Графиня заливисто рассмеялась.
— Вы бьете меня моим же оружием, — сказала она. — Я не хочу говорить о себе. Об этой особе я знаю слишком много, и, поверьте, это не всегда забавно. Поговорим лучше о вас.
— О, это очень скучно, — заверила ее Гизела. — Но прежде, чем мы двинемся дальше, не хотели бы вы снять свой жакет? В комнате становится тепло.
— Нет, это невозможно, — ответила графиня. — Как бы жарко мне ни было. Жакет зашит на мне.
— Зашит на вас?! — удивилась Гизела. Графиня кивнула.
— Всякий раз, когда я отправляюсь на охоту, ко мне приходит мой портной и пришивает юбку амазонки к, жакету. Тогда весь костюм облегает фигуру, если можно так сказать, как перчатка.
— Так вот почему у вас такой безукоризненный вид! — воскликнула Гизела. — Как необычно. Никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь делал подобное.
Графиня улыбнулась ее словам.
— Я много делаю из того, что люди никогда раньше не делали, — сказала она. — А почему бы нет? Иногда можно стать и законодательницей мод.
— Кроме того, вы носите три пары перчаток, — добавила Гизела. — Я заметила.
— Да, — призналась графиня. — У меня очень нежная кожа. Если мне попадается норовистая лошадь, то поводья больно врезаются в пальцы, поэтому я всегда ношу три пары — последняя, как вы видите, чудесно вышитые перчатки с крагами. Их специально сделали по моему заказу.
— Вы, должно быть, очень богаты, — почтительно заключила Гизела.
В эту секунду дверь с силой распахнулась, и в комнату вошел мужчина. Он замер на какое-то мгновение, уставившись на графиню с выражением огромного облегчения на лице, а затем в два прыжка оказался рядом с ней, опустился на колено и поднес ее руку к губам.
— Вы живы, мадам, — заговорил он по-немецки. — Я чуть с ума не сошел, когда увидел, что ваш конь скачет без наездницы. Представить себе не мог, что случилось. Надеюсь, ваше величество, вы не пострадали? Переломов нет?
Гизела с детства говорила по-немецки со своей матерью. Сейчас, когда она услышала, как обращается этот господин к даме, сидящей в кресле, она замерла, ошеломленная, а потом поспешно вскочила. Теперь она все поняла. Как глупо и смешно, что это догадка не осенила ее раньше! Примерно три месяца тому назад ходили слухи о визите австрийской императрицы в Англию. Говорили, что она изъявила желание поохотиться, и что, весьма вероятно, она появится в Нортгемптоне, так как ее сестра, королева Неаполитанская, уже находилась в графстве. Гизела слышала, как ее мачеха взахлеб обсуждала эти новости, но жизнь высшего общества, в особенности королев и императриц, казалась настолько далекой от ее собственной, что девушка не обращала внимания на подобные разговоры.
Теперь, стоя на ковре, охваченная легкой дрожью от смущения, она корила себя, что не догадалась обо всем раньше. Ну конечно, это изысканное, изумительное создание было прекрасной императрицей, которой восхищалась вся Европа. Елизавета Австрийская, которой не было равных, когда речь заходила не только о ее красоте, но и об умении держаться в седле.
— Тише, Рудольф, — обратилась графиня к человеку, стоявшему перед ней на коленях. — Нет никаких причин для волнения. Я в полном порядке, обо мне позаботились. Эта добрая молодая леди подружилась со мной и доставила меня сюда в полной целости и сохранности.
Она повернулась к Гизеле и заговорила по-английски:
— Мои друзья беспокоились обо мне.
— Мадам… Ваше величество… простите меня… — залепетала Гизела по-немецки.
Императрица помолчала с минуту, а потом произнесла:
— Итак, вы говорите по-немецки.
— Да, ваше величество.
— Как это странно для английской девушки! Мне казалось, никто в Англии не утруждает себя знаниями иностранных языков. Но теперь я вижу, что ошибалась.
Полно, пусть мой маленький обман не беспокоит вас. Я здесь инкогнито, поэтому ко мне здесь обращаются как к графине Гогенемз.
Она коротко рассмеялась и обратилась к джентльмену рядом с ней.
— Вот видите, Рудольф, — сказала она, — как простой намек на королевский трон все разрушает. Мы так мило болтали, словно подружки, пока вы не пришли. Теперь все испорчено. Моя подруга меня боится.
— Вы должны меня простить, мадам, — отвечал джентльмен. — Я почти лишился рассудка от беспокойства.
— А теперь я вас представлю, — объявила императрица. — Это принц Рудольф Лихтенштейнский. А вы? Единственное имя, которым я вас называла, — «добрая самаритянка». Мы долго болтали, но я так и не узнала, как вас зовут.
— Меня зовут Гизела, — смутилась девушка. — Гизела Мазгрейв.
— Гизела! Как странно! — воскликнула императрица. — У меня есть маленькая Гизела дома — моя вторая дочь. Это очень милое имя, одно из моих любимых. Никак не ожидала, что встречусь с ним здесь, в сердце Англии.
— Меня назвали в честь моей бабушки, мадам, — пояснила Гизела.
— Очень хорошо. Мисс Гизела Мазгрейв — принц Рудольф Лихтенштейнский. Теперь вы знакомы.
Гизела присела в низком поклоне, взглянула на принца и увидела, что он смотрит на нее во все глаза в полном изумлении. Она подумала, что ошиблась, но спустя минуту вновь подняла глаза: он все еще смотрел на нее, пока, наконец, императрица не обратила на него внимание.
— В чем дело? — поинтересовалась она.
— Я не могу в это поверить, мадам, — сказал он. — Разве вы не видите? Невероятно, совершенно фантастично!
