Страница:
Патриция Кэбот
Целомудрие и соблазн
Пролог
Оксфорд, Англия
Декабрь 1869 года
Полная круглая луна, висевшая в небе над высокой оградой колледжа, освещала молодому человеку путь ничуть не хуже самого яркого газового фонаря.
Не то чтобы здесь не было настоящих газовых фонарей — конечно, они имелись. Причем во множестве. Но благодаря сиянию огромного белесого диска слабый желтый свет, даваемый фонарями, был почти незаметен. Погасни в эту минуту все газовые фонари во всей Англии — и любой запоздалый прохожий, подобно ему возвращавшийся домой среди ночи, мог бы удовольствоваться светом такой выдающейся луны.
А может, все объяснялось тем, что он был в стельку пьян? Да, если судить трезво, нынче ночью луна светит ничуть не ярче, чем обычно, и он не обратил бы на нее особого внимания, если бы не успел так налакаться виски за карточным столом. А та легкость, с какой он находит путь в этой кромешной ночной тьме, не имеет ничего общего ни с фонарями, ни с луной. Настоящей причиной столь успешного продвижения к цели является то простое обстоятельство, что он пользуется этой дорожкой постоянно.
Право слово, ему даже не требовалось смотреть вниз, чтобы не угодить в канаву. Ноги сами выбирали путь. Их поразительная ловкость позволяла ему на ходу размышлять о многих важных вещах — насколько он вообще был способен размышлять в таком состоянии. И вот что не давало ему покоя (конечно, помимо промозглой сырости, пробиравшей до самых костей): где раздобыть чертову прорву денег, и поскорее?
Дело вовсе не в том, что он считает это долгом чести и собирается платить. Нет никаких сомнений, что игра велась краплеными картами. Иначе он не просадил бы такую бешеную сумму за столь короткий срок. Ведь он превосходно играет в карты. Он действительно превосходный игрок. Значит, ему подсунули крапленую колоду.
И это казалось тем более странным, что Слейтер клялся и божился, будто игра была честной. Слейтер был вхож в самые шикарные игорные дома в этом городе, куда допускали только избранных. Томас считал, что ему несказанно повезло. В конце концов, кто он такой? Всего лишь граф, которых в Англии пруд пруди, да к тому же краски на его гербе едва успели просохнуть, поскольку его отец совсем недавно получил этот титул. А тот жирный усатый тип, который назвался герцогом? Черт бы побрал таких герцогов!
Конечно, по его манерам ни за что нельзя было сказать, что это герцог. Особенно после того, как Томми просадил очередной круг и в сердцах воскликнул, что этот малый нечист на руку. Вместо того чтобы нагло рассмеяться ему в лицо и отмести все обвинения — как, несомненно, поступил бы настоящий герцог, — мерзавец принялся размахивать пистолетом! Да, черт побери, самым настоящим заряженным пистолетом! Конечно, Томми приходилось слышать, что подобное иногда случается — но чтобы такое приключилось с его драгоценной персоной…
Слава Богу, что Слейтер был вместе с ним. Ему каким-то чудом удалось утихомирить этого типа: дескать, Томми просто пошутил, он не хотел сказать ничего плохого. Черта с два он не хотел! Но потом, когда они остались вдвоем, Слейтер объяснил, что у джентльменов не принято обвинять друг друга в нечестной игре, не имея для этого бесспорных доказательств. А что было у Томми? Его фантастический проигрыш да смутное ощущение, что рубашка у карт в их колоде выглядели как-то странно. Разве это можно считать доказательствами?
И теперь ему оставалось только радоваться, что он выбрался из этого притона живым. С такой зверской рожей, как у этого «герцога», ничего не стоит вышибить мозги любому игроку, которому не понравятся его манеры.
Хотя с какой стороны на это посмотреть. Может быть, пуля в висок стала бы для Томми наиболее простым выходом из сложившейся ситуации. Потому что теперь ему придется срочно раздобыть аж целую тысячу фунтов! Именно столько он проиграл за сегодняшний вечер!
Конечно, о том, чтобы обратиться за деньгами к своему банкиру, не могло быть и речи. Оставленное отцом наследство находилось под надзором опекунского совета, и Томми сможет распоряжаться им только через два года, когда ему исполнится двадцать один. А пока об этих деньгах можно лишь мечтать. Но он мог бы взять в долг под свой будущий капитал.
Теперь ему надо только найти, к кому обратиться. Его банк отпадает. Опекуны тут же донесут обо всем матери, а та пожелает знать, зачем ее сыну потребовалась такая огромная сумма. Но Томми в жизни не признается ей, что проигрался в пух и прах.
Пожалуй, можно попросить денег у сестры. Она уже достигла совершеннолетия и не далее как в прошлом месяце вступила во владение своей долей наследства. Кэролайн не жадная и запросто даст ему взаймы. А если начнет приставать с вопросами, зачем ему деньги, он тут же наврет ей с три короба. Обмануть сестру намного легче, чем мать.
И если Томми не поленится сочинить для Кэролайн какую-нибудь душещипательную сказку, к примеру, про бескорыстную помощь нищим голодающим сироткам или зверушкам, пострадавшим от жестокого обращения, его наивная мягкосердечная сестренка раскошелится не меньше чем на пять сотен фунтов.
Загвоздка состояла в том, что Томми претило врать Кэролайн. Да, он с большим удовольствием мог дразнить ее и доводить до слез, но что значат все эти детские шалости по сравнению с откровенной, корыстной ложью? Чувство собственного достоинства не позволяло ему идти на столь низкий обман — пусть даже ради спасения своей шкуры. Тот простой факт, что Кэролайн, чтобы спасти брата, с радостью заплатила бы все его долги, вообще не приходил ему в голову. Нет, Томми знал, что, как джентльмен, он обязан найти иной способ раздобыть эту проклятую тысячу.
В то время, пока он перебирал в памяти своих друзей и прикидывал, насколько тугие у них кошельки и захотят ли они дать ему в долг, ноги сами принесли его к воротам колледжа и там остановились. Он машинально толкнул одну створку, не слишком хорошо соображая, что делает, и убедился, что ворота заперты. Ничего удивительного: колледж запирают в девять часов, а сейчас уже перевалило за полночь.
Его ноги, не дожидаясь команды, опять начали двигаться сами по себе и на этот раз понесли его мимо ворот, вдоль высокой каменной ограды, за которой располагались общежития для студентов. Кажется, в этом колледже их было около двух сотен. Он снова начал перебирать в уме список своих приятелей, причем делал это уже автоматически, потому что на протяжении последних месяцев проделывал это постоянно, почти каждую ночь. Конечно, ему придется лезть через стену. Вот только надо добраться до того места, где в кладке есть удобный выступ, на который можно поставить ногу, — и дело в шляпе.
