Коко тоже спешился, и Калиста приказала конюхам отвести обеих лошадей в стойла и проследить, чтобы, после того как их расседлают, они были бы должным образом накормлены и напоены.
Затем, доставая из кошелька флорин, она протянула его мальчику.
— Только пообещай мне, — потребовала девушка, прежде чем отдать ему монетку, — что ты никому не расскажешь о том, что случилось около цирка и где мы остановились!
— Вот вам крест, леди, никому не скажу, — забормотал маленький оборванец, жадно уставившись на монетку.
Калиста положила флорин на его протянутую ладошку, и он, точно опасаясь, что она может передумать и отобрать у него деньги, стремглав помчался прочь.
Девушка повернулась к клоуну.
— Спасибо тебе за все, Коко, — тихо сказала она, подавая ему руку.
— Неужели я никогда больше не увижу вас, chere? — спросил клоун, и Калиста увидела, какая боль была в его глазах.
— Я буду вспоминать о тебе, я всегда буду думать о тебе с благодарностью, — сказала она вместо ответа.
Он безнадежно вздохнул, словно понимая, что возражать бесполезно, и поднес ее руку к губам.
— Я буду надеяться, что это еще не конец и мы встретимся когда-нибудь, — сказал он. — Аи revoir14.
— Аu revoir , Коко, — ответила Калиста. — Ты навсегда останешься в моей памяти и в моей душе как самый верный и добрый друг!
Девушка отвернулась, не в силах вынести того отчаяния и глубокого страдания, которое отразилось на его лице, и, не оглядываясь, вошла в гостиницу.
Хозяин с помощью своих слуг внес графа наверх, где его уложили на широкую удобную кровать в довольно уютной комнате с низким обшитым деревом потолком.
Окно выходило в сад за гостиницей, а дальше за ним открывался чудесный вид на бесконечные просторы полей и лесов, протянувшихся до самого горизонта.
— Я послала за доктором, мадам, — раздался женский голос, и Калиста увидела дородную — кровь с молоком — женщину, по всей видимости, жену хозяина гостиницы, присевшую перед ней в знак приветствия.
В руках у нее были узелок Калисты и какой-то сверток — вероятно, отвязанный от седла Ореста, — в котором были дорожные вещи графа.
— Мне так жаль, мадам, прямо не могу вам сказать, как я расстроилась, когда узнала про вашего мужа! — Голос хозяйки был полон сочувствия. — Ох уж эти разбойники! Повесить бы их всех — только этого они и заслуживают!
— Без сомнения, их следовало бы наказать! — согласилась с ней Калиста. — Нам еще повезло, что они нас не убили и нам удалось спастись. — Говоря это, она заметила, как глаза хозяйки остановились на ее руке, на которой не было перчатки, и быстро добавила:
— Они забрали все мои драгоценности, даже обручальное кольцо, но муж стал сопротивляться, и им не удалось схватить его кошелек.
Калиста подумала, что для хозяйки будет большим облегчением узнать, что услуги их не останутся неоплаченными, и она надеялась, что граф не совершил такой глупости, как она сама, и не отправился в дорогу, не взяв с собой достаточной суммы денег.
— Какое несчастье! Боже мой, как вам не повезло, мадам! — причитала хозяйка. — Ведь обручальное кольцо — это сокровище, которым каждая женщина — богатая она или бедная, высокого или низкого происхождения — дорожит больше всего на свете! Ничто не может его заменить, мадам!
— Вы правы, — тихонько вздохнула Калиста. Обернувшись, она увидела, что графа уже раздели и уложили, укрыв одеялом. — Скажите, пожалуйста, — обратилась она к хозяйке, — нет ли рядом с этой комнатой еще одной, где я могла бы спать? Мужу моему сейчас нужен покой, и я не хотела бы ему мешать, но все-таки лучше мне все время находиться поблизости, чтобы услышать, если он позовет, и сразу подать ему все необходимое.
— Ну конечно, я понимаю, мадам, — согласилась хозяйка. — Тут рядом есть маленькая гардеробная, в нее можно пройти прямо из спальни. Обычно ее занимают мужчины, но, может быть, она покажется вам достаточно удобной, и вы немножко поживете в ней, пока вашему мужу не полегчает.
Говоря это, хозяйка открыла дверь, и Калиста увидела за ней еще одну спальню, куда больше того фургончика, в котором ей приходилось жить в последнее время. Поблагодарив хозяйку, девушка заверила ее, что ей тут будет очень хорошо и удобно.
Заметив, что женщина с любопытством поглядывает на ее узелок, Калиста объяснила:
— Воры унесли все мои вещи, все, что я захватила с собой в дорогу. Надеюсь только, там не было ничего особенно ценного. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы приказали выгладить два моих оставшихся платья, и я уверена, у вас найдется лакей, который позаботится об одежде моего мужа.
Хозяйка успокоила ее, заверив, что в этой гостинице им окажут все необходимые услуги.
Увидев, что хозяин уже собирается выйти из комнаты, Калиста горячо поблагодарила и его тоже.
— Разрешите мне узнать ваше имя, мадам, — спросил он уже с порога.
— Ну конечно, — ответила Калиста. — Хелстон. Мистер и миссис Хелстон. Мы из Лондона.
— Доктор скоро будет, мадам; надеюсь, после «его визита вы не откажетесь от легкого ужина?
— Благодарю вас, с удовольствием, — сказала Калиста.
Слуги, которые помогали перенести графа наверх, вышли, и в комнате остался только один — маленький, худенький, но очень жилистый и, как видно, выносливый человечек. Он заверил Калисту, что все время будет рядом и явится по первому ее зову в любое время дня и ночи.
Закрыв, наконец, и за ним дверь, Калиста смогла подойти к постели графа, чтобы взглянуть на него.
Пока они ехали сюда, глаз графа страшно распух и не открывался, но девушка понимала, что это не так опасно, как то, что у него могли быть сломаны ребра и повреждена грудная клетка.
Во всяком случае, ни о чем нельзя было судить с полной уверенностью до прихода врача, а потому Калиста прошла пока в свою комнату, чтобы снять шляпку и пригладить волосы.
Вернувшись в спальню, она снова села у постели графа, не спуская глаз с его лица.
Просто какой-то рок преследует нас, подумала девушка, постоянно сталкивая друг с другом.
Она сделала все, что могла, предупредила его, чтобы он не входил в ее жизнь, но он не внял предупреждению; и вот теперь, когда она бежала прочь, чтобы спасти и его и самое себя от того, что им было уготовано и чего оба они не хотели принять, он появляется снова, и ей ничего больше не остается, как только ухаживать за ним, пока он не поправится.
