Страница:
Отворив гардероб, Грэйния убедилась, что не может переодеться ни в одно из своих прежних платьев, висевших там: за три года она сильно выросла, и, хотя оставалась по-прежнему тоненькой, фигура у нее была уже не детская и обнаруживала первые женственные округлости.
Грэйния решила остаться в чем есть и попыталась разозлиться на пирата за его причиняющее неудобства присутствие, но на деле она испытывала лишь любопытство.
В спальне ей больше нечего было делать, и она спустилась вниз.
Из холла она услышала голоса на кухне и сочла необходимым предупредить Эйба, что в доме находится пират.
Направляясь туда, она разобрала, как незнакомый мужской голос произнес на не вполне правильном английском языке:
— Мы вас не ждать. Пойду будить господина.
— Верная мысль, — отозвался Эйб. — Пока моя леди его не увидала.
Грэйния вошла в кухню.
Рядом с Эйбом стоял человек, который, как она решила, выглядел совершеннейшим французом.
Он был малорослый, черноволосый, и Грэйния подумала, что, где бы в мире она его ни встретила, сразу бы догадалась о его французском происхождении.
Он явно удивился ее появлению и, как ей показалось, даже немного испугался.
— Я уже разговаривала с вашим хозяином, — сказала Грэйния. — Он одевается и скоро спустится вниз, чтобы принести свои извинения перед уходом.
Маленький француз, видимо, успокоившись, направился к кухонному столу, на котором Грэйния заметила объемистую жестянку, а возле нее поднос с кофейником.
Она предположила, что слуга-француз готовит завтрак для хозяина, и с легкой улыбкой проговорила:
— Гостеприимство обязывает предложить вашему хозяину выпить кофе, прежде чем он покинет наш дом. Где он обычно пьет кофе?
— На веранде, мамзель.
— Прекрасно. Отнесите кофе туда. Эйб, я тоже не против выпить чашечку.
Она заметила, что оба, и француз и Эйб, уставились на нее в изумлении, снова улыбнулась и пошла к парадной двери.
Как и можно было ожидать, дверь была не заперта, значит, именно через нее француз проник в дом.
Грэйния направилась на веранду и по пути заметила, что над верхушками пальм издали видны концы двух мачт.
Деревья были высокие, и если бы Грэйния не искала взглядом эти мачты, она бы их, пожалуй, не заметила; в гавани, давшей название дому, было идеальное место для пиратского корабля, странно, что она не подумала об этом раньше.
Бухта получила очень точное имя от прежнего владельца участка. Вход в нее находился в стороне, гавань была окаймлена длинной полосой земли, поросшей соснами. Человек, не знающий о ее существовании, мог десять раз проплыть мимо и не заметить, что в бухте стоит на якоре корабль.
Грэйнии захотелось увидеть корабль Бофора, но она тут же упрекнула себя в излишнем любопытстве.
Ей бы следовало чувствовать себя возмущенной, разгневанной и даже потрясенной тем, что пират воспользовался ее домом как убежищем, однако, как ни странно, она по-прежнему не испытывала ничего похожего на эти чувства.
Когда пират несколькими минутами позже присоединился к ней на веранде, ей подумалось, что он выглядел бы уместнее в лондонской гостиной или бальном зале.
Он был чересчур элегантен и чрезмерно изыскан для веранды, сплошь опутанной разросшимися лианами, да и окна, выходящие на веранду, заросли грязью.
Возле плетеного стола туземной работы стояли два стула; прежде чем француз заговорил, слуги, Эйб и человек Бофора, внесли белую скатерть, накрыли ею стол и водрузили на него серебряный поднос с двумя чашками на блюдцах.
Грэйния узнала самые лучшие чашки из материнского сервиза; от кофейника, поставленного на стол, исходил аромат прекрасного кофе; на особом блюде лежали круассаны — только что из духовки; был тут и кружок масла, а также стеклянная вазочка с медом.
— Утренний завтрак подан, месье, — возвестил слуга-француз на своем родном языке, после чего они с Эйбом испарились.
Грэйния взглянула на пирата. Он вроде бы собирался заговорить, но она вдруг рассмеялась.
— Я не верю происходящему, — сказала она. — Вы не настоящий пират.
— Уверяю вас, что самый настоящий.
— Я всегда представляла себе пиратов мрачными, грязными существами, которые так и сыплют проклятиями. Мужчинами, от которых женщины прячутся в ужасе.
— Вы, вероятно, имеете в виду вашего соотечественника Уилла Уилкена.
— Нам повезло, что он не обнаружил «Тайную гавань», — сказала Грэйния. — Прошлой ночью я узнала, что он отправился разбойничать куда-то дальше по побережью.
— Я слышал о нем немало, — заметил француз. — Но позвольте вам напомнить, что кофе стынет.
— О да, конечно.
По привычке Грэйния уселась рядом с кофейником, напротив Бофора, и спросила:
— Налить вам кофе или вы предпочитаете сделать это сами?
— Счел бы за честь для себя, если бы вы повели себя как хозяйка.
Она попыталась улыбнуться, но что-то в этом человеке привело ее в смущение.
Наполнив чашку, она передала ее французу.
— Круассаны вы, вероятно, привезли с собой, — сказала она.
— Их принес мой слуга, — ответил француз, — он каждый день печет мне свежие.
Грэйния рассмеялась:
— Выходит, что даже пират, если он француз, весьма заботится о еде.
— Разумеется, — согласился пират. — Еда — истинное искусство, и самое трудное для меня во время пребывания в море — это необходимость есть, что придется вместо того, к чему я привык.
Грэйния снова рассмеялась, потом спросила:
— Почему вы стали пиратом? Мне кажется… простите, если это прозвучит бесцеремонно, но мне кажется, что пиратство — неподходящее занятие для вас.
— Это долгая история, — ответил француз. — Могу ли я в свою очередь задать вам вопрос, почему вы здесь и где сейчас ваш отец?
— Я здесь потому, — начала объяснять Грэйния, — что в Гренвилле поднялось восстание.
Француз внезапно весь напрягся и пристально посмотрел на Грэйнию.
— Восстание?
— Да. Оно вспыхнуло несколько суток назад, но мы приехали в дом мистера Мэйгрина только вчера вечером. Ночью Эйб узнал, что восставшие захватили Гренвилл и убили много англичан.
— Но это невозможно! — проговорил француз как бы про себя. — А если оно все-таки началось, то его возглавил Джулиус Федор.
— Откуда вы знаете?
