- А если пешком? - попробовала сопротивляться судьбе Ира.
- Бог с вами, - замахал руками дядечка. - Тут целых шесть, нет, семь остановок!
Пришлось влезть в переполненный душный троллейбус, и он тащился, тащился, останавливаясь на каждом углу, терпеливо ожидая, пока влезут очередные бабы с корзинами. Праздничное, курортное настроение таяло.
- Вот скажи, - прозревая, задумчиво сказала Лиза, - мы ведь умнее Насти, верно? А почему...
- А потому что она хитрее, - сразу поняла Ира подружку и, подумав, добавила: - И потом, у нее огромный опыт...
Да уж, опыта проводнице было не занимать. Но зато какое море открылось наконец перед Ирой и Лизой! Пронзительно-синее, сверкающее на солнце и гладкое как стекло. На рейде белой птицей застыл элегантный трехпалубник. Пляж, усеянный голыми коричневыми телами - трусики-лифчики не в счет, тянулся, казалось, вдоль всего города, на набережной, под веселыми разноцветными зонтиками, торговали пирожками, водой, мороженым.
- Сначала купаться, - перехватила Лизин взгляд ответственная за финансы Ира. - Все остальное - потом.
Какое несказанное блаженство это дивное море! Придумала же природа... Струится вокруг тела теплая ласковая вода, и ты выходишь на берег уже другим - подсоленным, обветренным, подтянутым, даже как будто бы загоревшим. Самую малость, но - загоревшим.
Чуть задыхаясь, стянув с влажных волос шапочки, вытащив из сумок косынки и накинув их на головы, девочки бросились ничком на песок. Но насладиться покоем, а может, даже и задремать не успели.
- Гляди-ка: белые женщины в Сочи! - произнес кто-то над ними.
Двое коричневых пареньков в огромных соломенных шляпах, шлепках-"вьетнамках", ну и естественно, в плавках смотрели на девочек весело и приветливо. Потом присели перед Ирой и Лизой на корточки, снова надели темные очки, снятые для приветствия, и начали, как тогда говорили, "кадриться".
- Позвольте представиться, - заговорил тот, что повыше, - меня зовут Борисом, а он - Артем.
- Мы только сегодня приехали, - сочла нужным сообщить Ира.
- Видим! - засмеялся Борис.
- Еще как заметно! - подтвердил Артем и снова снял очки.
Серые насмешливые глаза, не отрываясь, смотрели на Лизу. Почти инстинктивно Лиза стянула с головы косынку - пепельные волосы рассыпались по плечам - и тоже сняла очки.
- Ух ты! - ахнул Артем.
- Что такое? - кокетливо склонила голову набок Лиза.
- Вы, случайно, не из семейства русалок?
Начался обычный пляжный треп. Лиза приподняла стройную ножку.
- Разве у меня вместо ног хвост?
- Хвост - ерунда! - махнул рукой Артем. - "Русалочку", надеюсь, читали? Взяла да и вы-просила у ведьмы для себя ножки.
- Так ведь не даром! - вступила в разговор Ира. - А Лиза разве, как та русалка, немая?
Все четверо уже сидели кружком и состязались в остроумии.
- Значит, ведьма досталась добрая, - решил Артем. - И ножки дала, и оставила голос. А уж глаза... Вам, девушка, говорили, что глаза у вас русалочьи?
- И не раз, - не стала скромничать Лиза.
- А что они вдвое больше, чем положено человеку? - не отставал Артем.
Пришлось Лизе признать, что этого - нет, не говорил никто.
- Значит, я первый? - возликовал Артем.
- Он у нас самый на курсе галантный, - подмигнул Ире Борис.
- Где - у вас? - тут же спросила Ира.
- В МАИ.
- В МАИ... - уважительно протянула собеседница.
В те годы студенты технических вузов были в большом почете - в основном потому, что сдавали немыслимые какие-то предметы и чертили сложные, на многих листах, чертежи.
- А вы кто? - поинтересовался в ответ Борис.
- А, так, - махнула рукой Ира. - Жалкие гуманитарии.
И небрежно изобразила на песке известный всем китаистам иероглиф "любовь".
- Господи, - изумленно протянул Борис. - Чтой-то, а?
- Иероглиф, - легко бросила в ответ Ира, будто каждый мог изобразить это немыслимо сложное переплетение точек и черточек.
Она нарочно встала, чтобы этот самый Борис смог по достоинству оценить ее длинные ноги, тонкую талию и плоский живот - лучшее, чем она обладала. Ну он, конечно, тут же и оценил. "А подставочки-то хороши!" - мысленно восхитился он, и судьба Иры на предстоящие две недели была решена.
С Лизой же получилось вот что. Лишь только Артем стал к ней кадриться, она немедленно вспомнила Жана. И не просто вспомнила. Такая тоска вдруг ее обуяла, что померкло солнце и потемнело море. Почему не слышит она это прекрасное слово "шерри"? Почему не чувствует тонкие пальцы на своем теле, не ощущает особенный запах его волос - запах осеннего пала, который сводит ее с ума?
- Пошли поплаваем? - почувствовал что-то Артем и протянул Лизе сильную руку, помогая встать.
Она встала, и он так и не выпустил ее руки до самой воды. Ах, если бы это была рука Жана! Лиза сердито тряхнула волосами, натянула на голову плотную шапочку. Что за глупости, она же сама... Ну и что - сама? А он должен был... Что же такое он должен был сделать, чтобы ее удержать?
Ира сияла как блин на масленице: Борис ей ужасно нравился. И плавал он, как и она, здорово. Они заплыли вдвоем черт знает куда и там наболтались вволю, покачиваясь на волнах.
- И вы на самом деле знаете этот невероятный язык? - с восхищением спросил Борис.
- Учу, - скромно поправила его Ира. - Поплыли к берегу?
- Что ж, поплыли.
Саженками, стремительно, на боку, она показывала ему класс. Вот так гуманитарка! Да у них в МАИ ни одна девчонка за ней не угонится!
- Здорово! - бросились они на песок.
Усталая Ира закрыла глаза.
- Вы ведь тут первый день. Сгорите! - предупредил Борис и, вроде как беспокоясь, положил руку на ее мокрую спину.
- Пошли в тень, - встала Ира.
- А где наши?
- А вон они, под тем зонтиком.
Лиза с Артемом сидели на набережной, болтая ногами, и поедали пончики, которые жарили тут же, в кипящем масле. Лиза уже накинула на себя свой голубой с зеленым сарафанчик - слишком откровенно пожирал ее глазами Артем, - а он натянул плотные белые шорты - не из приличия, а для понту: таких не было ни у кого, во всяком случае здесь, в Союзе. Выпросил у Иштвана, венгра, отдал чуть ли не всю стипуху. Но шортики того стоили!
- Эй, займите нам стулья! - крикнул Борис, сложив руки лодочкой, и Артем услышал и бросил свою и Лизину сумки на два только что освободившихся стула за их белым столиком.
