Картленд Барбара. Исчезнувшая невеста

   Клан, принимающий у себя чужого вождя, обязан был найти для всей этой дикой и зачастую необузданной орды кров и угощение.
   Приняв хлеб-соль от другого клана, воины уже не имели права обнажать оружие, пока не уйдут с его земель. Законы гостеприимства были священны: нарушать их осмеливались лишь отщепенцы вроде Маклаудов.
   Процессия приблизилась к замку, и герцог увидел, что его ждут.
   У ворот выстроились члены клана Килкрейгов. Многие из них, к удивлению герцога, были одеты в тартаны.
   Герцог знал, что в 1799 году, после многих лет запретов и преследований, шотландцы вновь получили разрешение носить национальную ткань; но на Юге говорили, что долгие годы угнетения убили в горном народе память о старинных обычаях.
   Однако сейчас герцог ни на ком не замечал тех безликих серых костюмов, что носили шотландцы во время преследований.
   Может быть, зря он не послушал мистера Данблейна и не явился перед ними во всем великолепии вождя?
   Но герцог сердито оборвал свои мысли. Ему нет дела до того, что подумает о нем старый Килкрейг или кто угодно еще!
   Пусть принимают его таким, как есть, — или катятся к черту!
   Во дворе замка герцога ждала безукоризненно вежливая, хотя и несколько натянутая встреча. Представительный дворецкий в юбке и куртке с серебряными пуговицами провел его по винтовой каменной лестнице, не покрытой ковром, на второй этаж.
   Герцог понял, что его ведут в покои вождя.
   Его собственные покои, переделанные и обставленные знаменитым Уильямом Адамом, были одним из самых блестящих и изысканных помещений в замке.
   Однако, едва войдя в покои Килкрейга, герцог понял: они не сильно изменились с тех суровых времен, когда на башнях замка дежурили лучники, зорко высматривая врага.
   Каменный пол был покрыт шкурами зверей, а грубая мебель из неполированного дуба, без сомнения, могла бы рассказать немало удивительных историй о своих многочисленных хозяевах.
   Солнечный свет скупо сочился сквозь узкие окна. На стенах висели мечи и знамена, захваченные в битвах.
   В этой комнате невольно вспоминались все страшные предания о мрачном замке Килкрейг.
   В противоположном от входа конце помещения, рядом с величественным креслом, больше напоминающим трон, стоял хозяин замка.
   По правую руку от него столпились родичи, одетые в цвета Килкрейгов.
   И снова герцог пожалел о том, что явился сюда в модном среди столичных щеголей наряде. Да, несомненно, он совершил ошибку.
   Герцог понимал, что все это представление имеет одну цель: впечатлить и даже устрашить его. Презрительно сжав губы, он окинул комнату надменным взглядом и вошел.
   За ним шел только Роберт Данблейн, остальные остались за дверью.
   Герцог подошел к Килкрейгу, с неудовольствием заметив, что хозяин стоит на помосте и из-за этого кажется почти на полфута выше, чем он есть на самом деле.
   Однако герцог твердо решил взять инициативу в свои руки. Не успел Килкрейг заговорить, как герцог протянул ему руку.
   — Ранее нам не приходилось встречаться, Килкрейг, — произнес он. — Однако я очень рад наконец-то с вами познакомиться.
   После долгой паузы Килкрейг пожал протянутую руку.
   Это был человек лет семидесяти или даже больше, с совершенно седыми волосами и бородой. Однако держался он прямо, как на параде, и в каждом его движении чувствовалась гордость.
   — Вы правы, милорд герцог, нам не приходилось встречаться раньше, — ответил он с сильным, шотландским акцентом. — Добро пожаловать в мой замок!
   Затем Килкрейг представил герцогу своих сыновей, племянников и внуков.
   По взглядам родичей Килкрейга герцог понял, что они не горят желанием пожимать ему руку. Эти люди смотрели на него, словно на какое-то редкое и опасное животное.
