Картленд Барбара. Ускользающий ангел

   — Вы не посмеете! — возразил граф, но взгляд его наполнился неуверенностью, и в тоне поубавилось спеси.
   — Я считаю вас человеком без принципов и моральных устоев и, следовательно, недостойным именоваться джентльменом! — сказал маркиз. — Я не собираюсь ограничиваться пустыми угрозами и займусь этим сразу же, как только прибуду в Лондон.
   Пройдя через комнату, он остановился у двери и добавил:
   — А сейчас я не желаю ни секунды дольше оставаться в вашем обществе. Я отправляюсь на поиски Улы, а когда найду ее, верну под опеку своей бабушки, где девушка и будет находиться. А вы тем временем можете сколько угодно строить планы о тех действиях, которые предпримете против меня.
   Помолчав немного, он сказал:
   — Но помните, Чессингтон-Крю, я не только подтвержу под присягой ваше зверское обращение с беспомощной сиротой, но и поведаю во всех подробностях о тяге принца Хасина к маленьким девочкам и мальчикам, несмотря на что вы считаете его подходящим женихом для своей племянницы.
   Последние слова маркиза прозвучали, словно щелчок бича:
   — Я найду очень странным, если после этого вы, ваша супруга или ваша дочь осмелитесь показаться в Лондоне.
   Не дожидаясь ответа, маркиз вышел. Оставшись один, граф, не в силах оставаться на ногах, упал в кресло.

Глава 7

   Маркиз прошел в гостиную, где его дожидалась бабушка.
   При появлении внука герцогиня с нетерпением взглянула на него, но по выражению его лица сразу же поняла, что никаких новостей нет.
   Маркиз устало прошел через комнату и сел рядом с ней.
   — Что мне делать, бабушка? Я искал везде! Разве может человек исчезнуть, пропасть, не оставив ни малейшего следа?
   Если только, конечно, Ула не ангел, вернувшийся туда, откуда спустился к нам. Говоря это, маркиз думал, что есть еще одно объяснение: Ула мертва.
   С тех пор, как девушка исчезла, он каждый день отправлялся верхом к поместью графа Чессингтона-Крю, кружил вокруг него, иногда даже никем не замеченный въезжал в принадлежащие графу леса.
   Маркиз знал, что и слуги графа ищут бесследно пропавшую девушку.
   Он расспросил жителей всех окрестных деревень и пришел в отчаяние, услышав, что никто из них не видел Улу.
   Затем, не в силах дольше выносить неизвестность, маркиз нанял ныряльщиков, обследовавших глубокие омуты протекающей по землям графа речки.
   Он лично наблюдал за работой ныряльщиков, и однажды, когда они нашли что-то под водой, ему показалось, что сердце его пронзили кинжалом.
   Ныряльщики снова отправились под воду, и выяснилось, что это всего лишь полусгнивший остов лодки.
   И тогда, чувствуя захлестнувшую его волну облегчения, маркиз наконец признался себе, что любит Улу и не мыслит без нее жизни.
   Хотя он целую неделю проводил в седле каждый день до наступления темноты, объезжая окрестности Чессингтон-холла в поисках девушки, у него не было никаких догадок относительно того, куда пропала Ула.
   Маркиза охватило отчаяние, подобного которому он не испытывал никогда в жизни, но делиться этими безутешными мыслями со своей бабушкой он не хотел.
   Пожилая дама после исчезновения девушки проплакала два дня, как и большинство служанок и горничных.
   — Должно быть, кто-то помог Уле спрятаться, — предположила герцогиня, — потому что девочка не могла пропасть бесследно.
   Старая леди снова с надеждой повторяла эти слова, и маркиз собрался было произнести какие-нибудь утешительные слова, как дверь отворилась, и вошел Далтон.
   Маркиз вопросительно взглянул на него, и дворецкий сказал:
   — Прошу прощения, милорд, с вашей светлостью хочет поговорить Вилли.
