тот взял его, поправил очки и не спеша прочел от начала до конца. Помрачнев еще больше, он положил письмо на колено поверх рукописи и фотографии.
— Хорошенькая история, не правда ли? — с горечью спросил Майлс. — Травить женщину подобным образом! Но оставим в стороне этические принципы Гарри, поскольку никого не трогают страдания Фей. Главное в том, что вся ситуация оказалась подстроенной Гарри Бруком…
— Нет! — возразил доктор Фелл, и это слово прозвучало как револьверный выстрел.
Майлс вытаращил на него глаза.
— Что вы хотите этим сказать? — требовательно спросил Майлс. — Не считаете же вы, что Пьер Фреснак и нелепое обвинение в вампиризме…
— О нет! — покачал головой доктор Фелл. — Мы можем забыть о юном Фреснаке и поддельных укусах на его шее. Они только уводят нас от главного. Не играют никакой роли. Но…
— Но — что?
Доктор Фелл некоторое время пристально вглядывался в пол, после чего медленно покачал головой и посмотрел Майлсу прямо в глаза.
— Гарри Брук, — сказал он, — написал множество анонимных писем, содержащих обвинения в адрес Фей, в которые он сам не верил. Какая ирония! Какая трагедия! Потому что, хотя Гарри Брук этого не знал, — представить себе не мог, не поверил бы, если бы ему кто-нибудь рассказал, — все обвинения были тем не менее совершенно справедливыми.
Воцарилось молчание.
Молчание длилось, становясь невыносимым… Барбара Морелл нежно положила руку на руку Майлса. Майлсу показалось, что доктор Фелл и Барбара понимающе переглянулись. Но ему требовалось время, чтобы усвоить смысл сказанного.
— Вот вам, — продолжал доктор Фелл, четко, громко и выразительно выговаривая каждое слово, — объяснение многих загадок в этой истории. Фей Ситон не могла не иметь любовных связей с мужчинами. Я хочу проявить деликатность в этом вопросе и просто отсылаю вас к психологам. Но речь идет о психическом заболевании, которым она страдала с юности. Она не виновата: с таким же основанием ее можно винить в болезни сердца, развившейся вследствие этого. Подобные заболевания — таких женщин не так уж много, но они время от времени появляются во врачебных кабинетах — не всегда приводят к трагическому финалу. Но психика Фей Ситон — вы понимаете? — вступала в противоречие с этим изъяном. Ее внешнее пуританство, ее утонченность, хрупкость, изысканные манеры не были притворством. Они соответствовали ее подлинной сути. Случайные связи с незнакомыми мужчинами были и остаются для нее пыткой.
Приехав в 1939 году во Францию в качестве секретарши Говарда Брука, она твердо решила преодолеть этот порок. Она должна была, должна была, должна была это сделать! Ее поведение в Шартре было безупречным. А потом…
Некоторое время доктор Фелл молчал.
Он снова взял фотографию Фей и начал рассматривать ее.
— Теперь вы понимаете? Эта атмосфера, всегда окружавшая ее, объяснялась… ну, обратитесь к своей памяти! Это ее свойство всегда было с ней. Оно мучило ее. Оно окутывало ее, словно облако. Оно не оставляло людей равнодушными, оно тревожило их, хотя люди и не понимали, что с ними происходит, — и так было везде, где она появлялась. Это ее свойство оказывало влияние почти на всех мужчин. Это ее свойство бросалось в глаза почти всем женщинам, вызывая у них злобное негодование. Вспомните Джорджину Брук! Вспомните Марион Хэммонд! Вспомните… — Доктор Фелл прервал сам себя и взглянул на Барбару. — Вы ведь, по-моему, совсем недавно встретились с ней, мадам?
Барбара беспомощно взмахнула рукой.
— Я видела Фей только несколько минут! — быстро запротестовала она. — Как могу я что-то сказать? Разумеется, нет. Я…
— Не хотите ли еще подумать над этим, мадам? — мягко сказал доктор Фелл.
— Кроме того, — воскликнула Барбара, — она мне понравилась!
И Барбара отвернулась.
Доктор Фелл слегка постучал по фотографии. Глаза, в которых были и легкая ирония, и скрывающаяся за отрешенностью горечь, заставляли почувствовать присутствие живой, двигавшейся по комнате Фей с такой же силой, как и брошенная на комод сумочка, или упавшее удостоверение личности, или черный берет на кровати.
— Мы должны видеть, что существует некая личность, добродушная и доброжелательная, которая, испытывая подлинное или притворное замешательство, участвует во всех этих событиях. — Доктор Фелл возвысил свой и без того громкий голос. — Было совершено два преступления. Оба они являются делом рук одного и того же человека…
— Одного и того же человека?! — закричала Барбара. И доктор Фелл кивнул.
— Первое преступление, — сказал он, — являлось непреднамеренным, было совершено второпях и, несмотря на это, стало чудом. Второе же было тщательно спланировано и подготовлено и впустило в нашу жизнь темные, потусторонние силы! Могу я продолжать?
Глава 19
Как Майлс ни надеялся вырваться из этого царства монстров и ужасов, он понял, что ему не дадут далеко убежать. Он взглянул на Барбару, но та лишь беспомощно покачала головой. В горле профессора Риго что-то булькало, словно там закипал чайник, но это не казалось смешным. Его глаза налились кровью, в них появилось затравленное выражение.
— Это, — закричал он, — это можем проделать и вы, и я, и любой дурак. Меня ужасает, что это так просто. И однако…
Он замолчал.
На Болсовер-Плейс раздался визг тормозов машины, трясущейся по неровной, мощенной булыжником мостовой. Профессор Риго проковылял к окну. Он всплеснул руками.