Как сияла Ира! Как развлекал ее белокурый, высокий, прямо-таки баскетбольного роста Борис! Вот они встали и снова пошли за пончиками тонкие, стройные, и как-то сразу видно, что пара. Артем тоже старался вовсю: травил анекдоты, смешил Лизу, о чем-то все ее спрашивал: и откуда она, и как это можно - учить арабский? Разве его когда-нибудь выучишь? Да ни в жизнь!
- Если только поехать, например, в Египет, - рассуждал он.
- А нас посылают, - похвасталась Лиза. - На пятом курсе.
- Да-а-а? - изумился Артем.
Он даже вспотел, не от жары, а от страшного напряжения. Ведь это так трудно - быть мужчиной! Девчонкам-то что: сиди себе да слушай. Ну, улыбайся. А тут - надо немедленно, быстро понравиться, вызвать к себе интерес, никому не отдать... А она как-то странно рассеянна, о чем-то все думает, слушает и не слушает. "У нее кто-то есть, - вдруг понял Артем. - Ну и что? - тут же возразил он себе. - У меня тоже есть, только теперь это не важно".
И он снова бросился в бой. Они только приехали, лихорадочно соображал он, надо успеть, отбить, завоевать...
- Ну вот и пончики!
3
Так прошел их первый день в Сочи: накупались, наболтались, нафлиртовались.
Вечером, ошалевшие от солнца и моря, сопровождаемые галантными кавалерами, еле волоча от усталости ноги, вошли они в зеленый тенистый садик.
- Значит, до завтра. - Ира протянула мальчикам руку. - Там же, да?
- Ага, - согласно кивнули мальчики.
- Пока, - попрощалась с ними и Лиза.
Коренастая, плотная Настя, стоя ко всем широкой спиной, развешивала на длинной веревке разноцветные, колоссальных размеров панталоны и лифчики, но, как оказалось, усекла все, что за спиной происходило. Не успели девочки рухнуть в приятном изнеможении на кровати, дабы перевести дух, возникла, подпершись, в дверях.
- Я же сказала: "Никаких кавалеров!"
- Но они просто нас проводили, - пискнула Ира.
- Они даже в комнату не вошли, - села на кровати Лиза.
- Еще б не хватало! - возмутилась хозяйка и ушла, гневно хлопнув хиленькой дверью.
Ира встала и, сделав три шага по скрипнувшим половицам, села на кровать рядом с Лизой.
- Борька сказал, зря мы сразу отдали деньги... Борька сказал, у них отдельный домик и близко от моря, а платят меньше нас.
- Да что теперь говорить, - виновато пробормотала Лиза. Ведь это ей втолковывал прописные истины примирившийся с существованием Жана полковник: не отдавать деньги сразу, не снимать первую попавшуюся халупу. - Ладно, пошли умываться... А приемник куда-то делся...
- Куда-то! - фыркнула Ира. - Да его Настин сын уволок. А, плевать... Лучше почитаем в постели.
Они не знали еще, какой их ожидает сюрприз! Вошла, не глядя на глупых девчонок, Настя и хмуро и сноровисто принялась стелить себе на диване.
- Ночку посплю - и в рейс, - сочла нужным сообщить она. - Потом две ночи меня не будет, - добавила в утешение.
Она завалилась на диван - жалобно скрипнули старенькие пружины - и захрапела во всю мощь своих здоровых, несмотря на угольную пыль, среди которой прожила всю жизнь, легких. Лиза с Ирой, стараясь не обращать внимания на чудовищный храп, читали каждая свое, потом честно пытались заснуть. Тщетно! Храп сотрясал маленький домик, гудели, грохотали совсем рядом составы, металлический голос объявлял нечто невнятное. Обе с завистью подумали о мрачном хозяйском сыне: отчалил на все лето в сарай, прихватив приемник, и слушает небось музыку или спит крепким сном. А к паровозам он, наверное, привык.
- Лиза, Лиз, - шепотом окликнула подругу Ира. - Давай пощекочем ей пятки? Говорят, помогает.
Лиза прыснула со смеху, протянула руку и осторожно пощекотала толстые ноги в носках. Хозяйка шумно выдохнула воздух сквозь сложенные уточкой губы, сладко причмокнула и повернулась на бок. Храп превратился в легкое, вполне терпимое посвистывание.
- Давай скорее уснем, пока она снова не улеглась на спину, заторопилась Ира и погасила свет.
Наплававшись, надышавшись морским воздухом, нагулявшись и подзагорев, обе мгновенно заснули. Сквозь сон, время от времени, слышали храп хозяйки. Лиза, почти и не просыпаясь, протягивала руку, щекотала хозяйские пятки, та поворачивалась на бок - угрожающе скрипели пружины, - храп смолкал, Ира с Лизой проваливались в глубокий сон... И так раз пять за ночь.
Утром им все это уже казалось смешным, хотя хозяйка смотрела на них зверем: что-то, значит, во сне чувствовала, какое-то неудобство. Но девочки ее уже не боялись. "На войне - как на войне!" К тому же она уезжала. Целых два дня они будут одни! Это надо отметить.
- Сходим на базар, купим чего-нибудь, да?
- Ага, сходим!
Они надели сарафанчики, взяли сумки, сбегали на базар, купили фруктов, овощей. Цены, правда, кусались: ненамного были ниже московских.
- Сделаем салат, да?
- Сделаем!
Кухонька, обвитая виноградом, отскобленный ножом деревянный столик, чашки, ложки, тарелки - какие-то курортные правила соблюдала даже грубая Настя - привели девчонок в восторг. Мигом сделали салат, своровав немножко хозяйской соли и луковицу, наелись досыта, напились чаю и уже привычно поехали к морю.
- Ира, Лиза!
Борис, вытянувшись во весь свой баскетбольный рост, призывно махал полотенцем.
- Идите сюда! Мы вам заняли лежаки!
Встал и Артем - в новых голубых плавках и голубой же кепочке. Накануне перетряс все нехитрое свое имущество: надо понравиться Лизе, перебить того, другого, ему неизвестного. Борис насмешливо наблюдал за его стараниями.
- Чем меньше женщину мы любим... - басом пропел он. - Никуда твоя Лиза не денется!
Артем отмолчался.
Сейчас он смотрел на нее не отрываясь - как она идет по пляжу, ловко обходя лежащих, помахивая матерчатой сумкой на длинном ремне, в голубом сарафанчике и коротеньком фигаро, - и у него замирало сердце. "Это тебе за то, что смеялся над Вовкой", - подумал он. Вовка весной смертельно влюбился, а он, дурак, над ним потешался. Так вот, значит, как это бывает... Артем, как слепой, двинулся к Лизе.
- Что так поздно? - хриплым от волнения голосом спросил он.
- А мы бегали на базар, - весело сообщила Лиза. - Кормиться же чем-то надо?
- И мы там были, в семь утра. Здесь базары ранние.
- Да в семь-то мы еще спали, - звонко расхохоталась Лиза. - У нас хозяйка...
Перебивая друг друга, поведали о знаменитой Насте. Скоро смеялись уже вчетвером.
- Ну вы и влипли! - хохотал Борис. - А может, ее придушить?
Артем все смотрел и смотрел на Лизу - на ее огромные зеленые глаза, легкие пушистые волосы - и старался не смотреть на грудь, потому что просто подыхал от волнения.