Калиста понимала, что нельзя сейчас же послать за его слугами и экипажем и унизить его, позволив им увидеть своего господина в таком состоянии.
Она понимала также, что в этом случае потребовалось бы слишком многое объяснять, даже если бы ей удалось сразу же исчезнуть.
Так что единственной возможностью загладить вину, которая, в сущности, целиком лежала на совести ее матери, было держать все случившееся в тайне и постараться, чтобы ни одна душа не узнала об этом.
Врач прибыл быстрее, чем ожидала Калиста.
Это был грубоватый, но добродушный деревенский костоправ, привыкший иметь дело со всякими травмами, случающимися иногда при верховой езде, большой специалист по разнообразным переломам и вывихам.
Он внимательно осмотрел и ощупал графа.
— Готов спорить на что угодно, миссис Хелстон, — проговорил он наконец, — что ваш муж, кстати, замечательно здоровый и красивый молодой человек, — не очень сильно пострадал; самое худшее, что у него может быть, — это парочка сломанных ребер! Сейчас я наложу ему тугую повязку. Конечно, для него это будет связано с временными неудобствами, но ничего страшного, это ненадолго!
— Я так рада! — воскликнула Калиста. — А вы не думаете, что у него сломана челюсть?
Доктор улыбнулся.
— У него, без сомнения, будет синяк вокруг глаза, который несколько подпортит его внешний вид, — заметил он, — и ему, пожалуй, несколько деньков будет не до смеха! И все же ему здорово повезло, что эти треклятые разбойники, — прошу прощения за такое слово, — не сломали ему нос!
— А почему именно нос? — удивилась Калиста.
— Мужчина, который был их предыдущей жертвой, очень сильно пострадал, — объяснил доктор. — Ему раздробили нос, а на руку ему пришлось наложить шину на целых шесть недель!
Он туго перебинтовал грудь графа, посоветовал Калисте прикладывать гусиный жир к его синякам и пообещал заглянуть на следующий день.
— Как долго он пробудет без сознания? — спросила она.
Врач пожал плечами.
— Вряд ли он будет очень хорошо себя чувствовать, когда придет в себя! — заметил он. — Так что, мне кажется, чем дольше он будет пребывать в неведении о том, что с ним случилось, тем лучше для него! Я оставлю вам пузырек с настойкой опия на тот случай, если он будет беспокойно спать ночью. Вреда это ему не причинит, но, по крайней мере, он не будет чувствовать себя как птичка с подрезанными крылышками и не будет метаться, пытаясь взлететь!
Он засмеялся, довольный собственной шуткой, дал Калисте бутылочку с лекарством и спустился по лестнице. Девушка слышала, как он еще поболтал с хозяином гостиницы, прежде чем уехать.
Сняв свой костюм для верховой езды, Калиста надела одно из муслиновых платьев, которые уже были выглажены и доставлены к ней в спальню. Переодевшись и причесавшись, она спустилась вниз и пообедала в одиночестве в отдельном кабинете трактира, где для нее специально накрыли стол.
Пока она отсутствовала, у постели графа дежурил слуга, и, когда Калиста вернулась после обеда, он сообщил ей, что в состоянии больного не произошло никаких изменений.
Калиста заказала лимонад на тот случай, если среди ночи граф вдруг проснется и захочет пить. Затем, поскольку день выдался длинный и весьма нелегкий и она чувствовала себя крайне утомленной, девушка разделась в своей маленькой боковой комнатке и собралась ложиться.
К счастью, она догадалась захватить из дома легкий пеньюар, так что теперь ей было что надеть поверх тонкой, почти прозрачной ночной рубашки. Накинув его на плечи, она подошла к зеркалу и стала расчесывать свои длинные светлые волосы, когда внезапно из соседней спальни донесся какой-то слабый звук.
Вбежав туда, она увидела, что граф со стоном пытается повернуться на постели.
Наклонившись над ним, Калиста прикоснулась к его лбу и с радостью почувствовала, что лоб прохладный и лихорадки нет.
Она догадалась, однако, что боль в груди, которая, без сомнения, должна была мучить его после того, как Мандзани сжал его своими ручищами, стала, видимо, сильнее и дошла уже до его сознания, заставляя его стонать.
Не прошло и несколько минут, как веко единственного глаза, который он еще мог открыть, дрогнуло, и граф посмотрел прямо на нее.
— Все хорошо! — тихо сказала Калиста. — Вы ранены, но не сильно, и скоро все пройдет!
Звук ее голоса как будто немного успокоил его, и граф снова прикрыл свои глаз, однако, полежав так несколько минут, он разжал губы и с усилием произнес:
— Где я?
— На постоялом дворе, — ответила Калиста. — Хотите немного попить?
Он издал какой-то невнятный звук, и девушка решила, что его мучает жажда. Она поднесла стакан с лимонадом к его губам, другой рукой поддерживая его голову так, чтобы ему удобнее было глотать.
Видно было, что ему больно говорить; не только подбородок, но и губы его были разбиты и кровоточили.
Сделав несколько глотков, граф слегка откинул голову, и Калиста осторожно уложила его обратно на подушки.
Граф посмотрел на нее, но девушка не была уверена, видит ли он ее, знает ли, что она сидит у его постели, или в своем полубессознательном состоянии он не в силах отличить сон от яви и не может понять, что происходит вокруг него.
Дыхание его стало ровнее, и Калиста поняла, что он заснул.
Граф открыл глаза — должно быть, он спал очень долго. Последние дни он вообще почти все время спал.
Боль не проходила: когда он пытался повернуться, она пронзала ему грудь, не давая двигаться; говорить тоже было пока что трудно.
И все же, несмотря на боль, которая мучила его эти два дня, временами становясь почти невыносимой, граф чувствовал, что ему постепенно становится лучше.
Глаз, правда, выглядел весьма плачевно и довольно сильно болел.
Когда слуга, брея его по утрам, держал перед ним зеркало, граф видел, какой огромный, синевато-оранжевый синяк растекается вокруг глаза, захватывая половину щеки; ближе к глазу он был темнее, принимая пурпурно-фиолетовый оттенок. Синяк этот придавал графу особенно устрашающий вид.
Граф слегка пошевелился, и Калиста, сидевшая у окна, глядя в сад, тут же поднялась и подошла к нему.
— Как вы себя чувствуете? Вам лучше? — мягко спросила она. — Вы заснули в полдень, а сейчас уже четыре часа.
Она понимала, как трудно ему говорить, а потому разговаривала с ним сама.