— Что именно? — не поняла императрица.
— Эта леди, — сказал он, — которой вы меня только что представили. Разве вы ничего не замечаете?
— Я не знаю, о чем вы говорите, — отрезала императрица чуть резковато. — Что вас беспокоит? Вы же видите, моя новая подруга смущена.
— Прошу простить, мадам. Но слишком велико мое удивление.
— А чему вы удивляетесь? — продолжала допытываться императрица. Потом вдруг ее как будто осенила какая-то мысль:
— Вы тоже это заметили! Она напоминает вам кого-то… какую-то знакомую. У меня возникло в точности такое же ощущение. Мне кажется, я встречала мисс Мазгрейв раньше, но не могу вспомнить, где. Быть может, вы просветите нас?
Принц взглянул на императрицу, потом снова на Гизелу. Секунду он сомневался, а потом, как бы решившись на особую дерзость, произнес:
— Мадам, вы должны простить меня, если я вас рассержу. Никто и надеяться никогда не сможет, что будет обладать такой же красотой и изысканностью, как ваша, мадам. Но вы сами должны отметить несомненное сходство. Весьма бледное, это правда, но тем не менее отражение.
— О чем вы? — недоумевала императрица. Потом взглянула на Гизелу и не отводила от нее глаз до тех пор, пока неожиданно не закрыла лицо руками. — Это правда! — воскликнула она. — Это правда! Она похожа на меня.
Гизела почувствовала, как кровь хлынула к ее щекам. «Может, они оба сошли с ума?»— подумала она и всем сердцем пожелала провалиться сквозь землю.
— Это правда! — повторила императрица. Потом вдруг протянула руку Гизеле. — Подойди ко мне, дитя. Расскажи о себе. Кто ты? Расскажи мне все откровенно.
— Мой отец, мадам, майор Джордж Мазгрейв, бывший гвардейский драгун. Здесь все его знают как «сквайра».
— А твоя мать?
— Моя мать была графиней Стефани Ганзалли, дочерью графа Фритжи Ганзалли.
— Ах вот как! — протянула нараспев императрица. — Граф Ганзалли — твой дедушка.
— Да, мадам. Но я никогда не видела его.
— А я знаю его всю свою жизнь, — сказала императрица. — Он со своей семьей живет возле моего старого дома, замка Поссенхофен, в Баварии. Их замок расположен фактически по другую сторону озера Штарнбергер. Когда я была ребенком, я часто переплывала на лодке озеро, чтобы поиграть с детьми Ганзалли. Их было несколько и… да, я прекрасно помню Стефани. Она была старше меня, очень хорошенькая, светловолосая с голубыми глазами, похожими на генцианы, что росли в горах, которые окружали наши дома.
— О! Вы помните мою маму, — произнесла Гизела, не веря своим ушам. — Вы помните ее, мадам! Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете. Такие воспоминания очень дороги для меня.
— Твоя мать умерла? — спросила императрица.
Гизела кивнула.
— Да, мадам, она умерла, когда мне исполнилось десять лет.
— Мне очень жаль, — сказала императрица. Она помолчала немного, затем поинтересовалась:
— Сколько тебе лет?
— Почти двадцать один, мадам.
— Теперь я начинаю что-то вспоминать о Стефани.
Она внезапно уехала. Помню, моя мать говорила…
Императрица неожиданно замолкла и взглянула на принца. В его глазах сверкнул огонек, который невозможно было скрыть. Императрица в ответ едва заметно улыбнулась.
— Мы поговорим об этом в другой раз, — сказала она. — Теперь, благодаря вам, Рудольф, я сама вижу явное сходство между нами, но объясняется это, должно быть, тем, что обе мы родом из Австрии.
— Какое может быть сходство между нами? — удивилась Гизела. — Вы такая прекрасная, мадам… Я в жизни не встречала таких красивых людей.
Императрица улыбнулась.
— Ты молода и еще не знаешь, как нужно обращаться со своей внешностью, как пользоваться тем, что даровано тебе природой, — сказала она, — Но ты тоже могла бы быть красивой. За твоими волосами нужен уход, как и за кожей лица, ты еще не научилась умению подчеркивать красоту глаз или губ. Но это придет со временем. Ах, молодость, молодость. Это единственное, чем мы не дорожим, когда нам мало лет.
В ее голосе зазвучали почти печальные нотки, и она тут же обратилась к принцу.
— Вы уже подумали о том, как доставить меня домой, Рудольф?
— Ну, конечно, мадам, — ответил он. — Я тотчас послал грума за вашей каретой, как только узнал, где вы находитесь.
— А как вы узнали это? — поинтересовалась императрица.
— Мне повстречался маленький мальчик, который шел через поле, когда мы разыскивали вас. К тому времени мы уже поймали вашего коня. Мы спросили у ребенка, не видел ли он или, может, слышал, что кто-то упал с лошади. Тогда он рассказал нам, что в фермерском доме находится леди, которая послала его в Истон Нестон за каретой.
— Как все просто! А я-то думала, что вы действовали как настоящий охотник и вас привели сюда мои следы.
— Вы же знаете, я пошел бы по вашим следам, куда угодно, — тихо ответил принц.
Императрица снова рассмеялась и тронула его руку.
— Вы мне льстите, Рудольф, — сказала она. — По правде говоря, я ужасно зла на себя за такую глупость, как падение в самый разгар охоты.
— Если бы вы позволили мне сопровождать вас… — произнес принц.
— Вы недостаточно быстро ездите, — парировала императрица. — Завтра здесь будет капитан Миддлтон, вот тогда мы вам продемонстрируем, что такое настоящая погоня.
