Картленд Барбара. Маска любви

   Из синего муслина, без всякой вышивки и украшений, и с таким же синим кушаком, оно застегивалось спереди на перламутровые пуговки, а низкий вырез лифа закрывало гладкое белое фишю.
   На самом деле и цвет, и строгость платья являлись идеальной оправой для сияния Катерининых волос и бледной полупрозрачности ее кожи.
   Но герцог мог понять, что графиня, которая любит пышные наряды и украшения и как все француженки обожает вычурность, нашла бы такую простоту неподходящей.
   Они шли уже далеко в море, и Мальта быстро таяла на горизонте. Герцог отвернулся от перил.
   — Пойдемте осмотрим яхту, — предложил он. — У меня есть что показать вам.
   — С удовольствием, — ответила Катерина.
   Но герцог видел, что девушка взволнована известием о том, что они не идут в Неаполь.
   Они спустились по трапу и вошли в салон.
   Катерина ахнула от восторга. Салон был отделан в бледно-зеленых тонах. Ковер имел более темный оттенок, чем стены, а диваны, мягкие подушки и занавески на иллюминаторах были цвета весенней листвы.
   На стенах висели французские гравюры в золотых рамках, и повсюду стояли цветы, присланные им друзьями с Мальты.
   — Здесь очень приятно, — восхищенно проговорила Катерина.
   — Я надеялся, что вам понравится, — сказал герцог.
   Катерина, похоже, не выдержала:
   — Вы… возьмете меня… в Англию?
   — Если вы желаете ехать со мной. Я хочу сказать вам две вещи, Катерина. Во-первых, на следующий же день после нашего прибытия в Валетту отец-редемптионист выехал в Тунис с деньгами для выкупа остальной команды.
   — О, я рада! Я так рада! — вскричала Катерина.
   — Во-вторых, я узнал, что один из мальтийских рыцарей отправлялся вчера в Венецию. Я послал с ним Свадебную корону и жемчужное ожерелье обратно вашему дедушке. И письмо с объяснением.
   Катеринино лицо потемнело, а глаза расширились от изумления.
   — Он также передаст остальные драгоценности маркизу Соранцо.
   — Как вы могли? — гневно спросила Катерина. — Эти драгоценности — все, что у меня было! Вы не имели права распоряжаться ими! Они были мои!
   — Они не были на самом деле вашими, — поправил ее герцог. — Свадебную корону вам дали на время из Сокровищницы, а прочие драгоценности вы получили обманным путем.
   — Но это… все, что у меня… было!
   — Я дам вам любые деньги, какие нужно.
   — Я не хочу брать… ваши деньги! У меня нет никакого желания быть… благодарной за… банковский чек!
   При этом Катерина вспомнила, как герцог обеспечивал Одетту, и он понял, почему девушка пришла в ярость при мысли стать еще одним объектом его щедрости.
   — Если вы не позволите помочь вам, — сказал он спокойно, — то что вы будете делать, когда окажетесь в Англии?
   — Я… пойду в… монастырь.
   — Монастыри для католиков! Краска затопила бледные щеки Катерины. Не дожидаясь, когда девушка найдет объяснение для того, что, он не сомневался, было обмолвкой, герцог сказал:
   — Пойдемте, я хочу показать вам остальные каюты.
   Как будто не сумев найти слов, чтобы отказать герцогу, Катерина последовала за ним.
   Он открыл дверь своей каюты, и девушка вошла. Совсем недавно эта каюта казалась ей безопасным убежищем, хоть их и стерег днем и ночью солдат.
   Катерина огляделась и задохнулась от изумления.
   Прежде эта каюта была великолепно обставлена, но преимущественно в мужском стиле. Кровать была из красного дерева, а покрывало и портьеры — из темно-красного дамаста.
   Но теперь над кроватью висел полог из голубого шелка и белого муслина, падающий с венчика из золотых ангелов и собранный по бокам в большие складки.
   Покрывало было из бесценного мальтийского кружева, а занавески на иллюминаторах и мягкий ковер оказались синими, как мантия Мадонны.
   — Как красиво, — воскликнула Катерина. — Как восхитительно красиво!
   — Я надеялся угодить вам, — ответил герцог.
   С этими словами он повернулся к расписному шкафу, в чем-то похожему на тот, в котором девушка пряталась, когда сбегала из Венеции.
   Герцог открыл дверцы, и вместо сюртуков Катерина увидела на вешалках платья: простые муслиновые, заказанные ею у мадам Рашель на Мальте, и дюжину других, которые она тогда отказалась покупать.
   Эти платья, сшитые из золотой и серебряной парчи, кружев и бархата, атласа и тафты, газа и тюля, поражали своим великолепием, а их яркие цвета завораживали, как радуга.
