Страница:
Она снова говорила, не задумываясь, забыв о том, кто перед нею. Внезапно щеки ее вспыхнули, и она произнесла поспешно:
— Но я з-задерживаю вас, милорд. Вам все это вряд ли интересно. Мне намного лучше, клянусь вам, да и мой брат, должно быть, заждался вас внизу.
Лорд Чард положил книгу обратно и повернулся к двери.
— Вы уверены, что вам опять не станет плохо?
— Вполне, — отозвалась Леона. — Еще раз спасибо вам за все.
— Не стоит благодарности, — мягко ответил он. — Напротив, мне кажется, это я виноват в том, что вы так расстроены. Мой приезд сюда, очевидно, доставил вам массу затруднений.
В словах его явно содержалось нечто большее, чем обычное извинение. Знал ли он, в какое неимоверно затруднительное положение их поставил? Догадывался ли он, что в этот самый момент экипаж яхты, пересекшей Ла-Манш, получил сигнал опустить груз под воду, потому что Лью Куэйл и носильщики не осмелились выйти на лодках в море, чтобы переправить его на берег?
Леоне нечего было сказать. Ей не хотелось разубеждать его даже из вежливости, и, когда она промолчала в ответ, лорд Чард положил руку на дверь.
— Спокойной ночи, мисс Ракли! Надеюсь, ваш сон ничто не потревожит.
— Того же и я желаю вашей светлости.
Приподнявшись, она наблюдала, как он вышел, закрыв за собой дверь. Затем она прислушивалась к звуку его удалявшихся шагов, пока они не растаяли в глубине коридора.
Когда кругом воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь биением ее сердца, девушка закрыла лицо руками.
С той самой минуты, когда Хьюго неожиданно приехал, чтобы сообщить ей о том, что лорд Чард находится на пути в замок, она постоянно чувствовала себя на краю пропасти. Все события последних часов обрушились на нее волною страха и мрачных предчувствий: предобеденная суматоха, напряжение, вызванное затянувшейся трапезой, опасения за будущее — свое и брата — и этот безрассудный, полный отчаяния рывок через туннель, чтобы предупредить Лью Куэйла.
При одной мысли о нем пальцы ее задрожали, она глубоко, судорожно вздохнула. Ах, как она его ненавидела! Все в нем — выражение его глаз, издевательские нотки в голосе, фамильярный изгиб губ — казалось ей воплощением зла, порочности и коварства, словно он был самим дьяволом во плоти.
Стараясь избегать любых воспоминаний о нем, забыть чувство отвращения от прикосновения его шершавой ладони, она снова явственно увидела перед собою лицо связанного человека, его окровавленную грудь, и промелькнувшее в ее сознании видение крови, сочившейся из его ран, тут же напомнило ей о пятне, оставшемся на юбке. С внезапно вернувшейся к ней энергией Леона спрыгнула с постели, быстро расстегнула крючки платья и сбросила его на пол.
Когда Хьюго подарил ей это платье, Леона нашла его великолепным, однако от природы она была слишком скромна и непритязательна, чтобы носить его. Теперь, когда она узнала правду, никакая сила на свете не могла бы вынудить ее снова надеть на себя платье, которое прошло через руки Лью Куэйла. Возможно, он выбрал его с помощью одной из женщин сомнительного поведения, увивавшихся за ним. Лью наверняка представлял ее себе в новом наряде, и при всей своей неприязни к нему она не могла отрицать, что со свойственной ему проклятой ловкостью он ухитрился купить платье, которое не только пришлось ей к лицу, но и сидело как влитое. Каким образом он сумел с такой точностью определить ее размеры? Само это соображение заставило ее вздрогнуть от омерзения. Мягкая белоснежная материя казалась ей теперь чем-то скользким, тошнотворным, до чего боязно было даже просто дотронуться, а тем более коснуться живым, теплым телом.
Оставив платье лежать на полу, она натянула ночную рубашку и забралась под одеяло. Однако вздремнуть ей не удалось. Она без сна распласталась на постели, поворачиваясь в темноте с боку на бок, в бессвязных молитвах умоляя небеса сжалиться над несчастным, которому еще до рассвета предстояло расстаться с жизнью, и позволить ему умереть по возможности быстро и без страданий, хотя и понимала, что это совершенно безнадежно.
Леона знала, что контрабандисты по всему побережью были способны на поступки, чудовищные по своей жестокости. С самого детства ей приходилось слышать рассказы о том, каким бесчеловечным пыткам они подвергали попавших к ним в руки служащих таможни, как уличенных в шпионаже или доносительстве ослепляли, прежде чем медленно умертвить их. Но одно дело — судить о подобных вещах по слухам, и совсем другое — увидеть своими глазами, как это происходит.
На протяжении долгих часов ночи она испытывала острую, почти физическую боль от жалости к жертве и не менее жгучую ненависть и презрение к его мучителям. Но над всем остальным преобладало щемящее ощущение прострации и душевной пустоты. Она ничего не могла сделать, ничем не могла помочь ему, кроме молитв, хотя и сознавала, что даже самых искренних и горячих сердечных излияний было недостаточно.
Она не слышала, как Хьюго и его гости разошлись по своим комнатам. Лорд Чард и Николас Уэстон разместились в западном крыле, но спальня Хьюго находилась всего лишь за несколько дверей от ее собственной, и ее удивило, что он не зашел проведать ее перед сном.
Она прислушивалась и ждала и, когда в конце концов он так и не появился, поднялась с постели и отдернула занавески. Заря только занималась, парк был еще погружен в густую тень, но небо на востоке мерцало золотисто-розовым светом. Легкая дымка окутывала все вокруг, предстоящий день обещал быть жарким и безоблачным. Птицы уже проснулись, и цветы едва начали раскрывать свои лепестки, словно замерев в ожидании восходящего солнца. Тишина и очарование предутреннего сада немного ослабили тревожное смятение в сердце Леоны.
Отвернувшись от окна с едва различимым вздохом, она заметила свое платье, лежавшее на дубовом паркете, там, куда она бросила его накануне, и, отведя поспешно взгляд, начала одеваться. Леона облачилась в старенькое серое ситцевое платье, которое носила уже столько времени, уложила волосы, затем, слегка содрогнувшись от отвращения, подобрала белый шелк и вышла в коридор.
Свечи давно догорели, но она двигалась вперед осторожно и уверенно, ее серое платьице растворялось в полумраке охваченного сонной негой дома, делая ее похожей на призрак. Дойдя до комнаты Хьюго, она обнаружила, что дверь открыта, и заглянула внутрь. Комната оказалась пустой, портьеры не были опущены, и достаточно было беглого взгляда, чтобы убедить, что на кровати этой ночью никто не спал.