— Не сомневаюсь, — вздохнул принц. Он взглянул в окно.
— Вот и карета, — сказал он. — Мне показалось, я услышал стук колес.
Императрица медленно встала, чуть морщась от боли.
— Хорошо бы поскорей оказаться дома и принять горячую ванну, — сказала она, — После чего я займусь гимнастикой и завтра смогу охотиться хоть целый день.
Она протянула руку Гизеле, которая присела в глубоком реверансе.
— Благодарю тебя, маленькая самаритянка, — произнесла она. — Я не забуду тебя. Передай отцу, что мне нужно сказать ему два слова сегодня вечером. А еще лучше, попроси его приехать к обеду вместе с тобой. Мы обедаем в семь часов…
— К обеду… мадам? — пролепетала Гизела. — Но… это невозможно. Я уверена… отец… ни за что не согласится.
— Скажи отцу, кто я. Он поймет, — велела императрица.
Она взяла под руку принца и улыбнулась ему.
— Признаю, что королевская власть иногда имеет свои преимущества, — заметила она. — Но только иногда.
— Вы, мадам, были бы королевой, в каком бы слое общества ни родились, — ответил он.
— И опять вы мне льстите, — сказала она. — Наглядный пример тому — Гизела. Как вы заметили, она походит на меня лицом. Но тем не менее она, бедняжка, не стремится быть королевой, Последнее слово осталось за императрицей. Принцу нечего было добавить. Он осторожно повел ее из комнаты, Гизела еще раз сделала реверанс. Перед домом миссис Ренолдз отвешивала чересчур усердные поклоны. Она не представляла, насколько знатны ее гости, но их важный вид внушил ей благоговейный страх, который усилился при виде роскошной кареты, приехавшей за ними.. Гизела не подошла к дверям проводить их. Вместо этого она присела ненадолго на ковер и уставилась на пламя в камине. В ее мозгу пролетало круговоротом все, что произошло с того момента, как она восторженно неслась за гончими. Дружеский тон императрицы, ее красота, необычное удивление принца Рудольфа — все это привело Гизелу в полное смятение, так что она уже ни о чем не думала, ничего не понимала, за исключением того, что она в самом деле имела близкую, доверительную беседу с императрицей Австрии.
Каким бесцеремонным ей теперь показалось все, что она говорила и делала. А с другой стороны, неужели ей следовало вести себя иначе, даже если бы она знала, с кем говорит?
Она услышала шум отъезжающей кареты и в конце концов поднялась с ковра. Когда миссис Ренолдз вошла в комнату, она увидела, что Гизела стоит, внимательно всматриваясь в зеркало на каминной полке.
Что они имели в виду, утверждая, что между ней и императрицей есть сходство? Неужели она похожа на Елизавету Австрийскую? Она ничего не видела в своем отражении — только бледное лицо, темные испуганные глаза и неаккуратный узел тусклых рыжих волос, загнанных в уродливую сетку.
Глава 3
— Вы бьете меня моим же оружием, — сказала она. — Я не хочу говорить о себе. Об этой особе я знаю слишком много, и, поверьте, это не всегда забавно. Поговорим лучше о вас.
— О, это очень скучно, — заверила ее Гизела. — Но прежде, чем мы двинемся дальше, не хотели бы вы снять свой жакет? В комнате становится тепло.
— Нет, это невозможно, — ответила графиня. — Как бы жарко мне ни было. Жакет зашит на мне.
— Зашит на вас?! — удивилась Гизела. Графиня кивнула.
— Всякий раз, когда я отправляюсь на охоту, ко мне приходит мой портной и пришивает юбку амазонки к, жакету. Тогда весь костюм облегает фигуру, если можно так сказать, как перчатка.
— Так вот почему у вас такой безукоризненный вид! — воскликнула Гизела. — Как необычно. Никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь делал подобное.
Графиня улыбнулась ее словам.
— Я много делаю из того, что люди никогда раньше не делали, — сказала она. — А почему бы нет? Иногда можно стать и законодательницей мод.
— Кроме того, вы носите три пары перчаток, — добавила Гизела. — Я заметила.
— Да, — призналась графиня. — У меня очень нежная кожа. Если мне попадается норовистая лошадь, то поводья больно врезаются в пальцы, поэтому я всегда ношу три пары — последняя, как вы видите, чудесно вышитые перчатки с крагами. Их специально сделали по моему заказу.
— Вы, должно быть, очень богаты, — почтительно заключила Гизела.
В эту секунду дверь с силой распахнулась, и в комнату вошел мужчина. Он замер на какое-то мгновение, уставившись на графиню с выражением огромного облегчения на лице, а затем в два прыжка оказался рядом с ней, опустился на колено и поднес ее руку к губам.
— Вы живы, мадам, — заговорил он по-немецки. — Я чуть с ума не сошел, когда увидел, что ваш конь скачет без наездницы. Представить себе не мог, что случилось. Надеюсь, ваше величество, вы не пострадали? Переломов нет?
Гизела с детства говорила по-немецки со своей матерью. Сейчас, когда она услышала, как обращается этот господин к даме, сидящей в кресле, она замерла, ошеломленная, а потом поспешно вскочила. Теперь она все поняла. Как глупо и смешно, что это догадка не осенила ее раньше! Примерно три месяца тому назад ходили слухи о визите австрийской императрицы в Англию. Говорили, что она изъявила желание поохотиться, и что, весьма вероятно, она появится в Нортгемптоне, так как ее сестра, королева Неаполитанская, уже находилась в графстве. Гизела слышала, как ее мачеха взахлеб обсуждала эти новости, но жизнь высшего общества, в особенности королев и императриц, казалась настолько далекой от ее собственной, что девушка не обращала внимания на подобные разговоры.
