Картленд Барбара. Ускользающий ангел

   Она понимала, каким горьким разочарованием явилось для маркиза сознание того, что его чуть было не обвели вокруг пальца. Оставалось лишь надеяться, что случившееся не сделает его отношение к любви и к женщинам еще более циничным.
   Дрого с самого детства был самым любимым внуком герцогини, она всегда надеялась, что он обретет семейное счастье, встретив девушку, которая полюбит его самого, а не его титул и огромное состояние, и женится на ней.
   Герцогиня никак не могла понять, как это леди Сара не влюбилась в ее внука, подобно всем многочисленным представительницам ее пола.
   Разочарованный маркиз стал одержим лишь одной мыслью: отомстить ненавистной обидчице.
   » Ну хорошо, он удовлетворит свою жажду мести, — спрашивала себя герцогиня, — а дальше что?«
   Вне всякого сомнения, случившееся толкнет маркиза в объятия какой-нибудь расчетливой замужней женщины, и подобная связь зачтется ему как очередная любовная победа.
   Однако ничего подобного герцогиня не высказала Уле, когда они на следующий день снова отправились за покупками.
   По дороге домой Ула, которой показалось, что они скупили всю Бонд-стрит, взяла герцогиню под руку и сказала:
   — Как вы полагаете, миледи, могу ли я так много всего принимать от его светлости? Уверена, мама была бы потрясена. Но, поскольку маркиз считает, что я помогаю ему, возможно, ничего плохого в этом и нет, ведь все делается не только для меня.
   — Вам не нужно забивать голову всякими» почему»и «зачем», — решительно ответила герцогиня. — Дрого любит самолично творить правосудие, и если он чего-либо захочет, то обязательно добьется этого.
   Затем она продолжала уже мягче:
   — Дитя мое, вам следует лишь радоваться жизни, не забывая, что вы — отражение своей матери, сиявшей звездой на всех балах, на которых она в свое время присутствовала.
   — Я никогда не буду такой красивой, как мама, — покачала головой Ула. — Но мне почему-то кажется, что она очень обрадовалась бы, узнав о моем бегстве из Чессингтон-холла.
   Помолчав немного, она сказала:
   — Вчера ночью… я проснулась вся в слезах… так как мне приснилось… что дядя Лайонел бьет меня.
   — Забудьте об этом изверге! — строго приказала герцогиня. — Вы больше не должны бояться его, так как он никаким образом не сможет больше влиять на вашу жизнь. После некоторого молчания Ула произнесла едва слышно:
   — Но… что… станет со мной… когда я больше не смогу… быть полезной его светлости?
   — Я уже думала об этом, — ответила герцогиня, — и решила спросить у него, не можете ли вы в будущем переехать жить ко мне. Возможно, жизнь в деревне немного скучна, но я уверена, даже если вы покинете Равенторп-хауз, все ваши воздыхатели будут приезжать ко мне в Хэмпстед не в силах находиться вдали от вас, дорогая.
   Ула радостно вскрикнула.
   — Вы правда предлагаете мне это? Вы… действительно хотите, чтобы я жила у вас? Или это просто… любезность с вашей стороны?
   — Я буду очень рада приютить вас у себя, — сказала герцогиня, — но у меня такое предчувствие, что вы в самое ближайшее время выйдете замуж.
   Ула покачала головой, но герцогиня решительно заметила:
   — Вне всякого сомнения! Больше того, я сочту за личное оскорбление, если после того, как я с помощью внука сотворю новую звезду на светском небосклоне, по крайней мере дюжина достойных молодых людей не явятся к нам и не положат к вашим ногам свое сердце.
   Герцогиня говорила так убежденно, что Ула не выдержала и улыбнулась.
   — Уверена, ничего подобного не произойдет, — сказала она, — но как было бы здорово услышать хотя бы… одно предложение.
 
   В этот первый вечер на приеме предложений руки и сердца не последовало. Но Ула, одетая в прекрасное новое платье, выслушала множество комплиментов в свой адрес от гостей герцогини.
   Большинство из них было знакомо с матерью девушки, и все без исключения помнили тот переполох, который вызвала леди Луиза, сбежав со своим возлюбленным накануне назначенной свадьбы с герцогом Эйвоном.
   До начала приема Ула опасалась, что некоторые из знакомых герцогини начнут осуждать и критиковать ее мать, и в этом случае ей было бы трудно оставаться учтивой по отношению к ним. Но все гости в один голос говорили девушке, какой красавицей была ее мать и какое мужество она проявила, выйдя за любимого человека, а не за герцога, выбранного ей отцом.
