Даже выражение лица его изменилось, и губы почти постоянно кривила саркастическая усмешка.
Трудно было представить себе человека, более красивого, чем граф, и все же, даже в минуты радости, когда он смеялся или глаза его начинали блестеть от удовольствия, те, кто хорошо знал его, редко могли заметить что-либо похожее на доброту в выражении его лица.
От тех, кто служил ему, он ожидал безукоризненного выполнения своих обязанностей и никогда не бывал разочарован.
Хозяйство в его бесчисленных особняках и имениях было налажено так четко, все содержалось в таком порядке, что можно было только позавидовать, а если и встречались какие-либо незначительные трудности или проблемы, то они обычно не доводились до его сведения.
Он нанимал на службу лучших управляющих, секретарей, посредников и поверенных в делах. Он был точно главнокомандующий, разрабатывающий план генерального сражения и уверенный, что войска не подведут его и все будет именно так, как он распланировал.
» У него слишком много всего!«— подумал лорд Яксли, уже засыпая; он заснул, так и не придумав, какой же тут можно найти выход.
На следующий день после окончания скачек оба друга отправились обратно в Лондон; превосходные лошади, впряженные в фаэтон графа, вмиг домчали их до столицы.
Уже на Пикадилли, когда экипаж остановился у дома Хелстона, лорд Яксли уточнил:
— Встретимся сегодня на обеде? По-моему, мы Оба приглашены к Девонширам.
— Неужели? — равнодушно спросил граф. — Список моих приглашений у секретаря.
— Да, кстати, о приглашениях, — вспомнил вдруг лорд Яксли. — На время дерби ты опять собираешься остановиться у леди Чевингтон? Мне кажется, она приглашала тебя.
— Да, я вроде бы получил от нее приглашение, — ответил граф.
— Ты примешь его?
Граф ответил не сразу. Затем, уже направив лошадей к парадному подъезду, сказал:
— Почему бы и нет? Это самый приятный и удобный дом в окрестностях Эпсома, а на ее приемах, по крайней мере, не так скучаешь, как на других.
— В таком случае, мы могли бы поехать вместе, — предложил лорд Яксли. — Тебе не трудно будет подвезти меня, Озри, если, конечно, у тебя нет других планов?
— С удовольствием захвачу тебя, — ответил граф.
На этом они расстались. Грум графа довез лорда Яксли до его дома, который находился всего лишь через две улицы.
Войдя в дом, граф сразу прошел через холл в библиотеку.
Он не пробыл там и минуты, как его секретарь, мистер Гротхэм, с поклоном вошел в комнату.
— Что-нибудь важное, Гротхэм? — спросил граф.
— Множество приглашений, милорд, но сейчас я не буду вас ими беспокоить; кроме того, несколько частных писем. Я положил их на ваш письменный стол.
Граф подошел к столу и увидел на нем четыре конверта, надписанных, по всей видимости, женской рукой.
Мистер Гротхэм всегда был слишком тактичен, чтобы вскрыть какое-либо письмо или сделать замечания по поводу его характера, хотя после многолетней службы у графа он научился отлично разбираться в почерках и сразу видел, когда письмо было написано женщиной.
Взяв первые три письма, граф обнаружил, что они от леди Женевьевы. Ошибиться было невозможно — это был ее легкий, стремительный и изящный почерк, ее вычурные завитушки и росчерки. При взгляде на них граф только плотнее сжал губы.
Этим утром ни он, ни лорд Яксли больше не возвращались к теме, которую обсуждали накануне, однако гнев, охвативший графа при известии, которое сообщил ему друг, нисколько не утих. При виде писем, лежавших на столике, он вспыхнул в нем с новой силой.
Как смела она применить эту старую как мир уловку, попытавшись заманить его в свои сети, и как мог он быть так недальновиден, так глуп, чтобы хоть на миг поверить в то, что она говорит правду?
Начав ухаживать за леди Женевьевой, граф вовсе не собирался превращать этот роман во что-либо серьезное. Он ожидал, что это будет легкая, необременительная связь двух достаточно опытных, умудренных жизнью людей, которые хорошо знают правила игры и не станут их нарушать.
То, что Женевьева, если верить ее словам, влюбилась в него, не трогало его ни в малейшей степени, за исключением того факта, что она, по всей видимости, решила сделать их отношения достоянием публики, слишком открыто и назойливо афишируя свою страсть к нему.
Граф находил, что она восхитительна, полна обаяния и к тому же одна из самых страстных женщин, каких он встречал в своей жизни.
Она давала ему наслаждение, и он платил за ее ласки бриллиантами и рубинами, оплачивал поток непомерных счетов от портных с Бонд-стрит. Он дарил ей также лошадей и экипажи — предмет зависти всех ее друзей.
Но ни разу, ни на одну секунду не приходила графу в голову мысль жениться на Женевьеве Родни.
Она была из того типа женщин, которые — он знал это по собственному жизненному опыт — не способны хранить верность ни мужу, ни любовнику.
Граф был совершенно уверен, что если только подвернется случай, она не задумываясь обманет его с первым попавшимся мужчиной, возбудившим в ней желание.
Однако он не понимал, что Женевьеву столь непреодолимо влечет к нему исключительно потому, что он, как о нем часто говорили в светских кругах, был неуловим.
Было в графе что-то такое, чем никогда не могла завладеть ни одна женщина.
Даже в минуты наивысшей близости женщина всегда чувствовала, что он не принадлежит ей, не отдает ей всю свою душу и сердце. Граф ускользал от Женевьевы, и она, первый раз в жизни оказавшись в несвойственной и непривычной ей роли, когда не ее ответной любви домогались, а, напротив, она сама домогалась кого-то, естественно, влюбилась!
Натура ее была неглубокая, все чувства — довольно поверхностны, но она легко воспламенялась и неудержимо стремилась завладеть понравившимся ей человеком.
С графом, каким бы опытным и умелым любовником он ни был, Женевьева постоянно ощущала сердечную неудовлетворенность.
Она хотела видеть его у своих ног. Хотела, чтобы он, подобно другим ее поклонникам, служил ей, как раб, выполняя малейшие ее прихоти. Она жаждала завладеть им безраздельно, и так как он продолжал ускользать от нее, загорелась идеей во что бы то ни стало выйти за него замуж.
Помимо этих обуревавших ее чувств Женевьева прекрасно сознавала, что граф — это такая партия, о которой, без сомнения, мечтает каждая девушка или женщина в любом уголке Соединенного Королевства.
Не говоря уж о его огромном состоянии, его землях и имениях, женщине достаточно было взглянуть на него — высокого, широкоплечего, красивого и статного, невероятно уверенного в себе, чтобы мгновенно потерять голову.
