Карр Филиппа. Ведьма из-за моря

   Колум заговорил первый:
   — Завтра я приду сюда со священником.
   — Нам нужно время, чтобы подумать, — сказала матушка. — Завтра слишком быстро.
   — Нельзя терять время, мадам. Помните, наш ребенок растет с каждым днем. Завтра я приду со священником. К тому времени вы позаботитесь, чтобы ответ был положительным.
   Он поклонился и вышел во двор. Я слышала, как он громко потребовал свою лошадь. Матушка и я молчали, прислушиваясь к цокоту копыт. Потом она взяла меня за руку.
   — Пойдем отсюда, Линнет, — сказала она, — куда-нибудь, где сможем спокойно поговорить. Мы проговорили весь день.
   — Дорогое мое дитя, — сказала матушка, — это решение должна принять только ты. Ты не должна забывать, что это — на всю жизнь. Брак с ним — это немедленное решение проблемы, но не забывай, ты должна подумать и о будущем. Если такое замужество тебе претит, ты не должна соглашаться. Любое… да, любое решение лучше, чем это. То, что случилось, — не твоя вина, все поймут это.
   — Поверят ли люди этому? — спросила я. — Намеки будут преследовать меня всю жизнь.
   — Это не так. Например, Ромелия, она родила ребенка, и твой отец — это и его отец. Можешь ли ты вообразить скандал больший, чем этот? И все же она продолжает жить здесь и ей не стыдно.
   — Я не Ромелия.
   — Конечно, нет, ситуация другая. Он поступил с тобой дурно, но, как ни странно, пришел загладить вину.
   — Он пришел, потому что хочет ребенка.
   — Он мог раньше жениться, если хотел, и иметь ребенка, но все-таки он предложил брак тебе. Дорогая моя, ты не должна принимать решение только потому, что это кажется тебе легко. Скажи, о чем ты думаешь?
   Я с недоумением взглянула на мать:
   — Я не знаю…
   — Может быть, он все же очаровал тебя?
   — Возможно…
   — Понимаю, в нем есть какая-то сила. Ты знаешь кое-что из того, что со мной случилось, я не хотела выходить за твоего отца, но по сравнению с ним все другие мужчины казались мелкими и незначительными. Ты же видишь, как мы живем мы всегда ссорились, часто ненавидели друг друга, и все же что-то между нами есть. Любовь ли это? Не знаю, но это узы, разрыв которых лишит нас чего-то жизненно важного. Думаю, что это любовь… своего рода. Как только Колум пришел в гостиницу, он напомнил мне твоего отца. Эти люди — пираты, а наш век — век пиратов. Они люди нашего времени — идеал, можно сказать. Времена сейчас недобрые, мы боремся за наше место в мире, и мы производим таких мужчин, чтобы получить и удержать это место… Вот как я это понимаю, но скажи мне, что ты чувствуешь к Фенимору?
   — Он мне нравился, его манеры прелестны, — на него приятно посмотреть. Думаю, он был бы хорошим мужем?
   — Я тоже так думаю, он добрый, мягкий и понял бы: в том, что с тобой случилось, нет твоей вины.
   — Если бы не было ребенка!.. Может быть, я должна попытаться избавиться от него, но я не хочу, мама. Я уже чувствую, что он мой, и, несмотря ни на что…
   — Я понимаю и не позволю тебе от него избавиться. Многие девушки умерли из-за этого. Какой бы выход ни был, у тебя будет ребенок! Будем ли мы говорить с Фенимором? Скажем ему, что случилось?
   Я покачала головой.
   — Тогда ты поедешь к бабушке?
   — Я не могу покинуть тебя.
   — Тогда не надо, ты могла бы родить здесь, и мы воспитаем ребенка вместе.
   — Но отец…
   Матушка засмеялась, на ее лице появилась насмешливая улыбка, будто отец был здесь и мог ее видеть.
