Картленд Барбара. Любовь среди руин

   Он опять сделал паузу.
   — Потребовалось какое-то время, чтобы в Париже поняли, насколько его поведение здесь не соответствует тому, чего от него ожидали, и не соответствует замыслам самого президента. Французы стремятся утвердить в Тунисе моральные принципы, а не попирать устои, как это делал граф, открыто живя здесь с вами.
   Заметив, как изменилась в лице Мимоза, он сказал:
   — О, я знаю, что он привез с собой и Сюзетту, но это была уловка, которая никого не обманула. Французы хорошо осведомлены о репутации дамы.
   — Пожалуй… — выдавила из себя Мимоза, — я… не хочу… ничего больше… слышать.
   — Вы просили рассказать вам все, так что придется все и выслушать, — сказал мсье Шарло. — Итак, если граф не сообщил вам правды, а это вполне в его духе, поскольку правдивость чужда его натуре, он был отозван, так как Парижа наконец достигла подробная информация о том, что он живет в вашем доме и роскошествует. И это в стране, населению которой французы стремились показать образец приличий!
   Мимоза молчала, так что он продолжал:
   — Президент пообещал искоренить порочные нравы, царившие здесь до того, как мы пришли и восстановили порядок. Именно президент настоял на отзыве графа Андре.
   Однако президент был достаточно деликатен, чтобы не позволить своей кузине, графине Буассен, узнать об истинной причине возвращения мужа.
   Не сдержавшись. Мимоза пробормотала:
   — Сюзетта… Сюзетта сказала мне… это сама графиня… потребовала… настояла… на возвращении графа.
   — Сюзетта Бланк говорит чепуху, — отмахнулся мсье Шарло. — Я могу поручиться, поскольку только что прибыл из Парижа, что граф счастливо воссоединился со своей женой, которая и понятия не имела, что его любовная связь с вами вызвала в Тунисе такой скандал, мисс Тайсон, что пришлось доложить об этом самому президенту.
   Мимозе нечего было ответить, и она промолчала.
   Мсье Шарло заговорил уже другим тоном:
   — Вот тут-то и приходит ваша очередь действовать.
   Девушка озадаченно посмотрела На него, и он пояснил:
   — Если вы любите графа Андре, а я не сомневаюсь, что, подобно всем остальным женщинам, вы глубоко и всем сердцем любите его, то постарайтесь, чтобы его жена поверила всей его лжи и он не оказался бы разоблаченным в своей истинной дьявольской сущности.
   И снова мсье Шарло словно выплевывал слова. Выражение его глаз ясно показывало, как сильно он ненавидит графа.
   — Что вы… такое… говорите? Чего… вы… от меня… хотите? — сумела проговорить Мимоза.
   — Мне кажется, это очевидно, — ответил мсье Шарло. — Мне нужны деньги, мисс Тайсон, поскольку только деньги могут заставить меня хранить молчание о похождениях вашего возлюбленного. Лишь деньги помешают мне показать мадам графине ваши письма, которые я добыл в их доме в Париже.
   Он помахал письмами и закончил:
   — Деньги, чтобы обеспечить этому моту и повесе возвращение домой и чтобы скрыть его приключение во время его отсутствия.
   Не оставалось сомнений — мсье Шарло оказался злобным человеком, каким показался ей с виду.
   Мимоза поняла, что, как Сюзетта и предупреждала, он был опасен.
   Лучше всего, решила девушка, промолчать.
   Она просто закрыла глаза, притворившись, будто не в силах вникнуть в смысл его слов.
   Однако Мимоза не сомневалась, что он наблюдает за ней, не сводя глаз. Она чувствовала его желание добиться своего.
   Казалось, он ее гипнотизировал.
   С огромным усилием она заставила себя по-прежнему хранить молчание.
   Она старалась не шевелиться, оставаясь все в той же позе — руки на коленях, голова откинута на подушки.
   — Что мне нужно, — медленно сказал мсье Шарло, — так это пятьдесят тысяч франков, чтобы спасти вашего любовника. Если вы не предоставите их мне, прямо отсюда я отправлюсь к мадам Буассен. Она получит письма, которые раскроют ей правду обо всем здесь происходившем.
   Он ждал ее реакции, но Мимоза не отвечала, и тогда он продолжил:
   — Мои осведомители — а это весьма осведомленные люди — проинформировали меня, что, когда раскрылась предыдущая похожая история, граф поклялся на Библии никогда больше не допускать ничего подобного и не позорить имя Буассенов.
