Страница:
мужества. Finnegans wake!
- Finnegans wake! - ответил Гэллегер, облизывая пересохшие губы.
Раздались приглушенные всхлипывания. Это Кэффри провел рукой по
ягодицам Герти.
- Я же тебе сказал, что все должно быть корректно, - проворчал
Маккормик.
- А вдруг она прячет оружие.
- Довольно.
Они подвели Герти к лестнице и начали подниматься. Герти безвольно
спотыкалась. Она уже перестала плакать. Двое часовых снизу посмотрели на
поднимающихся. Затем вернулись на свое место. Ночь уже была тут как тут,
темнющая, со сверкающей дыркой полной луны.
- Собака, - вдруг прошептал Гэллегер.
И добавил:
- Она ее учуяла. Вот сука!
Он приложил винтовку к плечу и выстрелил.
Это был первый выстрел за ночь. Он странно прозвучал в тишине
замятеженного города. Собака залаяла. Затем побежала прочь, подвывая
страдальчески и патетически. Чуть дальше раздался второй выстрел, и все
снова затихло. Британская пуля прикончила циничного зверя.
- К чертям собачьим все эти трупы! - сказал Гэллегер.
Кэллехер не ответил.
Через несколько секунд Гэллегер нарушил молчание:
- Как ты думаешь, мы тоже будем ее допрашивать?
Кэллехер не ответил.
Гэллегер побоялся растратить на словоохотливость всю свою доблесть и к
собеседнику больше не приставал; не поддерживаемый напарником разговор
оборвался. Гэллегер этим воспользовался, чтобы прислушаться.
Они зажгли маленькую свечку. Диллон стоял на посту у окна. Маккормик
сидел за столом сэра Теодора Дюрана; справа от него находился Ларри О'Рурки.
Кэллинен и Кэффри стояли по обе стороны от Герти; девушку посадили на стул и
слегка привязали, хотя и бережно.
- Имя, фамилия, род деятельности? - начал Маккормик.
Потом повернулся к О'Рурки и спросил у него:
- Так?
Ларри кивнул головой.
- А записывать будем? - спросил Маккормик.
- Не стоит, - ответили все хором.
Тогда Маккормик начал снова:
- Имя, фамилия, род деятельности?
- Гертруда Гердл, - ответила Гертруда Гердл.
Раньше она уже сиживала на этом стуле, за этим столом; но тогда в этом
кресле восседал почтенный чиновник в летах, питавший зернами нежности
голубей своего сдержанно-платонизированного желания. Но сэра Теодора Дюрана
шлепнули, и, не ведая этого, сидела она теперь перед республиканцем вида
явно террористического.
Впрочем, внешность довольно интересная. Хотя и не очень хорошо одет.
Зато другой, рядом с ним, тот действительно хорош. Наверняка
джентльмен. И ногти чистые.
Справа и слева чурбаны. Эти-то уж точно республиканцы. Они связали ей
руки. Правда, стараясь, чтобы ей было не очень больно. Зачем?
У окна с ружьем в руке стоял еще один. Тоже ничего.
Все пятеро были мужчинами скорее красивыми. Но, за исключением
помощника допрашивающего, людьми явно невоспитанными.
И ни один из них никогда в жизни не пел God save the King. Деревенщина.
- Род деятельности? - снова спросил Маккормик.
- Почтовая служащая.
- Да ну? - сказал Кэффри, имеющий по этому поводу свое собственное
мнение.
- Из какого отдела? - спросил Маккормик.
- Заказные отправления.
Теперь она смотрела на них уже без страха. Они не могли ее разглядеть
как следует. Мешала копна светлых волос на голове да еще эта смешная
короткая стрижка. Девушка была высокой. Свеча освещала две выпирающие части
корсажа, успокоенное и хорошеющее прямо на глазах лицо. Чувственно
очерченные, хотя и ненакрашенные, пухлые искусанные губы. Холодные голубые
глаза. Строгий прямой нос.
Маккормик, сбитый с толку заказными отправлениями, задумчиво протянул:
- А-а, заказные...
Кэффри в глубине души считал, что девицу нужно расспросить о
деятельности этого отдела. Девица казалась ему подозрительной. Диллон и
Кэллинен, олицетворение строгости и справедливости, с выводами не спешили.
