Картленд Барбара. Тайная гавань

   Когда они уехали в Лондон, Грэйния видела, что матери недостает Эйба так же, как и ей самой.
   — Нам надо было взять его с собой, — сказала однажды Грэйния, но мать покачала головой:
   — Эйб принадлежит Гренаде, он часть острова, — возразила она. — А самое главное, твоему отцу без него не обойтись.
   Когда мать послала за отцом, а он приехал слишком поздно, чтобы попрощаться с ней перед смертью, с ним вместе был Эйб. Грэйния так обрадовалась, увидев его, что едва не бросилась ему на шею и не расцеловала.
   В последнюю секунду ее удержала от этого порыва мысль, что она сильно смутит Эйба своим поступком. Но вид его улыбающегося коричневого, словно кофе, лица вызвал в Грэйнии такую тоску по Гренаде, какой она еще не испытывала в Лондоне…
   Грэйния выглянула из окна и спросила:
   — Что тебе, Эйб?
   — Должен потолковать с вами, леди. Теперь он называл ее «леди», а когда она была ребенком — «маленькой леди». Судя по голосу, потолковать он хотел о чем-то важном.
   — Я спущусь… — начала было Грэйния, но запнулась.
   Эйб сразу понял, о чем она подумала.
   — Совсем безопасно, леди, — сказал он. — Хозяин не услышит.
   Грэйния поняла без дальнейших объяснений, почему граф не услышит, и, не говоря больше ни слова надела халат, который лежал на чемодане, и пару домашних туфель.
   Очень осторожно, стараясь не шуметь, она отперла дверь спальни.
   Что бы там ни говорил Эйб, она боялась столкнуться не с отцом, а с хозяином дома.
   Свечи на лестнице все еще горели, но оплыли почти до конца. Спустившись в холл, Грэйния вошла в комнату, которая, как она знала, находилась прямо под ее спальней и выходила в сад.
   Она подошла к окну, выходящему на веранду, и пока отпирала задвижку, Эйб успел подняться на ступеньки и подойти к Грэйнии.
   — Мы уходим быстро, леди.
   — Уходим? Что ты имеешь в виду?
   — Опасность! Большая опасность!
   — Да что случилось? О чем ты хочешь сказать? Прежде чем ответить, Эйб оглянулся через плечо, словно боялся, что кто-то услышит.
   — Восстание началось в Гренвилле среди французских рабов.
   — Восстание?! — воскликнула Грэйния.
   — Очень плохо. Убили много англичан.
   — Откуда ты узнал?
   — Прибежал один парень. Когда уже стемнело. — Эйб снова оглянулся через плечо. — Здешние рабы хотят присоединиться к восстанию.
   Грэйния без расспросов поверила, что Эйб говорит правду. Слухи об опасности быстро распространялись по островам, которые то и дело переходили из рук в руки; чаще всего это были слухи о восстаниях то в общинах, поддерживающих французов, то в общинах, поддерживающих англичан.
   Единственное, что удивляло, — восстание произошло на Гренаде, которая вот уже двенадцать лет находилась под властью англичан после того, как сравнительно короткое время побывала в руках у французов.
   Но когда Грэйния плыла на корабле из Англии, она слышала, как офицеры говорили о французской революции и о том, что король Людовик Шестнадцатый два года назад был казнен.
   — Ясно, что теперь неизбежны волнения среди французских рабов на островах, — сказал как-то капитан. — Они готовы начать собственную революцию.
   Выходит, так и случилось на Гренаде… Грэйнии стало страшно.
   — Куда же мы отправимся? — спросила она.
   — Домой, мистрисс. Сильно безопасное место. Немногие люди найдут «Тайную гавань».
   Грэйния понимала, что это правда. Дому дали верное название. Дом, построенный за много лет до того, как отец Грэйнии восстановил его, находился в глухом уголке острова, там можно спрятаться — и спрятаться надежно! — от французов и вообще от кого угодно.
