Высадив лорда Яксли, который все еще безуспешно пытался выяснить, что же беспокоит его друга, у его дома, граф подъехал к своему особняку; мистер Гротхэм уже ждал его с целой кучей пришедших за это время приглашений, ни одно из которых графу не хотелось принимать.
У него была слабая надежда, — хотя умом он и понимал, что это маловероятно, — что Калиста как-нибудь даст ему о себе знать. Однако среди множества писем, лежавших на его письменном столе, не было ни одного, написанного знакомым почерком, — тем, которым было написано когда-то приглашение встретиться на мосту через Серпентин.
«Куда она могла поехать?»— мучительно размышлял он. Эта мысль не давала ему покоя весь день. Он никогда раньше не задумывался о том, что может сделать девушка, если она убежит из дома.
Конечно, было немало молодых женщин, которые, восстав против власти родителей, бежали ночью через окно своей спальни, но в таких случаях всегда был тот, кто держал лесенку, по которой они спускались, и у кого была уже приготовлена упряжка лошадей, сменявшихся на каждой почтовой станции, которые в мгновение ока могли домчать их до деревушки Гретна Грин10.
Но Калиста в отличие от них была совершенно одна, у нее не было никого, кроме Кентавра.
Граф хорошо представлял себе, что ее красота и необычный вид ее лошади должны привлекать к себе всеобщее внимание, где бы она ни появлялась, и любому, кто увидит ее, должно показаться странным, что такая девушка путешествует одна и ее никто не сопровождает.
Граф пожалел, что не поговорил с грумами в конюшне леди Чевингтон, прежде чем уехать из Эпсома.
Потом он подумал, что, пожалуй, они рассказали бы ему то, что он и так уже знал от их госпожи.
Калиста выехала на рассвете, то есть часа в четыре утра; таким образом, у нее было преимущество в добрых четыре часа перед теми, кто вздумал бы искать ее, поскольку раньше восьми никто не мог заглянуть к ней в комнату и обнаружить, что она не спит спокойно в своей постели.
В какую сторону она могла поехать — на север или на юг, на запад или на восток?
Граф был уверен только в одном — что ее нет в Лондоне. Но, поскольку мысль о ней постоянно тревожила его, и он чувствовал себя в какой-то мере ответственным за то, что произошло, граф отправил своего лакея н особняк леди Чевингтон на Парк-Лейн, чтобы узнать, не появлялись ли там мисс Калиста или ее лошадь.
Ему ответили, что молодую госпожу никто не видел, но граф попытался успокоиться, сказав себе, что для волнения нет никаких оснований. Скорее всего, после ночи, проведенной в жалкой деревенской гостинице или на почтовой станции, она вернется домой, где ее будет ждать расплата.
Однако на следующий день, когда в три часа пополудни леди Чевингтон нанесла ему визит, граф понял, что его предположения были слишком оптимистичными.
На этот раз в глазах ее, несомненно, затаилась тревога, и первый ее вопрос, обращенный к графу, после того как дворецкий доложил о ее прибытии, был о дочери.
— Вы что-нибудь узнали о Калисте? — спросила она уже с порога.
— Именно об этом я собирался спросить у вас, — ответил граф.
Леди Чевингтон была в удивительно элегантном костюме, сшитом по последней моде. Поля шляпки слегка прикрывали ее лицо, все еще сохранившее следы былой красоты.
— Как вы думаете, куда она могла поехать? — спросила она, присаживаясь.
— Не имею ни малейшего представления, — ответил граф. — Быть может, у нее есть подруги в каких-нибудь отдаленных уголках Англии, вроде Корнуолла, о которых вы забыли? Она могла постараться забраться как можно дальше, чтобы быть уверенной, что между нею и нами пролегли многие мили.
— Я не могу никого припомнить. — Леди Чевингтон помолчала минутку, потом добавила:
— Я всегда держала моих дочерей в классной, пока они не вырастали настолько, что можно было начинать вывозить их в свет. Терпеть не могу этих нескладных, неряшливых девочек-подростков. Общаться с ними в таком возрасте весьма утомительно и скучно. У Калисты были гувернантки, домашние учителя и воспитатели, но у нее почти не было знакомых или подруг ее возраста.
Граф подумал про себя, что, видимо, это и было причиной того, что она так подружилась со своей лошадью и проводила с ней столько времени; этим, вероятно, объяснялась и ее необыкновенная начитанность.
Однако он понимал, что должен быть крайне осторожен и ни в коем случае не обнаруживать того, что он уже и раньше общался с Калистой без ведома ее матери. Поэтому он не стал ничего говорить вслух, и леди Чевингтон продолжала:
— Мы должны найти ее! Она не могла далеко уехать, без сомнения, она где-то неподалеку от дома, и люди, конечно, заметили уже ее и ее лошадь. Как вы думаете, не пригласить ли нам частного сыщика, чтобы он отыскал ее?
Граф, поразмыслив над ее предложением, произнес:
— Есть один человек; правда, он уже отошел от дел, зато он знает всю сельскую местность как свои пять пальцев. Если хотите, я могу поговорить с ним.
— Я была бы вам очень обязана, если бы вы взяли это на себя, — обрадовалась леди Чевингтон. — Разумеется, денег жалеть не следует, я оплачу все расходы.
— Можете не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах, — ответил граф.
Они расстались довольно холодно, но у графа было впечатление, что леди Чевингтон гораздо больше взволнована и встревожена исчезновением Калисты, чем хочет это показать. Интересно, размышлял он после ее ухода, приходила ли ей хоть раз в голову мысль, что Калиста, в отличие от двух других ее дочерей, может взбунтоваться и выйти из-под ее власти?
Послав за частным детективом, граф узнал, что старика совсем замучил артрит и он еле ходит.
Граф подробно рассказал ему все о Калисте, как она убежала из дома и какая у нее необыкновенная лошадь.
— У вас есть какое-нибудь представление, Робинсон, куда могла бы отправиться такая молодая леди?
— Вы, ваша светлость, кажется, сказали, что лошадь у нее не совсем обычная? — уточнил сыщик.
— Она не только выглядит необычно с этой своей белой звездочкой на лбу и белыми чулками на передних ногах, — стал объяснять граф. — Дело в том, что мисс Чевингтон научила ее всяким удивительным фокусам. Некоторые из них я сам видел: Кентавр, например, приходит по первому же ее зову, но не дается в руки даже груму, если тот попытается поймать его; когда она попросит, он раскланивается! Я уверен, что в его репертуаре есть еще немало подобных трюков!