   Килкрейг указал на кресло по правую руку от себя. Герцог сел, и тотчас же слуги поставили перед ними виски и блюда с телячьей требухой, пшеничными лепешками и другими традиционными шотландскими блюдами.
   Перед герцогом был не легкий ленч, а скорее сытный обед, предназначенный для подкрепления сил усталого путника.
   Герцог отпил немного виски и знаком отказался от еды. Затем, твердо решив взять инициативу на себя, снова заговорил:
   — Я полагаю, Килкрейг, для нас обоих будет лучше, если мы обсудим дело, приведшее меня сюда, наедине. Вождь удивленно поднял тяжелые седые брови.
   — Наедине? — повторил он.
   — Почему бы и нет? — ответил герцог. — К несчастью, со мной нет родственников, так что за этим столом перевес на вашей стороне.
   Он старался говорить легко, с шутливой ноткой в голосе, но заметил, что Килкрейг удивлен.
   — Наедине! — тихо, словно про себя, повторил старик.
   — Мне кажется, вдвоем мы быстрее сможем прийти к разумному и справедливому решению, — заметил герцог.
   Килкрейг щелкнул пальцами — и его родичи гуськом потянулись к дверям.
   Герцог непринужденно откинулся в кресле.
   — Так-то лучше! — произнес он. — А теперь поговорим как джентльмен с джентльменом. Прежде всего я хотел бы извиниться за безрассудное озорство моего племянника. Насколько я понимаю, он совсем отбился от рук!
   Килкрейг молча наблюдал за герцогом из-под густых бровей, словно пытался проникнуть в его мысли.
   Герцог отхлебнул виски. Оно оставляло желать лучшего, но ему хотелось пить.
   — Торквил Макнарн был схвачен моими людьми, когда пытался угнать ценный скот, — произнес наконец Килкрейг.
   — Мне говорили об этом, — ответил герцог. — Я понимаю, как вам это неприятно, но это всего лишь мальчишеская шалость!
   — Это случилось не в первый раз. В последние несколько месяцев многие арендаторы на границе моей земли приходили ко мне с жалобами.
   — У них пропадал скот?
   — По несколько коров и овец за ночь.
   — Я, разумеется, возмещу все убытки, — ответил герцог. — Но, я уверен, вы согласитесь, что юноша, которому нечем заняться, почти неизбежно склоняется к озорству. Я намерен вмешаться в воспитание Торквила и обещаю, что подобное не повторится.
   — О каком возмещении вы говорите? — спросил Килкрейг.
   Герцог неопределенно развел руками.
   — Я согласен на любое, приемлемое для арендаторов, лишившихся скота.
   — Мои сыновья требуют, чтобы Торквил Макнарн был отправлен в Эдинбург и предстал перед судом.
   — Не кажется ли вам, что это слишком суровое наказание за мальчишеский проступок? — воскликнул пораженный герцог. — Времена клановых распрей и кровной мести давно миновали!
   — Вы считаете, что вражда кланов может прекратиться? — спросил Килкрейг.
   — Конечно! — ответил герцог. — Мир стал просвещенным, и все эти феодальные предрассудки вымирают, как птица-дронт!
   — Жаль, что вас не слышат Маклауды!
   «При чем тут Маклауды?»— удивился герцог.
   — Во времена моего детства Маклауды были настоящим воплощением зла, — произнес он задумчиво. — Неужели они совсем не изменились?
   — Разве что стали еще хуже! — ответил Килкрейг. — Я готов признать, что поступок вашего племянника был мальчишеской шалостью, не имеющей отношения к родовой вражде кланов в целом; но, что касается Маклаудов, они нападают и на нас, и на ваш клан постоянно, обдуманно и с намеренной жестокостью!
   — Трудно в это поверить! — воскликнул герцог.
