- Только на неделю? - огорчилась Лиза.
   - Ты же знаешь, навигация у нас короткая, - заоправдывалась мама. Летом вообще не дают отпусков. Я и неделю-то еле выпросила.
   Она, прищурившись, смотрела на дочь. Веселость ее исчезла.
   - Что-то случилось? - с тревогой спросила она, и Лиза ткнулась маме в плечо.
   - Ах, мамочка, как мне не везет!
   Они ехали уже в такси.
   - Ничего себе! - возмутилась Анастасия Ивановна. - Учится в МГУ, да еще на таком удивительном факультете, живет в Москве, в шикарном таком общежитии, катается с туристами по всему Союзу, и ей - не везет! Да все мои знакомые умирают от зависти.
   - Я не об этом, - понуро склонила голову Лиза.
   - Ладно, дома поговорим, - решила мать.
   Шофер повернул зеркальце, взглянул незаметно. Если уж этой девушке не везет... Красавица! Но печальна. А мать так и светится радостью. Еще бы: дочка приехала. Но, похоже, не только в дочке дело. Шофер наездил десятки километров, кто только не садился в его машину, каких только разговоров он не наслушался! В людях, кажется, разбирался.
   Дома ждали традиционные сибирские пельмени, и еще мама раздобыла торт из мороженого - в Красноярске они только тогда появились.
   - Он в холодильнике, - гордо сказала она. - Еле достала!
   - Мама, мамочка, я так несчастна!
   И Лиза рассказала все.
   - Господи, - вздохнула мама, - как же в самом деле тебе не везет! Такая большая Москва, столько хороших мальчиков... Ты ж у меня красивая.
   - Не родись красивой, - грустно улыбнулась Лиза.
   Они сидели рядышком на диване, на кухне уже кипела вода. Мама обнимала доченьку свою за плечи.
   - Но ты не только красивая, - возразила она. - Ты у меня еще умница. И еще ты добрая и порядочная.
   - Не родись красивой, - повторила Лиза и добавила: - Не родись умной, доброй, порядочной. А родись счастливой.
   Анастасия Ивановна встала, отошла к окну. Солнце скрылось за тучей, стал накрапывать дождь. Что за напасть такая: как Лизе приехать... Действительно не везет.
   - Ой, там же вода вся выкипит, - спохватилась она. - Пошли бросать пельмени.
   Лиза нехотя встала. На кухне был заботливо накрыт стол, посредине стояла высокая ваза. Мама открыла холодильник, вытащила пельмени, побросала их в воду. Помешивая, стала ждать, когда пельмени всплывут. Лиза смотрела на мать с надеждой, ждала, как маленькая, какого-то слова, помощи, но та, задумчиво улыбаясь, все помешивала осторожно пельмени в широкой кастрюле, будто это было самым для нее главным.
   - А ты по-прежнему встречаешься с тем, из Дивногорска? - по какому-то наитию спросила Лиза. - Забыла, как зовут...
   - Да. - Мать ответила торопливо, чуть виновато. - И я никогда не была так счастлива. Мы любим друг друга. А зовут его Павликом, Павлом.
   Лиза опустила глаза: как-то странно... Павлик... Ему небось лет сто. Да, мама ее сейчас не поймет.
   - Ты только не думай, что я тебя не пойму! - Анастасия Ивановна будто подслушала мысли Лизы. - Я все понимаю, и я бы все отдала, чтобы ты...
   - Все? - улыбнулась Лиза. - Даже своего Павлика?
   - Ну зачем ты так, - покраснела мать. - Я же не виновата...
   - Нет, виновата! - в отчаянии закричала Лиза. - Ты меня воспитала такой... такой... Я ничего не знаю, я не умею себя вести!
   - Да кто тебе всю эту чушь наговорил? - рассердилась Анастасия Ивановна, и светлые ее глаза вспыхнули гневом. - Уж не твой ли художник с его вольными нравами?
   Лиза не успела ответить. Звонок у двери звенел уже на всю квартиру.
   - А вот и Павлик, - радостно сказала мама, быстро сняла фартук и поспешила к дверям.
   - Ну как, встретила? - раздался из прихожей густой бас.