— Доктор Фелл, — сказал он, снова поворачиваясь к ним, — приехал сюда из больницы раньше, чем я ожидал. Я должен идти.
— Идти? Почему вам надо уходить? Профессор Риго!
Но славному профессору не удалось уйти далеко. Поскольку громада доктора Фелла — он был без шляпы, но в своем ниспадавшем складками плаще и тяжело опирался на палку в форме костыля — заполонила собою сначала лестницу, потом коридор и в конце концов дверной проем. Создалось впечатление, что комнату можно покинуть только через окно, но это, по всей видимости, не устраивало профессора Риго. Итак, доктор Фелл, с безумным взглядом, в криво сидящих на носу очках, стоял в дверном проеме, раскачиваясь, как Гаргантюа или прикованный за ногу к тумбе слон. Переведя дыхание, он напыщенно обратился к Майлсу.
— Сэр, — начал он, — у меня есть новости для вас.
— Фей Ситон?…
— Фей Ситон жива, — ответил доктор Фелл. Потом он отбросил надежду, и она разбилась с чуть ли не явственно слышимым звоном. — Как долго она проживет, зависит от того, насколько осторожно она будет себя вести. Возможно, несколько месяцев, возможно, несколько дней: к сожалению, я должен сказать вам, что она обречена и в каком-то смысле была обречена всегда.
Некоторое время все молчали.
Майлс бессознательно отметил, что Барбара стоит сейчас на том же самом месте, где раньше стояла Фей: у комода, под висевшей там лампочкой. Она прижала пальцы к губам, и на ее лице застыл ужас, к которому примешивалась глубокая жалость.
— Не могли бы мы, — сказал Майлс и откашлялся, — не могли бы мы поехать в больницу и навестить ее?
— Нет, сэр, — ответил доктор Фелл.
Только сейчас Майлс заметил сержанта полиции, стоящего в коридоре, позади доктора Фелла. Доктор Фелл, сделав ему знак оставаться на месте, протиснулся в комнату и закрыл за собой дверь.
— Я приехал сюда сразу же после беседы с мисс Ситон, — продолжал он. — Я услышал от нее всю эту прискорбную историю. — На его лице появилось ожесточенное выражение. — Это дало мне возможность заполнить пробелы в моей собственной теории, основанной лишь на догадках. — Выражение лица доктора Фелла стало еще ожесточеннее, он поправил очки, потом прикрыл глаза рукой. — Но, видите ли, теперь нас ждут новые испытания.
— Что вы имеете в виду? — спросил Майлс со все возрастающим беспокойством.
— Хедли, — доктор Фелл с привычным трубным звуком прочистил горло, — скоро будет здесь по долгу службы. Его визит может иметь не самые приятные последствия для одного человека, находящегося сейчас в этой комнате. Поэтому я решил опередить его и предупредить вас. Я решил объяснить вам некоторые моменты, которых вы еще, возможно, не осознали.
— Некоторые моменты? Касающиеся чего?…
— Этих двух преступлений, — сказал доктор Фелл. Он взглянул на Барбару, словно только сейчас заметил ее. — Ах да! — тихо произнес доктор Фелл, и лицо его просветлело. — Вы, наверное, Барбара Морелл!
— Да. Я должна просить прощения…
— Так-так! Надеюсь, не за знаменитое сорванное заседание «Клуба убийств»?
— Ну… да.
— Ерунда, — отрезал доктор Фелл и пренебрежительно махнул рукой.
Он, тяжело ступая, прошествовал к стоящему теперь у окна креслу с протершейся обивкой. Опираясь на свою палку-костыль, он опустился в кресло и устроился в нем сколько мог удобно. Повернув лохматую голову, он задумчиво оглядел Барбару, Майлса и профессора Риго, после чего засунул руку под плащ и извлек из внутреннего кармана жилета мятую и истрепанную по краям рукопись профессора Риго.
Помимо нее он достал еще один предмет, знакомый Майлсу. Им оказалась цветная фотография Фей Ситон, которую Майлс видел в ресторане Белтринга. Доктор Фелл сидел, глядя на фотографию все с тем же ожесточенным выражением: исчезни оно, его лицо стало бы горестным и печальным.
— Доктор Фелл, — попросил Майлс, — подождите! Секундочку!
— А? Да? В чем дело?
— Полагаю, суперинтендент Хедли рассказал вам о том, что произошло в этой комнате пару часов назад?
— Гм, да. Он рассказал мне.
— Мы с Барбарой вошли сюда и увидели Фей, стоявшую на том же самом месте, где сейчас стоит Барбара, и портфель — тот самый — и пачку забрызганных кровью банкнотов. Я… э-э-э… запихнул в карман банкноты прямо перед появлением Хедли. Я напрасно утруждал себя. Как стало ясно из вопросов, которыми Хедли забросал Фей, словно подозревал ее в чем-то, он с самого начала знал о портфеле.
Доктор Фелл нахмурился:
— И что же?
— В разгаре допроса лампочка погасла. Должно быть, кто-то дернул рубильник на распределительном щите в коридоре. Кто-то — или что-то — ворвался в комнату…
— Кто-то, — повторил доктор Фелл, — или что-то. Черт побери, мне нравится ваша терминология!
— Что бы это ни было, оно отбросило Фей в сторону и выбежало из комнаты с портфелем. Мы ничего не видели. Минуту спустя я подобрал портфель в коридоре. В нем были только три пачки банкнотов и какая-то пыль. Хедли забрал с собой все — в том числе и спрятанные мной банкноты, — когда уехал вместе с Фей в… карете «Скорой помощи». — Майлс заскрежетал зубами. — Я упомянул обо всем этом, — продолжал он, — потому, что мне хотелось бы увидеть — после многочисленных намеков на ее злодеяния, — как с нее будет снято хотя бы одно обвинение. Не знаю, чем вы руководствовались, доктор Фелл, но вы попросили меня связаться с Барбарой Морелл. Что я и сделал, и результат оказался потрясающим.