   — Мы должны уходить немедленно! — сказала Грэйния. — Ты предупредил папу?
   Эйб покачал головой.
   — Не будите хозяина, — ответил он. — Вы уйдете теперь, леди. Хозяин потом.
   На минуту Грэйнию смутила мысль, что она бросает отца. Но она тотчас подумала, что избавляется от Родерика Мэйгрина, а именно этого ей и хотелось.
   — Ладно, Эйб, — сказала она. — Мы должны бежать от опасности, а папа последует за нами завтра.
   — Три лошади есть готовые, — сообщил Эйб. — Одна повезет багаж.
   Грэйния собиралась было заявить, что ее багаж не имеет значения, но передумала.
   Она отсутствовала целых три года, и теперь ей нечего надеть, кроме платьев, купленных в Лондоне и привезенных с собой.
   Догадавшись, о чем она размышляет, Эйб сказал:
   — Положитесь на меня, леди. Я заберу багаж. — И словно внезапно чего-то испугавшись, добавил: — Скорее! Надо спешить! Не терять время!
   Грэйния перевела дух, потом, подхватив обеими руками подол халата, быстро пробежала через комнату и поднялась в спальню.
   Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы надеть костюм для верховой езды и сунуть в еще не распакованный чемодан сверху платье, в котором она обедала, ночную рубашку и прочее.
   В спальню из ее багажа перенесли всего один чемодан, остальные были еще внизу.
   Она уже застегивала муслиновую блузку, когда в дверь тихонько постучал Эйб.
   — Эйб, я готова, — прошептала она.
   Эйб зашел в комнату, закрыл чемодан, перевязал его и поднял.
   Водрузил чемодан себе на плечо и молча начал спускаться по лестнице.
   Грэйния последовала за ним, но, войдя в холл, решила, что не следует уезжать, не сообщив отцу, куда она направилась.
   Она видела письменный стол в той комнате, где Родерик Мэйгрин принимал их перед обедом. Захватив с собой свечу, Грэйния пошла за писчей бумагой.
   Бумагу она нашла, нашла и гусиное перо и, обмакнув его в чернильницу, написала: «Я уехала домой. Грэйния».
   Вышла со свечой в холл.
   Подумала, не оставить ли записку на столике, где отец ее непременно увидит, но испугалась, что кто-нибудь сбросит бумажку.
   Сильно волнуясь — сердце у нее неистово колотилось, — Грэйния медленно повернула дверную ручку и вошла в столовую.
   Она увидела освещенных светом свечей двух мужчин, склонивших головы на стол, уставленный бутылками. Оба спали пьяным тяжелым сном…
   Несколько мгновений Грэйния просто молча смотрела на отца и на человека, который намеревался взять ее в жены.
   Чувствуя, что не в силах приблизиться к столу, она оставила листок бумаги с написанными на нем словами в щели между створками двери.
   И пустилась бежать со всех ног туда, где ждал ее Эйб, подгоняемая страхом, что ее остановят, схватят, задержат…

Глава 2

   Грэйния ехала молча; Эйб шел следом за ней, ведя в поводу лошадь с двумя чемоданами, притороченными по обеим сторонам седла; еще одна лошадь везла третий чемодан и плетеную корзину.
   Эйб, очевидно, не хотел двигаться по дороге — он обошел тропу, проложенную к северу от дома Мэйгрина и представлявшую собой наикратчайший путь не только к «Тайной гавани», но и к Сент-Джорджесу и вообще ко всем западным районам острова.
   Почему Эйб старается передвигаться так скрытно? Грэйния решила, что он опасается встречи со взбунтовавшимися рабами либо с теми из них, кто еще только собирается присоединиться к восставшим в Гренвилле.
   Эйб сказал: «Убили много англичан», а Грэйния знала, что, если уж рабы принялись грабить, убивать и мародерствовать, остановить их очень трудно.