Теперь, стоя на ковре, охваченная легкой дрожью от смущения, она корила себя, что не догадалась обо всем раньше. Ну конечно, это изысканное, изумительное создание было прекрасной императрицей, которой восхищалась вся Европа. Елизавета Австрийская, которой не было равных, когда речь заходила не только о ее красоте, но и об умении держаться в седле.
— Тише, Рудольф, — обратилась графиня к человеку, стоявшему перед ней на коленях. — Нет никаких причин для волнения. Я в полном порядке, обо мне позаботились. Эта добрая молодая леди подружилась со мной и доставила меня сюда в полной целости и сохранности.
Она повернулась к Гизеле и заговорила по-английски:
— Мои друзья беспокоились обо мне.
— Мадам… Ваше величество… простите меня… — залепетала Гизела по-немецки.
Императрица помолчала с минуту, а потом произнесла:
— Итак, вы говорите по-немецки.
— Да, ваше величество.
— Как это странно для английской девушки! Мне казалось, никто в Англии не утруждает себя знаниями иностранных языков. Но теперь я вижу, что ошибалась.
Полно, пусть мой маленький обман не беспокоит вас. Я здесь инкогнито, поэтому ко мне здесь обращаются как к графине Гогенемз.
Она коротко рассмеялась и обратилась к джентльмену рядом с ней.
— Вот видите, Рудольф, — сказала она, — как простой намек на королевский трон все разрушает. Мы так мило болтали, словно подружки, пока вы не пришли. Теперь все испорчено. Моя подруга меня боится.
— Вы должны меня простить, мадам, — отвечал джентльмен. — Я почти лишился рассудка от беспокойства.
— А теперь я вас представлю, — объявила императрица. — Это принц Рудольф Лихтенштейнский. А вы? Единственное имя, которым я вас называла, — «добрая самаритянка». Мы долго болтали, но я так и не узнала, как вас зовут.
— Меня зовут Гизела, — смутилась девушка. — Гизела Мазгрейв.
— Гизела! Как странно! — воскликнула императрица. — У меня есть маленькая Гизела дома — моя вторая дочь. Это очень милое имя, одно из моих любимых. Никак не ожидала, что встречусь с ним здесь, в сердце Англии.
— Меня назвали в честь моей бабушки, мадам, — пояснила Гизела.
— Очень хорошо. Мисс Гизела Мазгрейв — принц Рудольф Лихтенштейнский. Теперь вы знакомы.
Гизела присела в низком поклоне, взглянула на принца и увидела, что он смотрит на нее во все глаза в полном изумлении. Она подумала, что ошиблась, но спустя минуту вновь подняла глаза: он все еще смотрел на нее, пока, наконец, императрица не обратила на него внимание.
— В чем дело? — поинтересовалась она.
— Я не могу в это поверить, мадам, — сказал он. — Разве вы не видите? Невероятно, совершенно фантастично!
— Что именно? — не поняла императрица.
— Эта леди, — сказал он, — которой вы меня только что представили. Разве вы ничего не замечаете?
— Я не знаю, о чем вы говорите, — отрезала императрица чуть резковато. — Что вас беспокоит? Вы же видите, моя новая подруга смущена.
— Прошу простить, мадам. Но слишком велико мое удивление.
— А чему вы удивляетесь? — продолжала допытываться императрица. Потом вдруг ее как будто осенила какая-то мысль:
— Вы тоже это заметили! Она напоминает вам кого-то… какую-то знакомую. У меня возникло в точности такое же ощущение. Мне кажется, я встречала мисс Мазгрейв раньше, но не могу вспомнить, где. Быть может, вы просветите нас?
Принц взглянул на императрицу, потом снова на Гизелу. Секунду он сомневался, а потом, как бы решившись на особую дерзость, произнес:
— Мадам, вы должны простить меня, если я вас рассержу. Никто и надеяться никогда не сможет, что будет обладать такой же красотой и изысканностью, как ваша, мадам. Но вы сами должны отметить несомненное сходство. Весьма бледное, это правда, но тем не менее отражение.
— О чем вы? — недоумевала императрица. Потом взглянула на Гизелу и не отводила от нее глаз до тех пор, пока неожиданно не закрыла лицо руками. — Это правда! — воскликнула она. — Это правда! Она похожа на меня.
Гизела почувствовала, как кровь хлынула к ее щекам. «Может, они оба сошли с ума?»— подумала она и всем сердцем пожелала провалиться сквозь землю.
— Это правда! — повторила императрица. Потом вдруг протянула руку Гизеле. — Подойди ко мне, дитя. Расскажи о себе. Кто ты? Расскажи мне все откровенно.
— Мой отец, мадам, майор Джордж Мазгрейв, бывший гвардейский драгун. Здесь все его знают как «сквайра».
— А твоя мать?
— Моя мать была графиней Стефани Ганзалли, дочерью графа Фритжи Ганзалли.
— Ах вот как! — протянула нараспев императрица. — Граф Ганзалли — твой дедушка.
— Да, мадам. Но я никогда не видела его.
— А я знаю его всю свою жизнь, — сказала императрица. — Он со своей семьей живет возле моего старого дома, замка Поссенхофен, в Баварии. Их замок расположен фактически по другую сторону озера Штарнбергер. Когда я была ребенком, я часто переплывала на лодке озеро, чтобы поиграть с детьми Ганзалли. Их было несколько и… да, я прекрасно помню Стефани. Она была старше меня, очень хорошенькая, светловолосая с голубыми глазами, похожими на генцианы, что росли в горах, которые окружали наши дома.
— О! Вы помните мою маму, — произнесла Гизела, не веря своим ушам. — Вы помните ее, мадам! Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете. Такие воспоминания очень дороги для меня.