В течение двух дней общение их было очень ограничено. Калиста задавала графу только самые простые вопросы: хочет ли он пить, не чувствует ли он себя в силах съесть что-нибудь, лучше ли ему, не уменьшилась ли боль. Он отвечал ей, утвердительно кивая или отрицательно покачивая головой.
Как бы там ни было, врач, зайдя навестить своего пациента сегодня утром, остался доволен его состоянием.
— Ваш муж в отличной физической форме, — сказал он Калисте, — а это главное при повреждениях и травмах, полученных от ударов. Вы можете не волноваться за него, миссис Хелстон, через недельку он встанет на ноги.
Калиста ужаснулась, подумав, как отнесется граф к перспективе быть еще целую неделю прикованным к постели!
Вероятно, переломы ребер оказались серьезнее, чем врач решил поначалу, после первого осмотра, а Калисте было хорошо известно, что при подобных травмах очень опасно вставать слишком рано и перенапрягать свои силы верхом на лошади.
Она присела на край постели графа и улыбнулась ему.
— Вы выглядите гораздо лучше, — заметила она. — Но я знаю, что вам все еще больно говорить, так что не отвечайте, я сама буду разговаривать с вами. — Калисте показалось, что во взгляде графа мелькнуло одобрение и он ждет, что она еще скажет, поэтому продолжала. — Вы должны поскорее поправиться. У меня накопилось столько новостей для вас, столько всего вам нужно рассказать, вы просто удивитесь, когда узнаете! — Она заметила, что граф смотрит на нее с интересом. — Вы знаете, в цирке я познакомилась с одним французом — он клоун, — и у него было несколько книг, которые он привез из Франции. Я брала их у него почитать и в одной из них нашла рассказ о Годольфине Арабе. — Калиста чуть помолчала, затем продолжила:
— Если вы не слишком устали, я могу рассказать вам эту историю.
Граф едва заметно кивнул головой в знак согласия.
— Когда я ее прочитала, — продолжала Калиста, — я очень боялась, что никогда уже не увижу вас и не смогу вам этого рассказать. Может быть, конечно, вы уже кое-что знаете об этом, но для меня это было открытием. — Волнуясь, Калиста начала свой рассказ:
— Настоящее имя Годольфина Араба — Шам; этого арабского жеребца в тысяча семьсот тридцать первом году бей Туниса подарил французскому королю Людовику XV. Вместе с ним в дар были принесены еще семь чистокровных арабских скакунов; их сопровождал глухонемой раб Агба, который был при Шаме и ухаживал за ним еще с тех пор, как тот был жеребенком.
Глаза Калисты сверкали, когда она с негодованием рассказывала графу о том, что Людовик XV оказался совершенно равнодушен к лошадям; мало того, он был просто трус, а потому необузданный, горячий нрав Шама не мог прийтись ему по душе.
Король приказал своему шталмейстеру избавиться от всех коней, завезенных из Магриба, и в результате Шам с Агбой попали в руки возчика дров.
— Голос Калисты стал глуше, когда она начала рассказывать о том, что возчик этот был, наверное, самым грубым, тупым и жестоким человеком во всем Париже; день и ночь он мучил и терзал Агбу и Шама, обращаясь с ними с такой жестокостью, что это просто не поддается описанию.
Он морил их голодом и избивал до полусмерти, он издевался над ними, заставляя работать без передышки. Единственным их утешением в этой беспросветной, полной страданий жизни был маленький котенок, с которым они подружились и которого Шам так полюбил, что нежно вылизывал его кончиком языка. Друзья были неразлучны.
— Но неожиданно судьба их переменилась, — продолжала Калиста. — Как-то зимой, в январе, после того как они уже год прожили у возчика, случилось вот что. Погода тогда стояла холодная, был сильный гололед, и на рю Дофин собралась толпа поглазеть на возчика, немилосердно избивавшего поскользнувшуюся лошадь, которая упала и теперь лежала на обледенелой мостовой, не в силах подняться. — В голосе девушки зазвенели слезы, но она продолжала свой рассказ:
— Оглобли не давали животному повернуться, а груз дров, который лошадь везла, был слишком тяжел для нее.
По счастью, мимо проходил один англичанин, некто мистер Эдвард Коук. Он увидел замученную, всю в крови лошадь и маленького темнокожего человечка, который протягивал к ней руки, пытаясь защитить от ударов.
Мистер Коук, квакер, купил лошадь, желая сделать доброе дело в благодарность за то, что Господь услышал его молитвы и послал ему внука. Однако, отправляясь в Англию, добрый джентльмен обнаружил, что он приобрел не только лошадь, но еще слугу и котенка!
Калиста рассказала, что, к сожалению, когда они прибыли в Англию и к жеребцу вернулась его былая красота, а его гладкая гнедая шерсть снова начала блестеть и лосниться, в нем опять пробудился его гордый и дикий нрав, и он никого не подпускал к себе, кроме Агбы, не позволяя ни взнуздать, ни оседлать себя.
Его, норовистость перешла всякие границы, и после того как он сбросил несколько наездников так, что они получили серьезные травмы, терпение мистера Коука лопнуло!
Дойдя до этого места своего рассказа, девушка в отчаянии всплеснула руками.
— И вот опять, — продолжала Калиста, и голос ее задрожал, — для прекрасного гордого коня и верного Агбы наступили тяжелые времена.
Когда их новый хозяин, мистер Роджерс, начал бить лошадь, Агба не выдержал и бросился на него. Его арестовали и посадили в Ньюгейтскую тюрьму.
Но наконец настали и для них лучшие дни, счастье снова улыбнулось им!
Калиста поведала графу о том, как печальную историю благородного коня и его верного друга и защитника, маленького темнокожего человечка, рассказали Саре Дженнингс, герцогине Мальборо; эта горькая, полная приключений повесть тронула ее сердце, и она попросила своего зятя, лорда Годольфина, съездить в Ньюгейт и освободить Агбу.
Бедуин привел лорда Годольфина в конюшню, где стоял Шам, и тот, большой знаток и ценитель арабских скакунов, купил жеребца у мистера Роджерса.
Лорд Годольфин, как это часто случается, быстро охладел к новому приобретению. Он пустил Шама пастись на свои луга и вскоре совершенно забыл о нем.
Но Агба верил в счастливую судьбу Шама; он видел знак его высшего предназначения в сером полумесяце, который был на задней ноге жеребца над копытом.
Втайне от всех бедуину удалось случить с Шамом — в те дни он еще не был известен как Годольфин Араб — Роксану, великолепную породистую кобылку!