   - Да, конечно!
   Пауза. "Целуются", - поняла Лиза, и ей стало неловко. Зачем мать его пригласила? Уж в этот день могла бы... Вошел высокий, грузный, немолодой мужчина, лет на пять старше матери. Тоже мне - Павлик.
   - Павел Васильевич, - протянул он руку Лизе.
   Лиза неохотно руку пожала.
   Он поставил на стол шампанское. В руках у матери были цветы. Так вот зачем на столе ваза!
   - Где тут штопор? - по-хозяйски спросил Павел Васильевич.
   - Да ты же знаешь! - радостно ответила мать.
   Гость выдвинул средний ящик кухонного стола, достал штопор, подмигнул Лизе, ввинтил его в пробку, предварительно сняв фольгу. Мать следила за каждым его движением. Им было хорошо вдвоем - это же видно сразу! Зачем теперь матери Лиза? Мысль эта была жестока, несправедлива, но мы часто жестоки, когда несчастны.
   А Павлик оказался ничего мужиком, понимающим. Выпил бокал шампанского - "За вас, Лиза!" - откушал пельменей и откланялся: "Вам нужно побыть вдвоем". Мать проводила его до двери, снова задержалась в прихожей, вернулась с красными пятнами на щеках.
   - Ты меня осуждаешь?
   - Нет.
   - Осуждаешь, вижу... Потому что пока не знаешь, что любовь приходит, не спрашивая, и не всегда только в юные годы...
   - Но ведь он женат, - напомнила Лиза.
   - Да, женат, - горестно подтвердила мать. - Что же делать? Чтобы какая-то женщина из-за меня плакала...
   - Рано или поздно заплачет, - жестко сказала Лиза.
   - Почему? - испугалась мать. - Она не знает.
   - Узнает.
   - Как?
   - Рано или поздно все узнается.
   Они словно поменялись местами: горе сделало Лизу мудрой. Анастасия Ивановна смотрела на нее с испугом: откуда эта жестокость?
   - Давай есть торт, - примирительно сказала она. - Смотри, какой он красивый!
   И с ужасом услышала в своем голосе заискивающие нотки.
   Лиза не досидела в Красноярске до осени, а ведь в этом году было чудное лето! Но ей все было не в радость, хотя она вовсю купалась, каталась на пароходе, уступив матери, съездила в Дивногорск. Приходили старые друзья, но казались скучными. Лиза здорово их обогнала - не по интеллекту, а по взгляду на мир. Да, хорошо, что уехала она в свое время в Москву: провинция есть провинция, даже если это такой большущий город, как Красноярск. Школьные ее друзья и спорили на каком-то другом уровне, и общались как дети, и платья носили длинные, а вся Москва уже года три бегала в мини.
   Неожиданно прислал письмо Сашка, и Лиза неожиданно этому письму обрадовалась. Кто-то думает о ней, вспоминает... Только получив письмо, поняла, как же она чудовищно одинока. Мама пропадала в порту - труженик Енисей работал и днем и ночью, и так же, денно и нощно, вкалывал отдел перевозок. Впрочем, Лиза была этому даже рада: часами валялась на диване, и никто не бросал на нее исподтишка испуганных взглядов; если не хотелось, то не шла на пляж, и никто ее не уговаривал. А потом наврала, что должны приехать туристы, и рванула в Москву.
   7
   В "Интуристе" Лизе обрадовались как родной.
   - Прилетела! - ахнула Евгения Федоровна, старшая по африканским группам. - Да тебя нам сам Бог послал! Все в разъездах да в отпусках, и вдруг - нате вам! - Евгения Федоровна взмахнула узким, усыпанным мелкими буковками листком, словно Лиза ей могла не поверить. - Двадцать человек из Египта! А у нас даже с английским сейчас в Москве - никого, я уж не говорю про арабский...
   От радости, что нашелся выход, Евгения Федоровна - грузная, немолодая, пунцовая от своего вечного давления - тарахтела как пулемет.