   Она их боялась, но не до такой степени, как боялась Родерика Мэйгрина и того будущего, которое уготовил ей отец.
   Она пробиралась сквозь кусты с таким чувством, что ускользнула от Мэйгрина, что ему уже не удастся завладеть ею. Понимала, что оснований думать так всерьез у нее нет, но, тем не менее, она удалялась от ненавистного жениха, и это само по себе служило некоторым утешением.
   Тропа шла параллельно берегу моря, обходя многочисленные бухты и заливчики, повторяя все выступы и изгибы.
   Грэйния понимала, что такой путь к дому отнимет куда больше времени, но спешить ей не хотелось.
   Все вокруг имело волшебный, неземной вид и было дорого ее сердцу.
   Лунный свет казался сиянием рая, ниспосланным земле; серебряными пятнами ложился он на дорогу и на огромные листья древовидных папоротников.
   Они проезжали мимо водопадов, сияющих, словно расплавленное серебро. Лунный свет дрожал и переливался на медленных волнах, хрустальными брызгами разбивающихся на песке.
   Это был мир, который Грэйния знала и любила. На мгновение ей захотелось забыть и прошлое, и будущее, думать только о том, что она дома, что духи, обитающие в тропическом лесу, защитят ее и подскажут выход.
   Почти целый час ехала она по тропе, потом началось открытое пространство, и Эйб подошел к ней.
   — Кто присматривал за домом, когда ты уехал в Англию? — спросила Грэйния.
   Помолчав, Эйб ответил:
   — Поручил Джозефу.
   Грэйния подумала и вспомнила высокого молодого человека, который вроде бы приходился родственником Эйбу.
   — Ты уверен, что Джозеф справлялся и в доме, и на плантациях? — задала она новый вопрос.
   Эйб не отвечал, и Грэйния сказала настойчиво:
   — Эйб, расскажи мне, что произошло. Ты от меня что-то скрываешь.
   — Хозяин не живет в «Тайной гавани» два года! — решился, наконец, Эйб.
   Грэйния остолбенела.
   — Не живет в «Тайной гавани»? Тогда где же… Она умолкла, не окончив фразу. Эйбу незачем было отвечать на невысказанный вопрос.
   Она и так поняла, где жил ее отец и почему они сразу направились в дом Родерика Мэйгрина, а не к себе.
   — Хозяин одинокий остался, как хозяйка уехала, — проговорил Эйб, словно он должен был принести извинения за того, кому он служил.
   — Я могу это понять, — еле слышно произнесла Грэйния, — но почему он поселился у этого человека?
   — Мистер Мэйгрин все приходил и приходил к хозяину, — ответил Эйб. — Потом хозяин говорит: «Уеду туда, где есть с кем поговорить». И уехал.
   — А ты не поехал с ним?
   — Я присматривал за домом и плантациями, леди, но год назад хозяин послал за мной.
   — Ты хочешь сказать, что за домом и плантациями никто не следил уже больше года?
   — Я приезжал, когда можно, — ответил Эйб, — но хозяин во мне нуждался.
   Грэйния вздохнула.
   Понятно, что отец, как и мать, считал Эйба незаменимым, но трудно поверить, что отец мог просто запереть дом, бросить плантации на произвол судьбы и пьянствовать с Мэйгрином.
   Но что толку размышлять об этом сейчас? Матери именно этого и следовало ожидать, если она оставила мужа одного, без близких по духу людей.
   «Нам не следовало уезжать», — подумала она.
   Но ведь мать увезла ее в Лондон ради нее самой, ради того, чтобы там дочь получила образование, которого не могла бы получить здесь, на острове. Грэйния должна быть вечно благодарна матери за это.
   В Лондоне она узнала многое — и не только из книг.
   И все же она испытывала неприятное чувство при мысли о том, что отец заплатил за этот опыт не деньгами, но одиночеством и вынужденной необходимостью искать общества человека, который оказывал на него такое скверное влияние.