Маккормик повернулся к Ларри О'Рурки. Интеллигентное лицо лейтенанта,
казалось, скрывает под эпидермическим покровом какую-то забродившую мысль.
Вопрошающий взгляд Маккормика остановился на Кэффри.
- Пускай объяснит, почему она находилась там, где находилась, -
предложил Кэффри.
Герти зарделась. Неужели теперь ей будут все время напоминать о
постыдности этого убежища, еще более постыдного от его непроизвольности.
Вспомнив о самом убежище, - что делать, когда тебя вынуждают? - она
побагровела.
- Эту деталь мы могли бы оставить в стороне, - смущенно произнес
Маккормик.
И покраснел густо, темно-вишнево. О'Рурки сохранял напряженный вид
мыслителя. Остальные засмеялись грубо и даже как-то невежливо.
Герти заплакала.
Маккормик стукнул кулаком по столу и заорал, отчего вишневость на его
лице слегка посветлела.
- Я сотню раз вам говорил, - кричал он, - что все должно быть
корректно. Я тысячу раз вам говорил, черт побери, и вот вы здесь все
насмехаетесь над девушкой, которая стыдится того, что с ней произошло.
Герти зарыдала.
- Мы повстанцы! - завопил Маккормик. - Но повстанцы, которые ведут себя
корректно. Особенно по отношению к дамам! Товарищи, Finnegans wake!
Finnegans wake!
Маккормик выпрямился.
Остальные встали по стойке смирно и решительно гаркнули:
- Finnegans wake!
- Какой ужас! - прошептала Герти сквозь крупные, как горошины,
красивые, как жемчужины, слезы.
Маккормик сел, Ларри тоже. Остальные расслабились.
Диллон сказал Кэллинену:
- Твоя очередь заступать на пост.
- Не мешай проведению допроса, - сказал Кэффри.
- Да, - сказал Маккормик.
- Подожди немного, - сказал Кэллинен. - Думаешь, очень забавно ее
держать?
- Ты мог бы быть повежливее с девушкой, - сказал Ларри О'Рурки.
- Я что-то не пойму, - сказал Кэллинен.
- Заткнитесь, - сказал Маккормик.
- Это все равно ничего не объясняет, - сказал Кэффри. - Если она ни в
чем не виновата, то тогда какого хрена она торчала в сортире, эта никчемная
чувырла, которая называет себя почтовой служащей? А? Какого хрена она
тихарилась в уборной, эта великобританская шлюха, эта замороченная мымра?
- Все, - сказал Маккормик.
Он раз, еще раз, еще много, много раз стукнул по сукну стола и,
следовательно, - косвенно - по самому столу.
- Все! Все! - сказал он.
И добавил, обращаясь к девчонке:
- Это все-таки подозрительно.
Герти посмотрела ему прямо в глаза, отчего у него возникло ощущение
легкого пощипывания в области мочевого пузыря. Он удивился, но ничего не
сказал.
- Я припудривалась, - сказала Герти.
Маккормик, утонув взглядом в голубоокости девушки, не сразу уловил
смысл ответа. Кэффри, более проворный в понимании своего непонимания, живо
отреагировал:
- При... что?
- Припудривалась, деревня, - ответила Герти, осмелевшая от
маккормиковского взгляда, который ей, утопающей, представился спасительной
соломинкой.
Что касается взмокшего от смущения Маккормика, то он чувствовал, что
эта соломинка превращается в самый настоящий трамвайный токоприемник. Ларри
О'Рурки эволюционировал аналогично, но более интеллектуально, чем его
командир; физиология лейтенанта подвергалась менее сильному напряжению, зато
сердечную систему тряхануло изрядно. Впрочем, ни тот, ни другой еще не
осознали конвергенции их реакций.
- Припудривалась, - стояла на своем Герти, - да, припудривалась,
недостойный ирландский террорист! И вообще, отпустите меня! Отпустите меня!
Отпустите, я вам говорю! Развяжите мне руки! Развяжите мне руки!
И снова разразились рыдания.
Маккормик почесал в затылке.
- Может быть, действительно развяжем ей руки? - сказал он.