   — Однако это правда, — ответил Килкрейг. — Поэтому, герцог, я и решил сделать вам одно предложение.
   — Предложение?
   — Я долго думал об этом, — медленно проговорил Килкрейг, — и проступок Торквила Макнарна лишь ускорил решение, которое я принял без всякого желания, но лишь по необходимости.
   — Что же это за решение? — поинтересовался герцог.
   — Чтобы противостоять натиску Маклаудов, наши кланы должны соединиться крепкими узами.
   Герцог широко раскрыл глаза.
   Даже во сне ему не могло присниться такое предложение, исходящее из уст старого Килкрейга!
   С детства герцог усвоил представление о Килкрейгах как о своих природных врагах — хотя и не того же сорта, что Маклауды.
   Действительно, герцог надеялся установить между кланами более дружеские отношения, но никак не предполагал, что Килкрейг его опередит.
   Наступило долгое молчание. Затем герцог произнес:
   — Вы полагаете, что это возможно?
   — Не только возможно, но и необходимо! — ответил Килкрейг. — Так дальше продолжаться не может! Ваш племянник угнал у нас несколько овец, но это ничто по сравнению с тем ущербом, какой причиняют на наших границах эти разбойники Маклауды!
   Дрожащим от гнева голосом он продолжал:
   — Самые богатые из наших фермеров даже платят «черный налог»— но Маклауды берут деньги и, дождавшись темной безлунной ночи, как ни в чем ни бывало угоняют скот!
   Он с силой ударил кулаком по столу.
   — Чтобы защитить своих людей, я вынужден ставить часовых по всей границе! Но мне это не под силу; кроме того, воры все равно пробираются на мои земли.
   — И, вы думаете, Макнарны смогут вам помочь? — спросил герцог.
   — Взгляните на карту, — предложил Килкрейг. — Если мы объединимся, наша сила будет вдвое, а то и больше, превосходить силу Маклаудов.
   — Да, пожалуй, — пробормотал герцог.
   — Они не только жадны и бесчестны, но еще и неорганизованны, — продолжал Килкрейг. — Их вождь предпочел беззаботную жизнь на Юге, как и многие другие, предавшие тех, кто им доверился.
   Помолчав, старик продолжал:
   — Клан без вождя — словно корабль без руля. Герцог молчал. Немного выждав, Килкрейг спросил:
   — Милорд герцог, вы принимаете мое предложение?
   — Принимаю охотно, — ответил герцог.
   — Тогда поступим так, — произнес Килкрейг. — Я освобожу Торквила Макнарна и тех троих, что были с ним. Я принесу священную клятву на кинжале в том, что Килкрейги будут жить в мире с Макнарнами — и вы поступите так же. А чтобы все наши подданные удостоверились, что рука дружбы смывает лежащую между нами кровь, вы женитесь на моей дочери!
   В первый миг герцог подумал, что плохо расслышал Килкрейга.
   Лишь чрезвычайным усилием воли ему удалось не раскрыть рот от изумления.
   После долгого молчания он спросил, и голос его ему самому показался чужим:
   — Вы сказали, что я должен… жениться на вашей дочери?
   — Она вошла в брачный возраст, но мужа ей я еще не подыскал, — ответил Килкрейг. — И мой, и ваш кланы будут уважать ее как герцогиню Стратнарн. Все трения между нами исчезнут, и мы сможем сообща дать отпор Маклаудам.
   «Звучит очень разумно», — подумал герцог, поддаваясь чарам глубокого звучного голоса Килкрейга.
   Но тут же напомнил себе, что не собирается жениться — тем более на невежественной шотландской дикарке, отстоящей от его обычного образа жизни столь же далеко, как какая-нибудь австралийская туземка!
   — Я полностью согласен, — заговорил герцог вслух, — , что мирный договор и объединение будут выгодны для обоих наших кланов. Однако, надеюсь, вы поймете, если я скажу, что в настоящий момент не имею намерения жениться…
   Килкрейг откинулся в кресле.