   Однако теперь уже поздно каяться. Когда отец присоединится к ней, прежде всего надо подумать, как обезопасить себя на время восстания, если оно так уж серьезно.
   Когда острова переходили из рук в руки — а это происходило регулярно в последние годы, — всегда находились плантаторы, терявшие свои владения и деньги, если не самую жизнь.
   Но после первых приступов радости и восторга рабы неизменно обнаруживали, что всего лишь поменяли одного жестокого надсмотрщика на другого.
   «Может, все не так страшно», — попыталась утешить себя Грэйния.
   Чтобы переменить тему, она сказала Эйбу:
   — Нам повезло, что по пути на остров нам не повстречались французские корабли или даже пираты. Я слышала, что Уилл Уилкен забрал у мистера Мэйгрина свиней, индюков и убил одного из слуг.
   — Пират — плохой человек! — заявил Эйб. — Но на большие корабли не нападает.
   — Это правда, — согласилась Грэйния, — но матросы на нашем корабле говорили, что такие, как Уилкен, нападают на грузовые суда, а это очень плохо для тех, кто нуждается в продовольствии, и для тех, кто теряет деньги, нужные для покупки товаров.
   — Плохой человек! Жестокий! — пробормотал Эйб.
   — Уилл Уилкен — англичанин, а я слышала, что есть еще какой-то француз, но ведь его тут не было до моего отъезда в Англию.
   — Нет, тогда не было, — сказал Эйб.
   Он произнес эти слова вроде бы неохотно, и Грэйния, прежде чем заговорить снова, повернулась и внимательно поглядела на него.
   — Кажется, этого француза зовут Бофор. Ты о нем что-нибудь знаешь?
   После довольно долгой паузы Эйб сказал:
   — Влево на тропинку нам поворачивать, вы, леди, езжайте первая.
   Грэйния повиновалась, удивляясь про себя, с чего это Эйб не пожелал говорить о французском пирате.
   Когда она была маленькая, пираты казались ей ужасно интересными, несмотря на то, что рабы дрожали при одном упоминании о них, а принявшие католичество даже крестились.
   Отец над пиратами подшучивал, заявляя, что они совсем не так страшны, как о них рассказывают.
   — Суденышки у них совсем маленькие, и они не смеют нападать на большие корабли, — говорил он. — Они всего-навсего мелкие воришки: там украдут свинью, здесь — индюка и редко причиняют больший вред, чем цыгане или бродячие лудильщики в Ирландии, которых я видел мальчишкой.
   Эйб и Грэйния продолжали путь, и теперь дорога стала девушке знакомой; она узнавала купы пальм и великолепные пойнсеттии, выраставшие на острове больше сорока футов в высоту.
   Лунный свет мало-помалу делался менее ярким, побледнели и звезды, словно спрятались во тьму неба.
   Близился рассвет, бриз уже тянул с моря, унося с собой застоявшийся тяжелый воздух из зарослей тропических растений, которые возвышались по обеим сторонам тропы, словно зеленые скалы.
   Но вот джунгли остались позади, и путники выбрались на плантации, принадлежащие отцу Грэйнии.
   Даже при все более тускнеющем лунном свете она видела, насколько все пришло в запустение. И тут же заметила себе, что излишне придирчива.
   Грэйния чувствовала теперь запах мускатного ореха, корицы и чеснока, а также тимьяна, который, как ей помнилось, всегда продавался в пучках вместе с чесноком.
   Ей казалось, что она распознала и запах семян тонка²; эту культуру отец выращивал, потому что она была не слишком трудоемкой.
   «Пряности с островов», — с улыбкой подумала Грэйния, разобрав и запах красного стручкового перца пименто, который Эйб показал ей, когда она была еще совсем маленькой; этот перец как бы вобрал в себя ароматы корицы, мускатного ореха и гвоздики, потому ему и дали такое название: «все пряности».