«Что могло случиться? — недоумевала Леона. — Неужели у Хьюго хватило глупости отправиться на поиски Лью Куэйла, воспользовавшись отсутствием лорда Чарда?»
Подталкиваемая ужасным подозрением, девушка сбежала вниз по лестнице и помчалась через зал в гостиную. Но когда она приоткрыла дверь и увидела, что там творилось, то не знала, смеяться ей или негодовать.
Хьюго развалился на софе в углу, голова его запрокинулась, нога покоилась прямо на атласной диванной подушке. На полу рядом с ним валялась разбившаяся вдребезги рюмка, по-видимому выскользнувшая из его вялой руки, когда он окончательно впал в беспамятство. В кресле напротив, раскинув ноги, полулежал Николас Уэстон. Он тоже крепко спал, и с каждым вздохом его пьяный храп разносился по всей комнате, заглушая тиканье каминных часов. Между ними на маленьком столике стоял опустевший графин.
Некоторое время Леона смотрела на них в нерешительности, потом на цыпочках пересекла гостиную, отодвинула занавески и настежь распахнула створки широкого французского окна7.
Бодрящая прохлада летнего утра ворвалась в помещение, унося прочь винные пары и тяжелый запах табака. Не дожидаясь, однако, пока приток свежего воздуха разбудит обоих джентльменов, она вышла на террасу и, все еще сжимая в руке злополучное платье, направилась через розарий в сторону запущенного фруктового сада, начинавшегося сразу за газонами. Трава была покрыта обильной росой, но Леона словно не замечала, что ее легкие комнатные туфли промокли до самых чулок. Она брела как бы наугад, погруженная в невеселые размышления, и даже романтическая красота ее любимого парка оставляла ее в этот момент равнодушной.
У окраины сада, на маленьком, специально расчищенном участке, было устроено кострище, где обычно сжигали опавшие листья, сорную траву с клумб и прочий мусор. Слабый солоноватый ветерок, дувший с моря, слегка развеял покрывавший его серый пепел.
Подняв одну из обуглившихся палок, Леона разворошила золу, оказавшуюся, как она и предполагала, еще теплой и тлеющей снизу. Только вчера, собирая цветы, она видела, как старик садовник разводил здесь костер, и вдыхала пряный аромат расстилавшегося по лужайке дыма.
Положив свою ношу на влажный дерн, она принялась собирать валежник и засохшие ветки, складывая их в кучу на горящие уголья, и вскоре золотисто-алое пламя взметнулось к небу, издавая глухое потрескивание. Тогда Леона, повинуясь внутреннему порыву, схватила свое платье и резким жестом, вобравшим в себя всю ее ненависть, отчаяние и боль, швырнула его в костер.
Она стояла рядом, молча наблюдая, как огонь пожирает тончайшую шелковую материю, изысканное творение французских модельеров, широкую ленту, поддерживавшую ее юную грудь по моде времен Директории, впервые введенной при Наполеоне и еще сохранявшей свою популярность спустя пять лет после его поражения при Ватерлоо.
А теперь оно горело. Ей вдруг показалось, что перед глазами вновь промелькнуло кровавое пятно, и девушка поспешно отвернулась. Она не желала больше его видеть. Оно превратилось в пепел… Если бы она могла точно так же уничтожить, изгладить раз и навсегда из памяти то, что случилось минувшей ночью, то, что она видела и слышала! Но она сознавала, что это испытание оставило слишком глубокий след в ее душе и, проживи она на свете хоть целый век, ей никогда не удастся забыть об этом.
Леона отошла от костра и тут же, к своему ужасу» обнаружила, что она не одна. Кто-то стоял на самом конце садовой дорожки, там, где деревья расступались, образуя живописную поляну. Очевидно, за ней следили и она понятия не имела, как долго этот человек здесь находился.
Леона приблизилась к нему, и, поскольку больше не чувствовала себя слабой и беспомощной, как несколько часов назад, в душе ее нарастало раздражение оттого, что ее уединение так бесцеремонно нарушили.
— Вы встали рано, милорд, — сказала она, едва оказавшись в пределах слышимости. — Надеюсь, ваша кровать была достаточно удобной?
— Благодарю вас, я выспался превосходно, — ответил он. — Но, как и подобает бывалому солдату, я привык вставать с зарей. Спать после восхода солнца мне кажется излишеством.
— Если вы пройдете в дом, я распоряжусь немедленно приготовить для вас завтрак, — предложила Леона натянутым тоном.
— Нет нужды торопиться, — спокойно заметил он. — Я готов подождать.
— Я бы не хотела вас стеснять, — холодно возразила Леона, стараясь не смотреть на него, опасаясь встретить на себе его проницательный, острый взгляд, и, как ни странно, невольно умерить свой гнев. Она уже слишком хорошо понимала, насколько обманчивой была его улыбка!
Когда он не ответил, девушка украдкой подняла на него глаза, и под пристальным взором лорда Чарда ей не оставалось ничего иного, как признать, что его костюм из синевато-стального цвета габардина изумительно шел ему и кипенно-белый, без единого пятнышка галстук был завязан на щегольской манер умелой рукой.
Почему Хьюги не берет пример с него, спрашивала она себя с горечью, вместо того чтобы, напившись до бесчувствия, валяться в растрепанном виде на диване с разинутым ртом и взъерошенной шевелюрой, прилипшей ко лбу?
Как будто снова разгадав ее мысли, лорд Чард произнес:
— Боюсь, мой секретарь ввел вашего брата в искушение прокутить с ним всю ночь напролет — или, может быть, наоборот?
Говоря это, он улыбнулся, и по лукавому блеску в его глазах Леона догадалась, что произошло. Двое молодых людей с упорством, достойным лучшего применения, подпаивали друг друга на спор за столом, но так и не успели выяснить, кто же из них в конечном счете остался победителем. Девушка, в свою очередь, тоже не могла удержаться от улыбки.
— Что за глупый способ проводить вечер, — сказала она.
— Вполне с вами согласен, — отозвался лорд Чард. — Конечно, было бы гораздо разумнее с их стороны воспользоваться случаем, чтобы побеседовать о политике, философии, мировых делах или, как ваш покорный слуга, удостоиться чести любоваться замечательными сокровищами, обладательница которых тонко чувствует и умеет ценить истинную красоту.
Леона не сразу сообразила, на что он намекал, потом коротко рассмеялась.
