Кэбот Патриция. Целомудрие и соблазн

   Нет. Нет, лучше он проскользнет туда точно так же, как научился проскальзывать в дом к Жаки. Он проскользнет к Брейдену Грэнвиллу, сделает свое дело и выскользнет обратно незамеченным. Он сможет это сделать. Херст знал, что сможет. Вчера Грэнвилл застал его врасплох, когда ввалился к нему в дом и открыл стрельбу. Ну что ж, теперь настал его черед устроить Грэнвиллу неприятный сюрприз.
   Да, да, именно так он и поступит! И пусть Грэнвилл не надеется, что маркиза удовлетворит пуля в ноге! Херст тут же решил, что не откажет себе в удовольствии полюбоваться на то, как ненавистный соперник испустит дух.
   Даже Герцог будет гордиться таким кровожадным помощником!

Глава 36

   Брейден Грэнвилл сидел у себя в библиотеке с бокалом виски в руке. Он даже не пригубил янтарную влагу, а задумчиво любовался тем, как играет в ней свет от канделябров. Это так напоминало ему загадочное сияние выразительных глаз одной его знакомой…
   Голос графа Бартлетта вывел его из задумчивости.
   — Значит, вы по-прежнему считаете, что мне не стоит появляться дома? — прокричал Томми. Ему приходилось напрягать голосовые связки, поскольку глухота еще не прошла. Но врач проверил его состояние и сказал, что контузия была совсем легкой и вскоре все придет в норму.
   — Да, — кивнул Брейден. — В нашем деле возникли некоторые… неувязки.
   Мальчишка бесцеремонно плюхнулся в кресло напротив и смерил Грэнвилла подозрительным взглядом.
   — Неувязки? Какие еще неувязки?
   — Ну… — неопределенно протянул Брейден Грэнвилл, пытаясь представить себе, как он сможет жить с этим дальше. Ведь несмотря на свой равнодушный вид, в душе он обливался слезами.
   Да, это звучало смешно и театрально. Но было правдой. Такой правдой, которой не поделишься даже со стариной Пронырой — и уж тем более с этим заносчивым сопляком.
   — Полиции удалось напасть на след и задержать Сеймура Хоукинса, известного также под кличкой Герцог. — Увидев, как от этой новости у Томми отвисла челюсть, Брейден сдержанно кивнул. — Да, я счел самым мудрым выходом посадить его за решетку. Вам нечего опасаться, вас не призовут свидетельствовать против него в суде. Преступлений, совершенных им несколько лет назад в Лондоне, более чем достаточно, чтобы остаться в тюрьме до конца жизни. Конечно, в том случае… — он сделал паузу и веско добавил: — если его не повесят.
   — Я и понятия не имел! — снова прокричал граф. — В газетах не было ни слова о его аресте!
   — Не было. Согласно сведениям из моих источников, отчеты появятся завтра. Так что вам предстоит провести здесь по меньшей мере еще одну ночь. И не пытайтесь связаться с родными. Мне жаль, но… господин, с которым мне пришлось вчера иметь дело, проявил прискорбную непредсказуемость в своих поступках и отказался выполнить мой приказ. Вашей жизни по-прежнему угрожает опасность — во всяком случае, до тех пор, пока он думает, что Герцог разгуливает на свободе.
   Мальчишка сверлил его глазами, до боли похожими на глаза его сестры. Но об этом Брейден предпочел не думать.
   — Вы ведь имеете в виду Херста, не правда ли? — спросил Томми. — Нет, не качайте головой. Я сам знаю, что это он. Я понял это в ту секунду, когда он чуть не отстрелил мне ухо. На самом деле он хотел меня убить. — При этом голос Томми даже не дрогнул.
   Однако Брейден не сказал ни да ни нет — просто повел плечами.