   Он перевел дыхание:
   — Если мадам Буассен узнает, что он нарушил клятву и навлек позор на нее и детей, она бросит его. Тогда ему ничего не останется, как покончить с собой или голодать в сточной канаве?
   Мсье Шарло говорил очень тихо, но Мимозе казалось, словно он громко выкрикивает слова и они эхом отдаются по всему саду.
   Она отлично его понимала.
   Ее отец рассказывал, как гордятся французы своими родовыми именами, как те, кто принадлежит к «ансьен режим»— родовитому дворянству, — никогда не позволяют и тени скандала затронуть их репутацию.
   Ужасно было уже то, что ее горячо любимая сестра вообще жила с мужчиной в греховной связи.
   Но оттого, что этим мужчиной оказался такой человек, как граф, распутник и соблазнитель, ей хотелось кричать от отчаяния.
   Она любила Минерву, но та росла избалованной, и родители во всем потакали ей.
   Никогда не приходилось Минерве соприкасаться с суровой действительностью за порогом ее надежно защищенного роскошного дома.
   Она не сумела бы разобраться в человеке, подобном графу Андре.
   Она и предположить не смогла бы, что перед ней волк в овечьей шкуре — губитель женщин, любивших его.
   Теряя терпение, мсье Шарло спросил:
   — Ну и каков ваш ответ? Я получаю деньги или отправляюсь к графине.
   — Полагаю… — заговорила Мимоза, — вы… шантажируете меня.
   Мсье Шарло рассмеялся, и смех его прозвучал мерзко, в нем не было веселья.
   — Я предпочитаю считать, что оказываю большую услугу человеку, которого вы любите. Если бы эти письма, которыми теперь обладаю я, попали в руки кого-либо еще, они могли бы уже появиться в прессе. Они такие нежные, такие страстные!
   Его последние слова звучали почти как оскорбление.
   — Уверен, вы вспомните их содержание, если хорошенько подумаете. И я не могу поверить, будто ваш отец, столь уважаемый в Англии и в Америке человек, не говоря уже о Франции, был бы доволен, если бы узнал, какая огромная часть его денег проматывалась одним из самых безнравственных людей, когда-либо живших в Париже.
   Мимоза подумала: по крайней мере в этом ее собеседник прав.
   Она знала, что Клинт Тайсон обожал своих дочь и жену.
   Он никогда бы не поверил, что они могут поступить не правильно, тем более что его дочь позволит себе жить с женатым мужчиной, с мужчиной, который коллекционировал женщин, как другие коллекционируют марки.
   — Как… мне… поступить? Что… мне ему отвечать? — в отчаянии спрашивала себя Мимоза.
   Туг она сообразила, что ее молчание, закрытые глаза и неподвижная поза несколько смутили мсье Шарло.
   Она чувствовала, как, пристально разглядывая ее, этот человек пытается понять, вполне ли она осознает все сказанное им.
   Действительно ли она понимает, какую огромную сумму он потребовал у нее?
   Он ждал.
   С неимоверным усилием Мимоза так и не открыла глаз.
   Наконец он не выдержал:
   — Я дам вам три дня на обдумывание. У меня здесь еще есть дела, и это даст вам время поразмыслить.
   Мимоза ничего не ответила.
   — Это также даст вам время, чтобы получить наличные в банке. Я не столь глуп, чтобы оставлять какие-либо доказательства своего участия в этом деле или позволить хоть одной душе узнать, что я получил от вас деньги.
   Он немного повысил голос:
   — Вы понимаете, мисс Тайсон, о чем я вам говорю? Мне нужны деньги, но я хочу получить их от вас так, чтобы никто об этом не знал, и в первую очередь — Сюзетта Бланк.
   Вы слышите? Ответьте мне!
   Это было приказание, и Мимоза на этот раз не сумела удержаться и не открыть глаза.
   Его лицо было очень близко, и девушка прочла злобу в его глазах. Она не сомневалась, что он хотел бы принудить ее согласиться на его требование.
   Девушка была испугана, и голос ее дрогнул.
   — Я… я… слушаю вас… Я подумаю… над вашими… словами.
   — Очень хорошо — думайте! И помните: если я не получаю от вас желаемого ответа и денег, граф Андре пострадает, и его страдания, настоящие муки ада, будут гораздо больше ваших.