— Тогда мне все ясно, милорд, — заявил старый сыщик. — Юная леди, особенно если деньжонок у нее маловато, наверняка пристала к какому-нибудь цирку.
— К цирку? — не веря своим ушам, воскликнул граф.
— Эти циркачи вечно выискивают таких вот хороших умных лошадок, милорд, ну и наездников, конечно, чтобы было кому выступать с ними.
— Но как она может найти какой-нибудь цирк? — все еще не верил граф.
Старый детектив снисходительно улыбнулся.
— Вы вот всегда суетитесь, спешите, милорд, ну и не видите ничего, что происходит вокруг вас, просто внимания не обращаете! А между прочим, в это время года цирков этих везде хоть пруд пруди — так и кочуют по проселочным дорогам из одной деревеньки в другую. Всякие есть — и большие и маленькие. Некоторые совсем бедные — даже животинки никакой завести не могут, а если и заведут какую — так только голодом ее морят и мучают — не надо бы им совсем этого разрешать. А людям что — как завидят, что те свои палатки раскинули — так и бегут — всегда вокруг них полно народу; там и хохот стоит, и клоуны эти, шельмы, чего только не вытворяют!
— Ну да, конечно, как это я сразу не подумал! — согласился граф.
Он припомнил теперь, что видел шатры циркачей и их фургончики, вереницами тянущиеся по дорогам, когда ехал в Ньюмаркет или в Эпсом, но он просто представить себе не мог, чтобы Калиста оказалась среди этих бродяг и нищих!
В то же время это была неплохая идея, и она многое объясняла!
— Сами подумайте, милорд, если она не пристала к какому-нибудь бродячему цирку, на что ей тогда жить, а? Вы ж говорите, деньжонок-то у ней — кот наплакал! Оно конечно, может, и найдется какая добрая душа — покормит бедняжку, а уж лошадь-то ее — ни-ни! Кому это охота взваливать на себя такую обузу?
Мысль о том, что Калиста может зависеть от милостей какого-нибудь оборванца, который, видя, что она одинока, беспомощна и голодает, предложит ей кров и пищу, имея при этом совершенно определенные намерения, привела графа в крайне дурное расположение духа.
— Я очень благодарен тебе за твои ценные мысли и догадки, Робинсон, — сказал он. — Жаль только, что ты не можешь сам отправиться на поиски этой юной леди.
— Если позволите, милорд, я найду вам молодчика, который все сделает, как надо; есть у меня один такой на примете — мимо него муха не пролетит — совсем как я в молодости!
— Что ж, я подумаю, — ответил граф. — Еще раз спасибо, Робинсон, что зашел ко мне.
Пара золотых соверенов перекочевала из рук в руки, и бывший сыщик заковылял прочь.
Граф присел к письменному столу.
«Хм, цирк… — подумал он. — Что за нелепая мысль!..»И все же других вариантов вроде бы не было.
Прошло три дня.
Леди Чевингтон снова приехала в Лондон. На этот раз все ее оборонительные сооружения рухнули, она не могла больше скрывать своей тревоги и страха.
— Я собрала все сведения, узнала все подробности об исчезновении Калисты, — сказала она. — В то утро на ней был летний костюм для верховой езды, зеленый, обшитый белым шнуром.
Граф сразу вспомнил, что точно так же она была одета в тот день, когда они впервые встретились в Гайд-Парке, но вслух ничего не сказал.
— С собой она взяла два муслиновых платья, очень простеньких, вроде тех, что она надевает обычно дома по утрам, ну, и конечно, кое-что из белья. Все это было завернуто в белую шаль и привязано сзади к седлу лошади.
Леди Чевингтон вздохнула.
— Разумеется, в такой ранний час мой старший грум еще не приступил к работе, и Калиста не позволила его разбудить. Она подняла одного из конюхов и попросила оседлать Кентавра, а тот был слишком глуп, чтобы поинтересоваться, куда она собирается, и запомнил только, как она поблагодарила его и ускакала. — Немного помолчав, леди Чевингтон добавила:
— Горничная, которая прислуживает Калисте, сказала, что в кошельке у нее было только три золотых соверена и немного серебра, и она даже не подумала взять с собой что-либо из своих драгоценностей.
Граф не произнес ни слова. Наконец леди Чевингтон не выдержала и обратилась к нему почти умоляющим тоном:
— Мы должны найти ее. Вы мне, конечно, не поверите, но я действительно люблю своих дочерей, а Калисту, пожалуй, даже больше других. Она больше всех похожа на моего мужа.
Граф хотел было сделать какое-то резкое замечание по поводу того, каким странным способом она проявляет свою материнскую любовь. Но на лице леди Чевингтон отразилось такое страдание, что у него не хватило духу причинить ей еще большую боль.
С неожиданной проницательностью он понял, что, устраивая дочерям эти выгодные браки, она думала даже не столько о своем нынешнем положении в обществе, сколько о том, какое положение она хотела бы занять в свое время, о чем она мечтала, когда была в их возрасте.
Она пыталась дать им то чувство надежности и уверенности в себе, какого сама она, не принадлежа к аристократическому сословию, всегда была лишена.
Она совершила ошибку, но, пусть искаженная, странная, это все же была любовь, а не пустое тщеславие и снобизм, как показалось графу вначале.
— Похоже, мне остается только одно, — проговорил граф после минутного раздумья. — Я должен сам попытаться найти Калисту.
— Ах, если бы вы и в самом деле нашли ее, милорд! — воскликнула леди Чевингтон. — Я была бы вам так благодарна, так безмерно благодарна!
Одно дело — сказать, размышлял граф после ухода леди Чевингтон, и совсем другое — привести сказанное в исполнение. Это казалось ему невероятно трудным, почти невозможным предприятием.
Откуда начать поиски? Он даже отдаленно не мог себе этого представить.
Тем не менее в жизни у него появилась хоть какая-то цель, в нем вспыхнуло нечто, похожее на дух странствий и приключений, и граф, махнув на все, рукой, отменил все встречи и приглашения, назначенные на ближайшие дни.
На следующее утро, оседлав своего вороного жеребца, которого он в последнее время полюбил больше остальных лошадей, граф отправился на юг; ему самому еще, было не совсем ясно, что он будет делать; пока что он решил заглядывать во все цирки, которые встретятся ему по пути.