— Твоя мать умерла? — спросила императрица.
Гизела кивнула.
— Да, мадам, она умерла, когда мне исполнилось десять лет.
— Мне очень жаль, — сказала императрица. Она помолчала немного, затем поинтересовалась:
— Сколько тебе лет?
— Почти двадцать один, мадам.
— Теперь я начинаю что-то вспоминать о Стефани.
Она внезапно уехала. Помню, моя мать говорила…
Императрица неожиданно замолкла и взглянула на принца. В его глазах сверкнул огонек, который невозможно было скрыть. Императрица в ответ едва заметно улыбнулась.
— Мы поговорим об этом в другой раз, — сказала она. — Теперь, благодаря вам, Рудольф, я сама вижу явное сходство между нами, но объясняется это, должно быть, тем, что обе мы родом из Австрии.
— Какое может быть сходство между нами? — удивилась Гизела. — Вы такая прекрасная, мадам… Я в жизни не встречала таких красивых людей.
Императрица улыбнулась.
— Ты молода и еще не знаешь, как нужно обращаться со своей внешностью, как пользоваться тем, что даровано тебе природой, — сказала она, — Но ты тоже могла бы быть красивой. За твоими волосами нужен уход, как и за кожей лица, ты еще не научилась умению подчеркивать красоту глаз или губ. Но это придет со временем. Ах, молодость, молодость. Это единственное, чем мы не дорожим, когда нам мало лет.
В ее голосе зазвучали почти печальные нотки, и она тут же обратилась к принцу.
— Вы уже подумали о том, как доставить меня домой, Рудольф?
— Ну, конечно, мадам, — ответил он. — Я тотчас послал грума за вашей каретой, как только узнал, где вы находитесь.
— А как вы узнали это? — поинтересовалась императрица.
— Мне повстречался маленький мальчик, который шел через поле, когда мы разыскивали вас. К тому времени мы уже поймали вашего коня. Мы спросили у ребенка, не видел ли он или, может, слышал, что кто-то упал с лошади. Тогда он рассказал нам, что в фермерском доме находится леди, которая послала его в Истон Нестон за каретой.
— Как все просто! А я-то думала, что вы действовали как настоящий охотник и вас привели сюда мои следы.
— Вы же знаете, я пошел бы по вашим следам, куда угодно, — тихо ответил принц.
Императрица снова рассмеялась и тронула его руку.
— Вы мне льстите, Рудольф, — сказала она. — По правде говоря, я ужасно зла на себя за такую глупость, как падение в самый разгар охоты.
— Если бы вы позволили мне сопровождать вас… — произнес принц.
— Вы недостаточно быстро ездите, — парировала императрица. — Завтра здесь будет капитан Миддлтон, вот тогда мы вам продемонстрируем, что такое настоящая погоня.
— Не сомневаюсь, — вздохнул принц. Он взглянул в окно.
— Вот и карета, — сказал он. — Мне показалось, я услышал стук колес.
Императрица медленно встала, чуть морщась от боли.
— Хорошо бы поскорей оказаться дома и принять горячую ванну, — сказала она, — После чего я займусь гимнастикой и завтра смогу охотиться хоть целый день.
Она протянула руку Гизеле, которая присела в глубоком реверансе.
— Благодарю тебя, маленькая самаритянка, — произнесла она. — Я не забуду тебя. Передай отцу, что мне нужно сказать ему два слова сегодня вечером. А еще лучше, попроси его приехать к обеду вместе с тобой. Мы обедаем в семь часов…
— К обеду… мадам? — пролепетала Гизела. — Но… это невозможно. Я уверена… отец… ни за что не согласится.
— Скажи отцу, кто я. Он поймет, — велела императрица.
Она взяла под руку принца и улыбнулась ему.
— Признаю, что королевская власть иногда имеет свои преимущества, — заметила она. — Но только иногда.
— Вы, мадам, были бы королевой, в каком бы слое общества ни родились, — ответил он.
— И опять вы мне льстите, — сказала она. — Наглядный пример тому — Гизела. Как вы заметили, она походит на меня лицом. Но тем не менее она, бедняжка, не стремится быть королевой, Последнее слово осталось за императрицей. Принцу нечего было добавить. Он осторожно повел ее из комнаты, Гизела еще раз сделала реверанс. Перед домом миссис Ренолдз отвешивала чересчур усердные поклоны. Она не представляла, насколько знатны ее гости, но их важный вид внушил ей благоговейный страх, который усилился при виде роскошной кареты, приехавшей за ними.. Гизела не подошла к дверям проводить их. Вместо этого она присела ненадолго на ковер и уставилась на пламя в камине. В ее мозгу пролетало круговоротом все, что произошло с того момента, как она восторженно неслась за гончими. Дружеский тон императрицы, ее красота, необычное удивление принца Рудольфа — все это привело Гизелу в полное смятение, так что она уже ни о чем не думала, ничего не понимала, за исключением того, что она в самом деле имела близкую, доверительную беседу с императрицей Австрии.
Каким бесцеремонным ей теперь показалось все, что она говорила и делала. А с другой стороны, неужели ей следовало вести себя иначе, даже если бы она знала, с кем говорит?
Она услышала шум отъезжающей кареты и в конце концов поднялась с ковра. Когда миссис Ренолдз вошла в комнату, она увидела, что Гизела стоит, внимательно всматриваясь в зеркало на каминной полке.
Что они имели в виду, утверждая, что между ней и императрицей есть сходство? Неужели она похожа на Елизавету Австрийскую? Она ничего не видела в своем отражении — только бледное лицо, темные испуганные глаза и неаккуратный узел тусклых рыжих волос, загнанных в уродливую сетку.