Нет, никто из его приятелей-студентов не даст ему в долг таких денег. Это точно. Томми знал, что все они находятся примерно в том же положении, что и он, — ждут не дождутся своего совершеннолетия, чтобы получить наследство. Мало у кого отцы живы до сих пор, и еще меньшее число его друзей могли похвастаться перепадавшими им время от времени отцовскими щедротами. Но и среди этих избранных, насколько ему было известно, не было ни одного, кто бы получал такую сумму, как тысяча фунтов.
Погруженный в грустные размышления, он оттолкнул трухлявый ивовый ствол, закрывавший лаз через ограду. Нога сама нашла нужную выбоину в кладке, служившую ему ступенькой, и тут неожиданно чей-то голос окликнул его по имени. Он оглянулся, невнятно чертыхаясь сквозь зубы. Ко всем прочим несчастьям не хватало только, чтобы его застукал на месте преступления комнатный надзиратель и в очередной раз разнес на весь Оксфорд, что граф Бартлетт снова лез ночью через стену…
Наконец ему удалось разглядеть этого человека, но вместо кислой физиономии надзирателя он увидел жирную рожу «герцога». И не лень было этому засранцу тащиться сюда от самой таверны, в которой они играли в карты! Настоящий герцог мог бы заняться чем-нибудь более интересным, чем слежка за графом, у которого в кармане ни гроша, — но этот, судя по всему, был не из таких.
— Послушайте, — начал Томми, оставив ногу в выбоине в стене и опираясь локтем на колено, — вы непременно получите все сполна, ваша светлость! Разве я не дал вам слово? Конечно, я не смогу расплатиться с вами завтра же, но весьма скоро…
— Тут дело не в деньгах, — перебил его «герцог». Нет, хоть убейте, а на герцога он не походил! Ну какой уважающий себя герцог стал бы так круто завивать свои усы? А его жилетка? Конечно, она сшита из самого дорогого панбархата, но ее цвет был слишком… броским, скажем так. — Дело в том, как ты меня назвал, — пробурчал «герцог», и только теперь Томми обратил внимание, что он что-то держит в правой руке. И благодаря яркому свету полной луны он смог отлично рассмотреть этот предмет.
— Как я вас назвал? — Томми больше не боялся, что их разговор может услышать надзиратель. Напротив, он истово желал, чтобы такое случилось. Он даже успел помолиться, чтобы этот болван подслушивал за стеной, и выскочил прямо сейчас за ворота, и потребовал объяснений. Ибо гораздо лучше — прямо-таки неизмеримо лучше! — быть просто отчисленным за ночные прогулки и нарушение дисциплины, чем получить пулю в сердце. И наплевать на то, что эта пуля могла бы раз и навсегда избавить его от всех земных долгов.
«Герцог» поднял пистолет и направил его Томми в грудь.
— Шулером. Вот как ты меня назвал. Ну да знай, что герцога шулерами не бывают!
Томми понял две вещи. Во-первых, будь перед ним герцог — настоящий герцог, — он говорил бы правильно, не допуская таких ужасных грамматических ошибок.
А во-вторых, он сейчас умрет.
— Скажи «бай-бай», милорд! — процедил «герцог», который не был герцогом. Его пистолет все так же смотрел Томми в грудь, когда он нажал на курок.
И тогда, в один удивительно краткий миг, яркое сияние луны померкло, а вместе с ним развеялись и все горести, не дававшие покоя бедному Томми.
Декабрь 1869 года
Полная круглая луна, висевшая в небе над высокой оградой колледжа, освещала молодому человеку путь ничуть не хуже самого яркого газового фонаря.
Не то чтобы здесь не было настоящих газовых фонарей — конечно, они имелись. Причем во множестве. Но благодаря сиянию огромного белесого диска слабый желтый свет, даваемый фонарями, был почти незаметен. Погасни в эту минуту все газовые фонари во всей Англии — и любой запоздалый прохожий, подобно ему возвращавшийся домой среди ночи, мог бы удовольствоваться светом такой выдающейся луны.
А может, все объяснялось тем, что он был в стельку пьян? Да, если судить трезво, нынче ночью луна светит ничуть не ярче, чем обычно, и он не обратил бы на нее особого внимания, если бы не успел так налакаться виски за карточным столом. А та легкость, с какой он находит путь в этой кромешной ночной тьме, не имеет ничего общего ни с фонарями, ни с луной. Настоящей причиной столь успешного продвижения к цели является то простое обстоятельство, что он пользуется этой дорожкой постоянно.
Право слово, ему даже не требовалось смотреть вниз, чтобы не угодить в канаву. Ноги сами выбирали путь. Их поразительная ловкость позволяла ему на ходу размышлять о многих важных вещах — насколько он вообще был способен размышлять в таком состоянии. И вот что не давало ему покоя (конечно, помимо промозглой сырости, пробиравшей до самых костей): где раздобыть чертову прорву денег, и поскорее?
Дело вовсе не в том, что он считает это долгом чести и собирается платить. Нет никаких сомнений, что игра велась краплеными картами. Иначе он не просадил бы такую бешеную сумму за столь короткий срок. Ведь он превосходно играет в карты. Он действительно превосходный игрок. Значит, ему подсунули крапленую колоду.
И это казалось тем более странным, что Слейтер клялся и божился, будто игра была честной. Слейтер был вхож в самые шикарные игорные дома в этом городе, куда допускали только избранных. Томас считал, что ему несказанно повезло. В конце концов, кто он такой? Всего лишь граф, которых в Англии пруд пруди, да к тому же краски на его гербе едва успели просохнуть, поскольку его отец совсем недавно получил этот титул. А тот жирный усатый тип, который назвался герцогом? Черт бы побрал таких герцогов!
Конечно, по его манерам ни за что нельзя было сказать, что это герцог. Особенно после того, как Томми просадил очередной круг и в сердцах воскликнул, что этот малый нечист на руку. Вместо того чтобы нагло рассмеяться ему в лицо и отмести все обвинения — как, несомненно, поступил бы настоящий герцог, — мерзавец принялся размахивать пистолетом! Да, черт побери, самым настоящим заряженным пистолетом! Конечно, Томми приходилось слышать, что подобное иногда случается — но чтобы такое приключилось с его драгоценной персоной…
Слава Богу, что Слейтер был вместе с ним. Ему каким-то чудом удалось утихомирить этого типа: дескать, Томми просто пошутил, он не хотел сказать ничего плохого. Черта с два он не хотел! Но потом, когда они остались вдвоем, Слейтер объяснил, что у джентльменов не принято обвинять друг друга в нечестной игре, не имея для этого бесспорных доказательств. А что было у Томми? Его фантастический проигрыш да смутное ощущение, что рубашка у карт в их колоде выглядели как-то странно. Разве это можно считать доказательствами?
