Кэмп Кэндис. Розовое дерево

   Милли стало интересно, зачем они идут к пруду, но она решила не спрашивать. Было очень приятно идти вот так, держась за руки с Джонатаном. Дойдя до пруда, они обогнули его с западной стороны. На земле лежали две удочки.
   — Вы собираетесь ловить рыбу! — воскликнула она. — Но зачем вы привели меня?
   Бетси хихикала и прыгала вокруг в полном восторге.
   — Потому что мы хотели, чтобы вы рыбачили с нами! — кричала она, объясняя то, что и так ясно.
   — Понятно… — от слов девочки в душе Миллисент потеплело. — Но, боюсь, из меня плохой рыбак.
   — А вы что, никогда не ловили рыбу на рассвете?
   — Нет, — честно призналась Миллисент. — Вообще-то, я никогда не ловила рыбу, если не считать, что пару раз подержала удочку для Алана.
   Бетси уставилась на нее.
   — Никогда? Честно?
   — Честно. — Миллисент дожала плечами. — У меня никогда не было удочки. Я никогда… даже не думала об этом. — Она не стала добавлять, что рыбалка — это занятие мальчиков и мужчин. Она знала, что у Джонатана было вполне сложившееся мнение по поводу женских и мужских развлечений. И сейчас, когда Милли задумалась об этом, хотя раньше подобное никогда не приходило ей в голову, она сама удивилась, почему рыбалка должна быть исключительно мужским занятием.
   — Тогда вы непременно должны попробовать, и прямо сейчас! — настойчиво произнес Джонатан и вложил ей в руку одну из удочек.
   — Бетси, давай-ка покажем, как это делается!
   А потом, пока солнце не поднялось над горизонтом, Миллисент сидела на корточках, с удочкой в руках и неподвижно смотрела в одну точку на глади маленького пруда.
   — Вы здесь когда-нибудь что-нибудь поймали? — спросила она.
   Бетси сморщила нос, обдумывая ответ.
   — Так, давайте вспомним… однажды я поймала старую перчатку…
   Миллисент рассмеялась.
   — Нет, я имею в виду из рыбы.
   — Не-а… — Бетси потрясла головой. — Но здесь есть рыба! Я видела! Мы с папой иногда ходим сюда плавать, бывает, что вдруг почувствуешь, как к тебе прикасается рыбка. — Воспоминания отразились на ее лице выражением радости и удовольствия.
   Миллисент улыбнулась:
   — Я помню. Я тоже плавала здесь, когда была маленькой.
   — Правда? — Джонатан с вызовом смотрел на нее. — Удивительно, как это вам разрешили родители?
   — А-а, они не разрешали, — ответила Милли.
   — Вот как, мисс Хэйз! — поддразнил он ее. — Вы хотите сказать, что обманывали родителей?
   Милли бросила многозначительный взгляд на Бетси. Ей это казалось неподходящей темой для обсуждения в присутствии ребенка.
   — Нет, почему же, я… я не обманывала их…
   — Понятно, просто не считали нужным говорить им об этом. — Глаза его искрились от смеха. Он обернулся в сторону дочери.
   — Бетси, тебе этого лучше не слышать. Мисс Хэйз боится, что это собъет тебя с правильного пути. Бетси озадаченно взглянула на отца:
   — Что ты имеешь в виду?
   — Что ты последуешь ее дурному примеру и будешь скрывать от меня все, что ты делаешь.
   — Зачем мне от тебя скрывать?
   — Я должна бы догадаться, — резко сказала Милли. — Ребенок не стесняется говорить вам абсолютно ничего!
   — А разве это так плохо? — он теперь выглядел серьезным.
   Миллисент вздохнула.
   — Все дело в том, что она уверена: вас абсолютно ничего не расстроит! У вас нет строгих требований к поведению!
   — Нет строгих требований? — Он поднял брови. — Ну почему же, я учу Бетси быть честной, прямой, порядочной…
   — Я не говорю сейчас о глобальных понятиях. Речь идет о ежедневных поступках. И здесь у вас достаточно неординарный взгляд на воспитание.