— Вы имеете в виду предметы в моей спальне? — спросила она. — Я вовсе не считаю себя знатоком по этой части и собрала их вместе просто потому, что они мне нравятся.
— Восхищаюсь вашим прекрасным вкусом, — ответил лорд Чард с поклоном.
— Они не представляют собой большой ценности, — пробормотала она слегка рассеянно, как бы следуя за ходом своих собственных раздумий. — Моему отцу пришлось продать большинство вещей, за которые он мог выручить приличную сумму, в том числе старинные полотна из галереи и почти все фамильное серебро.
— Разве деньги имеют значение, когда речь идет о гармонии и совершенстве? — возразил лорд Чард. — Скажите мне, какую цену вы бы предложили за это?
Тут он вынул из кармана позолоченный ножик и срезал одну из роз, только начинавшую распускаться, белую, с едва заметными розовыми прожилками. Ее лепестки, покрытые капельками росы, были неподражаемы в своей свежести и безупречности формы. Он подержал цветок в руках, словно присматриваясь к нему, и затем поднес его девушке.
— Миллион фунтов! — ответила она, смеясь. — И половину моего королевства в придачу.
— Возможно, наступит день, когда кто-нибудь попросит вас об этом, — произнес он мягко.
Леона устремила на него вопросительный взгляд, невольно повинуясь притягательной силе его глаз, и тут же почувствовала, как холодок пробежал у нее по жилам. Даже самой себе она не могла бы объяснить почему, но ей казалось, что это мгновение было наполнено глубоким, сокровенным смыслом для них обоих — и огненный шар солнца над их головами, и нежное благоухание роз, и эта торжественная, благоговейная тишина, нарушаемая только веселым щебетанием птиц.
Он смотрел на нее с таким видом, будто хотел что-то сообщить ей и не решался… Если бы только она могла знать, что именно.
— Я… я вас не понимаю, — с запинкой выговорила Леона, совершенно не задумываясь над своими словами, движимая единственным желанием — прервать тягостное молчание, которое, как ей представлялось, она не в состоянии была вынести.
В ответ он протянул ей розу. Леона взяла ее дрожащими от волнения пальцами и быстро отошла от него прочь.
— Я д-должна справиться на кухне насчет завтрака, милорд, — промолвила она в замешательстве и поспешно удалилась, ее серое платье растворилось в ярких бликах солнца, игравших на поверхности распахнутого окна.
Лорд Чард на мгновение замер на месте, глядя вслед Леоне. Потом он повернулся спиною к дому, уставившись в глубину сада, туда, где посыпанная гравием дорожка спускалась вниз, к реке. По-видимому, он был всецело погружен в какие-то, ведомые лишь ему одному, размышления и расчеты, пока внимание его не отвлек звук шагов позади, и хриплый голос рядом с ним произнес:
— Вам удалось что-либо обнаружить, милорд? Я вижу, вы сегодня поднялись чуть свет.
На лице Николаса Уэстона застыло тупое выражение, помятый галстук съехал набок, волосы были взъерошены, на подбородке пробивалась обильная щетина. Лорд Чард не удостоил своего секретаря ответом, а лишь окинул его с головы до ног выразительным взглядом, который, однако, оказывал на служивших под его началом солдат более сильное воздействие, чем самый суровый выговор, полученный от любого другого офицера. Николас Уэстон густо покраснел:
— Кажется, прошлой ночью я выпил лишнего, милорд. Должно быть все дело в коньяке — этот проклятый напиток ударил мне в голову. Готов поклясться, что он более крепок на вкус, когда за него не платят таможенных пошлин.
— Я полагаю, Николас, — прервал его лорд Чард ледяным тоном, — что мы отложим разговор на эту тему до тех пор, пока вы не приведете себя в порядок и не побреетесь. Здесь мисс Ракли, и мне не хотелось бы, чтобы мой подчиненный попался ей на глаза в таком виде.
Словно побитый хозяином пес, Николас Уэстон отвернулся и, не сказав ни слова, поплелся обратно к дому, между тем как лорд Чард, заложив руки за спину, медленно прогуливался взад и вперед по террасе, меряя ее шагами, будто палубу корабля, и впервые за все утро между бровями его залегла глубокая складка.
Спустя некоторое время на пороге дома появилась Леона.
— Извините, что я побеспокоила вас, милорд, — начала она не без смущения, — но кухарка интересуется, что вы предпочитаете на завтрак. Она собиралась подать специально для вас бараньи отбивные, паштет и, вероятно, буженину, но слуга, которого мы послали в деревню за продуктами, еще не вернулся, и я боюсь, что, если вы не расположены ждать, придется ограничиться яичницей с беконом.
— Яичница с беконом — мое самое любимое блюдо, — невозмутимо заметил лорд Чард.
— Чудесно! — воскликнула Леона, сразу просияв. — Тогда завтрак будет готов через несколько минут.
Девушка снова исчезла за дверью, а лорд Чард продолжал расхаживать из стороны в сторону, но теперь облачко грусти исчезло с его лица и на губах появилась слабая улыбка.
В задних комнатах дома Леона, передав необходимые указания миссис Берне, как раз заглянула напоследок в столовую, чтобы удостовериться, не забыл ли старый Брэмуэлл положить на стол чистую льняную скатерть, когда перед нею вдруг возник Хьюго, уже успевший умыться, побриться и сменить костюм, но очень бледный и с темными кругами под глазами.
— Вот ты где, Леона! — бросил он на ходу. — Я искал тебя повсюду. Где ты пропадала, скажи на милость?
— То же самое и я хотела спросить у тебя, — возразила она с улыбкой. — Сегодня рано утром я побывала у тебя в комнате и увидела, что кровать пуста.
Хьюго схватился за голову и застонал.
— Черт бы побрал этого Уэстона! — воскликнул он. — Я-то рассчитывал, что он и Чард к концу вечера будут пьяны в доску, но Чард ускользнул от нас прежде, чем я догадался его остановить, а Уэстон наливал мне рюмку за рюмкой до тех пор, пока я мог хоть немного соображать а что было потом, честное слово, не помню, хоть убей!
Леона от души рассмеялась, вся искрясь весельем.
— Ох, Хьюги, вечно ты попадаешь в истории. У тебя болит голова?
— Ужасно, — сознался он. — У меня пересохло в горле, и, между нами говоря, я просто вне себя после вчерашнего.
— Завтрак скоро будет готов, — успокаивающим тоном заметила Леона.
— При чем здесь завтрак? — Хьюго тяжело вздохнул. — Что случилось? Ты говорила с Лью?