И теперь ему оставалось только радоваться, что он выбрался из этого притона живым. С такой зверской рожей, как у этого «герцога», ничего не стоит вышибить мозги любому игроку, которому не понравятся его манеры.
Хотя с какой стороны на это посмотреть. Может быть, пуля в висок стала бы для Томми наиболее простым выходом из сложившейся ситуации. Потому что теперь ему придется срочно раздобыть аж целую тысячу фунтов! Именно столько он проиграл за сегодняшний вечер!
Конечно, о том, чтобы обратиться за деньгами к своему банкиру, не могло быть и речи. Оставленное отцом наследство находилось под надзором опекунского совета, и Томми сможет распоряжаться им только через два года, когда ему исполнится двадцать один. А пока об этих деньгах можно лишь мечтать. Но он мог бы взять в долг под свой будущий капитал.
Теперь ему надо только найти, к кому обратиться. Его банк отпадает. Опекуны тут же донесут обо всем матери, а та пожелает знать, зачем ее сыну потребовалась такая огромная сумма. Но Томми в жизни не признается ей, что проигрался в пух и прах.
Пожалуй, можно попросить денег у сестры. Она уже достигла совершеннолетия и не далее как в прошлом месяце вступила во владение своей долей наследства. Кэролайн не жадная и запросто даст ему взаймы. А если начнет приставать с вопросами, зачем ему деньги, он тут же наврет ей с три короба. Обмануть сестру намного легче, чем мать.
И если Томми не поленится сочинить для Кэролайн какую-нибудь душещипательную сказку, к примеру, про бескорыстную помощь нищим голодающим сироткам или зверушкам, пострадавшим от жестокого обращения, его наивная мягкосердечная сестренка раскошелится не меньше чем на пять сотен фунтов.
Загвоздка состояла в том, что Томми претило врать Кэролайн. Да, он с большим удовольствием мог дразнить ее и доводить до слез, но что значат все эти детские шалости по сравнению с откровенной, корыстной ложью? Чувство собственного достоинства не позволяло ему идти на столь низкий обман — пусть даже ради спасения своей шкуры. Тот простой факт, что Кэролайн, чтобы спасти брата, с радостью заплатила бы все его долги, вообще не приходил ему в голову. Нет, Томми знал, что, как джентльмен, он обязан найти иной способ раздобыть эту проклятую тысячу.
В то время, пока он перебирал в памяти своих друзей и прикидывал, насколько тугие у них кошельки и захотят ли они дать ему в долг, ноги сами принесли его к воротам колледжа и там остановились. Он машинально толкнул одну створку, не слишком хорошо соображая, что делает, и убедился, что ворота заперты. Ничего удивительного: колледж запирают в девять часов, а сейчас уже перевалило за полночь.
Его ноги, не дожидаясь команды, опять начали двигаться сами по себе и на этот раз понесли его мимо ворот, вдоль высокой каменной ограды, за которой располагались общежития для студентов. Кажется, в этом колледже их было около двух сотен. Он снова начал перебирать в уме список своих приятелей, причем делал это уже автоматически, потому что на протяжении последних месяцев проделывал это постоянно, почти каждую ночь. Конечно, ему придется лезть через стену. Вот только надо добраться до того места, где в кладке есть удобный выступ, на который можно поставить ногу, — и дело в шляпе.
Нет, никто из его приятелей-студентов не даст ему в долг таких денег. Это точно. Томми знал, что все они находятся примерно в том же положении, что и он, — ждут не дождутся своего совершеннолетия, чтобы получить наследство. Мало у кого отцы живы до сих пор, и еще меньшее число его друзей могли похвастаться перепадавшими им время от времени отцовскими щедротами. Но и среди этих избранных, насколько ему было известно, не было ни одного, кто бы получал такую сумму, как тысяча фунтов.
Погруженный в грустные размышления, он оттолкнул трухлявый ивовый ствол, закрывавший лаз через ограду. Нога сама нашла нужную выбоину в кладке, служившую ему ступенькой, и тут неожиданно чей-то голос окликнул его по имени. Он оглянулся, невнятно чертыхаясь сквозь зубы. Ко всем прочим несчастьям не хватало только, чтобы его застукал на месте преступления комнатный надзиратель и в очередной раз разнес на весь Оксфорд, что граф Бартлетт снова лез ночью через стену…
Наконец ему удалось разглядеть этого человека, но вместо кислой физиономии надзирателя он увидел жирную рожу «герцога». И не лень было этому засранцу тащиться сюда от самой таверны, в которой они играли в карты! Настоящий герцог мог бы заняться чем-нибудь более интересным, чем слежка за графом, у которого в кармане ни гроша, — но этот, судя по всему, был не из таких.
— Послушайте, — начал Томми, оставив ногу в выбоине в стене и опираясь локтем на колено, — вы непременно получите все сполна, ваша светлость! Разве я не дал вам слово? Конечно, я не смогу расплатиться с вами завтра же, но весьма скоро…
— Тут дело не в деньгах, — перебил его «герцог». Нет, хоть убейте, а на герцога он не походил! Ну какой уважающий себя герцог стал бы так круто завивать свои усы? А его жилетка? Конечно, она сшита из самого дорогого панбархата, но ее цвет был слишком… броским, скажем так. — Дело в том, как ты меня назвал, — пробурчал «герцог», и только теперь Томми обратил внимание, что он что-то держит в правой руке. И благодаря яркому свету полной луны он смог отлично рассмотреть этот предмет.
— Как я вас назвал? — Томми больше не боялся, что их разговор может услышать надзиратель. Напротив, он истово желал, чтобы такое случилось. Он даже успел помолиться, чтобы этот болван подслушивал за стеной, и выскочил прямо сейчас за ворота, и потребовал объяснений. Ибо гораздо лучше — прямо-таки неизмеримо лучше! — быть просто отчисленным за ночные прогулки и нарушение дисциплины, чем получить пулю в сердце. И наплевать на то, что эта пуля могла бы раз и навсегда избавить его от всех земных долгов.
«Герцог» поднял пистолет и направил его Томми в грудь.
— Шулером. Вот как ты меня назвал. Ну да знай, что герцога шулерами не бывают!
Томми понял две вещи. Во-первых, будь перед ним герцог — настоящий герцог, — он говорил бы правильно, не допуская таких ужасных грамматических ошибок.