— А-а-а! — пробормотал доктор Фелл со страдальческим выражением на лице. Он избегал встречаться глазами с Майлсом.
— Знаете ли вы, например, что анонимные письма, обвиняющие Фей в связях со всеми местными мужчинами, были написаны Гарри Бруком? А потом, когда это не произвело никакого впечатления, он, решив сыграть на суевериях местных жителей, заплатил юному Фреснаку, чтобы тот расковырял себе шею и начал рассказывать всякую чушь о вампирах? Знаете ли вы об этом?
— Да, — признался доктор Фелл. — Я знаю. Это правда.
— У нас есть, — Майлс указал на Барбару, которая открыла сумочку, — письмо, написанное Гарри Бруком вдень убийства. Оно было адресовано брату Барбары, который, — поспешил добавить Майлс, — не имеет ко всему этому никакого отношения. Если у вас остаются какие-нибудь сомнения…
С внезапным острым интересом доктор Фелл подался к нему.
— У вас есть это письмо? — спросил он. — Могу я взглянуть на него?
— С удовольствием покажу его вам. Барбара?
Довольно неохотно, как показалось Майлсу, Барбара протянула письмо доктору Феллу. Тот взял его, поправил очки и не спеша прочел от начала до конца. Помрачнев еще больше, он положил письмо на колено поверх рукописи и фотографии.
— Хорошенькая история, не правда ли? — с горечью спросил Майлс. — Травить женщину подобным образом! Но оставим в стороне этические принципы Гарри, поскольку никого не трогают страдания Фей. Главное в том, что вся ситуация оказалась подстроенной Гарри Бруком…
— Нет! — возразил доктор Фелл, и это слово прозвучало как револьверный выстрел.
Майлс вытаращил на него глаза.
— Что вы хотите этим сказать? — требовательно спросил Майлс. — Не считаете же вы, что Пьер Фреснак и нелепое обвинение в вампиризме…
— О нет! — покачал головой доктор Фелл. — Мы можем забыть о юном Фреснаке и поддельных укусах на его шее. Они только уводят нас от главного. Не играют никакой роли. Но…
— Но — что?
Доктор Фелл некоторое время пристально вглядывался в пол, после чего медленно покачал головой и посмотрел Майлсу прямо в глаза.
— Гарри Брук, — сказал он, — написал множество анонимных писем, содержащих обвинения в адрес Фей, в которые он сам не верил. Какая ирония! Какая трагедия! Потому что, хотя Гарри Брук этого не знал, — представить себе не мог, не поверил бы, если бы ему кто-нибудь рассказал, — все обвинения были тем не менее совершенно справедливыми.
Воцарилось молчание.
Молчание длилось, становясь невыносимым… Барбара Морелл нежно положила руку на руку Майлса. Майлсу показалось, что доктор Фелл и Барбара понимающе переглянулись. Но ему требовалось время, чтобы усвоить смысл сказанного.
— Вот вам, — продолжал доктор Фелл, четко, громко и выразительно выговаривая каждое слово, — объяснение многих загадок в этой истории. Фей Ситон не могла не иметь любовных связей с мужчинами. Я хочу проявить деликатность в этом вопросе и просто отсылаю вас к психологам. Но речь идет о психическом заболевании, которым она страдала с юности. Она не виновата: с таким же основанием ее можно винить в болезни сердца, развившейся вследствие этого. Подобные заболевания — таких женщин не так уж много, но они время от времени появляются во врачебных кабинетах — не всегда приводят к трагическому финалу. Но психика Фей Ситон — вы понимаете? — вступала в противоречие с этим изъяном. Ее внешнее пуританство, ее утонченность, хрупкость, изысканные манеры не были притворством. Они соответствовали ее подлинной сути. Случайные связи с незнакомыми мужчинами были и остаются для нее пыткой.
Приехав в 1939 году во Францию в качестве секретарши Говарда Брука, она твердо решила преодолеть этот порок. Она должна была, должна была, должна была это сделать! Ее поведение в Шартре было безупречным. А потом…
Некоторое время доктор Фелл молчал.
Он снова взял фотографию Фей и начал рассматривать ее.
— Теперь вы понимаете? Эта атмосфера, всегда окружавшая ее, объяснялась… ну, обратитесь к своей памяти! Это ее свойство всегда было с ней. Оно мучило ее. Оно окутывало ее, словно облако. Оно не оставляло людей равнодушными, оно тревожило их, хотя люди и не понимали, что с ними происходит, — и так было везде, где она появлялась. Это ее свойство оказывало влияние почти на всех мужчин. Это ее свойство бросалось в глаза почти всем женщинам, вызывая у них злобное негодование. Вспомните Джорджину Брук! Вспомните Марион Хэммонд! Вспомните… — Доктор Фелл прервал сам себя и взглянул на Барбару. — Вы ведь, по-моему, совсем недавно встретились с ней, мадам?
Барбара беспомощно взмахнула рукой.
— Я видела Фей только несколько минут! — быстро запротестовала она. — Как могу я что-то сказать? Разумеется, нет. Я…
— Не хотите ли еще подумать над этим, мадам? — мягко сказал доктор Фелл.
— Кроме того, — воскликнула Барбара, — она мне понравилась!
И Барбара отвернулась.
Доктор Фелл слегка постучал по фотографии. Глаза, в которых были и легкая ирония, и скрывающаяся за отрешенностью горечь, заставляли почувствовать присутствие живой, двигавшейся по комнате Фей с такой же силой, как и брошенная на комод сумочка, или упавшее удостоверение личности, или черный берет на кровати.