Утро выдалось прохладное, необычный в июне свежий, по-осеннему бодрящий ветерок холодил кожу.
Жара не докучала Оресту — этим звучным греческим именем граф окрестил своего любимца, — так что он бежал еще более резво, чем обычно; они быстро промчались по городским улицам с их толчеей и сутолокой и вскоре оказались на пустынной проселочной дороге, по сторонам которой тянулись поля.
Граф вскоре свернул с дороги и, не обращая внимания на то, что безбожно нарушает границы, проезжая по чужим владениям без всякого на то дозволения хозяев, пустил Ореста галопом через поля и луга, по землям, покрытым свежей буйной растительностью; кое-где им попадались на пути высокие изгороди с коваными железными решетками, отделявшими друг от друга соседние участки, и конь легко перемахивал через них, почти не сбавляя скорости.
Первый цирк встретился графу около полудня, а за ним последовали десятки других, и все они были как две капли воды похожи друг на друга, что несколько удручало графа.
В каждом из них обязательно имелся один старый унылый слон и три или четыре шелудивых, покрытых коростой льва, обычно совершенно беззубых и таких апатичных, что только малышам они могли показаться грозными и свирепыми.
Был тут и канатоходец, балансировавший на проволоке над головами затаивших дыхание зрителей, только время от времени издававших возгласы ужаса и восхищения; он шел по канату не очень уверенно, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь удержать равновесие с помощью длинного шеста или зонтика от солнца.
Акробаты придавали некоторое разнообразие этому зрелищу, поражая своей ловкостью, хотя все их трюки были похожи друг на друга.
Некоторые из них были молодые и гибкие, другие уже начинали стареть, и им стоило заметных усилий выполнить даже простейшие упражнения на трапеции.
В лучших, более богатых цирках, были лошади, обычно белые или серые в яблоках; гривы и хвосты у них были длинные, хорошо расчесанные, шерсть лоснилась, и граф по всему видел, что за ними тут хорошо ухаживают, чистят и кормят.
Но в цирках поменьше и победнее лошади были такие же жалкие и тощие, как и сами артисты, и иногда казалось, они с трудом несут на спине трех человек, взобравшихся на плечи друг другу, образовав пирамиду.
Глядя на некоторых из них, граф думал, что смерть, когда она наконец придет к ним, покажется им избавлением, милосердным даром по сравнению с той жизнью, которую им приходилось вести.
Но в каждом цирке, независимо от того, каковы были его доходы, смех и веселье публики зависели только от клоунов. Гиганты и карлики, безобразные уродцы, иногда их бывало с полдюжины, иногда и больше, но они неизменно заставляли детвору хохотать и визжать от восторга.
Люди постарше тоже утирали слезы, катившиеся от смеха, когда клоуны выскакивали на арену и начинали тузить друг друга, обливать водой, неуклюже бегать по кругу, держась за лошадиные хвосты, или доставать куриные яйца из носов детишек, сидящих в первом ряду.
Пространствовав четыре дня по полям и дорогам Англии, ночуя где придется, в первой попавшейся придорожной гостинице или на постоялом дворе, в общем, там, где заставала его ночь, граф решил, что он, должно быть, пошел по ложному следу.
Он не мог вообразить себе Калисту, такую нежную, изящную и элегантную, среди этих размалеванных цирковых артисток в пестрых, кричащих нарядах, которых он видел на деревенских площадях, точно так же, как не представлял себе Кентавра среди этих жалких, заморенных лошаденок.
Он начал думать, что она, возможно, к этому времени уже вернулась в свое имение в Эпсоме или в Лондон, и, чем скорее он поедет туда же, чтобы удостовериться, что так оно и есть, тем лучше.
В то же время он не мог не признаться себе с некоторым удивлением, что, если бы не беспокойство за Калисту, последние несколько дней показались бы ему самыми прекрасными в его жизни.
Он обрел свободу, которой никогда не знал прежде, окруженный своими многочисленными слугами и лакеями; он вынырнул из потока нескончаемых повседневных дел и забот, оторвался даже от своих друзей — в общем, он был по-настоящему свободен!
Граф не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось так долго пробыть в одиночестве, но, как ни странно, никогда еще он не чувствовал себя лучше, чем сейчас, в таком постоянно приподнятом, бодром расположении духа.
Он знал, что частично обязан этим простой деревенской пище, которую ему подавали в деревенских трактирах в последние дни, и постоянным физическим упражнениям на свежем воздухе.
Когда граф скакал напрямик через поля на своем вороном жеребце, у него возникало такое чувство, что Оресту все это нравится так же, как и ему самому.
Конечно, у лошади был теперь не такой ухоженный вид, а ее седло и уздечка уже не сверкали на солнце так, как это было, когда они покидали Лондон, но оба они ощущали какое-то приятное, пьянящее возбуждение, вырвавшись на волю из привычной, надоевшей рутины своей упорядоченной жизни.
И все-таки, говорил себе граф, пришла пора возвращаться.
Калиста наверняка уже нашлась, а все его слуги и, без сомнения, многие из его друзей, вроде лорда Яксли, будут тревожиться о нем, гадая, что с ним и куда он пропал.
Обратно он поехал через Хартфордшир, сделав большой круг через другие графства и приняв Эпсом за точку отсчета, где его поиски должны были закончиться.
Было уже шесть часов вечера, когда граф доехал до деревушки Поттерсбар. Он знал это место, так как здесь ежегодно устраивалась знаменитая ярмарка, на которой торговали лошадьми.
Граф рассчитывал, что через час он, пожалуй, уже будет в Лондоне. Он уже потянул за повод, поворачивая Ореста в сторону главной дороги, ведущей в город, как вдруг увидел пестрые палатки еще одного цирка.
Этот новый цирк был побольше тех, что встречались ему за последние два дня.
«Большой купол», как называлась главная, самая просторная палатка, в которой проходило представление, стояла посреди площадки, а вокруг нее теснилось множество других палаток, фургончиков и повозок, на которых перевозили клетки с дикими зверями.
Представление уже началось, и первым порывом графа было проехать мимо не задерживаясь, чтобы добраться до города прежде, чем стемнеет.
Затем он сказал себе, что следует проверить все до конца и заглянуть сюда напоследок, чтобы уж окончательно отбросить предположение отставного сыщика, будто Калиста нашла себе убежище в цирке.
Графу не хотелось оставлять Ореста поблизости от главного шатра; он боялся, что дети, выйдя после окончания представления, начнут приставать к нему.