   Лиза облегченно вздохнула: она дома, и она при деле. Невозможно два месяца валяться на пляже! Отдыхать надо от чего-то и в меру. Тем же вечером она уже встречала группу. Смуглые египтяне живо уселись в автобус, и Лиза сразу стала рассказывать им о Москве.
   Как приятно после долгого перерыва снова говорить по-арабски! Как здорово, что группа в этот раз молодежная. Почти все - ровесники Лизы, и есть девушки. Немного, но есть.
   - Вот программа вашего пребывания. Правда, она на английском, но вы его, наверное, знаете?
   - Да-да, знаем, - дружно закивали туристы.
   - Вот и прекрасно. Что бы вы хотели увидеть еще, сверх программы?
   Лиза всегда спрашивала, хотя никто ей этого не поручал. Но она спрашивала и по возможности желания выполняла. Руководитель группы тут же устроился рядом, подал список своих подопечных.
   - Познакомимся, - белые зубы сверкнули в улыбке. - Меня зовут Мохаммед. Имя, как видите, каноническое. Это Хани, а та красавица -Лейла. Красивое имя, да?
   - Что ж, ей подходит!
   - А вообще все мы - выпускники самых разных вузов, и почти все художники, будущие художники, хотя многие уже выставлялись.
   - Не может быть, - растерялась Лиза.
   - Почему? - не понял, конечно, ее растерянности Мохаммед. Да и как тут понять?
   - Это я так... Не обращайте внимания...
   - Да, художники, - с гордостью повторил Мохаммед. - И потому, если можно, сводите нас в еще какой-нибудь ваш музей, кроме означенных. Туда, где современная живопись. Ну знаете, что-нибудь типа лондонской "Тэйт гэлэри". Есть такое у вас?
   Лиза даже слегка обиделась:
   - Почему же нет? У нас такие выставки устраиваются постоянно. Например, в Манеже. Это в самом центре, недалеко от вашей гостиницы. Туда и пойдем. Я только позвоню и узнаю, как они там работают. Хорошо, что сказали заранее.
   Мохаммед улыбнулся довольный и вернулся на свое место. Утомленные перелетом, укачиваемые автобусом, обдуваемые ветерком, насыщенным запахами августовского подмосковного леса, туристы дремали в мягких креслах с высокими, откидными спинками. Автобус приближался к Москве. Скоро Лиза заговорит снова: "посмотрите направо, посмотрите налево", - а пока можно передохнуть. Она закрыла глаза. Манеж... Может, она увидит там что-нибудь, написанное Лёней?
   - Положись на судьбу, детка, - сказала ей на прощание мама. Наверное, это как-то не по-советски, но я сомневаюсь в том, что человек хозяин своего счастья. Конечно, надо стараться, делать все, что возможно, только все равно: не мы в главном определяем судьбу.
   - А кто? - засмеялась Лиза. - Бог, звезды?
   - И звезды - тоже, - серьезно ответила мама. - Дай я тебя поцелую.
   "Если есть хоть одна его работа, - загадала Лиза, - значит, он серьезный художник". Она понимала, что это неправильно, глупо: попасть на выставку и быть настоящим художником - далеко не одно и то же, тем более у нас, с нашим ангажированным искусством. Но все-таки... Лиза так ясно вспомнила их первую встречу, его затравленный взгляд, обтрепанные брюки, рваные кеды и то, как он спорил с директором, как обрадовался бесплатному грузовику... Теперь уже все по-другому - одежда, ботинки, уверенный взгляд. Возникла и мастерская, и вступил он в какой-то союз - сказал мимоходом, но гордо, Лиза название не запомнила, поняла только, что потому и дали подвал, поэтому Лёня и выставляется, и даже картину купили поэтому. Конечно, она понравилась, но если бы не был он членом этого загадочного союза, то в музей бы ни за что не попал. Странно: везде, для всего нужна "корочка"!
   - Нет, эти я им даже не показываю, - сказал он про свои любимые, странные, похожие на те, что висели тогда в фойе. - Что они понимают? Напугаю до смерти...
   - Кто - они? - поинтересовалась Лиза.
   Лёня нехорошо улыбнулся.
   - Вершители наших судеб. Да ну их на хер!
   Лиза опустила голову и вздохнула. Как он может так при ней говорить? Но Лёня не заметил молчаливого ее протеста.