   — Не надо, — взмахнул рукой граф, — не надо опекать меня, как младенца! Да, я вел себя как дурак. Но теперь я все понял. Ему стало неловко в тот, первый раз… когда Герцог пытался застрелить меня в декабре. Потому что в какой-то степени он тоже был виноват. Ведь это он привел меня в тот дом. Он знал, что там играют нечестно. Он знал это с самого начала. И поэтому испытывал определенную вину.
   — Пожалуй, что и так, — буркнул Брейден себе под нос. Но он сказал это так тихо, что граф его не расслышал.
   — Но внезапно все изменилось, и я превратился в ходячую угрозу, верно? Из-за того, что я знал. Я мог кому-нибудь рассказать об этом. И не только о том, что меня пытались надуть, но и о том, что Герцог хотел меня прикончить. И вот тогда он решил, что лучше от меня избавиться.
   — Если это вас утешит, — заговорил Брейден, — то я бы сказал, что у меня сложилось впечатление, что лорду Уинчилси это поручение было не по душе. Я имею в виду поручение устранить вас. Но его вынудили это сделать под угрозой смерти.
   — И все же, — упрямо гнул свое Томми, — у него оставался более достойный выход. Он мог просто сбежать.
   — Ах да. — Брейден горько улыбнулся, вспомнив свой визит к Слейтеру и как он предлагал маркизу скрыться из города. — Но ведь вы понимаете, что в таком случае он бы лишился возможности жениться на вашей сестре!
   Граф стал пунцовым от макушки до пят — наверное, не побагровели только те места, где под кожей засели крупинки пороха. Но врач опять-таки утешил его, пообещав, что молодая кожа со временем сама вытеснит эти неприятные предметы.
   — Можно подумать, я бы ему это позволил! — процедил Томми, упрямо набычившись. — Чтобы моя сестра стала женой какого-то мошенника? Это не волновало меня, пока я не знал, кто за всем этим стоит. Но теперь…
   — Да, конечно. — Улыбки на лице Брейдена как не бывало. — Вам еще предстоит самому объясняться с вашей сестрой.
   — Я просто обязан ей рассказать! — выпалил мальчишка. Но на этот раз ему удалось говорить почти тихо, и Брейден подумал, что на самом деле Томми хотел бы сказать это для себя. — Если бы только можно было умолчать об игре…
   — У вас еще достаточно времени, чтобы обдумать свой рассказ. — Брейден Грэнвилл решительно отставил в сторону нетронутый бокал с виски. — Пока мы не удостоверимся, что угроза вашей жизни миновала, вам все равно нельзя общаться с родными.
   — Но она имеет право знать правду! — Граф снова повысил голос. — Ведь ей предстоит стать женой этого человека. Как вы не понимаете? Это же я виноват во всем! Если бы не я, они бы не познакомились! А он водил меня за нос. Он всех нас водил за нос. Пускал пыль в глаза своим титулом, и светскими манерами, и влиятельными связями. Мы считали его благородным человеком.
   — А разве это не так? — с иронией осведомился Брейден. — Уинчилси — вполне почетный титул, один из самых древних в геральдическом справочнике! — И он припомнил недавние изыскания отца, не расстававшегося с пресловутой книгой. — Слейтеры считаются чистокровными аристократами на протяжении вот уже…
   — Но несмотря на свою голубую кровь и внешний лоск, — запальчиво перебил Томми, — нутро у них такое же гнилое и черное, как у мерзавца Хоукинса!
   — Может быть, вы и правы, — согласился Брейден, — но я все же настаиваю на том, чтобы вы отказались от попыток связаться с родными. Никаких писем ни сестре, ни матери. Позже, если у вас возникнет желание…
   Но он заставил себя замолчать и сделал вид, что занят деловыми бумагами, наваленными кучей на рабочем столе. Что он делает? Что он делает?! Он же поклялся себе, что не пойдет на это! Он решил, что не будет пытаться с помощью этого мальчишки восстановить отношения с Кэролайн. Если она наотрез отказалась верить ему, что он ранил Слейтера вовсе не из-за его интрижки с Жаклин, — значит, Кэролайн ничем не отличается от всех остальных женщин. Она столь же подозрительна, двулична и коварна. А такая ему не нужна.