   Бетси с интересом наблюдала за ними и теперь спросила:
   — Вы опять воюете?
   — Да, — сказала Миллисент.
   — Нет, — в то же самое время ответил Джонатан. Они удивленно взглянули друг на друга и расхохотались. Бетси состроила гримаску и махнула рукой, будто говоря, что никогда не поймет этих взрослых, и вновь вернулась к рыбалке.
   Джонатан, успокоившись, вытянулся на земле рядом с Миллисент, опершись на локоть.
   — Я бы хотел увидеть вас маленькой девочкой, — сказал он мягким голосом. — Ваши косички, наверное, всегда были аккуратно заплетенными, а фартучки — накрахмаленными и белоснежными.
   — С утра — да. — Она хотела бросить на него неодобрительный взгляд, но он у нее получился слишком легкомысленным. — И еще у меня были всегда зашнурованные ботинки, чистые носочки и платья достаточной длины.
   — 0-ох! — он смешно сморщился. — Вы опять за свое. — Он помолчал, потом грустно произнес:
   — Вы многое делаете для Бетси. Я благодарен вам. — Он посмотрел ей в глаза, и Милли всем своим существом почувствовала магнетизм этого взгляда.
   Она отвела в сторону глаза.
   — Не за что.
   — Нет! Вовсе не «не за что». Вы ничего не обещали, но вы… ну, вы ей как мать. Ей нужна мать.
   Милли напряглась. Она не желала говорить ничего подобного, но эти слова как-то сами собой слетели с губ:
   — Вам нужно жениться еще раз, чтобы у девочки была мама.
   Джонатан пожал плечами.
   — Я не могу. — На минуту в его глазах мелькнула грусть, что так не вязалось со всем его обликом. — Никто никогда не сможет заменить ее мать. Я… я думаю, не нужно так делать. Жениться только для того, чтобы у Бетси появилась мать. И потом, я с тех пор никогда не влюблялся…
   — Ваша жена, должно быть, была замечательная женщина. — Голос Миллисент был твердым, все внутри напряглось. Она все еще держала в руках удочку, не замечая ее.
   — Да. — Джонатан неподвижно смотрел на воду. Поднималось огромное золотое солнце и отражалось в дрожащей глади пруда. Но Джонатан не замечал красоты пейзажа; его взгляд был направлен куда-то в прошлое; он был увлечен картиной, открывшейся только ему одному. — Она была милой и доброй — не женщина, а маленькая кукла. Я знал ее много лет, с тех пор, когда она еще была девочкой. Ее отец был тем самым владельцем газеты, о котором я вам рассказывал, тем самым, который взял меня под свою опеку. Я не смел и мечтать, что понравлюсь ей. Когда она согласилась выйти за меня, казалось, я — самый счастливый человек на свете.
   Милли почувствовала, что ей тяжело и больно. Она никогда не думала, что от простых слов можно испытывать настоящее физическое страдание, но, однако, так оно и было. Лицо Джонатана светилось любовью к жене — так казалось Милли. Было очевидным, что он боготворил ее, что он никогда не переставал ее любить.
   — Она была намного лучше меня. Изящная, добрая, все и всех прощающая. Настоящая леди в полном смысле этого слова.
   Миллисент представила себе хрупкую красавицу, несомненно, блондинку. Совсем не похожую на нее. Она никогда не спорила, не взрывалась гневом, не командовала — словом, у нее не было ни одного из тех грехов, в которых можно было обвинить Миллисент. Он назвал ее леди, хотя Джонатан, наверняка, никогда не считал ее чопорной или чересчур прямолинейной. Нет сомнения, что он никогда не повышал на нее голос и не советовал не совать нос в чужие дела. Миллисент знала, что ей никогда не сравниться с его женой.
   Теперь она поняла, почему Джонатан заинтересовался ею, почему просил разрешения ухаживать. Ему нужен друг, взрослый человек, с кем он может поболтать и посмеяться, но ему не нужна любовь. Он любил только свою жену. Миллисент видела, что не представляла никакой опасности даже для умершей, но по-прежнему любимой Элизабет, и это причиняло ей боль.