   Девушка молча стояла, недоуменно глядя на них.
   Тут герцог взял ее левую руку в свою и, прежде чем Катерина успела понять, что происходит, надел ей на палец золотое обручальное кольцо.
   — Этим кольцом я беру тебя в жены, — сказал он мягко.
   Потом добавил к нему еще одно кольцо, с огромным сапфиром, синим, как море, и окруженном бриллиантами.
   — Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе носить драгоценности, подаренные другим мужчиной? — спросил герцог.
   Катерина подняла к нему лицо, и они посмотрели в глаза друг другу. И замерли, не в силах пошевелиться.
   Но вот внезапный порыв ветра заставил «Морского ястреба» накрениться, и чтобы удержать равновесие, Катерина схватилась за герцога. Тот поднял девушку на руки и посадил на кровать так, чтобы она опиралась на подушки.
   — Я хочу поговорить с тобой, и лучше нам устроиться поудобнее.
   Катерина смотрела на него испуганно и встревоженно, но когда герцог улыбнулся своей неотразимой улыбкой, сердце так и подпрыгнуло у нее в груди.
   Герцог снял свой элегантный серый сюртук, бросил его на стул и сел на кровать лицом к девушке.
   Его белая льняная рубашка с монограммной короной напомнила Катерине ту, в которой он был одет, когда держал ее в объятиях в тунисской тюрьме.
   — Когда я впервые встретил тебя, Катерина, — сказал герцог своим глубоким голосом, — ты носила маску. Я думаю, пора тебе снять эту маску, которой ты пыталась обмануть меня.
   — Не… понимаю, что вы… имеете в виду, — нерешительно сказала девушка.
   — Думаю, понимаешь, — настаивал герцог. — Когда мы ужинали вместе на этом корабле в тот первый вечер, как оставили Венецию, ты сказала, что хочешь знать, как любой из нас повел бы себя, если бы нам пришлось столкнуться с настоящими трудностями. Помнишь?
   — Помню, — прошептала Катерина.
   — И ты сказала, — продолжал герцог, — что при таких обстоятельствах человек может открыть нечто удивительное, что иначе никогда бы не обнаружил.
   Он помолчал и посмотрел на Катерину, а потом сказал очень спокойно:
   — Я открыл, что ты не только самая храбрая, самая очаровательная и самая вдохновляющая спутница, какую только можно пожелать во время опасности, но и что ты любишь меня.
   Катерина ахнула. Она вспыхнула и опустила глаза.
   — Я подумал, что это любовь, когда держал тебя в своих объятиях в той ужасной тюремной камере, —сказал герцог, — но я убедился в этом, когда ты предложила оставить тебя, пока я плыву к безопасности. Он коснулся рукой золота ее волос.
   — Я стал еще более уверен, когда ты сказала мне, что наш брак не имеет законной силы, потому что ты не католичка. Ты солгала, Катерина, чтобы я чувствовал себя свободным. Только любовь могла заставить тебя совершить такую великодушную глупость.
   Катерина дрожала и ничего не говорила. Ее ресницы казались почти черными на фоне бледных щек.
   — Посмотри на меня, Катерина, — приказал герцог.
   Девушка не смогла этого сделать, и спустя минуту он приподнял ее голову за подбородок.
   — Посмотри на меня! — властно потребовал он. — Я хочу рассказать, что я открыл в себе.
   При его прикосновении Катерина задрожала и со страхом подняла на него свои голубые глаза.
   — Я обнаружил, — медленно сказал герцог, — что я безумно, безгранично, непреодолимо влюблен, как не был влюблен еще ни разу в жизни!
   Сначала Катерина не поняла полного значения этих слов.
   Затем, как заря разгорается на небе, ее лицо просветлело, в ней вспыхнул внутренний свет, от которого ее глаза засияли почти невероятной красотой.
   — Вы… любите… меня? — прошептала девушка так тихо, что герцог едва услышал.
   — Я люблю тебя, — уверенно ответил он.
   Его губы непреодолимо двинулись к ее губам, и когда герцог поцеловал ее, Катерине показалось, будто каюта закружилась вокруг них, и облака сияния, которые окружали их однажды, в баньо, окутали ее снова.
   — Я люблю тебя, моя дорогая, — повторил герцог. — Ты — все, что я стремился найти в женщине, но каждый раз разочаровывался.
   Он снова отыскал ее губы, и Катерина подумала, что нельзя познать такое счастье и не умереть от его чуда.
   Девушка почувствовала, как чувствована раньше, когда герцог целовал ее, что ничто больше не имеет значения, что у нее нет ни мыслей, ни чувств, ни желаний, кроме желания принадлежать ему, быть частью его.