Глава 3
Когда Гизела оказалась дома, она поняла, что отец вернулся раньше нее, так как заметила в холле его охотничью шапку и кнут. Она взглянула на часы и увидела, что слишком долго преодолевала те несколько миль, которые отделяли ее дом от фермы Ренолдзов.
Это было так непохоже на нее — ехать медленно, но ей о многом нужно было подумать, поэтому она намеренно выбрала длинную дорогу, неспешно проезжая через лес, останавливая лошадь над извилистым ручьем, чтобы полюбоваться открывшимся видом, не переставая размышлять о том, что принесет ей грядущий вечер.
Ее охватили противоречивые чувства. Ехать или остаться дома? Это был королевский приказ, императрица ясно дала понять, и ее отцу придется подчиниться требованию. Но что касается ее самой, то дело обстояло иначе. Ее пригласили из милости, хотя какая тут особая милость — быть объектом пристального внимания блестящей свиты императрицы и сознавать при этом, что они посмеиваются про себя, если не в открытую, при виде такой особы, неизвестно как оказавшейся среди них?
Но где-то в глубине души она понимала благодаря дару предвидения, которым обладают все, кто тесно связан с жизнью природы, что это не просто вечернее развлечение, а нечто гораздо более важное и серьезное. Она знала, что находится на распутье, откуда может двинуться вперед или остаться на прежнем месте.
Раздавленная и униженная бранью и побоями мачехи в течение долгих лет, Гизела тем не менее сохранила гордость, которую леди Харриет так и не сумела сломить. Эта гордость, по-детски считала Гизела, появлялась в ней от снов, которые она видела по ночам. Во сне она становилась совершенно другим человеком, непохожим на раболепную служанку, как тень передвигавшуюся по дому, на перепуганную девочку, смиренно сносившую каждодневные побои и проклятия, которые, несмотря на все ее усилия угодить мачехе, становились день ото дня все яростнее и сильнее.
— Ну почему я неспособна сделать хоть что-нибудь как следует? — раньше она часто задавала себе этот вопрос, жалуясь как ребенок. Сейчас она понимала, что, как бы она ни старалась, ей ни за что не умилостивить свою мачеху.
Да! Она оказалась на перепутье, и разве не могли появиться в ее сердце сомнения, какую дорогу выбрать? Она вспомнила добросердечие императрицы и то, как они мило и беззаботно болтали, пока Гизела не узнала, кем является на самом деле красивая незнакомка. Эта встреча словно пробудила в девушке какое-то чувство, которое до сих пор спало. Оно заставило Гизелу повернуться лицом к солнцу и понять, что в конце концов в ее темном мире есть место и красоте, и свету.
— Я поеду! Я должна поехать! — вслух произнесла Гизела. Она сознавала, что, хотя жребий брошен, борьба за то, чтобы ее решение стало реальным, еще впереди.
Вот поэтому она и не торопилась домой, находя различные для себя предлоги. Но наступил момент, когда все отговорки стали бесполезны: вдали появились башенки и фронтон Грейнджа.
Гизела медленно ввела лошадь в конюшню, где ее принял мальчик-слуга. Придерживая амазонку одной рукой, она побрела к дому; теперь, несмотря на то, что внутренне она была настроена очень решительно, ее охватила дрожь. Как ей все объяснить? Где найти слова, чтобы рассказать о происшедшем? До чего смешно, что она так волнуется! И все же покорность, жестокое обращение с тех пор, как умерла ее мать, лишили ее всего, кроме воспоминаний.
Оглядываясь назад на то время, когда была жива ее мать, Гизела представляла себе те годы в золотистых тонах счастья, искрящимися от радости, но все это исчезло в маленькой, покрытой каменной плитой могиле на церковном кладбище.
«Где ты, мама? Почему ты не придешь ко мне?»— с плачем произносила маленькая Гизела каждую ночь, лежа в своей узкой кроватке, несчастный и одинокий ребенок, который боялся смотреть не только в темноту, но и в свое будущее.
Ей казалось, что мама покинула ее навсегда, что не существует никакой загробной жизни, что невозможно восстать из могилы. Но, подрастая, Гизела стала верить, что иногда ее мама рядом с ней. Она не могла объяснить словами свое ощущение, оно ничего не имело общего с материальным осязанием. И все же, в самые горестные минуты, после особенно яростных нападок мачехи, когда все тело ныло от побоев или лицо горело от отпечатка тяжелой ладони, Гизела верила, что ее мама совсем близко, нашептывает утешительные слова, говорит о стойкости и терпении.
И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.
«Ступай! Ступай! Не упусти этот шанс!»
Слова, казалось, звучат в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.
Она положила свой кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза — как у испуганного оленя, лицо — бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.
Как она предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.
Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.
— А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня — так не очень», — говорила мачеха, когда Гизела входила в комнату.
Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.
— Итак, ты вернулась, Гизела, — сказала она, — Давно пора. Где ты была? Я бы хотела знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.
Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:
— Папа… я должна… тебе что-то сообщить.
— Что такое? — спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который только что налил до краев.
— У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.
Сквайр поставил на место свой стакан, но прежде чем он смог заговорить, леди Харриет визгливо закричала:
— О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.
— Нет, я ничего не перепутала, — сказала Гизела. — Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть меня сегодня у себя.
— Это невероятно! — завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. — Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!
— Да, знаю, — медленно произнес сквайр.
— Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.
— Я все правильно передала, — терпеливо настаивала на своем Гизела. — Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.
Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:
— Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?
— Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.
— Ах, вот как! — язвительно заметила леди Харриет. — Значит, ты расхныкалась перед императрицей — если, конечно, ты действительно говорила с ней — о своих аристократических родственниках из Австрии.