Потом они плавали, загорали и снова кормились пончиками, потом обедали в кафе - девочки торопливо заплатили за себя сами, - потом гуляли по набережной.
- А где здесь почта? - спросила Лиза. - Где - до востребования?
- Да вот она, - кивнул в сторону белого здания Борис.
- Посидите на лавочке, я сейчас.
Помахивая сумочкой, оставив друзей в тенечке, Лиза сбегала на почту. Ничего... "А обещал писать каждый день", - расстроилась она. Обиженная и печальная, подошла она к лавочке, встретила вопросительный взгляд Иры, отрицательно покачала головой. С чуткостью влюбленного Артем мгновенно уловил этот их перегляд и обрадовался: кто-то там ей не пишет. "Не пиши, не пиши, не надо, - заклинал он того, другого, неведомого. - Оставь ее мне..."
Здорово было без Насти! Купили вина и фруктов и сидели вчетвером на террасе, укрытые вьющимся вокруг виноградом. Пили вино - терпкое, молодое, - ели желтые огромные груши, лакомились персиками. И болтали, болтали - о себе, своих институтах, друзьях и подругах... Несколько раз заходил сын хозяйки - что-то искал, вы-двигая ящики, хмуро молчал, повернувшись спиной к компании.
- Выпьешь с нами? - добродушно предложил Борис.
Не повернувшись, не сказав ни слова, парень отрицательно покачал головой. И больше уже, слава Богу, не приходил.
- Серьезный кадр, - уважительно сказал Борис. - Как кличут?
- А он не представился.
Оглушительный грохот, прогремевший прямо над головой, заглушил слова Лизы. В одно мгновение, как это бывает только на юге, клубящиеся грозовые тучи затмили яркое солнце, только что безмятежно сиявшее на чистом, без единого облачка небе. Засверкали зигзагами голубые молнии, снова загрохотал гром, и через минуту хлынул проливной дождь. Никакой виноград не мог спасти от него террасу.
- Бежим! - скомандовала Ира.
Захватив бутылку, стаканы, фрукты, спрятались в домике. За окном буйствовала стихия. Деревья клонились к земле, прилипали к стеклу сброшенные шквалом листья. Домик казался крошечным островком в высокой, несущейся к одной ей ведомой цели воде. Бурные ручьи, увлекая за собой глину и мелкие камешки, огибали домик справа и слева, пенились сзади и спереди. Высокое крыльцо стойко сдерживало натиск грозы.
Стемнело. По-прежнему шумел за окнами дождь. Ребята переглянулись: давно пора уходить. Вино выпито, фрукты съедены, беседа все чаще прерывается долгими паузами. А как уютно сидеть здесь, в полумраке - лишь два бра освещают комнатку, - сидеть и смотреть на прелестные лица...
- Ну мы пойдем, - решился наконец Артем.
- Подождем немного, - попробовал удержать друга Борис. - Дождь вот-вот кончится.
Но Ира с Лизой уже тоже встали.
- До завтра.
- До завтра. А у нас есть целлофан. Для вас. Вместо зонта.
Пригнувшись, растянув над головами целлофановое полотнище, Артем с Борисом нырнули в дождь и мрак.
- Хорошо посидели, - устало потянулась Ира. - Уберем со стола - и спать!
- Да чего там убирать? - лениво возразила Лиза. - Выбросим бутылку, и все дела.
Так и сделали. Выбросили бутылку, сбегали под большим, общим зонтом в дощатый домик, облачились в длинные, купленные специально к курорту ночные рубахи, почитали немного, чуть-чуть, чтобы ощутить острее, что они в тепле и уюте, разом погасили бра и тут же уснули под шум дождя, стук капель о крышу, под все те знакомые с детства звуки, которые с незапамятных времен вызывали те же чувства у всех людей на земле, если только люди спали под крышей, а не в джунглях и не в открытом море их настигала стихия.
А в Москве метался, получив все возможные разрешения на выезд - и даже билет! - несчастный, вконец запутавшийся в решениях и поступках Жан.
4
"Приезжай, я улетаю восьмого..." "Улетаю восьмого, жду, люблю, целую..." "Пришли твой адрес, прилечу попрощаться, улетаю восьмого".
Девушка на телеграфе чуть улыбнулась, принимая третью за день телеграмму.
Как пьяный, больной, шел от телеграфа Жан, глядя себе под ноги, не замечая ни нарядной улицы Горького, ни хорошеньких девушек, идущих навстречу, - не видя ничего, кроме Лизы, которая была так далеко и как будто рядом: ее зеленые русалочьи глаза, манящий рот - губы, как у негритянок, большие и сладострастные, - легкие пушистые волосы...
Надо было поехать, вдруг понял Жан. Купить билет на этот же поезд, только в другой вагон... А может, ему бы не продали? Как негру, как ино-странцу... Так попросил бы Сашку Башкирова, друга своего, из того маленького закарпатского города, название которого все никак не запомнит впрочем, теперь и это не важно. Сашка бы все сделал для Жана: русские дружить умеют!
Жан остановился посреди тротуара, его толкнули справа, толкнули слева, и он понял, что всем мешает - люди огибали его, как волны огибают рифы. Он отошел в сторону, прислонился плечом к театру Ермоловой - Лиза водила его сюда, объясняя шепотом суть пьесы, когда он что-то не понимал, - и закрыл глаза. Милый голосок пропел что-то совсем рядом, милый голосок о чем-то его спросил. Жан с трудом разлепил уставшие от бессонных ночей веки. Ярко накрашенная, очень хорошенькая блондинка в сиреневой кофточке и короткой юбке, открывавшей чуть не до бедер длинные стройные ноги, улыбалась ему, покачиваясь на тоненьких каблучках, помахивая большой белой сумкой на длинном ремне.
- Что случилось? - устало спросил Жан. - Я чем-то могу вам помочь?
Серебряные колокольчики смеха зазвучали в ответ. Жан с трудом понял в общем-то совсем несложную фразу.
- Это у вас что-то случилось. - Жемчужные зубки блеснули между полуоткрытых розовых губ. - Это я могу вам помочь.
Почему она повторяет его слова? Что это значит? Нет, что ни говори, русский язык на самом деле труден. Но и это тоже не важно. Там, в Париже, он забудет его.
- Спасибо. Не надо.
Отлепившись от стены старинного здания, Жан поплелся дальше, к Кремлю, к площади их революции, к сто одиннадцатому автобусу, который отвезет его на Ленгоры - туда, где он был так счастлив с Лизой, а теперь - так несчастен. Откуда это знала мама? Он вдруг увидел ее, вспомнил ее слова.
- Маленький мой, - говорила мама, привстав на цыпочки, чтобы повязать, как только она умела, сыну галстук, - там, в Москве, всегда помни, что у тебя есть мы, что мы тебя ждем и любим. Если что-то случится, бросай все и приезжай, обещаешь?
- Что может случиться? - недоумевал Жан.
- Все, - качала головой низенькая, толстенькая, как пампушечка, негритянка. Кончики белого платка, покрывавшего ее густые волосы, торчали надо лбом, как рожки. - Все, что угодно, дитя мое.