   — Он будет вынужден принять все как есть.
   — Будет беда. Он никогда не позволит Колуму Касвеллину избежать его гнева, и если что-нибудь случится с отцом…
   Матушка положила руки мне на плечи и внимательно посмотрела на меня.
   — Линнет, — сказала она, — в глубине души ты ведь хочешь выйти замуж за этого человека?
   Я опустила глаза, я не могла смотреть на нее. Она прижала меня к себе и погладила волосы.
   — Ты не должна стыдиться, я все понимаю. Ведь я много повидала на своем веку, не всегда легко разобраться в своих чувствах. В Колуме есть мужская притягательность, и тебе не надо стыдиться того, что у тебя появляется ответное чувство, это естественно. Выйдя за него, ты многим рискуешь, это будет путешествие в неизвестность на незнакомом корабле и с непредсказуемым капитаном, но, Линнет, ведь ты же дочь моряка!
   В ту ночь я не могла уснуть. После полуночи матушка вошла в мою комнату. Мы лежали рядом в моей кровати, она держала меня в объятиях и рассказывала о своей юности и о том, что с ней происходило, и я знала, что во мне было что-то от нее и что-то от отца. Я знала, что мне предстояло рискованное дело, но я уже не могла отказаться от него.
   На следующий день в Лайон-корт приехал Колум Касвеллин, верный своему слову. Он привез с собой священника, и в часовне мы поженились.
   Я была поражена, увидев, каким сдержанным он мог быть. Когда церемония окончилась, он с нежностью обнял меня и покорно согласился уехать до тех пор, пока матушка не переговорит с отцом.
   Она не скажет ему правды — этого ни в коем случае нельзя было делать. Она не хотела кровопролития. Она объявит ему, что я, ничего никому не сказав, вышла замуж за Колума Касвеллина несколько месяцев тому назад и, страшась его неодобрения, так как он хотел союза с Лэндорами, хранила это в тайне, пока не забеременела и не поняла, что пора открыть правду.
   Мы стояли рядом, глядя вслед Колуму. Потом матушка повернулась ко мне и, посмотрев в упор, сказала:
   — Итак, мы приняли решение, Линнет. Будем молить Бога, что оно было правильным!

ПЕРВАЯ ЖЕНА

   Колум и я ехали в замок Пейлинг. В это утро была вторая церемония, на этот раз с обычными торжествами. Отец был очень доволен.
   — Озорница! — кричал он мне. — Именно такого я л ожидал от тебя! И уже носишь моего внука? Смотри, будь осторожна, иначе тебе будет худо!
   — Это может быть девочка, отец, — сказала я.
   — Так значит, ты собираешься стать такой, как твоя мать? Не сможешь рожать мальчиков? Посмотрим. — Подбородок его двигался от удовольствия — я с детства помнила этот жест. Даже когда он сердился на меня, кричал, ругал, если я видела, что подбородок его двигается, то знала, что втайне он забавлялся. Так было и сейчас.
   «Помни о моем внуке!»— стало его любимой фразой. Он был в хорошем настроении, ему нравился Колум.
   — Черт побери, — сказал он, — у тебя был мужчина, и ты тайно вышла за него замуж, а? — Он довольно хлопнул себя по бедру. — Сказать тебе правду, дочка? Не очень-то мне нравился Фенимор Лэндор. По-своему хороший человек, но кишка тонка. С твоим мужем будет не так, скажу тебе. Не сомневаюсь, будет много «драк», но помни, ты — дочь своего отца и тоже дерись. Будь, как твоя мать. Я скажу тебе кое-что: иногда она одерживает верх!
   Я видела — он считает свой брак идеальным. Мирный союз, такой, как был бы у нас с Фенимором Лэндором, был в его глазах достойным жалости.
   Да, узнай он всю правду, то вел бы себя совсем по-другому. Мы поступили правильно, солгав ему.