   - Им нужны пейзажи, - продолжал он раздраженно. - Даже "ню" их смущает. Но хоть "нюшек" своих я сумел отстоять - и на том спасибо!
   Это он так про нее. В ряду прочих... Нет уж, лучше не вспоминать - как она лежит, приподняв колено, и мучается. Хорошо, что картина далеко от Москвы, в Саратове, хорошо, что смело можно идти на выставку.
   - Ну вот вам и Манеж, - показала Лиза на низкое, продолговатое и очень красивое здание.
   - Вы можете отдохнуть, - мягко улыбнулся Лизе Мохаммед. - Мы сами посмотрим, а потом, если захотим узнать что-нибудь о художнике или картине, спросим у вас. Пока же фамилии живописцев ничего нам не скажут.
   Вошли. Огляделись. Лиза, благодарно взглянув на Мохаммеда, уселась на длинную, покрытую красным плюшем скамеечку. Сейчас она отдохнет немного, а потом встанет и поищет работы Лёни. Она посмотрела прямо перед собой и оцепенела от радостного испуга, потому что увидела Лёню, во плоти и крови. И он увидел ее, отлепился от стены, у которой стоял, и двинулся к ней, обходя людей, как препятствия, через весь огромный зал.
   - Лиза...
   Влажной рукой он сжал ей запястье. Синие глаза смотрели изумленно и, пожалуй, робко.
   - Лизонька... Лиза... Моя ты красота! Я тебе звонил, звонил, продолжал он, и Лизе все казалось, что она видит сон, - а потом мне сказали, что ты уехала.
   - Я ездила в Красноярск, к маме, - тихо сказала Лиза.
   - Я так и понял.
   Рядом возникла Лейла. Вот уж красавица так красавица!
   - Там, в углу... Кто художник?
   - Прости, - извинилась Лиза и пошла с Лейлой.
   Почти вся группа стояла у большого, на полстены полотна. Море... Кипит и пенится... Где-то вдали рыбкой ныряет лодка. На небе клубятся грозовые тучи. На Лизин вкус, ничего особенного, вполне стандартно, но арабы были в восторге.
   Лиза прочла фамилию живописца, поискала глазами Лёню. Он стоял на том же месте, где она его покинула, и не спускал с нее глаз.
   - Лёня! - позвала Лиза, и он, поколебавшись, подошел к группе. Покажи нам что-нибудь свое. Он художник, - объяснила она по-арабски.
   Арабы заговорили все разом - у них оказалось столько вопросов! Лиза быстро, почти одновременно с ними, только чуть отставая, переводила. Лёня объяснял охотно и очень толково.
   - Да что там, - махнул он рукой, когда вся группа тоже стала просить показать его работы. - Мое во-он там, в углу, маленький такой этюдик. Лучше я покажу вам то, что понравилось мне, хорошо?
   И он великодушно подвел группу к действительно прекрасному полотну. Но и его этюд оказался очень даже неплох - арабы наперебой хвалили, хотели даже купить, но Лёня сказал, что с выставки не продается.
   - А в мастерской? - не подумав, спросила Лиза.
   - Видишь того мужика в сером костюме? - вместо ответа сказал Лёня.
   Лиза взглянула на высокого, с развернутыми плечами и невыразительным лицом типа.
   - Стоит хоть одному иностранцу перешагнуть порог моей мастерской, невесело улыбнулся Лёня, - и я лишусь всего, что имею. Про "купить" я уж не говорю.
   - Понятно, - кивнула Лиза.
   Похоже, не одна она поняла Лёню, и, хоть перебросились они этими короткими фразами по-русски, арабы, переглянувшись, оставили тему покупки-продажи, но долго еще говорили о свете, тени, полутонах. Мелькали какие-то термины, и Лиза переводила их описательно, спорили о каких-то современных художниках, которых знал Лёня, а Лиза не знала.
   - Нам пора, - спохватилась она, взглянув на часики-"крабы". - Мы ведь едем в Ленин-град, "Красной стрелой", а еще не ужинали, не собирались.
   То же сказала Мохаммеду, по-арабски.