Когда это открылось, Шам и Агба были изгнаны в дальние пределы владений лорда. Однако , когда у Роксаны родился жеребенок, которого назвали Латх, он вырос в такого необыкновенного породистого коня, что Агбу помиловали и вернули обратно.
Калиста глубоко вздохнула.
— Конец истории вам известен, — произнесла она. — Ну, и что вы скажете? Разве это не самая волнующая, не самая удивительная история, какую вам когда-либо доводилось слышать?
Несмотря на боль, граф улыбнулся.
— Это действительно необыкновенно интересный рассказ, и я слушал вас с большим удовольствием.
— Годольфин Араб умер в возрасте двадцати девяти лет, — закончила Калиста, — вскоре после того, как умер кот, которого он так любил. Агба ненадолго пережил обоих.
В последующие дни девушка не раз возвращалась к этой истории, обсуждая с графом самые трогательные и удивительные ее моменты.
По мере того как графу становилось лучше, он начинал находить все большее удовольствие в беседах с Калистой, в том, с каким восторгом и энтузиазмом она говорила о лошадях, как много знала и рассказывала о них чудесных историй.
Дважды в день она ездила верхом: каждое утро по полтора часа тренировала Кентавра, чтобы он не застоялся, а после обеда столько же времени уделяла жеребцу графа, Оресту.
Так спокойно, неспешно проходили дни. Однажды после утренней выездки Калиста вошла к графу в комнату с какой-то газетой в руках.
Граф, как только голос стал ему повиноваться, настоял на том, чтобы она твердо пообещала ему не заезжать дальше полей, прилегающих к гостинице.
— Вы напрасно опасаетесь, что меня может заметить кто-нибудь из цирка: они снялись с места той же ночью, когда мы приехали сюда, — пробовала возразить Калиста. — Да и вообще они не стали бы вмешиваться и чинить мне какие-нибудь препятствия; люди там не любопытные, они не суют свой нос в чужую жизнь.
— Однако тот, который на меня набросился, видимо, интересовался вами, — заметил граф. Он увидел, как тень пробежала по лицу девушки. — Как могли вы поступить так безрассудно, так опрометчиво! — воскликнул граф. — Бежать из дому» бросив все, одной, без какого-либо покровительства и, как я полагаю, без денег?
— Признаюсь»с моей стороны это было действительно очень глупо, — сказала Калиста. — Я совсем забыла про деньги.
— Это то, что создает необходимые удобства и является весьма полезным при любых обстоятельствах, — сухо сказал граф, — но особенно — в незнакомом месте и среди незнакомых вам людей.
Калиста улыбнулась.
— Поэтому-то я так обрадовалась, обнаружив, что ваш кошелек полон, когда мы приехали сюда! Но что бы вы стали делать, если бы разбойники добрались до ваших карманов?
— Думаю, я сумел бы найти выход из положения, — ответил граф.
Калиста посмотрела на него, слегка склонив голову набок.
— Мне почему-то кажется — , что вы всегда из любого положения способны найти выход, — задумчиво произнесла она, — чего я не сказала бы о большинстве людей, у которых денег куры не клюют!
— Мне приятно, что у вас создалось такое высокое мнение о моих способностях, — усмехнулся граф. — К сожалению, не могу сказать, чтобы я столь же высоко ценил ваши! Вы не имели права так вот просто, без предупреждения, взять и исчезнуть!
Калиста отвела глаза в сторону, чтобы не встретиться с его взглядом.
— Я не видела другого выхода, это единственное, что я могла сделать после того, что случилось. Мне было очень стыдно за маму!
— Вы хоть немного подозревали о ее планах? — спросил граф — Я понимала только одно, поскольку вы решили уехать на следующий день, времени у нее оставалось не так уж много, — ответила девушка. — А потому я не сомневалась, что она пойдет на все, придумает какую-нибудь новую хитрую уловку, чтобы так или иначе добиться своего и бросить нас в объятия друг друга.
— И чтобы избежать этого, вы притворились больной?
— Вот именно. Я дождалась, пока мама спустится к обеду, а потом послала сказать ей, что я плохо себя чувствую и останусь в постели. Я подумала, что, если я не выйду к гостям и останусь на весь вечер в своей спальне, она уже ничего не сможет сделать. Но я ошиблась — она перехитрила меня!, — Как ей это удалось? — поинтересовался граф.
— Когда дамы после обеда удалились в гостиную, — ответила Калиста, — мама поднялась ко мне в спальню и принесла лекарство. «Не думаю, чтобы ты была так серьезно больна, Калиста, — сказала она. — Мне кажется, ты могла бы сделать над собой усилие и спуститься сегодня к обеду. Во всяком случае, я уверена, что завтра ты захочешь поехать на скачки. Так вот, ты не поедешь, если не выпьешь этот, возможно, не очень вкусный, зато полезный отвар. Ты обязательно должна принять это лекарство, в противном случае я не разрешу тебе встать с постели, и ты останешься дома!»
Калиста помолчала.
— Я уже и раньше пробовала мамины лекарственные отвары, и, надо прямо сказать, вкус у них отвратительный! Но я бы выпила что угодно, лишь бы не пропустить скачки!
— Итак, вы выпили то, что на самом деле, очевидно, было снотворным?
— Ну да, я выпила его, потому что подумала, что уж на скачках-то с нами ничего не может случиться, там, среди толпы, маме ничего не удастся сделать! — ответила Калиста. — Потом, когда я отдала ей стакан, то увидела в ее глазах какое-то странное выражение, которое испугало меня! «Что ты мне дала?»— спросила я ее. «Только то, что пойдет тебе на пользу», — ответила она. Через несколько минут она вышла из комнаты, а я, должно быть, заснула.
— Должен признаться, ваша мать на редкость изобретательна! — заметил граф.
— Как она могла так поступить со мной? — воскликнула девушка. — Я никогда не прощу ей этого, никогда!
— Кто-то еще должен был перенести вас в мою комнату и уложить на мою постель, — напомнил ей граф. — Полагаю, это не могла быть ваша мать.
— Думаю, это ее горничные, — ответила Калиста. — У нее их две — отвратительные, злющие мегеры, которые вечно шпионили за нами, когда мы были еще детьми, и доносили маме обо всем, что мы делали. Они послушались бы ее, даже если бы она приказала им разрезать меня на мелкие кусочки и бросить в озеро! — Девушка на минутку умолкла, затем спросила с тревогой:
— Вы ведь не думаете, что я тоже участвовала в этом заговоре?