Чего только не изобретала Женевьева, на какие только ухищрения не пускалась, чтобы приковать графа к себе!
Ей нетрудно было возбудить в нем желание, и он был безгранично щедр. Но он никогда не , признавался ей в любви; губы его всегда кривила легкая усмешка, а в голосе слышались дразнящие насмешливые нотки всякий раз, как он обращался к ней.
Женевьева прекрасно понимала, что мир для него не ограничивается ее спальней и ее любовь отнюдь не составляет для него смысл жизни. Когда он уходил от нее, то навряд ли знала, увидит ли его снова. Она не была даже уверена, что он тоскует, когда ее нет рядом.
Он и в самом деле просто сводил ее с ума!
— Когда же ты женишься на мне, Озри? — отважилась как-то ночью спросить Женевьева, лежа в его объятиях, когда только языки пламени, горевшего в камине, освещали ее благоухающую экзотическими цветами спальню.
— А ты жадная, Женевьева, — отозвался граф.
— Жадная? — удивилась она. — Почему?
— Конечно, — ответил он. — Вчера я подарил тебе бриллиантовое колье. На прошлой неделе это были рубины, а за неделю до этого, если не ошибаюсь, тебе не давала покоя брошь с изумрудами… И всего этого тебе мало, ты хочешь еще!
— Одно только маленькое золотое колечко! — прошептала она.
— Это единственное, чего я не в состоянии тебе дать.
— Но почему? Мы были бы счастливы вместе — ты и сам это знаешь.
— А что, интересно, ты называешь счастьем? — уклончиво спросил граф.
— Всегда быть с тобой, — ответила Женевьева.
— Ты ведь знаешь, что я могу сделать тебя счастливым.
Она придвинулась к нему ближе и откинула голову; ее полуоткрытые губы манили, обещая наслаждение.
Граф взглянул на нее так, что Женевьева не могла понять, что таилось в этом взгляде.
— Я люблю тебя! — воскликнула она. — Прошу тебя, пожалуйста, давай поженимся!
В ответ он поцеловал ее страстно, неистово, и пламя, никогда до конца не угасавшее в них, вспыхнуло с новой силой.
Сжигаемые этим яростным огнем, они забыли обо всем на свете, и только позже, оставшись одна, Женевьева вспомнила, что граф так и не ответил на ее вопрос.
Сейчас граф был в бешенстве; взгляд его, устремленный на три письма, где имя его было выведено одним и тем же властным, размашистым почерком, украшенным многочисленными завитушками, был холодным и жестким.
Даже не потрудившись вскрыть их, он потянулся за четвертым письмом. Почерк был ему незнаком.
— Если я вам не нужен, милорд, и у вас нет для меня каких-либо распоряжений, — почтительно промолвил мистер Гротхэм, — вы разрешите мне пока удалиться?
— Кажется, я сегодня обедаю у Девонширов?
— спросил граф.
— Вы правы, милорд. Я уже приказал подать ваш экипаж.
— А что ты ответил на приглашение леди Чевингтон?
— Вы сказали, что подумаете об этом, когда вернетесь, милорд.
— Принимаю! — коротко сказал граф.
— Хорошо, милорд. Могу я поздравить вашу светлость с победой?
— Вероятно, ты узнал об этом от грумов? Делос показал себя блестяще. Думаю, со временем он станет великолепной скаковой лошадью.
— Так оно и будет, милорд. Я нисколько не сомневаюсь в этом.
— Ты поставил на него хоть несколько шиллингов? — поинтересовался граф.
— Конечно, милорд. Все слуги поставили. Мы все вам очень верим.
— Спасибо! Я очень тронут.
Мистер Гротхэм вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь, Граф обнаружил, что письмо все еще у него в руках, и быстро вскрыл его. Прочитав, он застыл, удивленно глядя на исписанный тонким и изящным почерком лист, содержание которого озадачивало:
» Если вашей светлости угодно будет услышать нечто очень важное и полезное для вас, ждите в Гайд-Парке, на южной стороне моста через озеро Серпентин, завтра, в пятницу, в девять часов утра. Это крайне серьезно!«
» Что за чертовщина? Что бы это значило?«— спросил сам себя граф.
Подписи не было, и он подумал, уж не розыгрыш ли это?
Ему уже не раз приходилось получать письма от незнакомых женщин, но они всегда бывали подписаны; прекрасные незнакомки никогда не забывали проставить свой адрес на почтовой бумаге, заботясь о том, чтобы он мог с ними встретиться.
Но в этой записке не было ничего, кроме весьма лаконичного сообщения.
Его можно было бы принять за своеобразный способ рекламы какого-нибудь ночного клуба, но поскольку адреса не, было, такое предположение отпадало. Точно так же он отбросил и мысль о том, что писала одна из очаровательных куртизанок в надежде найти нового клиента.
Несколько раз уже бывало так, что графа приглашали к себе незнакомые женщины. Обычно эти встречи превращались или в разгульные оргии, или это оказывалось тайное любовное свидание, когда какая-нибудь прелестница, не отличающаяся строгостью нравов, ожидала щедрого вознаграждения за свои ласки.
Однако это письмо не было похоже на что-либо подобное; возможно, оно действительно было тем, чем казалось, — посланием, назначающим ему встречу, во время которой он мог узнать нечто важное и полезное для себя! Хотя граф ни малейшего представления не имел о том, что бы это могло быть.
По красивому и изящному почерку можно было судить, что писала образованная женщина, к тому же состоятельная — бумага была дорогой, гладкой и плотной.
Граф позвонил в колокольчик, стоявший рядом на столике. В то же мгновение дверь отворилась, и на пороге появился лакей.
— Пришли ко мне Баркера! — коротко приказал граф.
Не прошло и нескольких секунд, как в комнату вошел дворецкий.
— Вы меня звали, милорд?
— Да, Баркер. Ты не помнишь, кто принес эту записку? — Граф протянул ему конверт.
— Конечно, милорд, — ответил дворецкий. — Я как раз был в холле, когда грум, одетый в ливрею леди Женевьевы Родни, доставил письмо вашей светлости.
— А это?.. — спросил граф.
— ..принес к дверям какой-то оборванец, милорд. Я даже удивился, взяв письмо в руки, милорд, — вид его не имеет ничего общего с тем, кто его доставил!
— А ты не спросил этого мальчишку, кто его прислал?
Графу известна была дотошность Баркера; ничто в доме не могло укрыться от его взгляда.
— Естественно, милорд, — с достоинством ответил дворецкий, — я счел своим долгом задать пальчику несколько вопросов.