   - Здорово ты говоришь, - уважительно заметил Лёня. - И так легко, не задумываясь. Или это только видимость?
   - Нет, не видимость, - ответила Лиза. - Мне и вправду легко.
   - Когда вернешься?
   - Через три дня.
   - А когда освободишься совсем?
   - Через неделю. У нас еще Киев.
   - Я позвоню, можно?
   Он спросил как-то очень несмело. А у нее внутри все пело от счастья.
   - Что ж, позвони.
   Лиза постаралась сказать это по возможности равнодушно. Получилось ли у нее? Кто знает. Во всяком случае, в автобусе Мохаммед спросил:
   - Он ваш друг? - И, подумав, добавил: - Ваш милый друг?
   - Он вообще очень милый, - отшутилась Лиза.
   - У нас говорят: "Ненависть скрывай, а любовь - не стоит, все равно не получится", - не унимался Мохаммед. - Зачем таиться?
   - Значит так, - встала Лиза, взяв микрофон. - Через полчаса встречаемся в холле, идем в ресторан. В одиннадцать - на вокзал. Проверьте, ничего ли вы в номерах не забыли: мы вернемся уже в другую гостиницу.
   - И еще говорят: "Лучшее сокровище - любовь сердца", - дождавшись паузы, тихонько сказал Мохаммед.
   Вот привязался! И сидит, как старший в группе, рядом, и вообще рядом все время. Лиза отметила это с внезапной тревогой, вздохнула: вечно кто-то за ней ухаживает, и надо проявить такт, чтоб не обидеть, чтобы у туриста не испортилось настроение, и одновременно нужно сразу поставить на место тайного воздыхателя.
   - Он мой жених, - соврала Лиза. - Там, в Манеже, мы договаривались о встрече.
   - Повезло вашему жениху, - обиженно вздохнул Мохаммед, и черные его глаза стали печальными.
   "Ничего, переживет!" - весело подумала Лиза. Да, мама права: надо предоставить судьбе течение жизни, и тогда очередные туристы окажутся вдруг художниками и захотят пойти в Манеж, на выставку; а в Манеже окажется Лёня, и выяснится, что он звонил и рад встрече, и позвонит еще; и он услышит, как лихо она говорит по-арабски и как без всякого напряжения понимают ее туристы. И главное не в том, что он сказал ей об этом: она видела его изумленный, даже восхищенный взгляд. А то - нашел натурщицу! Надо будет еще "Иностранку" ему показать.
   Лиза, как всегда, купалась в своем арабском, наслаждалась Ленинградом - его мостами, дворцами и памятниками, Невой и каналами, таинственно поблескивающими в отлетающих белых ночах.
   - А вот и сфинкс, - показала она, предвкушая общий восторг, на лежащего, вытянув лапы, сфинкса.
   Но как раз сфинкс особого впечатления не произвел.
   - А то мы сфинксов не видели, - проворчал Мохаммед.
   Он после встречи в Манеже стал довольно ворчливым, всем недовольным. Лиза за сфинкса немного обиделась, но Мохаммеда тут же простила: уж очень хорошо было на душе, и великолепен, как всегда, Ленинград, и приветливы понимающие его красоту уже много поездившие туристы.
   Им и Киев ужасно понравился, особенно церкви, холмы, его буйная зелень и масса цветов.
   - Что значит юг! - сказала Лейла, и Лиза охотно с ней согласилась
   Да, на юге вся жизнь другая - шумная, радо-стная, чуть суматошная. Короче - другая! Киевляне даже торопятся, в отличие от москвичей, весело. Лиза целыми вечерами бродила со своими туристами по жарким улицам, слушала мелодичный перезвон курантов - и все сквозь призму ласковых синих глаз, худых рук, обещания встречи.
   И он позвонил в тот же вечер, когда, проводив группу, нагруженная сувенирами - косынками, значками, духами, даже сумку из мягкой кожи с ликом божественной Нефертити ей подарили, - Лиза вернулась к себе, на Ленинские горы.
   - Лизонька, можно к тебе?
   Голос звучал совсем близко.