— Мы должны видеть, что существует некая личность, добродушная и доброжелательная, которая, испытывая подлинное или притворное замешательство, участвует во всех этих событиях. — Доктор Фелл возвысил свой и без того громкий голос. — Было совершено два преступления. Оба они являются делом рук одного и того же человека…
— Одного и того же человека?! — закричала Барбара. И доктор Фелл кивнул.
— Первое преступление, — сказал он, — являлось непреднамеренным, было совершено второпях и, несмотря на это, стало чудом. Второе же было тщательно спланировано и подготовлено и впустило в нашу жизнь темные, потусторонние силы! Могу я продолжать?
Глава 19
Во время своей речи доктор Фелл, на колене которого по-прежнему лежали рукопись, и фотография, и книга, с рассеянным видом набивал пенковую трубку, устремив сонный взгляд на угол потолка.
— Мне бы хотелось, с вашего позволения, перенестись обратно в Шартр и вспомнить, что произошло в тот роковой день двенадцатого августа, когда был убит Говард Брук.
Я не столь красноречив, как Риго. Ему удалось бы короткими выразительными фразами описать дом, называемый Боргаром, извивающуюся реку, башню Генриха Четвертого, виднеющуюся над деревьями, и жаркий грозовой день, когда дождь никак не мог начаться. Собственно говоря, он это сделал. — Доктор Фелл постучал по рукописи. — Но я хочу, чтобы вы представили себе маленькую группу людей, живущих в Боргаре.
Властители Афин! Трудно вообразить ситуацию ужаснее.
Фей Ситон была помолвлена с Гарри Бруком. Она действительно полюбила — или убедила себя в этом — жестокого, бессердечного человека, единственными достоинствами которого были молодость и внешняя привлекательность. Помните рассказ Гарри о том, как он сделал предложение Фей в первый раз, а она ему отказала?
Снова раздался протест Барбары.
— Но этот эпизод, — закричала она, — он выдумал! Ничего подобного не было!
— О да, — согласился доктор Фелл, кивая. — Ничего подобного не было. Но дело в том, что эта сцена вполне могла бы иметь место, и тогда все произошло бы именно так, как описывал Гарри. В глубине души Фей Ситон должна была понимать, что, при всех ее благих намерениях, ей нельзя ни с кем вступать в брак, поскольку через какие-нибудь три месяца он закончится катастрофой из-за… ладно, оставим эту тему.
Но на этот раз… нет! На этот раз все будет по-другому. Мы преодолеем это проклятие. На этот раз она действительно влюблена — душой и телом, — и все закончится хорошо. В конце концов, после ее приезда во Францию в качестве секретарши Говарда Брука никто не посмел бы сказать о ней ни одного худого слова.
И в это время Гарри Брук — ничего не замечавший, считавший то, в чем он обвинял Фей, собственной выдумкой — доводил своего отца до отчаяния анонимными письмами, порочащими девушку. Гарри преследовал одну цель: уехать в Париж и изучать там живопись. Думал ли он о молчаливой, кроткой девушке, избегавшей его объятий и остававшейся почти холодной, когда он целовал ее? Черт побери, нет! Ему подавай такую, в которой больше огня!
«Какая ирония судьбы!» — скажете вы. Я тоже так думаю.
А потом, как говорится, разразилась гроза. Двенадцатого августа кто-то заколол мистера Брука. Позвольте мне продемонстрировать вам, как он это сделал.
Майлс Хэммонд резко повернулся.
Майлс подошел к кровати и сел на ее край рядом с профессором Риго. Ни один из них — хотя и по разным причинам — уже давно не вмешивался в разговор.
— Вчера утром, — продолжал доктор Фелл, положив трубку и взвешивая рукопись в руке, — мой друг Жорж Риго принес мне свой отчет об этом преступлении. Если я процитирую вам из него любое место, вы, вероятно, скажете, что, излагая вам все это устно, Риго использовал те же самые слова. Он также показал мне и злополучную шпагу-трость. — Тут доктор Фелл взглянул на профессора Риго. — Нет ли у вас, случайно, с собой этого оружия?
Гневным и немного испуганным жестом профессор Риго схватил трость и швырнул ее через всю комнату доктору Феллу. Тот ловко поймал ее. Но Барбара попятилась к закрытой двери, словно на нее напали.
— Ah, zut! — закричал профессор Риго, потрясая руками в воздухе.
— Вы сомневаетесь в правильности моих выводов? — спросил доктор Фелл. — Когда я сегодня очень кратко изложил вам все это в первый раз, вы не выразили сомнения!
— Нет, нет, нет! — сказал профессор Риго. — Все сказанное вами об этой женщине, Фей Ситон, правда, чистая правда! Я попал в точку, когда сказал вам, что в фольклоре признаки вампиризма и эротизма совпадают. Но я готов выпороть себя за то, что я, старый циник, не догадался обо всем сам!
— Сэр, — возразил доктор Фелл, — вы сами признались, что не ставите во главу угла факты. Именно поэтому, даже когда вы описывали происшедшее, вы не заметили…
— Не заметил чего? — спросила Барбара. — Доктор Фелл, кто убил мистера Брука?
Вдалеке раздался раскат грома, сотрясший оконные рамы и заставивший вздрогнуть всех, находящихся в комнате. Июнь выдался сырой: снова собирался дождь.
— Позвольте мне, — сказал доктор Фелл, — просто изложить вам, что произошло в тот день. Сопоставив рассказы профессора Риго и Фей, вы сами увидите, какие из них можно сделать выводы.
Мистер Говард Брук вернулся в Боргар из Лионского кредитного банка около трех часов с портфелем, полным денег. Тогда и началась цепочка событий, приведших к убийству, и мы сейчас проследим ее. Где в это время находились остальные обитатели дома?