А во-вторых, он сейчас умрет.
— Скажи «бай-бай», милорд! — процедил «герцог», который не был герцогом. Его пистолет все так же смотрел Томми в грудь, когда он нажал на курок.
И тогда, в один удивительно краткий миг, яркое сияние луны померкло, а вместе с ним развеялись и все горести, не дававшие покоя бедному Томми.
Глава 1
Лондон
Май 1870 года
Комнату освещало лишь пламя камина. В углах поселились неясные тени. Дрова почти прогорели, но слабые отблески огня еще достигали сладкой парочки, расположившейся на диване. Этого неверного света оказалось вполне достаточно, чтобы Кэролайн смогла разглядеть их лица.
Она узнала их сразу, потому что знала их слишком хорошо! Собственно говоря, узнала смех своего жениха, еще даже не открыв эту дверь. Вот почему Кэролайн решила ее приоткрыть и заглянуть в полутемную гостиную.
И тут же ей стало ясно, что для начала следовало постучать, потому что она вторглась в самый неподходящий момент и оказалась свидетельницей весьма интимной сцены. И хотя Кэролайн понимала, что должна немедленно удалиться — или, наоборот, обнаружить свое присутствие, — она вдруг осознала, что не в силах сдвинуться с места — настолько ее ошеломил вид пышного бюста леди Жаклин Селдон. Обе груди герцогини были выпущены из корсета на свободу и ритмично подскакивали в такт мощным движениям бедер молодого мужчины, на котором леди Жаклин сидела верхом.
Кэролайн стояла ни жива ни мертва. Одна ее рука в белой бальной перчатке все еще лежала на дверной ручке, а другой ей пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть. Почему-то она вдруг подумала, что ее грудь никогда в жизни не будет сотрясаться с такой дикой силой.
Еще бы, где ее бюсту тягаться с несравненными прелестями леди Жаклин!
До сих пор Кэролайн не замечала в своем женихе столь явной тяги к женщинам с пышными формами, но все говорило за то, что лорд Уинчилси не относит свою невесту к этой категории, а потому вынужден искать утешения у той, кто больше соответствует его вкусам. Конечно, он имеет на это право-а как же иначе? Только почему-то Кэролайн упорно считала, что столь благовоспитанный джентльмен мог бы выбрать для своих развлечений более подходящее время и место, нежели личная гостиная престарелой леди Эшфорт, устроившей сегодня званый вечер.
«Кажется, я сейчас упаду в обморок!» — подумала Кэролайн и что было сил вцепилась в дверную ручку, на тот случай, если пол вдруг выйдет из повиновения и слишком стремительно войдет в контакт с ее лицом. Это сплошь и рядом случалось с героинями любовных романов, которыми зачитывались ее горничные. Иногда девушки забывали книжки в ее комнате, и Кэролайн заглядывала в них — просто так, из любопытства.
Впрочем, ничего подобного не случилось, и в обморок она не упала. Кэролайн вообще ни разу в жизни не теряла сознания — даже когда упала с лошади и сломала руку в двух местах. Если уж на то пошло, она даже была бы рада хлопнуться сейчас в обморок. По крайней мере это моментально избавило бы ее от созерцания того, как леди Жаклин шарит пальцами во рту у Херста.
«Вот так штука! — подумала Кэролайн. — А это еще зачем?» Ей никогда не приходило в голову, что мужчинам может быть приятно облизывать женские пальцы.
Однако факты говорили сами за себя, ибо маркиз принялся сосать ее пальцы, смачно при этом чмокая.
Интересно, почему Кэролайн никто никогда про такое не рассказывал? Если бы маркизу захотелось, чтобы она сунула палец ему в рот — пожалуйста, ей не жалко, раз ему так это нравится. Право же, он вполне мог обратиться к ней с этой просьбой! И вовсе ни к чему было утруждать себя, гоняясь за леди Жаклин, с которой ее жених вообще был едва знаком — и уж тем более не был помолвлен!
Распростертый под леди Жаклин маркиз Уинчилси испустил томный стон. Надо отметить, что прозвучал он весьма невнятно. Еще бы, с пальцем-то во рту! Кэролайн увидела, как одна из его рук пропутешествовала с бедер леди Жаклин на ее грудь. Насколько можно было рассмотреть, Херст не потрудился снять ни фрака, ни сорочки. Она подумала, что это позволит ему довольно быстро привести себя в порядок и вернуться к гостям. Но с другой стороны, в комнате было так жарко натоплено, что он наверняка страдал от духоты, особенно если учесть тепло, исходившее от распаленного тела его подруги.
Однако на страдальца он вовсе не был похож. Рука, недолгое время находившаяся на груди леди Жаклин, скользнула вверх по ее шее, к мягким завиткам темных волос, выбившимся из затейливой модной прически. После этого Херст пригнул ее голову так, что их губы соприкоснулись. Леди Жаклин охотно ему подчинилась, не забыв при этом вынуть у него изо рта свой палец. Теперь он стал бы только мешать, потому что она засунула в рот маркизу свой язык.
«Ну вот, — подумала Кэролайн. — Дальше уже некуда. Теперь нам точно придется расторгнуть помолвку!»
Она прикинула, не стоит ли заявить об этом прямо сейчас, не сходя с места. Созвать сюда свидетелей, чтобы захватить любовников в момент их объятий (хотя на самом деле эта поза должна называться по-другому), и устроить скандал.
Но в ту же секунду ей стало ясно, что она не перенесет того, что неизбежно последует за этим скандалом: сплошные объяснения и извинения. Херст наверняка начнет каяться и уверять, что на самом деле он любит только ее. Жаклин закатит истерику — если она вообще способна пролить хоть одну слезу, в чем Кэролайн сильно сомневалась.
Одним словом, сейчас ей оставалось только покинуть гостиную так же незаметно, как она в ней появилась. Молясь о том, чтобы Херст с Жаклин были достаточно заняты друг другом и не обратили внимания на щелканье задвижки, она старательно притворила за собой дверь и только после этого наконец с облегчением перевела дух.
А заодно начала думать над тем, что же ей теперь делать.
В коридоре было совсем темно. Это черное гулкое пространство весьма отличалось от остальных помещений в городском особняке леди Эшфорт. Достойная старушка пригласила сегодня не меньше сотни гостей, которых обслуживало столько же слуг. Но вряд ли кто-то из этой толпы мог заинтересоваться холодным пустым коридором на втором этаже, поскольку шампанское и закуски подавали внизу.
Он не заинтересовал никого, кроме затосковавшей в одиночестве невесты, брошенной своим женихом.