— Я слышал, что он занимался подстрекательством среди французских рабов.
— Значит, восстание серьезное?
— Боюсь, что так, — ответил пират.
— Но ведь вы, разумеется, хотите, чтобы победу одержали французы и захватили остров, как это было двенадцать лет назад.
Он покачал головой.
— Французы могли бы это сделать при помощи кораблей и солдат, а вовсе не в результате восстания рабов. Рабы добьются кратковременного успеха, но английские солдаты непременно явятся, нападут на них, и начнется большое кровопролитие.
Грэйния вздохнула.
Все это так ненужно… и так страшно.
Француз встал:
— Простите, я оставлю вас на минуту, чтобы поговорить с моим слугой. Он должен разузнать, насколько все это опасно для вас.
Он ушел в дом, а Грэйния сидела и смотрела ему вслед. Она невольно сопоставляла гибкую грацию, с которой он двигался, с неуклюжей походкой Родерика Мэйгрина.
Темные и густые волосы француза были аккуратно перевязаны на затылке, галстук накрахмаленный и чистый, уголки воротника торчали выше подбородка, точь-в-точь как у щеголей из клуба «Сент-Джеймс»3. Кафтан сидел на нем без единой морщинки, белоснежные панталоны красиво обтягивали стройные бедра, белые чулки и башмаки с пряжками выглядели отлично.
«Но ведь он настоящий джентльмен, — подумала Грэйния. — Просто смешно называть его пиратом… изгнанником морей!»
Француз вернулся:
— Мой слуга и ваш посылают людей хорошенько разузнать об этом восстании. Но Эйб уверяет, что сведения, полученные им вчера ночью и сегодня утром, совершенно точные. Бунтовщики убивают англичан в Гренвилле, где сотня рабов захватила все благодаря внезапности нападения.
Грэйния пробормотала нечто маловразумительное, и он продолжал:
— Они, как водится, грабили лавки, вытаскивали на улицы мирных жителей и стреляли по ним, как по мишеням.
— О нет! — воскликнула Грэйния.
— Кому-то удалось вплавь добраться до находящихся в гавани кораблей, некоторые бежали на юг, кто-то добрался и до владений Мэйгрина.
— Вы полагаете, что все рабы на острове присоединятся к восставшим? — несмело спросила Грэйния.
— Поживем — увидим, — отвечал француз. — Если дойдет до худшего, мой корабль в вашем распоряжении, мадемуазель.
— Вы считаете, что на нем безопасно?
— В бурю спасаешься в любом доступном порту.
— Да, конечно, но я надеюсь, что отец приедет сегодня. Возможно, он придумает что-то еще для нашего спасения.
— Естественно, — согласился француз, — и мне представляется, что вам и вашему отцу, а также мистеру Мэйгрину охотно предоставят убежище в форте Сент-Джорджеса.
Грэйния не могла скрыть выражения своих глаз при упоминании о Родерике Мэйгрине.
Но она промолчала и принялась за вкуснейший круассан, намазанный маслом и медом.
Наступила пауза, потом француз спросил:
— Мне говорили, возможно, безосновательно, что вы собираетесь замуж за мистера Мэйгрина.
— Кто вам сказал? Француз пожал плечами:
— Я узнал, что уговор состоялся перед тем, как ваш отец отправился за вами в Англию.
Молнией пронеслось в голове у Грэйнии, что, даже если бы мать осталась жива, отец все равно настоял бы на своих правах законного опекуна дочери и увез бы ее на Гренаду.
Едва она вспомнила о Мэйгрине, как отвращение, испытанное ночью, охватило ее с новой силой.
Невольно, даже не думая, что она говорит, Грэйния спросила:
— Что же мне делать? Как избежать этого? Я не могу выйти замуж за этого человека!
В ее голосе прозвучал такой всепоглощающий страх, что француз очень пристально вгляделся в ее лицо своими темными глазами.
Потом он сказал:
— Я согласен, что женщина, подобная вам, ни в коем случае не должна выходить замуж за такого человека, но не мне вам советовать, как избежать этого.
— Но с кем же мне посоветоваться? — с почти детской беспомощностью проговорила Грэйния. — Ведь я до самого приезда ничего не знала о намерениях папы… И теперь, когда я здесь, не знаю, как поступить… Не знаю, где укрыться от него.
Француз с легким стуком положил на стол свой нож.
— Это ваша проблема, мадемуазель, — сказал он, — и вы должны понимать, что я не вправе вмешиваться.
— Да, конечно… — согласилась Грэйния. — Я не должна была говорить так. Простите меня.
— Здесь нечего прощать. Я хочу вас выслушать. Хочу вам помочь, но ведь я враг, не говоря уж о том, что я в то же время и преследуемый законом изгой.
— Возможно, и я хотела бы стать изгнанницей. Тогда мистер Мэйгрин сам не пожелал бы вступить со мной в брак.
Но Грэйния понимала, что нет такой вещи, которая вынудила бы Мэйгрина отказаться от нее.
Она вспомнила, как он смотрел на нее прошлым вечером, и вздрогнула от отвращения.
Она боялась, отчаянно, смертельно боялась не восстания, не гибели, но того, что до нее дотронется этот ужасный человек, само присутствие которого вызывало в ней физическую слабость, почти болезнь.
Выражение ее лица, видимо, было достаточно красноречиво, потому что француз вдруг спросил:
— Почему вы не остались в Англии, в полной безопасности?
— Как я могла остаться после маминой смерти? Я знала очень немногих людей. К тому же папа настаивал на моем возвращении… Как я могла бы возразить?
— Очень жаль, что вы не вышли за кого-нибудь замуж, пока находились там.
— Я считаю, что именно этого хотела мама. Она собиралась представить меня королю и королеве. После этого я стала бы выезжать в свет, меня бы приглашали на балы и приемы. У нее были большие планы, но она заболела… очень тяжело заболела перед Рождеством.
Грэйния на минуту умолкла, прежде чем продолжить:
— Погода стояла сырая и холодная, а мама столько лет прожила в жарком климате, и, как говорил врач, кровь у нее сделалась жидкой. Она была слишком слаба для английского климата.
— Понимаю, — негромко отозвался француз. — Но вы могли бы сказать отцу, что не хотите выходить за этого человека.
— Я говорила ему. Но он заявил, что это дело решенное. К тому же мистер Мэйгрин очень богат.
Пожалуй, она проявляла некоторую некорректность по отношению к отцу, но ведь суть дела заключалась именно в богатстве Родерика Мэйгрина, потому-то отец и проявлял настойчивость. Богатый зять был в состоянии предоставить ее отцу тот комфорт, к которому он привык, и ради этого граф соглашался отдать ему дочь.