   Итак, ранним утром мы приняли участие в свадебных торжествах и позволили гостям продолжить их, а сами уехали в замок Пейлинг. Поскольку от Лайон-корта его отделяло всего пятнадцать миль, я буду жить не так уж далеко от родной семьи, что немного успокаивало. Как ни странно, когда я ехала рядом с Колумом, несмотря на определенный страх, я чувствовала сильное, непонятное мне возбуждение, что было даже приятно.
   Он довольно улыбался, и я не могла не испытывать некоторой гордости, потому что он так желал нашей свадьбы. С той ночи прошло почти три месяца, которые изменили мою жизнь, но мне казалось, что прошли годы. Я уже не вспоминала о том времени, когда не знала о существовании Колума.
   — Очень скоро, — сказал он, — мы приедем в Пейлинг — твой дом, моя новобрачная, и там отныне будем счастливо жить.
   В его голосе звучала едва уловимая насмешка, но я не обратила на это внимания. Был чудесный день, какие бывают иногда на западе страны в феврале, когда кажется, что весна устала ждать и появилась раньше времени. На кустах уже появились пучки новых листьев, а на склонах — желтые цветы мать-и-мачхи. В полях были разбрызганы малиновые маргаритки, и, когда мы переехали вброд мелкий ручей, я заметила пурпурные сережки черной ольхи, в тон цветам белокопытника, цветущего около воды.
   Я улыбалась, и Колум заметил:
   — Итак, ты примирилась со своим замужеством, к которому тебя так поспешно принудили обстоятельства?
   — Я думала о красоте местности.
   — Говорят, — напомнил он мне, — что, когда влюблен, трава кажется зеленее и весь мир становится прекраснее?
   — Я склонна думать, что это весна, — сказала я.
   — Скоро я заставлю тебя убедиться, что ты — счастливая женщина. Однажды ты благословишь ту ночь, когда впервые попала в замок Пейлинг!
   Я молчала, и он продолжил:
   — Я настаиваю, чтобы ты отвечала мне, когда я с тобой говорю.
   — Я не думала, что твои слова нуждаются в ответе.
   — Ты должна с жаром ответить, что будешь всегда помнить ту ночь как самую счастливую в жизни… до того времени.
   — Я должна начать замужнюю жизнь с того, что буду лгать мужу.
   — А ты не солжешь, сказав так, потому что это — правда.
   — Как же я могу сказать, что помню, если я ничего не помню?
   — Ты помнишь. Было так много того, что ты осознаешь.
   — Ты не против, если мы не будем говорить об этом?
   — Я собираюсь быть к тебе снисходительным. Мы продвигались вперед, он пел ту же охотничью песню, которую я слышала раньше.
   — Звучит весело, — сказала я.
   — Это песня охотника, приносящего домой свою добычу.
   — Тогда это подходит к нам.
   Он громко засмеялся, к чему я уже стала привыкать, и, хотя я и притворялась возмущенной, настроение у меня улучшилось.
   Замок Пейлинг. Мой дом. Он поднимался перед нами — суровый, отталкивающий, но бесконечно волнующий. Я смотрела на его серые каменные стены, которые стояли уже четыреста лет и, несомненно, простоят еще пятьсот и даже больше. В этих стенах была непобедимая сила. Они были построены, чтобы защищать, и так будет всегда.
   Стены были сложены так, чтобы противостоять стенобитным орудиям врага. Четыре башни — две выходили на сушу и две — на море — были снабжены бойницами, наблюдательными постами и отверстиями, чтобы выливать горящую смолу на головы захватчиков. В нижней части было мало оконных отверстий, только узкие щели, которые удобно охранять от вторжения.
   — Добро пожаловать в Пейлинг, жена! — сказал Колум, и мы вместе под решеткой въехали во двор.
   Как по мановению волшебной палочки появились конюхи. Колум соскочил с лошади, кинул поводья конюху и снял меня с лошади. Бок о бок мы пересекли двор, и, когда подошли к маленькой двери в большой стене, он поднял меня на руки и внес в замок.