Испытывая странную слабость в коленках, Кэролайн поспешила сесть на узкую лестницу для слуг — как раз напротив той двери, что с такой осторожностью притворила всего минуту назад. Нет, она вовсе не боялась, что потеряет сознание. Просто ей стало тошно. Нужно было немного передохнуть и прийти в себя, прежде чем спускаться вниз. Кэролайн оперлась локтями на колени, спрятала подбородок в ладони и рассеянно уставилась сквозь балясины перил на злополучную дверь, размышляя над тем, как ей быть дальше.
По всему выходило, что любая нормальная девица на ее месте первым делом должна была бы сотрясаться от рыданий. Как-никак она только что застала своего суженого в руках — ну, если уж быть точной, то скорее в ногах — другой женщины. И теперь, согласно все тем же душещипательным романам, ее святой обязанностью было рвать и метать и обливаться горючими слезами.
И она, право же, была не прочь немного порвать и пометать, а заодно и пустить слезу. Честное слово, ей этого хотелось. Кэролайн сосредоточилась и постаралась заплакать. Но не смогла выдавить из себя ни единой слезинки.
«Все это означает, — рассуждала она про себя, — что я разозлилась не на шутку. Да, так оно и есть. Я просто лопаюсь от гнева. Я даже рыдать не могу от злобы. Пожалуй, мне не помешает раздобыть пистолет и пристрелить леди Жаклин на месте! Всадить пулю прямо в ее черное сердце! Да, именно так я и обязана поступить!»
Но от одной этой мысли ей стало так плохо, что Кэролайн порадовалась своей предусмотрительности. Хорошо, что она заранее потрудилась сесть. Она на дух не выносила оружие и уж тем более представить себе не могла, что сможет в кого-то выстрелить. Пусть даже жертвой выстрела станет леди Жаклин, определенно заслужившая пулю в сердце!
«Вдобавок, — продолжала она рассуждать, — даже если бы я и смогла выстрелить — что вообще для меня немыслимо, — я бы не стала этого делать. Чего бы я этим добилась? Меня бы сразу арестовали! А после этого непременно отправили бы в тюрьму».
У Кэролайн не было ни малейшего желания сидеть в тюрьме, описанной ее подругой Эмми во всех тошнотворных подробностях. И еще меньше ей хотелось бы в кого-то стрелять.
«Предположим, — грустно подумала она, — меня признают виновной. И повесят. А за что? За то, что я пристрелила леди Жаклин?» Но не слишком ли большой будет жертва? Ведь против леди Жаклин как таковой Кэролайн ничего не имела. Когда они встречались в свете, леди Жаклин вела себя с Кэролайн вполне учтиво и вежливо.
И Кэролайн пришла к выводу, что если уж она непременно должна кого-то пристрелить — хотя, конечно, никакой необходимости в этом и нет, — так в первую очередь Херста. Ведь это именно он всего час назад нашептывал на ушко Кэролайн, что ждет не дождется их первой брачной ночи, до которой оставался ровно месяц.
Вероятно, снедавшее его нетерпение возросло до такой степени, что вынудило отыскать подходящую партнершу для генеральной репетиции этого восхитительного спектакля.
«Лживый ублюдок! — Кэролайн старательно напрягла память, вспоминая самые грязные ругательства, подслушанные под дверью ее младшего брата Томаса. Они с приятелями только и делали, что награждали друг друга этими жуткими прозвищами. — Да, вот именно! Сукин сын!»
И вдруг ей как-то сразу расхотелось ругаться, и она испытала сильное раскаяние. Потому что ни на минуту не забывала, сколь многим обязана Херсту. И не только за то, что он сделал для Томми, главное заключалось в том, что из всех девушек в Лондоне он выбрал именно ее. Ведь именно она стала его невестой, и именно ей достались эти чудесные, волнующие поцелуи, которыми украдкой награждал ее Херст.
По крайней мере она считала так до недавнего времени. Потому что сейчас увидела собственными глазами, что его поцелуи доставались не только ей одной. И что кроме тех робких поцелуев, которыми он награждал ее, существовали еще и другие, те самые, которыми он с большим удовольствием обменивался с леди Жаклин.
Проклятие! Что же все-таки теперь делать?
Самым правильным и логичным поступком было бы немедленное расторжение помолвки — со стороны Херста, естественно. Но до сих пор маркиз вел себя безукоризненно — разумеется, если не считать сегодняшнего вечера. Нечего было и мечтать о том, что Херст возьмет на себя столь обременительные хлопоты: ведь разрыв помолвки — это скандал! «Дорогая! — Кэролайн представила себе его речь. — Мне очень жаль, но ты должна понять. Так получилось, что я встретил девушку, которая нравится мне гораздо больше, чем ты…»
Нет, не так! Маркиз Уинчилси никогда не позволит себе говорить так грубо и прямолинейно! Скорее он облечет свое признание в более обтекаемую форму, например: «Кэролайн, милая моя, умоляю, не требуй от меня объяснений, но я не могу с чистым сердцем и открытой душой вести тебя к алтарю. Ты ведь поймешь меня, не так ли, дорогая?»
И Кэролайн вежливо ответит, что да, она все понимает. Потому что для него она навсегда останется всего лишь подругой. Тогда как леди Жаклин Селдон была настоящей роковой красавицей, она пела и играла на арфе так, что мужчины просто млели от восторга. Любой джентльмен мог бы мечтать о такой жене — конечно, если не забывать о том, что у нее совсем нет денег. Об этом знали все. Селдоны — отцом леди Жаклин был четырнадцатый герцог Селдон — были старинным и уважаемым семейством, хотя давно просадили весь капитал, чтобы поддерживать блеск былой славы. На данный момент в их владении оставалось лишь несколько особняков да одна или две разоренные усадьбы где-то в предместье.
Херст, чей род был настолько же древним, насколько и нищим, вполне мог остановить свой выбор на девице Селдон — это выглядело бы вполне естественно, — хотя Кэролайн не назвала бы этот поступок благоразумным. На какие деньги, скажите на милость, он собирался содержать себя и леди Жаклин? Ведь у обоих не было за душой ни гроша — разве что Господь сотворит чудо и ниспошлет им наследство от какого-нибудь сказочно богатого дядюшки из Америки.
Но с другой стороны — разве деньги могут стать препятствием для двух сердец, охваченных пылкой любовью? Да и с какой стати Кэролайн должна тревожиться о том, на что будет существовать эта парочка? Можно подумать, ей мало своих проблем!
Что, к примеру, она скажет своей матери?