   - Ко мне? - растерялась Лиза. - Поздно... И у нас же тут пропуска... Пропускная система...
   - Это все мелочи... Можно?
   - А ты где?
   - Рядом. Звоню через каждые пятнадцать минут, все двушки уже прозвонил. С семи вечера.
   С семи? А сейчас уже девять! Ур-р-ра!
   - Давай приходи.
   Лиза сразу обрела в себе уверенность. Бросилась было наводить порядок, но вовремя вспомнила мудрый завет Иры: начинать всегда нужно с себя, с косметики. Останется время - тогда уже мой полы, если хочешь.
   Она живо подкрасилась, сменила привычные брюки на широкую, как у Лолиты Торрес, юбку, встала на каблучки, взыскательно оглядела себя в зеркале. Тут как раз он и стукнул три раза в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл, возник на пороге - нарядный, в светло-голубом, под цвет глаз, костюме, с букетом цветов и большим тортом. Аккуратно поставил на стол торт, с шутливым поклоном, словно немного стесняясь, подал Лизе букет.
   - Погоди, тут еще есть вино, - сказал он. - В портфеле.
   Лёня достал вино, бросил портфель на кушетку, обнял Лизу и, не выпуская ее из объятий, сразу сказал то единственное, что и нужно было сказать. Обычно мужчины не склонны объяснять свои поступки, но он был художником, и женщин, судя по многим деталям, понимал.
   - Ты прости меня, дурака, - с обескураживающей откровенностью начал он. - Нет, нет, не вырывайся: мне легче так говорить. Там, в мастерской, в тот раз было все как в тумане. Пашка - маленький, с трубкой - подмешал что-то в вино, все казалось возможным и правильным. И ты сам казался себе великаном, всесильным, талантом. И вроде бы все остальное - так, ерунда, мелочь.
   - И я? - пробормотала Лиза. Слезы выступили у нее на глазах.
   - Все, - не стал хитрить Лёня, отодвинул от себя Лизу, осторожно промокнул тонкими длинными пальцами ее слезы. - Утром было мучительно, непонятно, смутно, и я все старался вспомнить: как же получилось, что ты ушла?
   - А Маша? - хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.
   - Что Маша? - досадливо сморщился Лёня.
   - Нет, ты скажи, - не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа. - Она ушла?
   - Нет, не ушла, - с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: - Но в этот раз она была с Пашкой.
   "В этот раз..." Как больно.
   - Лизонька, дорогая. - Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.
   - Подожди, - остановила его Лиза. - У меня есть фужеры.
   Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.
   - Значит, "в этот раз", - не удержалась она.
   - Лизонька, у мужчин все иначе, - неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.
   - Но я не мужчина. - Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе. - Для меня твои Маши значение очень даже имеют.
   - А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, - неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня - нашел выход из положения! - и у Лизы ёкнуло сердце.
   - Так вот сразу жениться? - хмыкнула она. - Сколько же мы знаем друг друга?
   Лёня беспечно махнул рукой.
   - Да какое это имеет значение? Женитьба - все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...
   Лиза и без него знала все эти сентенции.
   - За нас! - Лёня поднял фужер с золотистым вином. - За тебя и меня. Идет?
   - Идет! - улыбнулась Лиза.
   Чокнулись, выпили.
   - Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, - внезапно забеспокоился Леня. - Я вовсе не пьяница.
   - Знаю, - успокоила его Лиза.
   - А Пашке я тогда выдал по первое число!
   - Правда?
   Лиза только подавала реплики, говорил - оживленно и горячо - Лёня. Он пьянел на глазах, подливая и подливая себе в фужер. Лизин оставался почти не тронутым, но Лёня, похоже, этого не замечал.
   - Иди ко мне! - Он властно протянул к ней руки. - Что за платочек у тебя на шее?
   - Арабы подарили. Вообще-то мы обязаны подарки сдавать, но не платочки же?
   - А что? - развязывая платочек, целуя Лизину шею, машинально, просто так спросил Лёня.
   - Ну там, хрустальную вазу, - задыхаясь от желания, прошептала Лиза.
   Но Лёня ответа на свой вопрос уже не слышал.