— И что же он тебе ответил? — поинтересовался граф.
— Он сообщил мне, милорд, что леди дала ему монетку за то, чтобы он отнес вам это письмо. Это из тех мальчишек, что вечно вертятся тут, на площади, милорд, и всегда готовы подержать лошадь или передать кому-нибудь записку за небольшое вознаграждение.»— И это все, что он сказал тебе?
— Все, милорд.
Кладя письмо на место, граф подумал, что смешно было бы с его стороны попадаться на такую удочку и встречаться с незнакомкой, которая пишет подобные записки, а если он все-таки поддастся, то, без сомнения, обнаружит, что это просто новый способ облегчить его кошелек.
Тем не менее, поднявшись к себе и оставив письма леди Женевьевы лежать нераспечатанными на письменном столе, он знал, что сколько бы ни смеялся над собой, коря за неумеренное любопытство, он обязательно будет на южной стороне моста через Серпентин завтра, в девять часов утра!
Граф лег спать позже, чем собирался, так как на обеде у Девонширов его втянули в бесконечный спор о политике, который затянулся до утра.
Он был поэтому слегка не в духе, когда камердинер разбудил его, как обычно, в восемь часов утра; он чувствовал себя невыспавшимся и разбитым.
В спальне перед камином для него уже была приготовлена ванна. Графу не хотелось, чтобы вода остыла, поэтому он подавил в себе желание снова откинуться на подушки и быстро встал.
Через двадцать минут он спустился к завтраку, придирчиво осматривая длинный ряд серебряных блюд, расставленных на столе.
Заглянув в каждое, он приказал Баркеру подать ему почки в сметанном соусе и сел за стол.
Когда принесли почки, он отослал их обратно и потребовал баранью отбивную.
Поев, граф почувствовал себя лучше и решил, что причина необычного для него плохого самочувствия заключалась в том, что у Девонширов вчера было слишком жарко, а брэнди, который подавали у герцога, был не слишком высокого качества.
Как он и говорил своему другу лорду Яксли, граф редко употреблял спиртное, и хотя прошлой ночью его ни в коем случае нельзя было бы назвать пьяным и он сохранял абсолютную трезвость мысли, все же он то и дело потягивал брэнди, почти до рассвета беседуя с другими гостями герцога.
В результате он долго не мог заснуть ночью, а если прибавить к тому вчерашнее утомительное возвращение из Ньюмаркета, то станет понятным, отчего сегодня утром он чувствовал себя таким разбитым.
Граф решил, что ему необходимо подышать воздухом, и, выйдя из дому, увидел, что вороной жеребец, которого он только на прошлой неделе купил у торговца лошадьми, уже стоит оседланный, ожидая его.
Внезапно граф почувствовал, что и головная боль, и хандра исчезли, словно растаяли в лучах по-весеннему теплого утреннего солнца.
Жеребец был великолепен! Это не подлежало сомнению!
Мускулы его перекатывались под гладкой, лоснящейся кожей; он нетерпеливо встряхивал головой и взвивался на дыбы; граф своим наметанным глазом сразу заметил, что этот конь стоит любых усилий, какие придется затратить на то, чтобы объездить и выдрессировать его.
Два грума выбивались из сил, стараясь удержать жеребца на месте; они с трудом сдерживали его, давая возможность графу вскочить в седло.
Конь брыкался, яростно взвиваясь на дыбы, и графу стоило немалых усилий заставить его слушаться Наконец они тронулись вниз по Пикадилли, и еще прежде, чем они достигли Гайд-Парка, граф с чувством удовлетворения и торжества понял, что и на этот раз он оказался хозяином положения, укротив буйный нрав непокорного животного.
Ничто на свете граф не любил так, как эту борьбу со своенравным конем, не желающим подчиниться его воле.
Борьба на этот раз оказалась нелегкой, но, в конце концов, граф, решительно надвинув на глаза цилиндр, пустил жеребца рысью вниз по улице.
Перейти на галоп в фешенебельном квартале, где он жил, значило бы нарушить правила приличия, но выехав за его пределы, граф пришпорил коня, не давая ему сбавить шагу до тех пор, пока впереди за зелеными лужайками, поросшими травой, не заблестела серебристая гладь воды; тут он понял, что до Серпентина осталось совсем недалеко.
Граф слегка натянул поводья, и жеребец снова перешел на рысь; вытащив из кармана жилета золотые часы, граф взглянул на них, проверяя, не опоздал ли он к месту встречи с незнакомкой.
Стрелки часов показывали ровно девять!
Он собирался чуть-чуть опоздать — таких назойливых корреспондентов, как автор этой записки, не мешает заставить немного подождать, — но благодаря тому, что жеребец его был горяч и мчался, как ветер, граф, сам не желая того, прибыл вовремя.
Он не торопясь подъехал к мосту и, приблизившись, заметил, что там никого нет.
«Ну конечно, это просто розыгрыш!»— сказал он себе.
Тем не менее, горя любопытством узнать, зачем понадобилось кому-то утруждать себя, чтобы сыграть с ним такую шутку, он остановился у въезда на мост, глядя на сверкающую серебристую полоску воды.
Конь беспокойно бил копытами и взбрыкивал, и граф совсем уже было решил бросить эту затею и продолжать прогулку, когда увидел за деревьями всадницу, скакавшую почти так же быстро, как и сам он несколько минут назад.
Она была в зеленом костюме для верховой езды, а вуаль ее шляпки развевалась на ветру, как стяг.
Граф не двигался, ожидая, пока она подъедет, опытным глазом отметив, что под нею — прекрасная скаковая лошадь, явно прошедшая отличный тренинг.
К его немалому удивлению, всадница, пустив лошадь галопом, не останавливаясь мчалась, казалось, прямо на него, как вдруг, подъехав к нему уже почти вплотную, вылетела из седла и упала на землю прямо у его ног!
Граф был настолько потрясен, что в первый момент даже не шелохнулся, не сделал никакого движения ей навстречу, молча созерцая эту картину. Затем торопливо спешился и, видя, что она лежит неподвижно, быстро привязал своего жеребца к столбику у моста и подошел к незнакомке.
Приблизившись, он увидел, что глаза ее закрыты, но когда он наклонился, протянув руки и желая помочь ей, она вдруг открыла глаза.
— Вы — граф Хелстон? — тихо спросила девушка.
— Да, это я, — ответил он. — С вами все в порядке?
— Ну конечно, в порядке! — произнесла она на удивление твердым и уверенным тоном. — Но мне надо кое-что сказать вам, и нам следует поторопиться!
— Что же вы хотите сообщить мне? — поинтересовался граф.