— Я сказала ему, — отозвалась Леона, и глаза ее помрачнели, — Ну, тогда ему должно быть ясно, что делать, — промолвил Хьюго. — Я только надеюсь, что у него хватит ума спрятать куда-нибудь подальше навьюченных лошадей.
— Они в деревне, — ответила Леона тихо; — Не думаю, чтобы лорд Чард мог их обнаружить.
— Откуда мы знаем, сколько проклятых шпиков увивается за ним, — возразил Хьюго резко.
— Конечно, такая возможность не исключена, — задумчиво произнесла Леона. — Но мне почему-то кажется, что его светлость не станет ничего предпринимать за нашей спиной. Это на него не похоже.
— Дьявольщина! С чего ты взяла? — рассердился Хьюго. — Для Чарда это предприятие ничем не отличается от очередного сражения с войсками Бони. Он будет добиваться своего всеми доступными средствами и уж наверняка не остановится ни перед чем.
— Может быть, ты и прав, — промолвила Леона с тревогой в голосе. Вместе с тем ей трудно было представить себе лорда Чарда в роли следователя, хладнокровно отдающего приказ своим людям обыскать деревни и одновременно изящными манерами и лестью усыпляющего бдительность своих жертв, пока не настанет пора нанести решительный удар. Возможно, она и ошибалась, но, так или иначе, подобного рода обман противоречил тому впечатлению, которое производил на нее лорд Чард, даже несмотря на то, что она заранее считала его источником серьезной опасности для них обоих.
— Где он сейчас? — спросил Хьюго, вставая.
— На веранде, ждет, когда подадут завтрак, — ответила Леона.
— Тебе следовало бы предупредить меня раньше, — жалобно произнес Хьюго. — Я должен пойти и засвидетельствовать ему свое почтение.
Когда он повернулся к двери, Леона остановила его движением руки.
— Послушай, Хьюги! — сказала она. — Я знаю, что, пока лорд Чард здесь, не может быть и речи о том, чтобы доставить на берег новые партии груза, но неужели тебе не достаточно неприятностей? Теперь, когда нам стало известно, что тебя подозревают, не было бы правильнее покончить с этим раз и навсегда? Передать мистеру Куэйлу, что ты не желаешь больше принимать участие в его махинациях?
Хьюго посмотрел на нее в изумлении.
— У тебя, по-видимому, птичьи мозги, если ты действительно думаешь, что я пойду на это, — тотчас парировал он. — Неужели ты не понимаешь, что в любом случае я не могу сейчас порвать с ним? Даже если бы я, паче чаяния, и захотел так поступить, это было бы невозможно.
— Но почему? — настаивала Леона.
— Я могу сказать тебе точно почему, — ответил Хьюго. — Я погряз во всем этом по уши, и, если нам не удастся получить порядочную сумму наличными по крайней мере за две следующие партии товара, я конченый человек, на самом деле конченый, Леона!
— Да, но… как же ты мог? — спросила Леона, совершенно потрясенная услышанным.
— У меня не было выбора, — произнес Хьюго почти грубо. — Я никогда не был мастером давать объяснения, но если ты так уж хочешь узнать правду — я задолжал Лью Куэйлу более десяти тысяч фунтов!
— Но как? Почему? — допытывалась Леона.
— Не стоит прежде времени расстраиваться, — последовал ответ. — Он ссужал меня деньгами.
— На азартные игры? — спросила она резко.
— На это и на многое другое, — отрезал Хьюго. — Только не надо смотреть на меня с оскорбленным видом, будто святоша! Не считаешь же ты, что мне с самого начала доставалась большая часть выручки за товар?
Кроме того, я не располагал на первых порах достаточными средствами, чтобы вложить их в дело.
— Но ведь они использовали замок и наши подвалы; даже пещеры, в сущности, принадлежат нам.
— А ты попробуй это доказать, — иронически заметил Хьюго. — К твоему сведению, они обосновались там задолго до того, как я вернулся с войны. Конечно, путь по туннелю значительно безопаснее и потайные подвалы тоже имеют свои преимущества. Но ты же не настолько наивна, чтобы вообразить, будто они не в состоянии прекрасно обойтись и без нас. Им ничего не стоит подняться на лодках прямо от устья реки вверх, до самой деревни. Трактир, расположенный поблизости, — ничуть не менее надежное укрытие, чем наш замок, и при необходимости они всегда успеют проникнуть в пещеру по веревочной лестнице. Только в случае какой-либо непредвиденной опасности подземный ход сможет понадобиться для отступления.
— Стало быть, Лью Куэйл решил привлечь тебя на свою сторону, — произнесла Леона.
— Скорее напротив, это я захотел войти к нему в долю, — ответил Хьюго. — Я даже не был уверен, что мне удастся убедить его меня принять. Он всегда имел зуб против тех, кого он называет сливками общества. Это всем известно. Потом он встретил тебя, и я думаю, что именно это обстоятельство решило вопрос.
Леона словно вся похолодела изнутри.
— Какое я имею к этому отношение? — спросила она недоуменно.
— Очень большое, — ухмыльнулся Хьюго и продолжал со вздохом:
— Ради всего святого, Леона, давай не будем заводить разговоры об этом с утра пораньше. У меня раскалывается голова, и Чард, весьма вероятно, подслушивает у замочной скважины.
— Я и не предполагала, что дела так плохи, — отозвалась Леона глухо.
— Мне не хотелось бы тебя пугать, но, если мы не поднимем со дна моря доставленный прошлой ночью груз и не придумаем, как нам вернее переправить на берег следующий, все окончательно покатится в тартарары. Это должно быть сделано в ближайшие сорок восемь часов. Ставка слишком велика, Леона, и ты просто обязана мне помочь.
— Ах Хьюги, Хьюги! Если б только ты не был замешан во всем этом, — пробормотала Леона чуть не плача.
Она почувствовала, как слезы подступают у нее к глазам, но времени на дальнейшие расспросы не оставалось. В проеме двери, ведущей на кухню, показался старик Брэмуэлл, несший огромное блюдо яичницы с беконом. За ним следовала Роза с подносом, на котором лежали серебряные тарелки с аппетитными, только что поджаренными гренками, большим куском золотистого масла из Джерси и свежим медом.
— Боже праведный! И это все, что вы приготовили на завтрак? — воскликнул Хьюго с отвращением. — Чард подумает, что он попал в какой-нибудь сиротский приют.
Этого мне еще недоставало! — добавил он и внезапно поморщился от боли, едва шевельнув головой.
— Лорд Чард сам попросил подать ему яичницу, — возразила Леона. — И если ты послушаешься моего совета, выпей чашечку крепкого кофе. Это намного лучше, чем вино или эль, от которых твоя голова разболится еще сильнее.