Вдовствующая леди Бартлетт будет сражена этой новостью наповал. Кэролайн даже думать боялась о последствиях. Скорее всего она устроит себе очередной истерический припадок. Мать обожает Херста, она души в нем не чает. А почему бы и нет? В конце концов, он спас жизнь ее единственному ненаглядному сыну. И с того дня вся семья Кэролайн оказалась в огромном и неоплатном долгу перед благородным сиятельным маркизом. Правда, Кэролайн надеялась, что хоть немного сократит этот долг, став его женой.
Но сейчас стало ясно, что обладание Кэролайн для юного маркиза вовсе не давно ожидаемая желанная награда. Боже, как это унизительно!
А они, как назло, уже успели разослать приглашения. Ровно пятьсот штук. Пять сотен гостей — сливки лондонского общества. И что же теперь — Кэролайн снова придется им всем писать? От отчаяния она чуть не разревелась. Пять сотен писем! Ей в жизни столько не настрочить! У нее сводит пальцы после одного или двух писем, а тут целых пятьсот!
Она с горечью подумала о том, что по справедливости эти письма должен написать Херст. В конце концов, это не Кэролайн, а он повел себя не по правилам. Но Херст вряд ли когда-нибудь писал что-то длиннее чека, и она совершит большую глупость, если станет рассчитывать на его помощь в таком деликатном деле.
Может быть, достаточно простого объявления в газетах? Да, так она и сделает! Сообщит в сдержанной, но изысканной форме о расторжении помолвки с маркизом Уинчилси.
Какой позор! Быть брошенной на полпути к алтарю ради леди Жаклин! Кэролайн с тоской представила, как будут сплетничать ее школьные подруги.
Она постаралась взять себя в руки. Нет, так не пойдет. Бывают ситуации и похуже этой. Правда, она не представляла себе, какие именно, но твердо была убеждена в том, что они бывают.
И тут, как по заказу, судьба предоставила ей возможность в этом убедиться.
Кто-то шел сюда. Он не вышел из гостиной, он приближался с другого конца коридора. И как только свет канделябра, который человек держал в руке, осветил черты неизвестного, Кэролайн с ужасом узнала его и поняла, что он попал сюда не случайно.
Он искал леди Жаклин!
От испуга у нее перестало биться сердце. Ничего подобного она не испытывала даже в тот момент, когда отворила дверь в гостиную и увидела, что ее суженый занимается любовью с другой женщиной. Нет, тогда она чувствовала совсем другое.
Но сейчас ее сердце определенно застыло в груди.
Очевидно, света канделябра оказалось недостаточно, потому что человек споткнулся о ножку низенького столика, украшенного вазой с сухими цветами. Едва Брейден Грэн-вилл задел столик, ваза качнулась и опрокинулась, усыпав ковер легкими сухими лепестками. Он невнятно выругался себе под нос и наклонился, чтобы поправить вазу. Кэролайн, следившая за ним из-за лестничных перил, успела разглядеть его лицо и убедилась, что он разозлен гораздо сильнее, чем мог бы злиться человек, случайно опрокинувший в коридоре вазу с цветами.
Плохо соображая, что делает, Кэролайн вскочила и пролепетала:
— З-здравствуйте! — Почему-то ее голос прозвучал так, будто у нее не хватало дыхания.
— Кто здесь? — тревожно вскинулся Брейден Грэнвилл, всматриваясь в темноту.
— Это всего лишь я, — пискнула Кэролайн. Да что такое с ее голосом? Он никогда не был таким писклявым! Она смущенно произнесла: — Кэролайн Линфорд. Мы познакомились с вами в прошлом месяце, на званом обеде у леди Читтенхаус. Наверное, вы меня не запомнили…
Май 1870 года
Комнату освещало лишь пламя камина. В углах поселились неясные тени. Дрова почти прогорели, но слабые отблески огня еще достигали сладкой парочки, расположившейся на диване. Этого неверного света оказалось вполне достаточно, чтобы Кэролайн смогла разглядеть их лица.
Она узнала их сразу, потому что знала их слишком хорошо! Собственно говоря, узнала смех своего жениха, еще даже не открыв эту дверь. Вот почему Кэролайн решила ее приоткрыть и заглянуть в полутемную гостиную.
И тут же ей стало ясно, что для начала следовало постучать, потому что она вторглась в самый неподходящий момент и оказалась свидетельницей весьма интимной сцены. И хотя Кэролайн понимала, что должна немедленно удалиться — или, наоборот, обнаружить свое присутствие, — она вдруг осознала, что не в силах сдвинуться с места — настолько ее ошеломил вид пышного бюста леди Жаклин Селдон. Обе груди герцогини были выпущены из корсета на свободу и ритмично подскакивали в такт мощным движениям бедер молодого мужчины, на котором леди Жаклин сидела верхом.
Кэролайн стояла ни жива ни мертва. Одна ее рука в белой бальной перчатке все еще лежала на дверной ручке, а другой ей пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть. Почему-то она вдруг подумала, что ее грудь никогда в жизни не будет сотрясаться с такой дикой силой.
Еще бы, где ее бюсту тягаться с несравненными прелестями леди Жаклин!
До сих пор Кэролайн не замечала в своем женихе столь явной тяги к женщинам с пышными формами, но все говорило за то, что лорд Уинчилси не относит свою невесту к этой категории, а потому вынужден искать утешения у той, кто больше соответствует его вкусам. Конечно, он имеет на это право-а как же иначе? Только почему-то Кэролайн упорно считала, что столь благовоспитанный джентльмен мог бы выбрать для своих развлечений более подходящее время и место, нежели личная гостиная престарелой леди Эшфорт, устроившей сегодня званый вечер.
«Кажется, я сейчас упаду в обморок!» — подумала Кэролайн и что было сил вцепилась в дверную ручку, на тот случай, если пол вдруг выйдет из повиновения и слишком стремительно войдет в контакт с ее лицом. Это сплошь и рядом случалось с героинями любовных романов, которыми зачитывались ее горничные. Иногда девушки забывали книжки в ее комнате, и Кэролайн заглядывала в них — просто так, из любопытства.
Впрочем, ничего подобного не случилось, и в обморок она не упала. Кэролайн вообще ни разу в жизни не теряла сознания — даже когда упала с лошади и сломала руку в двух местах. Если уж на то пошло, она даже была бы рада хлопнуться сейчас в обморок. По крайней мере это моментально избавило бы ее от созерцания того, как леди Жаклин шарит пальцами во рту у Херста.
«Вот так штука! — подумала Кэролайн. — А это еще зачем?» Ей никогда не приходило в голову, что мужчинам может быть приятно облизывать женские пальцы.
Однако факты говорили сами за себя, ибо маркиз принялся сосать ее пальцы, смачно при этом чмокая.