   — Она очень отличалась от всех своих сверстниц, — сказала одна дама, — и вы, моя дорогая, очень похожи на нее.
   — Чем же была мама не похожа на других? — спросила Ула.
   Дама, помолчав немного, ответила:
   — Наверное, главное заключалось в том, что Луиза являлась олицетворением самой доброты, и мы, несмотря на ее превосходство в красоте, нисколько не завидовали ей.
   Улыбнувшись, она пояснила свои слова:
   — Луиза всегда была готова поделиться всем, даже своими поклонниками, с девушками, которым меньше улыбнулась судьба. Просто нельзя было не любить такого отзывчивого и доброжелательного человека.
   После всех тех жестоких и злых слов, которые говорили о ее матери дядя и тетка, Ула, слыша это, почувствовала разливающееся по сердцу тепло.
   Девушка обратилась к даме, первой заговорившей с ней:
   — Огромное спасибо за ваши добрые слова. Жаль только… что мама не слышит вас… Она была бы… очень рада.
   Все задавали Уле один и тот же вопрос: «Была ли ее мать счастлива — по-настоящему счастлива? Не сожалела ли она о своем поступке?»
   — Мама и папа были самые счастливые люди на свете, — ответила Ула. — А по поводу сожалений мама постоянно повторяла, что благодарит Господа, познакомившего ее с папой и давшей ей мужество бежать вместе с ним.
   К концу приема герцогиня получила с десяток предложений на обеды и ужины с непременным требованием привести с собой Улу. И обещания прислать приглашения на намеченные на самое ближайшее время балы.
   — Несомненно, вы имели огромный успех, дитя мое, — сказала герцогиня после того, как ушел последний гость, и они остались с Улой вдвоем в украшенной цветами гостиной, в которой проходил прием.
   — Мне было очень приятно слышать те добрые слова, которые говорили ваши друзья о маме, — сказала девушка.
   Посмотрев на герцогиню, она после некоторого молчания добавила едва слышно:
   — Я… вела себя так… как вы хотели?
   Я нигде не… ошиблась?
   Герцогиня положила руку ей на плечо.
   — Моя дорогая, вы были безукоризненны, — сказала она, — и я очень горжусь вами.
   — Может быть, вы просто хотели успокоить меня, ваша светлость? — продолжала настаивать Ула.
   Пожилая дама поняла, что постоянные побои, ругань и упреки, которые доставались Уле в Чессингтон-холле, лишили ее уверенности в себе.
   — Знаете, милочка, — сказала герцогиня, когда они, покинув гостиную, стали подниматься по лестнице, — вам необходимо позаимствовать у моего внука хоть чуточку его самоуверенности. Дрого всегда убежден, что поступает правильно, а это, на мой взгляд, в наше время является очень ценным качеством. Затем она добавила насмешливо:
   — Особенно в обществе, в котором любой поступок и любое слово кто-нибудь да раскритикует. И в таких случаях крайне неразумно обижаться на это.
   — Я поняла, что вы хотите сказать, — ответила Ула, — но я просто не верю, что могу быть такой красивой… иметь такой успех… как вы говорите. Герцогиня рассмеялась.
   — Это в высшей степени ошибочная точка зрения! Вам следует научиться глядеть на всех свысока и говорить: «Если кому-то я не нравлюсь, вам все равно придется принимать меня такой, какая я есть!»
   Ула рассмеялась вслед за ней.
   — Сомневаюсь, что когда-либо смогу стать такой.
   — Над чем это вы смеетесь? — послышался голос у них за спиной.
   Оглянувшись, женщины увидели появившегося в холле маркиза.
   — Как прошел прием? — поинтересовался он.
   — И ты спрашиваешь? — ответила герцогиня. — Твоя протеже имела огромный успех, но ей с трудом верится, что все услышанные комплименты были искренни.
   Маркиз взглянул в оживленное, раскрасневшееся личико Улы, перевесившейся через перила, и решил, что во всем Лондоне не сыскать такой необыкновенной красоты.
   Он похвалил себя за чрезвычайную проницательность, позволившую ему разглядеть потенциальные возможности девушки, когда он впервые встретил ее на проселочной дороге.
   Направляясь к себе в кабинет, маркиз удовлетворенно размышлял как ему сегодня днем удалось разжечь любопытство членов Уайтс-клуба.