   — Нас теперь трое, — шепнул он и опустил меня на пол.
   Мы поднялись по узкой лестнице и вошли в просторный зал с галереей наверху.
   — Твой дом! — произнес он с гордостью. — Моя семья живет здесь со времен Завоевателя, пришла с ним из Нормандии. Мой норманнский предок построил здесь замок, взял корнуоллскую девушку в жены, она подарила ему много сыновей и дочерей, они женились и выходили замуж, рожали еще — и так через пятьсот лет мы стали корнуолльцами. Конечно, сначала замок выглядел не так, только как крепость — охранное помещение, подземная тюрьма и толстые непробиваемые стены. С течением времени мы его достраивали. Я, несомненно, тоже что-нибудь добавлю к нему, а начал я с того, что добавил жену.
   Он приподнял меня, крепко поцеловал и сказал:
   — Мы устали с дороги, поедим — и в кровать.
   Затем мы вместе ели, пили, и это во многом напоминало ту ночь.
   Спальня была другой — с большой кроватью, с шелковым вышитым пологом. В подсвечниках горели свечи, и я заметила большой фигурный шкаф с резьбой в виде аканта и листьев. Больше я ничего не заметила, ни о чем не думала, ибо со мой был мой муж, который снимал с меня платье и нес меня на закрытую пологом кровать. После этого я знала, что перестану думать о той роковой ночи в замке Пейлинг, потому что будут другие и со временем они сольются в одну, и я забуду, что была взята против воли, потому что, будто в сказке, мое сопротивление ушло, оставив меня возбужденной и желающей пуститься в открытое плавание, где этот человек, который уже стал главным в моей жизни, показывал мне дорогу.
   Мое чувство к нему я поняла рано утром, когда, проснувшись, лежала и наблюдала, как рассвет медленно пробивается сквозь закрывавшие нас шелковые занавеси.
   Он тоже не спал и сказал:
   — Ты знаешь, а ведь я все это организовал.
   — Что организовал? — спросила я.
   — Я поставил перед собой цель получить тебя, когда увидел в гостинице, но тебя очень хорошо охраняли. Черт возьми, твоя матушка — тигрица, а не женщина! Она стояла бы за тебя насмерть, и я понял, что мне надо составить план, а в ту ночь ничего не мог сделать.
   — Продолжай, — вымолвила я, — расскажи мне, что произошло?
   — Я знал, куда вы направлялись, — в Тристан Прайори, резиденцию Лэндоров, где вы оставались целую неделю. Твоя служанка сказала одному из моих слуг, что вы будете возвращаться тем же путем.
   — Ты хочешь сказать?..
   — Ты начинаешь понимать: это мои люди подстерегли вас на дороге.
   — Грабители?..
   — Это только хорошие слуги. Я только ждал, чтобы спасти тебя и привезти сюда, где все было приготовлено.
   — Ты порочный! — воскликнула я.
   — Надо, чтобы жена знала своего мужа.
   — Ты нарочно организовал все это?.. Ты доставил столько страданий… мне… моей матери?
   — Иногда необходимо пострадать, чтобы быть счастливой. В конце концов, все обошлось благополучно: у тебя сильный муж, чудесный дом, в тебе уже есть семя. Через шесть месяцев родится наш сын, и будет еще много, обещаю тебе, ибо мне нравится, что у меня есть жена. Ты мне понравилась с того момента, как я увидел тебя: я знаю, когда мне нужна женщина!
   — Несомненно, их было много!
   — О, много, но только ты стала моей женой.
   — Почему?
   — Воспитанна, достойна быть матерью моих сыновей, хорошая семья, богатое приданое, ибо твой отец — щедрый человек. Ты подходила по всем статьям, но я на тебе не женился бы, если бы не хотел тебя. Я мог без труда найти богатую жену, но мне нужна была женщина, которая мне нравится.