Интересно, почему Кэролайн никто никогда про такое не рассказывал? Если бы маркизу захотелось, чтобы она сунула палец ему в рот — пожалуйста, ей не жалко, раз ему так это нравится. Право же, он вполне мог обратиться к ней с этой просьбой! И вовсе ни к чему было утруждать себя, гоняясь за леди Жаклин, с которой ее жених вообще был едва знаком — и уж тем более не был помолвлен!
Распростертый под леди Жаклин маркиз Уинчилси испустил томный стон. Надо отметить, что прозвучал он весьма невнятно. Еще бы, с пальцем-то во рту! Кэролайн увидела, как одна из его рук пропутешествовала с бедер леди Жаклин на ее грудь. Насколько можно было рассмотреть, Херст не потрудился снять ни фрака, ни сорочки. Она подумала, что это позволит ему довольно быстро привести себя в порядок и вернуться к гостям. Но с другой стороны, в комнате было так жарко натоплено, что он наверняка страдал от духоты, особенно если учесть тепло, исходившее от распаленного тела его подруги.
Однако на страдальца он вовсе не был похож. Рука, недолгое время находившаяся на груди леди Жаклин, скользнула вверх по ее шее, к мягким завиткам темных волос, выбившимся из затейливой модной прически. После этого Херст пригнул ее голову так, что их губы соприкоснулись. Леди Жаклин охотно ему подчинилась, не забыв при этом вынуть у него изо рта свой палец. Теперь он стал бы только мешать, потому что она засунула в рот маркизу свой язык.
«Ну вот, — подумала Кэролайн. — Дальше уже некуда. Теперь нам точно придется расторгнуть помолвку!»
Она прикинула, не стоит ли заявить об этом прямо сейчас, не сходя с места. Созвать сюда свидетелей, чтобы захватить любовников в момент их объятий (хотя на самом деле эта поза должна называться по-другому), и устроить скандал.
Но в ту же секунду ей стало ясно, что она не перенесет того, что неизбежно последует за этим скандалом: сплошные объяснения и извинения. Херст наверняка начнет каяться и уверять, что на самом деле он любит только ее. Жаклин закатит истерику — если она вообще способна пролить хоть одну слезу, в чем Кэролайн сильно сомневалась.
Одним словом, сейчас ей оставалось только покинуть гостиную так же незаметно, как она в ней появилась. Молясь о том, чтобы Херст с Жаклин были достаточно заняты друг другом и не обратили внимания на щелканье задвижки, она старательно притворила за собой дверь и только после этого наконец с облегчением перевела дух.
А заодно начала думать над тем, что же ей теперь делать.
В коридоре было совсем темно. Это черное гулкое пространство весьма отличалось от остальных помещений в городском особняке леди Эшфорт. Достойная старушка пригласила сегодня не меньше сотни гостей, которых обслуживало столько же слуг. Но вряд ли кто-то из этой толпы мог заинтересоваться холодным пустым коридором на втором этаже, поскольку шампанское и закуски подавали внизу.
Он не заинтересовал никого, кроме затосковавшей в одиночестве невесты, брошенной своим женихом.
Испытывая странную слабость в коленках, Кэролайн поспешила сесть на узкую лестницу для слуг — как раз напротив той двери, что с такой осторожностью притворила всего минуту назад. Нет, она вовсе не боялась, что потеряет сознание. Просто ей стало тошно. Нужно было немного передохнуть и прийти в себя, прежде чем спускаться вниз. Кэролайн оперлась локтями на колени, спрятала подбородок в ладони и рассеянно уставилась сквозь балясины перил на злополучную дверь, размышляя над тем, как ей быть дальше.
По всему выходило, что любая нормальная девица на ее месте первым делом должна была бы сотрясаться от рыданий. Как-никак она только что застала своего суженого в руках — ну, если уж быть точной, то скорее в ногах — другой женщины. И теперь, согласно все тем же душещипательным романам, ее святой обязанностью было рвать и метать и обливаться горючими слезами.
И она, право же, была не прочь немного порвать и пометать, а заодно и пустить слезу. Честное слово, ей этого хотелось. Кэролайн сосредоточилась и постаралась заплакать. Но не смогла выдавить из себя ни единой слезинки.
«Все это означает, — рассуждала она про себя, — что я разозлилась не на шутку. Да, так оно и есть. Я просто лопаюсь от гнева. Я даже рыдать не могу от злобы. Пожалуй, мне не помешает раздобыть пистолет и пристрелить леди Жаклин на месте! Всадить пулю прямо в ее черное сердце! Да, именно так я и обязана поступить!»
Но от одной этой мысли ей стало так плохо, что Кэролайн порадовалась своей предусмотрительности. Хорошо, что она заранее потрудилась сесть. Она на дух не выносила оружие и уж тем более представить себе не могла, что сможет в кого-то выстрелить. Пусть даже жертвой выстрела станет леди Жаклин, определенно заслужившая пулю в сердце!
«Вдобавок, — продолжала она рассуждать, — даже если бы я и смогла выстрелить — что вообще для меня немыслимо, — я бы не стала этого делать. Чего бы я этим добилась? Меня бы сразу арестовали! А после этого непременно отправили бы в тюрьму».
У Кэролайн не было ни малейшего желания сидеть в тюрьме, описанной ее подругой Эмми во всех тошнотворных подробностях. И еще меньше ей хотелось бы в кого-то стрелять.
«Предположим, — грустно подумала она, — меня признают виновной. И повесят. А за что? За то, что я пристрелила леди Жаклин?» Но не слишком ли большой будет жертва? Ведь против леди Жаклин как таковой Кэролайн ничего не имела. Когда они встречались в свете, леди Жаклин вела себя с Кэролайн вполне учтиво и вежливо.
И Кэролайн пришла к выводу, что если уж она непременно должна кого-то пристрелить — хотя, конечно, никакой необходимости в этом и нет, — так в первую очередь Херста. Ведь это именно он всего час назад нашептывал на ушко Кэролайн, что ждет не дождется их первой брачной ночи, до которой оставался ровно месяц.
Вероятно, снедавшее его нетерпение возросло до такой степени, что вынудило отыскать подходящую партнершу для генеральной репетиции этого восхитительного спектакля.
«Лживый ублюдок! — Кэролайн старательно напрягла память, вспоминая самые грязные ругательства, подслушанные под дверью ее младшего брата Томаса. Они с приятелями только и делали, что награждали друг друга этими жуткими прозвищами. — Да, вот именно! Сукин сын!»