   Занялась заря, небо стало прозрачным, и Грэйния разглядела на его фоне крышу своего дома.
   — Вот он, Эйб! — с внезапным воодушевлением воскликнула она.
   — Да, леди. Но вы не обижайтесь, он пыльный. Женщины скоро все уберут.
   — Да, конечно, — согласилась Грэйния.
   Но она поняла, что отец вообще не собирался отвезти ее домой. Он имел в виду, что они оба останутся в доме у Родерика Мэйгрина, и если бы не восстание, она, Грэйния, без всякого сомнения, была бы немедленно выдана замуж, что бы она ни говорила и как бы ни протестовала.
   — Я не могу выйти за него замуж! — еле слышно прошептала она.
   И подумала, что, если отец вернется домой один, она постарается объяснить ему, почему этот брак для нее невозможен, постарается, чтобы он понял ее.
   Разумеется, было бы проще разговаривать с отцом в отсутствие отвратительного, краснорожего Родерика Мэйгрина, который спаивает отца.
   Грэйния обратилась к матери с молитвой о помощи, уверяя себя, что мама спасет ее… только непонятно, как она это сделает.
   Они подъехали уже достаточно близко к дому, и было видно, что окна закрыты ставнями, а кусты подобрались куда ближе к зданию, чем в прошедшие годы.
   Дом вдруг напомнил Грейнии замок Спящей Красавицы. Ветки бугенвиллии устилали ступеньки лестницы на веранду, поднялись эти ветки и на крышу; повсюду виднелись бледно-желтые гроздья акации и цветки лианы, называемой «золотая чаша».
   Все было красиво, но как-то нереально, и Грэйния вдруг подумала на мгновение, что видит сон. Проснется — и ничего вокруг нет.
   Затем она принудила себя заговорить голосом, который, как она надеялась, звучал буднично:
   — Поставь лошадей в конюшню, Эйб, и дай мне ключ от дома, если он у тебя есть.
   — Есть ключ от задней двери, леди.
   — Ну что ж, войду с черного входа, — улыбнулась Грэйния, — и начну открывать ставни. Там, наверное, все пахнет сыростью оттого, что долго было закрыто.
   Она не добавила, что по стенам, конечно, бегают ящерицы, а если в крыше где-нибудь есть дыра, то и птицы гнездятся по углам.
   Надеялась только, что птицы не испачкали вещи, которые особенно ценила мать, — прежде всего мебель, привезенную из Англии.
   Были там и другие ценности. Мать собирала свои сокровища годами, иногда покупая их у плантаторов, возвращающихся на родину, а иногда получая в подарок от друзей в Сент-Джорджесе или в других местах на острове.
   Конюшня позади дома почти полностью скрылась в зарослях бугенвиллии, и Эйбу пришлось пробираться к входу, раздвигая ветки.
   Грэйния спешилась, предоставив Эйбу расседлать лошадь, на которой она ехала, и отвязать чемоданы и корзину с двух других.
   Она полагала, что рабы вскоре проснутся и кто-нибудь поможет Эйбу, но самой ей, прежде всего, хотелось попасть в дом.
   Она поднялась по ступенькам к задней двери; ступеньки нуждались в починке, а дверь выглядела совсем обветшалой, краска с нее облупилась от жары.
   Ключ легко повернулся в замочной скважине, Грэйния толкнула дверь и вошла. Как она и ожидала, в доме пахло сыростью, но не так уж сильно.
   Грэйния прошла по коридору мимо большой кухни, которую мать всегда требовала содержать в идеальной чистоте, потом вышла в холл.
   В доме было вовсе не так пыльно, как можно было ожидать, хотя в полутьме всего не разглядишь.
   Она отворила дверь в гостиную. К ее удивлению, диваны не были накрыты полотняными чехлами, занавески раздвинуты, а ставни не заперты.
   Грэйния подумала, что об этой комнате Эйб мог бы позаботиться и получше.