   Произнеся эти слова, мсье Шарло поднялся со стула и пошел прочь.
   Он пересек внутренний двор и вошел в дом. Мимоза могла слышать, как Сюзетта Бланк говорит с ним, ее голос, казалось, звенел от волнения.
   Мимоза стиснула руки и оглядела сад.
   Сад был все такой же: прекрасный, запитый солнцем. Жужжали пчелы над цветами, в деревьях порхали птицы.
   Все оставалось по-прежнему красивым, но змея заползла в райский сад, и девушка не знала, как справиться с нею.

Глава 4

   Герцог Элрок прибыл в Париж и сразу же направился к дому на Енисейских Полях, где он всегда останавливался у своего друга виконта Флерри.
   После того как они выпили по бокалу шампанского и обсудили политическую обстановку в обеих странах, виконт сказал:
   — Сегодня вечером я беру вас с собой на прием.
   Герцог застонал:
   — Я бы с большим удовольствием пообедал с вами у «Максима».
   — Мы сможем зайти туда в другой раз, да и мне кажется, именно на этом приеме вы обнаружите для себя нечто, представляющее особый интерес.
   Герцог цинично поднял брови. Он знал, что подразумевается под «особым интересом»в Париже, и решил про себя, что ему сейчас это совсем ни к чему.
   — Прием устраивает, — пояснил его друг, — один из самых богатых банкиров Парижа. Он решительно настроен перещеголять по расходам и по блеску все остальные приемы, на которых когда-либо бывали его сегодняшние гости.
   — Сомневаюсь, — лаконично ответил герцог. — Вы не хуже меня знаете, Анри: как все дороги ведут в Рим, так все приемы в Париже ведут в постель!
   Виконт рассмеялся:
   — Хорошо, договоримся так: вы отправляетесь со мной, но если решите вернуться домой пораньше, я не стану вмешиваться.
   Герцогу пришлось согласиться.
   Однако про себя он решил, что наверняка прием окажется похожим на те оргии, в которых он множество раз участвовал в дни своей молодости.
   Он всегда находил Париж обворожительным, но был особенно им очарован в первое свое посещение, вскоре после окончания Оксфорда.
   Тогда его поразили, обворожили и околдовали экзотические парижские куртизанки.
   Сверкающие бриллиантами, они соперничали друг с другом, демонстрируя себя в Булонском лесу более вызывающе, чем позволяли себе такого рода профессионалки во все предшествующие времена.
   Однако они, счел герцог, помогали мужчине забыть неприятности и проблемы, которые он привозил с собой в Париж.
   Впрочем, к нему сейчас это не относилось.
   Просто герцог знал: нужно уехать из Англии, чтобы положить конец начавшему тяготить его роману.
   Леди Сибил Брук была забавной и остроумной, ненасытно жадной до любовных утех.
   Однако, узнав ее лучше, герцог решил, что эта женщина пытается начать играть слишком большую роль в его жизни.
   Самым простым способом избежать прямого объяснения на эту тему, решил он, был отъезд за границу.
   Герцог давно принял решение не жениться до весьма солидного возраста.
   Он наблюдал, как многих его приятелей одного с ним социального положения подводили к алтарю старания честолюбивых мамаш, прежде чем у них хватало времени насладиться жизнью холостяков.
   Герцог был рассудителен и решил, что сначала насладится прелестями свободы, которую каждому молодому мужчине следует испытать до женитьбы.
   Ну а потом уж можно остепениться и обзавестись семьей.
   Герцог был неглуп и понимал, что представляет собой одну из самых завидных партий в великосветском обществе.
   Его отец всегда правил, как король, в принадлежащих ему владениях.
   По традиции члены его рода всегда занимали высокое положение при дворе: и трое герцогов Элроков, и десять графов, носивших то же имя.
   Они служили своей стране на самых разных постах.
   Многие Элроки были выдающимися государственными деятелями, а десятый граф Элрок был незаменимым помощником Мальборо в его кампаниях.
   Герцог очень ответственно относился к своему положению в обществе, хотя и испытывал неподдельный интерес к политике и международным делам — много больший, нежели его отец.
   Будучи пэром, он, естественно, не мог стать членом Палаты Общин, поэтому герцог сделал объектом своих интересов международные дела.
   Он сделался настоящим экспертом во всем, касающемся политики стран западного мира и их интересов на международной арене.