— Конечно, нет! — воскликнул граф. — И тем не менее, Калиста, вам следовало бы остаться и принять все как есть, а не поступать так безрассудно, убегая из дома!
Затем, доставая из кошелька флорин, она протянула его мальчику.
— Только пообещай мне, — потребовала девушка, прежде чем отдать ему монетку, — что ты никому не расскажешь о том, что случилось около цирка и где мы остановились!
— Вот вам крест, леди, никому не скажу, — забормотал маленький оборванец, жадно уставившись на монетку.
Калиста положила флорин на его протянутую ладошку, и он, точно опасаясь, что она может передумать и отобрать у него деньги, стремглав помчался прочь.
Девушка повернулась к клоуну.
— Спасибо тебе за все, Коко, — тихо сказала она, подавая ему руку.
— Неужели я никогда больше не увижу вас, chere? — спросил клоун, и Калиста увидела, какая боль была в его глазах.
— Я буду вспоминать о тебе, я всегда буду думать о тебе с благодарностью, — сказала она вместо ответа.
Он безнадежно вздохнул, словно понимая, что возражать бесполезно, и поднес ее руку к губам.
— Я буду надеяться, что это еще не конец и мы встретимся когда-нибудь, — сказал он. — Аи revoir14.
— Аu revoir , Коко, — ответила Калиста. — Ты навсегда останешься в моей памяти и в моей душе как самый верный и добрый друг!
Девушка отвернулась, не в силах вынести того отчаяния и глубокого страдания, которое отразилось на его лице, и, не оглядываясь, вошла в гостиницу.
Хозяин с помощью своих слуг внес графа наверх, где его уложили на широкую удобную кровать в довольно уютной комнате с низким обшитым деревом потолком.
Окно выходило в сад за гостиницей, а дальше за ним открывался чудесный вид на бесконечные просторы полей и лесов, протянувшихся до самого горизонта.
— Я послала за доктором, мадам, — раздался женский голос, и Калиста увидела дородную — кровь с молоком — женщину, по всей видимости, жену хозяина гостиницы, присевшую перед ней в знак приветствия.
В руках у нее были узелок Калисты и какой-то сверток — вероятно, отвязанный от седла Ореста, — в котором были дорожные вещи графа.
— Мне так жаль, мадам, прямо не могу вам сказать, как я расстроилась, когда узнала про вашего мужа! — Голос хозяйки был полон сочувствия. — Ох уж эти разбойники! Повесить бы их всех — только этого они и заслуживают!
— Без сомнения, их следовало бы наказать! — согласилась с ней Калиста. — Нам еще повезло, что они нас не убили и нам удалось спастись. — Говоря это, она заметила, как глаза хозяйки остановились на ее руке, на которой не было перчатки, и быстро добавила:
— Они забрали все мои драгоценности, даже обручальное кольцо, но муж стал сопротивляться, и им не удалось схватить его кошелек.
Калиста подумала, что для хозяйки будет большим облегчением узнать, что услуги их не останутся неоплаченными, и она надеялась, что граф не совершил такой глупости, как она сама, и не отправился в дорогу, не взяв с собой достаточной суммы денег.
— Какое несчастье! Боже мой, как вам не повезло, мадам! — причитала хозяйка. — Ведь обручальное кольцо — это сокровище, которым каждая женщина — богатая она или бедная, высокого или низкого происхождения — дорожит больше всего на свете! Ничто не может его заменить, мадам!
— Вы правы, — тихонько вздохнула Калиста. Обернувшись, она увидела, что графа уже раздели и уложили, укрыв одеялом. — Скажите, пожалуйста, — обратилась она к хозяйке, — нет ли рядом с этой комнатой еще одной, где я могла бы спать? Мужу моему сейчас нужен покой, и я не хотела бы ему мешать, но все-таки лучше мне все время находиться поблизости, чтобы услышать, если он позовет, и сразу подать ему все необходимое.
— Ну конечно, я понимаю, мадам, — согласилась хозяйка. — Тут рядом есть маленькая гардеробная, в нее можно пройти прямо из спальни. Обычно ее занимают мужчины, но, может быть, она покажется вам достаточно удобной, и вы немножко поживете в ней, пока вашему мужу не полегчает.
Говоря это, хозяйка открыла дверь, и Калиста увидела за ней еще одну спальню, куда больше того фургончика, в котором ей приходилось жить в последнее время. Поблагодарив хозяйку, девушка заверила ее, что ей тут будет очень хорошо и удобно.
Заметив, что женщина с любопытством поглядывает на ее узелок, Калиста объяснила:
— Воры унесли все мои вещи, все, что я захватила с собой в дорогу. Надеюсь только, там не было ничего особенно ценного. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы приказали выгладить два моих оставшихся платья, и я уверена, у вас найдется лакей, который позаботится об одежде моего мужа.
Хозяйка успокоила ее, заверив, что в этой гостинице им окажут все необходимые услуги.
Увидев, что хозяин уже собирается выйти из комнаты, Калиста горячо поблагодарила и его тоже.
— Разрешите мне узнать ваше имя, мадам, — спросил он уже с порога.
— Ну конечно, — ответила Калиста. — Хелстон. Мистер и миссис Хелстон. Мы из Лондона.
— Доктор скоро будет, мадам; надеюсь, после «его визита вы не откажетесь от легкого ужина?
— Благодарю вас, с удовольствием, — сказала Калиста.
Слуги, которые помогали перенести графа наверх, вышли, и в комнате остался только один — маленький, худенький, но очень жилистый и, как видно, выносливый человечек. Он заверил Калисту, что все время будет рядом и явится по первому ее зову в любое время дня и ночи.
Закрыв, наконец, и за ним дверь, Калиста смогла подойти к постели графа, чтобы взглянуть на него.
Пока они ехали сюда, глаз графа страшно распух и не открывался, но девушка понимала, что это не так опасно, как то, что у него могли быть сломаны ребра и повреждена грудная клетка.
Во всяком случае, ни о чем нельзя было судить с полной уверенностью до прихода врача, а потому Калиста прошла пока в свою комнату, чтобы снять шляпку и пригладить волосы.
Вернувшись в спальню, она снова села у постели графа, не спуская глаз с его лица.
Просто какой-то рок преследует нас, подумала девушка, постоянно сталкивая друг с другом.
Она сделала все, что могла, предупредила его, чтобы он не входил в ее жизнь, но он не внял предупреждению; и вот теперь, когда она бежала прочь, чтобы спасти и его и самое себя от того, что им было уготовано и чего оба они не хотели принять, он появляется снова, и ей ничего больше не остается, как только ухаживать за ним, пока он не поправится.