   Впрочем, на первый взгляд ничто не внушало особых опасений, хоть пока что было трудно приглядеться ко всем мелочам.
   Грэйния машинально поправила подушку на одном из кресел, потом решила, что прежде чем открывать ставни, не мешало бы переодеться.
   Воздух уже заметно нагревался; довольно скоро сшитая из плотного материала амазонка покажется неприятно тяжелой, да и у муслиновой блузки длинные рукава.
   Грэйния подумала, что ни одно из ее собственных старых платьев не придется ей впору, но можно будет найти что-нибудь подходящее в гардеробе у матери.
   Когда они уезжали в Лондон, графиня не взяла с собой ни одного из своих легких ситцевых платьев: в Лондоне их вряд ли можно было бы носить, к тому же они вышли из моды.
   «Надену одно из маминых платьев, — решила Грэйния. — А потом начну наводить порядок, чтобы дом выглядел как прежде».
   Из гостиной она поднялась по изысканно красивой закругленной лестнице на площадку, куда выходила дверь центральной комнаты, отделанной специально для ее матери.
   Ребенком Грэйния по утрам, прежде всего, устремлялась в эту комнату, едва только цветная служанка, которая ухаживала за ней, успевала ее одеть.
   Мать полусидела в постели, откинувшись на отделанные кружевом подушки с прошвами, в которые были продеты ленты под цвет ее ночной рубашки.
   — Ты такая красивая в постели, мама, что можешь пойти на бал, — сказала однажды Грэйния.
   — Я хочу выглядеть красивой для твоего папы, — ответила на это мать. — Он очень красивый мужчина, дорогая моя, и ему нравится, когда его жена тоже красива и следит за собой. Ты должна запомнить это.
   Грэйния запомнила и знала, что отец очень гордится ею, когда берет с собой в Сент-Джорджес и его друзья ей говорят комплименты и утверждают, что когда она вырастет, то станет первой красавицей на острове.
   Грэйния в мыслях всегда связывала отца со всем красивым и теперь спрашивала себя, как он может одобрять ее брак с человеком уродливым и внешне и внутренне.
   Она открыла дверь спальни и еще раз удивилась тому, что ставни на больших окнах, занимающих всю стену, открыты.
   Она увидела за окнами пальмы на фоне неба, сиявшего золотом.
   В комнате стоял аромат, навсегда связанный у нее с матерью, — нежный запах жасмина, белые звездочки которого распускались в саду круглый год.
   Графиня сама извлекала из растений эссенцию для своих духов; Грэйния так живо представила себе мать, что инстинктивно посмотрела в сторону кровати, словно ожидая увидеть откинувшуюся на подушки знакомую фигуру.
   Но тут она замерла, будто приросла к месту, широко раскрыв глаза и не веря им.
   Вовсе не ее мать, а незнакомый мужчина лежал в кровати, откинувшись на белые подушки.
   На секунду она подумала, что это просто игра воображения. Потом, как будто стало светлее, она совершенно ясно и безошибочно увидела голову мужчины на материнской подушке.
   Постояла немного в сомнении: уходить или оставаться.
   Но мужчина, казалось, даже во сне ощутил ее присутствие: он пошевелился и открыл глаза. Некоторое время он и Грэйния молча смотрели друг на друга.
   Мужчина был хорош собой — пожалуй, его можно было бы назвать красивым.
   Темные волосы откинуты назад с широкого лба, черты чисто выбритого лица правильны и четки, темные глаза несколько секунд глядели на Грэйнию сонно и с недоумением.
   Потом их выражение изменилось — в них промелькнула искорка узнавания, а на губах появилась улыбка.
   — Кто вы такой? Что вы здесь делаете? — спросила Грэйния.
   — Прошу прощения, мадемуазель, — ответил мужчина, усаживаясь на постели с подушками за спиной, — но у меня нет причины спрашивать, кто вы такая, поскольку ваше изображение висит на стене прямо передо мной.