   — Я должна презирать тебя, — ответила я.
   — А ты не презираешь, я вижу это. Ты не можешь притворяться, хоть и пытаешься. И даже в ту первую ночь… я чувствовал твою реакцию: ты хотела меня, моя девочка, хотя и была так беспомощна и неопытна. Ты знала и это, правда? Где-то глубоко у тебя сидела мысль: он организовал это, он такой, он берет, что хочет, и не надо сопротивляться ему!
   Я молчала. Подозревала ли я? Наверное, да, но самым большим открытием было не то, что он все это организовал, а то, что я должна была знать это и радоваться.
   Последующие недели в замке Пейлинг были временем открытий себя и своей природы. Как ни странно, я была счастлива — не тем счастьем, когда все тихо и спокойно, а тем, что постоянно находилась в состоянии возбуждения. Я уже хорошо знала, что с Фенимором Лэндором этого никогда бы не было.
   Мои отношения с мужем были преобладающим фактором: он совершенно очаровал меня. Он действительно был господином в замке, и каждый спешил выполнить его поручение. Гнев его мог быть ужасен: я видела, как он бил слуг кнутом, если они делали что-нибудь не так; они перед ним дрожали. Когда мужа не было в замке, все чувствовали облегчение — это была своего рода передышка, как мне казалось, от необходимости быть постоянно начеку, чтобы угодить ему.
   Его громкий голос эхом отдавался во всех помещениях. Он действительно был хозяином.
   Было чудесно знать, что я что-то значила для него. Я смеялась в душе, когда вспоминала о его планах моего совращения: значит, он очень сильно меня желал, если пошел на такие ухищрения. И он мне рассказал об этом, он восхищался мной! Я была неопытная, но страстная, и для него было большим удовольствием учить меня. Он, без сомнения, был полностью поглощен нашими отношениями, и мне даже в голову не приходило спросить себя, как долго это будет продолжаться, ибо не буду же я вечной ученицей и очень скоро я уже не буду такой стройной.
   Он с восхищением говорил о ребенке, и я видела, что, как и мой отец, он страстно хотел сына. Матушка говорила мне, что ее неспособность подарить отцу сыновей была причиной множества неприятностей. Однажды она сказала, что если бы она родила хоть одного сына, мой отец никогда не взглянул бы на Ромелию и Пенна бы не было. Кто знает?
   Колум постоянно говорил о «нашем мальчике», и я уговаривала его этого не делать, потому что ведь могла быть и девочка.
   — Нет, нет! — говорил он, ощупывая мой выпуклый живот. — Этот малыш — мальчик, я знаю.
   — А если это девочка, ты не будешь ее любить?
   — Я приму и ее, для мальчиков еще есть время. Но ты родишь мне сына! — Он довольно чувствительно укусил меня за ухо. — Ты не посмеешь сделать что-либо другое!
   И он продолжал говорить о нашем мальчике, настаивал, чтобы я была осторожна. Было очень важно, чтобы я произвела на свет здорового ребенка, и он не хотел, чтобы что-нибудь повредило моей беременности.
   — Мужчина может иметь крепких мальчиков от служанок, но, черт возьми, нередко судьба против него, когда он хочет законного сына. С нами такого не должно быть, — добавлял он, будто, если что-нибудь будет не так, это будет моя вина.
   Я готова была поклясться, что так было и с отцом, и с матушкой и она так же хотела угодить своему мужу, как я.
   Сам замок был странным местом для жилья. Так много нужно было о нем узнать, а слуг было такое множество, что мне их было не запомнить. Четыре башни с крепостными валами и стенами с бойницами образовывали главное строение. В двух из четырех башен — Вороньей башне, стоящей лицом к суше, и башне Нонны, смотрящей на море, — жили мы с нашими личными слугами. Другие две башни были мне незнакомы. Морская башня была на одном уровне с башней Нонны и тоже была обращена к морю. Я видела, как мужчины и женщины ходили туда и обратно. Я предполагала, что это были слуги, но редко видела их работающими в той части замка, где мы жили. Замок был такой обширный, что, естественно, требовалось много слуг и понадобится много времени, чтобы всех их узнать.