   Войдя в кофейный салон, он сразу же занял по праву перешедшее ему от Красавчика Бруммела знаменитое место под сводом окна, выходящего на Сент-Джеймс-стрит.
   — А я полагал, вас нет в городе, Равенторп! — заметил один из приятелей маркиза.
   — Я уже вернулся, — ответил маркиз.
   Произнося эти слова, он прекрасно понимал, что всем его близким друзьям известно, с какой целью он покидал Лондон. Хотя маркиз прямо не говорил об этом, многие в его окружении догадывались, что он собирается сделать предложение леди Саре Чессингтон.
   Теперь друзья маркиза, не сомневавшиеся в том, что никакая женщина не упустит из своих коготков такого выгодного жениха, ждали, когда же он сообщит им о дате предстоящего бракосочетания.
   Больше того, маркизу было известно, что по случаю его предстоящей женитьбы заключались пари, и на прошлой неделе ставки на то, что он предложит руку и сердце несравненной Саре, были четыре к одному.
   После некоторого молчания кто-то, зная, как редко говорит маркиз о своих личных делах, осторожно спросил:
   — В деревне ничего интересного не произошло?
   — Произошло, — ответил маркиз. — Но, полагаю, было бы ошибкой рассказать вам об этом.
   — К чему такая таинственность?
   — Тайной это будет оставаться недолго, — продолжал маркиз. — Дело в том, что я совершенно неожиданно для себя выступил в роли исследователя, открывающего бесценное никому не известное прежде сокровище!
   Закончив говорить, маркиз, как и ожидал, увидел изумленные лица своих друзей.
   Двое пододвинули поближе свои стулья, а один, набравшись храбрости, спросил:
   — Что вы хотите этим сказать: неизвестное сокровище?
   Маркиз понял, говоривший имел в виду, что даже если «несравненную» леди Сару и можно было назвать сокровищем, то эпитет «неизвестное»к ней вряд ли применим.
   И правда, вот уже полгода, как о ней говорят во всех клубах на Сент-Джеймс-стрит!
   — Сокровище, неизвестное вам, впрочем, как и мне до тех пор, пока я не открыл его. Хотя, полагаю, все мы так или иначе ищем его, — загадочно произнес маркиз. — Именно оно во все времена вдохновляло поэтов сочинять стихи, художников — писать картины, композиторов — творить музыку.
   — Черт возьми, что вы имеете в виду, Равенторп? — наперебой заговорили его друзья.
   — Красоту, — ответил маркиз. — Красоту нетронутую, неиспорченную и, самое главное, одухотворенную.
   Наступило молчание.
   Наконец один из приятелей маркиза, бывший проницательнее остальных, спросил:
   — Вы хотите сказать, что нашли новую «несравненную», которую никто из нас прежде не видел?
   — Ни за что бы не подумал, что вы не способны понимать обыкновенные английские слова, — ответил маркиз. — Но раз вы не верите мне, предлагаю принять приглашения, которые вы получите завтра от моей бабушки, герцогини Рэксхем, на бал, назначенный на вечер в пятницу.
   — Бал, посвященный неизвестной красавице? — воскликнул кто-то. — Равенторп, вы не прекращаете поражать меня!
   Маркиз встал.
   — Рад слышать это, — сказал он, — ибо на меня навевает прямо-таки невыносимую скуку бесконечное повторение очевидного. Новый человек даст вам новую тему для разговоров!
   Сделав этот прощальный выстрел, он покинул салон, оставив за собой все нарастающий гул голосов.
   Маркиз знал, что его слова к вечеру будут разнесены по всем знатным домам Лондона. Удар будет усилен рассказами тех, кто удостоился чести быть приглашенным на прием к герцогине.
   Задолго до пятницы высший свет будет бурлить от любопытства.
   Лишь человек, обладающий организаторскими способностями маркиза, мог устроить все с такой скоростью.
   Используя кое-какие свои связи, маркиз сумел быстро отпечатать приглашения, и уже к обеду на следующий день его слуги разнесли их по всему Лондону.
   К счастью, на вечер в пятницу не было назначено никаких других значительных балов и приемов. Впрочем, сомнительно, чтобы и в этом случае кто-либо отказался от приглашения маркиза, так как любопытство лондонской аристократии росло с каждым часом.
   Как только стала известна личность Улы, история бегства ее матери стала пересказываться снова и снова, обрастая все новыми захватывающими романтическими подробностями.
