Страница:
Глава 2
— Доброе утро, Катерина, ты мне нужна.
Катерина сделала книксен, здороваясь с дедом, и прошла по роскошному ковру салона к столику у окна, за которым завтракал дож.
Людовико Манин прекрасно выглядел для своих лет, и улыбка, которой он наградил внучку, показала, что в молодости он был неотразимо обаятелен.
Несмотря на свое высокое положение, ибо как глава Республики он был монархом, Людовико Манин по-прежнему обращал внимание на хорошеньких женщин.
Он с удовольствием посмотрел на Катерину, отмечая, что бледно-зеленое платье выгодно оттеняет рыжее золото ее волос, типично венецианских. Однако в противоречии с остальным в ее внешности были голубые глаза, создающие поразительный контраст с волосами, и эти голубые глаза ни на минуту не позволяли родственникам девушки забыть о ее английской крови.
— Я должен кое-что сказать тебе, Катерина, — начал дож, но только девушка приготовилась внимательно слушать, как их прервали.
Франческо Манин вошел в комнату, и при виде дяди у Катерины как обычно сжалось сердце — так он был похож на ее отца.
— Доброе утро, папа, доброе утро, Катерина, — сказал Франческо. — Превосходный день для карнавала, но в это время года все дни превосходны.
Поцеловав Катерину в щеку, он уселся за стол рядом с отцом.
— Это правда, папа, что ты созвал заседание Коллегии на это утро?
— Да, правда, — ответил дож, — и сенаторы крайне раздражены, что должны отказаться от увеселений карнавала, чтобы опять выслушивать герцога Мелфорда с его поучениями, которые я лично нахожу на редкость скучными.
— Поучениями? — воскликнул Франческо. — Да кто ему дал право вас поучать!
— Ну, возможно, я несколько преувеличил, — улыбнулся дож. — Пожалуй, он не столько поучает, сколько предупреждает, и я бы даже сказал, умоляет.
— О чем? — с любопытством спросил Франческо.
— По-видимому, британский премьер-министр, мистер Питт, получил секретную информацию, что Франция может объявить войну Австрии. Он боится, что, если это произойдет, наша независимость окажется под угрозой. Лично я считаю, что это предположение довольно нелепо!
— Конечно, нелепо, — согласился Франческо. — а что думает Синъория?
Он имел в виду Совет Десяти, Консилъо дей Дъечи, возможно, самый важный орган в правительстве.
— Они согласны со мной, что мистер Питт излишне встревожен положением во Франции. Там может произойти революция, но это еще не значит, что они начнут войну.
— Разумеется, нет! — воскликнул Франческо. — А кроме того, даже если такая катастрофа и случится, наша независимость может быть выгодна обеим сторонам.
— Именно этот довод я и привел герцогу, — сказал дож.
— Ты мог бы добавить, что у нас нет возможности ни с кем сражаться, — заметил Франческо.
Он встал из-за стола и беспокойно заходил по комнате.
— Это унизительно, папа. Когда-то мы были великой державой. Мы правили на море, и одно имя Венеции вызывало образ победы!
— Это было в пятнадцатом веке, — охладил его дож, — но в 1540 году мы потеряли четырнадцать наших островов в Греческом архипелаге. Тридцать один год спустя султан отнял у нас Кипр, а в 1645 — Кандию. Теперь у Республики не осталось ничего, кроме прибрежных областей Истрии и Далматии.
Он помолчал и с горечью добавил:
— Десять лет назад мой предшественник сказал Большому Совету: «У нас нет ни сухопутных сил, ни морских сил, ни союзников».
— Ладно, что толку жалеть о прошлом, — резко сказал Франческо. — Но одно совершенно ясно, и ты можешь сказать это герцогу. Мы не в состоянии воевать и не собираемся этого делать! А теперь давай поговорим о более приятных вещах.
Франческо снова сел за стол, и дож показал Катерине, которая слушала их стоя, чтобы она тоже села.
Девушка неслышно опустилась на высокий бархатный стул рядом с дедом.
Она уже позавтракала у себя в спальне и решила, что ее дядя тоже успел позавтракать, потому что сейчас он взял только большой персик с золотого блюда в центре стола.
— А знаешь, — усмехнулся Франческо, очищая персик золотым ножом, украшенным драгоценными камнями, — что-то я сомневаюсь, будет ли благородный герцог так убедителен в своей речи нынче утром.
— Почему нет? — спросил дож.
— Потому что он провел эту ночь с Дзанеттой Тамьяццо.
— У него хороший вкус, — заметил дож. — Она очень красивая женщина.
— Похоже, они старые друзья, — сообщил Франческо. — Я был там, когда он прибыл, и Дзанетта прогнала меня и несколько других аристократов, как будто мы лакеи, которые ей больше не нужны!
В его голосе звучало негодование, и Катерина поняла, что Франческо задет оказанным герцогу предпочтением.
Девушка слушала внимательно, догадываясь, что её дед и дядя говорят так откровенно при ней, потому что не воспринимают ее всерьез.
— В том, что касается женщин, герцог явно Казанова, — продолжал Франческо. — Кажется, я уже говорил тебе, папа, что он привез с собой на яхте любовницу. Ее зовут Одетта, и австрийский посол не отходил от нее весь вечер.
— Где ты их видел?
— На приеме в каза Доффино[3]. Там было очень забавно. Женщины собрались весьма выдающиеся.
По дожа, как будто, мало интересовали сплетни сына, и Франческо, не доев персик, встал.
— У меня встреча, отец, так что оставляю тебя с Катериной. Жаль, что она так мало может участвовать в карнавале. Но на следующий год она будет замужем, и все будет совсем иначе.
— Как раз об этом я и хотел с ней поговорить, — сказал дож.
— Тогда я ухожу, — Франческо улыбнулся и не спеша вышел из салона.
Катерина вопросительно посмотрела на деда.
— У меня для тебя хорошие новости, дитя мое, — объявил тот, — очень хорошие новости.
— Какие, дедушка? — беспокойно спросила Катерина.
— Я устроил твой брак. Катерина сжала руки на коленях.
Этот нервный, судорожный жест означал, что она полностью владеет собой и думает, прежде чем сказать.
— С… кем? — выговорила она после минутного молчания.
— С маркизом Соранцо.
— С тем… стариком… который обедал у нас… три дня назад? — не веря своим ушам воскликнула девушка.
— Думаю, я должен разъяснить тебе, Катерина, — медленно сказал дож, — что мне было непросто найти тебе мужа.
— Я… понимаю, — тихо вымолвила его внучка.