   Иногда я ходила на крепостной вал башни Нонны и смотрела сквозь бойницы на море. Там можно было видеть огромные черные скалы, известные под названием «Зубы дьявола», но только когда был отлив. Это была группа ужасных остроконечных утесов, действительно похожих на зубы, особенно если смотреть на них под определенным углом. Тогда они походили на ухмыляющийся рот. При высоком приливе их не было видно, они таились под поверхностью воды. Они находились в полумиле от берега и располагались почти по прямой с замком Пейлинг. Некоторые называли их «Утесы Пейлинга». Большая стена замка со стороны моря поднималась вертикально вверх, и, глядя на прибой внизу, я думала, что это самое подходящее место для фортификационного сооружения: его почти невозможно атаковать с моря и защищать надо было только со стороны суши.
   Мне захотелось облокотиться о парапет и посмотреть вниз. Желание это было непреодолимое и опасное. Оно казалось мне символом моей жизни здесь. Однажды, когда я там стояла, Колум подошел сзади, схватил меня и поднял. Он смеялся тем смехом, который я назвала бы сатанинским.
   — Что ты делаешь здесь, наверху? — строго спросил он. — Ты слишком далеко высовываешься. А что если бы ты упала? Ты убила бы себя и нашего сына! Черт возьми, я никогда не простил бы тебе!
   — Поскольку я была бы уже недосягаема для твоего мщения, почему это должно меня беспокоить?
   Он опустил меня на землю и крепко поцеловал а губы:
   — Теперь я не смог бы без тебя, жена! Я коснулась его волос.
   — Почему ты всегда называешь меня женой? Это звучит прозаично… Так хозяин гостиницы может называть свою супругу.
   — Как же мне еще тебя называть?
   — Линнет!
   — Ба! Глупая птичка?
   — Имя меняется, когда любишь человека. Ты мог бы со временем полюбить его.
   — Никогда! — ответил он. — В тот день, когда я назову тебя Линнет, ты будешь знать, что я разлюбил тебя.
   Я содрогнулась, и он заметил это.
   — Да, — сказал он, — ты должна заботиться о том, чтобы я не остывал к тебе. Ты должна всегда выполнять свой супружеский долг: рожать и рожать мне сыновей!
   — Красота увядает после многочисленных родов.
   — Может быть, и так, но сыновья — это продолжение рода для мужчины.
   — А если жена перестанет вызывать у мужа желание?
   — Тогда он ищет на стороне — это природа, — резко ответил он.
   — А что если на жену не обращают внимания, она тоже может поискать на стороне? Что тогда?
   — Если бы она была моей женой, она должна бы поостеречься!
   — Что бы ты сделал, если бы она была неверна? Колум вдруг поднял меня и посадил на парапет. Он засмеялся, и смех его действительно был дьявольским.
   — Я бы отомстил, можешь быть уверена! Может быть, я бы бросил ее на утесы, Он снял меня с парапета и прижал к себе.
   — Ну вот, я тебя растревожил, а это нехорошо для нашего мальчика. Почему ты говоришь о таких вещах? Разве я не доказал тебе, что мой выбор — это ты? — Он взял меня за подбородок и приподнял его. — А ты что — распутница, что так разговариваешь со своим мужем? А как насчет Фенимора Лэндора? Разве ты не думала выйти за него замуж?
   — Об этом был разговор.
   — Он сделал тебе предложение?
   — Да.
   — Я удивлен, что ты отказала такому образцу добродетели!
   — Это было после… Это его позабавило.
   — После того, как я показал тебе, что значит заниматься любовью с настоящим мужчиной, да?