   В обществе, где важнейшим устремлением каждой молодой девушки, впервые выходящей в свет, было найти как можно более знатного и богатого супруга, поступок леди Луизы не укладывался в голове.
   По прошествии многих лет казалось еще невероятнее, как могла признанная красавица отказаться от брака с герцогом Эйвоном, да еще и сбежать от него в самый последний момент.
   Уже была украшена церковь, торжественную церемонию согласился служить сам архиепископ Кентерберийский, на бракосочетании должны были присутствовать члены королевской семьи.
   Оставить все это и сбежать с настоятелем сельской церкви — это было просто невероятно.
   Однако Дэниел Форд был младшим сыном благородного провинциального дворянина и не имел причин стыдиться своего происхождения.
   Его отец был третий барон, но с деньгами в семье было туго.
   Сэр Мэттью Форд смог обеспечить старшего сына, наследника баронского титула, и устроил среднего служить в не очень дорогой полк, но для младшего не осталось ничего.
   Поэтому Дэниел, по традиции, стал священнослужителем, хотя сам он предпочел бы, будь его воля, пойти служить во флот.
   Он отличался не только необыкновенно красивой внешностью и обаянием; это был человек с добрым сердцем, понимавший беды и горести других людей.
   Поэтому из Дэниела получился превосходный духовный пастырь.
   Он любил людей таких, какими они были, а не таких, за кого они пытались себя выдать. Все заботы и печали его паствы становились его личным делом, за которое он брался, вкладывая свои душу и сердце.
   После того как леди Луиза бежала к нему, Дэниелу Форду стало совершенно невозможно оставаться в деревне Чессингтон.
   Однако его отец, близко знакомый с епископом, переговорил с ним и устроил так, чтобы Дэниела назначили викарием в небольшую деревню в Вустершире. Предполагалось, что там присутствие молодой пары не будет вызывать повышенного интереса, и высший свет со временем забудет о совершенном, с его точки зрения, преступлении.
   В новом приходе почти никакой светской жизни не было, что несказанно радовало леди Луизу, желавшую целиком посвятить себя любимому человеку.
   Семья жила очень счастливо, свет любви, казалось, озарял их скромный домик. Со временем мать стала замечать, какой красивой становится Ула, их единственный ребенок, и гадать, сможет ли она встретить достойного молодого человека, за которого выйдет замуж. Леди Луизе хотелось, чтобы дочь испытала большую любовь, какую посчастливилось изведать ей самой.
   После отказа леди Луизы выйти за герцога Эйвона не оставалось никаких надежд на то, что ее родные простят ее, а отец Дэниела давно умер.
   Старшие его братья бились изо всех сил, пытаясь дать хорошее образование своим сыновьям — а с каждым годом оно становилось все дороже и дороже.
   — Если бы Ула могла провести в Лондоне хотя бы один сезон, — сказала однажды супругу леди Луиза.
   Она тотчас же пожалела о своих словах. Дэниелу Форду до сих пор было больно думать о том, сколького лишилась его жена, предпочтя его богатому и знатному герцогу.
   — Боюсь, дорогая, мы можем позволить себе устроить лишь пикник на траве или пригласить на ужин в наш дом нескольких человек, — ответил он.
   Леди Луиза рассмеялась.
   — Да и кого бы мы смогли пригласить? — спросила она. — Тебе прекрасно известно, что большинство здешней так называемой знати стоят одной ногой в могиле, и все молодые мужчины при первой возможности бегут из провинциальной глуши в Лондон.
   — Но нам ведь хорошо здесь, — сказал Дэниел.
   Обняв жену, он поцеловал ее.
   — Я люблю тебя! Достаточно ли этого?
   — Мне ничего другого и не нужно, — тихо промолвила леди Луиза. — Но я говорю не о себе, дорогой, а об Уле.
   — Будем молиться, чтобы ей улыбнулось счастье! — с оптимизмом воскликнул Дэниел Форд.
   Он поспешил поцеловать свою супругу, не позволяя ей произнести больше ни слова.
   После похорон отца и матери Улу забрал к себе ее дядя. Всю дорогу домой он ворчал, какие расходы ему придется нести из-за нее и как ему будет стыдно глядеть в глаза своим знакомым, представляя им племянницу, оживляя тем самым воспоминания об отвратительном поступке своей сестры.
   — Дядя Лайонел, разве вы не рады тому, что мама была счастлива?