— Да, я сказала ей, кто моя мама, — с готовностью ответила Гизела. — Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!
— И поэтому она пригласила тебя на обед, — продолжала язвить леди Харриет. — Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.
Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.
— Полно, Харриет, — сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.
— Нечего меня останавливать, — заявила его жена. — Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогла императрице, а потом втерлась к ней в доверие. Она сообщила нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают — о, нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разнаряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего. Возможно, Гизела, ты сообщила императрице об этом обстоятельстве? Возможно, ты объяснила ей, почему твоя знатная родня никогда не пишет, почему никогда не поинтересуется, жива ли ты?
Мачеха задавала вопросы с такой злобой, вытянув и без того длинное лицо с острым носом, что Гизела отпрянула от нее.
— Харриет! Харриет! — снова предостерег жену сквайр.
— Нечего кричать на меня, Джордж, — огрызнулась она. — Если ты думаешь, я позволю, чтобы этой неряхе все сошло с рук, то ты ошибаешься. Я собираюсь сказать ей всю правду. Сейчас она узнает кое-что о своей драгоценной мамочке, о чем и не подозревала до сих пор.
— Харриет, я запрещаю тебе говорить что бы то ни было, — заявил сквайр.
— Запрещаешь! Ты не можешь мне ничего запретить, — ответила леди Харриет, раскаляясь все больше и больше, пока не впала в полное неистовство, так хорошо известное Гизеле. — Я слишком долго терпела. Мисс Мазгрейв! Как бы не так! Дочь сквайра, его наследница, его единственный ребенок, свет его пьяных очей! Ну вот, она и услышит впервые в жизни правду и, надеюсь, порадуется ей!
— Харриет! Замолчи! То, что ты знаешь, я доверил тебе строго по секрету! — закричал сквайр.
Он попытался подняться со стула, но прежде чем ему удалось сделать это, леди Харриет схватила Гизелу за плечи и принялась изо всех сил тряси ее, как грушу.
— Я слишком долго терпела весь этот бред, — прорычала она. — Послушай правду о себе. Ты всего-навсего внебрачный ребенок иностранки, которая не страдала избытком добродетели. Постарайся запомнить это своим скудным умишком, а потом можешь бежать к императрице, чтобы поведать ей историю твоего происхождения, и погляди тогда, как ей она понравится.
— Это не правда! Это не правда!
Гизела услышала свой истошный вопль; с усилием вырвавшись из рук мачехи, она подбежала к отцу. Ему все-таки удалось встать на ноги. Гизела вцепилась в лацканы его охотничьей куртки и заглянула в полном смятении ему в глаза.
— Это не правда, папа! Скажи, что это не так! Но ответ она поняла еще раньше, чем он раскрыл рот. Прочитала по его лицу, по испуганному и смущенному выражению. И тут же с криком отчаяния рухнула к его ногам, сотрясаясь от бурных рыданий, которые, казалось, разрывали ее на куски. Впервые сквайр вспомнил, что он мужчина, хозяин в доме.
Это было так непохоже на нее — ехать медленно, но ей о многом нужно было подумать, поэтому она намеренно выбрала длинную дорогу, неспешно проезжая через лес, останавливая лошадь над извилистым ручьем, чтобы полюбоваться открывшимся видом, не переставая размышлять о том, что принесет ей грядущий вечер.
Ее охватили противоречивые чувства. Ехать или остаться дома? Это был королевский приказ, императрица ясно дала понять, и ее отцу придется подчиниться требованию. Но что касается ее самой, то дело обстояло иначе. Ее пригласили из милости, хотя какая тут особая милость — быть объектом пристального внимания блестящей свиты императрицы и сознавать при этом, что они посмеиваются про себя, если не в открытую, при виде такой особы, неизвестно как оказавшейся среди них?
Но где-то в глубине души она понимала благодаря дару предвидения, которым обладают все, кто тесно связан с жизнью природы, что это не просто вечернее развлечение, а нечто гораздо более важное и серьезное. Она знала, что находится на распутье, откуда может двинуться вперед или остаться на прежнем месте.
Раздавленная и униженная бранью и побоями мачехи в течение долгих лет, Гизела тем не менее сохранила гордость, которую леди Харриет так и не сумела сломить. Эта гордость, по-детски считала Гизела, появлялась в ней от снов, которые она видела по ночам. Во сне она становилась совершенно другим человеком, непохожим на раболепную служанку, как тень передвигавшуюся по дому, на перепуганную девочку, смиренно сносившую каждодневные побои и проклятия, которые, несмотря на все ее усилия угодить мачехе, становились день ото дня все яростнее и сильнее.
— Ну почему я неспособна сделать хоть что-нибудь как следует? — раньше она часто задавала себе этот вопрос, жалуясь как ребенок. Сейчас она понимала, что, как бы она ни старалась, ей ни за что не умилостивить свою мачеху.
Да! Она оказалась на перепутье, и разве не могли появиться в ее сердце сомнения, какую дорогу выбрать? Она вспомнила добросердечие императрицы и то, как они мило и беззаботно болтали, пока Гизела не узнала, кем является на самом деле красивая незнакомка. Эта встреча словно пробудила в девушке какое-то чувство, которое до сих пор спало. Оно заставило Гизелу повернуться лицом к солнцу и понять, что в конце концов в ее темном мире есть место и красоте, и свету.
— Я поеду! Я должна поехать! — вслух произнесла Гизела. Она сознавала, что, хотя жребий брошен, борьба за то, чтобы ее решение стало реальным, еще впереди.
Вот поэтому она и не торопилась домой, находя различные для себя предлоги. Но наступил момент, когда все отговорки стали бесполезны: вдали появились башенки и фронтон Грейнджа.