- Ну например? - подначивал ее развеселившийся Жан.
- Несчастная любовь, - подумав, сказала мама. Черные глаза подозрительно заблестели.
Странно было слышать от нее слово "любовь".
- Несчастная любовь? - расхохотался Жан. - Взгляни на меня, ма! Разве я похож на несчастного влюбленного?
- Сейчас - нет, - признала мама, думая о чем-то своем.
Она что-то знала? Предчувствовала? У нее что-то такое было? Спросить не посмел: мама есть мама, представить ее любящей и страдающей женщиной никто из ее детей не мог.
Сашка Башкиров встретил Жана, как всегда, шумно и энергично.
- Партию в шахматы? - с ходу предложил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола коробку.
Маленькие голубые глаза Саши весело блестели, высокий лоб завершала лихо торчавшая вверх шевелюра. Он был подвижен, как ртуть, его интересовало все на свете, он всех безотчетно любил, всегда готов был отдать свою зубную пасту, крем для бритья, хлеб, молоко - да все, что на этот момент у него имелось, - и все на журфаке и в общежитии тоже любили его.
"Что с ним такое?" - мимоходом удивился он, глянув на Жана, бросил коробку на стол и выдвинул еще идею:
- Сбегаем в Лужники? Там, говорят, пожар - на пол-Москвы. Поглядим, а?
- Какие шахматы? Какой пожар? - вяло ответил вопросами на вопросы Жан. - Как у тебя все просто... Через три дня я уезжаю.
- Куда? - вытаращил глаза Сашка.
- Домой. В Париж.
- Вот те на! - удивился Саша. - А факультет?
- А то у нас нет факультетов!
- Ну ты даешь!
Даже Сашка не смог подыскать слова, чтобы выразить свое изумление.
- Париж... - задумчиво протянул он и замурлыкал всем известную тогда песенку Ива Монтана. - Если б ты мог пригласить меня к себе в гости, я бы, кажется, отдал все... А вообще-то все мечтают увидеть Париж.
- Не все, - пришлось признать Жану. - Есть девушка, которой мы не нужны - ни я, ни Париж.
Саша перестал носиться по комнате, остановился, развернулся и воззрился на Жана.
- Это ты, что ли, о Лизе?
Он вдруг понял.
- Так ты из-за нее уезжаешь?
Жан, сидя на кушетке, понуро молчал. Потом поднял голову, взглянул на друга, и такая затравленность была в его коричневых добрых глазах, что Сашка ахнул.
- Ну вы и дурни! - воскликнул он.
- Дурни? - не очень понял Жан.
- Дурачки, - разъяснил Сашка. - Разве же это метод?
- А что - метод? - с надеждой спросил Жан.
- Ну-у-у, я не знаю!
Саша озадаченно проехался пятерней по своей всегда взъерошенной шевелюре. Конечно, он не был экспертом в сложнейших делах любви - да и кто в них эксперт, разве что Казанова? - но ведь его спрашивали, значит, следовало отвечать. Он надул щеки, с шумом выдохнул воздух.
- Я бы остался, - решительно рубанул он рукой воздух. - Остался бы и боролся.
- За любовь бороться нельзя, - возразил Жан. - Не можно.
- Еще как можно!
Сашка снова забегал по комнате, засыпая Жана примерами из мировой классической литературы. Опуская финалы - почти все они были почему-то печальны, - он рассказывал исключительно о борьбе героев и героинь за то, что им казалось счастьем, судьбой. Жан слушал и не слушал. Он видел перед собой Лизу.
- Знаешь, - перебил он Сашу на самом интересном, как тому казалось, месте, - а если я полечу в Сочи? Смогу я ее найти? Ведь у вас есть - как там ее? - прописка, и я знаю фамилию.
- Прописка-то есть, но в частном секторе...
Сашка принялся объяснять Жану наши удивительные порядки и то, как все или почти все их обходят, хитрят и обманывают родное государство, потому что иначе фиг-два проживешь! Жан опять-таки не очень слушал, уловив главное: Лизу найти почти невозможно.
- Никто еще не смог определить, что такое любовь, - разглагольствовал между тем Сашка.
- По-моему, любовь - это то, что всегда плохо кончается, - неожиданно выдал свое, не очень-то справедливое определение любви Жан.
История с Лизой сделала его взрослым. И пессимистом. Правда, на время.
Сашка, разумеется, возмутился и ринулся в бой, отстаивая чисто советское понимание любви как единение душ и сердец. "А близость? Когда два тела сливаются в одно, и такая нежность и страсть, и ты весь принадлежишь своей женщине? Ты забыл про тоску нашего тела, друг", - подумал Жан, но спорить не стал.
- Прости, я хочу спать, - неожиданно сказал он и вышел.
В своей комнате повалился в чем был на кушетку и мгновенно заснул. Проснулся среди ночи от холода. Принудил себя встать, вытащил белье из стоявшего у стены ящика, разделся, лег, укрылся зеленым пушистым одеялом и так пролежал до утра, глядя невидящим взглядом в окно - черное, затем серое, розовое и наконец алое: встало солнце. Он смотрел и на стенку и сначала не различал ее, потом она проявилась, как фотопленка, окрасилась розовым цветом, яркое солнце осветило ее и всю комнату. "Да, она не приедет". Жан понял это так ясно, словно кто-то шепнул ему в самое ухо.
Он встал, оделся и, не позавтракав, не выпив даже чаю, поехал в свое посольство. Не позволяя себе задуматься, подавив колебания, чуть ли не страх, поговорил с клерком.
- Вам повезло! - сверкнул жемчужными зубами клерк. - Заболел наш атташе, и мы еще не успели сдать его билет на Париж. Соберетесь за день? Зато полетите в первом классе. И без доплаты. Давайте сюда ваши бумаги! Давайте, давайте, ну что же вы?
- Спасибо, - выдавил из себя Жан, ужасаясь всему, что наделал.
Он вышел в тихий переулок, полный листвы, тени, покоя - дипкорпус умел выбирать здания! - и поехал назад - прощаться с Сашкой, со всем, что было его родным домом, к чему прикипело сердце, как он понял это сейчас! И еще он написал письмо Лизе, полное горечи, любви и упреков.
"Но если ты решишься, то сообщи мне! - взмолился в конце письма. - Наш поэт Превер..." Волшебные строки Превера Жан написал по-французски, как помнил, не совсем точно. Он был словно в бреду. Не очень-то понимал, что делает. Сашка только шумно вздохнул, когда Жан вручил ему письмо для Лизы.
- Может, останешься? - без всякой надежды спросил он. - Ты ведь делаешь глупость.
- Не смей! - тонко вскричал Жан и стукнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, из которых они пили на посошок. - Не смей называть меня идиотом!
- Да я и не называю, - оторопел Сашка.
Но Жан не дал ему ничего объяснить. Как на экране в кино, увидел он гневное лицо Лизы, когда сказал ей, что она - дурочка... Этот русский язык! Теперь он и его ненавидел - за все, что пережил здесь, в России.