   И все же его сердце обливалось кровью.
   — Что — позже, сэр?
   — Ничего. — Брейден даже не потрудился поднять глаза от бумаг. — Так, проскользнула какая-то мысль у меня. Накопилось слишком много дел. Как вам известно, я покинул город еще вчера, а вернулся довольно поздно…
   — Вы его пристрелили! Верно? — так и подскочил Томми, внезапно осененный догадкой.
   От неожиданности Брейден поперхнулся и закашлялся.
   — Нет, нет! Ну, не совсем пристрелил. Так, слегка поцарапал. — При виде широкой улыбки на простодушной физиономии юного графа Брейден сурово добавил: — Это вовсе не так смешно. Стрелять в людей — недостойное занятие. Оружие порождает жестокость… А жестокости не место в нашем цивилизованном обществе!
   — Вы шпарите прямо как моя сестра, — засмеялся граф.
   — Да, — кивнул Брейден. — А теперь, милорд, почему бы вам не проведать Проныру? У меня работы по горло.
   Томми послушно встал и удалился, но в глазах его горела мрачная решимость.
 
   Не так далеко, всего в нескольких кварталах от этого дома, обычно спокойная и собранная молодая женщина, с такой выдержкой разорвавшая накануне свою помолвку, рухнула ничком на траву прямо под сеткой для бадминтона и дала волю слезам.
   Это было смешно, и Кэролайн это понимала. Это было смешно: плакать и плакать без конца и не иметь сил остановиться. И уж совсем смешно было то, что она не могла вволю выплакаться в собственном доме.
   Но там и без того было пролито немало слез, и по совершенно иной причине. Томаса так и не смогли найти, и по-прежнему от него не было ни слуху ни духу. Леди Бартлетт была на грани безумия. И ее плачевное состояние грозило разразиться новым сердечным приступом, когда до нее дойдет новость о том, что Кэролайн расторгла помолвку. Можно было сказать почти наверняка, что леди Бартлетт свалится от апоплексического удара. Или нет. Скорее ее поразит нервный срыв или даже мозговая лихорадка. Словом, какой-нибудь жуткий недуг, который положит печальный конец ее незаслуженным страданиям.
   Но сейчас, оповещенная только о том, что пропал ее сын, леди Бартлетт призвала на помощь своего семейного врача, аптекаря, а заодно и хирурга. Эта деловая троица наполнила дом такой суетой, поминутно посылая домашних за всевозможными средствами для снятия сердцебиения и предотвращения мигреней и обмороков, что в конце концов для Кэролайн попросту не осталось там места. Не имея возможности преклонить усталую голову даже у себя в спальне и не ожидая скорого появления Эмили, она потихоньку выбралась в сад, где никому не было до нее дела.
   После чего не стала терять время попусту и горько разрыдалась.
   Повстречай ее в таком состоянии домашний врач — он тут же объявил бы, что у нее нервный срыв. Аптекарь обязательно прописал бы ей нюхательные соли. Вот только насчет рекомендаций хирурга у Кэролайн возникли определенные сомнения. Ей еще не приходилось слышать, чтобы врачам удалось починить разбитое сердце, но этот доблестный эскулап наверняка сумеет придумать какую-нибудь оригинальную методу.
   И все равно никто из них не смог бы ей помочь. Во всех своих бедах Кэролайн винила только себя. Она получила того, кого хотела. Она была с Брейденом Грэнвиллом. На протяжении двадцати четырех волшебных часов — ну, может быть, чуть меньше — она оставалась наедине с ним и чувствовала себя любимой, заново рожденной и живой — впервые за двадцать один год своей жизни.
   А потом ей стала известна вся правда. Вся горькая правда. Что эти чувства не были настоящими. Что все было игрой и притворством. И что она оказалась всего лишь очередной несчастной жертвой Лондонского Сердцееда.