Очевидно, у нее не было никаких серьезных травм и она не испытывала боли, хотя и продолжала все так же лежать на земле, правда теперь уже слегка приподнявшись, опираясь на локоть.
Она была необыкновенно хороша, как показалось графу: из-под темных полей ее шляпки выбивались светлые, чуть рыжеватые пряди волос; кожа у нее была удивительно белая и нежная, а громадные, зеленовато-серые глаза занимали большую часть ее маленького тонкого личика.
Это была совсем еще юная девушка, хотя твердые, решительные ноты, звучавшие в ее голосе, совершенно не соответствовали ее внешности.
— Вы получили приглашение остановиться в доме леди Чевингтон в Эпсоме на время скачек? — начала она.
— Да, это так, — подтвердил граф.
— Вы должны отказаться! Напишите ей, придумайте какую-нибудь уважительную причину, по которой вы не сможете приехать, извинитесь, делайте все, что хотите, но ни в коем случае не принимайте приглашения!
— Но почему? — недоумевая спросил граф. — И каким образом все это относится к вам?
Девушка уже открыла было рот, чтобы ответить, как вдруг послышался быстрый цокот копыт по дороге, и грум, задыхаясь, подскакал к ним.
Это был немолодой уже человек, и, увидев, что его госпожа лежит на земле, он в ужасе воскликнул:
— Что случилось, мисс Калиста? Что с вами? Вы ранены?
— Ничего, все в порядке, Дженкинс, — ответила девушка. — Иди лучше, поймай моего Кентавра.
— Что вы, мисс Калиста, вы же знаете, у меня ничего не получится, он ни за что не пойдет ко мне, — возразил грум.
Граф надменно и повелительно взглянул на него.
— Ты слышал, что приказала тебе леди? Поймай ее лошадь и приведи сюда!
Грум, повинуясь властным нотам, прозвучавшим в голосе графа, вскинул руку к фуражке:
— Слушаюсь, сэр!
Он отъехал, пришпоривая свою лошадь.
Девушка, приподнявшись, села. Затем, к удивлению графа, она вытянула губы трубочкой и издала тихий, протяжный свист, сначала длинный, потом еще один, короткий.
Ее лошадь, мирно пасшаяся неподалеку от них, пощипывая свежую зеленую травку, немедленно подняла голову.
Грум был уже совсем рядом, но в этот момент лошадь сорвалась с места и отбежала чуть подальше; пробежав около дюжины ярдов, она остановилась и снова принялась за траву, но стоило только груму приблизиться, как опять повторилось то же самое.
Граф взглянул на сидевшую на земле девушку — Вы научили его выполнять такие команды? — произнес он с оттенком изумления и восхищения в голосе. — Так, значит, не он сбросил вас, а вы сами специально вылетели из седла!
— Ну еще бы. Кентавр никогда бы не сделал такого! — улыбнулась девушка. — Но мне нужно поговорить с вами, а если Дженкинс заподозрит, что мы встретились здесь не случайно, он обязательно скажет маме.
— А кто ваша мать? — поинтересовался граф.
— Леди Чевингтон!
Граф в замешательстве смотрел на нее.
— Тогда почему же вы не хотите, чтобы я принял приглашение вашей матери и остановился у нее в Эпсоме?
— Потому что, если вы это сделаете, — ответила девушка, — она заставит вас жениться на мне!
В первый момент граф подумал, что она шутит, но, заглянув ей в глаза, увидел, что они серьезны и строги; вне всякого сомнения, она говорила именно то, что думала.
Слегка улыбнувшись, он произнес:
— Уверяю вас, я вполне могу о себе позаботиться! И даже если я остановлюсь в вашем доме на время скачек, я не сделаю вам предложения, если это то, что так беспокоит вас!
— Мне просто смешно вас слушать! — резко возразила Калиста. — Вы, кажется, не понимаете того, что я пытаюсь вам втолковать. Никто не станет спрашивать вас, хотите ли вы стать моим мужем, точно так же, как никого не будет интересовать, согласна ли я стать вашей женой; у меня так же, как и у вас, не будет возможности отказаться, хотя, уверяю вас, я все-таки это сделаю! Вы вынуждены будете жениться на мне, у вас просто не останется другого выхода! Вы попадетесь в ловушку и не сможете вырваться из нее, не запятнав своего имени!
Граф выпрямился.
— Не сомневаюсь, что вы искренне встревожены, мисс Калиста, и от чистого сердца делаете мне это предупреждение, — заговорил он, — не понимаю только, почему вы так волнуетесь. Клянусь вам, мисс Калиста, у меня абсолютно нет намерения жениться на ком-либо!
— А у меня нет ни малейшего желания выходить замуж за вас! — ответила она, не заботясь уже ни о вежливости, ни о хороших манерах. — Однако если вы пренебрежете моим советом и примете мамино приглашение, она устроит так, что нам не останется ничего другого, как обвенчаться.
Граф засмеялся.
— Не могу представить себе, при каких обстоятельствах кто-либо сумел бы принудить меня сделать что-то, что шло бы вразрез с моими желаниями и намерениями, — заявил он. — Успокойтесь и не думайте больше об этом, мисс Калиста, то, чего вы так боитесь, никогда не случится.
Калиста поднялась на ноги.
— Вы глупец! — воскликнула она. — Мне следовало бы понять, что не имеет никакого смысла писать вам, я только напрасно потеряла время! — Отряхнув пыль с костюма для верховой езды, она добавила:
— Как вы думаете, что побудило герцога Фрамптона жениться на моей старшей сестре, Амброзине, или маркиза Нортхау сделать предложение моей средней сестре, Верил?
Она помолчала, глядя на графа, словно ожидая, что он ответит на ее вопрос, но так как он ничего не отвечал, а только задумчиво без улыбки смотрел на нее, сказала:
— Им пришлось это сделать, потому что мама вбила себе в голову, что они должны стать ее зятьями. А теперь она выбрала мне в мужья… вас!
— И одна только мысль об этом, кажется, приводит вас в ужас! — усмехнулся граф, и в голосе его прозвучала явная ирония.
— Я надеялась, что вы окажетесь разумнее и не станете смотреть на мое предупреждение как на неудачную шутку! О вас говорят как об умном человеке, — заметила девушка. — К сожалению, я, по-видимому, ошиблась. Что ж, прекрасно, поезжайте, живите в нашем имении, но, клянусь вам, я ни за что не выйду за вас замуж! Этому не бывать, что бы ни случилось!
— Что же может случиться? — с улыбкой спросил граф.
— Сами увидите! — ответила она с угрозой. — И позвольте вам сказать, что мама выиграет пари в тысячу гиней в тот день, когда о нашей помолвке будет объявлено в «Правительственном бюллетене»!