   — В чем дело? — спросил Джонатан. Миллисент повернулась к нему и удивленно взглянула.
   — Что? Что вы имеете в виду?
   — Вы выглядите — я не знаю… грустной, что ли. Она не собиралась объяснять ему, что ревнует к мертвой. Милли пожала плечами:
   — Вы говорили о грустном.
   Он, казалось, был не совсем удовлетворен ответом, но оставил все как есть и, кивнув, произнес:
   — Да. Но это уже в прошлом. Боль притупилась. Вначале я думал, что легче никогда не станет, что эта нестерпимая боль останется навечно. Но понял, что со временем все проходит.
   — Не все.
   — О чем вы?
   — Ну, вы же так и не женились. У вас нет… подруги.
   — Нет? — он улыбнулся. — Ну почему же, я думал, что такая подруга у меня есть. Это вы. Моя «настоящая подруга».
   Милли отвела взгляд, не в силах встретиться со взглядом Джонатана. Она испугалась, что он заметит, как блеснула надежда в ее глазах.
   — Это действительно так?
   — Конечно.
   Милли чувствовала, что он, не отрываясь, испытыва-юще смотрит на нее, но волнение все не проходило.
   — Кого же еще я могу пригласить на рыбалку в такой час? — шутливым тоном продолжал он.
   Миллисент изо всех сил пыталась сдержать подступивши смешок.
   — Так вот зачем нужна «настоящая подруга»? — Она, наконец, взглянула на него и встретилась с его неожиданно серьезным взглядом.
   — Думаю, да, — без улыбки ответил он. — Встретить восход солнца на берегу пруда можно не с каждым, а только с тем, кто тебе дорог.
   Ее сердце учащенно забилось. Все нужные слова куда-то исчезли. Милли хотелось спросить, действительно ли она дорога ему, но звуки словно застряли в горле. Нервы были напряжены до предела.
   Джонатан наклонился к ней. Милли сидела неподвижно, а сердце ее стало колотиться еще быстрее.
   Очень нежно он прикоснулся губами к ее рту. Поцелуй был легким, словно дуновение крыльев бабочки, но от него затоепетало все ее тело. У Миллисент появилось абсолютно не подобающее леди желание броситься в объятия этого мужчины. Ее ногти до боли впились в собственные ладони.
   — Спасибо за то, что пошла с нами сегодня, — мягко прошептал он.
   Миллисент несмело улыбнулась.
   — Спасибо, что пригласили.
   Они сидели рядом, в сказачной тишине, не глядя друг на друга, но чувствуя, что соединены какими-то нежными хрупкими нитями. Они сидели и смотрели на Бетси с удочкой в руках и на занимающийся день. Наконец, выйдя из оцепенения, Джонатан пошевелился.
   — Становится совсем светло.
   Они поднялись, отряхиваясь, и позвали Бетси. Прошло еще немного времени, прежде чем удалось уговорить ее закончить рыбалку, но, наконец, они втроем, держась за руки, направились к дому. Миллисент знала, что если кто-нибудь увидит ее с Лоуренсами, небрежно одетую, да еще в такой ранний час, это будет ужасно. Но она старалась не думать об этом, чтобы не портить себе настроение. Ей было слишком хорошо.
   Той же дорогой они вернулись обратно и подошли к крыльцу Миллисент. Она обернулась к Джонатану, оттягивая минуту расставания.
   — Не хотите выпить по чашке кофе?
   Джонатан лениво улыбнулся.
   — Пожалуй, меня можно уговорить.
   — Да! — возбужденно воскликнула Бетси, прислонив удочки к стене. — Может быть, мы увидим ребеночка! А то он все время спит, когда я прихожу…
   — Это верно. Сейчас как раз можно застать этого малыша бодрствующим, — согласилась Миллисент. Она взглянула на Джонатана. Он смотрел на нее и, казалось, спокойно реагировал на разговоры о новорожденных, кормлениях или кофе.