   Чтобы не казаться слишком любопытным, в качестве ширмы он выбрал археологию и действительно сделался знатоком истории Римской империи.
   Интерес к археологии приводил его во множество стран; однако его поездки не выглядели проявлением интереса к их внутренним делам.
   Впрочем, Элроку многое удавалось узнать, пока формально он занимался изучением развалин римских городов, храмов, акведуков и дорог.
   Одновременно он настолько увлекся своими археологическими изысканиями, что написал о них книгу, которую и надеялся издать на следующий год.
   Теперь же герцог одевался с помощью камердинера, сопровождавшего своего хозяина повсюду, и раздумывал о том, что предстоящий прием окажется пустой тратой времени.
   Он предпочел бы пораньше печь спать, а на следующее утро снова отправиться в путешествие.
   — Что вы распаковали, Дженкинс? — обратился он к камердинеру.
   — Только те вещи, которые вашему сиятельству потребуются на этот вечер, — ответил тот.
   — Весьма разумно, поскольку я думаю, мы могли бы уехать уже завтра.
   Герцог проговорил это небрежно, и Дженкинс внимательно посмотрел на него.
   Он прекрасно понял, что его хозяин не испытывает удовольствия от необходимости идти вечером на прием.
   Но сам он думал, что, может статься, хозяину было бы неплохо сменить обстановку после всего того, что произошло в Лондоне.
   Человек, сказавший, что ничто не может остаться тайной, был весьма проницателен.
   Дженкинсу не нужно было ничего говорить, он и так прекрасно знал, что герцог убегает от леди Сибил.
   Он был уверен — уехали они по той простой причине, что его хозяин не мог остановить леди Сибил, которая всеми доступными ей средствами пыталась склонить его к супружеству.
   Леди Сибил вдовствовала уже три года.
   Теперь же она решительно настроилась снова выйти замуж за человека, способного обеспечить ее и дать ей ту жизнь, которой она бы наслаждалась.
   Еще она мечтала о высоком положении в обществе.
   Ее отец не относился к числу особо знатных пэров.
   Так как леди Сибил обладала не слишком большими средствами, ей обязательно надо было подыскивать себе знатного и богатого мужа.
   Она вышла замуж за человека намного ее старше, но достаточно богатого, чтобы понравиться ее отцу.
   Полковник Брук, однако, не имел никакого желания проводить время в Лондоне.
   Балы, приемы, званые вечера и люди, их посещавшие, навевали на него скуку.
   Он увез жену в деревню, и это так расстраивало леди Сибил, что она могла неделями пребывать в дурном расположении духа.
   Единственными развлечениями служили верховая езда, охота и стрельба.
   Друзья мужа не сильно отличались от него по возрасту, а их беседа редко касалась иных тем, кроме спорта.
   Леди Сибил боялась сойти с ума от скуки.
   Когда ее муж внезапно умер от сердечного приступа, она с трудом удержалась, чтобы не станцевать на его могиле.
   Положение и связи мужа вынуждали ее должным образом соблюдать траур, хотя родственники шептались о бессердечности леди Сибил.
   Когда наконец леди Сибил смогла сбросить черные одеяния, она поспешила в Лондон, подобно дикой утке, возвращающейся домой из-за моря.
   Она открыла лондонский дом мужа, который он держал запертым все время ее замужества.
   Она развлекалась исступленно, расточительно и очень сумасбродно.
   Ее гости чаще всего состояли из любителей пообедать за чужой счет и тех, для кого любая хорошенькая женщина неотразима.
   С того самого момента, как леди Сибил впервые увидела герцога, она точно знала, чего хочет и на что надеется.
   Она преследовала его упорнее, чем любой шотландец оленя во время охоты.
   Когда он в конце концов уступил, она решила, что достигла цели и выиграла это трудное сражение.
   В герцоге воплощалось все, чего она ждала от любовника.
   Но все же леди Сибил не могла заставить его произнести слова, которые она так стремилась услышать: слова, которые сделали бы ее его женой.
   Не удавалось ей и принудить его сказать:
   «Я вас люблю».
   Ей потребовалось какое-то время (поскольку молодая вдова никогда не отличалась проницательностью), чтобы понять: то, чем этот человек наслаждается в ее обществе, вовсе не соответствует его представлению о любви.
   Леди Сибил потребовалось много времени и много бессонных ночей, чтобы осознать неприятную правду.