   — Вилли? — удивленно спросил маркиз, стараясь припомнить, кто это такой.
   — Это мальчик, который чистит столовое серебро, милорд, — объяснил Далтон, — мисс Ула перевязала ему палец, когда он поранился.
   — Вы говорите, он хочет видеть меня? — спросил маркиз.
   — Разумеется, с его стороны это дерзость, милорд, но мальчик упорно утверждает, что хочет сообщить вам нечто важное о мисс Уле, но он отказывается открыть мне, что именно.
   От маркиза не укрылась нотка недовольства в голосе дворецкого. Вставая с кресла, он сказал:
   — Пусть Вилли придет в библиотеку.
   Выходя из гостиной, маркиз заметил вспыхнувшие надеждой глаза герцогини, но он сомневался, что мальчишка может сообщить что-нибудь стоящее.
   Маркиз не ждал и минуты, как послышался неуверенный стук в дверь и в библиотеку вошел Вилли.
   Это был худенький паренек лет пятнадцати, смышленый на вид, хотя очень смущенный и робеющий перед господином.
   — Ты хотел видеть меня, Вилли? — ласково спросил маркиз.
   Он сел в кресло, решив, что стоя он слишком смущает мальчишку.
   Вилли некоторое время не мог заговорить и только переминался с ноги на ногу, наконец он собрался с духом и заговорил:
   — Я насчет мисс Улы, милорд.
   — Разумеется, я буду очень признателен, — сказал маркиз, — если ты скажешь мне что-нибудь, способное помочь найти ее.
   — Она была очень добра ко мне, милорд.
   — Знаю. Расскажи мне все, это поможет моим поискам.
   Маркиз говорил мягким тоном, надеясь, что смущение не помешает мальчику сообщить все, что он знает.
   Вилли набрал в легкие побольше воздуха.
   — Так вот, милорд, когда я сказал мисс Уле, что я сирота, она ответила, что тоже сирота и очень горюет по своим папе и маме, как и я по своим родителям.
   Он судорожно вздохнул, словно выпалил все это на одном дыхании, а маркиз сказал:
   — Не торопись, я внимательно слушаю тебя.
   — Мисс Ула сказала, что хотя мы их не видим, родители всегда следят за нами и по-прежнему любят нас. А я говорю: «В это трудно поверить, ведь я совсем один».
   А она мне сказала:
   «Ночью, ложась спать, я представляю, что я у себя дома, где была так счастлива, окруженная любовью родителей, и мне становится спокойно, словно они рядом».
   Вилли снова умолк. Видя, что маркиз слушает его, он продолжал:
   — И тогда она сказала: «Я люблю свой дом, и настанет день, я вернусь туда. Хотя родителей там больше нет, сами стены пропитаны их любовью. И пусть домик маленький и скромный, для меня он прекраснее огромных роскошных особняков».
   Голос Вилли дрогнул.
   — Когда она говорила это, милорд, у нее в глазах блестели слезы, и я подумал, если ей будет плохо, если она станет вдруг несчастна, она отправится именно туда — к себе домой!
   Пораженный маркиз; посмотрел на мальчишку и сказал:
   — Ну конечно! Какой ты молодец, Вилли, что додумался до этого и не побоялся обратиться ко мне. Я сейчас же еду в Вустершир, где она когда-то жила с родителями, и если я найду ее, ты получишь награду.
   — Мне не нужно никакой награды, милорд, — ответил Вилли. — Я только хочу знать, что мисс Ула жива и с ней все в порядке. С тех пор, как умерла моя мама, никто не был так добр ко мне.
   Его голос задрожал; и словно не желая показать маркизу свои слезы, паренек, вытирая кулаком глаза, выбежал из комнаты.
 
   Уле, медленно продвигавшейся к родным местам с цыганским табором, казалось, что дни тянутся бесконечно долго.
   Она не могла сказать, какой путь преодолели кибитки, сколько ночей провела она у костра в тихом лесу или в поле.