   — С удовольствием, — сказал он.
   Миллисент почувствовала внутри какое-то волнующее ощущение. Она была не в силах понять, как простой звук его голоса мог творить с ней такое.
   Они вошли в гостиную. Ида накрывала стол для завтрака, а Алан с ребенком на коленях сидел в своем кресле.
   — Ты хочешь мне что-то сказать? — наклонившись над малышом, спрашивал Алан абсолютную бессмыслицу. Мальчик смотрел на Алана, двигая ручками и ножками и корча смешные рожицы с очень серьезным видом. Алан склонился еще ниже и потерся носом о носик малютки. — Хмм-м? Ты хочешь что-то сказать?
   — О чем вы, мистер Алан? — удивленно спросила Ида. — Он еще ничего не может сказать!
   — Знаю. Но он выглядит так, будто вот-вот заговорит. — Алан заметил Миллисент и Джонатана и улыбнулся. Обычно он вел себя настороженно по отношению к Джонатану, но, сегодня, занимаясь с ребенком, был настроен дружелюбно и весело.
   — Милли, подойди, взгляни на него. Правда, он кажется серьезным, как судья? Такое впечатление, что он вот-вот произнесет приговор.
   Миллисент улыбнулась. Алан, возясь с сыном Опал, сам становился похожим на ребенка.
   — Да, точно, — согласилась она.
   Джонатан и Бетси побыли с ними еще какое-то время, поохав и поахав над младенцем, как и полагается в таких случаях. Когда они ушли, Миллисент поднялась к себе наверх, причесалась и надела свежеотглаженное платье. Неожиданно для себя она решила навестить Сьюзан. Уже очень давно у них не было возможности поболтать. С тех пор, как Сьюзан перешла на постельный режим, Милли видела ее всего раз или два, да и то всегда в присутствии каких-нибудь родственниц. Сьюзан выглядела такой бледной и усталой, что Милли боялась лишний раз ее беспокоить. Полли была далеко, а у Милли накопилось так много всего, что она испытывала потребность поболтать с подругой.
   Сьюзан встретила ее с радостью и провела в гостиную «для своих».
   — Я так рада, что ты зашла! Нам повезло: только что уложила Аманду, а мальчики ушли гулять. Мы можем вдоволь наговориться.
   Они устроились рядом на софе. Глаза Сьюзан светились неподдельным интересом. Она повернулась к Миллисент.
   — Итак, расскажи мне все. Что это я все время слышу о тебе и Джонатане Лоуренсе?
   — В действительности нечего и рассказывать. Все сильно преувеличено. Ты же знаешь, как Эмметсвилл любит сплетни.
   — Конечно! Но не бывает дыма… и так далее. — Она весело подтолкнула Милли локтем. — Мама рассказывала мне, как ты танцевала на балу у Миллеров и как сердилась тетушка Ораделли. — Сьюзан хихикнула. — Жаль, что меня там не было и я не видела этого!
   Миллисент улыбнулась.
   — Да, это верно. Я действительно танцевала с ним, и я — оо-о, Сьюзан, я так веселилась! — лицо Милли посветлело. — Знаешь, я не чувствовала себя так уже несколько лет. Он такой… ну, я не знаю, как его описать. «Хороший», «милый» — абсолютно не подходит, но все равно он такой. Он милый и хороший. Но он еще и такой… смешной. Он… с ним очень… волнующе.
   — И еще он очень красивый…
   — Да. И красивый. Он постоянно смешит меня. С нами происходит такое, во что я сама не поверила бы. Я снова чувствую себя девчонкой!
   — А ты и есть девчонка!
   — Нет. Я — взрослая женщина. — Миллисент слегка нахмурилась. — Но я забываю об этом, когда рядом Джонатан Лоуренс. Он — абсолютно сумасшедший, но, знаешь, мы убеждены, что все, что мы делаем — это правильно.
   — Ты в него влюблена, — прямо сказала Сьюзан.