Осторожно так. Но все-таки сказал. Он, Маккормик.
- Может быть, - сказал Ларри О'Рурки.
- Ага, - сказал Кэффри, - а она, чего доброго, на нас накинется.
- Мое дежурство на посту закончилось пятнадцать минут назад, - сказал
Диллон. - ...мать.
При последнем слове рыдания Герти усилились.
- Давай, - сказал Маккормик Кэллинену.
- Так развязываем или нет? - спросил Кэллинен.
- Дудки! - сказал Кэффри.
- Хватит, - сказал О'Рурки.
- Так что?
Они немного послушали, как она рыдает.
Умиротворенная ночь сдавливала ослепительную луну своими черными как
сажа ягодицами, пух созвездий едва шевелился от дуновения традиционного
бриза, звучащего на волнах Гольфстрима. Гражданские лица, терроризируемые
террористами, терлись по углам, военнообязанные, наведя оружие, соблюдали по
стратегическо-тактическим причинам спокойствие этих нескольких ночных часов,
которые были обязаны всем своим мутным светом рассыпанному присутствию пары
тысяч светил, не считая планет и спутников, из которых самым значительным -
относительно - считается, судя по всему, спутник, ранее упоминавшийся.
Когда такая оглушительная тишина, то все воспринимаешь сердцем. Или еще
ниже, органами совокупления. О, эфирная музыка сфер! О, эротическая мощь
космических шестнадцатых долей, стираемых фатальным и гравитационным
стремлением мира в небытие!
На полированную и прозрачную поверхность молчания одна за другой падали
Гертины слезы, хрустальные и соленые.
Тут до молодцев-повстанцев начало доходить, что корректность - это
все-таки некая сдержанность или хотя бы некое сдерживание примитивных
рефлексов.
Они вздохнули; она продолжала рыдать.
- Мы остановились на припудривании, - сказал Маккормик.
- Развязываем или нет? - спросил Кэллинен.
- А ведь мое дежурство уже давно закончилось, - произнес Диллон.
- Черт возьми, - сказал О'Рурки. - Давайте серьезно.
- Да, - сказал Кэффри. - Давайте ее допросим.
- Девушка, - сказал Маккормик, - вы сказали, что припудривались. Мы
ждем ваших разъяснений.
- Припудривалась! - воскликнул Кэффри. - Да, припудривалась! Хотелось
бы знать, что это значит!
Руки Герти были связаны, она не могла вытереть ни жидкость, что текла
из глаз, ни ту, что вытекала из ноздрей.
Она шмыгнула носом.
Маккормик почувствовал, как в нем зарождается что-то вроде
доброжелательности.
- Одолжи ей свой платок, - сказал он Кэффри.
- Мой что? Смеешься?
Чтобы вытолкнуть соплю, Кэффри в тряпках не нуждался.
- Держите, - сказал Кэллинен. Он вынул из кармана большой зеленый
платок, украшенный по краям золотыми арфами.
- Ни фуя себе! - воскликнул Кэффри. - Вот это элегантность!
- Подарок моей невесты, - объяснил Кэллинен.
- Какой именно? - спросил Кэффри. - Той, которая работает официанткой в
Шелбурне, или другой, из Мэпла?
- Болван, - сказал Кэллинен, - с той, что из Мэпла, уже месяц как все
кончено.
- Так, значит, тебе его подарила Мод?
- Да, она настоящая националистка.
- А потом, фигурка у нее что надо. Тебе повезло.
Ларри О'Рурки прервал завязывающуюся беседу.
- Вы кончили? - холодно спросил он.
Вмешался Маккормик:
- Ну давай, вытри ей нос, - сказал он Кэллинену.
Кэллинен принял озадаченный вид.
- Я платок запачкаю, - проворчал он. - Это ведь подарок. А эта
англичанка замызгает своими гнусностями мои красивые шелковые арфы. Нет, я
не дам. Я не согласен.
Он сложил свой платок и засунул его в карман. От этого акта
неповиновения
Маккормик нахмурил брови.
Он не знал, что и делать.
Затем повернулся к Ларри.
- Тогда ты.
- Это как оказание медицинской помощи, - сказал Кэффри в сторону.