   Ула спала в кибитке вместе с Зоккой и ее маленькой сестренкой. Девочки занимали одну кровать, она — другую.
   Как и во всех кибитках, передвижных цыганских жилищах, в этой было безукоризненно чисто. Такой же, хотя и поношенной, была одежда, одолженная Уле Зоккой.
   Девушки были примерно одного роста, и одежда юной цыганки подошла Уле. Хотя Ула не догадывалась об этом, она выглядела очень привлекательной в пышной красной юбке и белой блузке с бархатным лифом на шнуровке спереди.
   Так как волосы у Улы были светлые, она всегда покрывала голову цветастым платком, даже несмотря на то, что, когда табор переезжал через какую-нибудь деревню, она пряталась в глубине кибитки.
   Правда, светлые глаза и белоснежную кожу спрятать было нельзя.
   Однако Ула настолько боялась быть обнаруженной своим дядей, что была готова в любой момент, завидев всадника или экипаж, юркнуть в кибитку.
   Кроме того, девушка опасалась, что дядя пустит по ее следу полицию.
   И она приходила в ужас от мысли, что еще настойчивее будет вести поиски принц Хасин.
   Но если мысли о принце пугали Улу днем, заставляя вздрагивать при звуках незнакомого голоса, по ночам она думала только о маркизе Равенторпе.
   Когда тишину в кибитке нарушало лишь ровное дыхание спящих девочек, Ула лежала, не в силах заснуть, и перебирала в памяти немногочисленные воспоминания о нем. Она знала, что бы ни случилось с ней, она будет любить маркиза до конца дней своих.
   Ула любила в нем все: его смех, его проницательность и ум, его широкие плечи и сильные руки. Даже понимая, что это всего лишь игра на публику, она любила его ленивый взгляд из-под густых ресниц и ироничную речь.
   — Я люблю его… люблю его! — шептала Ула, уткнувшись лицом в подушку.
   Она гадала, вспоминает ли о ней маркиз с тех пор, как она исчезла. Или же он всецело поглощен леди Джорджиной Кавендиш или какой-то другой светской красавицей, жаждущей завладеть его вниманием.
   Иногда Уле снилось, маркиз крепко сжимает ее в объятиях, и тогда ей не были страшны ни дядя, ни принц Хасин.
   Но тут она вспоминала угрозы дяди подать на маркиза в суд за совращение несовершеннолетней.
   Даже если графу не удастся доказать вину маркиза, судебное разбирательство вызовет страшный скандал в обществе, и маркиз пожалеет о своем великодушном поступке.
   Из всего этого следует, говорила себе Ула, что она должна бежать не только от своего дяди и принца Хасина, но и от маркиза Равенторпа, которого бесконечно любит, чтобы не навлекать на него беду. Если их увидят вместе, это повредит репутации маркиза.
   После таких мыслей Ула заливалась горькими слезами, ибо если ей никогда больше не суждено увидеть маркиза, мир превращался в мрачное и пустынное место, навеки лишенное солнечного света.
   Но утром Ула убеждала себя, что ей нужно быть решительной и думать о своем будущем.
   Она гадала, найдется ли в ее родной деревушке, где она прожила всю жизнь, какая-нибудь добрая душа, которая приютит ее до тех пор, пока она не найдет работу и не получит средства к существованию.
   Ула не сомневалась, что старик Грейвз и его жена, работавшие у ее отца и удалившиеся на покой перед самой его гибелью, помогут ей.
   Это были замечательные душевные люди. Грейвз, даже выйдя на пенсию, продолжал ухаживать за садом.
   Старую миссис Грейвз, однако, так мучил ревматизм, что она уже не могла тереть полы и подниматься по лестнице на второй этаж, чтобы заправлять кровати в спальнях.
   — Они очень любили папу и маму, — убеждала себя Ула. — Уверена, они помогут мне, но мне придется как можно быстрее заработать немного денег, так как старики не смогут долго кормить меня на небольшую пенсию, да и стыдно обременять этих добрых людей.