   — Нет! — Миллисент резко откинулась назад. — Конечно же, нет. Мне просто весело с ним, я же говорю тебе. Ничего серьезного.
   Сьюзан скептически подняла брови.
   — Миллисент, не знаю, кого ты хочешь одурачить, но только не меня. Я с первого взгляда определяю влюбленную женщину. А, судя по тому, что я слышу, вот-вот нужно ожидать объявления о помолвке.
   — Нет, Сьюзан, честное слово, ты далека от истины! Мы не собираемся объявлять ни о какой помолвке. Я же говорила, в нашем городе все придают этому слишком большое значение. Просто нам с Джонатаном нравится вместе проводить время. Я вообще не собираюсь ни за кого выходить замуж; я не могу. Ты же знаешь, у меня Алан. Да и Джонатан интересуется женитьбой не больше, чем я. Он все еще любит умершую жену. Все, что тебе в таких случаях остается делать — это слушать о ней, ну и самой тоже иногда говорить. Ему нужна дружба, вот и все. Вот почему он почти ухаживает за старой девой.
   Сьюзан фыркнула, совершенно позабыв о приличиях:
   — Он ухаживает не за «старой девой», а за милой, интеллигентной женщиной, так как он, очевидно, мужчина с хорошим вкусом. Я не знаю, насколько он любил свою жену, но ее больше нет с нами, а он здесь, и он заметил тебя. Более того, думаю, ты завладела его сердцем.
   — Не глупи!
   — Это не глупости, — твердо ответила Сьюзан. Она наклонилась, взяла Милли за руку и серьезно сказала:
   — Милая, не убегай от этого шанса! Ты заслужила счастье!
   — Я счастлива.
   — Это очевидно. Но я говорю о будущем. Не хочу, чтобы ты думала, будто именно это и есть все счастье. Существуют другие ощущения, удивительные, которые ты можешь испытать только… — Она поколебалась, в лицо бросилась краска, затем продолжала. — … только с мужчиной. Когда ты выйдешь замуж… это будет совсем другое, совершенно не похожее на то, что ты знаешь сейчас. Это глубже, больше, и… о-о, Милли, я не могу этого описать! Я не умею говорить об этом.
   Миллисент смотрела на лежащие на коленях руки, не смея посмотреть в глаза кузине. Именно это в последнее время полностью занимало ее мысли, хотя она не могла поговорить об этом ни с кем, даже со своей кузиной и близкой подругой. Все, что она рассказала Сьюзан, было правдой; она действительно веселилась с Джонатаном и с ним действительно было приятно разговаривать, танцевать, да и просто общаться. Но не только рядом с ним она испытывала сильное душевное смятение. Когда он брал ее руку или обнимал за талию, кружась в вальсе, ее охватывал жар от этих прикосновений. Когда он целовал ее, сердце учащенно билось, кровь по жилам текла быстрее, где-то внизу живота ее пронзали острые шипы желания. Она физически ощущала, хотела такого, о чем никогда в жизни не мечтала. Она была уверена, что это страшно неприлично, и думая об этом, чувствовала себя виноватой, но в то же время жаждала этого, желала так сильно, так жадно, что ее саму это пугало.
   Джонатан поступал как настоящий джентльмен. Он не позволял себе ничего большего, кроме нескольких поцелуев наедине. Нет сомнения, что это было непристойно и грешно, но ей хотелось, чтобы он ввел ее в этот пламенный, дрожащий мир страсти. Прошлым вечером он сказал ей «до свидания» и уже спустился с крыльца, но потом внезапно вернулся обнял и поцеловал глубоко, жарко и нежно, не заботясь о том, что в любую минуту их могут увидеть. А потом он резко оттолкнул ее и ушел быстрыми шагами. Милли почти болезненно вновь ощутила прикосновение его тела, вкус его губ. Каждый нерв ее был напряжен, и потом еще несколько часов ей не удавалось заснуть. Да, ей хотелось именно его близости, именно того, что должно происходить в супружеской постели.