— Когда твой отец оставил нашу семью, чтобы жениться на твоей матери, и он сам, и все его будущие потомки потеряли право на принадлежность к аристократии.
— Папа объяснил мне это много лет назад, — сказала девушка. — В Англии, конечно, все по-другому.
— Совсем по-другому, — резко согласился дож. — Английскому пэру нисколько не хуже от того, что он отдаст свою руку крестьянке, но в Самой Безмятежной Республике патриций, вступивший в неравный брак, лишает не только своих детей благородного звания, но и самого себя кресла в Большом Совете — Мадджор Консилъо. — Я знаю это, — повторила Катерина.
— Но и твой отец, и твоя мать умерли, — продолжил дож. — Ты моя внучка, и ты приехала в Венецию в то время, когда я занимаю высшую должность в государстве.
Он остановился, словно ожидая, что Катерина скажет что-нибудь, но так как девушка молчала, опустив глаза, дож продолжил:
— Тем не менее, было очень трудно найти кого-нибудь для тебя. Молодые аристократы, чьи имена значатся в «Золотой Книге», хорошо осознают свое знатное положение. Они выбирают себе жену, когда та еще учится в монастырской школе, жену патрицианку, как они сами, и которая принесет большое приданое.
Молчание.
Катерина знала, что ее дед говорит правду. «Золотая Книга», содержащая имена всех аристократических семей, тщательно пересматривалась каждый год.
В Венеции насчитывалось меньше четырех сотен благородных семей, и во всех этих семьях — всего около двадцати пяти сотен мужчин. Для брака аристократа требовалось разрешение Большого Совета, а он редко одобрял союз с женщиной более низкого социального положения.
— Может, мне было бы лучше… не выходить… замуж, — тихо промолвила Катерина.
— Я думал об этой возможности, — сказал дож. — Но, к счастью, ты очень красива, и маркиз — патриций самых голубых кровей и представитель одного из старейших родов Венеции — попросил твоей руки.
— Он… стар… очень стар, — проговорила Катерина, и в ее голосе прозвучало что-то вроде ужаса.
— Я признаю, что маркиз не в первом расцвете молодости, — согласился дож, — но ты, возможно, помнишь слова англичанки, леди Мэри Уортли Монтегю, которая сказала, когда посещала нас: «В этой стране нет стариков ни по платью, ни по галантности!»
Дож улыбнулся, но когда Катерина не ответила, продолжил:
— Маркиз был женат дважды, но ни одна из его жен не подарила ему наследника, к которому перешли бы его титул, его богатство и его огромные поместья вокруг Венеции. Тебе очень повезло, Катерина, что он готов смотреть сквозь пальцы на мезальянс, совершенный в браке твоим отцом, готов забыть, что твоя мать была простолюдинкой, и сделать тебя своей женой.
— Я не могу… выйти за него… дедушка.
Она почти прошептала эти слова, но дож услышал их.
— Я уже объяснил тебе, — строго произнес он, — какая ты счастливая. Ты выйдешь замуж за маркиза и скажи спасибо, что благодаря своему положению я смог устроить такую выгодную партию. Торжественная помолвка состоится сегодня вечером.
С этими словами дож встал из-за стола.
— Но, дедушка… пожалуйста, выслушайте меня… пожалуйста, — взмолилась Катерина.
Но дож, казалось, даже не слышит ее. Он вышел из салона с достоинством, которое было неотъемлемой частью его должности, и Катерина осталась одна, глядя на дверь, которую закрыл за ним лакей.
А потом в отчаянии закрыла лицо руками!
Оставив салон, дож прошел по мозаичному мраморному полу под резными позолоченными потолками туда, где ждала его свита.
Он надел расшитую эмблемами тунику, сверкающую золотом и серебром, и остроконечную корону — драгоценный золотой рог главы Республики.
Во время карнавала и в торжественных случаях появление дожа всегда обставлялось весьма театрально: во главе процессии несли восемь ярких штандартов с гербом Венеции, далее шпи спуги с зажженными свечами и музыканты, трубящие в серебряные трубы.
Людовико Манин сел в свое кресло-носилки из золотой парчи, над его головой подняли парадный балдахин, офицеры в великолепной форме принесли меч в ножнах, и вся процессия направилась по широким коридорам дворца в Зал Большого Совета.
Одиноко посидев какое-то время в салоне для завтраков, Катерина поднялась по лестнице, чтобы найти Анчиллу, жену своего дяди Франческо, которая нравилась ей больше всех других венецианских родственников.
Очень веселая и привлекательная Анчилла Манин была на много лет моложе своего мужа, поэтому Катерина имела больше общего с ней, чем с любой из остальных своих теток.
Лежа в резной и расписной кровати с пологом, — достаточно роскошной и дорогой, что впору принадлежать королеве, — Анчилла выглядела очаровательно на фоне огромных подушек из розового шелка, обшитых бесценным кружевом.
У нее были четкие черты лица, нежная кожа и изысканная элегантность, характерная для венецианских дам. Так же как они и в отличие от французских современниц Анчилла чрезвычайно взыскательно относилась к уходу за своим телом.
Все венецианки любили принимать ванны с добавлением благовоний — мускуса, мирры, впрочем, использовали и травы, например — мяту.
Анчилла пользовалась различными кремами, чтобы смягчать свои маленькие белые руки, а вечером накладывала на лицо модные примочки, сделанные из полосок телятины, вымоченной в молоке.
Она только что допила шоколад и, когда камеристка доложила о приходе Катерины, весело протянула ей руку в перстнях.
— Ты очень рано, Катерина, но я рада видеть тебя.
— Я хочу поговорить с вами, тетя Анчилла.
При этом девушка посмотрела на трех камеристок, которые прибирали комнату и расставляли бесчисленные туалетные принадлежности на туалетном столике, выполняя приказы своей госпожи, следующие один за другим сплошным потоком.
— Это что, секрет? — спросила Анчипла.
— Да, — сказала Катерина, — пожалуйста, уделите мне немного времени.
— Ну конечно, дорогое дитя, — добродушно ответила Анчилла.
Отослав горничных, она сказала:
— Я не тороплюсь и, откровенно говоря, я немного утомлена, потому что вернулась домой почти на рассвете.
— А что вы делали, что пришли так поздно? — спросила Катерина.
Легкая улыбка тронула красные губы ее тети.
— У меня тоже есть свои секреты, Катерина, но эта ночь в лагуне была очень романтичной.
Катерина охотно поверила этому. Она знала, что после балов, концертов, театров, ассамблей и всех прочих развлечений карнавала многие венецианские дамы уходили со своими кавалерами на гондолах.