   — Даже если это было так, она не имела на это права, — грубо ответил дядя. — Она совершила мерзкий поступок, и хотя Эвон и женился впоследствии, уверен, он никогда не простил ей такой обиды.
   Все это Уле предстояло в будущем выслушивать не один раз.
   Хотя каждое бранное слово в адрес ее матери доставляло девушке душевную боль, она не могла спорить с дядей. Услышав лишь слово возражения, дядя Лайонел свирепел и набрасывался на нее с побоями.
   Когда он первый раз ударил Улу, та едва смогла поверить, что это происходит наяву. Отец за всю жизнь ни разу не поднял на нее руку и даже в детстве наказывал ее, лишь строго отчитывая.
   Постепенно, по мере того, как дядя продолжал бить при первой возможности, когда находил для этого любой повод, Ула поняла, что он до сих пор взбешен тем, что не стал в свое время зятем герцога Эйвона. Кроме того, он стыдился скандала, устроенного его сестрой.
   С другой стороны, герцогиня невзлюбила Улу потому, что девушка была очень похожа на мать.
   Дав жизнь красавице дочери, сама герцогиня обладала весьма посредственной внешностью.
   Красота в семействе Чессингтон-Крю передавалась от матери леди Луизы, дочери маркиза Халла, не только общепризнанной красавицы своего времени, но и женщины, известной своей добротой и благочестием.
   Саре с детства говорили, что она похожа на свою бабушку, и Ула, увидев портреты герцогини, вынуждена была согласиться, что это соответствует действительности.
   Ее внешность, однако, сильно отличалась от внешности ее кузины. Унаследовавшая от бабушки цвет волос, Ула взяла глаза своего отца и, хотя она и не догадывалась об этом, его характер.
   Дэниел Форд разговаривал со своей дочерью с самого детства так, словно она была взрослая и могла понять, что именно он имеет в виду. Поэтому его мировоззрение, доброта, понимание нужд и забот других людей перешли к Уле.
   Но девушка унаследовала от отца не только это. Впитываемые с младенчества мудрость и житейский опыт позволяли Уле понимать, что все, кого встречаешь на этой земле, такие же люди, как ты сам.
   Поэтому Ула, повзрослев, стала очень тонко разбираться в душах других людей, что было несвойственно девушке ее возраста.
   Она, как никто другой, понимала истинную причину, по которой с ней так грубо и жестоко обращались в Чессингтон-холле. Однако это нисколько не облегчало ее муки и страдания.
   Ночь за ночью Ула, переполненная отчаянием, взывала к своим родителям и жаловалась им, как она несчастна и какой невыносимой стала ее жизнь без них. Подушка ее к утру промокала от слез. Девушке приходилось жить с людьми, осуждавшими и каравшими ее за чужие грехи.
   — Помоги мне… папа… спаси… меня! — плакала Ула ночью накануне того дня, когда маркиз должен был приехать к леди Саре.
   Когда чаша ее терпения переполнилась побоями, полученными от Сары, бранью дяди и несчетными обязанностями, за нерасторопность при выполнении которых ее строго наказывали, Ула решила бежать.
   И тогда отец, наверное, отвечая на ее молитвы, послал ей навстречу спасителя в лице маркиза Равенторпа.
   По приезде в Лондон Ула каждый вечер перед отходом ко сну на коленях благодарила его за это.
   — Как могла я усомниться в том, что папа придет мне на помощь? — спрашивала она себя каждое утро.
   Надевая купленное герцогиней платье, Ула была убеждена, что ее мать одобрительно взирает на нее из другого мира, где они когда-нибудь соединятся вновь.
   — Я так счастлива, так безгранично счастлива! Мне кажется, все это происходит не со мной! — твердила себе Ула в пятницу утром.
   Когда торжественный зал убрали гирляндами цветов и в многочисленных люстрах и канделябрах зажгли не белые, как обычно, а розовые свечи — назавтра об этом будет говорить весь Лондон, — Ула снова начала повторять эти слова.
   Разве может не быть счастлива девушка, у которой нарядов больше, чем она смела мечтать даже в самых дерзких грезах?
   Тут маркизу пришел в голову новый замысел, осуществление которого также должно было породить почву для пересудов.
   В комнате, примыкающей к торжественному залу, по его распоряжению был установлен небольшой фонтан, из которого били струйки не воды, а розовых благовоний.
   — Как ты это здорово придумал, Дрого! — воскликнула герцогиня.