У жеребца была привычка неожиданно бить задней ногой, и граф опасался, что он может лягнуть кого-нибудь, кто подойдет к нему сзади.
Заметив на краю поля небольшую рощицу, граф поехал в ту сторону.
Уже въехав под сень деревьев, он вдруг обнаружил, что какой-то мальчишка бежал за ним всю дорогу и сейчас стоит рядом, выжидательно глядя на него.
Он был одет в лохмотья, но взгляд у него был честный и открытый, поэтому граф решил обратиться к нему.
— Ты не мог бы посторожить мою лошадь? — попросил он мальчика.
Тот с готовностью улыбнулся.
— С удовольствием, ваша милость. Уж я присмотрю за ней как надо, будьте спокойны!
— Ты уж постарайся! — ответил граф. — А я, когда вернусь, дам тебе шиллинг.
Глаза мальчика так и вспыхнули от возбуждения.
— Шиллинг, ваша милость? Я не ослышался, вы действительно так и сказали — шиллинг?!
— Вот именно — шиллинг, но только если ты будешь хорошо следить за лошадью и не подпустишь к ней посторонних, — объяснил граф. — Дай ему попастись, только держи покрепче уздечку, чтобы он не убежал.
— Все будет сделано, не сомневайтесь, ваша милость.
Граф спешился и протянул поводья мальчику.
Орест сегодня проделал немалый путь, так что граф надеялся, что он будет вести себя смирно.
Он направился к «Большому куполу». Подойдя ближе, он услышал доносившиеся изнутри взвизгивания и смех и понял, что клоуны, должно быть, уже на арене.
Внезапно он почувствовал, как сильно устал за эти дни, и подумал, что слишком много потребуется усилий, чтобы выдержать еще одно нескончаемое представление со всеми этими львами и акробатами, канатоходцами и ничего из себя не представляющими лошадьми.
Остановившись у входа, он заглянул внутрь. В это время чей-то голос грубо окликнул его:
— Лучшие места по шестипенсовику. Остальные — два пенса и пенни.
— У вас есть какие-нибудь необычные номера? — поинтересовался граф. — Может быть, какая-нибудь удивительная лошадь?
Человек, продававший билеты, уже раскрыл было рот, чтобы ответить что-нибудь вроде: «Вот заплати, тогда узнаешь», но, приглядевшись к графу получше, вдруг передумал.
— Есть у нас кое-что совсем особенное, мистер.
— Что же это? — спросил граф, не проявляя особого интереса.
— Леди в маске и ее полуконь-получеловек! Граф так и застыл на месте.
— Через пару минут как раз ее выступление, мистер.
Граф бросил на столик шиллинг, забыв получить сдачу. Он вошел в шатер и сел на первое свободное место.
Клоуны убегали с арены, на бегу награждая друг друга тумаками, падая и кувыркаясь через голову, а за ними шествовал великан на ходулях, по всей видимости, любимец всех ребятишек.
Как только все они скрылись за кулисами, на арену, великолепный в своей ярко-малиновом фраке, белых бриджах и черном цилиндре, с длинным бичом в руках вышел маэстро.
— Леди и джентльмены! — начал он звучным, раскатистым голосом. — Мы имеем величайшую честь и удовольствие предложить вам сегодня единственный в мире, уникальный номер — загадочная и таинственная леди и ее удивительный, необыкновенный друг, который, несмотря на то что выглядит как лошадь, на самом деле — получеловек! Да, да, леди и джентльмены, позвольте представить вам — «Дама в маске и ее полуконь-получеловек»!
Цирк взорвался аплодисментами, и на арене появилась Калиста.
На ней было алое платье для верховой езды, все усеянное сверкающими звездами и расшитое серебряными блестками. Черная полумаска из бархата, обшитая по краям венецианским кружевом, почти полностью закрывала ее лицо, но граф был уверен, что он узнает ее стройную фигурку и великолепную посадку, где бы ему ни довелось ее встретить.
Кентавр тоже сильно изменился. Белая звездочка исчезла с его лба, то же случилось и с его белоснежными чулками на передних ногах. Теперь он весь был черный, как ночь, как вороново крыло, но шерсть его лоснилась, а грива и хвост были тщательно расчесаны заботливой рукой.
Для начала Калиста сделала на нем круг по арене, затем продемонстрировала различные номера.
Граф был восхищен ими, публика тоже смотрела в восторге, затаив дыхание.
По команде Кентавр поднимался на задние ноги, опускался на колени, припадая головой к полу, он танцевал и проделывал еще множество различных трюков, которым его научила Калиста. Он выполнял все это с необыкновенной грацией, которая напомнила графу чистокровных жеребцов испанской школы верховой езды в Вене.
Под непрекращающиеся аплодисменты зрителей на арену выехала карета из папье-маше, которую толкал человек, находившийся внутри нее.
На козлах сидел кучер, погонявший крохотного, довольно неказистого на вид пони.
Выхватив пистолет из нагрудного кармана, Калиста остановила карету.
Человек, сидевший в ней, пытался что-то возражать, но в этот момент Кентавр схватил зубами большой мешок, лежавший в карете, который, по-видимому, должен был изображать мешок с золотом, и понес его к краю арены, туда, где стоял бедный старичок в лохмотьях.
Дети радостно закричали и захлопали в ладоши. Тут мужчины выскочили из кареты и навели дула своих пистолетов прямо на Калисту и Кентавра.
Калиста верхом на Кентавре, подъехала совсем близко к тому месту, где сидел граф, и он услышал, как она тихо проговорила на ухо лошади:
— Ничего, малыш, не волнуйся! Спокойно!
Затем, не обращая внимания на наведенные на них пистолеты, лошадь галопом пронеслась через арену, эффектно перепрыгнула через картонную карету и исчезла.
Зрители разразились бурей аплодисментов. Калиста и Кентавр появились снова, лошадь кланялась точно так же, как она кланялась графу тогда, на берегу Серпентина.
Она низко, почтительно склоняла голову направо, налево, затем прямо перед собой. Потом они окончательно скрылись за кулисами, и начался следующий номер.
Теперь выступал силач-тяжеловес — очень смуглый, мускулистый, с надменным заносчивым видом. Он был в трико и расшитой блестками короткой тунике. Граф уже наизусть знал все, что сейчас произойдет: сначала он просто будет поднимать разные тяжести, а потом ему на голову и на плечи встанут три или четыре, а может быть, даже и шесть человек, и он будет стоять, удерживая равновесие вместе с ними.