   Однако ее утешали мысли о том, что многие прихожане отца, подобно Грейвзам, любили ее родителей. Несомненно, они помогут ей спастись от брака с таким отвратительным человеком, как принц Хасин.
   В то же время Ула понимала, что ей придется быть очень осторожной и сделать все, чтобы не навлечь на этих людей неприятности и не дать им пострадать за проявленную к ней доброту от рук ее дяди.
   А пока девушка с благодарностью пользовалась гостеприимством цыган.
   Чтобы как-то отплатить им за еду и кров, Ула помогала женщинам плести ивовые корзины, в которых те разносили в деревнях прищепки и прочие самодельные мелочи, продавая их крестьянкам.
   Умея неплохо шить, Ула смастерила из кусочков ткани пестрые мешочки. Девочки заявили, что наполнят их всякой всячиной.
   Так как Ула была цыганам кровной сестрой, те обращались с ней, как с равной, не стесняясь и не сторонясь, как это было обычно с чужаками.
   Они рассказывали девушке о своих бедах, и она также постигала секреты их колдовства.
   Однажды Зокка и ее сестра ночью в полнолуние удалились от костра, чтобы приворожить себе красивых женихов, Ула отправилась вместе с ними.
   Хотя она и понимала неосуществимость своего желания, все-таки ей не удавалось забыть о маркизе и не молить о каком-нибудь чуде, которое сделает так, чтобы он хоть немного полюбил ее.
   — Самую чуточку… ну хоть столечко… — шептала она, поднимая взор на сияющий полный диск луны.
   Но, возвратившись к костру, Ула сказала себе, что просила невозможного, и маркиз для нее недосягаем, как сама луна.
   Ула не могла определить, сколько времени табору потребовалось, чтобы достичь ее родных мест. Но что-то в ее сердце тотчас же отозвалось при виде рядов фруктовых деревьев на пологих холмах, между которыми серебряной лентой протекал Эйвон.
   Цыгане заверили девушку, что им не составит никакого труда свернуть к небольшой деревушке, где она жила когда-то со своими родителями.
   — Нам все равно по пути, — говорили они, — и мы хотим убедиться, что ты найдешь людей, у которых сможешь остановиться. Если никто тебя не приютит, ты отправишься с нами дальше.
   — Вы и так слишком добры ко мне, — сказала Ула. — Я не должна злоупотреблять вашим гостеприимством.
   — Что ты, — ответили ей. — Мы с тобой одной крови, и ты — одна из нас.
   — Ну конечно! — поцеловала ее Зокка.
   Табор приблизился к тому полю, где обычно располагались цыгане, знакомые Уле с детства. Девушка надеялась, вдруг по какой-нибудь волшебной случайности они окажутся там.
   Но нет, еще слишком рано; они всегда прибывают ближе к осени.
   На лугу еще оставались следы костров. Кибитка остановилась под сенью деревьев, и Ула вышла из нее.
   Пройдя немного по дороге, она увидела остроконечную крышу дома, где прожила семнадцать лет. На какое-то мгновение взгляд ее затуманился пеленой слез. Приблизившись к дому, Ула остановилась, глядя на опустевший дом, где она когда-то была так счастлива.
   Девушка ждала, что после того, как дядя распродал имущество ее родителей, чтобы расплатиться с долгами, на место отца сразу же назначили нового преемника.
   Но за закрытыми окнами дома не было видно занавесок, а в ухоженном прежде садике буйствовали сорные травы.
   — Странно, — сказала про себя Ула.
   Вдруг ее осенила радостная мысль, что если дом заброшен, возможно, ей удастся устроиться там.
   Она осторожно приблизилась к нему, прячась за окружающей сад изгородью. Подойдя к калитке, Ула увидела вдалеке согнутую фигуру, в которой узнала старика Грейвза. Он трудился в огороде за домом.
   Открыв калитку, Ула радостно бросилась к нему по заросшей дорожке, мимо кустов сирени и жасмина.