И вдруг ей как-то сразу расхотелось ругаться, и она испытала сильное раскаяние. Потому что ни на минуту не забывала, сколь многим обязана Херсту. И не только за то, что он сделал для Томми, главное заключалось в том, что из всех девушек в Лондоне он выбрал именно ее. Ведь именно она стала его невестой, и именно ей достались эти чудесные, волнующие поцелуи, которыми украдкой награждал ее Херст.
По крайней мере она считала так до недавнего времени. Потому что сейчас увидела собственными глазами, что его поцелуи доставались не только ей одной. И что кроме тех робких поцелуев, которыми он награждал ее, существовали еще и другие, те самые, которыми он с большим удовольствием обменивался с леди Жаклин.
Проклятие! Что же все-таки теперь делать?
Самым правильным и логичным поступком было бы немедленное расторжение помолвки — со стороны Херста, естественно. Но до сих пор маркиз вел себя безукоризненно — разумеется, если не считать сегодняшнего вечера. Нечего было и мечтать о том, что Херст возьмет на себя столь обременительные хлопоты: ведь разрыв помолвки — это скандал! «Дорогая! — Кэролайн представила себе его речь. — Мне очень жаль, но ты должна понять. Так получилось, что я встретил девушку, которая нравится мне гораздо больше, чем ты…»
Нет, не так! Маркиз Уинчилси никогда не позволит себе говорить так грубо и прямолинейно! Скорее он облечет свое признание в более обтекаемую форму, например: «Кэролайн, милая моя, умоляю, не требуй от меня объяснений, но я не могу с чистым сердцем и открытой душой вести тебя к алтарю. Ты ведь поймешь меня, не так ли, дорогая?»
И Кэролайн вежливо ответит, что да, она все понимает. Потому что для него она навсегда останется всего лишь подругой. Тогда как леди Жаклин Селдон была настоящей роковой красавицей, она пела и играла на арфе так, что мужчины просто млели от восторга. Любой джентльмен мог бы мечтать о такой жене — конечно, если не забывать о том, что у нее совсем нет денег. Об этом знали все. Селдоны — отцом леди Жаклин был четырнадцатый герцог Селдон — были старинным и уважаемым семейством, хотя давно просадили весь капитал, чтобы поддерживать блеск былой славы. На данный момент в их владении оставалось лишь несколько особняков да одна или две разоренные усадьбы где-то в предместье.
Херст, чей род был настолько же древним, насколько и нищим, вполне мог остановить свой выбор на девице Селдон — это выглядело бы вполне естественно, — хотя Кэролайн не назвала бы этот поступок благоразумным. На какие деньги, скажите на милость, он собирался содержать себя и леди Жаклин? Ведь у обоих не было за душой ни гроша — разве что Господь сотворит чудо и ниспошлет им наследство от какого-нибудь сказочно богатого дядюшки из Америки.
Но с другой стороны — разве деньги могут стать препятствием для двух сердец, охваченных пылкой любовью? Да и с какой стати Кэролайн должна тревожиться о том, на что будет существовать эта парочка? Можно подумать, ей мало своих проблем!
Что, к примеру, она скажет своей матери?
Вдовствующая леди Бартлетт будет сражена этой новостью наповал. Кэролайн даже думать боялась о последствиях. Скорее всего она устроит себе очередной истерический припадок. Мать обожает Херста, она души в нем не чает. А почему бы и нет? В конце концов, он спас жизнь ее единственному ненаглядному сыну. И с того дня вся семья Кэролайн оказалась в огромном и неоплатном долгу перед благородным сиятельным маркизом. Правда, Кэролайн надеялась, что хоть немного сократит этот долг, став его женой.
Но сейчас стало ясно, что обладание Кэролайн для юного маркиза вовсе не давно ожидаемая желанная награда. Боже, как это унизительно!
А они, как назло, уже успели разослать приглашения. Ровно пятьсот штук. Пять сотен гостей — сливки лондонского общества. И что же теперь — Кэролайн снова придется им всем писать? От отчаяния она чуть не разревелась. Пять сотен писем! Ей в жизни столько не настрочить! У нее сводит пальцы после одного или двух писем, а тут целых пятьсот!
Она с горечью подумала о том, что по справедливости эти письма должен написать Херст. В конце концов, это не Кэролайн, а он повел себя не по правилам. Но Херст вряд ли когда-нибудь писал что-то длиннее чека, и она совершит большую глупость, если станет рассчитывать на его помощь в таком деликатном деле.
Может быть, достаточно простого объявления в газетах? Да, так она и сделает! Сообщит в сдержанной, но изысканной форме о расторжении помолвки с маркизом Уинчилси.
Какой позор! Быть брошенной на полпути к алтарю ради леди Жаклин! Кэролайн с тоской представила, как будут сплетничать ее школьные подруги.
Она постаралась взять себя в руки. Нет, так не пойдет. Бывают ситуации и похуже этой. Правда, она не представляла себе, какие именно, но твердо была убеждена в том, что они бывают.
И тут, как по заказу, судьба предоставила ей возможность в этом убедиться.
Кто-то шел сюда. Он не вышел из гостиной, он приближался с другого конца коридора. И как только свет канделябра, который человек держал в руке, осветил черты неизвестного, Кэролайн с ужасом узнала его и поняла, что он попал сюда не случайно.
Он искал леди Жаклин!
От испуга у нее перестало биться сердце. Ничего подобного она не испытывала даже в тот момент, когда отворила дверь в гостиную и увидела, что ее суженый занимается любовью с другой женщиной. Нет, тогда она чувствовала совсем другое.
Но сейчас ее сердце определенно застыло в груди.
Очевидно, света канделябра оказалось недостаточно, потому что человек споткнулся о ножку низенького столика, украшенного вазой с сухими цветами. Едва Брейден Грэн-вилл задел столик, ваза качнулась и опрокинулась, усыпав ковер легкими сухими лепестками. Он невнятно выругался себе под нос и наклонился, чтобы поправить вазу. Кэролайн, следившая за ним из-за лестничных перил, успела разглядеть его лицо и убедилась, что он разозлен гораздо сильнее, чем мог бы злиться человек, случайно опрокинувший в коридоре вазу с цветами.
Плохо соображая, что делает, Кэролайн вскочила и пролепетала:
— З-здравствуйте! — Почему-то ее голос прозвучал так, будто у нее не хватало дыхания.
— Кто здесь? — тревожно вскинулся Брейден Грэнвилл, всматриваясь в темноту.
— Это всего лишь я, — пискнула Кэролайн. Да что такое с ее голосом? Он никогда не был таким писклявым! Она смущенно произнесла: — Кэролайн Линфорд. Мы познакомились с вами в прошлом месяце, на званом обеде у леди Читтенхаус. Наверное, вы меня не запомнили…