Скрытые от посторонних глаз в фелъце, закрытой кабинке гондолы, они уплывали далеко на середину лагуны, и кто знает, что происходило там под чарующей луной.
— Так что ты хочешь рассказать? — спросила Анчилла. — Уж не влюбилась ли ты?
— Нет-нет, ничего подобного, — быстро сказала Катерина, — но дедушка только что сообщил мне, что я должна выйти замуж за маркиза Соранцо.
— Значит, папа уговорил-таки его! — воскликнула Анчилла, сжимая свои хорошенькие ручки. — Как замечательно, Катерина! Ах, какая же ты счастливая! Я не верила, что это возможно, но раз все устроено, то это просто чудесно!
— Но я говорила с ним лишь однажды, и он… старый.
Анчилла пожала плечами:
— Ну и что?
— Но я… не люблю его. Как я могу любить человека, который настолько старше меня?
— Любить своего мужа? Анчилла в притворном ужасе развела руками.
— Как ты можешь быть такой буржуазной? Вообразить такое! Мое дорогое дитя, вижу, придется мне объяснить, что брак в Венеции — это только формальность. Мужчина женится, потому что хочет, чтобы его имя и его собственность перешли к его детям.
— Но папа и мама любили друг друга, — прошептала Катерина.
— И что им это дало? — резко возразила Анчилла. — Своей любовью твой отец только испортил себе всю жизнь! Конечно, я никогда не встречалась с ним, но Франческо часто рассказывал мне, как все были шокированы, когда он женился на твоей матери и отрезал себя от семьи и от собственного наследства.
Она посмотрела на лицо Катерины и сказала:
— Но давай не будем говорить об этом, все уже забыто. Ты должна быть счастлива, очень-очень счастлива, что выходишь замуж за такого важного человека! И, конечно, когда ты станешь замужней женщиной, мы выберем тебе чичисбео.
Катерина удивленно посмотрела на тетку, и Анчилле снова пришлось объяснить:
— Ты, должно быть, поняла, хотя и приехала сюда совсем недавно, что каждая леди в Венеции, а по сути, каждая женщина, имеет кавальере сервенте, или чичисбео. Ну, например, ты знаешь, что Паоло — мой чичисбео?
— Я удивлялась, почему он все время с вами, — неловко сказала Катерина.
— Не имеет значения, кто женщина — знатная дама, как я, или богатая горожанка. Никакой дамский дом невозможен без чичисбео.
— А дядя Франческо не против?
— Конечно, не против! Он счел бы верхом вульгарности повсюду появляться со мной, говорить мне комплименты, сопровождать меня на Площадь или шептать ласковые словечки мне на ухо. Анчилпа хихикнула.
— На самом деле Франческо безумно влюблен в мадам дю Каже. Хотя я сомневаюсь, что это увлечение продлится долго.
— А синьор Паоло… вы любите его? — спросила девушка.
Анчилла жеманно рассмеялась.
— Право, Катерина, ты не должна задавать мне такие смущающие вопросы. Паоло — мое второе я; нет ничего, что он не сделал бы для меня: и ленту мне завяжет, и лиф зашнурует, и даже наденет подвязку!
Она вздохнула от удовольствия.
— Но он — кавальере, что значит джентльмен, и никакой муж, даже Франческо, не позволил бы себе показаться настолько глупым, чтобы ревновать к чичисбео.
У Катерины стал совсем несчастный вид.
— И если я… выйду замуж, я должна буду найти… кого-то, кто будет так ухаживать за мной? — спросила она.
— У тебя будет богатый выбор, и уверяю тебя, когда ты станешь женой маркиза, ты найдешь жизнь очень интересной и веселой! Анчилла всплеснула руками.
— Он страшно богат, Катерина, он подарит тебе самые сказочные драгоценности, самые чудесные платья! Он позволит тебе делать все, что ты захочешь. Никогда не забывай поговорки: «седина в бороду, а бес в ребро».
Катерина ничего не сказала, и Анчилла спросила:
— Твоя помолвка сегодня?
— Да, — коротко ответила девушка.
— Тогда мы должны найти тебе новое и очень красивое платье. Знаешь, когда обручается дочь аристократа, дож надевает ей на шею роскошное жемчужное ожерелье, которое она должна носить в течение года после свадьбы.
Анчилла выжидательно посмотрела на Катерину, но так как девушка молчала, пояснила:
— Ожерелье — это подарок ее родителей, но в твоем случае жемчуг даст твой дедушка.
Катерина прошептала, как она благодарна, и ее тетя продолжила:
— Жених подарит тебе кольцо, называемое рикордино, а еще у тебя будет Свадебная корона.
— Что это?
— Вуаль ты наденешь завтра, на венчание, а сегодня вечером будешь в огромной тиаре. Она сделана в виде цветочного венка из алмазов и жемчуга.
С завистью в глазах Анчилла добавила:
— Ах, как бы я хотела поносить ее! Это одно из Сокровищ Дожей. Алмазы огромные, а жемчужины не меньше голубиного яйца!
Анчилла позвонила в золотой колокольчик, и горничные тотчас вернулись в комнату.
— Мне нужна портниха, парикмахер, модистка, перчаточница и торговец веерами. Велите всем им немедленно прийти сюда.
Горничные присели в реверансе и бросились выполнять приказ своей госпожи.
— Мы собираемся потратить кучу денег, малышка Катерина, — с ликованием воскликнула ее тетя, — и когда придет Паоло, — а он должен прийти с минуты на минуту, — он посоветует нам, что выбрать. У Паоло самый безупречный вкус, а сегодня вечером на помолвке ты должна ослепить всех своей красотой — и, конечно, своими драгоценностями.
Весь остальной день Катерине казалось, что она лишилась собственной воли и стала марионеткой, которую наряжают и украшают в угоду тем, кто тянет за ниточки.
Синьор Паоло, чичисбео ее тети, с охотой взялся помогать им. Но Катерине он не понравился.
Было в нем что-то женское. Разве стал бы настоящий мужчина уделять столько внимания положению мушки на подбородке дамы или тратить почти час, выбирая кружевные веера для ее приданого?
В то же время синьор Паоло был готов удовлетворить малейшую прихоть Анчиллы. Он пользовался всеми возможностями говорить ей комплименты и подносить ее белую ручку к своим губам.
«Неужели я была бы счастлива с человеком, который не делает ничего полезного, а только день за днем расточает комплименты да изрекает банальности?» — спросила себя Катерина.