О'Рурки бросил на него суровый взгляд. Кэффри парировал безразличным.
О'Рурки встал, обошел стол и приблизился к девушке. Вынул из кармана платок,
почти чистый, так как в течение этих трех дней Ларри почти им не
пользовался, имея кожу непотливую и будучи - если можно так выразиться -
насморкоустойчивым. Он развернул этот туалетный аксессуар и сильно его
тряханул, дабы стряхнуть крошки табака или нитки, которые могли бы в нем
затеряться.
Герти Гердл с ужасом наблюдала за этими приготовлениями.
Гэллегер, одуревший от отражений луны в водах Лиффи, принялся
размышлять вслух:
- Я есть хочу.
- Да, - ответил Кэллехер, - можно было бы перекусить.
Гэллегер вздрогнул.
- Что ты сказал?
- Я сказал, что можно было бы перекусить. Продукты там, в комнате.
- А мертвые?
- Пускай лежат, где лежат.
- И ты туда пойдешь?!
- А ты есть хочешь?
Гэллегер отошел от бойницы и в темноте приблизился к Кэллехеру. Сел
около него.
- Ох эти мертвые, эти мертвые...
- Оставь их в покое.
- А еще эта девчонка перед домом. Не могу заставить себя не смотреть на
нее. Собаки больше не бродят вокруг. Я считаю до двухсот, и на счет двести я
разрешаю себе посмотреть вниз. А у нее по-прежнему такой вид, будто она
ждет, когда на нее кто-нибудь залезет. А как ты думаешь, она действительно
была девушкой? И умерла, так и не познав любви?
- Черт, - сказал Кэллехер, - я есть хочу. Ты видел, по-моему, там были
омары.
- А другая, внизу? - прошептал Гэллегер. - Как ты думаешь, они ее
сейчас допрашивают? Ничего не слышно.
- Может быть, будут допрашивать завтра?
- Нет. Они наверняка допрашивают ее сейчас. Послушай.
Они прислушались.
- Ничего неслышно, - вздохнул Гэллегер.
- Дело не шумное, - сказал Кэллехер.
- Что ты хочешь этим сказать?
Говорил он очень тихо.
- Скоро мы тоже пойдем ее допрашивать, - ответил Кэллехер. И негромко
засмеялся.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Болван. Ладно, я есть хочу. Принести тебе омаров?
- Ну и жизнь! - пробурчал Гэллегер. - Если бы не эти мертвые...
- Хочешь, я их разбужу? - спросил его Кэллехер.
Гэллегер вздрогнул. Встал и вернулся на свой пост. Бросив взгляд вниз,
увидел мертвую девушку. Луна по-прежнему прыгала по воде.
Серебристочешуйчатая Лиффи по-прежнему скользила между набережными, по виду
пустынными, а по сути заполненными вражескими солдатами. Гэллегер глубоко
вздохнул, подумал о будущем своей страны и сказал Кэллехеру:
- Пускай будут омары.
Закончив процедуру, О'Рурки тщательно сложил свой платок и засунул его
обратно в карман. Вернулся и уселся рядом с Маккормиком. Возникла пауза.
Диллон подошел к Кэллинену и сказал:
- Сейчас твоя очередь дежурить, разве не так?
Кэллинен молча занял место Диллона. Посмотрел в бойницу, увидел
серебристочешуйчатую Лиффи, по-прежнему скользящую между набережными, по
виду пустынными, а по сути заполненными вражескими солдатами, и ему
послышалось, будто какой-то мужской голос произнес четко и решительно слово
"лобстер", что по-ирландски означает "омар". Он вдруг почувствовал, что
хочет есть. Но ничего не сказал.
Маккормик кашлянул.
- Допрос продолжается, - сказал он.
Герти вроде бы успокоилась. Она вновь обрела свое британское мужество.
Она чувствовала себя сильной и уверенной. Впрочем, она была убеждена, что
теперь ей больше не будут задавать вопросы относительно ее присутствия в
туалете, выясняя причины туда-ее-прибытия и там-ее-пребывания.