— Невыносимое положение! — внезапно высказался француз, и тогда Грэйния решилась повторить свой вопрос:
— Но что же мне делать?
— Когда я лежал впостели и смотрел на портрет вашейматери, — негромко заговорил Бофор, — я думал, что не может бьпъ женщины красивее, милее и привлекательнее. Но теперь я увидел вас, внешне такпохожую на мать, я понял, что художник кое-что не сумел изобразить.
— Что же это? — спросила Грэйния.
— Вы обладаете тем, мадемуазель, что мы, французы, обозначаем словом spiritualite, то есть одухотворенностью. Перенести это на полотно мог бы разве что Микеланджело… или Боттичелли.
— Благодарю вас, — тихо сказала Грэйния.
— Я вовсе не делаю вам комплимент, — возразил Бофор, — а только констатирую факт. Именно поэтому я считаю немыслимым ваш брак с Мэйгрином. Я видел его всего один раз, но наслышан онем достаточно и скажу вам всю правду: лучше вамумереть, чем стать егоженой!
Грэйния стиснула руки.
— Я чувствую то же самое, но я знаю, что папа не послушает меня. Когда он приедет сюда, он принудит меня выйти замуж, что бы я ни говорила и как бы ни умоляла его.
Француз встал, подошел к перилам веранды и оперся о них.
Грэйния решила, что он смотрит на свой корабль; как легко ему уплыть на корабле из гавани в открытое море, стать свободным и позабыть обо всех тревогах и бедах на острове, в том числе и о ее собственных бедах.
Стоя так, Бофор выглядел очень элегантно; его профиль четким силуэтом рисовался на фоне бугенвиллий.
И она представила себе, что ждет его не корабль, а фаэтон, запряженный парой чистокровных лошадей, и вот он приглашает ее, Грейнию, на прогулку в Гайд-парк.
Там их ждали бы только поклоны друзей, разговоры и веселье светского Лондона, и никаких тебе восстаний, кровопролитий, никакого брака с Родериком Мэйгрином.
Грэйния вдруг подумала — каким абсурдным это ни казалось бы теперь! — что француз убережет ее от мира, ставшего для нее таким ужасным и пугающим, от мира, где она вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной.
— Когда вы ждете вашего отца? — спросил Бофор.
Голос был более резким и громким, чем Грэйния ожидала.
— Не имею представления, — помедлив, ответила она. — Я ушла оттуда еще затемно… Они пили всю ночь… и еще не ложились в постель.
Француз кивнул, словно бы он так и думал, и сказал:
— У нас еще есть время. В данную минуту я предлагаю вам пока что не беспокоиться о вашем будущем, а если хотите, приглашаю вас посетить мой корабль.
— Это можно? — спросила Грэйния.
— Сочту за честь.
— Тогда, если позволите, я бы переоделась. Скоро станет очень жарко.
— Ну, разумеется!
Грэйния чуть ли не бегом поднялась к себе наверх. Как она и предполагала, Эйб уже принес чемоданы и оставил их в комнате матери.
Грэйния развязала веревки и открыла чемоданы. Позже она отыщет кого-нибудь из прежней женской прислуги, и ей помогут распаковать все как следует. А пока ей просто хотелось найти платье, в котором она бы выглядела наилучшим образом, — впрочем, она сама себе не признавалась в таком желании.
Быстро извлекла из первого же чемодана платье, купленное в Лондоне. Грэйния носила это красивое платье еще в прошлом году, но широкие юбки пока не вышли из моды, а совершенно чистая кружевная косынка фишю лишь слегка помялась за долгую дорогу.
За считанные минуты сбросив с себя одежду, в которой она ехала верхом, Грэйния вымылась. Она ничуть не удивилась, обнаружив большой кувшин с чистой, прохладной водой.
Потом оделась и спустилась вниз, уверенная, что пират ее дожидается.
Она не ошиблась.
Пират сидел на веранде, подвинув стул на солнцепек, и Грэйния поняла, почему у него такая темная кожа: в отличие от лондонских щеголей он не боялся загореть.
Загар ему шел; видимо, из-за бронзового цвета кожи Грэйния была не слишком шокирована его наготой, когда увидела его в постели.
Француз встал при ее появлении, в глазах у него было откровенное восхищение, на губах — улыбка.
Но как отличались выражение его лица, его взгляд от мерзкого разглядывания Родерика Мэй-грина, который смотрел на ее грудь так, словно видел ее обнаженной!
— Позвольте мне сказать, что вы прекрасны и напоминаете фею весны, — учтиво проговорил француз.
— Мне приятно это слышать, — ответила Грэйния.
— Но комплименты вам, вероятно, наскучили и в Лондоне.
— Я получала комплименты, если можно так их назвать, только за свои работы в школе. Ну, может быть, раз или два слышала любезности от джентльменов, которые заезжали за мамой, чтобы проводить ее на бал или в Воксхолл.
— Вы были слишком молоды, чтобы стать светской львицей?
— Вот именно, — ответила Грэйния, — а теперь я, пожалуй, утратила такую возможность навсегда.
— Это вас огорчает?
— Скорее разочаровывает. Мама часто рассказывала о балах и приемах. Мне казалось, я хорошо все это представляю себе, и нередко я мечтала о балах.
— Уверяю вас, что в мире немало куда более привлекательных вещей.
— Тогда вы должны рассказать мне о них, — попросила Грэйния. — Это возместит мне то, что я утратила.
— Возможно, этого-то мне и не следует делать, — загадочно ответил француз.
Грэйния хотела, было попросить у него объяснение, но он не дал ей заговорить:
— Поспешим. Давайте пойдем и посмотрим мой корабль, а то вдруг ваш отец вернется раньше, чем мы предполагаем.
И Грэйния, словно опасаясь, что такое и в самом деле может случиться, быстро спустилась по лестнице с веранды вместе с французом.
Они прошли через запущенный сад, за которым никто не ухаживал после отъезда матери Грейнии и скоро очутились среди сосен.
Достаточно крепкий ветерок слегка раскачивал ветви деревьев, а прямо перед собой Грэйния, наконец, увидела корабль.
Она разглядела кормовую палубу, носовой кубрик и высокие мачты. Паруса были свернуты, но Грэйнии казалось, что развернуть их можно легко и быстро.
И тогда корабль уплывет, а она останется и больше его не увидит.