Она поймала себя на том, что думает о герцоге, как он спорит с Коллегией, сообщает им об опасениях мистера Питта по поводу равновесия сил в Европе, и находит их, как предсказал Франческо, глухими к его предостережению и непреклонными к его мольбам.
К вечеру, подумала Катерина, герцог поймет, что его миссия провалилась, и будет готов вернуться в Лондон.
При мысли об оставленной ею Англии, где она так счастливо жила почти восемнадцать лет своей жизни, девушка забыла о болтовне и суете вокруг нее.
Для нее вдруг словно перестали существовать и платье, которое подгоняла по ней портниха со своими помощницами, и парикмахер, завивающий и укладывающий ее золотые волосы, и непрекращающиеся увещевания ее тети полюбоваться Свадебной короной, которую принесли в Катеринину спальню, чтобы девушка посмотрела.
Да, это было изумительное ювелирное изделие. На солнце, льющемся в комнату через большие окна Дворца, алмазы сверкали почти ослепляюще, а жемчужины казались такими же полупрозрачными, как легкая дымка, висящая над лагуной.
Но Катерина смотрела на корону, а видела только старое, морщинистое лицо маркиза.
Сам по себе невысокого роста, он казался девушке просто гномом по сравнению с рослыми англичанами, к которым она привыкла.
Маркиз был внимателен к ней за званым обедом у дедушки, и Катерина подумала тогда, что с его стороны очень любезно потратить столько времени на разговоры с юной девушкой, с которой он, скорей всего, не имеет ничего общего.
Катерина надеялась, что маркиз расскажет ей много интересного об истории Венеции, ведь он настолько старше ее!
Но старик только передал самые последние сплетни о людях, которых она не знала, и чьи имена были для нее пустым звуком, не имеющим ни смысла, ни значения.
Он довольно ехидно посмеялся над скандалом, касающемся жены одного из Совета Десяти, и крайне клеветнически, — насчет этого у девушки не возникло сомнений, — отозвался о неком молодом мужчине, который вызвал его неприязнь.
Проведя час в обществе маркиза, Катерина пришла к выводу, что он ей не нравится, и после обеда ухитрилась избежать общения с ним, хотя видела, что старик смотрит на нее с другого конца комнаты, и подозревала, что он не прочь еще поговорить.
А теперь она должна выйти за него замуж!
Нет, это неправда, подумала Катерина. Но прожив три недели в Венеции, она узнала, что брак для девушки абсолютно необходим.
Долгом каждого отца и каждой матери было найти приемлемую партию для своих детей, а особенно для дочерей.
Образование девочек доставляло очень мало хлопот. Девушки выходили из монастырской школы только для брака, и поскольку вопроса о любви не стояло, почти сразу, как церемония заканчивалась, пускались в светскую жизнь.
Но незамужняя женщина была обузой, досадой, лишним ртом, воплощением неудачи со стороны ее родителей.
Помолвка, как поняла Катерина, являлась по-настоящему волнующим событием, предшествующим свадебной церемонии.
Сама свадьба проходила не так пышно, хотя в ее случае, так как она должна венчаться во Дворце Дожей, церемония будет более официальной и намного более великолепной, чем большинство других свадеб в Венеции.
— Думаю, сегодня вечером ты уже сможешь выбрать себе чичисбео, — говорила Анчилла. — Венеция будет знать о твоей помолвке, и все самые достойные и интересные мужчины придут сюда, чтобы посмотреть на тебя.
— А посмотрев раз, посмотрят снова! — возгласил Паоло, манерно всплескивая руками.
— Это верно, — согласилась Анчилла. — Твое платье выглядит потрясающе, Катерина, и когда я смотрю на тебя, то не могу понять, почему я, истинная венецианка, родилась не с золотыми волосами, а с черными.
— Черными, как вороново крыло, — воскликнул Паоло, — и столь же прекрасными!
Катерина думала, что тетя посмеется над его театральными манерами, но Анчилла только жеманно взмахнула ресницами.
«Неужели и мне придется вести себя так день за днем? — спросила себя Катерина. — Да я бы возненавидела человека, который ждет, что я отвечу на подобную банальность».
Ей вдруг стало тошно от всей этой процедуры, от тети с ее чичисбео, от суетящихся вокруг слуг, от мысли о ждущем ее старом маркизе и молодых мужчинах Венеции, прихорашивающихся, чтобы привлечь ее внимание!
— Я ненавижу их, я ненавижу этот брак! — страстно прошептала девушка.
С трудом она вырвалась от них и убежала из спальни, чтобы хоть немного побыть одной.
Но попробуйте найти уединенное место во Дворце Дожей, где, кажется, все комнаты заняты либо теми, кто живет здесь, либо людьми, ищущими аудиенции у дожа или его свиты.
Словно интуитивно почувствовав, где она найдет покой и минутку, чтобы собраться с мыслями, Катерина направилась в библиотеку.
Великолепно украшенная, она была не такая большая, как Либрериа веккъя[4], расположенная напротив, через маленькую площадь, но все же очень внушительная.
Девушка уже видела ее и знала, что, когда у нее появится время, она найдет, что почитать. В одном Катерина не сомневалась: у нее никогда не будет недостатка в книгах.
Она не ошиблась, думая, что здесь никого не будет. Только старик-библиотекарь дремал в углу, а в воздухе стоял запах пыли, кожи и старости, неизбежный, когда книги хранятся в течение столетий.
Катерина прошла вдоль стены, глядя на великолепно переплетенные тома.
«Столько мудрости! Столько истории! — подумала она. — Но для венецианцев это ничего не значит! Все, чего они хотят, — это смеяться и наслаждаться любовью».
Девушка вздохнула.
«Неудивительно, — мысленно сказала она себе, — что они утратили свое величие, что Венеция больше не морская держава! Им теперь важнее решать, где женщине носить мушку, нежели править миром!»
Выражение ее лица стало презрительным.
— Они заслуживают быть побежденными! — произнесла Катерина вслух.
И неожиданно поймала себя на том, что думает о нарциссах, цветущих словно золотой ковер вокруг дома герцога или горящих как золотые трубы под кустами в Сент-Джеймс-парк.
По серебряной глади пруда там плавают утки, разведенные Карлом II, а вдалеке видны шпили и крыши Уайтхолла! А превыше всего этого — ощущение безопасности, такое английское и совсем-совсем не венецианское.
Катерина всхлипнула.
— Ах, папа, ну почему ты умер и оставил меня одну? — прошептала она. — Как я буду жить здесь всю жизнь со стариком, которому только и нужно, чтобы я подарила ему сына, и развлекаться с чичисбео, который будет говорить мне слащавые и глупые комплименты?