   Да, герцог наслаждался ею как женщиной, но она никак не могла повлиять на ход его мыслей, и их отношения не затронули его сердце.
   Он был учтив, тактичен и по-своему благодарен ей за те удовольствия, которые она дарила ему.
   Он посылал ей цветы, дарил подарки — не особенно дорогие, но подобранные с отличным вкусом, достойные женщины, считавшей себя леди.
   Если он покидал ее на рассвете, она знала, что не может никогда быть совершенно уверенной, что увидит его снова.
   Она задавалась вопросом: неужели он исчезнет, даже не поняв, как она будет тосковать без него?
   Иногда леди Сибил испытывала желание накричать на него, потому что, несмотря на все усилия, герцог оставался вне ее досягаемости.
   Она пробовала немного отдалиться от него, но это не помогало.
   Тогда она решила сделаться ему необходимой, заставить его почувствовать, что жизнь без нее просто невозможна.
   И это стало ее роковой ошибкой.
   Герцог осознал, насколько привычным для него стало присутствие леди Сибил, какой требовательной она сделалась, как много начала предъявлять на него прав.
   Вот это-то и испугало его.
   Герцог не имел ни малейшего желания становиться чьей-то собственностью и меньше всего объектом матримониальных притязаний.
   Импульсивно (а это было в его характере) приняв решение, он велел своему камердинеру упаковать вещи.
   Па следующий день они покинули Лондон.
   Он знал, что его секретарь сможет уладить все вопросы, в том числе разошлет извинения за отмену встреч и отказ от приглашений, и утрясет все, касающееся леди Сибил.
   Герцог заказал корзину цветов и поспал ей вместе с вежливой запиской.
   Он писал, как сожалеет о том, что не имеет возможности поужинать с нею вечером, как и обещал.
   Он объяснил:
   Я должен ехать в Париж, а затем отправлюсь в Тунис, где собираюсь осмотреть кое-какие римские руины, чтобы впоследствии включить эти впечатления в свою книгу. Я знаю, вы все поймете, и еще раз благодарю вас за все восхитительные часы, проведенные нами вместе…
   Когда леди Сибил нашла эту записку на подносе с завтраком, она почувствовала тревогу. Герцог обычно не писал ей, если они встречались только накануне вечером.
   Он проводил ее домой очень рано, сославшись на усталость, и это также было не похоже на него.
   Леди Сибил не сомневалась, что герцог, атлетически сложенный и прекрасный спортсмен, никогда не устает.
   Она участливо спросила его:
   — Может быть, вы простудились?
   — Надеюсь, нет, — ответил герцог, — но я хочу пораньше лечь спать.
   Он отвез ее домой. К досаде молодой женщины, его прощальный поцелуй в карете не был особенно пылок, и он попрощался на пороге дома.
   Леди Сибил не могла настаивать, чтобы он вошел в дом, на глазах у лакея.
   Поэтому она просто сказала:
   — Мне кажется, вы не отказались бы от чашки чая на ночь, а в гостиной найдется и шампанское.
   Она посмотрела на герцога так выразительно, что ему было бы трудно не понять ее призыва.
   — Спасибо, — ответил он, — но не сегодня вечером.
   И раньше, чем леди Сибил смогла придумать, что еще сказать, герцог сел в карету.
   Когда карета отъехала, ей хотелось бегом броситься вдогонку.
   Каким-то необъяснимым образом женщина почувствовала, что этот человек уходит из ее жизни.
   А сейчас, читая его записку, она поняла, что именно это и произошло.
   Пока он пересекал Ла-Манш, герцог все-таки несколько раз вспоминал леди Сибил.
   Как обычно, его секретарь устроил все быстро и со знанием дела; впрочем, иного герцог и не ожидал.
   Его светлости предоставили лучшую каюту на судне, а в поезде до Парижа зарезервировали отдельное купе.
   Он читал газеты и думал о том, что сможет увидеть в Тунисе.
   Он радовался, как мальчишка, отправляющийся домой на каникулы, радовался своей свободе, свободе от претензий леди Сибил, ее неизменных ежедневных посланий на надушенной бумаге.
   Он был свободен от ее постоянных притязаний на него как на мужчину, которые он начинал находить чрезмерными.
   Герцог чувствовал, что женщин на данный момент с него хватит, и именно поэтому нисколько не обрадовался планам виконта на вечер.
   Про себя он решил, что, должно быть, стареет.