Судно стояло на якоре у самого конца причала, с берега на палубу был перекинут дощатый трап.
Грэйния и ее спутник прошли по грубо оструганным, неровным доскам причала к трапу, и француз спросил:
— Не боитесь? Вы видите, трап без перил.
— Конечно, нет, — с улыбкой ответила Грэйния.
— Тогда позвольте мне пройти первым и доставьте удовольствие помочь вам подняться на борт.
В тоне его голоса было нечто, смутившее Грейнию.
Он протянул ей руку, она взяла ее и, почувствовав, как дрожат пальцы Бофора, испытала неведомое до сих пор странное ощущение.
Корабль оказался очаровательным — настоящая игрушка.
Палуба выскоблена до блеска, краска везде свежая; матросы возились с какими-то веревками и вроде бы не обратили внимания на пришедших, но Грзйния была уверена, что исподтишка они наблюдают за тем, как она выступает рядом с их капитаном.
Бофор помог ей спуститься по нескольким ступенькам и отворил дверь, которая, как она поняла, вела в каюту.
Солнце проникало в каюту сквозь квадратные окна и бросало живые блики на стены.
Грэйния считала, что на пиратском корабле должны царить грязь и беспорядок. В рассказах, прочитанных ею, капитанская каюта являла собой мрачную берлогу, битком набитую абордажными саблями и пустыми бутылками.
Но эта каюта была такой же, как комната в доме — с удобными креслами и кроватью в углу с четырьмя столбиками и задернутыми занавесками.
В каюте все сияло чистотой и слегка пахло воском и лавандой.
На полу лежал ковер, на креслах — подушки, а на столе стояла ваза с цветами, срезанными, очевидно, в саду возле дома.
Грэйния стояла и оглядывалась, но вдруг заметила, что Бофор смотрит на нее с улыбкой.
— Ну и как? — спросил он.
— Здесь очень красиво и уютно.
— Теперь это мой дом, — сказал он, — а французы любят не только хорошую еду, но и комфорт.
— Но ведь вам постоянно грозит опасность, — заметила Грэйния, — ведь если вас увидят англичане или французы, то постараются убить вас или взять в плен. И тогда все равно убьют.
— Это мне ясно, — ответил он. — Но опасность меня возбуждает. Впрочем, хоть это и покажется вам явным противоречием, я стараюсь не рисковать.
— Тогда почему же… — начала было Грэйния, но спохватилась, что проявляет излишнее любопытство и вмешивается в чужие личные дела.
— Проходите и присаживайтесь, — пригласил француз. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно у меня в каюте, и, когда вас здесь не будет, я стану воображать, что вы еще тут.
Он говорил спокойно, однако Грэйния отчего-то покраснела при этих словах.
Она послушно уселась в одно из кресел, солнечный свет коснулся ее головы и позолотил волосы.
Был ранний час утра, и Грэйния не надела шляпу. Почему-то ей казалось совершенно естественным сидеть вот так в каюте и разговаривать с мужчиной, который был для нее привлекательнее, чем любой из тех, кого она знала в Лондоне.
— Почему вы называете себя Бофором? — помолчав, спросила она, чтобы рассеять возникшую неловкость.
— Потому что это мое имя, — ответил он. — Мне его дали при крещении, и оно кажется мне вполне подходящим прозвищем, поскольку я не могу употреблять свою фамилию.
— Почему?
— Это было бы немыслимо. Во-первых, мои предки перевернулись бы в своих гробах, а во-вторых, я когда-нибудь надеюсь вернуться в свои владения.
— Вы не можете вернуться во Францию, — быстро проговорила Грэйния, вспомнив о революции.
— Это мне тоже ясно, — сказал он, — но дом мой не там, если не считать совсем юного возраста.
— Тогда где же? Или я не должна задавать подобный вопрос?
— Позволено ли мне сказать, что пока мы с вами сидим вот так вместе, мы можем задавать друг другу любые вопросы? Ваш интерес лестен для меня. Отвечу вам, что я прибыл с Мартиники, где у меня были плантации, а мое полное имя Бофор де Ванс.
— Имя красивое.
— Графский род де Вансов существовал во Франции долгие века. Он составляет часть истории этой страны.
— И вы тоже граф?
— Поскольку отец мой умер, я глава семьи.
— Но ваш дом на Мартинике.
— Был там!
Грэйния посмотрела на него в изумлении, потом воскликнула:
— Так вы изгнанник! Англичане захватили Мартинику в прошлом году!
— Совершенно верно, — согласился граф. — Я бы, несомненно, погиб, если бы не успел бежать до того, как они захватили мою плантацию.
— Так вот почему вы стали пиратом!
— Да, поэтому я стал пиратом и останусь им до тех пор, пока англичане не будут изгнаны, а это непременно произойдет, и тогда я получу назад свои владения.
Грэйния тихонько вздохнула.
— На этих островах вечно идет война, и так ужасно потерять жизнь.
— Я и сам об этом думал, — заметил граф, — но, по крайней мере, здесь я в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Грэйния промолчала. Она подумала, что если он и в безопасности, то она-то, наоборот, в опасности, и в очень большой: она грозит ей и со стороны восставших, и, в еще большей степени, со стороны Родерика Мэйгрина.
Глава 3
Грэйния решила остаться в чем есть и попыталась разозлиться на пирата за его причиняющее неудобства присутствие, но на деле она испытывала лишь любопытство.
В спальне ей больше нечего было делать, и она спустилась вниз.
Из холла она услышала голоса на кухне и сочла необходимым предупредить Эйба, что в доме находится пират.
Направляясь туда, она разобрала, как незнакомый мужской голос произнес на не вполне правильном английском языке:
— Мы вас не ждать. Пойду будить господина.
— Верная мысль, — отозвался Эйб. — Пока моя леди его не увидала.
Грэйния вошла в кухню.
Рядом с Эйбом стоял человек, который, как она решила, выглядел совершеннейшим французом.
Он был малорослый, черноволосый, и Грэйния подумала, что, где бы в мире она его ни встретила, сразу бы догадалась о его французском происхождении.
Он явно удивился ее появлению и, как ей показалось, даже немного испугался.
— Я уже разговаривала с вашим хозяином, — сказала Грэйния. — Он одевается и скоро спустится вниз, чтобы принести свои извинения перед уходом.
Маленький француз, видимо, успокоившись, направился к кухонному столу, на котором Грэйния заметила объемистую жестянку, а возле нее поднос с кофейником.