   — В таком случае, ваша светлость, нам нет смысла продолжать разговор. Торквил Макнарн отправится в Эдинбург. Надеюсь, судьи не будут к нему слишком строги, учитывая его юный возраст.
   Герцог не вскочил с места: он остался сидеть, не сводя глаз с Килкрейга и мысленно ища какой-нибудь способ вырваться из этой ловушки.
   — Мне кажется, — заговорил он наконец почти просительно, — то, что я согласен принести клятву дружбы, — уже большой шаг вперед. К чему же мне обязательно жениться?
   Килкрейг не пошевелился.
   — Во-первых, — ответил он, — я сомневаюсь, что мой или ваш кланы поверят одним словам. Им нужен зримый, материальный знак, подтверждающий, что наши отношения изменились.
   Герцогу пришлось признать, что это очень похоже на правду. Более того, поскольку большинство горцев не умели читать, их трудно было ознакомить с новым положением вещей. Килкрейг прав: лучше всего сделать это на пышной и запоминающейся церемонии, на которую, без сомнения, прибудет большинство членов клана.
   — Во-вторых, — продолжал Килкрейг, — если я отдам вам Торквила сейчас, кто поручится, что вы не разорвете наше соглашение?
   — Вы сомневаетесь в моем слове? — резко спросил герцог.
   Килкрейг цинично улыбнулся — уголки губ слегка приподнялись, но глаза остались холодными.
   — Такое уже случалось в прошлом. Вспомните, как в 1423 году ваш предок поклялся не нападать на наши северные земли.
   Герцог не помнил этой истории, а может быть, и никогда о ней не знал.
   — Килкрейги поверили ему, — продолжал старик, — и Макнарны захватили их врасплох. Они убили пятьдесят наших воинов, обесчестили их жен и дочерей, угнали весь их скот!
   По голосу старика герцог почувствовал, что эта давняя история для него жива и важна, как будто произошла вчера.
   — Я долго думал, — продолжал Килкрейг, — и понял, что только брак между вами и моей дочерью принесет мир на нашу многострадальную землю.
   — Значит, если я не соглашусь на ваше предложение, — произнес герцог, — вы отправите Торквила в Эдинбург?
   — Люди уже снаряжены в дорогу, — отозвался Килкрейг. — Мой старший сын поедет с ними и подаст иск. Герцог застыл на месте. Он знал, что, бросив Торквила в беде, не сможет взглянуть в лицо ни одному человеку из своего клана. Более того, его собственное имя окажется непоправимо запятнано.
   Он представил себе, как быстро пронюхают эдинбургские журналисты, что племянник герцога Стратнарна заключен в тюрьму, словно простой воришка!
   Несомненно, по времени суд совпадет с приездом короля, значит, герцог превратится в посмешище не только для шотландцев, но и для знатных англичан, сопровождающих Его Величество в путешествии. Он понял, что загнан в угол: выхода нет. Чтобы выиграть время, герцог задал еще один вопрос:
   — А ваша дочь согласится?
   — Моя дочь, как и все остальные члены моей семьи, сделает то, что я ей прикажу, — ответил Килкрейг. — Она будет служить вам так же верно и послушно, как и мне.
   «Почему я молчу? — думал герцог. — Почему не встану и не скажу Килкрейгу, что никогда не поддамся на этот грубый шантаж?»
   Однако он видел, что этот старик во многом похож на его отца: как и отца, его невозможно сбить с намеченного пути ни уговорами, ни мольбами, ни угрозами.
   Чертово шотландское упрямство! Все они такие — готовы умереть, но не покориться. Скорее будут драться до последнего издыхания, чем признают себя побежденными.
   В какой-то миг герцогу показалось, что он спит. Сейчас он проснется у себя в лондонском особняке, где нет никаких вопросов и сложных решений — кроме, может быть, вопроса о том, каким узлом завязать шейный платок.