Калиста понимала, что нельзя сейчас же послать за его слугами и экипажем и унизить его, позволив им увидеть своего господина в таком состоянии.
Она понимала также, что в этом случае потребовалось бы слишком многое объяснять, даже если бы ей удалось сразу же исчезнуть.
Так что единственной возможностью загладить вину, которая, в сущности, целиком лежала на совести ее матери, было держать все случившееся в тайне и постараться, чтобы ни одна душа не узнала об этом.
Врач прибыл быстрее, чем ожидала Калиста.
Это был грубоватый, но добродушный деревенский костоправ, привыкший иметь дело со всякими травмами, случающимися иногда при верховой езде, большой специалист по разнообразным переломам и вывихам.
Он внимательно осмотрел и ощупал графа.
— Готов спорить на что угодно, миссис Хелстон, — проговорил он наконец, — что ваш муж, кстати, замечательно здоровый и красивый молодой человек, — не очень сильно пострадал; самое худшее, что у него может быть, — это парочка сломанных ребер! Сейчас я наложу ему тугую повязку. Конечно, для него это будет связано с временными неудобствами, но ничего страшного, это ненадолго!
— Я так рада! — воскликнула Калиста. — А вы не думаете, что у него сломана челюсть?
Доктор улыбнулся.
— У него, без сомнения, будет синяк вокруг глаза, который несколько подпортит его внешний вид, — заметил он, — и ему, пожалуй, несколько деньков будет не до смеха! И все же ему здорово повезло, что эти треклятые разбойники, — прошу прощения за такое слово, — не сломали ему нос!
— А почему именно нос? — удивилась Калиста.
— Мужчина, который был их предыдущей жертвой, очень сильно пострадал, — объяснил доктор. — Ему раздробили нос, а на руку ему пришлось наложить шину на целых шесть недель!
Он туго перебинтовал грудь графа, посоветовал Калисте прикладывать гусиный жир к его синякам и пообещал заглянуть на следующий день.
— Как долго он пробудет без сознания? — спросила она.
Врач пожал плечами.
— Вряд ли он будет очень хорошо себя чувствовать, когда придет в себя! — заметил он. — Так что, мне кажется, чем дольше он будет пребывать в неведении о том, что с ним случилось, тем лучше для него! Я оставлю вам пузырек с настойкой опия на тот случай, если он будет беспокойно спать ночью. Вреда это ему не причинит, но, по крайней мере, он не будет чувствовать себя как птичка с подрезанными крылышками и не будет метаться, пытаясь взлететь!
Он засмеялся, довольный собственной шуткой, дал Калисте бутылочку с лекарством и спустился по лестнице. Девушка слышала, как он еще поболтал с хозяином гостиницы, прежде чем уехать.
Сняв свой костюм для верховой езды, Калиста надела одно из муслиновых платьев, которые уже были выглажены и доставлены к ней в спальню. Переодевшись и причесавшись, она спустилась вниз и пообедала в одиночестве в отдельном кабинете трактира, где для нее специально накрыли стол.
Пока она отсутствовала, у постели графа дежурил слуга, и, когда Калиста вернулась после обеда, он сообщил ей, что в состоянии больного не произошло никаких изменений.
Калиста заказала лимонад на тот случай, если среди ночи граф вдруг проснется и захочет пить. Затем, поскольку день выдался длинный и весьма нелегкий и она чувствовала себя крайне утомленной, девушка разделась в своей маленькой боковой комнатке и собралась ложиться.
К счастью, она догадалась захватить из дома легкий пеньюар, так что теперь ей было что надеть поверх тонкой, почти прозрачной ночной рубашки. Накинув его на плечи, она подошла к зеркалу и стала расчесывать свои длинные светлые волосы, когда внезапно из соседней спальни донесся какой-то слабый звук.
Вбежав туда, она увидела, что граф со стоном пытается повернуться на постели.
Наклонившись над ним, Калиста прикоснулась к его лбу и с радостью почувствовала, что лоб прохладный и лихорадки нет.
Она догадалась, однако, что боль в груди, которая, без сомнения, должна была мучить его после того, как Мандзани сжал его своими ручищами, стала, видимо, сильнее и дошла уже до его сознания, заставляя его стонать.
Не прошло и несколько минут, как веко единственного глаза, который он еще мог открыть, дрогнуло, и граф посмотрел прямо на нее.
— Все хорошо! — тихо сказала Калиста. — Вы ранены, но не сильно, и скоро все пройдет!
Звук ее голоса как будто немного успокоил его, и граф снова прикрыл свои глаз, однако, полежав так несколько минут, он разжал губы и с усилием произнес:
— Где я?
— На постоялом дворе, — ответила Калиста. — Хотите немного попить?
Он издал какой-то невнятный звук, и девушка решила, что его мучает жажда. Она поднесла стакан с лимонадом к его губам, другой рукой поддерживая его голову так, чтобы ему удобнее было глотать.
Видно было, что ему больно говорить; не только подбородок, но и губы его были разбиты и кровоточили.
Сделав несколько глотков, граф слегка откинул голову, и Калиста осторожно уложила его обратно на подушки.
Граф посмотрел на нее, но девушка не была уверена, видит ли он ее, знает ли, что она сидит у его постели, или в своем полубессознательном состоянии он не в силах отличить сон от яви и не может понять, что происходит вокруг него.
Дыхание его стало ровнее, и Калиста поняла, что он заснул.
Граф открыл глаза — должно быть, он спал очень долго. Последние дни он вообще почти все время спал.
Боль не проходила: когда он пытался повернуться, она пронзала ему грудь, не давая двигаться; говорить тоже было пока что трудно.
И все же, несмотря на боль, которая мучила его эти два дня, временами становясь почти невыносимой, граф чувствовал, что ему постепенно становится лучше.
Глаз, правда, выглядел весьма плачевно и довольно сильно болел.
Когда слуга, брея его по утрам, держал перед ним зеркало, граф видел, какой огромный, синевато-оранжевый синяк растекается вокруг глаза, захватывая половину щеки; ближе к глазу он был темнее, принимая пурпурно-фиолетовый оттенок. Синяк этот придавал графу особенно устрашающий вид.
Граф слегка пошевелился, и Калиста, сидевшая у окна, глядя в сад, тут же поднялась и подошла к нему.
— Как вы себя чувствуете? Вам лучше? — мягко спросила она. — Вы заснули в полдень, а сейчас уже четыре часа.
Она понимала, как трудно ему говорить, а потому разговаривала с ним сама.