- Бог с вами, - замахал руками дядечка. - Тут целых шесть, нет, семь остановок!
Пришлось влезть в переполненный душный троллейбус, и он тащился, тащился, останавливаясь на каждом углу, терпеливо ожидая, пока влезут очередные бабы с корзинами. Праздничное, курортное настроение таяло.
- Вот скажи, - прозревая, задумчиво сказала Лиза, - мы ведь умнее Насти, верно? А почему...
- А потому что она хитрее, - сразу поняла Ира подружку и, подумав, добавила: - И потом, у нее огромный опыт...
Да уж, опыта проводнице было не занимать. Но зато какое море открылось наконец перед Ирой и Лизой! Пронзительно-синее, сверкающее на солнце и гладкое как стекло. На рейде белой птицей застыл элегантный трехпалубник. Пляж, усеянный голыми коричневыми телами - трусики-лифчики не в счет, тянулся, казалось, вдоль всего города, на набережной, под веселыми разноцветными зонтиками, торговали пирожками, водой, мороженым.
- Сначала купаться, - перехватила Лизин взгляд ответственная за финансы Ира. - Все остальное - потом.
Какое несказанное блаженство это дивное море! Придумала же природа... Струится вокруг тела теплая ласковая вода, и ты выходишь на берег уже другим - подсоленным, обветренным, подтянутым, даже как будто бы загоревшим. Самую малость, но - загоревшим.
Чуть задыхаясь, стянув с влажных волос шапочки, вытащив из сумок косынки и накинув их на головы, девочки бросились ничком на песок. Но насладиться покоем, а может, даже и задремать не успели.
- Гляди-ка: белые женщины в Сочи! - произнес кто-то над ними.
Двое коричневых пареньков в огромных соломенных шляпах, шлепках-"вьетнамках", ну и естественно, в плавках смотрели на девочек весело и приветливо. Потом присели перед Ирой и Лизой на корточки, снова надели темные очки, снятые для приветствия, и начали, как тогда говорили, "кадриться".
- Позвольте представиться, - заговорил тот, что повыше, - меня зовут Борисом, а он - Артем.
- Мы только сегодня приехали, - сочла нужным сообщить Ира.
- Видим! - засмеялся Борис.
- Еще как заметно! - подтвердил Артем и снова снял очки.
Серые насмешливые глаза, не отрываясь, смотрели на Лизу. Почти инстинктивно Лиза стянула с головы косынку - пепельные волосы рассыпались по плечам - и тоже сняла очки.
- Ух ты! - ахнул Артем.
- Что такое? - кокетливо склонила голову набок Лиза.
- Вы, случайно, не из семейства русалок?
Начался обычный пляжный треп. Лиза приподняла стройную ножку.
- Разве у меня вместо ног хвост?
- Хвост - ерунда! - махнул рукой Артем. - "Русалочку", надеюсь, читали? Взяла да и вы-просила у ведьмы для себя ножки.
- Так ведь не даром! - вступила в разговор Ира. - А Лиза разве, как та русалка, немая?
Все четверо уже сидели кружком и состязались в остроумии.
- Значит, ведьма досталась добрая, - решил Артем. - И ножки дала, и оставила голос. А уж глаза... Вам, девушка, говорили, что глаза у вас русалочьи?
- И не раз, - не стала скромничать Лиза.
- А что они вдвое больше, чем положено человеку? - не отставал Артем.
Пришлось Лизе признать, что этого - нет, не говорил никто.
- Значит, я первый? - возликовал Артем.
- Он у нас самый на курсе галантный, - подмигнул Ире Борис.
- Где - у вас? - тут же спросила Ира.
- В МАИ.
- В МАИ... - уважительно протянула собеседница.
В те годы студенты технических вузов были в большом почете - в основном потому, что сдавали немыслимые какие-то предметы и чертили сложные, на многих листах, чертежи.
- А вы кто? - поинтересовался в ответ Борис.
- А, так, - махнула рукой Ира. - Жалкие гуманитарии.
И небрежно изобразила на песке известный всем китаистам иероглиф "любовь".
- Господи, - изумленно протянул Борис. - Чтой-то, а?
- Иероглиф, - легко бросила в ответ Ира, будто каждый мог изобразить это немыслимо сложное переплетение точек и черточек.
Она нарочно встала, чтобы этот самый Борис смог по достоинству оценить ее длинные ноги, тонкую талию и плоский живот - лучшее, чем она обладала. Ну он, конечно, тут же и оценил. "А подставочки-то хороши!" - мысленно восхитился он, и судьба Иры на предстоящие две недели была решена.
С Лизой же получилось вот что. Лишь только Артем стал к ней кадриться, она немедленно вспомнила Жана. И не просто вспомнила. Такая тоска вдруг ее обуяла, что померкло солнце и потемнело море. Почему не слышит она это прекрасное слово "шерри"? Почему не чувствует тонкие пальцы на своем теле, не ощущает особенный запах его волос - запах осеннего пала, который сводит ее с ума?
- Пошли поплаваем? - почувствовал что-то Артем и протянул Лизе сильную руку, помогая встать.
Она встала, и он так и не выпустил ее руки до самой воды. Ах, если бы это была рука Жана! Лиза сердито тряхнула волосами, натянула на голову плотную шапочку. Что за глупости, она же сама... Ну и что - сама? А он должен был... Что же такое он должен был сделать, чтобы ее удержать?
Ира сияла как блин на масленице: Борис ей ужасно нравился. И плавал он, как и она, здорово. Они заплыли вдвоем черт знает куда и там наболтались вволю, покачиваясь на волнах.
- И вы на самом деле знаете этот невероятный язык? - с восхищением спросил Борис.
- Учу, - скромно поправила его Ира. - Поплыли к берегу?
- Что ж, поплыли.
Саженками, стремительно, на боку, она показывала ему класс. Вот так гуманитарка! Да у них в МАИ ни одна девчонка за ней не угонится!
- Здорово! - бросились они на песок.
Усталая Ира закрыла глаза.
- Вы ведь тут первый день. Сгорите! - предупредил Борис и, вроде как беспокоясь, положил руку на ее мокрую спину.
- Пошли в тень, - встала Ира.
- А где наши?
- А вон они, под тем зонтиком.
Лиза с Артемом сидели на набережной, болтая ногами, и поедали пончики, которые жарили тут же, в кипящем масле. Лиза уже накинула на себя свой голубой с зеленым сарафанчик - слишком откровенно пожирал ее глазами Артем, - а он натянул плотные белые шорты - не из приличия, а для понту: таких не было ни у кого, во всяком случае здесь, в Союзе. Выпросил у Иштвана, венгра, отдал чуть ли не всю стипуху. Но шортики того стоили!
- Эй, займите нам стулья! - крикнул Борис, сложив руки лодочкой, и Артем услышал и бросил свою и Лизину сумки на два только что освободившихся стула за их белым столиком.
Как сияла Ира! Как развлекал ее белокурый, высокий, прямо-таки баскетбольного роста Борис! Вот они встали и снова пошли за пончиками тонкие, стройные, и как-то сразу видно, что пара. Артем тоже старался вовсю: травил анекдоты, смешил Лизу, о чем-то все ее спрашивал: и откуда она, и как это можно - учить арабский? Разве его когда-нибудь выучишь? Да ни в жизнь!