Трудно было представить себе человека, более красивого, чем граф, и все же, даже в минуты радости, когда он смеялся или глаза его начинали блестеть от удовольствия, те, кто хорошо знал его, редко могли заметить что-либо похожее на доброту в выражении его лица.
От тех, кто служил ему, он ожидал безукоризненного выполнения своих обязанностей и никогда не бывал разочарован.
Хозяйство в его бесчисленных особняках и имениях было налажено так четко, все содержалось в таком порядке, что можно было только позавидовать, а если и встречались какие-либо незначительные трудности или проблемы, то они обычно не доводились до его сведения.
Он нанимал на службу лучших управляющих, секретарей, посредников и поверенных в делах. Он был точно главнокомандующий, разрабатывающий план генерального сражения и уверенный, что войска не подведут его и все будет именно так, как он распланировал.
» У него слишком много всего!«— подумал лорд Яксли, уже засыпая; он заснул, так и не придумав, какой же тут можно найти выход.
На следующий день после окончания скачек оба друга отправились обратно в Лондон; превосходные лошади, впряженные в фаэтон графа, вмиг домчали их до столицы.
Уже на Пикадилли, когда экипаж остановился у дома Хелстона, лорд Яксли уточнил:
— Встретимся сегодня на обеде? По-моему, мы Оба приглашены к Девонширам.
— Неужели? — равнодушно спросил граф. — Список моих приглашений у секретаря.
— Да, кстати, о приглашениях, — вспомнил вдруг лорд Яксли. — На время дерби ты опять собираешься остановиться у леди Чевингтон? Мне кажется, она приглашала тебя.
— Да, я вроде бы получил от нее приглашение, — ответил граф.
— Ты примешь его?
Граф ответил не сразу. Затем, уже направив лошадей к парадному подъезду, сказал:
— Почему бы и нет? Это самый приятный и удобный дом в окрестностях Эпсома, а на ее приемах, по крайней мере, не так скучаешь, как на других.
— В таком случае, мы могли бы поехать вместе, — предложил лорд Яксли. — Тебе не трудно будет подвезти меня, Озри, если, конечно, у тебя нет других планов?
— С удовольствием захвачу тебя, — ответил граф.
На этом они расстались. Грум графа довез лорда Яксли до его дома, который находился всего лишь через две улицы.
Войдя в дом, граф сразу прошел через холл в библиотеку.
Он не пробыл там и минуты, как его секретарь, мистер Гротхэм, с поклоном вошел в комнату.
— Что-нибудь важное, Гротхэм? — спросил граф.
— Множество приглашений, милорд, но сейчас я не буду вас ими беспокоить; кроме того, несколько частных писем. Я положил их на ваш письменный стол.
Граф подошел к столу и увидел на нем четыре конверта, надписанных, по всей видимости, женской рукой.
Мистер Гротхэм всегда был слишком тактичен, чтобы вскрыть какое-либо письмо или сделать замечания по поводу его характера, хотя после многолетней службы у графа он научился отлично разбираться в почерках и сразу видел, когда письмо было написано женщиной.
Взяв первые три письма, граф обнаружил, что они от леди Женевьевы. Ошибиться было невозможно — это был ее легкий, стремительный и изящный почерк, ее вычурные завитушки и росчерки. При взгляде на них граф только плотнее сжал губы.
Этим утром ни он, ни лорд Яксли больше не возвращались к теме, которую обсуждали накануне, однако гнев, охвативший графа при известии, которое сообщил ему друг, нисколько не утих. При виде писем, лежавших на столике, он вспыхнул в нем с новой силой.
Как смела она применить эту старую как мир уловку, попытавшись заманить его в свои сети, и как мог он быть так недальновиден, так глуп, чтобы хоть на миг поверить в то, что она говорит правду?
Начав ухаживать за леди Женевьевой, граф вовсе не собирался превращать этот роман во что-либо серьезное. Он ожидал, что это будет легкая, необременительная связь двух достаточно опытных, умудренных жизнью людей, которые хорошо знают правила игры и не станут их нарушать.
То, что Женевьева, если верить ее словам, влюбилась в него, не трогало его ни в малейшей степени, за исключением того факта, что она, по всей видимости, решила сделать их отношения достоянием публики, слишком открыто и назойливо афишируя свою страсть к нему.
Граф находил, что она восхитительна, полна обаяния и к тому же одна из самых страстных женщин, каких он встречал в своей жизни.
Она давала ему наслаждение, и он платил за ее ласки бриллиантами и рубинами, оплачивал поток непомерных счетов от портных с Бонд-стрит. Он дарил ей также лошадей и экипажи — предмет зависти всех ее друзей.
Но ни разу, ни на одну секунду не приходила графу в голову мысль жениться на Женевьеве Родни.
Она была из того типа женщин, которые — он знал это по собственному жизненному опыт — не способны хранить верность ни мужу, ни любовнику.
Граф был совершенно уверен, что если только подвернется случай, она не задумываясь обманет его с первым попавшимся мужчиной, возбудившим в ней желание.
Однако он не понимал, что Женевьеву столь непреодолимо влечет к нему исключительно потому, что он, как о нем часто говорили в светских кругах, был неуловим.
Было в графе что-то такое, чем никогда не могла завладеть ни одна женщина.
Даже в минуты наивысшей близости женщина всегда чувствовала, что он не принадлежит ей, не отдает ей всю свою душу и сердце. Граф ускользал от Женевьевы, и она, первый раз в жизни оказавшись в несвойственной и непривычной ей роли, когда не ее ответной любви домогались, а, напротив, она сама домогалась кого-то, естественно, влюбилась!
Натура ее была неглубокая, все чувства — довольно поверхностны, но она легко воспламенялась и неудержимо стремилась завладеть понравившимся ей человеком.
С графом, каким бы опытным и умелым любовником он ни был, Женевьева постоянно ощущала сердечную неудовлетворенность.
Она хотела видеть его у своих ног. Хотела, чтобы он, подобно другим ее поклонникам, служил ей, как раб, выполняя малейшие ее прихоти. Она жаждала завладеть им безраздельно, и так как он продолжал ускользать от нее, загорелась идеей во что бы то ни стало выйти за него замуж.
Помимо этих обуревавших ее чувств Женевьева прекрасно сознавала, что граф — это такая партия, о которой, без сомнения, мечтает каждая девушка или женщина в любом уголке Соединенного Королевства.
Не говоря уж о его огромном состоянии, его землях и имениях, женщине достаточно было взглянуть на него — высокого, широкоплечего, красивого и статного, невероятно уверенного в себе, чтобы мгновенно потерять голову.