Она предположила, что слуга-француз готовит завтрак для хозяина, и с легкой улыбкой проговорила:
— Гостеприимство обязывает предложить вашему хозяину выпить кофе, прежде чем он покинет наш дом. Где он обычно пьет кофе?
— На веранде, мамзель.
— Прекрасно. Отнесите кофе туда. Эйб, я тоже не против выпить чашечку.
Она заметила, что оба, и француз и Эйб, уставились на нее в изумлении, снова улыбнулась и пошла к парадной двери.
Как и можно было ожидать, дверь была не заперта, значит, именно через нее француз проник в дом.
Грэйния направилась на веранду и по пути заметила, что над верхушками пальм издали видны концы двух мачт.
Деревья были высокие, и если бы Грэйния не искала взглядом эти мачты, она бы их, пожалуй, не заметила; в гавани, давшей название дому, было идеальное место для пиратского корабля, странно, что она не подумала об этом раньше.
Бухта получила очень точное имя от прежнего владельца участка. Вход в нее находился в стороне, гавань была окаймлена длинной полосой земли, поросшей соснами. Человек, не знающий о ее существовании, мог десять раз проплыть мимо и не заметить, что в бухте стоит на якоре корабль.
Грэйнии захотелось увидеть корабль Бофора, но она тут же упрекнула себя в излишнем любопытстве.
Ей бы следовало чувствовать себя возмущенной, разгневанной и даже потрясенной тем, что пират воспользовался ее домом как убежищем, однако, как ни странно, она по-прежнему не испытывала ничего похожего на эти чувства.
Когда пират несколькими минутами позже присоединился к ней на веранде, ей подумалось, что он выглядел бы уместнее в лондонской гостиной или бальном зале.
Он был чересчур элегантен и чрезмерно изыскан для веранды, сплошь опутанной разросшимися лианами, да и окна, выходящие на веранду, заросли грязью.
Возле плетеного стола туземной работы стояли два стула; прежде чем француз заговорил, слуги, Эйб и человек Бофора, внесли белую скатерть, накрыли ею стол и водрузили на него серебряный поднос с двумя чашками на блюдцах.
Грэйния узнала самые лучшие чашки из материнского сервиза; от кофейника, поставленного на стол, исходил аромат прекрасного кофе; на особом блюде лежали круассаны — только что из духовки; был тут и кружок масла, а также стеклянная вазочка с медом.
— Утренний завтрак подан, месье, — возвестил слуга-француз на своем родном языке, после чего они с Эйбом испарились.
Грэйния взглянула на пирата. Он вроде бы собирался заговорить, но она вдруг рассмеялась.
— Я не верю происходящему, — сказала она. — Вы не настоящий пират.
— Уверяю вас, что самый настоящий.
— Я всегда представляла себе пиратов мрачными, грязными существами, которые так и сыплют проклятиями. Мужчинами, от которых женщины прячутся в ужасе.
— Вы, вероятно, имеете в виду вашего соотечественника Уилла Уилкена.
— Нам повезло, что он не обнаружил «Тайную гавань», — сказала Грэйния. — Прошлой ночью я узнала, что он отправился разбойничать куда-то дальше по побережью.
— Я слышал о нем немало, — заметил француз. — Но позвольте вам напомнить, что кофе стынет.
— О да, конечно.
По привычке Грэйния уселась рядом с кофейником, напротив Бофора, и спросила:
— Налить вам кофе или вы предпочитаете сделать это сами?
— Счел бы за честь для себя, если бы вы повели себя как хозяйка.
Она попыталась улыбнуться, но что-то в этом человеке привело ее в смущение.
Наполнив чашку, она передала ее французу.
— Круассаны вы, вероятно, привезли с собой, — сказала она.
— Их принес мой слуга, — ответил француз, — он каждый день печет мне свежие.
Грэйния рассмеялась:
— Выходит, что даже пират, если он француз, весьма заботится о еде.
— Разумеется, — согласился пират. — Еда — истинное искусство, и самое трудное для меня во время пребывания в море — это необходимость есть, что придется вместо того, к чему я привык.
Грэйния снова рассмеялась, потом спросила:
— Почему вы стали пиратом? Мне кажется… простите, если это прозвучит бесцеремонно, но мне кажется, что пиратство — неподходящее занятие для вас.
— Это долгая история, — ответил француз. — Могу ли я в свою очередь задать вам вопрос, почему вы здесь и где сейчас ваш отец?
— Я здесь потому, — начала объяснять Грэйния, — что в Гренвилле поднялось восстание.
Француз внезапно весь напрягся и пристально посмотрел на Грэйнию.
— Восстание?
— Да. Оно вспыхнуло несколько суток назад, но мы приехали в дом мистера Мэйгрина только вчера вечером. Ночью Эйб узнал, что восставшие захватили Гренвилл и убили много англичан.
— Но это невозможно! — проговорил француз как бы про себя. — А если оно все-таки началось, то его возглавил Джулиус Федор.
— Откуда вы знаете?
— Я слышал, что он занимался подстрекательством среди французских рабов.
— Значит, восстание серьезное?
— Боюсь, что так, — ответил пират.
— Но ведь вы, разумеется, хотите, чтобы победу одержали французы и захватили остров, как это было двенадцать лет назад.
Он покачал головой.
— Французы могли бы это сделать при помощи кораблей и солдат, а вовсе не в результате восстания рабов. Рабы добьются кратковременного успеха, но английские солдаты непременно явятся, нападут на них, и начнется большое кровопролитие.
Грэйния вздохнула.
Все это так ненужно… и так страшно.
Француз встал:
— Простите, я оставлю вас на минуту, чтобы поговорить с моим слугой. Он должен разузнать, насколько все это опасно для вас.
Он ушел в дом, а Грэйния сидела и смотрела ему вслед. Она невольно сопоставляла гибкую грацию, с которой он двигался, с неуклюжей походкой Родерика Мэйгрина.
Темные и густые волосы француза были аккуратно перевязаны на затылке, галстук накрахмаленный и чистый, уголки воротника торчали выше подбородка, точь-в-точь как у щеголей из клуба «Сент-Джеймс»3. Кафтан сидел на нем без единой морщинки, белоснежные панталоны красиво обтягивали стройные бедра, белые чулки и башмаки с пряжками выглядели отлично.
«Но ведь он настоящий джентльмен, — подумала Грэйния. — Просто смешно называть его пиратом… изгнанником морей!»
Француз вернулся:
— Мой слуга и ваш посылают людей хорошенько разузнать об этом восстании. Но Эйб уверяет, что сведения, полученные им вчера ночью и сегодня утром, совершенно точные. Бунтовщики убивают англичан в Гренвилле, где сотня рабов захватила все благодаря внезапности нападения.