   Старик мало изменился по сравнению с тем, каким она его помнила, разве только волос на голове у него стало меньше, а те, что остались, поседели.
   Увидев Улу, старик выпрямился и удивленно спросил:
   — Вы ли это, мисс Ула? Девушка сорвала с головы платок.
   — Я, Грейвз. И не смейте говорить, что забыли меня.
   — Конечно, не забыл, — ответил старик. — Но, я слышал, что вы куда-то пропали.
   — Откуда вам это известно? — быстро спросила Ула.
   — О вас справлялись двое верховых. Я решил, это чьи-то слуги.
   — Они еще здесь? — испуганно воскликнула Ула.
   Грейвз покачал головой.
   — Не-ет, уехали — три дня назад это было, и я сказал, что вас тут давно не было видно, тогда они уехали обратно.
   Решив, что это скорее всего были слуги ее дяди, Ула вздохнула:
   — Никто не должен знать, что я здесь. Кто живет в нашем доме?
   — Никто, — ответил Грейвз. — Новый викарий сказал, домик слишком мал для него, и перебрался в старый дом рядом с церковью. Вы его помните, мисс Ула?
   — Да, конечно, — согласилась Ула. Разумеется, дом рядом с церковью был гораздо просторнее и внушительнее того домика, в котором она жила с родителями.
   С того места, где она стояла, девушке было видно старинное здание церкви, в которой ее крестили, и вид этот каким-то образом наполнил душу Улы спокойствием, словно рядом с ней незримо присутствовал ее отец.
   — Грейвз, если в доме никто не живет, мне хотелось бы заглянуть туда.
   — У меня есть ключи, мисс Ула. Я храню там садовый инструмент.
   Ула недоуменно взглянула на него, и он продолжал:
   — Епископ говорил, что я должен приглядывать за этим домом — вдруг он кому-нибудь понадобится. Я посадил в огороде кое-какие овощи, но силы уже не те, что прежде.
   — Это уж точно, — сочувственно проговорила Ула. — Я хочу зайти в дом.
   Пошарив в кармане, старик нашел ключ и протянул его Уле.
   — Я осмотрю дом, — сказала девушка, — а потом мне бы хотелось переговорить с вами.
   — Я буду тут, мисс Ула, не беспокойтесь. На чердаке осталась часть ваших вещей, которые не удалось распродать. Я убрал их туда на всякий случай.
   Одарив старика улыбкой, Ула, не в силах больше ждать, поспешила к черной двери и, отворив ее, вошла в дом.
   Сразу же ее охватило такое чувство, что родители рядом и ей больше нечего бояться.
   Комнаты первого этажа были совершенно пустые, если не считать нескольких вытертых ковров и застиранных занавесок, за которые нельзя было выручить и гроша.
   Перед глазами Улы, однако, стояла картина того уютного, дышащего любовью дома, каким он был при жизни ее родителей.
   Вот ее мать расставляет вазы с цветами в гостиной, а отец в соседней комнате за письменным столом готовит воскресную проповедь.
   Но надо подняться на второй этаж.
   Хотя в спальне родителей больше не было широкой кровати и простой мебели светлого дерева, Уле казалось, сами стены здесь излучали свет, которым была наполнена жизнь двоих людей, беззаветно любивших друг друга.
   То же самое девушка ощутила в соседней комнате, некогда принадлежавшей ей, такой уютной и радостной.
   — Я вернулась домой, — произнесла вслух Ула, проходя по коридору к узкой винтовой лестнице, ведущей наверх.
   Чердак был завален предметами их обихода, кухонной утварью, которые не удалось продать.
   На стене висели платья, принадлежавшие Уле и ее матери, по-видимому, оказавшиеся слишком тесными для деревенских женщин.
   Или, может быть, суеверия не позволяли им носить одежду умершей?
   — По крайней мере мне есть что надеть, — сказала себе Ула.
   Но тут же подумала, что одежда эта вряд ли подходит для девушки, собирающейся зарабатывать на жизнь работой в поле.