Как раз около трех часов Фей Ситон с купальником и полотенцем в руках вышла из дома и направилась на прогулку по берегу реки. Миссис Брук в кухне разговаривала с кухаркой. Гарри Брук, по всей видимости, находился наверху в своей комнате и писал письмо. Теперь нам известно, что он писал вот это письмо.
Доктор Фелл поднял письмо.
С многозначительной гримасой он продолжал:
— Затем, в три часа, вернулся мистер Брук и спросил, где Гарри. Миссис Брук ответила, что Гарри наверху, в своей комнате. Но Гарри, считая (как и Риго, смотри рукопись), что его отец находится в конторе, — ему и в голову не могло прийти, что тот едет домой, — оставил письмо недописанным и ушел в гараж.
Мистер Брук поднялся в комнату Гарри и вскоре снова спустился вниз. Теперь мы видим — именно в этот момент — странную перемену в поведении Говарда Брука. Он уже не пребывал в таком неистовом гневе, как до визита в комнату сына. Послушайте, как описала его состояние миссис Брук:
«Он выглядел таким несчастным, таким старым и волочил ноги, словно больной».
Что обнаружил он наверху, в комнате Гарри?
На письменном столе Гарри он увидел неоконченное письмо. Он бросил на него взгляд, потом взглянул еще раз, вздрогнул, взял его и прочитал от начала до конца. И весь его надежный, уютный мир рухнул и разбился вдребезги.
На исписанных убористым почерком страницах письма Джиму Мореллу был кратко изложен план Гарри, направленный на очернение Фей Ситон, и описаны результаты его осуществления. Анонимные письма, порочащие слухи, мистификация с вампиром. И все это было начертано рукой его сына Гарри — его идола, этого искреннего, простодушного малого, — сыгравшего с отцом отвратительную игру, чтобы добиться своего.
Можно ли удивляться тому, что он лишился дара речи? Можно ли удивляться тому, как он выглядел, когда спустился вниз и медленно — очень-очень медленно — направился по берегу к башне? Он назначил свидание Фей Ситон на четыре часа. Он собирался прийти на это свидание. Но я представляю себе Говарда Брука глубоко порядочным, прямым человеком, которому план Гарри должен был показаться невообразимо отвратительным. Он собирался встретиться с Фей Ситон у башни, это правда. Но для того, чтобы попросить у нее прощения.
Доктор Фелл помолчал.
Барбара поежилась. Она взглянула на Майлса, пребывавшего в каком-то трансе, и удержалась от комментариев.
— Однако вернемся, — продолжал доктор Фелл, — к известным нам фактам. Мистер Брук, в плаще и твидовой шляпе, которые были на нем, когда он заходил в Лионский кредитный банк, направился к башне. Кто же появился через пять минут после его ухода? Черт побери, это был Гарри, который, узнав, что его отец побывал наверху, спросил, куда тот пошел. Миссис Брук сообщила ему это. Гарри некоторое время стоял, «о чем-то размышляя и что-то бормоча себе под нос». А потом последовал за отцом.
Доктор Фелл наклонился вперед и заговорил с величайшей серьезностью:
— Есть одна деталь, о которой не упоминается ни в рукописи Риго, ни в официальных отчетах. Никто просто не удосужился сообщить о ней. Никто не придал ей никакого значения. Единственным человеком, который вспомнил о ней, является Фей Ситон, хотя она-то вообще не должна была бы быть в курсе дела, если только не имела на то особых причин. Она сказала об этом вчера вечером мистеру Хэммонду. Она сказала, что, отправляясь вдогонку за своим отцом, Гарри Брук накинул плащ. — Доктор Фелл взглянул на Майлса: — Вы помните это, мой мальчик?
— Да, — сказал Майлс, преодолевая дрожь в голосе. — Но почему было Гарри не надеть плащ? В конце концов, день действительно был дождливым!
Доктор Фелл сделал ему знак замолчать.
— Профессор Риго, — продолжал доктор Фелл, — через некоторое время последовал за отцом и сыном к башне. У входа в башню он неожиданно встретил Фей Сигон.
Девушка сообщила ему, что Гарри и мистер Брук находятся на крыше башни и что между ними разгорелся спор. Она заявила, будто не слышала, о чем говорили отец с сыном, но в ее глазах, по свидетельству Риго, отражалось какое-то ужасное воспоминание. Она сказала, что не должна сейчас вмешиваться в их спор, и в полном смятении убежала.
На крыше башни Риго обнаружил Гарри и его отца, которые тоже пребывали в смятении. Оба были бледны и взволнованны. Казалось, Гарри о чем-то умолял отца, а тот, потребовав, чтобы сын дал ему возможность «поступить так, как он считает нужным», сурово попросил Риго увести Гарри.
В этот момент никакого плаща на Гарри не было. Он был с непокрытой головой, в вельветовом костюме, как это описывает Риго. Шпага-трость, в собранном состоянии, шпага и ножны вместе, была прислонена к парапету. Там же находился портфель, но по какой-то причине он стал пухлым портфелем.
Это необычное слово поразило меня, когда я прочел рукопись в первый раз.
Пухлый!
Но он не был пухлым, когда Говард Брук показывал его содержимое Риго в кредитном банке Лиона. В нем лежали — цитирую рукопись Риго — «четыре небольшие пачки английских банкнотов». И больше ничего! Но теперь, когда Риго и Гарри оставляли мистера Брука в одиночестве на крыше башни, портфель был чем-то набит… Взгляните, — сказал доктор Фелл.
И он поднял желтую шпагу-трость.
Он с чрезвычайной осторожностью открутил ручку, вытащил тонкое лезвие из ножен и поднял его.