Чего только не изобретала Женевьева, на какие только ухищрения не пускалась, чтобы приковать графа к себе!
Ей нетрудно было возбудить в нем желание, и он был безгранично щедр. Но он никогда не , признавался ей в любви; губы его всегда кривила легкая усмешка, а в голосе слышались дразнящие насмешливые нотки всякий раз, как он обращался к ней.
Женевьева прекрасно понимала, что мир для него не ограничивается ее спальней и ее любовь отнюдь не составляет для него смысл жизни. Когда он уходил от нее, то навряд ли знала, увидит ли его снова. Она не была даже уверена, что он тоскует, когда ее нет рядом.
Он и в самом деле просто сводил ее с ума!
— Когда же ты женишься на мне, Озри? — отважилась как-то ночью спросить Женевьева, лежа в его объятиях, когда только языки пламени, горевшего в камине, освещали ее благоухающую экзотическими цветами спальню.
— А ты жадная, Женевьева, — отозвался граф.
— Жадная? — удивилась она. — Почему?
— Конечно, — ответил он. — Вчера я подарил тебе бриллиантовое колье. На прошлой неделе это были рубины, а за неделю до этого, если не ошибаюсь, тебе не давала покоя брошь с изумрудами… И всего этого тебе мало, ты хочешь еще!
— Одно только маленькое золотое колечко! — прошептала она.
— Это единственное, чего я не в состоянии тебе дать.
— Но почему? Мы были бы счастливы вместе — ты и сам это знаешь.
— А что, интересно, ты называешь счастьем? — уклончиво спросил граф.
— Всегда быть с тобой, — ответила Женевьева.
— Ты ведь знаешь, что я могу сделать тебя счастливым.
Она придвинулась к нему ближе и откинула голову; ее полуоткрытые губы манили, обещая наслаждение.
Граф взглянул на нее так, что Женевьева не могла понять, что таилось в этом взгляде.
— Я люблю тебя! — воскликнула она. — Прошу тебя, пожалуйста, давай поженимся!
В ответ он поцеловал ее страстно, неистово, и пламя, никогда до конца не угасавшее в них, вспыхнуло с новой силой.
Сжигаемые этим яростным огнем, они забыли обо всем на свете, и только позже, оставшись одна, Женевьева вспомнила, что граф так и не ответил на ее вопрос.
Сейчас граф был в бешенстве; взгляд его, устремленный на три письма, где имя его было выведено одним и тем же властным, размашистым почерком, украшенным многочисленными завитушками, был холодным и жестким.
Даже не потрудившись вскрыть их, он потянулся за четвертым письмом. Почерк был ему незнаком.
— Если я вам не нужен, милорд, и у вас нет для меня каких-либо распоряжений, — почтительно промолвил мистер Гротхэм, — вы разрешите мне пока удалиться?
— Кажется, я сегодня обедаю у Девонширов?
— спросил граф.
— Вы правы, милорд. Я уже приказал подать ваш экипаж.
— А что ты ответил на приглашение леди Чевингтон?
— Вы сказали, что подумаете об этом, когда вернетесь, милорд.
— Принимаю! — коротко сказал граф.
— Хорошо, милорд. Могу я поздравить вашу светлость с победой?
— Вероятно, ты узнал об этом от грумов? Делос показал себя блестяще. Думаю, со временем он станет великолепной скаковой лошадью.
— Так оно и будет, милорд. Я нисколько не сомневаюсь в этом.
— Ты поставил на него хоть несколько шиллингов? — поинтересовался граф.
— Конечно, милорд. Все слуги поставили. Мы все вам очень верим.
— Спасибо! Я очень тронут.
Мистер Гротхэм вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь, Граф обнаружил, что письмо все еще у него в руках, и быстро вскрыл его. Прочитав, он застыл, удивленно глядя на исписанный тонким и изящным почерком лист, содержание которого озадачивало:
» Если вашей светлости угодно будет услышать нечто очень важное и полезное для вас, ждите в Гайд-Парке, на южной стороне моста через озеро Серпентин, завтра, в пятницу, в девять часов утра. Это крайне серьезно!«
» Что за чертовщина? Что бы это значило?«— спросил сам себя граф.
Подписи не было, и он подумал, уж не розыгрыш ли это?
Ему уже не раз приходилось получать письма от незнакомых женщин, но они всегда бывали подписаны; прекрасные незнакомки никогда не забывали проставить свой адрес на почтовой бумаге, заботясь о том, чтобы он мог с ними встретиться.
Но в этой записке не было ничего, кроме весьма лаконичного сообщения.
Его можно было бы принять за своеобразный способ рекламы какого-нибудь ночного клуба, но поскольку адреса не, было, такое предположение отпадало. Точно так же он отбросил и мысль о том, что писала одна из очаровательных куртизанок в надежде найти нового клиента.
Несколько раз уже бывало так, что графа приглашали к себе незнакомые женщины. Обычно эти встречи превращались или в разгульные оргии, или это оказывалось тайное любовное свидание, когда какая-нибудь прелестница, не отличающаяся строгостью нравов, ожидала щедрого вознаграждения за свои ласки.
Однако это письмо не было похоже на что-либо подобное; возможно, оно действительно было тем, чем казалось, — посланием, назначающим ему встречу, во время которой он мог узнать нечто важное и полезное для себя! Хотя граф ни малейшего представления не имел о том, что бы это могло быть.
По красивому и изящному почерку можно было судить, что писала образованная женщина, к тому же состоятельная — бумага была дорогой, гладкой и плотной.
Граф позвонил в колокольчик, стоявший рядом на столике. В то же мгновение дверь отворилась, и на пороге появился лакей.
— Пришли ко мне Баркера! — коротко приказал граф.
Не прошло и нескольких секунд, как в комнату вошел дворецкий.
— Вы меня звали, милорд?
— Да, Баркер. Ты не помнишь, кто принес эту записку? — Граф протянул ему конверт.
— Конечно, милорд, — ответил дворецкий. — Я как раз был в холле, когда грум, одетый в ливрею леди Женевьевы Родни, доставил письмо вашей светлости.
— А это?.. — спросил граф.
— ..принес к дверям какой-то оборванец, милорд. Я даже удивился, взяв письмо в руки, милорд, — вид его не имеет ничего общего с тем, кто его доставил!
— А ты не спросил этого мальчишку, кто его прислал?
Графу известна была дотошность Баркера; ничто в доме не могло укрыться от его взгляда.
— Естественно, милорд, — с достоинством ответил дворецкий, — я счел своим долгом задать пальчику несколько вопросов.
— И что же он тебе ответил? — поинтересовался граф.