— Но я з-задерживаю вас, милорд. Вам все это вряд ли интересно. Мне намного лучше, клянусь вам, да и мой брат, должно быть, заждался вас внизу.
Лорд Чард положил книгу обратно и повернулся к двери.
— Вы уверены, что вам опять не станет плохо?
— Вполне, — отозвалась Леона. — Еще раз спасибо вам за все.
— Не стоит благодарности, — мягко ответил он. — Напротив, мне кажется, это я виноват в том, что вы так расстроены. Мой приезд сюда, очевидно, доставил вам массу затруднений.
В словах его явно содержалось нечто большее, чем обычное извинение. Знал ли он, в какое неимоверно затруднительное положение их поставил? Догадывался ли он, что в этот самый момент экипаж яхты, пересекшей Ла-Манш, получил сигнал опустить груз под воду, потому что Лью Куэйл и носильщики не осмелились выйти на лодках в море, чтобы переправить его на берег?
Леоне нечего было сказать. Ей не хотелось разубеждать его даже из вежливости, и, когда она промолчала в ответ, лорд Чард положил руку на дверь.
— Спокойной ночи, мисс Ракли! Надеюсь, ваш сон ничто не потревожит.
— Того же и я желаю вашей светлости.
Приподнявшись, она наблюдала, как он вышел, закрыв за собой дверь. Затем она прислушивалась к звуку его удалявшихся шагов, пока они не растаяли в глубине коридора.
Когда кругом воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь биением ее сердца, девушка закрыла лицо руками.
С той самой минуты, когда Хьюго неожиданно приехал, чтобы сообщить ей о том, что лорд Чард находится на пути в замок, она постоянно чувствовала себя на краю пропасти. Все события последних часов обрушились на нее волною страха и мрачных предчувствий: предобеденная суматоха, напряжение, вызванное затянувшейся трапезой, опасения за будущее — свое и брата — и этот безрассудный, полный отчаяния рывок через туннель, чтобы предупредить Лью Куэйла.
При одной мысли о нем пальцы ее задрожали, она глубоко, судорожно вздохнула. Ах, как она его ненавидела! Все в нем — выражение его глаз, издевательские нотки в голосе, фамильярный изгиб губ — казалось ей воплощением зла, порочности и коварства, словно он был самим дьяволом во плоти.
Стараясь избегать любых воспоминаний о нем, забыть чувство отвращения от прикосновения его шершавой ладони, она снова явственно увидела перед собою лицо связанного человека, его окровавленную грудь, и промелькнувшее в ее сознании видение крови, сочившейся из его ран, тут же напомнило ей о пятне, оставшемся на юбке. С внезапно вернувшейся к ней энергией Леона спрыгнула с постели, быстро расстегнула крючки платья и сбросила его на пол.
Когда Хьюго подарил ей это платье, Леона нашла его великолепным, однако от природы она была слишком скромна и непритязательна, чтобы носить его. Теперь, когда она узнала правду, никакая сила на свете не могла бы вынудить ее снова надеть на себя платье, которое прошло через руки Лью Куэйла. Возможно, он выбрал его с помощью одной из женщин сомнительного поведения, увивавшихся за ним. Лью наверняка представлял ее себе в новом наряде, и при всей своей неприязни к нему она не могла отрицать, что со свойственной ему проклятой ловкостью он ухитрился купить платье, которое не только пришлось ей к лицу, но и сидело как влитое. Каким образом он сумел с такой точностью определить ее размеры? Само это соображение заставило ее вздрогнуть от омерзения. Мягкая белоснежная материя казалась ей теперь чем-то скользким, тошнотворным, до чего боязно было даже просто дотронуться, а тем более коснуться живым, теплым телом.
Оставив платье лежать на полу, она натянула ночную рубашку и забралась под одеяло. Однако вздремнуть ей не удалось. Она без сна распласталась на постели, поворачиваясь в темноте с боку на бок, в бессвязных молитвах умоляя небеса сжалиться над несчастным, которому еще до рассвета предстояло расстаться с жизнью, и позволить ему умереть по возможности быстро и без страданий, хотя и понимала, что это совершенно безнадежно.
Леона знала, что контрабандисты по всему побережью были способны на поступки, чудовищные по своей жестокости. С самого детства ей приходилось слышать рассказы о том, каким бесчеловечным пыткам они подвергали попавших к ним в руки служащих таможни, как уличенных в шпионаже или доносительстве ослепляли, прежде чем медленно умертвить их. Но одно дело — судить о подобных вещах по слухам, и совсем другое — увидеть своими глазами, как это происходит.
На протяжении долгих часов ночи она испытывала острую, почти физическую боль от жалости к жертве и не менее жгучую ненависть и презрение к его мучителям. Но над всем остальным преобладало щемящее ощущение прострации и душевной пустоты. Она ничего не могла сделать, ничем не могла помочь ему, кроме молитв, хотя и сознавала, что даже самых искренних и горячих сердечных излияний было недостаточно.
Она не слышала, как Хьюго и его гости разошлись по своим комнатам. Лорд Чард и Николас Уэстон разместились в западном крыле, но спальня Хьюго находилась всего лишь за несколько дверей от ее собственной, и ее удивило, что он не зашел проведать ее перед сном.
Она прислушивалась и ждала и, когда в конце концов он так и не появился, поднялась с постели и отдернула занавески. Заря только занималась, парк был еще погружен в густую тень, но небо на востоке мерцало золотисто-розовым светом. Легкая дымка окутывала все вокруг, предстоящий день обещал быть жарким и безоблачным. Птицы уже проснулись, и цветы едва начали раскрывать свои лепестки, словно замерев в ожидании восходящего солнца. Тишина и очарование предутреннего сада немного ослабили тревожное смятение в сердце Леоны.
Отвернувшись от окна с едва различимым вздохом, она заметила свое платье, лежавшее на дубовом паркете, там, куда она бросила его накануне, и, отведя поспешно взгляд, начала одеваться. Леона облачилась в старенькое серое ситцевое платье, которое носила уже столько времени, уложила волосы, затем, слегка содрогнувшись от отвращения, подобрала белый шелк и вышла в коридор.
Свечи давно догорели, но она двигалась вперед осторожно и уверенно, ее серое платьице растворялось в полумраке охваченного сонной негой дома, делая ее похожей на призрак. Дойдя до комнаты Хьюго, она обнаружила, что дверь открыта, и заглянула внутрь. Комната оказалась пустой, портьеры не были опущены, и достаточно было беглого взгляда, чтобы убедить, что на кровати этой ночью никто не спал.