— Это оружие, — сказал он, — было найдено после убийства мистера Брука в виде двух частей: самой шпаги, лежащей у ног жертвы, и ножен, откатившихся к парапету. Эти две части соединили только много дней спустя после убийства. Полиция забрала их, чтобы отдать на экспертизу, в таком виде, в котором они была найдены.
Иными словами, — пояснил доктор Фелл с яростным ожесточением, — их соединили тогда, когда кровь уже давно засохла. Однако внутри ножен тоже имеются пятна крови. О tempora! О mores! Разве вы не понимаете, о чем это говорит?
Доктор Фелл, подняв брови, словно разыгрывая некую жуткую пантомиму, взглянул по очереди на каждого из своих собеседников, как будто принуждая их сделать вывод самостоятельно.
— Мне кажется, я наполовину догадалась, что вы имеете в виду, хотя это совершенно ужасно! — сказала Барбара. — Но я пока плохо себе представляю… все, что мне приходит в голову…
— Что вам приходит в голову? — спросил доктор Фелл.
— Я думаю о мистере Бруке, — сказала Барбара. — О том, как он медленно вышел из дома, прочтя письмо сына. Как он медленно шел к башне. Как пытался осознать то, что сделал Гарри. Как пытался принять какое-то решение.
— Да, — тихо сказал доктор Фелл. — Давайте последуем за ним.
Готов поклясться, что Гарри Бруку стало немного не по себе, когда он узнал от матери о неожиданном возвращении отца домой. Гарри вспомнил о своем неоконченном письме, лежавшем в комнате, в которой только что побывал отец. Прочел ли тот письмо? Это было страшно важно для Гарри. И он накинул плащ — поверим, что он это сделал, — и бросился вслед за отцом.
Он добежал до башни. И обнаружил, что мистер Брук, желая побыть в одиночестве, как всякий человек, у которого тяжело на душе, поднялся на крышу башни. Гарри последовал за ним. В этот пасмурный, ветреный день было довольно темно, но, должно быть, увидев лицо отца, он сразу понял, что тому все известно.
Мистер Брук наверняка немедленно выложил сыну все. А стоящая на лестнице Фей слышала каждое слово.
Она говорит, что вернулась с прогулки вдоль берега в половине четвертого. Она еще не купалась, купальный костюм по-прежнему висел у нее на руке. Она вошла в башню. Услышала доносящиеся сверху гневные голоса. И, неслышно ступая в своих плетеных открытых туфлях на каучуковой подошве, медленно поднялась по лестнице.
Стоя в полумраке на винтовой лестнице, Фей Ситон не только слышала голоса, но и видела все, что происходило на крыше. Она видела Гарри и его отца: оба были в плащах. Она видела, как размахивает руками мистер Брук; видела прислоненную к парапету желтую шпагу-трость, лежащий портфель.
Какие гневные обвинения и угрозы выкрикивал Говард Брук? Не угрожал ли он Гарри, что отречется от него? Возможно. Поклялся ли он, что тот не увидит ни Парижа, ни школы живописи, пока он, его отец, жив? Вероятно. Не перечислил ли он с отвращением в очередной раз все гнусности, совершенные Гарри, чтобы опорочить девушку, которая его любила? Почти наверняка.
И Фей Ситон все это слышала.
Но как бы ни была она потрясена, самое ужасное ей еще только предстояло услышать и увидеть.
— Мне бы хотелось, с вашего позволения, перенестись обратно в Шартр и вспомнить, что произошло в тот роковой день двенадцатого августа, когда был убит Говард Брук.
Я не столь красноречив, как Риго. Ему удалось бы короткими выразительными фразами описать дом, называемый Боргаром, извивающуюся реку, башню Генриха Четвертого, виднеющуюся над деревьями, и жаркий грозовой день, когда дождь никак не мог начаться. Собственно говоря, он это сделал. — Доктор Фелл постучал по рукописи. — Но я хочу, чтобы вы представили себе маленькую группу людей, живущих в Боргаре.
Властители Афин! Трудно вообразить ситуацию ужаснее.
Фей Ситон была помолвлена с Гарри Бруком. Она действительно полюбила — или убедила себя в этом — жестокого, бессердечного человека, единственными достоинствами которого были молодость и внешняя привлекательность. Помните рассказ Гарри о том, как он сделал предложение Фей в первый раз, а она ему отказала?
Снова раздался протест Барбары.
— Но этот эпизод, — закричала она, — он выдумал! Ничего подобного не было!
— О да, — согласился доктор Фелл, кивая. — Ничего подобного не было. Но дело в том, что эта сцена вполне могла бы иметь место, и тогда все произошло бы именно так, как описывал Гарри. В глубине души Фей Ситон должна была понимать, что, при всех ее благих намерениях, ей нельзя ни с кем вступать в брак, поскольку через какие-нибудь три месяца он закончится катастрофой из-за… ладно, оставим эту тему.
Но на этот раз… нет! На этот раз все будет по-другому. Мы преодолеем это проклятие. На этот раз она действительно влюблена — душой и телом, — и все закончится хорошо. В конце концов, после ее приезда во Францию в качестве секретарши Говарда Брука никто не посмел бы сказать о ней ни одного худого слова.
И в это время Гарри Брук — ничего не замечавший, считавший то, в чем он обвинял Фей, собственной выдумкой — доводил своего отца до отчаяния анонимными письмами, порочащими девушку. Гарри преследовал одну цель: уехать в Париж и изучать там живопись. Думал ли он о молчаливой, кроткой девушке, избегавшей его объятий и остававшейся почти холодной, когда он целовал ее? Черт побери, нет! Ему подавай такую, в которой больше огня!
«Какая ирония судьбы!» — скажете вы. Я тоже так думаю.