У него была слабая надежда, — хотя умом он и понимал, что это маловероятно, — что Калиста как-нибудь даст ему о себе знать. Однако среди множества писем, лежавших на его письменном столе, не было ни одного, написанного знакомым почерком, — тем, которым было написано когда-то приглашение встретиться на мосту через Серпентин.
«Куда она могла поехать?»— мучительно размышлял он. Эта мысль не давала ему покоя весь день. Он никогда раньше не задумывался о том, что может сделать девушка, если она убежит из дома.
Конечно, было немало молодых женщин, которые, восстав против власти родителей, бежали ночью через окно своей спальни, но в таких случаях всегда был тот, кто держал лесенку, по которой они спускались, и у кого была уже приготовлена упряжка лошадей, сменявшихся на каждой почтовой станции, которые в мгновение ока могли домчать их до деревушки Гретна Грин10.
Но Калиста в отличие от них была совершенно одна, у нее не было никого, кроме Кентавра.
Граф хорошо представлял себе, что ее красота и необычный вид ее лошади должны привлекать к себе всеобщее внимание, где бы она ни появлялась, и любому, кто увидит ее, должно показаться странным, что такая девушка путешествует одна и ее никто не сопровождает.
Граф пожалел, что не поговорил с грумами в конюшне леди Чевингтон, прежде чем уехать из Эпсома.
Потом он подумал, что, пожалуй, они рассказали бы ему то, что он и так уже знал от их госпожи.
Калиста выехала на рассвете, то есть часа в четыре утра; таким образом, у нее было преимущество в добрых четыре часа перед теми, кто вздумал бы искать ее, поскольку раньше восьми никто не мог заглянуть к ней в комнату и обнаружить, что она не спит спокойно в своей постели.
В какую сторону она могла поехать — на север или на юг, на запад или на восток?
Граф был уверен только в одном — что ее нет в Лондоне. Но, поскольку мысль о ней постоянно тревожила его, и он чувствовал себя в какой-то мере ответственным за то, что произошло, граф отправил своего лакея н особняк леди Чевингтон на Парк-Лейн, чтобы узнать, не появлялись ли там мисс Калиста или ее лошадь.
Ему ответили, что молодую госпожу никто не видел, но граф попытался успокоиться, сказав себе, что для волнения нет никаких оснований. Скорее всего, после ночи, проведенной в жалкой деревенской гостинице или на почтовой станции, она вернется домой, где ее будет ждать расплата.
Однако на следующий день, когда в три часа пополудни леди Чевингтон нанесла ему визит, граф понял, что его предположения были слишком оптимистичными.
На этот раз в глазах ее, несомненно, затаилась тревога, и первый ее вопрос, обращенный к графу, после того как дворецкий доложил о ее прибытии, был о дочери.
— Вы что-нибудь узнали о Калисте? — спросила она уже с порога.
— Именно об этом я собирался спросить у вас, — ответил граф.
Леди Чевингтон была в удивительно элегантном костюме, сшитом по последней моде. Поля шляпки слегка прикрывали ее лицо, все еще сохранившее следы былой красоты.
— Как вы думаете, куда она могла поехать? — спросила она, присаживаясь.
— Не имею ни малейшего представления, — ответил граф. — Быть может, у нее есть подруги в каких-нибудь отдаленных уголках Англии, вроде Корнуолла, о которых вы забыли? Она могла постараться забраться как можно дальше, чтобы быть уверенной, что между нею и нами пролегли многие мили.
— Я не могу никого припомнить. — Леди Чевингтон помолчала минутку, потом добавила:
— Я всегда держала моих дочерей в классной, пока они не вырастали настолько, что можно было начинать вывозить их в свет. Терпеть не могу этих нескладных, неряшливых девочек-подростков. Общаться с ними в таком возрасте весьма утомительно и скучно. У Калисты были гувернантки, домашние учителя и воспитатели, но у нее почти не было знакомых или подруг ее возраста.
Граф подумал про себя, что, видимо, это и было причиной того, что она так подружилась со своей лошадью и проводила с ней столько времени; этим, вероятно, объяснялась и ее необыкновенная начитанность.
Однако он понимал, что должен быть крайне осторожен и ни в коем случае не обнаруживать того, что он уже и раньше общался с Калистой без ведома ее матери. Поэтому он не стал ничего говорить вслух, и леди Чевингтон продолжала:
— Мы должны найти ее! Она не могла далеко уехать, без сомнения, она где-то неподалеку от дома, и люди, конечно, заметили уже ее и ее лошадь. Как вы думаете, не пригласить ли нам частного сыщика, чтобы он отыскал ее?
Граф, поразмыслив над ее предложением, произнес:
— Есть один человек; правда, он уже отошел от дел, зато он знает всю сельскую местность как свои пять пальцев. Если хотите, я могу поговорить с ним.
— Я была бы вам очень обязана, если бы вы взяли это на себя, — обрадовалась леди Чевингтон. — Разумеется, денег жалеть не следует, я оплачу все расходы.
— Можете не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах, — ответил граф.
Они расстались довольно холодно, но у графа было впечатление, что леди Чевингтон гораздо больше взволнована и встревожена исчезновением Калисты, чем хочет это показать. Интересно, размышлял он после ее ухода, приходила ли ей хоть раз в голову мысль, что Калиста, в отличие от двух других ее дочерей, может взбунтоваться и выйти из-под ее власти?
Послав за частным детективом, граф узнал, что старика совсем замучил артрит и он еле ходит.
Граф подробно рассказал ему все о Калисте, как она убежала из дома и какая у нее необыкновенная лошадь.
— У вас есть какое-нибудь представление, Робинсон, куда могла бы отправиться такая молодая леди?
— Вы, ваша светлость, кажется, сказали, что лошадь у нее не совсем обычная? — уточнил сыщик.
— Она не только выглядит необычно с этой своей белой звездочкой на лбу и белыми чулками на передних ногах, — стал объяснять граф. — Дело в том, что мисс Чевингтон научила ее всяким удивительным фокусам. Некоторые из них я сам видел: Кентавр, например, приходит по первому же ее зову, но не дается в руки даже груму, если тот попытается поймать его; когда она попросит, он раскланивается! Я уверен, что в его репертуаре есть еще немало подобных трюков!