Катерина сделала книксен, здороваясь с дедом, и прошла по роскошному ковру салона к столику у окна, за которым завтракал дож.
Людовико Манин прекрасно выглядел для своих лет, и улыбка, которой он наградил внучку, показала, что в молодости он был неотразимо обаятелен.
Несмотря на свое высокое положение, ибо как глава Республики он был монархом, Людовико Манин по-прежнему обращал внимание на хорошеньких женщин.
Он с удовольствием посмотрел на Катерину, отмечая, что бледно-зеленое платье выгодно оттеняет рыжее золото ее волос, типично венецианских. Однако в противоречии с остальным в ее внешности были голубые глаза, создающие поразительный контраст с волосами, и эти голубые глаза ни на минуту не позволяли родственникам девушки забыть о ее английской крови.
— Я должен кое-что сказать тебе, Катерина, — начал дож, но только девушка приготовилась внимательно слушать, как их прервали.
Франческо Манин вошел в комнату, и при виде дяди у Катерины как обычно сжалось сердце — так он был похож на ее отца.
— Доброе утро, папа, доброе утро, Катерина, — сказал Франческо. — Превосходный день для карнавала, но в это время года все дни превосходны.
Поцеловав Катерину в щеку, он уселся за стол рядом с отцом.
— Это правда, папа, что ты созвал заседание Коллегии на это утро?
— Да, правда, — ответил дож, — и сенаторы крайне раздражены, что должны отказаться от увеселений карнавала, чтобы опять выслушивать герцога Мелфорда с его поучениями, которые я лично нахожу на редкость скучными.
— Поучениями? — воскликнул Франческо. — Да кто ему дал право вас поучать!
— Ну, возможно, я несколько преувеличил, — улыбнулся дож. — Пожалуй, он не столько поучает, сколько предупреждает, и я бы даже сказал, умоляет.
— О чем? — с любопытством спросил Франческо.
— По-видимому, британский премьер-министр, мистер Питт, получил секретную информацию, что Франция может объявить войну Австрии. Он боится, что, если это произойдет, наша независимость окажется под угрозой. Лично я считаю, что это предположение довольно нелепо!
— Конечно, нелепо, — согласился Франческо. — а что думает Синъория?
Он имел в виду Совет Десяти, Консилъо дей Дъечи, возможно, самый важный орган в правительстве.
— Они согласны со мной, что мистер Питт излишне встревожен положением во Франции. Там может произойти революция, но это еще не значит, что они начнут войну.
— Разумеется, нет! — воскликнул Франческо. — А кроме того, даже если такая катастрофа и случится, наша независимость может быть выгодна обеим сторонам.
— Именно этот довод я и привел герцогу, — сказал дож.
— Ты мог бы добавить, что у нас нет возможности ни с кем сражаться, — заметил Франческо.
Он встал из-за стола и беспокойно заходил по комнате.
— Это унизительно, папа. Когда-то мы были великой державой. Мы правили на море, и одно имя Венеции вызывало образ победы!
— Это было в пятнадцатом веке, — охладил его дож, — но в 1540 году мы потеряли четырнадцать наших островов в Греческом архипелаге. Тридцать один год спустя султан отнял у нас Кипр, а в 1645 — Кандию. Теперь у Республики не осталось ничего, кроме прибрежных областей Истрии и Далматии.
Он помолчал и с горечью добавил:
— Десять лет назад мой предшественник сказал Большому Совету: «У нас нет ни сухопутных сил, ни морских сил, ни союзников».
— Ладно, что толку жалеть о прошлом, — резко сказал Франческо. — Но одно совершенно ясно, и ты можешь сказать это герцогу. Мы не в состоянии воевать и не собираемся этого делать! А теперь давай поговорим о более приятных вещах.
Франческо снова сел за стол, и дож показал Катерине, которая слушала их стоя, чтобы она тоже села.
Девушка неслышно опустилась на высокий бархатный стул рядом с дедом.
Она уже позавтракала у себя в спальне и решила, что ее дядя тоже успел позавтракать, потому что сейчас он взял только большой персик с золотого блюда в центре стола.
— А знаешь, — усмехнулся Франческо, очищая персик золотым ножом, украшенным драгоценными камнями, — что-то я сомневаюсь, будет ли благородный герцог так убедителен в своей речи нынче утром.
— Почему нет? — спросил дож.
— Потому что он провел эту ночь с Дзанеттой Тамьяццо.
— У него хороший вкус, — заметил дож. — Она очень красивая женщина.
— Похоже, они старые друзья, — сообщил Франческо. — Я был там, когда он прибыл, и Дзанетта прогнала меня и несколько других аристократов, как будто мы лакеи, которые ей больше не нужны!
В его голосе звучало негодование, и Катерина поняла, что Франческо задет оказанным герцогу предпочтением.
Девушка слушала внимательно, догадываясь, что её дед и дядя говорят так откровенно при ней, потому что не воспринимают ее всерьез.
— В том, что касается женщин, герцог явно Казанова, — продолжал Франческо. — Кажется, я уже говорил тебе, папа, что он привез с собой на яхте любовницу. Ее зовут Одетта, и австрийский посол не отходил от нее весь вечер.
— Где ты их видел?
— На приеме в каза Доффино[3]. Там было очень забавно. Женщины собрались весьма выдающиеся.
По дожа, как будто, мало интересовали сплетни сына, и Франческо, не доев персик, встал.
— У меня встреча, отец, так что оставляю тебя с Катериной. Жаль, что она так мало может участвовать в карнавале. Но на следующий год она будет замужем, и все будет совсем иначе.
— Как раз об этом я и хотел с ней поговорить, — сказал дож.
— Тогда я ухожу, — Франческо улыбнулся и не спеша вышел из салона.
Катерина вопросительно посмотрела на деда.
— У меня для тебя хорошие новости, дитя мое, — объявил тот, — очень хорошие новости.
— Какие, дедушка? — беспокойно спросила Катерина.
— Я устроил твой брак. Катерина сжала руки на коленях.
Этот нервный, судорожный жест означал, что она полностью владеет собой и думает, прежде чем сказать.
— С… кем? — выговорила она после минутного молчания.
— С маркизом Соранцо.
— С тем… стариком… который обедал у нас… три дня назад? — не веря своим ушам воскликнула девушка.
— Думаю, я должен разъяснить тебе, Катерина, — медленно сказал дож, — что мне было непросто найти тебе мужа.
— Я… понимаю, — тихо вымолвила его внучка.