А потом, как говорится, разразилась гроза. Двенадцатого августа кто-то заколол мистера Брука. Позвольте мне продемонстрировать вам, как он это сделал.
Майлс Хэммонд резко повернулся.
Майлс подошел к кровати и сел на ее край рядом с профессором Риго. Ни один из них — хотя и по разным причинам — уже давно не вмешивался в разговор.
— Вчера утром, — продолжал доктор Фелл, положив трубку и взвешивая рукопись в руке, — мой друг Жорж Риго принес мне свой отчет об этом преступлении. Если я процитирую вам из него любое место, вы, вероятно, скажете, что, излагая вам все это устно, Риго использовал те же самые слова. Он также показал мне и злополучную шпагу-трость. — Тут доктор Фелл взглянул на профессора Риго. — Нет ли у вас, случайно, с собой этого оружия?
Гневным и немного испуганным жестом профессор Риго схватил трость и швырнул ее через всю комнату доктору Феллу. Тот ловко поймал ее. Но Барбара попятилась к закрытой двери, словно на нее напали.
— Ah, zut! — закричал профессор Риго, потрясая руками в воздухе.
— Вы сомневаетесь в правильности моих выводов? — спросил доктор Фелл. — Когда я сегодня очень кратко изложил вам все это в первый раз, вы не выразили сомнения!
— Нет, нет, нет! — сказал профессор Риго. — Все сказанное вами об этой женщине, Фей Ситон, правда, чистая правда! Я попал в точку, когда сказал вам, что в фольклоре признаки вампиризма и эротизма совпадают. Но я готов выпороть себя за то, что я, старый циник, не догадался обо всем сам!
— Сэр, — возразил доктор Фелл, — вы сами признались, что не ставите во главу угла факты. Именно поэтому, даже когда вы описывали происшедшее, вы не заметили…
— Не заметил чего? — спросила Барбара. — Доктор Фелл, кто убил мистера Брука?
Вдалеке раздался раскат грома, сотрясший оконные рамы и заставивший вздрогнуть всех, находящихся в комнате. Июнь выдался сырой: снова собирался дождь.
— Позвольте мне, — сказал доктор Фелл, — просто изложить вам, что произошло в тот день. Сопоставив рассказы профессора Риго и Фей, вы сами увидите, какие из них можно сделать выводы.
Мистер Говард Брук вернулся в Боргар из Лионского кредитного банка около трех часов с портфелем, полным денег. Тогда и началась цепочка событий, приведших к убийству, и мы сейчас проследим ее. Где в это время находились остальные обитатели дома?
Как раз около трех часов Фей Ситон с купальником и полотенцем в руках вышла из дома и направилась на прогулку по берегу реки. Миссис Брук в кухне разговаривала с кухаркой. Гарри Брук, по всей видимости, находился наверху в своей комнате и писал письмо. Теперь нам известно, что он писал вот это письмо.
Доктор Фелл поднял письмо.
С многозначительной гримасой он продолжал:
— Затем, в три часа, вернулся мистер Брук и спросил, где Гарри. Миссис Брук ответила, что Гарри наверху, в своей комнате. Но Гарри, считая (как и Риго, смотри рукопись), что его отец находится в конторе, — ему и в голову не могло прийти, что тот едет домой, — оставил письмо недописанным и ушел в гараж.
Мистер Брук поднялся в комнату Гарри и вскоре снова спустился вниз. Теперь мы видим — именно в этот момент — странную перемену в поведении Говарда Брука. Он уже не пребывал в таком неистовом гневе, как до визита в комнату сына. Послушайте, как описала его состояние миссис Брук:
«Он выглядел таким несчастным, таким старым и волочил ноги, словно больной».
Что обнаружил он наверху, в комнате Гарри?
На письменном столе Гарри он увидел неоконченное письмо. Он бросил на него взгляд, потом взглянул еще раз, вздрогнул, взял его и прочитал от начала до конца. И весь его надежный, уютный мир рухнул и разбился вдребезги.
На исписанных убористым почерком страницах письма Джиму Мореллу был кратко изложен план Гарри, направленный на очернение Фей Ситон, и описаны результаты его осуществления. Анонимные письма, порочащие слухи, мистификация с вампиром. И все это было начертано рукой его сына Гарри — его идола, этого искреннего, простодушного малого, — сыгравшего с отцом отвратительную игру, чтобы добиться своего.
Можно ли удивляться тому, что он лишился дара речи? Можно ли удивляться тому, как он выглядел, когда спустился вниз и медленно — очень-очень медленно — направился по берегу к башне? Он назначил свидание Фей Ситон на четыре часа. Он собирался прийти на это свидание. Но я представляю себе Говарда Брука глубоко порядочным, прямым человеком, которому план Гарри должен был показаться невообразимо отвратительным. Он собирался встретиться с Фей Ситон у башни, это правда. Но для того, чтобы попросить у нее прощения.
Доктор Фелл помолчал.
Барбара поежилась. Она взглянула на Майлса, пребывавшего в каком-то трансе, и удержалась от комментариев.
— Однако вернемся, — продолжал доктор Фелл, — к известным нам фактам. Мистер Брук, в плаще и твидовой шляпе, которые были на нем, когда он заходил в Лионский кредитный банк, направился к башне. Кто же появился через пять минут после его ухода? Черт побери, это был Гарри, который, узнав, что его отец побывал наверху, спросил, куда тот пошел. Миссис Брук сообщила ему это. Гарри некоторое время стоял, «о чем-то размышляя и что-то бормоча себе под нос». А потом последовал за отцом.