Гизела медленно ввела лошадь в конюшню, где ее принял мальчик-слуга. Придерживая амазонку одной рукой, она побрела к дому; теперь, несмотря на то, что внутренне она была настроена очень решительно, ее охватила дрожь. Как ей все объяснить? Где найти слова, чтобы рассказать о происшедшем? До чего смешно, что она так волнуется! И все же покорность, жестокое обращение с тех пор, как умерла ее мать, лишили ее всего, кроме воспоминаний.
Оглядываясь назад на то время, когда была жива ее мать, Гизела представляла себе те годы в золотистых тонах счастья, искрящимися от радости, но все это исчезло в маленькой, покрытой каменной плитой могиле на церковном кладбище.
«Где ты, мама? Почему ты не придешь ко мне?»— с плачем произносила маленькая Гизела каждую ночь, лежа в своей узкой кроватке, несчастный и одинокий ребенок, который боялся смотреть не только в темноту, но и в свое будущее.
Ей казалось, что мама покинула ее навсегда, что не существует никакой загробной жизни, что невозможно восстать из могилы. Но, подрастая, Гизела стала верить, что иногда ее мама рядом с ней. Она не могла объяснить словами свое ощущение, оно ничего не имело общего с материальным осязанием. И все же, в самые горестные минуты, после особенно яростных нападок мачехи, когда все тело ныло от побоев или лицо горело от отпечатка тяжелой ладони, Гизела верила, что ее мама совсем близко, нашептывает утешительные слова, говорит о стойкости и терпении.
И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.
«Ступай! Ступай! Не упусти этот шанс!»
Слова, казалось, звучат в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.
Она положила свой кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза — как у испуганного оленя, лицо — бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.
Как она предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.
Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.
— А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня — так не очень», — говорила мачеха, когда Гизела входила в комнату.
Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.
— Итак, ты вернулась, Гизела, — сказала она, — Давно пора. Где ты была? Я бы хотела знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.
Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:
— Папа… я должна… тебе что-то сообщить.
— Что такое? — спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который только что налил до краев.
— У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.
Сквайр поставил на место свой стакан, но прежде чем он смог заговорить, леди Харриет визгливо закричала:
— О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.
— Нет, я ничего не перепутала, — сказала Гизела. — Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть меня сегодня у себя.
— Это невероятно! — завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. — Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!
— Да, знаю, — медленно произнес сквайр.
— Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.
— Я все правильно передала, — терпеливо настаивала на своем Гизела. — Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.
Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:
— Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?
— Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.
— Ах, вот как! — язвительно заметила леди Харриет. — Значит, ты расхныкалась перед императрицей — если, конечно, ты действительно говорила с ней — о своих аристократических родственниках из Австрии.
— Да, я сказала ей, кто моя мама, — с готовностью ответила Гизела. — Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!
— И поэтому она пригласила тебя на обед, — продолжала язвить леди Харриет. — Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.
Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.
— Полно, Харриет, — сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.
— Нечего меня останавливать, — заявила его жена. — Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогла императрице, а потом втерлась к ней в доверие. Она сообщила нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают — о, нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разнаряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего. Возможно, Гизела, ты сообщила императрице об этом обстоятельстве? Возможно, ты объяснила ей, почему твоя знатная родня никогда не пишет, почему никогда не поинтересуется, жива ли ты?
Мачеха задавала вопросы с такой злобой, вытянув и без того длинное лицо с острым носом, что Гизела отпрянула от нее.
— Харриет! Харриет! — снова предостерег жену сквайр.
— Нечего кричать на меня, Джордж, — огрызнулась она. — Если ты думаешь, я позволю, чтобы этой неряхе все сошло с рук, то ты ошибаешься. Я собираюсь сказать ей всю правду. Сейчас она узнает кое-что о своей драгоценной мамочке, о чем и не подозревала до сих пор.
— Харриет, я запрещаю тебе говорить что бы то ни было, — заявил сквайр.
— Запрещаешь! Ты не можешь мне ничего запретить, — ответила леди Харриет, раскаляясь все больше и больше, пока не впала в полное неистовство, так хорошо известное Гизеле. — Я слишком долго терпела. Мисс Мазгрейв! Как бы не так! Дочь сквайра, его наследница, его единственный ребенок, свет его пьяных очей! Ну вот, она и услышит впервые в жизни правду и, надеюсь, порадуется ей!
— Харриет! Замолчи! То, что ты знаешь, я доверил тебе строго по секрету! — закричал сквайр.
Он попытался подняться со стула, но прежде чем ему удалось сделать это, леди Харриет схватила Гизелу за плечи и принялась изо всех сил тряси ее, как грушу.
— Я слишком долго терпела весь этот бред, — прорычала она. — Послушай правду о себе. Ты всего-навсего внебрачный ребенок иностранки, которая не страдала избытком добродетели. Постарайся запомнить это своим скудным умишком, а потом можешь бежать к императрице, чтобы поведать ей историю твоего происхождения, и погляди тогда, как ей она понравится.
— Это не правда! Это не правда!
Гизела услышала свой истошный вопль; с усилием вырвавшись из рук мачехи, она подбежала к отцу. Ему все-таки удалось встать на ноги. Гизела вцепилась в лацканы его охотничьей куртки и заглянула в полном смятении ему в глаза.
— Это не правда, папа! Скажи, что это не так! Но ответ она поняла еще раньше, чем он раскрыл рот. Прочитала по его лицу, по испуганному и смущенному выражению. И тут же с криком отчаяния рухнула к его ногам, сотрясаясь от бурных рыданий, которые, казалось, разрывали ее на куски. Впервые сквайр вспомнил, что он мужчина, хозяин в доме.