В течение двух дней общение их было очень ограничено. Калиста задавала графу только самые простые вопросы: хочет ли он пить, не чувствует ли он себя в силах съесть что-нибудь, лучше ли ему, не уменьшилась ли боль. Он отвечал ей, утвердительно кивая или отрицательно покачивая головой.
Как бы там ни было, врач, зайдя навестить своего пациента сегодня утром, остался доволен его состоянием.
— Ваш муж в отличной физической форме, — сказал он Калисте, — а это главное при повреждениях и травмах, полученных от ударов. Вы можете не волноваться за него, миссис Хелстон, через недельку он встанет на ноги.
Калиста ужаснулась, подумав, как отнесется граф к перспективе быть еще целую неделю прикованным к постели!
Вероятно, переломы ребер оказались серьезнее, чем врач решил поначалу, после первого осмотра, а Калисте было хорошо известно, что при подобных травмах очень опасно вставать слишком рано и перенапрягать свои силы верхом на лошади.
Она присела на край постели графа и улыбнулась ему.
— Вы выглядите гораздо лучше, — заметила она. — Но я знаю, что вам все еще больно говорить, так что не отвечайте, я сама буду разговаривать с вами. — Калисте показалось, что во взгляде графа мелькнуло одобрение и он ждет, что она еще скажет, поэтому продолжала. — Вы должны поскорее поправиться. У меня накопилось столько новостей для вас, столько всего вам нужно рассказать, вы просто удивитесь, когда узнаете! — Она заметила, что граф смотрит на нее с интересом. — Вы знаете, в цирке я познакомилась с одним французом — он клоун, — и у него было несколько книг, которые он привез из Франции. Я брала их у него почитать и в одной из них нашла рассказ о Годольфине Арабе. — Калиста чуть помолчала, затем продолжила:
— Если вы не слишком устали, я могу рассказать вам эту историю.
Граф едва заметно кивнул головой в знак согласия.
— Когда я ее прочитала, — продолжала Калиста, — я очень боялась, что никогда уже не увижу вас и не смогу вам этого рассказать. Может быть, конечно, вы уже кое-что знаете об этом, но для меня это было открытием. — Волнуясь, Калиста начала свой рассказ:
— Настоящее имя Годольфина Араба — Шам; этого арабского жеребца в тысяча семьсот тридцать первом году бей Туниса подарил французскому королю Людовику XV. Вместе с ним в дар были принесены еще семь чистокровных арабских скакунов; их сопровождал глухонемой раб Агба, который был при Шаме и ухаживал за ним еще с тех пор, как тот был жеребенком.
Глаза Калисты сверкали, когда она с негодованием рассказывала графу о том, что Людовик XV оказался совершенно равнодушен к лошадям; мало того, он был просто трус, а потому необузданный, горячий нрав Шама не мог прийтись ему по душе.
Король приказал своему шталмейстеру избавиться от всех коней, завезенных из Магриба, и в результате Шам с Агбой попали в руки возчика дров.
— Голос Калисты стал глуше, когда она начала рассказывать о том, что возчик этот был, наверное, самым грубым, тупым и жестоким человеком во всем Париже; день и ночь он мучил и терзал Агбу и Шама, обращаясь с ними с такой жестокостью, что это просто не поддается описанию.
Он морил их голодом и избивал до полусмерти, он издевался над ними, заставляя работать без передышки. Единственным их утешением в этой беспросветной, полной страданий жизни был маленький котенок, с которым они подружились и которого Шам так полюбил, что нежно вылизывал его кончиком языка. Друзья были неразлучны.
— Но неожиданно судьба их переменилась, — продолжала Калиста. — Как-то зимой, в январе, после того как они уже год прожили у возчика, случилось вот что. Погода тогда стояла холодная, был сильный гололед, и на рю Дофин собралась толпа поглазеть на возчика, немилосердно избивавшего поскользнувшуюся лошадь, которая упала и теперь лежала на обледенелой мостовой, не в силах подняться. — В голосе девушки зазвенели слезы, но она продолжала свой рассказ:
— Оглобли не давали животному повернуться, а груз дров, который лошадь везла, был слишком тяжел для нее.
По счастью, мимо проходил один англичанин, некто мистер Эдвард Коук. Он увидел замученную, всю в крови лошадь и маленького темнокожего человечка, который протягивал к ней руки, пытаясь защитить от ударов.
Мистер Коук, квакер, купил лошадь, желая сделать доброе дело в благодарность за то, что Господь услышал его молитвы и послал ему внука. Однако, отправляясь в Англию, добрый джентльмен обнаружил, что он приобрел не только лошадь, но еще слугу и котенка!
Калиста рассказала, что, к сожалению, когда они прибыли в Англию и к жеребцу вернулась его былая красота, а его гладкая гнедая шерсть снова начала блестеть и лосниться, в нем опять пробудился его гордый и дикий нрав, и он никого не подпускал к себе, кроме Агбы, не позволяя ни взнуздать, ни оседлать себя.
Его, норовистость перешла всякие границы, и после того как он сбросил несколько наездников так, что они получили серьезные травмы, терпение мистера Коука лопнуло!
Дойдя до этого места своего рассказа, девушка в отчаянии всплеснула руками.
— И вот опять, — продолжала Калиста, и голос ее задрожал, — для прекрасного гордого коня и верного Агбы наступили тяжелые времена.
Когда их новый хозяин, мистер Роджерс, начал бить лошадь, Агба не выдержал и бросился на него. Его арестовали и посадили в Ньюгейтскую тюрьму.
Но наконец настали и для них лучшие дни, счастье снова улыбнулось им!
Калиста поведала графу о том, как печальную историю благородного коня и его верного друга и защитника, маленького темнокожего человечка, рассказали Саре Дженнингс, герцогине Мальборо; эта горькая, полная приключений повесть тронула ее сердце, и она попросила своего зятя, лорда Годольфина, съездить в Ньюгейт и освободить Агбу.
Бедуин привел лорда Годольфина в конюшню, где стоял Шам, и тот, большой знаток и ценитель арабских скакунов, купил жеребца у мистера Роджерса.
Лорд Годольфин, как это часто случается, быстро охладел к новому приобретению. Он пустил Шама пастись на свои луга и вскоре совершенно забыл о нем.
Но Агба верил в счастливую судьбу Шама; он видел знак его высшего предназначения в сером полумесяце, который был на задней ноге жеребца над копытом.
Втайне от всех бедуину удалось случить с Шамом — в те дни он еще не был известен как Годольфин Араб — Роксану, великолепную породистую кобылку!