— Тогда мне все ясно, милорд, — заявил старый сыщик. — Юная леди, особенно если деньжонок у нее маловато, наверняка пристала к какому-нибудь цирку.
— К цирку? — не веря своим ушам, воскликнул граф.
— Эти циркачи вечно выискивают таких вот хороших умных лошадок, милорд, ну и наездников, конечно, чтобы было кому выступать с ними.
— Но как она может найти какой-нибудь цирк? — все еще не верил граф.
Старый детектив снисходительно улыбнулся.
— Вы вот всегда суетитесь, спешите, милорд, ну и не видите ничего, что происходит вокруг вас, просто внимания не обращаете! А между прочим, в это время года цирков этих везде хоть пруд пруди — так и кочуют по проселочным дорогам из одной деревеньки в другую. Всякие есть — и большие и маленькие. Некоторые совсем бедные — даже животинки никакой завести не могут, а если и заведут какую — так только голодом ее морят и мучают — не надо бы им совсем этого разрешать. А людям что — как завидят, что те свои палатки раскинули — так и бегут — всегда вокруг них полно народу; там и хохот стоит, и клоуны эти, шельмы, чего только не вытворяют!
— Ну да, конечно, как это я сразу не подумал! — согласился граф.
Он припомнил теперь, что видел шатры циркачей и их фургончики, вереницами тянущиеся по дорогам, когда ехал в Ньюмаркет или в Эпсом, но он просто представить себе не мог, чтобы Калиста оказалась среди этих бродяг и нищих!
В то же время это была неплохая идея, и она многое объясняла!
— Сами подумайте, милорд, если она не пристала к какому-нибудь бродячему цирку, на что ей тогда жить, а? Вы ж говорите, деньжонок-то у ней — кот наплакал! Оно конечно, может, и найдется какая добрая душа — покормит бедняжку, а уж лошадь-то ее — ни-ни! Кому это охота взваливать на себя такую обузу?
Мысль о том, что Калиста может зависеть от милостей какого-нибудь оборванца, который, видя, что она одинока, беспомощна и голодает, предложит ей кров и пищу, имея при этом совершенно определенные намерения, привела графа в крайне дурное расположение духа.
— Я очень благодарен тебе за твои ценные мысли и догадки, Робинсон, — сказал он. — Жаль только, что ты не можешь сам отправиться на поиски этой юной леди.
— Если позволите, милорд, я найду вам молодчика, который все сделает, как надо; есть у меня один такой на примете — мимо него муха не пролетит — совсем как я в молодости!
— Что ж, я подумаю, — ответил граф. — Еще раз спасибо, Робинсон, что зашел ко мне.
Пара золотых соверенов перекочевала из рук в руки, и бывший сыщик заковылял прочь.
Граф присел к письменному столу.
«Хм, цирк… — подумал он. — Что за нелепая мысль!..»И все же других вариантов вроде бы не было.
Прошло три дня.
Леди Чевингтон снова приехала в Лондон. На этот раз все ее оборонительные сооружения рухнули, она не могла больше скрывать своей тревоги и страха.
— Я собрала все сведения, узнала все подробности об исчезновении Калисты, — сказала она. — В то утро на ней был летний костюм для верховой езды, зеленый, обшитый белым шнуром.
Граф сразу вспомнил, что точно так же она была одета в тот день, когда они впервые встретились в Гайд-Парке, но вслух ничего не сказал.
— С собой она взяла два муслиновых платья, очень простеньких, вроде тех, что она надевает обычно дома по утрам, ну, и конечно, кое-что из белья. Все это было завернуто в белую шаль и привязано сзади к седлу лошади.
Леди Чевингтон вздохнула.
— Разумеется, в такой ранний час мой старший грум еще не приступил к работе, и Калиста не позволила его разбудить. Она подняла одного из конюхов и попросила оседлать Кентавра, а тот был слишком глуп, чтобы поинтересоваться, куда она собирается, и запомнил только, как она поблагодарила его и ускакала. — Немного помолчав, леди Чевингтон добавила:
— Горничная, которая прислуживает Калисте, сказала, что в кошельке у нее было только три золотых соверена и немного серебра, и она даже не подумала взять с собой что-либо из своих драгоценностей.
Граф не произнес ни слова. Наконец леди Чевингтон не выдержала и обратилась к нему почти умоляющим тоном:
— Мы должны найти ее. Вы мне, конечно, не поверите, но я действительно люблю своих дочерей, а Калисту, пожалуй, даже больше других. Она больше всех похожа на моего мужа.
Граф хотел было сделать какое-то резкое замечание по поводу того, каким странным способом она проявляет свою материнскую любовь. Но на лице леди Чевингтон отразилось такое страдание, что у него не хватило духу причинить ей еще большую боль.
С неожиданной проницательностью он понял, что, устраивая дочерям эти выгодные браки, она думала даже не столько о своем нынешнем положении в обществе, сколько о том, какое положение она хотела бы занять в свое время, о чем она мечтала, когда была в их возрасте.
Она пыталась дать им то чувство надежности и уверенности в себе, какого сама она, не принадлежа к аристократическому сословию, всегда была лишена.
Она совершила ошибку, но, пусть искаженная, странная, это все же была любовь, а не пустое тщеславие и снобизм, как показалось графу вначале.
— Похоже, мне остается только одно, — проговорил граф после минутного раздумья. — Я должен сам попытаться найти Калисту.
— Ах, если бы вы и в самом деле нашли ее, милорд! — воскликнула леди Чевингтон. — Я была бы вам так благодарна, так безмерно благодарна!
Одно дело — сказать, размышлял граф после ухода леди Чевингтон, и совсем другое — привести сказанное в исполнение. Это казалось ему невероятно трудным, почти невозможным предприятием.
Откуда начать поиски? Он даже отдаленно не мог себе этого представить.
Тем не менее в жизни у него появилась хоть какая-то цель, в нем вспыхнуло нечто, похожее на дух странствий и приключений, и граф, махнув на все, рукой, отменил все встречи и приглашения, назначенные на ближайшие дни.
На следующее утро, оседлав своего вороного жеребца, которого он в последнее время полюбил больше остальных лошадей, граф отправился на юг; ему самому еще, было не совсем ясно, что он будет делать; пока что он решил заглядывать во все цирки, которые встретятся ему по пути.
Утро выдалось прохладное, необычный в июне свежий, по-осеннему бодрящий ветерок холодил кожу.