   - Какая беленькая, - шептал он, - какая душистая у тебя шея. И такая стройная, без единой морщинки... Оставишь бедного пилигрима на ночь?
   - Оставлю.
   Какие чуткие у него пальцы, и эти пальцы гладят и гладят Лизины волосы. Лиза коснулась его груди - рубашка была расстегнута. Какая гладкая у него кожа, какой он ей близкий, родной, как обнимает, ласкает ее...
   - Погоди, я сейчас постелю.
   Он погасил верхний свет.
   - Как я соскучился! Если б ты знала...
   Потом они лежали и разговаривали - как очень близкие, родные люди.
   - Понимаешь, - говорила Лиза, - после тебя осталось незанятое пространство, и никто не мог заполнить его...
   - Понимаю. - Лёня крепче обнял ее. - А у меня опять мама больна, неожиданно сказал он, и Лиза замерла с ним рядом: впервые он говорил о своей жизни вне живописи. - Она славная, - продолжал Лёня, перебирая Лизины волосы, - тебе понравится. Но вообще мы можем жить в мастерской. - И, подумав, добавил: - Если хочешь...
   - Хочу.
   Лизе было немного страшно: так все это, значит, всерьез? Но ведь они и вправду невозможно мало знают друг друга!
   Она легла на живот, приподнялась на локтях, заглянула Лёне в лицо.
   - Милый мой, дорогой! - Она говорила осторожно, подбирая слова. - Мы ведь не будем спешить, правда? Это так серьезно, что мне даже страшно.
   Он лежал утомленный отбушевавшей только что страстью, благодарный за все этой упоительной женщине. И такая она необычная, с этим своим арабским, и такое вокруг нее окружение... Он вдруг их увидел, словно они были здесь, в этой комнате: смуглые лица, гладко зачесанные волосы, а в центре зеленые распахнутые глаза, тоненькая фигурка... У Лёни даже засосало под ложечкой - так захотелось немедленно встать и сделать ну хоть набросок. А еще лучше - оказаться у себя в мастерской и встать за мольберт. Жаль, поздно уже, да и напросился, дурак, на ночь. Тело заныло от нетерпения. Сопротивляться не было сил.
   - У тебя есть бумага? - неожиданно спросил он.
   - Какая? - удивилась Лиза.
   - Любая, любая! - закричал Лёня. - Но лучше - потолще.
   - Кажется, есть.
   Она поняла. Встала, ничего на себя не накинув, поискала в ящиках, наклоняясь то к одному, то к другому. Лёня жадно впитывал в себя контуры ее тела.
   - Вот.
   Лиза протянула несколько тонких листков.
   - Ага, ага, - обрадовался Лёня. - Ты пока полежи, ладно?
   На всякий случай - чтоб не обиделась - он снова поцеловал Лизу, но женщину не обманешь: она чувствовала, что мысли его далеко. Лежа на боку, молча смотрела, как он натянул брюки, накинул, не застегивая, рубаху, вытащил из кармана уже знакомый ей карандаш - с ним он, как видно, не расставался - и уселся за стол.
   "Может, и мне так? - подумала Лиза. - Извлечь из недр стола роман Джебрана - она только что на него натолкнулась, - разложить на столе чистые листы, а рядом толковый словарь и словарь арабских синонимов - ценность немыслимая, переданная из Каира Ларисой Кучберия, однокурсницей, - да и начать творить?" Но место за столом было занято, а два творца на маленьком таком пространстве - это уже, как сказала бы Аля, - перебор.
   - Сейчас, сейчас, - бормотал Лёня, нанося штрих за штрихом - резко, размашисто, дерзко.
   Когда Лёня принес листки и Лиза взяла их в руки, она прямо ахнула. Да, он, конечно, талантлив. Ни арабов, ни ее самой не было на листочках, и все-таки они там присутствовали. Огненный взгляд Мохаммеда, изгиб талии Лизы, развевающийся балахон Лейлы - каким бы он был художником, если б не заметил обольстительной прелести этой девушки! - кусок колонны, парящая в воздухе ваза... А над всем этим - где-то там, в небесах, - витает нечто божественное, объединяя детали в единое целое, являясь их доминантой.