   — Помни, ведь я не сознавала этого!
   — Но достаточно, чтобы понять, а?
   — Я только знала, что была лишена невинности.
   — Что за глупое выражение «лишена невинности»! Оборвали цветочки? Наоборот, тебя украсили цветами! Разве я не сделал тебя плодородной? Наш сын будет и цветком, и плодом! Я оказал тебе великую честь и сделал много хорошего, как ты потом признаешь!
   — Да, — ответила я, — здесь я могу признать это, здесь этого никто не может услышать, только ты и я…
   Колум опять поцеловал меня, и в его руках, ласкающих мое тело, была та нежность, которая была тем драгоценнее, что была так редка. Потом он поставил меня у каменной стены и стал говорить о замке: как он ходил по крепостному валу, когда был мальчиком, как он мечтал о том времени, когда будет его хозяином, как играл в подземных камерах и на винтовой лестнице.
   — Есть рассказы о моих предках, которые мы передаем из поколения в поколение, — говорил он, и в его глазах было такое томление, что я понимала — он уже видит, как наш мальчик играет в замке и учится быть таким, как его отец.
   — Мы были необузданными людьми! — сказал он. — В какую ты попала семью! При короле Стефане мой предок был предводителем разбойников. Он, бывало, подкарауливал путников и приводил их в свой замок. Его называли «Дьяволом Пейлинга». Он помещал свою жертву в Морскую башню, — он указал на нее, — и требовал выкупа от семьи, и, если выкуп не платили, жертву пытали. Он устраивал банкет и выводил пленника, чтобы потешить своих дураков. Говорят, по ночам из Морской башни доносятся крики давно мертвых мужчин и женщин — жертв пыток! — Он внимательно посмотрел на меня, и я видела, что он подумал о ребенке, которого я носила. — Бояться нечего, — быстро продолжил он, — это было очень давно! Потом Стефан умер и нашим королем стал Генрих II. Он стоял за закон и порядок и вымогал деньги для своих войн посредством налогов, поэтому он подавил разбойничьих баронов, подвергая их ужасным наказаниям, и Касвеллины вынуждены были искать новые средства к существованию.
   — Я видела, как люди входят в Морскую башню и выходят оттуда.
   — Мои слуги, — ответил он. — Большая их часть — рыбаки, они ловят там рыбу, а я люблю ее. Вон там, в нижней части Морской башни, находятся наши лодки. Ты можешь видеть, как они иногда выходят в море. Ты видела уже?
   — Нет еще.
   — В свое время ты со всеми познакомишься. Я расскажу тебе о другом моем предке: у него была красивая жена, но он очень любил женщин. В этом слабость — а может быть, достоинство — мужчин нашей семьи: они обожают женщин, женщины им необходимы!
   — Ты мне рассказываешь все это, чтобы я была настороже?
   — Нужно всегда быть настороже, чтобы удержать то, чем дорожишь! Ты должна помнить об этом.
   — Может быть, мы оба должны помнить об этом?
   — Ну, хорошо, оба будем помнить. Я говорил тебе о своем предке?
   — О том, которому нужны были женщины и который не был верен своей жене? Это необычная история?
   — В моем роду обычная, да и в любом, если на то пошло, клянусь тебе, но этот Касвеллин отличался тем, что, будучи влюблен в свою жену, которая была очень красивой женщиной, он смог влюбиться в другую, не менее красивую. Вторая женщина обладала очень высокой моралью, и, хотя она тоже очень хотела этого Касвеллина, он знал, что он не мог получить ее — кроме, конечно, насилия, — если не женится на ней. Он не любил насиловать женщин, ему нравился брак, ему нравился его уютный комфорт, но он хотел иметь больше жен! Итак, что он сделал? — Он повернул меня так, что мы смотрели теперь на башни, которые стояли лицом к суше. — Вон там ты видишь наши две башни — башню Изеллы и Воронью.