   Она вела себя как дура. И знала это. Наивная дура, искренне полюбившая Брейдена Грэнвилла.
   Но его игра выглядела так убедительно! Она действительно поверила в его любовь. И в миллионный раз спрашивала себя, как у человека, признававшегося ей в любви с такой трогательной нежностью, хватило совести играть чувствами по меньшей мере двух женщин? Ведь должен же он был испытывать хоть что-то к Жаклин, если разозлился настолько, что выстрелил в ее любовника?
   Это в точности подтверждало любимую поговорку Эмми: мужчины хуже крыс.
   А потом, как раз в ту минуту, когда ей показалось, что ее сердце и правда разорвалось от горя, и она уже подумывала всерьез, не позвать ли на помощь хирурга или хотя бы служанку с нюхательной солью, из маленького летнего домика в дальнем углу сада ее окликнул знакомый голос.
   — Черт побери! С чего это ты так убиваешься? Неужели мамуля все-таки отправила на живодерню всех твоих несчастных кляч?
   Кэролайн, почти ослепшая от слез, подняла голову и прищурилась, всматриваясь в летний домик. То, что она увидела, было так неожиданно, что рыдания затихли сами по себе.
   — Томми? — прошептала она.
   Она смотрела, как из тени в глубине домика отделился темный силуэт, и вот уже ее брат крадучись пересекает лужайку и опускается рядом с ней на траву, таинственно прижимая палец к губам.
   — Только тихо! — прошипел он. — Никто не должен знать, что я здесь был!
   При других обстоятельствах Кэролайн задушила бы брата в объятиях. Однако сейчас она лишь окинула его тревожным взглядом, удостоверилась, что с ним все в порядке, и с облегчением перевела дух.
   — Где ты был? — спросила она. — Мамуля вся извелась от переживаний.
   — Ты бы хоть для виду обрадовалась, что видишь меня живым и здоровым, Каро! — заметил Томми с сердитой гримасой. — А то прямо похороны какие-то!
   — Ну, для полного счастья и ликования тебе лучше сразу явиться в дом и объявить, что с тобой все в порядке, — сухо посоветовала Кэролайн. — Иначе не видать тебе больше карманных денег как своих ушей. Помяни мое слово.
   — Я не могу сказать ей, что со мной все в порядке, — заявил Томми, по-турецки поджав под себя ноги. — И запомни: ты тоже не должна говорить никому, что меня видела. Мне необходимо оставаться в укрытии еще какое-то время. Но я не мог не повидать тебя, Каро.
   Несмотря на вечерние сумерки, Кэролайн показалось, что на мальчишеском лице ее брата читается вполне взрослая озабоченность. Поскольку ей вообще никогда не доводилось видеть его серьезным, она мигом забыла о своем горе и подалась вперед, выжидающе всматриваясь в родную физиономию.
   — Томми, — вполголоса спросила она, — ты опять угодил в передрягу, да?
   — Да еще в какую! — вздохнул Томми. — И все по собственной глупости. Вот почему я и явился сюда, чтобы поговорить с тобой, хотя обещал этого не делать. Понимаешь, Каро… — Он протянул руки и сделал то, на что сподобился не больше двух или трех раз за всю жизнь: накрыл ее ладони своими. — Это связано с Херстом.
   — С Херстом? — Кэролайн не удержалась и всхлипнула. Ее слезы еще не успели высохнуть. Точнее, при упоминании этого рокового имени они снова подступили к глазам и грозили снова пролиться в три ручья. — О Господи, Томми! — Ей сделалось тошно при мысли о том, что до брата дошли какие-то слухи о связи Херста и леди Жаклин. — Пожалуйста, не надо. Я и так все знаю.
   — Знаешь? — От удивления Томми даже разжал руки.
   — Ну да, конечно. И сегодня я положила этому конец. По сути, мне следовало сделать это уже давно, в ту самую минуту, когда я узнала. Эмми мне так и сказала…
   — Эмми тоже знает? — У графа отвисла челюсть.