«Что могло случиться? — недоумевала Леона. — Неужели у Хьюго хватило глупости отправиться на поиски Лью Куэйла, воспользовавшись отсутствием лорда Чарда?»
Подталкиваемая ужасным подозрением, девушка сбежала вниз по лестнице и помчалась через зал в гостиную. Но когда она приоткрыла дверь и увидела, что там творилось, то не знала, смеяться ей или негодовать.
Хьюго развалился на софе в углу, голова его запрокинулась, нога покоилась прямо на атласной диванной подушке. На полу рядом с ним валялась разбившаяся вдребезги рюмка, по-видимому выскользнувшая из его вялой руки, когда он окончательно впал в беспамятство. В кресле напротив, раскинув ноги, полулежал Николас Уэстон. Он тоже крепко спал, и с каждым вздохом его пьяный храп разносился по всей комнате, заглушая тиканье каминных часов. Между ними на маленьком столике стоял опустевший графин.
Некоторое время Леона смотрела на них в нерешительности, потом на цыпочках пересекла гостиную, отодвинула занавески и настежь распахнула створки широкого французского окна7.
Бодрящая прохлада летнего утра ворвалась в помещение, унося прочь винные пары и тяжелый запах табака. Не дожидаясь, однако, пока приток свежего воздуха разбудит обоих джентльменов, она вышла на террасу и, все еще сжимая в руке злополучное платье, направилась через розарий в сторону запущенного фруктового сада, начинавшегося сразу за газонами. Трава была покрыта обильной росой, но Леона словно не замечала, что ее легкие комнатные туфли промокли до самых чулок. Она брела как бы наугад, погруженная в невеселые размышления, и даже романтическая красота ее любимого парка оставляла ее в этот момент равнодушной.
У окраины сада, на маленьком, специально расчищенном участке, было устроено кострище, где обычно сжигали опавшие листья, сорную траву с клумб и прочий мусор. Слабый солоноватый ветерок, дувший с моря, слегка развеял покрывавший его серый пепел.
Подняв одну из обуглившихся палок, Леона разворошила золу, оказавшуюся, как она и предполагала, еще теплой и тлеющей снизу. Только вчера, собирая цветы, она видела, как старик садовник разводил здесь костер, и вдыхала пряный аромат расстилавшегося по лужайке дыма.
Положив свою ношу на влажный дерн, она принялась собирать валежник и засохшие ветки, складывая их в кучу на горящие уголья, и вскоре золотисто-алое пламя взметнулось к небу, издавая глухое потрескивание. Тогда Леона, повинуясь внутреннему порыву, схватила свое платье и резким жестом, вобравшим в себя всю ее ненависть, отчаяние и боль, швырнула его в костер.
Она стояла рядом, молча наблюдая, как огонь пожирает тончайшую шелковую материю, изысканное творение французских модельеров, широкую ленту, поддерживавшую ее юную грудь по моде времен Директории, впервые введенной при Наполеоне и еще сохранявшей свою популярность спустя пять лет после его поражения при Ватерлоо.
А теперь оно горело. Ей вдруг показалось, что перед глазами вновь промелькнуло кровавое пятно, и девушка поспешно отвернулась. Она не желала больше его видеть. Оно превратилось в пепел… Если бы она могла точно так же уничтожить, изгладить раз и навсегда из памяти то, что случилось минувшей ночью, то, что она видела и слышала! Но она сознавала, что это испытание оставило слишком глубокий след в ее душе и, проживи она на свете хоть целый век, ей никогда не удастся забыть об этом.
Леона отошла от костра и тут же, к своему ужасу» обнаружила, что она не одна. Кто-то стоял на самом конце садовой дорожки, там, где деревья расступались, образуя живописную поляну. Очевидно, за ней следили и она понятия не имела, как долго этот человек здесь находился.
Леона приблизилась к нему, и, поскольку больше не чувствовала себя слабой и беспомощной, как несколько часов назад, в душе ее нарастало раздражение оттого, что ее уединение так бесцеремонно нарушили.
— Вы встали рано, милорд, — сказала она, едва оказавшись в пределах слышимости. — Надеюсь, ваша кровать была достаточно удобной?
— Благодарю вас, я выспался превосходно, — ответил он. — Но, как и подобает бывалому солдату, я привык вставать с зарей. Спать после восхода солнца мне кажется излишеством.
— Если вы пройдете в дом, я распоряжусь немедленно приготовить для вас завтрак, — предложила Леона натянутым тоном.
— Нет нужды торопиться, — спокойно заметил он. — Я готов подождать.
— Я бы не хотела вас стеснять, — холодно возразила Леона, стараясь не смотреть на него, опасаясь встретить на себе его проницательный, острый взгляд, и, как ни странно, невольно умерить свой гнев. Она уже слишком хорошо понимала, насколько обманчивой была его улыбка!
Когда он не ответил, девушка украдкой подняла на него глаза, и под пристальным взором лорда Чарда ей не оставалось ничего иного, как признать, что его костюм из синевато-стального цвета габардина изумительно шел ему и кипенно-белый, без единого пятнышка галстук был завязан на щегольской манер умелой рукой.
Почему Хьюги не берет пример с него, спрашивала она себя с горечью, вместо того чтобы, напившись до бесчувствия, валяться в растрепанном виде на диване с разинутым ртом и взъерошенной шевелюрой, прилипшей ко лбу?
Как будто снова разгадав ее мысли, лорд Чард произнес:
— Боюсь, мой секретарь ввел вашего брата в искушение прокутить с ним всю ночь напролет — или, может быть, наоборот?
Говоря это, он улыбнулся, и по лукавому блеску в его глазах Леона догадалась, что произошло. Двое молодых людей с упорством, достойным лучшего применения, подпаивали друг друга на спор за столом, но так и не успели выяснить, кто же из них в конечном счете остался победителем. Девушка, в свою очередь, тоже не могла удержаться от улыбки.
— Что за глупый способ проводить вечер, — сказала она.
— Вполне с вами согласен, — отозвался лорд Чард. — Конечно, было бы гораздо разумнее с их стороны воспользоваться случаем, чтобы побеседовать о политике, философии, мировых делах или, как ваш покорный слуга, удостоиться чести любоваться замечательными сокровищами, обладательница которых тонко чувствует и умеет ценить истинную красоту.
Леона не сразу сообразила, на что он намекал, потом коротко рассмеялась.
— Вы имеете в виду предметы в моей спальне? — спросила она. — Я вовсе не считаю себя знатоком по этой части и собрала их вместе просто потому, что они мне нравятся.