   — Это правда, Сьюзан? — мягко, все еще избегая взгляда кузины, спросила Миллисент. Это, наверное, должно быть неописуемо, болезненно сладко, как обещали поцелуи Джонатана.
   — О, да! — Сьюзан сжала ее руку. — Да, да — по крайней мере, если ты любишь этого мужчину. Поверь мне! И я очень хочу этого для тебя.
   Миллисент знала, что сама хотела того же. Она любила Джонатана.

Глава XIX

   Опал задержалась у октрытой двери в комнату Алана. Он лежал на кровати, играя с малышом, и не заметил ее появления. Опал с минуту наблюдала за ними. Роберту было уже почти два месяца. Это был здоровый, пухлый, довольный крепыш. Он лежал, внимательно глядя на Алана и двигая ручками и ножками. Алан, опершись на локоть, болтал и мягко смеялся, позволяя Роберту хватать его палец.
   — А-ах, какой ты силач, — нежно поддразнивал он мальчика, нагибаясь, чтобы потереться носом о носик ребенка. — Правильно! Ты прямо сейчас оторвешь мой палец, если я не буду тебя слушать, да? — Ребенок издал какой-то звук, и Алан засмеялся. — Да что ты? Уже огрызаешься на меня? Что же с тобой будет в двенадцать? Ты станешь еще большим сорванцом, чем я. Но лучше не беспокой маму. Понятно?
   Роберт улыбнулся беззубой улыбкой, и Алан чмок-нул малыша в лобик.
   Опал прислонилась к стене, к горлу ее подступил комок. Алан любил Роберта, любил с самого его рождения. Он вел себя так, как самый любящий и гордый отец. Опал так сильно хотелось, чтобы это было правдой. О лучшем отце, лучшем муже нельзя было и мечтать.
   Она в задумчивости закрыла глаза. Это были опасные мысли, способные принести только несчастье, но которые ей все труднее стало выбросить из головы в последние дни. Алан был таким красивым, таким добрым, таким порядочным. И еще в нем чувствэвалась сила. Не только физическая мощь рук, груди, плеч, которая появилась у него за время тренировок, но и какая-то внутренняя сила. Он перестал чувствовать себя беспомощным инвалидом, забыл, как раньше то и дело обращался с просьбами к Джонни. И все это он совершил сам! Опал считала, что никто другой не сделал бы это лучше Алана Хэйза. Опал почувствовала бы себя униженной, если бы кто-то узнал, что она испытывает к Алану. Но она понимала, что никто не может проникнуть в ее мечты и старалась тщательно скрывать свои чувства от всех, особенно от Алана. Он так добр, что будет испытывать неловкость в ее присутствии, думала Опал, если узнает о ее любви. Это разрушит чудесную легкую дружбу, которая связывала их сейчас, а этого Опал хотела меньше всего.
   Поэтому она спрятала подальше вглубь души теплоту и радость, переполнявшие ее при виде Алана с ребенком, и придала лицу спокойное выражение.
   Алан обернулся на звук ее шагов и улыбнулся:
   — Опал!
   От этой улыбки все внутри Опал перевернулось. Она так озарила его лицо, была такой ласковой и открытой, что ее можно было ошибочно принять за счастливую улыбку любви.
   — Привет, Алан! — Ей нравилось, как его темные волосы непослушно падали на лоб.
   Волосы у него уже стали довольно длинными и начали завиваться на концах. Опал находила это милым, как, впрочем, и все в нем в последнее время. — Как дела?
   — Прекрасно! А у тебя? — Он нетерпеливо отбросил волосы со лба.
   — Проклятые волосы! Их давно уже надо подстричь. Опал улыбнулась.
   — Хочешь, я позову Джонни?
   — Нет. В прошлый раз у него получилось ужасно! Я сам не знаю, что делать. Обычно Черри подстригала меня, но сейчас она уехала. — Он ухмыльнулся. — А пусть растут хоть до пят!
   Опал засмеялась.
   — Вот это будет картина, представляешь? — Она подошла ближе. — Я могу попробовать укоротить их, если ты не против.
   — Ты? — Он помолчал. — Правда? Опал кивнула.