Жара не докучала Оресту — этим звучным греческим именем граф окрестил своего любимца, — так что он бежал еще более резво, чем обычно; они быстро промчались по городским улицам с их толчеей и сутолокой и вскоре оказались на пустынной проселочной дороге, по сторонам которой тянулись поля.
Граф вскоре свернул с дороги и, не обращая внимания на то, что безбожно нарушает границы, проезжая по чужим владениям без всякого на то дозволения хозяев, пустил Ореста галопом через поля и луга, по землям, покрытым свежей буйной растительностью; кое-где им попадались на пути высокие изгороди с коваными железными решетками, отделявшими друг от друга соседние участки, и конь легко перемахивал через них, почти не сбавляя скорости.
Первый цирк встретился графу около полудня, а за ним последовали десятки других, и все они были как две капли воды похожи друг на друга, что несколько удручало графа.
В каждом из них обязательно имелся один старый унылый слон и три или четыре шелудивых, покрытых коростой льва, обычно совершенно беззубых и таких апатичных, что только малышам они могли показаться грозными и свирепыми.
Был тут и канатоходец, балансировавший на проволоке над головами затаивших дыхание зрителей, только время от времени издававших возгласы ужаса и восхищения; он шел по канату не очень уверенно, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь удержать равновесие с помощью длинного шеста или зонтика от солнца.
Акробаты придавали некоторое разнообразие этому зрелищу, поражая своей ловкостью, хотя все их трюки были похожи друг на друга.
Некоторые из них были молодые и гибкие, другие уже начинали стареть, и им стоило заметных усилий выполнить даже простейшие упражнения на трапеции.
В лучших, более богатых цирках, были лошади, обычно белые или серые в яблоках; гривы и хвосты у них были длинные, хорошо расчесанные, шерсть лоснилась, и граф по всему видел, что за ними тут хорошо ухаживают, чистят и кормят.
Но в цирках поменьше и победнее лошади были такие же жалкие и тощие, как и сами артисты, и иногда казалось, они с трудом несут на спине трех человек, взобравшихся на плечи друг другу, образовав пирамиду.
Глядя на некоторых из них, граф думал, что смерть, когда она наконец придет к ним, покажется им избавлением, милосердным даром по сравнению с той жизнью, которую им приходилось вести.
Но в каждом цирке, независимо от того, каковы были его доходы, смех и веселье публики зависели только от клоунов. Гиганты и карлики, безобразные уродцы, иногда их бывало с полдюжины, иногда и больше, но они неизменно заставляли детвору хохотать и визжать от восторга.
Люди постарше тоже утирали слезы, катившиеся от смеха, когда клоуны выскакивали на арену и начинали тузить друг друга, обливать водой, неуклюже бегать по кругу, держась за лошадиные хвосты, или доставать куриные яйца из носов детишек, сидящих в первом ряду.
Пространствовав четыре дня по полям и дорогам Англии, ночуя где придется, в первой попавшейся придорожной гостинице или на постоялом дворе, в общем, там, где заставала его ночь, граф решил, что он, должно быть, пошел по ложному следу.
Он не мог вообразить себе Калисту, такую нежную, изящную и элегантную, среди этих размалеванных цирковых артисток в пестрых, кричащих нарядах, которых он видел на деревенских площадях, точно так же, как не представлял себе Кентавра среди этих жалких, заморенных лошаденок.
Он начал думать, что она, возможно, к этому времени уже вернулась в свое имение в Эпсоме или в Лондон, и, чем скорее он поедет туда же, чтобы удостовериться, что так оно и есть, тем лучше.
В то же время он не мог не признаться себе с некоторым удивлением, что, если бы не беспокойство за Калисту, последние несколько дней показались бы ему самыми прекрасными в его жизни.
Он обрел свободу, которой никогда не знал прежде, окруженный своими многочисленными слугами и лакеями; он вынырнул из потока нескончаемых повседневных дел и забот, оторвался даже от своих друзей — в общем, он был по-настоящему свободен!
Граф не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось так долго пробыть в одиночестве, но, как ни странно, никогда еще он не чувствовал себя лучше, чем сейчас, в таком постоянно приподнятом, бодром расположении духа.
Он знал, что частично обязан этим простой деревенской пище, которую ему подавали в деревенских трактирах в последние дни, и постоянным физическим упражнениям на свежем воздухе.
Когда граф скакал напрямик через поля на своем вороном жеребце, у него возникало такое чувство, что Оресту все это нравится так же, как и ему самому.
Конечно, у лошади был теперь не такой ухоженный вид, а ее седло и уздечка уже не сверкали на солнце так, как это было, когда они покидали Лондон, но оба они ощущали какое-то приятное, пьянящее возбуждение, вырвавшись на волю из привычной, надоевшей рутины своей упорядоченной жизни.
И все-таки, говорил себе граф, пришла пора возвращаться.
Калиста наверняка уже нашлась, а все его слуги и, без сомнения, многие из его друзей, вроде лорда Яксли, будут тревожиться о нем, гадая, что с ним и куда он пропал.
Обратно он поехал через Хартфордшир, сделав большой круг через другие графства и приняв Эпсом за точку отсчета, где его поиски должны были закончиться.
Было уже шесть часов вечера, когда граф доехал до деревушки Поттерсбар. Он знал это место, так как здесь ежегодно устраивалась знаменитая ярмарка, на которой торговали лошадьми.
Граф рассчитывал, что через час он, пожалуй, уже будет в Лондоне. Он уже потянул за повод, поворачивая Ореста в сторону главной дороги, ведущей в город, как вдруг увидел пестрые палатки еще одного цирка.
Этот новый цирк был побольше тех, что встречались ему за последние два дня.
«Большой купол», как называлась главная, самая просторная палатка, в которой проходило представление, стояла посреди площадки, а вокруг нее теснилось множество других палаток, фургончиков и повозок, на которых перевозили клетки с дикими зверями.
Представление уже началось, и первым порывом графа было проехать мимо не задерживаясь, чтобы добраться до города прежде, чем стемнеет.
Затем он сказал себе, что следует проверить все до конца и заглянуть сюда напоследок, чтобы уж окончательно отбросить предположение отставного сыщика, будто Калиста нашла себе убежище в цирке.
Графу не хотелось оставлять Ореста поблизости от главного шатра; он боялся, что дети, выйдя после окончания представления, начнут приставать к нему.