   — Сказать по правде, я видел нечто очень похожее в Париже, когда был там в составе оккупационной армии, — признался маркиз. — Но я внес в идею что-то свое. Из фонтана в Париже струилось шампанское.
   — По-моему, благовония больше подходят для бала в честь дебютантки, — согласилась герцогиня.
   Уле же казалось, что это самое очаровательное зрелище, какое только она когда-либо видела.
   Девушка понимала, что маркиз употребил всю свою изобретательность, стараясь сделать этот бал, даваемый в ее честь, не похожим на все прочие, устроенные в Лондоне в последнее время.
   В тон розовым свечам были подобраны и белые с розовыми цветы, и повара получили распоряжение учитывать это при оформлении подаваемых на стол блюд.
   Вдоль лестницы, поднимающейся к парадному залу, были расставлены огромные корзины с белыми и розовыми цветами.
   Маркиз отдал распоряжение запустить с крыши дома в полночь множество розовых и белых воздушных шаров. Они должны были полететь в сад, освещенный волшебным сиянием развешанных на деревьях и скрытых среди цветов бумажных фонариков.
   Все вокруг было настолько прекрасно, что Улу охватила уверенность: на нее саму никто и не посмотрит.
   Но платье, заказанное для нее герцогиней, было таким же необычным и смелым, как и все вокруг.
   Поскольку дебютантке полагалось быть одетой в белое, платье было белым, но сколько оттенков имел этот цвет!
   Лиф из серебристой ткани, напоминающей первый снег, плотно облегал тело.
   Кружевная оборка, отделанная мелкими жемчужинами и бриллиантами, украшала низ юбки и вырез декольте, открывавшего прелестные формы девушки и подчеркивающего прозрачную белизну кожи Улы.
   При каждом ее движении платье искрилось и переливалось, подобно струям фонтана, и к этому добавлялся блеск бриллиантов, прикрепленных к тончайшей сетке, покрывающей светлые волосы Улы. Так же сияли и носки видневшихся из-под края платья туфелек.
   Девушка походила на нимфу, только что вышедшую из озера и покрытую мерцающей серебристой водой.
   — Вы выглядите прелестно, дитя мое, — сказала герцогиня, встречая Улу в гостиной, где им предстояло ждать прибывающих на бал гостей.
   Девушка повернулась к маркизу, желая узнать его мнение, и увидела, как сверкнули его глаза, когда их взгляд упал на нее.
   Сам маркиз Равенторп выглядел так, как не стыдно было бы выглядеть венценосной особе. Его фрак украшали многочисленные награды, полученные не только по праву высокого положения при дворе, но и заслуженные доблестью на полях сражений. Сверкающий бриллиантами орден Подвязки и вычурно завязанный белоснежный платок очень шли к его статной внешности, темным волосам и широким плечам.
   — Вы выглядите восхитительно! — порывисто воскликнула Ула.
   — Вы должны были сначала дождаться комплиментов от меня, — тоном строгого наставника сказал маркиз, глядя на нее с осуждением. — Именно так подобает вести себя светской даме, к тому же собирающейся оспаривать титул «несравненной».
   Ула, сначала решив, что он говорит совершенно серьезно, смутилась и покраснела. Затем, догадавшись, что маркиз шутит, сказала:
   — Не знаю, светская ли я дама, но я говорю правду. И я уверена, что большинство гостей, особенно женщины, предпочтут смотреть на вас, а не на меня.
   Маркиз ободряюще улыбнулся ей.
   — Сегодня вечером все наши помыслы устремлены к вам. Это вы должны сиять на балу так, чтобы все обратили на вас внимание.
   — Вы пугаете меня, — сказала Ула. — Вдруг я подведу вас: тогда вы на меня рассердитесь.
   — В таком случае я утоплю вас в этом фонтанчике! — шутливо пригрозил маркиз.
   Девушка снова рассмеялась.
   — Это была бы прекрасная смерть и, вне всякого сомнения, очень оригинальная.
   — Не смейте говорить о смерти! — резко оборвала ее герцогиня. — Это приносит несчастье. Сегодня мы живы и радуемся этому. И не забывайте, Ула, Что надо выражать удовольствие, выслушивая комплименты, которые будут вам говорить. Пусть они вас нисколько не смущают.
   — Постараюсь не смущаться, — пообещала Ула, — только подозреваю, что они будут неискренни.
   — Они будут ваши по праву, — решительно заявила герцогиня. — Можете быть уверены в этом!