   — Я раньше уже стригла. Немного в приюте, а потом подстригала всех детей миссис Рейли, когда у нее работала. — Она усмехнулась. — А волосы у них тоже завивались.
   — По крайней мере, мои не вьются. Ладно, рискну. Давай попробуем.
   Опал улыбнулась и подошла, чтобы взять малыша.
   — Я пойду уложу Роберта спать. Он, должно быть, очень устал. — Она помолчала. Подошло время кормления, и ее грудь к этому часу, как обычно, налилась и побаливала. — А… а ты не будешь против, если я… пойду покормлю его?
   — Нет, конечно. Это прекрасно! — Голос его показался странным и даже хрипловатым. Алан откашлялся и продолжал:
   — А за это время я поднимусь с кровати.
   Опал кивнула, не глядя ему в глаза и унесла малыша. Она быстро поднялась наверх и заперлась в своей комнате. Она положила Роберта на кровать, расстегнула платье и достала грудь. Из нее уже начало капать молоко и промочило не только салфетки, которые она подкладывала, но и самое платье.
   Она была уверена, что Алан понял, что она имела в виду, когда сказала, что пойдет кормить ребенка. И он, и она смутились; оба знали, что малыш сосет грудь. Интересно, подумал ли Алан о ее груди, когда она сказала о кормлении? Интересно, он вообще когда-нибудь думал о ней так? По своему небольшому опыту Опал знала, что мужчины всегда думают об этом. Но, может быть, несчастный случай повлиял и на это, и Алан никогда не задумывается о таком? А если нет, и он испытывает те же желания, что и все мужчины, то он просто настоящий джентльмен.
   Опал бросила взгляд в зеркало над комодом. Ее грудь в эти дни стала больше и тяжелее, чем обычно. Никогда раньше она не отличалась пышным бюстом; всегда была худенькая и стройная. Но сейчас все ее платья плотно обтягивали грудь. Она машинально дотронулась до сосков. Глаза закрылись, и она представила, что это прикосновение Алана. Его пальцы, должно быть, легкие и нежные… они мягко касаются ее кожи…
   Она медленно гладила грудь, воображая, будто это рука Алана. Тепло разлилось по ее животу, и вырвался короткий стон. Последние ночи она просыпалась, чувствуя то же самое, мечтая об Алане. Опал сжала ноги, испытывая тайное наслаждение. Она не помнила, чтобы когда-то раньше ей приходилось чувствовать такое.
   Но она понимала, что желать Алана бессмысленно. Он был от нее так далек, как солнце от земли.
   Ребенок сердито запищал, устав ждать молоко, и этот звук вернул Опал к реальности. Вздохнув, она взяла малыша на руки.
   Алан поднялся с кровати и при помощи веревки пересел в свое кресло. Его мысли сосредоточились лишь на одном: как она там, наверху, кормит мальчика. С того момента, как Опал сказала, что пойдет кормить Роберта, он не мог думать ни о чем другом. Он представлял, как Опал снимает платье, достает налитую молоком грудь и дает ее малышу. Он пытался представить ее грудь, вспоминая ее формы, что видел в ту ночь, когда Опал разбудила его, избавив от кошмаров, и он случайно заметил ее под тоненькой тканью ночной рубашки. Околососковые кружки были большими, темными, с твердыми сосками.
   Алан медленно глубоко вздохнул. Он возбуждался от одной мысли о ее обнаженной груди. Через несколько минут придет Опал, и она не должна все это видеть, не должна догадаться, о чем он грезил в ее отсутствии. Ему казалось, она будет ошарашена, узнав, что Алан возбуждается, думая о том, как мать кормит младенца грудью.
   Он положил голову на спинку стула, пытаясь сосредоточиться на других вещах. К тому времени, когда Опал должна была вернуться, ему почти удалось совсем избавиться от мысли о ней и о своем желании. Но стоило ей ступить в комнату, как все его старания пошли насмарку. Едва увидев ее, аккуратно одетую и робко улыбающуюся, он снова захотел ее.