Когда это открылось, Шам и Агба были изгнаны в дальние пределы владений лорда. Однако , когда у Роксаны родился жеребенок, которого назвали Латх, он вырос в такого необыкновенного породистого коня, что Агбу помиловали и вернули обратно.
Калиста глубоко вздохнула.
— Конец истории вам известен, — произнесла она. — Ну, и что вы скажете? Разве это не самая волнующая, не самая удивительная история, какую вам когда-либо доводилось слышать?
Несмотря на боль, граф улыбнулся.
— Это действительно необыкновенно интересный рассказ, и я слушал вас с большим удовольствием.
— Годольфин Араб умер в возрасте двадцати девяти лет, — закончила Калиста, — вскоре после того, как умер кот, которого он так любил. Агба ненадолго пережил обоих.
В последующие дни девушка не раз возвращалась к этой истории, обсуждая с графом самые трогательные и удивительные ее моменты.
По мере того как графу становилось лучше, он начинал находить все большее удовольствие в беседах с Калистой, в том, с каким восторгом и энтузиазмом она говорила о лошадях, как много знала и рассказывала о них чудесных историй.
Дважды в день она ездила верхом: каждое утро по полтора часа тренировала Кентавра, чтобы он не застоялся, а после обеда столько же времени уделяла жеребцу графа, Оресту.
Так спокойно, неспешно проходили дни. Однажды после утренней выездки Калиста вошла к графу в комнату с какой-то газетой в руках.
Граф, как только голос стал ему повиноваться, настоял на том, чтобы она твердо пообещала ему не заезжать дальше полей, прилегающих к гостинице.
— Вы напрасно опасаетесь, что меня может заметить кто-нибудь из цирка: они снялись с места той же ночью, когда мы приехали сюда, — пробовала возразить Калиста. — Да и вообще они не стали бы вмешиваться и чинить мне какие-нибудь препятствия; люди там не любопытные, они не суют свой нос в чужую жизнь.
— Однако тот, который на меня набросился, видимо, интересовался вами, — заметил граф. Он увидел, как тень пробежала по лицу девушки. — Как могли вы поступить так безрассудно, так опрометчиво! — воскликнул граф. — Бежать из дому» бросив все, одной, без какого-либо покровительства и, как я полагаю, без денег?
— Признаюсь»с моей стороны это было действительно очень глупо, — сказала Калиста. — Я совсем забыла про деньги.
— Это то, что создает необходимые удобства и является весьма полезным при любых обстоятельствах, — сухо сказал граф, — но особенно — в незнакомом месте и среди незнакомых вам людей.
Калиста улыбнулась.
— Поэтому-то я так обрадовалась, обнаружив, что ваш кошелек полон, когда мы приехали сюда! Но что бы вы стали делать, если бы разбойники добрались до ваших карманов?
— Думаю, я сумел бы найти выход из положения, — ответил граф.
Калиста посмотрела на него, слегка склонив голову набок.
— Мне почему-то кажется — , что вы всегда из любого положения способны найти выход, — задумчиво произнесла она, — чего я не сказала бы о большинстве людей, у которых денег куры не клюют!
— Мне приятно, что у вас создалось такое высокое мнение о моих способностях, — усмехнулся граф. — К сожалению, не могу сказать, чтобы я столь же высоко ценил ваши! Вы не имели права так вот просто, без предупреждения, взять и исчезнуть!
Калиста отвела глаза в сторону, чтобы не встретиться с его взглядом.
— Я не видела другого выхода, это единственное, что я могла сделать после того, что случилось. Мне было очень стыдно за маму!
— Вы хоть немного подозревали о ее планах? — спросил граф — Я понимала только одно, поскольку вы решили уехать на следующий день, времени у нее оставалось не так уж много, — ответила девушка. — А потому я не сомневалась, что она пойдет на все, придумает какую-нибудь новую хитрую уловку, чтобы так или иначе добиться своего и бросить нас в объятия друг друга.
— И чтобы избежать этого, вы притворились больной?
— Вот именно. Я дождалась, пока мама спустится к обеду, а потом послала сказать ей, что я плохо себя чувствую и останусь в постели. Я подумала, что, если я не выйду к гостям и останусь на весь вечер в своей спальне, она уже ничего не сможет сделать. Но я ошиблась — она перехитрила меня!, — Как ей это удалось? — поинтересовался граф.
— Когда дамы после обеда удалились в гостиную, — ответила Калиста, — мама поднялась ко мне в спальню и принесла лекарство. «Не думаю, чтобы ты была так серьезно больна, Калиста, — сказала она. — Мне кажется, ты могла бы сделать над собой усилие и спуститься сегодня к обеду. Во всяком случае, я уверена, что завтра ты захочешь поехать на скачки. Так вот, ты не поедешь, если не выпьешь этот, возможно, не очень вкусный, зато полезный отвар. Ты обязательно должна принять это лекарство, в противном случае я не разрешу тебе встать с постели, и ты останешься дома!»
Калиста помолчала.
— Я уже и раньше пробовала мамины лекарственные отвары, и, надо прямо сказать, вкус у них отвратительный! Но я бы выпила что угодно, лишь бы не пропустить скачки!
— Итак, вы выпили то, что на самом деле, очевидно, было снотворным?
— Ну да, я выпила его, потому что подумала, что уж на скачках-то с нами ничего не может случиться, там, среди толпы, маме ничего не удастся сделать! — ответила Калиста. — Потом, когда я отдала ей стакан, то увидела в ее глазах какое-то странное выражение, которое испугало меня! «Что ты мне дала?»— спросила я ее. «Только то, что пойдет тебе на пользу», — ответила она. Через несколько минут она вышла из комнаты, а я, должно быть, заснула.
— Должен признаться, ваша мать на редкость изобретательна! — заметил граф.
— Как она могла так поступить со мной? — воскликнула девушка. — Я никогда не прощу ей этого, никогда!
— Кто-то еще должен был перенести вас в мою комнату и уложить на мою постель, — напомнил ей граф. — Полагаю, это не могла быть ваша мать.
— Думаю, это ее горничные, — ответила Калиста. — У нее их две — отвратительные, злющие мегеры, которые вечно шпионили за нами, когда мы были еще детьми, и доносили маме обо всем, что мы делали. Они послушались бы ее, даже если бы она приказала им разрезать меня на мелкие кусочки и бросить в озеро! — Девушка на минутку умолкла, затем спросила с тревогой:
— Вы ведь не думаете, что я тоже участвовала в этом заговоре?
— Конечно, нет! — воскликнул граф. — И тем не менее, Калиста, вам следовало бы остаться и принять все как есть, а не поступать так безрассудно, убегая из дома!