— Когда твой отец оставил нашу семью, чтобы жениться на твоей матери, и он сам, и все его будущие потомки потеряли право на принадлежность к аристократии.
— Папа объяснил мне это много лет назад, — сказала девушка. — В Англии, конечно, все по-другому.
— Совсем по-другому, — резко согласился дож. — Английскому пэру нисколько не хуже от того, что он отдаст свою руку крестьянке, но в Самой Безмятежной Республике патриций, вступивший в неравный брак, лишает не только своих детей благородного звания, но и самого себя кресла в Большом Совете — Мадджор Консилъо. — Я знаю это, — повторила Катерина.
— Но и твой отец, и твоя мать умерли, — продолжил дож. — Ты моя внучка, и ты приехала в Венецию в то время, когда я занимаю высшую должность в государстве.
Он остановился, словно ожидая, что Катерина скажет что-нибудь, но так как девушка молчала, опустив глаза, дож продолжил:
— Тем не менее, было очень трудно найти кого-нибудь для тебя. Молодые аристократы, чьи имена значатся в «Золотой Книге», хорошо осознают свое знатное положение. Они выбирают себе жену, когда та еще учится в монастырской школе, жену патрицианку, как они сами, и которая принесет большое приданое.
Молчание.
Катерина знала, что ее дед говорит правду. «Золотая Книга», содержащая имена всех аристократических семей, тщательно пересматривалась каждый год.
В Венеции насчитывалось меньше четырех сотен благородных семей, и во всех этих семьях — всего около двадцати пяти сотен мужчин. Для брака аристократа требовалось разрешение Большого Совета, а он редко одобрял союз с женщиной более низкого социального положения.
— Может, мне было бы лучше… не выходить… замуж, — тихо промолвила Катерина.
— Я думал об этой возможности, — сказал дож. — Но, к счастью, ты очень красива, и маркиз — патриций самых голубых кровей и представитель одного из старейших родов Венеции — попросил твоей руки.
— Он… стар… очень стар, — проговорила Катерина, и в ее голосе прозвучало что-то вроде ужаса.
— Я признаю, что маркиз не в первом расцвете молодости, — согласился дож, — но ты, возможно, помнишь слова англичанки, леди Мэри Уортли Монтегю, которая сказала, когда посещала нас: «В этой стране нет стариков ни по платью, ни по галантности!»
Дож улыбнулся, но когда Катерина не ответила, продолжил:
— Маркиз был женат дважды, но ни одна из его жен не подарила ему наследника, к которому перешли бы его титул, его богатство и его огромные поместья вокруг Венеции. Тебе очень повезло, Катерина, что он готов смотреть сквозь пальцы на мезальянс, совершенный в браке твоим отцом, готов забыть, что твоя мать была простолюдинкой, и сделать тебя своей женой.
— Я не могу… выйти за него… дедушка.
Она почти прошептала эти слова, но дож услышал их.
— Я уже объяснил тебе, — строго произнес он, — какая ты счастливая. Ты выйдешь замуж за маркиза и скажи спасибо, что благодаря своему положению я смог устроить такую выгодную партию. Торжественная помолвка состоится сегодня вечером.
С этими словами дож встал из-за стола.
— Но, дедушка… пожалуйста, выслушайте меня… пожалуйста, — взмолилась Катерина.
Но дож, казалось, даже не слышит ее. Он вышел из салона с достоинством, которое было неотъемлемой частью его должности, и Катерина осталась одна, глядя на дверь, которую закрыл за ним лакей.
А потом в отчаянии закрыла лицо руками!
Оставив салон, дож прошел по мозаичному мраморному полу под резными позолоченными потолками туда, где ждала его свита.
Он надел расшитую эмблемами тунику, сверкающую золотом и серебром, и остроконечную корону — драгоценный золотой рог главы Республики.
Во время карнавала и в торжественных случаях появление дожа всегда обставлялось весьма театрально: во главе процессии несли восемь ярких штандартов с гербом Венеции, далее шпи спуги с зажженными свечами и музыканты, трубящие в серебряные трубы.
Людовико Манин сел в свое кресло-носилки из золотой парчи, над его головой подняли парадный балдахин, офицеры в великолепной форме принесли меч в ножнах, и вся процессия направилась по широким коридорам дворца в Зал Большого Совета.
Одиноко посидев какое-то время в салоне для завтраков, Катерина поднялась по лестнице, чтобы найти Анчиллу, жену своего дяди Франческо, которая нравилась ей больше всех других венецианских родственников.
Очень веселая и привлекательная Анчилла Манин была на много лет моложе своего мужа, поэтому Катерина имела больше общего с ней, чем с любой из остальных своих теток.
Лежа в резной и расписной кровати с пологом, — достаточно роскошной и дорогой, что впору принадлежать королеве, — Анчилла выглядела очаровательно на фоне огромных подушек из розового шелка, обшитых бесценным кружевом.
У нее были четкие черты лица, нежная кожа и изысканная элегантность, характерная для венецианских дам. Так же как они и в отличие от французских современниц Анчилла чрезвычайно взыскательно относилась к уходу за своим телом.
Все венецианки любили принимать ванны с добавлением благовоний — мускуса, мирры, впрочем, использовали и травы, например — мяту.
Анчилла пользовалась различными кремами, чтобы смягчать свои маленькие белые руки, а вечером накладывала на лицо модные примочки, сделанные из полосок телятины, вымоченной в молоке.
Она только что допила шоколад и, когда камеристка доложила о приходе Катерины, весело протянула ей руку в перстнях.
— Ты очень рано, Катерина, но я рада видеть тебя.
— Я хочу поговорить с вами, тетя Анчилла.
При этом девушка посмотрела на трех камеристок, которые прибирали комнату и расставляли бесчисленные туалетные принадлежности на туалетном столике, выполняя приказы своей госпожи, следующие один за другим сплошным потоком.
— Это что, секрет? — спросила Анчипла.
— Да, — сказала Катерина, — пожалуйста, уделите мне немного времени.
— Ну конечно, дорогое дитя, — добродушно ответила Анчилла.
Отослав горничных, она сказала:
— Я не тороплюсь и, откровенно говоря, я немного утомлена, потому что вернулась домой почти на рассвете.
— А что вы делали, что пришли так поздно? — спросила Катерина.
Легкая улыбка тронула красные губы ее тети.
— У меня тоже есть свои секреты, Катерина, но эта ночь в лагуне была очень романтичной.
Катерина охотно поверила этому. Она знала, что после балов, концертов, театров, ассамблей и всех прочих развлечений карнавала многие венецианские дамы уходили со своими кавалерами на гондолах.