   Только такое занятие и можно найти в округе.
   Но Ула, окруженная светлыми воспоминаниями, больше не тревожилась по этому поводу.
   Вот книги ее отца, в большинстве своем, религиозные трактаты, и, самое ценное, его личная библия.
   Взяв эту книгу, Ула с любовью вглядывалась в выведенное на обложке твердой рукой отца его имя. В это время снизу донесся какой-то звук. Сразу же, словно затравленное животное, девушка застыла на месте, напряженно вслушиваясь.
   Донесшиеся шаги были слишком стремительными, чтобы они могли принадлежать Грейвзу.
   Вероятно, старик ошибся. У людей, искавших Улу несколько дней назад, хватило ума предположить, что рано или поздно она вернется в отчий дом. Проявив терпение, они дождались ее, и Ула при этой мысли ощутила, как ее захлестнула паника.
   Оглядевшись вокруг, она увидела, что спрятаться можно только за поставленными посреди чердака ящиками. По всей видимости, они были полны треснувшей посуды и прочей рухляди, подобной той, что был завален пол чердака.
   Словно лисица, скрывающаяся от охотников, Ула стремительно бросилась к этим ящикам и, согнувшись, притаилась за ними. Она постаралась сжаться, стать маленькой и незаметной, и тут на лестнице послышались шаги.
   Дверь отворилась, и кто-то вошел на чердак. Ула почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Ей казалось, оно готово выскочить у нее из груди. Переполненная отчаянием, девушка мысленно обратилась с мольбами к отцу:
   — Спаси меня… папа… спаси меня… Ты привел меня к цыганам, помог добраться до дома… не дай им схватить меня… пожалуйста… папа!
   Каждый ее нерв дрожал от страха. Ула поняла, что человек, выследивший ее, сейчас стоит в дверях и оглядывает чердак, пытаясь найти ее.
   Вдруг он негромко произнес:
   — Ты здесь, Ула?
   Какое-то мгновение девушке казалось, что она грезит наяву, и эти слова ей послышались.
   Вскрикнув, она выскочила из-за ящиков и увидела среди нагромождения старых вещей как всегда элегантного маркиза Равенторпа.
   Некоторое время они лишь молча смотрели друг на друга. Затем маркиз раскрыл объятия, и Ула, забыв обо всем на свете, бросилась в них.
   Она прильнула к нему, а он, обняв ее, завладел ее губами.
   Он целовал ее пылко, страстно, неистово, все крепче прижимая к себе.
   Казалось, только так он мог выразить охватившие его чувства, для которых не находилось слов.
   А для Улы словно раскрылись небеса, и из бездны страха и отчаяния она оказалась поднята к ослепительному свету.
   Все происходящее было прекрасно и восхитительно. Маркиз целовал и целовал ее, и Ула вдруг подумала, что такого просто не может быть, и, значит, она грезит наяву.
   Их учащенное дыхание слилось воедино, сердца бились в унисон. Наконец маркиз отпустил Улу и произнес дрогнувшим голосом:
   — Я нашел тебя! Где ты была? Я сходил с ума от беспокойства!
   Глядя на нее, он думал, какая она прекрасная, излучающая неземной свет. Со светлыми волосами, волнами ниспадающими на плечи, девушка была как никогда похожа на ангела.
   — Ты… нашел меня, — промолвила Ула, — а я думала… что больше никогда… не увижу тебя!
   Ее голос был наполнен такой нежностью, что маркиз, не удержавшись, снова поцеловал ее. Теперь, уже вкусив сладость ее невинных губ, он целовал Улу нежно, сдерживая овладевшую им страсть.
   Обретя наконец дар речи, Ула, запинаясь, спросила:
   — Почему… ты здесь… и почему искал меня?
   — А что еще ты от меня ждала? — спросил маркиз. — Ты поступила очень умно, спрятавшись здесь, но тебе следовало знать, что я обязательно приду на помощь.