- Если только поехать, например, в Египет, - рассуждал он.
- А нас посылают, - похвасталась Лиза. - На пятом курсе.
- Да-а-а? - изумился Артем.
Он даже вспотел, не от жары, а от страшного напряжения. Ведь это так трудно - быть мужчиной! Девчонкам-то что: сиди себе да слушай. Ну, улыбайся. А тут - надо немедленно, быстро понравиться, вызвать к себе интерес, никому не отдать... А она как-то странно рассеянна, о чем-то все думает, слушает и не слушает. "У нее кто-то есть, - вдруг понял Артем. - Ну и что? - тут же возразил он себе. - У меня тоже есть, только теперь это не важно".
И он снова бросился в бой. Они только приехали, лихорадочно соображал он, надо успеть, отбить, завоевать...
- Ну вот и пончики!
3
Так прошел их первый день в Сочи: накупались, наболтались, нафлиртовались.
Вечером, ошалевшие от солнца и моря, сопровождаемые галантными кавалерами, еле волоча от усталости ноги, вошли они в зеленый тенистый садик.
- Значит, до завтра. - Ира протянула мальчикам руку. - Там же, да?
- Ага, - согласно кивнули мальчики.
- Пока, - попрощалась с ними и Лиза.
Коренастая, плотная Настя, стоя ко всем широкой спиной, развешивала на длинной веревке разноцветные, колоссальных размеров панталоны и лифчики, но, как оказалось, усекла все, что за спиной происходило. Не успели девочки рухнуть в приятном изнеможении на кровати, дабы перевести дух, возникла, подпершись, в дверях.
- Я же сказала: "Никаких кавалеров!"
- Но они просто нас проводили, - пискнула Ира.
- Они даже в комнату не вошли, - села на кровати Лиза.
- Еще б не хватало! - возмутилась хозяйка и ушла, гневно хлопнув хиленькой дверью.
Ира встала и, сделав три шага по скрипнувшим половицам, села на кровать рядом с Лизой.
- Борька сказал, зря мы сразу отдали деньги... Борька сказал, у них отдельный домик и близко от моря, а платят меньше нас.
- Да что теперь говорить, - виновато пробормотала Лиза. Ведь это ей втолковывал прописные истины примирившийся с существованием Жана полковник: не отдавать деньги сразу, не снимать первую попавшуюся халупу. - Ладно, пошли умываться... А приемник куда-то делся...
- Куда-то! - фыркнула Ира. - Да его Настин сын уволок. А, плевать... Лучше почитаем в постели.
Они не знали еще, какой их ожидает сюрприз! Вошла, не глядя на глупых девчонок, Настя и хмуро и сноровисто принялась стелить себе на диване.
- Ночку посплю - и в рейс, - сочла нужным сообщить она. - Потом две ночи меня не будет, - добавила в утешение.
Она завалилась на диван - жалобно скрипнули старенькие пружины - и захрапела во всю мощь своих здоровых, несмотря на угольную пыль, среди которой прожила всю жизнь, легких. Лиза с Ирой, стараясь не обращать внимания на чудовищный храп, читали каждая свое, потом честно пытались заснуть. Тщетно! Храп сотрясал маленький домик, гудели, грохотали совсем рядом составы, металлический голос объявлял нечто невнятное. Обе с завистью подумали о мрачном хозяйском сыне: отчалил на все лето в сарай, прихватив приемник, и слушает небось музыку или спит крепким сном. А к паровозам он, наверное, привык.
- Лиза, Лиз, - шепотом окликнула подругу Ира. - Давай пощекочем ей пятки? Говорят, помогает.
Лиза прыснула со смеху, протянула руку и осторожно пощекотала толстые ноги в носках. Хозяйка шумно выдохнула воздух сквозь сложенные уточкой губы, сладко причмокнула и повернулась на бок. Храп превратился в легкое, вполне терпимое посвистывание.
- Давай скорее уснем, пока она снова не улеглась на спину, заторопилась Ира и погасила свет.
Наплававшись, надышавшись морским воздухом, нагулявшись и подзагорев, обе мгновенно заснули. Сквозь сон, время от времени, слышали храп хозяйки. Лиза, почти и не просыпаясь, протягивала руку, щекотала хозяйские пятки, та поворачивалась на бок - угрожающе скрипели пружины, - храп смолкал, Ира с Лизой проваливались в глубокий сон... И так раз пять за ночь.
Утром им все это уже казалось смешным, хотя хозяйка смотрела на них зверем: что-то, значит, во сне чувствовала, какое-то неудобство. Но девочки ее уже не боялись. "На войне - как на войне!" К тому же она уезжала. Целых два дня они будут одни! Это надо отметить.
- Сходим на базар, купим чего-нибудь, да?
- Ага, сходим!
Они надели сарафанчики, взяли сумки, сбегали на базар, купили фруктов, овощей. Цены, правда, кусались: ненамного были ниже московских.
- Сделаем салат, да?
- Сделаем!
Кухонька, обвитая виноградом, отскобленный ножом деревянный столик, чашки, ложки, тарелки - какие-то курортные правила соблюдала даже грубая Настя - привели девчонок в восторг. Мигом сделали салат, своровав немножко хозяйской соли и луковицу, наелись досыта, напились чаю и уже привычно поехали к морю.
- Ира, Лиза!
Борис, вытянувшись во весь свой баскетбольный рост, призывно махал полотенцем.
- Идите сюда! Мы вам заняли лежаки!
Встал и Артем - в новых голубых плавках и голубой же кепочке. Накануне перетряс все нехитрое свое имущество: надо понравиться Лизе, перебить того, другого, ему неизвестного. Борис насмешливо наблюдал за его стараниями.
- Чем меньше женщину мы любим... - басом пропел он. - Никуда твоя Лиза не денется!
Артем отмолчался.
Сейчас он смотрел на нее не отрываясь - как она идет по пляжу, ловко обходя лежащих, помахивая матерчатой сумкой на длинном ремне, в голубом сарафанчике и коротеньком фигаро, - и у него замирало сердце. "Это тебе за то, что смеялся над Вовкой", - подумал он. Вовка весной смертельно влюбился, а он, дурак, над ним потешался. Так вот, значит, как это бывает... Артем, как слепой, двинулся к Лизе.
- Что так поздно? - хриплым от волнения голосом спросил он.
- А мы бегали на базар, - весело сообщила Лиза. - Кормиться же чем-то надо?
- И мы там были, в семь утра. Здесь базары ранние.
- Да в семь-то мы еще спали, - звонко расхохоталась Лиза. - У нас хозяйка...
Перебивая друг друга, поведали о знаменитой Насте. Скоро смеялись уже вчетвером.
- Ну вы и влипли! - хохотал Борис. - А может, ее придушить?
Артем все смотрел и смотрел на Лизу - на ее огромные зеленые глаза, легкие пушистые волосы - и старался не смотреть на грудь, потому что просто подыхал от волнения.