   — Конечно. — Кэролайн окинула его недоуменным взглядом. — Ты же знаешь: у меня нет от нее тайн. Только мамуля все равно не позволила бы мне это сделать. Ну, я имею в виду — порвать с ним раз и навсегда.
   — Мамуля?! — Ее брат побледнел от ужаса. — Так ты и мамуле все рассказала?!
   — Ну конечно, я рассказала мамуле, — растерянно подтвердила Кэролайн. — А она заявила, что приглашения уже разосланы, и что я погублю свою репутацию, если отменю свадьбу, и что я могла бы отвоевать его назад с помощью своих женских уловок, и что… ах, Томми, какая же я была идиотка! Ведь я ей поверила! И выбрала самый плохой способ… Ты даже не представляешь, какую глупость я сотворила…
   — Каро, — мягко, но решительно перебил ее Томми, — о чем это ты говоришь?
   — То есть как — о чем я говорю? — удивилась Кэролайн. — Я говорю о Херсте! — И она взглянула на Томми. — А ты о чем говоришь?
   — Я тоже говорю о Херсте.
   — Ну да, — кивнула она. — Я так и думала. Ну так вот: спасибо тебе за заботу, но я и так все знаю. Понимаешь, я сама случайно на них наткнулась!
   — На кого это ты наткнулась?
   — Да на Херста — на кого же еще? — Кэролайн начала терять терпение. — И на леди Жаклин Селдон! Я видела, как они занимались любовью на диване в одной из гостиных на балу у леди Эшфорт!
   Ее брат потрясенно замер, не сводя с нее широко распахнутых глаз. А потом открыл рот и выдал такое выражение, от которого у Кэролайн запылали уши. А ведь ей приходилось слышать от него выражения и покрепче!
   — Томми! — с укоризной произнесла она.
   — Да ладно тебе! — небрежно отмахнулся граф. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Слейтер и Жаки Селдон… встречались у тебя за спиной? — Только он употребил гораздо более грубое слово, нежели «встречались».
   — Если ты не в состоянии держать себя в руках и обязательно должен сквернословить, — сухо заметила Кэролайн, — то мой ответ — да. — Но любопытство оказалось сильнее правил хорошего тона, и она тут же спросила: — Разве это не то, о чем ты…
   — Черт побери, нет! — взорвался Томми. — Я хотел объяснить тебе, почему Слейтер получил пулю в ногу! Ты ведь из-за него так убиваешься, верно?
   — Ну… в каком-то смысле, пожалуй, и из-за него, — пожала плечами Кэролайн. — Но, Томми, он потому и получил пулю! — Она громко сглотнула и выпалила, словно ныряла с головой в омут: — Его ранил Брейден Грэнвилл!
   — Точно. Чтобы предупредить, — подтвердил Томми. — Чтобы он оставил меня в покое!
   Кэролайн нетерпеливо тряхнула головой.
   — Нет, Томми! С какой стати Брейден Грэнвилл должен требовать от Херста, чтобы он оставил тебя в покое? Ну как ты не понимаешь? Он выстрелил в него потому, что узнал о Херсте и леди Жаклин!
   — Ничего он не знал! — окончательно разозлился Томми. — И я тоже ничего не знал, хотя должен был знать в первую очередь! Ведь я и заварил всю эту кашу! Грэнвилл стрелял в Херста из-за меня! Херст хотел меня убить, потому что до того типа, что ранил меня прошлой зимой, дошли известия, что я выжил! А значит, я могу не только его опознать, но и положить конец его грязным делишкам! Вот он и приказал твоему жениху довести дело до конца!