Доктор Фелл наклонился вперед и заговорил с величайшей серьезностью:
— Есть одна деталь, о которой не упоминается ни в рукописи Риго, ни в официальных отчетах. Никто просто не удосужился сообщить о ней. Никто не придал ей никакого значения. Единственным человеком, который вспомнил о ней, является Фей Ситон, хотя она-то вообще не должна была бы быть в курсе дела, если только не имела на то особых причин. Она сказала об этом вчера вечером мистеру Хэммонду. Она сказала, что, отправляясь вдогонку за своим отцом, Гарри Брук накинул плащ. — Доктор Фелл взглянул на Майлса: — Вы помните это, мой мальчик?
— Да, — сказал Майлс, преодолевая дрожь в голосе. — Но почему было Гарри не надеть плащ? В конце концов, день действительно был дождливым!
Доктор Фелл сделал ему знак замолчать.
— Профессор Риго, — продолжал доктор Фелл, — через некоторое время последовал за отцом и сыном к башне. У входа в башню он неожиданно встретил Фей Сигон.
Девушка сообщила ему, что Гарри и мистер Брук находятся на крыше башни и что между ними разгорелся спор. Она заявила, будто не слышала, о чем говорили отец с сыном, но в ее глазах, по свидетельству Риго, отражалось какое-то ужасное воспоминание. Она сказала, что не должна сейчас вмешиваться в их спор, и в полном смятении убежала.
На крыше башни Риго обнаружил Гарри и его отца, которые тоже пребывали в смятении. Оба были бледны и взволнованны. Казалось, Гарри о чем-то умолял отца, а тот, потребовав, чтобы сын дал ему возможность «поступить так, как он считает нужным», сурово попросил Риго увести Гарри.
В этот момент никакого плаща на Гарри не было. Он был с непокрытой головой, в вельветовом костюме, как это описывает Риго. Шпага-трость, в собранном состоянии, шпага и ножны вместе, была прислонена к парапету. Там же находился портфель, но по какой-то причине он стал пухлым портфелем.
Это необычное слово поразило меня, когда я прочел рукопись в первый раз.
Пухлый!
Но он не был пухлым, когда Говард Брук показывал его содержимое Риго в кредитном банке Лиона. В нем лежали — цитирую рукопись Риго — «четыре небольшие пачки английских банкнотов». И больше ничего! Но теперь, когда Риго и Гарри оставляли мистера Брука в одиночестве на крыше башни, портфель был чем-то набит… Взгляните, — сказал доктор Фелл.
И он поднял желтую шпагу-трость.
Он с чрезвычайной осторожностью открутил ручку, вытащил тонкое лезвие из ножен и поднял его.
— Это оружие, — сказал он, — было найдено после убийства мистера Брука в виде двух частей: самой шпаги, лежащей у ног жертвы, и ножен, откатившихся к парапету. Эти две части соединили только много дней спустя после убийства. Полиция забрала их, чтобы отдать на экспертизу, в таком виде, в котором они была найдены.
Иными словами, — пояснил доктор Фелл с яростным ожесточением, — их соединили тогда, когда кровь уже давно засохла. Однако внутри ножен тоже имеются пятна крови. О tempora! О mores! Разве вы не понимаете, о чем это говорит?
Доктор Фелл, подняв брови, словно разыгрывая некую жуткую пантомиму, взглянул по очереди на каждого из своих собеседников, как будто принуждая их сделать вывод самостоятельно.
— Мне кажется, я наполовину догадалась, что вы имеете в виду, хотя это совершенно ужасно! — сказала Барбара. — Но я пока плохо себе представляю… все, что мне приходит в голову…
— Что вам приходит в голову? — спросил доктор Фелл.
— Я думаю о мистере Бруке, — сказала Барбара. — О том, как он медленно вышел из дома, прочтя письмо сына. Как он медленно шел к башне. Как пытался осознать то, что сделал Гарри. Как пытался принять какое-то решение.
— Да, — тихо сказал доктор Фелл. — Давайте последуем за ним.
Готов поклясться, что Гарри Бруку стало немного не по себе, когда он узнал от матери о неожиданном возвращении отца домой. Гарри вспомнил о своем неоконченном письме, лежавшем в комнате, в которой только что побывал отец. Прочел ли тот письмо? Это было страшно важно для Гарри. И он накинул плащ — поверим, что он это сделал, — и бросился вслед за отцом.
Он добежал до башни. И обнаружил, что мистер Брук, желая побыть в одиночестве, как всякий человек, у которого тяжело на душе, поднялся на крышу башни. Гарри последовал за ним. В этот пасмурный, ветреный день было довольно темно, но, должно быть, увидев лицо отца, он сразу понял, что тому все известно.
Мистер Брук наверняка немедленно выложил сыну все. А стоящая на лестнице Фей слышала каждое слово.
Она говорит, что вернулась с прогулки вдоль берега в половине четвертого. Она еще не купалась, купальный костюм по-прежнему висел у нее на руке. Она вошла в башню. Услышала доносящиеся сверху гневные голоса. И, неслышно ступая в своих плетеных открытых туфлях на каучуковой подошве, медленно поднялась по лестнице.
Стоя в полумраке на винтовой лестнице, Фей Ситон не только слышала голоса, но и видела все, что происходило на крыше. Она видела Гарри и его отца: оба были в плащах. Она видела, как размахивает руками мистер Брук; видела прислоненную к парапету желтую шпагу-трость, лежащий портфель.
Какие гневные обвинения и угрозы выкрикивал Говард Брук? Не угрожал ли он Гарри, что отречется от него? Возможно. Поклялся ли он, что тот не увидит ни Парижа, ни школы живописи, пока он, его отец, жив? Вероятно. Не перечислил ли он с отвращением в очередной раз все гнусности, совершенные Гарри, чтобы опорочить девушку, которая его любила? Почти наверняка.
И Фей Ситон все это слышала.
Но как бы ни была она потрясена, самое ужасное ей еще только предстояло услышать и увидеть.