Потом они плавали, загорали и снова кормились пончиками, потом обедали в кафе - девочки торопливо заплатили за себя сами, - потом гуляли по набережной.
- А где здесь почта? - спросила Лиза. - Где - до востребования?
- Да вот она, - кивнул в сторону белого здания Борис.
- Посидите на лавочке, я сейчас.
Помахивая сумочкой, оставив друзей в тенечке, Лиза сбегала на почту. Ничего... "А обещал писать каждый день", - расстроилась она. Обиженная и печальная, подошла она к лавочке, встретила вопросительный взгляд Иры, отрицательно покачала головой. С чуткостью влюбленного Артем мгновенно уловил этот их перегляд и обрадовался: кто-то там ей не пишет. "Не пиши, не пиши, не надо, - заклинал он того, другого, неведомого. - Оставь ее мне..."
Здорово было без Насти! Купили вина и фруктов и сидели вчетвером на террасе, укрытые вьющимся вокруг виноградом. Пили вино - терпкое, молодое, - ели желтые огромные груши, лакомились персиками. И болтали, болтали - о себе, своих институтах, друзьях и подругах... Несколько раз заходил сын хозяйки - что-то искал, вы-двигая ящики, хмуро молчал, повернувшись спиной к компании.
- Выпьешь с нами? - добродушно предложил Борис.
Не повернувшись, не сказав ни слова, парень отрицательно покачал головой. И больше уже, слава Богу, не приходил.
- Серьезный кадр, - уважительно сказал Борис. - Как кличут?
- А он не представился.
Оглушительный грохот, прогремевший прямо над головой, заглушил слова Лизы. В одно мгновение, как это бывает только на юге, клубящиеся грозовые тучи затмили яркое солнце, только что безмятежно сиявшее на чистом, без единого облачка небе. Засверкали зигзагами голубые молнии, снова загрохотал гром, и через минуту хлынул проливной дождь. Никакой виноград не мог спасти от него террасу.
- Бежим! - скомандовала Ира.
Захватив бутылку, стаканы, фрукты, спрятались в домике. За окном буйствовала стихия. Деревья клонились к земле, прилипали к стеклу сброшенные шквалом листья. Домик казался крошечным островком в высокой, несущейся к одной ей ведомой цели воде. Бурные ручьи, увлекая за собой глину и мелкие камешки, огибали домик справа и слева, пенились сзади и спереди. Высокое крыльцо стойко сдерживало натиск грозы.
Стемнело. По-прежнему шумел за окнами дождь. Ребята переглянулись: давно пора уходить. Вино выпито, фрукты съедены, беседа все чаще прерывается долгими паузами. А как уютно сидеть здесь, в полумраке - лишь два бра освещают комнатку, - сидеть и смотреть на прелестные лица...
- Ну мы пойдем, - решился наконец Артем.
- Подождем немного, - попробовал удержать друга Борис. - Дождь вот-вот кончится.
Но Ира с Лизой уже тоже встали.
- До завтра.
- До завтра. А у нас есть целлофан. Для вас. Вместо зонта.
Пригнувшись, растянув над головами целлофановое полотнище, Артем с Борисом нырнули в дождь и мрак.
- Хорошо посидели, - устало потянулась Ира. - Уберем со стола - и спать!
- Да чего там убирать? - лениво возразила Лиза. - Выбросим бутылку, и все дела.
Так и сделали. Выбросили бутылку, сбегали под большим, общим зонтом в дощатый домик, облачились в длинные, купленные специально к курорту ночные рубахи, почитали немного, чуть-чуть, чтобы ощутить острее, что они в тепле и уюте, разом погасили бра и тут же уснули под шум дождя, стук капель о крышу, под все те знакомые с детства звуки, которые с незапамятных времен вызывали те же чувства у всех людей на земле, если только люди спали под крышей, а не в джунглях и не в открытом море их настигала стихия.
А в Москве метался, получив все возможные разрешения на выезд - и даже билет! - несчастный, вконец запутавшийся в решениях и поступках Жан.
4
"Приезжай, я улетаю восьмого..." "Улетаю восьмого, жду, люблю, целую..." "Пришли твой адрес, прилечу попрощаться, улетаю восьмого".
Девушка на телеграфе чуть улыбнулась, принимая третью за день телеграмму.
Как пьяный, больной, шел от телеграфа Жан, глядя себе под ноги, не замечая ни нарядной улицы Горького, ни хорошеньких девушек, идущих навстречу, - не видя ничего, кроме Лизы, которая была так далеко и как будто рядом: ее зеленые русалочьи глаза, манящий рот - губы, как у негритянок, большие и сладострастные, - легкие пушистые волосы...
Надо было поехать, вдруг понял Жан. Купить билет на этот же поезд, только в другой вагон... А может, ему бы не продали? Как негру, как ино-странцу... Так попросил бы Сашку Башкирова, друга своего, из того маленького закарпатского города, название которого все никак не запомнит впрочем, теперь и это не важно. Сашка бы все сделал для Жана: русские дружить умеют!
Жан остановился посреди тротуара, его толкнули справа, толкнули слева, и он понял, что всем мешает - люди огибали его, как волны огибают рифы. Он отошел в сторону, прислонился плечом к театру Ермоловой - Лиза водила его сюда, объясняя шепотом суть пьесы, когда он что-то не понимал, - и закрыл глаза. Милый голосок пропел что-то совсем рядом, милый голосок о чем-то его спросил. Жан с трудом разлепил уставшие от бессонных ночей веки. Ярко накрашенная, очень хорошенькая блондинка в сиреневой кофточке и короткой юбке, открывавшей чуть не до бедер длинные стройные ноги, улыбалась ему, покачиваясь на тоненьких каблучках, помахивая большой белой сумкой на длинном ремне.
- Что случилось? - устало спросил Жан. - Я чем-то могу вам помочь?
Серебряные колокольчики смеха зазвучали в ответ. Жан с трудом понял в общем-то совсем несложную фразу.
- Это у вас что-то случилось. - Жемчужные зубки блеснули между полуоткрытых розовых губ. - Это я могу вам помочь.
Почему она повторяет его слова? Что это значит? Нет, что ни говори, русский язык на самом деле труден. Но и это тоже не важно. Там, в Париже, он забудет его.
- Спасибо. Не надо.
Отлепившись от стены старинного здания, Жан поплелся дальше, к Кремлю, к площади их революции, к сто одиннадцатому автобусу, который отвезет его на Ленгоры - туда, где он был так счастлив с Лизой, а теперь - так несчастен. Откуда это знала мама? Он вдруг увидел ее, вспомнил ее слова.
- Маленький мой, - говорила мама, привстав на цыпочки, чтобы повязать, как только она умела, сыну галстук, - там, в Москве, всегда помни, что у тебя есть мы, что мы тебя ждем и любим. Если что-то случится, бросай все и приезжай, обещаешь?
- Что может случиться? - недоумевал Жан.
- Все, - качала головой низенькая, толстенькая, как пампушечка, негритянка. Кончики белого платка, покрывавшего ее густые волосы, торчали надо лбом, как рожки. - Все, что угодно, дитя мое.