— Он сообщил мне, милорд, что леди дала ему монетку за то, чтобы он отнес вам это письмо. Это из тех мальчишек, что вечно вертятся тут, на площади, милорд, и всегда готовы подержать лошадь или передать кому-нибудь записку за небольшое вознаграждение.»— И это все, что он сказал тебе?
— Все, милорд.
Кладя письмо на место, граф подумал, что смешно было бы с его стороны попадаться на такую удочку и встречаться с незнакомкой, которая пишет подобные записки, а если он все-таки поддастся, то, без сомнения, обнаружит, что это просто новый способ облегчить его кошелек.
Тем не менее, поднявшись к себе и оставив письма леди Женевьевы лежать нераспечатанными на письменном столе, он знал, что сколько бы ни смеялся над собой, коря за неумеренное любопытство, он обязательно будет на южной стороне моста через Серпентин завтра, в девять часов утра!
Граф лег спать позже, чем собирался, так как на обеде у Девонширов его втянули в бесконечный спор о политике, который затянулся до утра.
Он был поэтому слегка не в духе, когда камердинер разбудил его, как обычно, в восемь часов утра; он чувствовал себя невыспавшимся и разбитым.
В спальне перед камином для него уже была приготовлена ванна. Графу не хотелось, чтобы вода остыла, поэтому он подавил в себе желание снова откинуться на подушки и быстро встал.
Через двадцать минут он спустился к завтраку, придирчиво осматривая длинный ряд серебряных блюд, расставленных на столе.
Заглянув в каждое, он приказал Баркеру подать ему почки в сметанном соусе и сел за стол.
Когда принесли почки, он отослал их обратно и потребовал баранью отбивную.
Поев, граф почувствовал себя лучше и решил, что причина необычного для него плохого самочувствия заключалась в том, что у Девонширов вчера было слишком жарко, а брэнди, который подавали у герцога, был не слишком высокого качества.
Как он и говорил своему другу лорду Яксли, граф редко употреблял спиртное, и хотя прошлой ночью его ни в коем случае нельзя было бы назвать пьяным и он сохранял абсолютную трезвость мысли, все же он то и дело потягивал брэнди, почти до рассвета беседуя с другими гостями герцога.
В результате он долго не мог заснуть ночью, а если прибавить к тому вчерашнее утомительное возвращение из Ньюмаркета, то станет понятным, отчего сегодня утром он чувствовал себя таким разбитым.
Граф решил, что ему необходимо подышать воздухом, и, выйдя из дому, увидел, что вороной жеребец, которого он только на прошлой неделе купил у торговца лошадьми, уже стоит оседланный, ожидая его.
Внезапно граф почувствовал, что и головная боль, и хандра исчезли, словно растаяли в лучах по-весеннему теплого утреннего солнца.
Жеребец был великолепен! Это не подлежало сомнению!
Мускулы его перекатывались под гладкой, лоснящейся кожей; он нетерпеливо встряхивал головой и взвивался на дыбы; граф своим наметанным глазом сразу заметил, что этот конь стоит любых усилий, какие придется затратить на то, чтобы объездить и выдрессировать его.
Два грума выбивались из сил, стараясь удержать жеребца на месте; они с трудом сдерживали его, давая возможность графу вскочить в седло.
Конь брыкался, яростно взвиваясь на дыбы, и графу стоило немалых усилий заставить его слушаться Наконец они тронулись вниз по Пикадилли, и еще прежде, чем они достигли Гайд-Парка, граф с чувством удовлетворения и торжества понял, что и на этот раз он оказался хозяином положения, укротив буйный нрав непокорного животного.
Ничто на свете граф не любил так, как эту борьбу со своенравным конем, не желающим подчиниться его воле.
Борьба на этот раз оказалась нелегкой, но, в конце концов, граф, решительно надвинув на глаза цилиндр, пустил жеребца рысью вниз по улице.
Перейти на галоп в фешенебельном квартале, где он жил, значило бы нарушить правила приличия, но выехав за его пределы, граф пришпорил коня, не давая ему сбавить шагу до тех пор, пока впереди за зелеными лужайками, поросшими травой, не заблестела серебристая гладь воды; тут он понял, что до Серпентина осталось совсем недалеко.
Граф слегка натянул поводья, и жеребец снова перешел на рысь; вытащив из кармана жилета золотые часы, граф взглянул на них, проверяя, не опоздал ли он к месту встречи с незнакомкой.
Стрелки часов показывали ровно девять!
Он собирался чуть-чуть опоздать — таких назойливых корреспондентов, как автор этой записки, не мешает заставить немного подождать, — но благодаря тому, что жеребец его был горяч и мчался, как ветер, граф, сам не желая того, прибыл вовремя.
Он не торопясь подъехал к мосту и, приблизившись, заметил, что там никого нет.
«Ну конечно, это просто розыгрыш!»— сказал он себе.
Тем не менее, горя любопытством узнать, зачем понадобилось кому-то утруждать себя, чтобы сыграть с ним такую шутку, он остановился у въезда на мост, глядя на сверкающую серебристую полоску воды.
Конь беспокойно бил копытами и взбрыкивал, и граф совсем уже было решил бросить эту затею и продолжать прогулку, когда увидел за деревьями всадницу, скакавшую почти так же быстро, как и сам он несколько минут назад.
Она была в зеленом костюме для верховой езды, а вуаль ее шляпки развевалась на ветру, как стяг.
Граф не двигался, ожидая, пока она подъедет, опытным глазом отметив, что под нею — прекрасная скаковая лошадь, явно прошедшая отличный тренинг.
К его немалому удивлению, всадница, пустив лошадь галопом, не останавливаясь мчалась, казалось, прямо на него, как вдруг, подъехав к нему уже почти вплотную, вылетела из седла и упала на землю прямо у его ног!
Граф был настолько потрясен, что в первый момент даже не шелохнулся, не сделал никакого движения ей навстречу, молча созерцая эту картину. Затем торопливо спешился и, видя, что она лежит неподвижно, быстро привязал своего жеребца к столбику у моста и подошел к незнакомке.
Приблизившись, он увидел, что глаза ее закрыты, но когда он наклонился, протянув руки и желая помочь ей, она вдруг открыла глаза.
— Вы — граф Хелстон? — тихо спросила девушка.
— Да, это я, — ответил он. — С вами все в порядке?
— Ну конечно, в порядке! — произнесла она на удивление твердым и уверенным тоном. — Но мне надо кое-что сказать вам, и нам следует поторопиться!
— Что же вы хотите сообщить мне? — поинтересовался граф.