Грэйния пробормотала нечто маловразумительное, и он продолжал:
— Они, как водится, грабили лавки, вытаскивали на улицы мирных жителей и стреляли по ним, как по мишеням.
— О нет! — воскликнула Грэйния.
— Кому-то удалось вплавь добраться до находящихся в гавани кораблей, некоторые бежали на юг, кто-то добрался и до владений Мэйгрина.
— Вы полагаете, что все рабы на острове присоединятся к восставшим? — несмело спросила Грэйния.
— Поживем — увидим, — отвечал француз. — Если дойдет до худшего, мой корабль в вашем распоряжении, мадемуазель.
— Вы считаете, что на нем безопасно?
— В бурю спасаешься в любом доступном порту.
— Да, конечно, но я надеюсь, что отец приедет сегодня. Возможно, он придумает что-то еще для нашего спасения.
— Естественно, — согласился француз, — и мне представляется, что вам и вашему отцу, а также мистеру Мэйгрину охотно предоставят убежище в форте Сент-Джорджеса.
Грэйния не могла скрыть выражения своих глаз при упоминании о Родерике Мэйгрине.
Но она промолчала и принялась за вкуснейший круассан, намазанный маслом и медом.
Наступила пауза, потом француз спросил:
— Мне говорили, возможно, безосновательно, что вы собираетесь замуж за мистера Мэйгрина.
— Кто вам сказал? Француз пожал плечами:
— Я узнал, что уговор состоялся перед тем, как ваш отец отправился за вами в Англию.
Молнией пронеслось в голове у Грэйнии, что, даже если бы мать осталась жива, отец все равно настоял бы на своих правах законного опекуна дочери и увез бы ее на Гренаду.
Едва она вспомнила о Мэйгрине, как отвращение, испытанное ночью, охватило ее с новой силой.
Невольно, даже не думая, что она говорит, Грэйния спросила:
— Что же мне делать? Как избежать этого? Я не могу выйти замуж за этого человека!
В ее голосе прозвучал такой всепоглощающий страх, что француз очень пристально вгляделся в ее лицо своими темными глазами.
Потом он сказал:
— Я согласен, что женщина, подобная вам, ни в коем случае не должна выходить замуж за такого человека, но не мне вам советовать, как избежать этого.
— Но с кем же мне посоветоваться? — с почти детской беспомощностью проговорила Грэйния. — Ведь я до самого приезда ничего не знала о намерениях папы… И теперь, когда я здесь, не знаю, как поступить… Не знаю, где укрыться от него.
Француз с легким стуком положил на стол свой нож.
— Это ваша проблема, мадемуазель, — сказал он, — и вы должны понимать, что я не вправе вмешиваться.
— Да, конечно… — согласилась Грэйния. — Я не должна была говорить так. Простите меня.
— Здесь нечего прощать. Я хочу вас выслушать. Хочу вам помочь, но ведь я враг, не говоря уж о том, что я в то же время и преследуемый законом изгой.
— Возможно, и я хотела бы стать изгнанницей. Тогда мистер Мэйгрин сам не пожелал бы вступить со мной в брак.
Но Грэйния понимала, что нет такой вещи, которая вынудила бы Мэйгрина отказаться от нее.
Она вспомнила, как он смотрел на нее прошлым вечером, и вздрогнула от отвращения.
Она боялась, отчаянно, смертельно боялась не восстания, не гибели, но того, что до нее дотронется этот ужасный человек, само присутствие которого вызывало в ней физическую слабость, почти болезнь.
Выражение ее лица, видимо, было достаточно красноречиво, потому что француз вдруг спросил:
— Почему вы не остались в Англии, в полной безопасности?
— Как я могла остаться после маминой смерти? Я знала очень немногих людей. К тому же папа настаивал на моем возвращении… Как я могла бы возразить?
— Очень жаль, что вы не вышли за кого-нибудь замуж, пока находились там.
— Я считаю, что именно этого хотела мама. Она собиралась представить меня королю и королеве. После этого я стала бы выезжать в свет, меня бы приглашали на балы и приемы. У нее были большие планы, но она заболела… очень тяжело заболела перед Рождеством.
Грэйния на минуту умолкла, прежде чем продолжить:
— Погода стояла сырая и холодная, а мама столько лет прожила в жарком климате, и, как говорил врач, кровь у нее сделалась жидкой. Она была слишком слаба для английского климата.
— Понимаю, — негромко отозвался француз. — Но вы могли бы сказать отцу, что не хотите выходить за этого человека.
— Я говорила ему. Но он заявил, что это дело решенное. К тому же мистер Мэйгрин очень богат.
Пожалуй, она проявляла некоторую некорректность по отношению к отцу, но ведь суть дела заключалась именно в богатстве Родерика Мэйгрина, потому-то отец и проявлял настойчивость. Богатый зять был в состоянии предоставить ее отцу тот комфорт, к которому он привык, и ради этого граф соглашался отдать ему дочь.
— Невыносимое положение! — внезапно высказался француз, и тогда Грэйния решилась повторить свой вопрос:
— Но что же мне делать?
— Когда я лежал впостели и смотрел на портрет вашейматери, — негромко заговорил Бофор, — я думал, что не может бьпъ женщины красивее, милее и привлекательнее. Но теперь я увидел вас, внешне такпохожую на мать, я понял, что художник кое-что не сумел изобразить.
— Что же это? — спросила Грэйния.
— Вы обладаете тем, мадемуазель, что мы, французы, обозначаем словом spiritualite, то есть одухотворенностью. Перенести это на полотно мог бы разве что Микеланджело… или Боттичелли.
— Благодарю вас, — тихо сказала Грэйния.
— Я вовсе не делаю вам комплимент, — возразил Бофор, — а только констатирую факт. Именно поэтому я считаю немыслимым ваш брак с Мэйгрином. Я видел его всего один раз, но наслышан онем достаточно и скажу вам всю правду: лучше вамумереть, чем стать егоженой!
Грэйния стиснула руки.
— Я чувствую то же самое, но я знаю, что папа не послушает меня. Когда он приедет сюда, он принудит меня выйти замуж, что бы я ни говорила и как бы ни умоляла его.
Француз встал, подошел к перилам веранды и оперся о них.
Грэйния решила, что он смотрит на свой корабль; как легко ему уплыть на корабле из гавани в открытое море, стать свободным и позабыть обо всех тревогах и бедах на острове, в том числе и о ее собственных бедах.