— Восхищаюсь вашим прекрасным вкусом, — ответил лорд Чард с поклоном.
— Они не представляют собой большой ценности, — пробормотала она слегка рассеянно, как бы следуя за ходом своих собственных раздумий. — Моему отцу пришлось продать большинство вещей, за которые он мог выручить приличную сумму, в том числе старинные полотна из галереи и почти все фамильное серебро.
— Разве деньги имеют значение, когда речь идет о гармонии и совершенстве? — возразил лорд Чард. — Скажите мне, какую цену вы бы предложили за это?
Тут он вынул из кармана позолоченный ножик и срезал одну из роз, только начинавшую распускаться, белую, с едва заметными розовыми прожилками. Ее лепестки, покрытые капельками росы, были неподражаемы в своей свежести и безупречности формы. Он подержал цветок в руках, словно присматриваясь к нему, и затем поднес его девушке.
— Миллион фунтов! — ответила она, смеясь. — И половину моего королевства в придачу.
— Возможно, наступит день, когда кто-нибудь попросит вас об этом, — произнес он мягко.
Леона устремила на него вопросительный взгляд, невольно повинуясь притягательной силе его глаз, и тут же почувствовала, как холодок пробежал у нее по жилам. Даже самой себе она не могла бы объяснить почему, но ей казалось, что это мгновение было наполнено глубоким, сокровенным смыслом для них обоих — и огненный шар солнца над их головами, и нежное благоухание роз, и эта торжественная, благоговейная тишина, нарушаемая только веселым щебетанием птиц.
Он смотрел на нее с таким видом, будто хотел что-то сообщить ей и не решался… Если бы только она могла знать, что именно.
— Я… я вас не понимаю, — с запинкой выговорила Леона, совершенно не задумываясь над своими словами, движимая единственным желанием — прервать тягостное молчание, которое, как ей представлялось, она не в состоянии была вынести.
В ответ он протянул ей розу. Леона взяла ее дрожащими от волнения пальцами и быстро отошла от него прочь.
— Я д-должна справиться на кухне насчет завтрака, милорд, — промолвила она в замешательстве и поспешно удалилась, ее серое платье растворилось в ярких бликах солнца, игравших на поверхности распахнутого окна.
Лорд Чард на мгновение замер на месте, глядя вслед Леоне. Потом он повернулся спиною к дому, уставившись в глубину сада, туда, где посыпанная гравием дорожка спускалась вниз, к реке. По-видимому, он был всецело погружен в какие-то, ведомые лишь ему одному, размышления и расчеты, пока внимание его не отвлек звук шагов позади, и хриплый голос рядом с ним произнес:
— Вам удалось что-либо обнаружить, милорд? Я вижу, вы сегодня поднялись чуть свет.
На лице Николаса Уэстона застыло тупое выражение, помятый галстук съехал набок, волосы были взъерошены, на подбородке пробивалась обильная щетина. Лорд Чард не удостоил своего секретаря ответом, а лишь окинул его с головы до ног выразительным взглядом, который, однако, оказывал на служивших под его началом солдат более сильное воздействие, чем самый суровый выговор, полученный от любого другого офицера. Николас Уэстон густо покраснел:
— Кажется, прошлой ночью я выпил лишнего, милорд. Должно быть все дело в коньяке — этот проклятый напиток ударил мне в голову. Готов поклясться, что он более крепок на вкус, когда за него не платят таможенных пошлин.
— Я полагаю, Николас, — прервал его лорд Чард ледяным тоном, — что мы отложим разговор на эту тему до тех пор, пока вы не приведете себя в порядок и не побреетесь. Здесь мисс Ракли, и мне не хотелось бы, чтобы мой подчиненный попался ей на глаза в таком виде.
Словно побитый хозяином пес, Николас Уэстон отвернулся и, не сказав ни слова, поплелся обратно к дому, между тем как лорд Чард, заложив руки за спину, медленно прогуливался взад и вперед по террасе, меряя ее шагами, будто палубу корабля, и впервые за все утро между бровями его залегла глубокая складка.
Спустя некоторое время на пороге дома появилась Леона.
— Извините, что я побеспокоила вас, милорд, — начала она не без смущения, — но кухарка интересуется, что вы предпочитаете на завтрак. Она собиралась подать специально для вас бараньи отбивные, паштет и, вероятно, буженину, но слуга, которого мы послали в деревню за продуктами, еще не вернулся, и я боюсь, что, если вы не расположены ждать, придется ограничиться яичницей с беконом.
— Яичница с беконом — мое самое любимое блюдо, — невозмутимо заметил лорд Чард.
— Чудесно! — воскликнула Леона, сразу просияв. — Тогда завтрак будет готов через несколько минут.
Девушка снова исчезла за дверью, а лорд Чард продолжал расхаживать из стороны в сторону, но теперь облачко грусти исчезло с его лица и на губах появилась слабая улыбка.
В задних комнатах дома Леона, передав необходимые указания миссис Берне, как раз заглянула напоследок в столовую, чтобы удостовериться, не забыл ли старый Брэмуэлл положить на стол чистую льняную скатерть, когда перед нею вдруг возник Хьюго, уже успевший умыться, побриться и сменить костюм, но очень бледный и с темными кругами под глазами.
— Вот ты где, Леона! — бросил он на ходу. — Я искал тебя повсюду. Где ты пропадала, скажи на милость?
— То же самое и я хотела спросить у тебя, — возразила она с улыбкой. — Сегодня рано утром я побывала у тебя в комнате и увидела, что кровать пуста.
Хьюго схватился за голову и застонал.
— Черт бы побрал этого Уэстона! — воскликнул он. — Я-то рассчитывал, что он и Чард к концу вечера будут пьяны в доску, но Чард ускользнул от нас прежде, чем я догадался его остановить, а Уэстон наливал мне рюмку за рюмкой до тех пор, пока я мог хоть немного соображать а что было потом, честное слово, не помню, хоть убей!
Леона от души рассмеялась, вся искрясь весельем.
— Ох, Хьюги, вечно ты попадаешь в истории. У тебя болит голова?
— Ужасно, — сознался он. — У меня пересохло в горле, и, между нами говоря, я просто вне себя после вчерашнего.
— Завтрак скоро будет готов, — успокаивающим тоном заметила Леона.
— При чем здесь завтрак? — Хьюго тяжело вздохнул. — Что случилось? Ты говорила с Лью?
— Я сказала ему, — отозвалась Леона, и глаза ее помрачнели, — Ну, тогда ему должно быть ясно, что делать, — промолвил Хьюго. — Я только надеюсь, что у него хватит ума спрятать куда-нибудь подальше навьюченных лошадей.