Скрытые от посторонних глаз в фелъце, закрытой кабинке гондолы, они уплывали далеко на середину лагуны, и кто знает, что происходило там под чарующей луной.
— Так что ты хочешь рассказать? — спросила Анчилла. — Уж не влюбилась ли ты?
— Нет-нет, ничего подобного, — быстро сказала Катерина, — но дедушка только что сообщил мне, что я должна выйти замуж за маркиза Соранцо.
— Значит, папа уговорил-таки его! — воскликнула Анчилла, сжимая свои хорошенькие ручки. — Как замечательно, Катерина! Ах, какая же ты счастливая! Я не верила, что это возможно, но раз все устроено, то это просто чудесно!
— Но я говорила с ним лишь однажды, и он… старый.
Анчилла пожала плечами:
— Ну и что?
— Но я… не люблю его. Как я могу любить человека, который настолько старше меня?
— Любить своего мужа? Анчилла в притворном ужасе развела руками.
— Как ты можешь быть такой буржуазной? Вообразить такое! Мое дорогое дитя, вижу, придется мне объяснить, что брак в Венеции — это только формальность. Мужчина женится, потому что хочет, чтобы его имя и его собственность перешли к его детям.
— Но папа и мама любили друг друга, — прошептала Катерина.
— И что им это дало? — резко возразила Анчилла. — Своей любовью твой отец только испортил себе всю жизнь! Конечно, я никогда не встречалась с ним, но Франческо часто рассказывал мне, как все были шокированы, когда он женился на твоей матери и отрезал себя от семьи и от собственного наследства.
Она посмотрела на лицо Катерины и сказала:
— Но давай не будем говорить об этом, все уже забыто. Ты должна быть счастлива, очень-очень счастлива, что выходишь замуж за такого важного человека! И, конечно, когда ты станешь замужней женщиной, мы выберем тебе чичисбео.
Катерина удивленно посмотрела на тетку, и Анчилле снова пришлось объяснить:
— Ты, должно быть, поняла, хотя и приехала сюда совсем недавно, что каждая леди в Венеции, а по сути, каждая женщина, имеет кавальере сервенте, или чичисбео. Ну, например, ты знаешь, что Паоло — мой чичисбео?
— Я удивлялась, почему он все время с вами, — неловко сказала Катерина.
— Не имеет значения, кто женщина — знатная дама, как я, или богатая горожанка. Никакой дамский дом невозможен без чичисбео.
— А дядя Франческо не против?
— Конечно, не против! Он счел бы верхом вульгарности повсюду появляться со мной, говорить мне комплименты, сопровождать меня на Площадь или шептать ласковые словечки мне на ухо. Анчилпа хихикнула.
— На самом деле Франческо безумно влюблен в мадам дю Каже. Хотя я сомневаюсь, что это увлечение продлится долго.
— А синьор Паоло… вы любите его? — спросила девушка.
Анчилла жеманно рассмеялась.
— Право, Катерина, ты не должна задавать мне такие смущающие вопросы. Паоло — мое второе я; нет ничего, что он не сделал бы для меня: и ленту мне завяжет, и лиф зашнурует, и даже наденет подвязку!
Она вздохнула от удовольствия.
— Но он — кавальере, что значит джентльмен, и никакой муж, даже Франческо, не позволил бы себе показаться настолько глупым, чтобы ревновать к чичисбео.
У Катерины стал совсем несчастный вид.
— И если я… выйду замуж, я должна буду найти… кого-то, кто будет так ухаживать за мной? — спросила она.
— У тебя будет богатый выбор, и уверяю тебя, когда ты станешь женой маркиза, ты найдешь жизнь очень интересной и веселой! Анчилла всплеснула руками.
— Он страшно богат, Катерина, он подарит тебе самые сказочные драгоценности, самые чудесные платья! Он позволит тебе делать все, что ты захочешь. Никогда не забывай поговорки: «седина в бороду, а бес в ребро».
Катерина ничего не сказала, и Анчилла спросила:
— Твоя помолвка сегодня?
— Да, — коротко ответила девушка.
— Тогда мы должны найти тебе новое и очень красивое платье. Знаешь, когда обручается дочь аристократа, дож надевает ей на шею роскошное жемчужное ожерелье, которое она должна носить в течение года после свадьбы.
Анчилла выжидательно посмотрела на Катерину, но так как девушка молчала, пояснила:
— Ожерелье — это подарок ее родителей, но в твоем случае жемчуг даст твой дедушка.
Катерина прошептала, как она благодарна, и ее тетя продолжила:
— Жених подарит тебе кольцо, называемое рикордино, а еще у тебя будет Свадебная корона.
— Что это?
— Вуаль ты наденешь завтра, на венчание, а сегодня вечером будешь в огромной тиаре. Она сделана в виде цветочного венка из алмазов и жемчуга.
С завистью в глазах Анчилла добавила:
— Ах, как бы я хотела поносить ее! Это одно из Сокровищ Дожей. Алмазы огромные, а жемчужины не меньше голубиного яйца!
Анчилла позвонила в золотой колокольчик, и горничные тотчас вернулись в комнату.
— Мне нужна портниха, парикмахер, модистка, перчаточница и торговец веерами. Велите всем им немедленно прийти сюда.
Горничные присели в реверансе и бросились выполнять приказ своей госпожи.
— Мы собираемся потратить кучу денег, малышка Катерина, — с ликованием воскликнула ее тетя, — и когда придет Паоло, — а он должен прийти с минуты на минуту, — он посоветует нам, что выбрать. У Паоло самый безупречный вкус, а сегодня вечером на помолвке ты должна ослепить всех своей красотой — и, конечно, своими драгоценностями.
Весь остальной день Катерине казалось, что она лишилась собственной воли и стала марионеткой, которую наряжают и украшают в угоду тем, кто тянет за ниточки.
Синьор Паоло, чичисбео ее тети, с охотой взялся помогать им. Но Катерине он не понравился.
Было в нем что-то женское. Разве стал бы настоящий мужчина уделять столько внимания положению мушки на подбородке дамы или тратить почти час, выбирая кружевные веера для ее приданого?
В то же время синьор Паоло был готов удовлетворить малейшую прихоть Анчиллы. Он пользовался всеми возможностями говорить ей комплименты и подносить ее белую ручку к своим губам.
«Неужели я была бы счастлива с человеком, который не делает ничего полезного, а только день за днем расточает комплименты да изрекает банальности?» — спросила себя Катерина.