Очевидно, у нее не было никаких серьезных травм и она не испытывала боли, хотя и продолжала все так же лежать на земле, правда теперь уже слегка приподнявшись, опираясь на локоть.
Она была необыкновенно хороша, как показалось графу: из-под темных полей ее шляпки выбивались светлые, чуть рыжеватые пряди волос; кожа у нее была удивительно белая и нежная, а громадные, зеленовато-серые глаза занимали большую часть ее маленького тонкого личика.
Это была совсем еще юная девушка, хотя твердые, решительные ноты, звучавшие в ее голосе, совершенно не соответствовали ее внешности.
— Вы получили приглашение остановиться в доме леди Чевингтон в Эпсоме на время скачек? — начала она.
— Да, это так, — подтвердил граф.
— Вы должны отказаться! Напишите ей, придумайте какую-нибудь уважительную причину, по которой вы не сможете приехать, извинитесь, делайте все, что хотите, но ни в коем случае не принимайте приглашения!
— Но почему? — недоумевая спросил граф. — И каким образом все это относится к вам?
Девушка уже открыла было рот, чтобы ответить, как вдруг послышался быстрый цокот копыт по дороге, и грум, задыхаясь, подскакал к ним.
Это был немолодой уже человек, и, увидев, что его госпожа лежит на земле, он в ужасе воскликнул:
— Что случилось, мисс Калиста? Что с вами? Вы ранены?
— Ничего, все в порядке, Дженкинс, — ответила девушка. — Иди лучше, поймай моего Кентавра.
— Что вы, мисс Калиста, вы же знаете, у меня ничего не получится, он ни за что не пойдет ко мне, — возразил грум.
Граф надменно и повелительно взглянул на него.
— Ты слышал, что приказала тебе леди? Поймай ее лошадь и приведи сюда!
Грум, повинуясь властным нотам, прозвучавшим в голосе графа, вскинул руку к фуражке:
— Слушаюсь, сэр!
Он отъехал, пришпоривая свою лошадь.
Девушка, приподнявшись, села. Затем, к удивлению графа, она вытянула губы трубочкой и издала тихий, протяжный свист, сначала длинный, потом еще один, короткий.
Ее лошадь, мирно пасшаяся неподалеку от них, пощипывая свежую зеленую травку, немедленно подняла голову.
Грум был уже совсем рядом, но в этот момент лошадь сорвалась с места и отбежала чуть подальше; пробежав около дюжины ярдов, она остановилась и снова принялась за траву, но стоило только груму приблизиться, как опять повторилось то же самое.
Граф взглянул на сидевшую на земле девушку — Вы научили его выполнять такие команды? — произнес он с оттенком изумления и восхищения в голосе. — Так, значит, не он сбросил вас, а вы сами специально вылетели из седла!
— Ну еще бы. Кентавр никогда бы не сделал такого! — улыбнулась девушка. — Но мне нужно поговорить с вами, а если Дженкинс заподозрит, что мы встретились здесь не случайно, он обязательно скажет маме.
— А кто ваша мать? — поинтересовался граф.
— Леди Чевингтон!
Граф в замешательстве смотрел на нее.
— Тогда почему же вы не хотите, чтобы я принял приглашение вашей матери и остановился у нее в Эпсоме?
— Потому что, если вы это сделаете, — ответила девушка, — она заставит вас жениться на мне!
В первый момент граф подумал, что она шутит, но, заглянув ей в глаза, увидел, что они серьезны и строги; вне всякого сомнения, она говорила именно то, что думала.
Слегка улыбнувшись, он произнес:
— Уверяю вас, я вполне могу о себе позаботиться! И даже если я остановлюсь в вашем доме на время скачек, я не сделаю вам предложения, если это то, что так беспокоит вас!
— Мне просто смешно вас слушать! — резко возразила Калиста. — Вы, кажется, не понимаете того, что я пытаюсь вам втолковать. Никто не станет спрашивать вас, хотите ли вы стать моим мужем, точно так же, как никого не будет интересовать, согласна ли я стать вашей женой; у меня так же, как и у вас, не будет возможности отказаться, хотя, уверяю вас, я все-таки это сделаю! Вы вынуждены будете жениться на мне, у вас просто не останется другого выхода! Вы попадетесь в ловушку и не сможете вырваться из нее, не запятнав своего имени!
Граф выпрямился.
— Не сомневаюсь, что вы искренне встревожены, мисс Калиста, и от чистого сердца делаете мне это предупреждение, — заговорил он, — не понимаю только, почему вы так волнуетесь. Клянусь вам, мисс Калиста, у меня абсолютно нет намерения жениться на ком-либо!
— А у меня нет ни малейшего желания выходить замуж за вас! — ответила она, не заботясь уже ни о вежливости, ни о хороших манерах. — Однако если вы пренебрежете моим советом и примете мамино приглашение, она устроит так, что нам не останется ничего другого, как обвенчаться.
Граф засмеялся.
— Не могу представить себе, при каких обстоятельствах кто-либо сумел бы принудить меня сделать что-то, что шло бы вразрез с моими желаниями и намерениями, — заявил он. — Успокойтесь и не думайте больше об этом, мисс Калиста, то, чего вы так боитесь, никогда не случится.
Калиста поднялась на ноги.
— Вы глупец! — воскликнула она. — Мне следовало бы понять, что не имеет никакого смысла писать вам, я только напрасно потеряла время! — Отряхнув пыль с костюма для верховой езды, она добавила:
— Как вы думаете, что побудило герцога Фрамптона жениться на моей старшей сестре, Амброзине, или маркиза Нортхау сделать предложение моей средней сестре, Верил?
Она помолчала, глядя на графа, словно ожидая, что он ответит на ее вопрос, но так как он ничего не отвечал, а только задумчиво без улыбки смотрел на нее, сказала:
— Им пришлось это сделать, потому что мама вбила себе в голову, что они должны стать ее зятьями. А теперь она выбрала мне в мужья… вас!
— И одна только мысль об этом, кажется, приводит вас в ужас! — усмехнулся граф, и в голосе его прозвучала явная ирония.
— Я надеялась, что вы окажетесь разумнее и не станете смотреть на мое предупреждение как на неудачную шутку! О вас говорят как об умном человеке, — заметила девушка. — К сожалению, я, по-видимому, ошиблась. Что ж, прекрасно, поезжайте, живите в нашем имении, но, клянусь вам, я ни за что не выйду за вас замуж! Этому не бывать, что бы ни случилось!
— Что же может случиться? — с улыбкой спросил граф.
— Сами увидите! — ответила она с угрозой. — И позвольте вам сказать, что мама выиграет пари в тысячу гиней в тот день, когда о нашей помолвке будет объявлено в «Правительственном бюллетене»!