- Ну например? - подначивал ее развеселившийся Жан.
- Несчастная любовь, - подумав, сказала мама. Черные глаза подозрительно заблестели.
Странно было слышать от нее слово "любовь".
- Несчастная любовь? - расхохотался Жан. - Взгляни на меня, ма! Разве я похож на несчастного влюбленного?
- Сейчас - нет, - признала мама, думая о чем-то своем.
Она что-то знала? Предчувствовала? У нее что-то такое было? Спросить не посмел: мама есть мама, представить ее любящей и страдающей женщиной никто из ее детей не мог.
Сашка Башкиров встретил Жана, как всегда, шумно и энергично.
- Партию в шахматы? - с ходу предложил он и, не дожидаясь ответа, схватил со стола коробку.
Маленькие голубые глаза Саши весело блестели, высокий лоб завершала лихо торчавшая вверх шевелюра. Он был подвижен, как ртуть, его интересовало все на свете, он всех безотчетно любил, всегда готов был отдать свою зубную пасту, крем для бритья, хлеб, молоко - да все, что на этот момент у него имелось, - и все на журфаке и в общежитии тоже любили его.
"Что с ним такое?" - мимоходом удивился он, глянув на Жана, бросил коробку на стол и выдвинул еще идею:
- Сбегаем в Лужники? Там, говорят, пожар - на пол-Москвы. Поглядим, а?
- Какие шахматы? Какой пожар? - вяло ответил вопросами на вопросы Жан. - Как у тебя все просто... Через три дня я уезжаю.
- Куда? - вытаращил глаза Сашка.
- Домой. В Париж.
- Вот те на! - удивился Саша. - А факультет?
- А то у нас нет факультетов!
- Ну ты даешь!
Даже Сашка не смог подыскать слова, чтобы выразить свое изумление.
- Париж... - задумчиво протянул он и замурлыкал всем известную тогда песенку Ива Монтана. - Если б ты мог пригласить меня к себе в гости, я бы, кажется, отдал все... А вообще-то все мечтают увидеть Париж.
- Не все, - пришлось признать Жану. - Есть девушка, которой мы не нужны - ни я, ни Париж.
Саша перестал носиться по комнате, остановился, развернулся и воззрился на Жана.
- Это ты, что ли, о Лизе?
Он вдруг понял.
- Так ты из-за нее уезжаешь?
Жан, сидя на кушетке, понуро молчал. Потом поднял голову, взглянул на друга, и такая затравленность была в его коричневых добрых глазах, что Сашка ахнул.
- Ну вы и дурни! - воскликнул он.
- Дурни? - не очень понял Жан.
- Дурачки, - разъяснил Сашка. - Разве же это метод?
- А что - метод? - с надеждой спросил Жан.
- Ну-у-у, я не знаю!
Саша озадаченно проехался пятерней по своей всегда взъерошенной шевелюре. Конечно, он не был экспертом в сложнейших делах любви - да и кто в них эксперт, разве что Казанова? - но ведь его спрашивали, значит, следовало отвечать. Он надул щеки, с шумом выдохнул воздух.
- Я бы остался, - решительно рубанул он рукой воздух. - Остался бы и боролся.
- За любовь бороться нельзя, - возразил Жан. - Не можно.
- Еще как можно!
Сашка снова забегал по комнате, засыпая Жана примерами из мировой классической литературы. Опуская финалы - почти все они были почему-то печальны, - он рассказывал исключительно о борьбе героев и героинь за то, что им казалось счастьем, судьбой. Жан слушал и не слушал. Он видел перед собой Лизу.
- Знаешь, - перебил он Сашу на самом интересном, как тому казалось, месте, - а если я полечу в Сочи? Смогу я ее найти? Ведь у вас есть - как там ее? - прописка, и я знаю фамилию.
- Прописка-то есть, но в частном секторе...
Сашка принялся объяснять Жану наши удивительные порядки и то, как все или почти все их обходят, хитрят и обманывают родное государство, потому что иначе фиг-два проживешь! Жан опять-таки не очень слушал, уловив главное: Лизу найти почти невозможно.
- Никто еще не смог определить, что такое любовь, - разглагольствовал между тем Сашка.
- По-моему, любовь - это то, что всегда плохо кончается, - неожиданно выдал свое, не очень-то справедливое определение любви Жан.
История с Лизой сделала его взрослым. И пессимистом. Правда, на время.
Сашка, разумеется, возмутился и ринулся в бой, отстаивая чисто советское понимание любви как единение душ и сердец. "А близость? Когда два тела сливаются в одно, и такая нежность и страсть, и ты весь принадлежишь своей женщине? Ты забыл про тоску нашего тела, друг", - подумал Жан, но спорить не стал.
- Прости, я хочу спать, - неожиданно сказал он и вышел.
В своей комнате повалился в чем был на кушетку и мгновенно заснул. Проснулся среди ночи от холода. Принудил себя встать, вытащил белье из стоявшего у стены ящика, разделся, лег, укрылся зеленым пушистым одеялом и так пролежал до утра, глядя невидящим взглядом в окно - черное, затем серое, розовое и наконец алое: встало солнце. Он смотрел и на стенку и сначала не различал ее, потом она проявилась, как фотопленка, окрасилась розовым цветом, яркое солнце осветило ее и всю комнату. "Да, она не приедет". Жан понял это так ясно, словно кто-то шепнул ему в самое ухо.
Он встал, оделся и, не позавтракав, не выпив даже чаю, поехал в свое посольство. Не позволяя себе задуматься, подавив колебания, чуть ли не страх, поговорил с клерком.
- Вам повезло! - сверкнул жемчужными зубами клерк. - Заболел наш атташе, и мы еще не успели сдать его билет на Париж. Соберетесь за день? Зато полетите в первом классе. И без доплаты. Давайте сюда ваши бумаги! Давайте, давайте, ну что же вы?
- Спасибо, - выдавил из себя Жан, ужасаясь всему, что наделал.
Он вышел в тихий переулок, полный листвы, тени, покоя - дипкорпус умел выбирать здания! - и поехал назад - прощаться с Сашкой, со всем, что было его родным домом, к чему прикипело сердце, как он понял это сейчас! И еще он написал письмо Лизе, полное горечи, любви и упреков.
"Но если ты решишься, то сообщи мне! - взмолился в конце письма. - Наш поэт Превер..." Волшебные строки Превера Жан написал по-французски, как помнил, не совсем точно. Он был словно в бреду. Не очень-то понимал, что делает. Сашка только шумно вздохнул, когда Жан вручил ему письмо для Лизы.
- Может, останешься? - без всякой надежды спросил он. - Ты ведь делаешь глупость.
- Не смей! - тонко вскричал Жан и стукнул кулаком по столу так, что задребезжали стаканы, из которых они пили на посошок. - Не смей называть меня идиотом!
- Да я и не называю, - оторопел Сашка.
Но Жан не дал ему ничего объяснить. Как на экране в кино, увидел он гневное лицо Лизы, когда сказал ей, что она - дурочка... Этот русский язык! Теперь он и его ненавидел - за все, что пережил здесь, в России.