Она поймала себя на том, что думает о герцоге, как он спорит с Коллегией, сообщает им об опасениях мистера Питта по поводу равновесия сил в Европе, и находит их, как предсказал Франческо, глухими к его предостережению и непреклонными к его мольбам.
К вечеру, подумала Катерина, герцог поймет, что его миссия провалилась, и будет готов вернуться в Лондон.
При мысли об оставленной ею Англии, где она так счастливо жила почти восемнадцать лет своей жизни, девушка забыла о болтовне и суете вокруг нее.
Для нее вдруг словно перестали существовать и платье, которое подгоняла по ней портниха со своими помощницами, и парикмахер, завивающий и укладывающий ее золотые волосы, и непрекращающиеся увещевания ее тети полюбоваться Свадебной короной, которую принесли в Катеринину спальню, чтобы девушка посмотрела.
Да, это было изумительное ювелирное изделие. На солнце, льющемся в комнату через большие окна Дворца, алмазы сверкали почти ослепляюще, а жемчужины казались такими же полупрозрачными, как легкая дымка, висящая над лагуной.
Но Катерина смотрела на корону, а видела только старое, морщинистое лицо маркиза.
Сам по себе невысокого роста, он казался девушке просто гномом по сравнению с рослыми англичанами, к которым она привыкла.
Маркиз был внимателен к ней за званым обедом у дедушки, и Катерина подумала тогда, что с его стороны очень любезно потратить столько времени на разговоры с юной девушкой, с которой он, скорей всего, не имеет ничего общего.
Катерина надеялась, что маркиз расскажет ей много интересного об истории Венеции, ведь он настолько старше ее!
Но старик только передал самые последние сплетни о людях, которых она не знала, и чьи имена были для нее пустым звуком, не имеющим ни смысла, ни значения.
Он довольно ехидно посмеялся над скандалом, касающемся жены одного из Совета Десяти, и крайне клеветнически, — насчет этого у девушки не возникло сомнений, — отозвался о неком молодом мужчине, который вызвал его неприязнь.
Проведя час в обществе маркиза, Катерина пришла к выводу, что он ей не нравится, и после обеда ухитрилась избежать общения с ним, хотя видела, что старик смотрит на нее с другого конца комнаты, и подозревала, что он не прочь еще поговорить.
А теперь она должна выйти за него замуж!
Нет, это неправда, подумала Катерина. Но прожив три недели в Венеции, она узнала, что брак для девушки абсолютно необходим.
Долгом каждого отца и каждой матери было найти приемлемую партию для своих детей, а особенно для дочерей.
Образование девочек доставляло очень мало хлопот. Девушки выходили из монастырской школы только для брака, и поскольку вопроса о любви не стояло, почти сразу, как церемония заканчивалась, пускались в светскую жизнь.
Но незамужняя женщина была обузой, досадой, лишним ртом, воплощением неудачи со стороны ее родителей.
Помолвка, как поняла Катерина, являлась по-настоящему волнующим событием, предшествующим свадебной церемонии.
Сама свадьба проходила не так пышно, хотя в ее случае, так как она должна венчаться во Дворце Дожей, церемония будет более официальной и намного более великолепной, чем большинство других свадеб в Венеции.
— Думаю, сегодня вечером ты уже сможешь выбрать себе чичисбео, — говорила Анчилла. — Венеция будет знать о твоей помолвке, и все самые достойные и интересные мужчины придут сюда, чтобы посмотреть на тебя.
— А посмотрев раз, посмотрят снова! — возгласил Паоло, манерно всплескивая руками.
— Это верно, — согласилась Анчилла. — Твое платье выглядит потрясающе, Катерина, и когда я смотрю на тебя, то не могу понять, почему я, истинная венецианка, родилась не с золотыми волосами, а с черными.
— Черными, как вороново крыло, — воскликнул Паоло, — и столь же прекрасными!
Катерина думала, что тетя посмеется над его театральными манерами, но Анчилла только жеманно взмахнула ресницами.
«Неужели и мне придется вести себя так день за днем? — спросила себя Катерина. — Да я бы возненавидела человека, который ждет, что я отвечу на подобную банальность».
Ей вдруг стало тошно от всей этой процедуры, от тети с ее чичисбео, от суетящихся вокруг слуг, от мысли о ждущем ее старом маркизе и молодых мужчинах Венеции, прихорашивающихся, чтобы привлечь ее внимание!
— Я ненавижу их, я ненавижу этот брак! — страстно прошептала девушка.
С трудом она вырвалась от них и убежала из спальни, чтобы хоть немного побыть одной.
Но попробуйте найти уединенное место во Дворце Дожей, где, кажется, все комнаты заняты либо теми, кто живет здесь, либо людьми, ищущими аудиенции у дожа или его свиты.
Словно интуитивно почувствовав, где она найдет покой и минутку, чтобы собраться с мыслями, Катерина направилась в библиотеку.
Великолепно украшенная, она была не такая большая, как Либрериа веккъя[4], расположенная напротив, через маленькую площадь, но все же очень внушительная.
Девушка уже видела ее и знала, что, когда у нее появится время, она найдет, что почитать. В одном Катерина не сомневалась: у нее никогда не будет недостатка в книгах.
Она не ошиблась, думая, что здесь никого не будет. Только старик-библиотекарь дремал в углу, а в воздухе стоял запах пыли, кожи и старости, неизбежный, когда книги хранятся в течение столетий.
Катерина прошла вдоль стены, глядя на великолепно переплетенные тома.
«Столько мудрости! Столько истории! — подумала она. — Но для венецианцев это ничего не значит! Все, чего они хотят, — это смеяться и наслаждаться любовью».
Девушка вздохнула.
«Неудивительно, — мысленно сказала она себе, — что они утратили свое величие, что Венеция больше не морская держава! Им теперь важнее решать, где женщине носить мушку, нежели править миром!»
Выражение ее лица стало презрительным.
— Они заслуживают быть побежденными! — произнесла Катерина вслух.
И неожиданно поймала себя на том, что думает о нарциссах, цветущих словно золотой ковер вокруг дома герцога или горящих как золотые трубы под кустами в Сент-Джеймс-парк.
По серебряной глади пруда там плавают утки, разведенные Карлом II, а вдалеке видны шпили и крыши Уайтхолла! А превыше всего этого — ощущение безопасности, такое английское и совсем-совсем не венецианское.
Катерина всхлипнула.
— Ах, папа, ну почему ты умер и оставил меня одну? — прошептала она. — Как я буду жить здесь всю жизнь со стариком, которому только и нужно, чтобы я подарила ему сына, и развлекаться с чичисбео, который будет говорить мне слащавые и глупые комплименты?