   — Я… я думала, что даже если ты захочешь… то все равно… не успеешь. А я скорее… умерла бы, чем вышла бы замуж за принца Хасина.
   — А я убил бы его, только бы он не стал твоим супругом! — воскликнул маркиз.
   Тон, каким он произнес эти слова, заставили Улу изумленно посмотреть на него. Она сказала:
   — Я думала… может быть… ты будешь рад тому, что… избавился от меня. Маркиз еще крепче обнял ее.
   — Как тебе в голову мог прийти такой вздор? — спросил он. — И как у тебя хватило жестокости заставить заливаться слезами всех, кто тебя любит, особенно мою бабушку и Вилли?
   Ула не отрывала от него взгляда, не в силах поверить в его слова, а маркиз продолжал:
   — Я не находил себе места, так сильно переживал, так как нигде не мог найти тебя! — Ты меня искал?
   — Ну конечно! — ответил маркиз. — Я искал повсюду: в лесах, в полях, в деревнях, искал каждый день от рассвета до заката. И наконец Вилли подсказал мне то, до чего я должен был бы додуматься сам: ты вернулась домой.
   — Это… сказал Вилли?
   — Ты как-то говорила ему, что по ночам представляешь себе, будто ты дома, и настанет день, когда ты вернешься туда.
   — И ты нашел меня.
   В ее словах было заметно облегчение. Но тут же Ула испуганно вскрикнула:
   — Дядя Лайонел! Он посылал… людей на поиски… они были здесь… возможно, они снова вернутся. Ты должен спрятать меня… Пожалуйста… пойми, закон не на твоей стороне.
   — Знаю, — сказал маркиз, — и именно поэтому я собираюсь спрятать тебя так надежно, что твой дядя никогда не сможет угрожать тебе, и тебе больше не придется бояться его.
   Непроизвольно прижавшись к нему, Ула сказала:
   — На словах… это прекрасно… но сможешь ли ты… осуществить задуманное?
   — Да, и очень просто, — тихо проговорил маркиз. — Мы с тобой не мешкая поженимся.
   Какое-то мгновение Уле казалось, что она ослышалась. Она посмотрела на маркиза, как никогда счастливого и искреннего, а он сказал:
   — Все устроено. Дело лишь за тобой.
   — Я… я ничего… не понимаю.
   — Сначала скажи, — спросил маркиз, — как ты добралась сюда из Чессингтон-холла без денег, в одном домашнем платье?
   Улыбнувшись, Ула чуть отстранилась от него.
   — Посмотри на меня.
   Взгляд маркиза не отрывался от ее лица.
   — Смотрю, — сказал он. — Я почти забыл, какая ты красивая: такая милая, нежная, чистая! Моя бесценная, как выразить мне всю свою любовь, как сказать тебе, насколько ты не похожа на всех прочих женщин?
   — Ты… говоришь это… серьезно? — прошептала Ула.
   — Я многое хочу сказать тебе, — ответил маркиз, — но время не терпит. Не можем же мы стоять здесь до конца жизни.
   Внезапно до Улы дошел комизм происходящего.
   Маркизу Равенторпу, владеющему множеством роскошных особняков, приходится признаваться в любви, стоя на чердаке под низкой крышей в окружении сломанных стульев и всякого хлама.
   Затем она посмотрела ему в глаза и поняла, что всякое место, где они с ним будут рядом, превратится в храм Красоты.
   Ее любовь к нему не знает границ, и неважно, где звучит его признание — на чердаке ее скромного родного дома или в бальном зале Равенторп-хауза.
   — Я люблю… тебя, — прошептала Ула, и по выражению в глазах маркиза без слов поняла силу ответного чувства.
   — Я не хочу выпускать тебя из объятий, — сказал маркиз, — а все остальное не имеет значения. Но нас ждет много дел, а ты еще не ответила на мой вопрос.
   — Ты не посмотрел на мое платье. Маркиз окинул ее взглядом: бархатный корсаж, белая блузка, пышная красная юбка.