У жеребца была привычка неожиданно бить задней ногой, и граф опасался, что он может лягнуть кого-нибудь, кто подойдет к нему сзади.
Заметив на краю поля небольшую рощицу, граф поехал в ту сторону.
Уже въехав под сень деревьев, он вдруг обнаружил, что какой-то мальчишка бежал за ним всю дорогу и сейчас стоит рядом, выжидательно глядя на него.
Он был одет в лохмотья, но взгляд у него был честный и открытый, поэтому граф решил обратиться к нему.
— Ты не мог бы посторожить мою лошадь? — попросил он мальчика.
Тот с готовностью улыбнулся.
— С удовольствием, ваша милость. Уж я присмотрю за ней как надо, будьте спокойны!
— Ты уж постарайся! — ответил граф. — А я, когда вернусь, дам тебе шиллинг.
Глаза мальчика так и вспыхнули от возбуждения.
— Шиллинг, ваша милость? Я не ослышался, вы действительно так и сказали — шиллинг?!
— Вот именно — шиллинг, но только если ты будешь хорошо следить за лошадью и не подпустишь к ней посторонних, — объяснил граф. — Дай ему попастись, только держи покрепче уздечку, чтобы он не убежал.
— Все будет сделано, не сомневайтесь, ваша милость.
Граф спешился и протянул поводья мальчику.
Орест сегодня проделал немалый путь, так что граф надеялся, что он будет вести себя смирно.
Он направился к «Большому куполу». Подойдя ближе, он услышал доносившиеся изнутри взвизгивания и смех и понял, что клоуны, должно быть, уже на арене.
Внезапно он почувствовал, как сильно устал за эти дни, и подумал, что слишком много потребуется усилий, чтобы выдержать еще одно нескончаемое представление со всеми этими львами и акробатами, канатоходцами и ничего из себя не представляющими лошадьми.
Остановившись у входа, он заглянул внутрь. В это время чей-то голос грубо окликнул его:
— Лучшие места по шестипенсовику. Остальные — два пенса и пенни.
— У вас есть какие-нибудь необычные номера? — поинтересовался граф. — Может быть, какая-нибудь удивительная лошадь?
Человек, продававший билеты, уже раскрыл было рот, чтобы ответить что-нибудь вроде: «Вот заплати, тогда узнаешь», но, приглядевшись к графу получше, вдруг передумал.
— Есть у нас кое-что совсем особенное, мистер.
— Что же это? — спросил граф, не проявляя особого интереса.
— Леди в маске и ее полуконь-получеловек! Граф так и застыл на месте.
— Через пару минут как раз ее выступление, мистер.
Граф бросил на столик шиллинг, забыв получить сдачу. Он вошел в шатер и сел на первое свободное место.
Клоуны убегали с арены, на бегу награждая друг друга тумаками, падая и кувыркаясь через голову, а за ними шествовал великан на ходулях, по всей видимости, любимец всех ребятишек.
Как только все они скрылись за кулисами, на арену, великолепный в своей ярко-малиновом фраке, белых бриджах и черном цилиндре, с длинным бичом в руках вышел маэстро.
— Леди и джентльмены! — начал он звучным, раскатистым голосом. — Мы имеем величайшую честь и удовольствие предложить вам сегодня единственный в мире, уникальный номер — загадочная и таинственная леди и ее удивительный, необыкновенный друг, который, несмотря на то что выглядит как лошадь, на самом деле — получеловек! Да, да, леди и джентльмены, позвольте представить вам — «Дама в маске и ее полуконь-получеловек»!
Цирк взорвался аплодисментами, и на арене появилась Калиста.
На ней было алое платье для верховой езды, все усеянное сверкающими звездами и расшитое серебряными блестками. Черная полумаска из бархата, обшитая по краям венецианским кружевом, почти полностью закрывала ее лицо, но граф был уверен, что он узнает ее стройную фигурку и великолепную посадку, где бы ему ни довелось ее встретить.
Кентавр тоже сильно изменился. Белая звездочка исчезла с его лба, то же случилось и с его белоснежными чулками на передних ногах. Теперь он весь был черный, как ночь, как вороново крыло, но шерсть его лоснилась, а грива и хвост были тщательно расчесаны заботливой рукой.
Для начала Калиста сделала на нем круг по арене, затем продемонстрировала различные номера.
Граф был восхищен ими, публика тоже смотрела в восторге, затаив дыхание.
По команде Кентавр поднимался на задние ноги, опускался на колени, припадая головой к полу, он танцевал и проделывал еще множество различных трюков, которым его научила Калиста. Он выполнял все это с необыкновенной грацией, которая напомнила графу чистокровных жеребцов испанской школы верховой езды в Вене.
Под непрекращающиеся аплодисменты зрителей на арену выехала карета из папье-маше, которую толкал человек, находившийся внутри нее.
На козлах сидел кучер, погонявший крохотного, довольно неказистого на вид пони.
Выхватив пистолет из нагрудного кармана, Калиста остановила карету.
Человек, сидевший в ней, пытался что-то возражать, но в этот момент Кентавр схватил зубами большой мешок, лежавший в карете, который, по-видимому, должен был изображать мешок с золотом, и понес его к краю арены, туда, где стоял бедный старичок в лохмотьях.
Дети радостно закричали и захлопали в ладоши. Тут мужчины выскочили из кареты и навели дула своих пистолетов прямо на Калисту и Кентавра.
Калиста верхом на Кентавре, подъехала совсем близко к тому месту, где сидел граф, и он услышал, как она тихо проговорила на ухо лошади:
— Ничего, малыш, не волнуйся! Спокойно!
Затем, не обращая внимания на наведенные на них пистолеты, лошадь галопом пронеслась через арену, эффектно перепрыгнула через картонную карету и исчезла.
Зрители разразились бурей аплодисментов. Калиста и Кентавр появились снова, лошадь кланялась точно так же, как она кланялась графу тогда, на берегу Серпентина.
Она низко, почтительно склоняла голову направо, налево, затем прямо перед собой. Потом они окончательно скрылись за кулисами, и начался следующий номер.
Теперь выступал силач-тяжеловес — очень смуглый, мускулистый, с надменным заносчивым видом. Он был в трико и расшитой блестками короткой тунике. Граф уже наизусть знал все, что сейчас произойдет: сначала он просто будет поднимать разные тяжести, а потом ему на голову и на плечи встанут три или четыре, а может быть, даже и шесть человек, и он будет стоять, удерживая равновесие вместе с ними.