   Герцог хотел попросить себе время на размышление, чтобы с кем-нибудь посоветоваться.
   Однако он понимал, что Килкрейг ждать не будет. Он ведь сказал, что его люди уже готовы везти Торквила в Эдинбург, и герцог знал, что это — не пустая угроза.
   Герцог вгляделся в суровое лицо вождя и увидел на нем твердую, как гранит, решимость.
   Так же смотрел на него отец перед тем, как занести безжалостную плеть.
   И неожиданно для себя герцог услышал собственный голос:
   — Если я приму ваше предложение, Килкрейг, вы отдадите мне Торквила и тех троих, что схвачены вместе с ним?
   Килкрейг не шевельнулся, но герцог услышал его негромкий властный голос:
   — Торквил Макнарн приедет к вашей свадьбе. Думаю, свадьбу лучше всего назначить на тот день, когда ваш клан — и, надеюсь, мой вместе с ним — будет приносить вам клятву верности.
   — Но ведь это произойдет завтра или послезавтра! — воскликнул герцог.
   Он вспомнил слова Данблейна о том, что Макнарны соберутся со всех концов страны — это, без сомнения, означало принесение клятвы.
   — Вот именно, — ответил Килкрейг. — Поскольку ваш клан старше, свадьба состоится в вашем замке, и вы представите Клолу двум кланам одновременно.
   «Отличная мысль», — как-то отстранение подумал герцог. Теперь он не сомневался, что Килкрейг обдумывал этот план много дней, а может быть, и недель.
   И самое печальное — он понятия не имеет, как выбраться из этой ловушки!
   «Должен быть какой-то выход, — думал герцог в отчаянии. — Какая-то увертка, какая-нибудь отговорка, чтобы ослабить затянувшуюся на шее петлю…»
   — Мне кажется… — начал он.
   Килкрейг нетерпеливо пошевелился в кресле.
   — Вы пообедаете с нами, милорд? — спросил он. — Или сразу поедете домой?
   Это был ультиматум. Герцог вдруг с необычайной ясностью почувствовал: что бы он ни ответил сейчас — возможности передумать и исправить положение уже не будет.
   Страстно, как никогда в жизни, герцог желал встать и бросить Килкрейгу в лицо все, что о нем думает, — и плевать на последствия!
   Но он знал, что это пустые мечты. Он никогда не сможет предать родную кровь.
   Медленно и с достоинством герцог поднялся на ноги.
   — Я умираю от голода, Килкрейг, — ответил он.
 
   По дороге домой герцог все вспоминал изумление на лице Данблейна, когда в конце обеда Килкрейг объявил своим родичам, сидевшим за столом, о принятом решении.
   Они, кажется, были удивлены не меньше управляющего.
   — Объединиться с Макнарнами? — переспросил один из старших сыновей Килкрейга.
   Он говорил тихо, но в голосе слышалось сдерживаемое бешенство.
   — Только так мы сможем обуздать Маклаудов, — ответил Килкрейг.
   Мужчины не упоминали имени сестры, но по красноречивым взглядам герцог догадался, что они думают именно о ней.
   В конце обеда Килкрейг поднял бокал в честь гостя — и герцогу пришлось чокнуться с ним.
   — Пусть сердца наши будут едины, — произнес Килкрейг по-гэльски.
   И герцог не без затруднения ответил на том же языке:
   — Да исполнится ваше желание!
   Он был в гневе и смятении и, только выехав из замка под резкие звуки волынок, сопровождаемый многолюдной процессией, вспомнил, что так и не увидел свою предполагаемую невесту.
   Герцог натянул поводья, собираясь повернуть коня обратно.
   Черт возьми, как он мог об этом забыть! Ведь, кроме всего прочего, это оскорбление для женщины, на которой он собирается жениться!