   Пять лет назад он был бы в восторге от возможности провести вечер в обществе самых шикарных парижских куртизанок.
   Они считались самыми лучшими во всей Европе.
   «Что со мной произошло? Чего я, собственно, хочу?»— спрашивал он себя, так же как и многие до него.
   Он не знал ответа.
   Неожиданно ему пришло в голову, что, возможно, благодаря своему новому интересу к римской культуре, возникшему из увлечения раскопками развалин римских городов, он превратился в идеалиста.
   Уж не ищет ли он Афродиту, греческую богиню любви?
   Или, быть может, Венеру, как ее называли римляне, обладающую несравненным телом и лицом скорее невинным, чем чувственным.
   Боги Олимпа!
   Он громко рассмеялся своим мыслям.
   Впрочем, ему ни разу не встречалась женщина, способная соперничать с теми созданиями древней мифологии, что являлись на сияющих светлых утесах в Дельфах или в храмах, которые он видел в других странах.
   Дженкинс помог ему надеть великолепно сшитый фрак, заказанный у самого лучшего и самого дорогого портного на Савил-роу.
   Герцог бросил небрежный взгляд на свое отражение в зеркале.
   Ему и в голову не приходило, что он красив; более того, он не осознавал того воздействия, которое его яркая личность оказывает на всех, кто с ним общается.
   Дженкинс подал ему крупную сумму денег, которые герцог убрал во внутренний карман.
   Несколько золотых луидоров он положил в карман брюк.
   По привычке, хотя герцог знал, что в этом не было необходимости, он сказал Дженкинсу:
   — Я приду не поздно, но вы можете ложиться, не дожидаясь меня.
   — Ваша светлость уверены, что я не понадоблюсь?
   — Абсолютно уверен! — подтвердил герцог и направился к двери спальни, которую камердинер открыл перед ним.
   Когда хозяин исчез в конце коридора, Дженкинс взглянул на свое отражение в зеркале и громко сказал:
   — Могу поспорить, его светлость не вернется раньше рассвета.
   Часом позже герцог сидел за обеденным столом в большом и роскошном доме на рю Сент-Оноре.
   Было очевидно, что его друг виконт не преувеличивал, утверждая, будто это будет блестящий прием.
   Без сомнения, среди приглашенных женщин оказались такие красавицы, каких ему никогда не доводилось встречать, в том числе и в Париже.
   Все комнаты были полны орхидей.
   Когда гости расселись за столом, перед прибором каждой женщины оказались две безупречные бледно-розовые орхидеи, скрепленные тысячефранковой купюрой.
   Искусство повара превосходило все ожидания.
   Обед начался с икры, специально доставленной из России для этого приема.
   Последующие перемены блюд являли собой самые превосходные образцы французской кулинарии.
   Вина — а мужчины разбирались в этом — оказались представлены такими редкими и бесподобными сортами, что их следовало бы благоговейно пробовать из ложки, а не пить бокалами.
   Мужчины, присутствовавшие на приеме, как определил герцог, были наиболее влиятельными людьми Парижа.
   Сам гостеприимный хозяин, банкир, имел международную репутацию: он был настолько богат, что вряд ли этот прием заставит его дважды задержать взгляд на полученных счетах.
   Но даже он превзошел себя этим вечером.
   За ужином, скромно стоя в стороне, играл скрипач, считавшийся одним из лучших в Европе.
   Приглашенных оказалось всего человек тридцать.
   По левую руку от герцога оказалась несравненно прелестная куртизанка.
   Это была темноволосая молодая женщина с нежной, как цветок магнолии, кожей и огромными сверкающими, подобно алмазам, глазами.
   Она оказалась к тому же весьма остроумной, и герцог не мог удержаться от смеха, слушая ее замечания.
   Своим обаянием ей удавалось заставлять сверкать и искриться сам воздух вокруг, создавая ту атмосферу радости жизни, какой всегда отличалась Франция.
   Справа от герцога сидела другая красавица, наполовину шведка.
   Ее волосы были такими светлыми, что, будь у нее розовые глаза, она считалась бы альбиносом, однако ее слегка раскосые глаза были поразительно зелены.
   Ее нежный голос звучал так, словно ее слова предназначались только ее собеседнику.
   Сам того не замечая, герцог проникся симпатией к белокурой красавице.
   Ее вниманием, однако, завладел мужчина, сидевший по другую сторону, и герцог снова повернулся к своей соседке слева.