Стоя так, Бофор выглядел очень элегантно; его профиль четким силуэтом рисовался на фоне бугенвиллий.
И она представила себе, что ждет его не корабль, а фаэтон, запряженный парой чистокровных лошадей, и вот он приглашает ее, Грейнию, на прогулку в Гайд-парк.
Там их ждали бы только поклоны друзей, разговоры и веселье светского Лондона, и никаких тебе восстаний, кровопролитий, никакого брака с Родериком Мэйгрином.
Грэйния вдруг подумала — каким абсурдным это ни казалось бы теперь! — что француз убережет ее от мира, ставшего для нее таким ужасным и пугающим, от мира, где она вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной.
— Когда вы ждете вашего отца? — спросил Бофор.
Голос был более резким и громким, чем Грэйния ожидала.
— Не имею представления, — помедлив, ответила она. — Я ушла оттуда еще затемно… Они пили всю ночь… и еще не ложились в постель.
Француз кивнул, словно бы он так и думал, и сказал:
— У нас еще есть время. В данную минуту я предлагаю вам пока что не беспокоиться о вашем будущем, а если хотите, приглашаю вас посетить мой корабль.
— Это можно? — спросила Грэйния.
— Сочту за честь.
— Тогда, если позволите, я бы переоделась. Скоро станет очень жарко.
— Ну, разумеется!
Грэйния чуть ли не бегом поднялась к себе наверх. Как она и предполагала, Эйб уже принес чемоданы и оставил их в комнате матери.
Грэйния развязала веревки и открыла чемоданы. Позже она отыщет кого-нибудь из прежней женской прислуги, и ей помогут распаковать все как следует. А пока ей просто хотелось найти платье, в котором она бы выглядела наилучшим образом, — впрочем, она сама себе не признавалась в таком желании.
Быстро извлекла из первого же чемодана платье, купленное в Лондоне. Грэйния носила это красивое платье еще в прошлом году, но широкие юбки пока не вышли из моды, а совершенно чистая кружевная косынка фишю лишь слегка помялась за долгую дорогу.
За считанные минуты сбросив с себя одежду, в которой она ехала верхом, Грэйния вымылась. Она ничуть не удивилась, обнаружив большой кувшин с чистой, прохладной водой.
Потом оделась и спустилась вниз, уверенная, что пират ее дожидается.
Она не ошиблась.
Пират сидел на веранде, подвинув стул на солнцепек, и Грэйния поняла, почему у него такая темная кожа: в отличие от лондонских щеголей он не боялся загореть.
Загар ему шел; видимо, из-за бронзового цвета кожи Грэйния была не слишком шокирована его наготой, когда увидела его в постели.
Француз встал при ее появлении, в глазах у него было откровенное восхищение, на губах — улыбка.
Но как отличались выражение его лица, его взгляд от мерзкого разглядывания Родерика Мэй-грина, который смотрел на ее грудь так, словно видел ее обнаженной!
— Позвольте мне сказать, что вы прекрасны и напоминаете фею весны, — учтиво проговорил француз.
— Мне приятно это слышать, — ответила Грэйния.
— Но комплименты вам, вероятно, наскучили и в Лондоне.
— Я получала комплименты, если можно так их назвать, только за свои работы в школе. Ну, может быть, раз или два слышала любезности от джентльменов, которые заезжали за мамой, чтобы проводить ее на бал или в Воксхолл.
— Вы были слишком молоды, чтобы стать светской львицей?
— Вот именно, — ответила Грэйния, — а теперь я, пожалуй, утратила такую возможность навсегда.
— Это вас огорчает?
— Скорее разочаровывает. Мама часто рассказывала о балах и приемах. Мне казалось, я хорошо все это представляю себе, и нередко я мечтала о балах.
— Уверяю вас, что в мире немало куда более привлекательных вещей.
— Тогда вы должны рассказать мне о них, — попросила Грэйния. — Это возместит мне то, что я утратила.
— Возможно, этого-то мне и не следует делать, — загадочно ответил француз.
Грэйния хотела, было попросить у него объяснение, но он не дал ей заговорить:
— Поспешим. Давайте пойдем и посмотрим мой корабль, а то вдруг ваш отец вернется раньше, чем мы предполагаем.
И Грэйния, словно опасаясь, что такое и в самом деле может случиться, быстро спустилась по лестнице с веранды вместе с французом.
Они прошли через запущенный сад, за которым никто не ухаживал после отъезда матери Грейнии и скоро очутились среди сосен.
Достаточно крепкий ветерок слегка раскачивал ветви деревьев, а прямо перед собой Грэйния, наконец, увидела корабль.
Она разглядела кормовую палубу, носовой кубрик и высокие мачты. Паруса были свернуты, но Грэйнии казалось, что развернуть их можно легко и быстро.
И тогда корабль уплывет, а она останется и больше его не увидит.
Судно стояло на якоре у самого конца причала, с берега на палубу был перекинут дощатый трап.
Грэйния и ее спутник прошли по грубо оструганным, неровным доскам причала к трапу, и француз спросил:
— Не боитесь? Вы видите, трап без перил.
— Конечно, нет, — с улыбкой ответила Грэйния.
— Тогда позвольте мне пройти первым и доставьте удовольствие помочь вам подняться на борт.
В тоне его голоса было нечто, смутившее Грейнию.
Он протянул ей руку, она взяла ее и, почувствовав, как дрожат пальцы Бофора, испытала неведомое до сих пор странное ощущение.
Корабль оказался очаровательным — настоящая игрушка.
Палуба выскоблена до блеска, краска везде свежая; матросы возились с какими-то веревками и вроде бы не обратили внимания на пришедших, но Грзйния была уверена, что исподтишка они наблюдают за тем, как она выступает рядом с их капитаном.
Бофор помог ей спуститься по нескольким ступенькам и отворил дверь, которая, как она поняла, вела в каюту.
Солнце проникало в каюту сквозь квадратные окна и бросало живые блики на стены.
Грэйния считала, что на пиратском корабле должны царить грязь и беспорядок. В рассказах, прочитанных ею, капитанская каюта являла собой мрачную берлогу, битком набитую абордажными саблями и пустыми бутылками.
Но эта каюта была такой же, как комната в доме — с удобными креслами и кроватью в углу с четырьмя столбиками и задернутыми занавесками.
В каюте все сияло чистотой и слегка пахло воском и лавандой.