   — Ты так красива! Так невероятно, неслыханно красива, и ты моя, Катерина, — моя жена!
   Девушка спрятала лицо на его плече. Герцог поцеловал ее волосы, а потом услышал, как она говорит нерешительно:
   — Я… боюсь.
   — Меня?
   — Нет… конечно, нет!
   Катерина подняла голову, и герцог подумал, что никогда еще не видел, чтобы женщина выглядела такой счастливой, такой сияющей от радости любви.
   — Что же тогда пугает тебя, моя маленькая любовь?
   Девушка колебалась, и герцог догадался, что она пытается отыскать слова для выражения своих мыслей.
   — То, что я… наскучу тебе, — прошептала она. — Ты всегда… любил опытных… искушенных женщин. Я так боюсь, что… рядом с ними я покажусь… нестоящей. Ты… научишь меня, как… возбуждать тебя? Герцог рассмеялся.
   — Такой урок совершенно излишен, моя драгоценная. Ты уже возбуждаешь меня до грани безумия! Но то, что я чувствую к тебе, так отличается от того, что я чувствовал в прошлом!
   Его губы коснулись ее лба.
   — Видишь ли, моя любимая, возбуждение — это то, чего я всегда требовал от женщин, — они должны возбуждать меня! Но то, чего я хочу сейчас, — это возбуждать тебя, что, я полагаю, я и делаю.
   Катерина прошептала что-то невнятное.
   — Но это — самое малое из того, что мы чувствуем друг к другу. Когда нас венчали, я стоял на коленях на том тюремном полу и знал, что слова, которые я повторял за отцом-редемптионистом, целиком и полностью искренни.
   Герцог почувствовал, как девушка шевельнулась в его руках, и сказал очень глубоким и серьезным голосом:
   — Я поклялся любить тебя, если ты будешь больна, и если бы дела пошли хуже, чем они были в тот момент, я бы по-прежнему любил тебя. Я говорил серьезно. Я знал, что любовь, которую я чувствую к тебе, священна, и наш союз благословлен Богом.
   Он еще крепче обнял Катерину.
   — Никто из нас не знал в тот момент, что принесет будущее, но мы обвенчаны, моя дорогая, так же неоспоримо, как если бы эта церемония проходила в самом великолепном кафедральном соборе мира. И я знал, что Бог благословляет нас.
   — Я тоже… это чувствовала, — призналась Катерина, — но потому что я любила тебя так… сильно, всем своим существом, мне было… невыносимо сознавать… что ты женился на мне только ради того… чтобы спасти меня от… бея.
   — Я решил жениться на тебе задолго до того, как мы попали в Тунис, — ответил герцог. — Я думаю, моя дорогая, что мы предназначены друг для друга с самого начала времен, и теперь мы вместе до конца наших дней.
   Катерина вскрикнула от счастья. Потом подняла лицо, и герцог снова нашел ее губы.
   — Я люблю тебя! Я обожаю тебя, — воскликнул он. — Неужели ты думала, что, обещав любить и оставаться с тобой, я позволил бы тебе ускользнуть?
   — Я хотела… принадлежать… тебе. Я хотела быть… твоей, — прошептала Катерина, — но я не хотела, чтобы ты… думал, будто я… поймала тебя.
   — Но именно это ты и сделала! — с улыбкой ответил герцог. — Ты поймала, пленила, поработила меня своей несравненной прелестью и сумасшедшим очарованием. И мне никогда не освободиться из этого плена.
   Девушка рассмеялась от совершеннейшего счастья, и герцог снова поцеловал ее.
   Сначала его губы были очень нежными, потому что святость вещей, только что сказанных ими друг другу, вызвала в нем почти благоговейный страх.
   Но когда герцог почувствовал, как Катерина дрожит в его объятиях, когда ее рот прильнул к его рту, и он увидел пламя в ее глазах, вторящее огню его глаз, его поцелуи стали более страстными.
   Он поцеловал ее глаза, ее щеки и жилку, бьющуюся на ее белой шее. Он отбросил фишю с ее плеч и расстегнул перламутровые пуговки платья.
   — Ты моя! Мое сердце, моя душа, моя жизнь! — яростно воскликнул он.
   И тогда Катерина поняла, что они — одно неразделимое целое, вместе в мире настолько прекрасном, настолько совершенном, что он и есть часть Божественного.
   — Я люблю… тебя, я люблю… тебя! — попыталась она сказать, но губы герцога забрали слова с ее губ.
   А высоко над ними упругий ветер наполнял паруса. «Морской ястреб» безмятежно шел к Англии.