— Они в деревне, — ответила Леона тихо; — Не думаю, чтобы лорд Чард мог их обнаружить.
— Откуда мы знаем, сколько проклятых шпиков увивается за ним, — возразил Хьюго резко.
— Конечно, такая возможность не исключена, — задумчиво произнесла Леона. — Но мне почему-то кажется, что его светлость не станет ничего предпринимать за нашей спиной. Это на него не похоже.
— Дьявольщина! С чего ты взяла? — рассердился Хьюго. — Для Чарда это предприятие ничем не отличается от очередного сражения с войсками Бони. Он будет добиваться своего всеми доступными средствами и уж наверняка не остановится ни перед чем.
— Может быть, ты и прав, — промолвила Леона с тревогой в голосе. Вместе с тем ей трудно было представить себе лорда Чарда в роли следователя, хладнокровно отдающего приказ своим людям обыскать деревни и одновременно изящными манерами и лестью усыпляющего бдительность своих жертв, пока не настанет пора нанести решительный удар. Возможно, она и ошибалась, но, так или иначе, подобного рода обман противоречил тому впечатлению, которое производил на нее лорд Чард, даже несмотря на то, что она заранее считала его источником серьезной опасности для них обоих.
— Где он сейчас? — спросил Хьюго, вставая.
— На веранде, ждет, когда подадут завтрак, — ответила Леона.
— Тебе следовало бы предупредить меня раньше, — жалобно произнес Хьюго. — Я должен пойти и засвидетельствовать ему свое почтение.
Когда он повернулся к двери, Леона остановила его движением руки.
— Послушай, Хьюги! — сказала она. — Я знаю, что, пока лорд Чард здесь, не может быть и речи о том, чтобы доставить на берег новые партии груза, но неужели тебе не достаточно неприятностей? Теперь, когда нам стало известно, что тебя подозревают, не было бы правильнее покончить с этим раз и навсегда? Передать мистеру Куэйлу, что ты не желаешь больше принимать участие в его махинациях?
Хьюго посмотрел на нее в изумлении.
— У тебя, по-видимому, птичьи мозги, если ты действительно думаешь, что я пойду на это, — тотчас парировал он. — Неужели ты не понимаешь, что в любом случае я не могу сейчас порвать с ним? Даже если бы я, паче чаяния, и захотел так поступить, это было бы невозможно.
— Но почему? — настаивала Леона.
— Я могу сказать тебе точно почему, — ответил Хьюго. — Я погряз во всем этом по уши, и, если нам не удастся получить порядочную сумму наличными по крайней мере за две следующие партии товара, я конченый человек, на самом деле конченый, Леона!
— Да, но… как же ты мог? — спросила Леона, совершенно потрясенная услышанным.
— У меня не было выбора, — произнес Хьюго почти грубо. — Я никогда не был мастером давать объяснения, но если ты так уж хочешь узнать правду — я задолжал Лью Куэйлу более десяти тысяч фунтов!
— Но как? Почему? — допытывалась Леона.
— Не стоит прежде времени расстраиваться, — последовал ответ. — Он ссужал меня деньгами.
— На азартные игры? — спросила она резко.
— На это и на многое другое, — отрезал Хьюго. — Только не надо смотреть на меня с оскорбленным видом, будто святоша! Не считаешь же ты, что мне с самого начала доставалась большая часть выручки за товар?
Кроме того, я не располагал на первых порах достаточными средствами, чтобы вложить их в дело.
— Но ведь они использовали замок и наши подвалы; даже пещеры, в сущности, принадлежат нам.
— А ты попробуй это доказать, — иронически заметил Хьюго. — К твоему сведению, они обосновались там задолго до того, как я вернулся с войны. Конечно, путь по туннелю значительно безопаснее и потайные подвалы тоже имеют свои преимущества. Но ты же не настолько наивна, чтобы вообразить, будто они не в состоянии прекрасно обойтись и без нас. Им ничего не стоит подняться на лодках прямо от устья реки вверх, до самой деревни. Трактир, расположенный поблизости, — ничуть не менее надежное укрытие, чем наш замок, и при необходимости они всегда успеют проникнуть в пещеру по веревочной лестнице. Только в случае какой-либо непредвиденной опасности подземный ход сможет понадобиться для отступления.
— Стало быть, Лью Куэйл решил привлечь тебя на свою сторону, — произнесла Леона.
— Скорее напротив, это я захотел войти к нему в долю, — ответил Хьюго. — Я даже не был уверен, что мне удастся убедить его меня принять. Он всегда имел зуб против тех, кого он называет сливками общества. Это всем известно. Потом он встретил тебя, и я думаю, что именно это обстоятельство решило вопрос.
Леона словно вся похолодела изнутри.
— Какое я имею к этому отношение? — спросила она недоуменно.
— Очень большое, — ухмыльнулся Хьюго и продолжал со вздохом:
— Ради всего святого, Леона, давай не будем заводить разговоры об этом с утра пораньше. У меня раскалывается голова, и Чард, весьма вероятно, подслушивает у замочной скважины.
— Я и не предполагала, что дела так плохи, — отозвалась Леона глухо.
— Мне не хотелось бы тебя пугать, но, если мы не поднимем со дна моря доставленный прошлой ночью груз и не придумаем, как нам вернее переправить на берег следующий, все окончательно покатится в тартарары. Это должно быть сделано в ближайшие сорок восемь часов. Ставка слишком велика, Леона, и ты просто обязана мне помочь.
— Ах Хьюги, Хьюги! Если б только ты не был замешан во всем этом, — пробормотала Леона чуть не плача.
Она почувствовала, как слезы подступают у нее к глазам, но времени на дальнейшие расспросы не оставалось. В проеме двери, ведущей на кухню, показался старик Брэмуэлл, несший огромное блюдо яичницы с беконом. За ним следовала Роза с подносом, на котором лежали серебряные тарелки с аппетитными, только что поджаренными гренками, большим куском золотистого масла из Джерси и свежим медом.
— Боже праведный! И это все, что вы приготовили на завтрак? — воскликнул Хьюго с отвращением. — Чард подумает, что он попал в какой-нибудь сиротский приют.
Этого мне еще недоставало! — добавил он и внезапно поморщился от боли, едва шевельнув головой.
— Лорд Чард сам попросил подать ему яичницу, — возразила Леона. — И если ты послушаешься моего совета, выпей чашечку крепкого кофе. Это намного лучше, чем вино или эль, от которых твоя голова разболится еще сильнее.