На полу лежал ковер, на креслах — подушки, а на столе стояла ваза с цветами, срезанными, очевидно, в саду возле дома.
Грэйния стояла и оглядывалась, но вдруг заметила, что Бофор смотрит на нее с улыбкой.
— Ну и как? — спросил он.
— Здесь очень красиво и уютно.
— Теперь это мой дом, — сказал он, — а французы любят не только хорошую еду, но и комфорт.
— Но ведь вам постоянно грозит опасность, — заметила Грэйния, — ведь если вас увидят англичане или французы, то постараются убить вас или взять в плен. И тогда все равно убьют.
— Это мне ясно, — ответил он. — Но опасность меня возбуждает. Впрочем, хоть это и покажется вам явным противоречием, я стараюсь не рисковать.
— Тогда почему же… — начала было Грэйния, но спохватилась, что проявляет излишнее любопытство и вмешивается в чужие личные дела.
— Проходите и присаживайтесь, — пригласил француз. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно у меня в каюте, и, когда вас здесь не будет, я стану воображать, что вы еще тут.
Он говорил спокойно, однако Грэйния отчего-то покраснела при этих словах.
Она послушно уселась в одно из кресел, солнечный свет коснулся ее головы и позолотил волосы.
Был ранний час утра, и Грэйния не надела шляпу. Почему-то ей казалось совершенно естественным сидеть вот так в каюте и разговаривать с мужчиной, который был для нее привлекательнее, чем любой из тех, кого она знала в Лондоне.
— Почему вы называете себя Бофором? — помолчав, спросила она, чтобы рассеять возникшую неловкость.
— Потому что это мое имя, — ответил он. — Мне его дали при крещении, и оно кажется мне вполне подходящим прозвищем, поскольку я не могу употреблять свою фамилию.
— Почему?
— Это было бы немыслимо. Во-первых, мои предки перевернулись бы в своих гробах, а во-вторых, я когда-нибудь надеюсь вернуться в свои владения.
— Вы не можете вернуться во Францию, — быстро проговорила Грэйния, вспомнив о революции.
— Это мне тоже ясно, — сказал он, — но дом мой не там, если не считать совсем юного возраста.
— Тогда где же? Или я не должна задавать подобный вопрос?
— Позволено ли мне сказать, что пока мы с вами сидим вот так вместе, мы можем задавать друг другу любые вопросы? Ваш интерес лестен для меня. Отвечу вам, что я прибыл с Мартиники, где у меня были плантации, а мое полное имя Бофор де Ванс.
— Имя красивое.
— Графский род де Вансов существовал во Франции долгие века. Он составляет часть истории этой страны.
— И вы тоже граф?
— Поскольку отец мой умер, я глава семьи.
— Но ваш дом на Мартинике.
— Был там!
Грэйния посмотрела на него в изумлении, потом воскликнула:
— Так вы изгнанник! Англичане захватили Мартинику в прошлом году!
— Совершенно верно, — согласился граф. — Я бы, несомненно, погиб, если бы не успел бежать до того, как они захватили мою плантацию.
— Так вот почему вы стали пиратом!
— Да, поэтому я стал пиратом и останусь им до тех пор, пока англичане не будут изгнаны, а это непременно произойдет, и тогда я получу назад свои владения.
Грэйния тихонько вздохнула.
— На этих островах вечно идет война, и так ужасно потерять жизнь.
— Я и сам об этом думал, — заметил граф, — но, по крайней мере, здесь я в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Грэйния промолчала. Она подумала, что если он и в безопасности, то она-то, наоборот, в опасности, и в очень большой: она грозит ей и со стороны восставших, и, в еще большей степени, со стороны Родерика Мэйгрина.
Глава 3
Внимательнее оглядев каюту, Грэйния, как, по ее мнению, и следовало ожидать, увидела множество книг.
Книжные полки были искусно встроены в обшивку, и, хотя их не застеклили, специально набитые планки удерживали книги от падения на пол во время сильного волнения на море.
Граф проследил направление ее взгляда и с улыбкой сказал:
— Я вижу, вы тоже любительница чтения.
— Я вынуждена была черпать знания о мире из книг, пока не уехала в Лондон, — отвечала Грэйния, — но когда я собиралась и сама вступить в этот мир, продолжая читать о нем в школе, мне пришлось вернуться сюда.
— Возможно, тот мир, который многим женщинам кажется таким блистательным и чарующим, вас разочаровал бы.
— Почему вы так думаете?
— Потому что у меня есть чувство, и не думаю, чтобы оно меня обманывало, — ответил граф, — что вы ищете чего-то более глубокого и значительного, нежели поверхностная светская жизнь с ее веселым смехом и звоном бокалов.
Грэйния взглянула на него не без удивления.
— Возможно, вы и правы, — согласилась она, — но мама всегда так заманчиво об этом рассказывала. Я мечтала о своем дебюте в свете и о встречах с людьми, которые сейчас для меня лишь имена в газетах или исторических сочинениях.
— Тогда вы не разочаруетесь в действительности. Грэйния подняла брови.
— И вы были таким?
— Не совсем, — ответил граф. — Но я рад, что узнал Париж таким, каким он был до революции, а также побывал в Лондоне.
Книжные полки были искусно встроены в обшивку, и, хотя их не застеклили, специально набитые планки удерживали книги от падения на пол во время сильного волнения на море.
Граф проследил направление ее взгляда и с улыбкой сказал:
— Я вижу, вы тоже любительница чтения.
— Я вынуждена была черпать знания о мире из книг, пока не уехала в Лондон, — отвечала Грэйния, — но когда я собиралась и сама вступить в этот мир, продолжая читать о нем в школе, мне пришлось вернуться сюда.
— Возможно, тот мир, который многим женщинам кажется таким блистательным и чарующим, вас разочаровал бы.
— Почему вы так думаете?
— Потому что у меня есть чувство, и не думаю, чтобы оно меня обманывало, — ответил граф, — что вы ищете чего-то более глубокого и значительного, нежели поверхностная светская жизнь с ее веселым смехом и звоном бокалов.
Грэйния взглянула на него не без удивления.
— Возможно, вы и правы, — согласилась она, — но мама всегда так заманчиво об этом рассказывала. Я мечтала о своем дебюте в свете и о встречах с людьми, которые сейчас для меня лишь имена в газетах или исторических сочинениях.
— Тогда вы не разочаруетесь в действительности. Грэйния подняла брови.
— И вы были таким?
— Не совсем, — ответил граф. — Но я рад, что узнал Париж таким, каким он был до революции, а также побывал в Лондоне.