   Но тут же герцог понял, что старый Килкрейг намеренно не дал им познакомиться.
   Старый вождь продумал все до мельчайших деталей и выполнил свой план в точности. И победил.
   «А я проиграл, как мальчишка!»— нещадно язвил себя герцог.
   Но как мог он отказаться от предложения Килкрейга? Ведь это значило — принести в жертву не только Торквила, но и собственную гордость и честь.
   Пару раз герцогу случалось читать в бульварных газетах подробные и красочные реляции о своих амурных приключениях.
   Газеты в то время совершенно распустились: их поощрял сам король, который только смеялся, читая фривольные заметки о себе.
   Но герцог в такие минуты скрипел зубами и готов был проткнуть наглеца-журналиста шпагой или всадить в него пулю из дуэльного пистолета!
   Герцогу не раз случалось драться на дуэли; пока он не отправил на тот свет никого, но несколько раз был к этому очень близок.
   Теперь, скача мимо цветущих зарослей вереска, он с кровожадным удовольствием воображал себе похороны Килкрейга. Уж там он порадуется не меньше, чем старик — на его свадьбе!
   Если бы не спутники, он, кажется, всю дорогу ругался бы вслух!
   Подумать только, как перехитрил его этот старый лис! Может быть, клан Макнарнов и сильнее Килкрейгов, но Килкрейг оказался, несомненно, умнее.
   Как ухитрился этот невежественный дикарь, о котором по ту сторону границы никто и не слышал, взять верх над образованным и утонченным джентльменом — светским львом и другом короля?
   Герцог знал себе цену и понимал, что выделяется даже на том блестящем фоне, что собрал вокруг себя король.
   Его любили не только женщины, привлеченные богатством, красотой и мужественностью герцога. Политики, ученые, писатели, умнейшие люди королевства с удовольствием беседовали с ним, восхищаясь его острым умом и эрудицией.
   Однако не прошло и суток после приезда в Шотландию — и его обвел вокруг пальца человек, наверняка не бывавший нигде дальше Эдинбурга!
   Герцог считал ниже своего достоинства делиться своей досадой с управляющим.
   Вернувшись домой и встретив там лорда Хинчли, который поймал несколько крупных лососей и был совершенно счастлив своей удачей, герцог коротко рассказал ему о случившемся.
   — И этот дикарь принудит тебя жениться? — воскликнул лорд Хинчли. — Не могу поверить!
   — Но это правда.
   — Боже правый! Скажи мне кто-нибудь другой, я бы счел это за розыгрыш!
   — Ты сам видишь, у меня не было выбора.
   — Но это бесчеловечно! Настоящее варварство! Впрочем, чего еще ждать от этих дикарей!
   — Что мне еще оставалось? — спросил герцог. — Может, тебе пришло в голову что-то лучше?
   — Я понимаю, что ты не мог бросить мальчугана в беде, но жениться на женщине, которую ты даже не видел…
   — А что изменилось бы, если бы и видел? — мрачно ответил герцог. — Ты думаешь, я бы влюбился в нее с первого взгляда?
   Он был так подавлен, что лорд Хинчли немедленно налил ему большой стакан крепкого бренди.
   — У тебя есть только одно утешение, — протянул он.
   — Какое же? — безнадежно спросил герцог.
   — Ты обязан на ней жениться — хорошо, женись, — ответил лорд Хинчли. — Произведи на свет наследника и уезжай отсюда. Вернись в Англию и забудь об этой дурацкой истории.
   Помолчав, он добавил беззаботно:
   — Не думаю, что женитьба помешает тебе развлекаться в Лондоне. Последняя дюжина твоих любовниц все как одна были замужем!
   — Да, пожалуй, — задумчиво протянул герцог.
   — Так о чем тебе беспокоиться? — продолжал лорд Хинчли. — Женатый или неженатый, ты останешься самым блестящим мужчиной в Лондоне, а оттуда до Шотландии много сот миль.