   Почти бессознательно Грэйния повернула голову в ту сторону, где прямо напротив кровати над комодом висел портрет матери, написанный в тот год, когда она вышла замуж, еще до отъезда на Гренаду.
   — Это изображение моей матери, — сказала Грэйния. — Что вы здесь делаете?
   Проговорив эти слова, она вдруг сообразила, что, судя по выговору, перед ней вовсе не англичанин. Грэйния даже задохнулась от волнения.
   — Вы француз! — воскликнула она.
   — Да, мадемуазель, я француз, — признал незнакомец. — Я готов принести извинения в том, что занял комнату вашей матушки, но дом был пуст.
   — Я знаю, — возразила Грэйния. — Но вы… не имеете права! Это вторжение с вашей стороны. И я не понимаю…
   Но тут она умолкла и набрала побольше воздуха в грудь, прежде чем решилась сказать:
   — Мне думается, я уже слышала о вас. Мужчина сделал легкое движение рукой.
   — Вынужден признаться, что пользуюсь скорее дурной, нежели доброй славой, — произнес он. — Бофор — к вашим услугам!
   — Пират!
   — Вот именно, мадемуазель! И глубоко сокрушенный пират, если его присутствие причиняет вам беспокойство.
   — Разумеется, причиняет! — отрезала Грэйния. — Как я уже говорила, вы не имели права на вторжение только потому, что нас не было дома.
   — Мне было известно, что дом пустует, и позволю себе добавить, что никто не ожидал вашего приезда сюда после возвращения на Гренаду.
   Последовало молчание. Потом Грэйния произнесла задумчиво:
   — Из ваших слов следует, что вы… знали о моем возвращении на остров.
   Пират улыбнулся и показался при этом не только помолодевшим, но чуть ли не по-мальчишески озорным.
   — Я склонен думать, что любой человек на острове об этом осведомлен. Слухи разносят и ветер, и песни птичек.
   — Так вы знали, что мой отец уехал в Англию? Пират кивнул.
   — Я знал об этом, а также и о том, что вы его вызвали, потому что ваша матушка заболела. Надеюсь, ей теперь лучше?
   — Она… умерла.
   — Примите мои глубочайшие соболезнования, мадемуазель.
   Слова прозвучали искренне и отнюдь не навязчиво.
   Внезапно Грэйния отдала себе отчет, что разговаривает она с пиратом, а он лежит в постели ее матери и, судя по обнаженным плечам, лежит попросту голый.
   Она полуобернулась к двери, но тут пират сказал:
   — Если вы позволите мне одеться, мадемуазель, я спущусь вниз и объясню вам свое присутствие, а также принесу свои извинения, прежде, чем покину ваш дом.
   — Благодарю вас, — ответила Грэйния, вышла из комнаты и закрыла дверь.
   Остановившись на площадке, она подумала, что теперь-то уж определенно спит и видит сон — наяву такое невозможно.
   Как могло произойти, что она вернулась домой и обнаружила здесь пирата, да к тому же еще француза?
   Она должна была перепугаться не только потому, что незнакомец оказался пиратом, но и потому, что он француз.
   Но по каким-то совершенно необъяснимым причинам он ее не напугал.
   Получалось так, что, попроси она его уйти, он сделал бы это немедленно, но, только убедившись, что она принимает его извинения за вторжение в дом во время ее отсутствия.
   «Это же все совершенно немыслимо!» — твердила она себе, но не сердилась.
   Она пошла к себе в комнату и нашла ее именно в таком состоянии, какого и следовало ожидать после рассказа Эйба.
   Открыв ставни, она увидела толстый слой пыли на полу, на туалетном столике и на простыне, которой была закрыта постель.
   Две маленькие ящерицы шмыгнули за занавеску, когда она вошла, и запах сырой плесени перекрьшал все прочие запахи, пока она не открыла окно.