   Кэролайн сидела на траве под неяркими первыми звездами и всматривалась в лицо своего брата. Она всматривалась в него так, словно видела впервые. И только теперь обратила внимание на круги у него под глазами и на странный серый налет то ли от пыли, то ли от грима, покрывавший почти половину лица. Он все еще был одет в тот костюм, в котором вышел из дома в день своего исчезновения, и хотя кто-то явно пытался привести его в порядок с помощью щетки и утюга, полу сюртука украшала длинная прореха, а колени на брюках были темнее из-за налипшей на них грязи.
   Но не плачевное состояние его платья заставило Кэролайн встрепенуться и крепко сжать его руки. Она сделала это потому, что никогда в жизни не видела у него такого серьезного лица.
   — Расскажи мне все, — потребовала она.
   — Ты будешь злиться! — пробурчал Томми.
   — Не буду! — пообещала Кэролайн. — Я точно, знаю, что не буду!
   И тогда он выложил ей все без утайки.

Глава 37

   Брейден Грэнвилл сидел за своим рабочим столом и складывал колонку чисел. Закончил и сердито уставился на полученную сумму. Неверно. Он явно где-то ошибся.
   Что такое с ним происходит? Он прекрасно складывал гораздо большие числа, и не на бумаге, а в уме. Так же, как умножал и делил. Куда же делись его способности? Почему он не может сосредоточиться на деле?
   Конечно, он знал почему.
   Но не желал об этом думать. Да и о чем тут, собственно говоря, думать?
   Разумеется, так ему лучше. Ему лучше без нее. Достаточно взглянуть на то, что она с ним сотворила: он так поглупел, что не в состоянии сложить столбиком несколько чисел! Если бы она осталась с ним, то мало-помалу лишила бы последних остатков разума! Похоже, именно это происходит с теми, кто имел неосторожность влюбиться. Их мозги либо усыхают до полной непригодности, либо размягчаются до желеобразного состояния. Во всяком случае, у Брейдена было такое ощущение, что его мозги превратились в желе или мусс.
   Значит, вот она какая — любовь? И ради этого самые талантливые поэты веками изводили горы бумаги, наперебой подбирая самые восторженные и цветистые эпитеты? И этим чувством так восхищался Шекспир? Если это и есть любовь — как имел основание предположить Брейден, исходя из собственного полуобморочного состояния, когда в голове не оставалось ни единой мысли, кроме мыслей о ней, — то увольте, лучше уж он обойдется без такого помешательства. Ему вовсе не улыбалось провести остаток дней, чувствуя тошнотворный ком в желудке и жгучую пустоту там, где должно было находиться его разбитое сердце.
   В дверь его кабинета постучали.
   А он рассеянно размышлял о том, как дошел до такой жизни. Чтобы Лондонский Сердцеед сидел у себя за столом и без конца вздыхал о единственной женщине в Англии, оказавшейся для него недоступной! Интересно, как много женщин за эти годы впадали в такой же ступор, тоскуя и вздыхая о нем? Он потерял им счет. Он даже не представлял до сих пор, как это больно. Зато теперь Брейден очень хорошо понимал, что заставляло покинутых им женщин без конца строчить слезные письма с мольбами вернуть им былое счастье. Он понимал, откуда брались и их отчаяние, и их угрозы.
   Потому что они любили!
   В дверь постучали снова.
   И он сам виноват в том, что утратил ее доверие. Как долго он знал о присвоенном ему прозвище — Лондонский Сердцеед — и не ударил пальцем о палец, чтобы что-то исправить! Он стал притчей во языцех из-за своих бесконечных любовных эскапад, умения очаровать и вскружить голову любой женщине. И он ничего не сделал, чтобы изменить это, чтобы все поняли наконец: он вовсе не ставил перед собой цель кого-то унизить или обидеть. Просто ни одна из его знакомых не обладала тем, что он искал в женщинах. Тем единственным и неповторимым, что задело бы его за живое.
   И так он жил до сих пор.
   Пока не понял, что изменить уже ничего нельзя.
   — Мертвяк! — В дверях показался Меченый и с досадой спросил: — Сколько можно долбить в эту дверь? Ты почему не говоришь, что можно войти?