   — Ты верно заметил, Уильям, Шотландия останется за много сотен миль, — повторил герцог, у которого немного полегчало на душе.
   Он поднял стакан.
   — Выпьем за мою будущую жену! Пусть она никогда не пересекает границы Шотландии!

Глава 3

   Клола Килкрейг невидящим взглядом смотрела на себя в зеркало. Ей не верилось, что сегодня — ее свадьба.
   С того дня, когда отец приказал ей выйти замуж за герцога Стратнарна, Клоле казалось, что она живет во сне. Что все это просто плод ее не в меру богатой фантазии, которая, как часто говорили близкие, когда-нибудь доведет ее до беды.
   Клола всегда была мечтательницей. Легенды и древние обычаи — не только Килкрейгов, но и других кланов — казались ей неотделимыми от родных гор, холмов, лощин и потоков.
   Еще девочкой она с замиранием сердца слушала рассказы нянюшки о снежных девах, эльфах и привидениях, и эти удивительные существа вставали перед ней как живые.
   Став взрослее, Клола полюбила песни барда. Часами сидела она у ног старика, слушая повествования о далеких временах, которые ее братьям казались невыносимо скучными. Она же чувствовала, что суровые слова песен странным образом отвечают смутному волнению ее сердца.
   За многие столетия в замке скопилось немало книг. Но никто не читал их, едва ли кто-нибудь даже подозревал об их существовании — кроме Клолы.
   Лишь в пятнадцать лет, переехав к бабушке в Эдинбург, Клола впервые соприкоснулась с современной литературой и нашла в произведениях новейших поэтов все то, что волновало ее душу, но что сама она не могла облечь в слова.
   Три года пребывания в Эдинбурге изменили всю ее жизнь. Однако Клола не могла поделиться своими переживаниями даже с братьями — для них, полагавших, что весь мир начинается и кончается на землях Килкрейгов, ее признания прозвучали бы оскорбительно.
   Ее братья учились и в школе, и в Эдинбургском университете — однако, ненавидя учение, они с нетерпением ждали возвращения на родину, готовые повиноваться отцу не только как родителю, но и как вождю клана.
   В первый раз Клола попала в Эдинбург в двенадцать лет вместе с матерью.
   Эдинбург лежал далеко на юге, и дорога туда большую часть года была почти непроходима от грязи. Неудивительно, что леди Дженет Килкрейг, выйдя замуж, почти порвала связь с родительской семьей.
   Но графиня Боррабл написала дочери, что больна и боится не дожить до ее приезда. Даже суровый Килкрейг не мог запретить жене проведать тяжело больную мать!
   Взяв с собой младшую дочь, леди Дженет отправилась в долгое и утомительное путешествие. Не раз их экипаж увязал в грязи; порой дорога просто скрывалась под водой весеннего половодья.
   Однако они без особых приключений добрались до города. Клола никогда не забудет тысячелетнего замка, стоящего на высокой скале, дворца, хранящего воспоминания о Марии, королеве Шотландской, широких многолюдных улиц и хорошо воспитанных, элегантно одетых людей.
   Графиня, к радостному удивлению дочери, оказалась не так уж опасно больна. Она объяснила, что в письме сильно преувеличила свои обычные хвори для того, чтобы увидеться с дочерью.
   Увидев, как одеты Дженет и маленькая Клола, пожилая леди едва не упала в обморок от ужаса.
   — Но, мама, для той жизни, какую мы ведем, вполне достаточно таких платьев, — возразила леди Дженет Килкрейг.
   Но графиня уже посылала лакеев за портными, модистками, меховщиками, сапожниками, перчаточниками, шляпницами и составляла длинные списки вещей, необходимых каждой даме.
   И вскоре Клола и ее мать любовались роскошными туалетами, которые, как они прекрасно знали, будут совершенно бесполезны в суровом горном краю.