   — А кому это надо? — Брейден мрачно посмотрел на своего дворецкого. — Ты же все равно ввалишься — говори, не говори!
   — Что-то темно здесь у тебя, Мертвяк, — пробурчал Меченый, щурясь на него сквозь сумерки, царившие в кабинете. — Может, хоть лампы зажжешь?
   — Нет, — буркнул Брейден и только тогда сообразил, что Меченый прав. Свет, проникавший сквозь стеклянные французские двери, выходившие на террасу, спускавшуюся в сад, утратил оранжевые оттенки заката и приобрел густую синеву ранних сумерек. Чего же тут удивляться, что он не мог правильно сложить колонку чисел? В такой темноте он едва мог рассмотреть собственную руку!
   Но дворецкий, как всегда, и не подумал прислушаться к его словам. И вскоре теплый отсвет газовых рожков на стенах кабинета разогнал мрачные тени. Меченый не поленился зажечь даже декоративную лампу с гравировкой, изображавшей самые известные модели пистолетов фирмы «Грэнвилл».
   — Вот так-то лучше, — довольно проворчал дворецкий. А потом добавил: — Кое-кто пришел повидать тебя, Мертвяк. Потому я и стучал.
   — Я же сказал тебе, — со вздохом ответил Брейден. — Меня нет дома. А если это Жаклин…
   — Да не она это, — довольно непочтительно перебил хозяина Меченый. — Это леди Кэролайн…
   У Брейдена возникло ощущение, как будто земля у него под ногами, с некоторых пор превратившаяся в весьма ненадежную опору и грозившая развалиться на куски в любой момент, в один миг снова обрела прежнюю устойчивость. Он поспешно вскочил — даже слишком поспешно. От толчка с грохотом опрокинулась чернильница, полная чернил.
   — Веди ее сюда! — выпалил Брейден, неловко пытаясь собрать со стола темную лужу. — Нет, оставь все как есть, я сам вытру! Сейчас же веди ее ко мне! Да не стой ты как истукан…
   Меченый, демонстрируя легкое недоумение, отправился за неожиданной гостьей. Брейден машинально вытащил носовой платок из дорогого батиста и стал вытирать чернила, повторяя про себя: «Наверняка она явилась сюда лишь для того, чтобы разузнать о брате. К тебе это не имеет ни малейшего отношения. И у нее есть для этого все основания. Ты вел себя как последний идиот, ты проявил преступную беспечность и не соизволил догадаться, что Слейтер и есть тот загадочный тип, которого она так отважно защищала все это время…»
   И вот она уже в его кабинете, и стоит перед ним, нервно покусывая нижнюю губку. Брейдену она показалась еще краше, чем прежде. От нежности у него сладко заныло в груди.
   — Здравствуй, Брейден, — произнесла она своим низким, чуть хрипловатым голосом, который он успел полюбить.
   Внезапно Брейден обнаружил, что у него нет слов, и пришел в полное смятение. Не часто в его жизни случалось так, что ему нечего было ответить.
   Перепугавшись до смерти, что его вынужденное молчание Кэролайн может счесть за грубость, он выскочил из-за стола и подал ей одно из глубоких кожаных кресел, что украшали его кабинет.
   — Присаживайся, — проговорил он и очень удивился: таким чужим и сдавленным показался ему собственный голос.
   Если Кэролайн и заметила это обстоятельство, то не подала и виду. Она села в кресло, не снимая шляпку и перчатки. На тонком запястье болтался вышитый ридикюль. Газовые лампы освещали ее лицо. И он увидел, что в глубине чудесных карих очей прячутся неуверенность и смятение.
   Брейден спросил себя, как часто ему приходилось развлекать вечерами женщин, в тысячу раз более искушенных и капризных, нежели Кэролайн, и с легкостью приводить их в восторг своим остроумием и апломбом? Так почему же именно сегодня, когда это было для него так важно, он ведет себя как влюбленный школьник и не знает, с чего начать разговор?