Она открыла свои голубые глаза и посмотрела в лицо Ларри О'Рурки; лицо
покраснело, но сам Ларри О'Рурки даже не дрогнул. Он склонился к командиру и
прошептал ему что-то на ухо. Маккормик утвердительно кивнул головой. Ларри
повернулся к пленной и сказал:
- Мадемуазель Гердл, что вы думаете о непорочности Богоматери?
Герти обвела их всех внимательным взглядом и холодно ответила:
- Я знаю, что вы все паписты.
- Кто? - спросил Кэффри.
- Католики, - объяснил Кэллинен.
- Она что, нас оскорбляет? - спросил Кэффри.
- Тихо! - крикнул Маккормик.
- Мадемуазель, - сказал О'Рурки, - отвечайте на вопрос прямо: да или
нет.
- Я его уже забыла, - сказала Герти.
Возмущенный Кэффри тряханул ее.
- Она что, перед нами выдрючивается?
- Кэффри! - взорвался Маккормик. - Я же тебе сказал, чтобы ты вел себя
корректно!
- Что, мы так и будем слушать, как она над нами издевается?
- Сейчас допрашиваю я, - сказал О'Рурки.
Кэффри пожал плечами.
- Доверили б ее мне на полчасика, - прошептал он, - и тогда бы
посмотрели, захочет ли она по-прежнему над нами издеваться или нет.
Герти подняла голову и внимательно его оглядела. Их взгляды
встретились. Кэффри покраснел.
- Мадемуазель, - сказал О'Рурки.
Герти повернула голову в его сторону.
- Я спросил у вас, верите ли вы в непорочность Богоматери?
- В не... что?
- В непорочность Богоматери.
- Я не понимаю, - сказала Герти.
- Это действительно таинство, - заметил Диллон, который довольно хорошо
знал катехизис.
- Она не знает, кто такая Богоматерь! - воскликнул возмущенный
Кэллинен.
- Да, настоящая протестантка, - сказал Кэффри с отсутствующим видом.
- Нет, - возразила Герти, - я агностик.
- Кто-кто?
Кэффри распирало от злости.
- Агностик, - повторил О'Рурки.
- Ну и ну, - сказал Кэффри, - мы сегодня узнаем много новых слов. Сразу
видно, что мы в стране Джеймса Джойса.
- И что это означает? - спросил Кэллинен.
- Что она ни во что не верит, - сказал О'Рурки.
- Даже в Бога?
- Даже в Бога, - сказал О'Рурки.
Воцарилось молчание, и все посмотрели на девушку с изумлением и ужасом.
- Это не совсем так, - мягко возразила Герти, - мне кажется, вы
упрощаете мою мысль.
- Сука, - прошептал Кэффри.
- Я не отрицаю возможность наличия Высшего Существа.
- Ну, бля, она дает, - прошептал Кэффри.
- Давайте заткнем ей рот, - сказал Кэллинен.
- И я питаю самое глубокое уважение к нашему достойному королю Георгу
Пятому.
Опять глубокое молчание и всеобщее изумление.
- Да что же это... - начал Маккормик.
Он не закончил своей фразы. Пулеметная очередь прошлась по стене почты;
осколки стекла от забаррикадированных окон посыпались на улицу. Две-три
жужжащие пули залетели через бойницы в комнату. На первом этаже пулемет
Кэллехера застрочил в ответ. Мужчины бросились плашмя на пол и поползли к
своим ружьям. Стул с привязанной к нему Герти перевернулся; девушка лежала в
очень неудобной позе и дрыгала ногами. Открывшиеся таким образом ноги
оказались худенькими, но точеными и облегаемыми дорогой материей, не иначе
как шелковой. Подобрав свой револьвер, Ларри подполз на четвереньках к
пленнице и одернул ей юбку. Затем присоединился к сражающимся товарищам. В
этот момент Герти поняла, что одному инсургенту она уже понравилась.
- Хорошо еще, что успели доесть омаров! - сказал Гэллегер, высмотрев
тень за штабелем досок.
Кэллехер зарядил пулеметную ленту.
Гэллегер выстрелил. Тень пошатнулась.
- Вот придурки! Чего они ночью-то суетятся? - сказал Гэллегер. -
Мертвых прибавится, а их души не дадут нам покоя.
Он выстрелил еще раз. Тень снова неудачно пошатнулась и бултыхнулась в
воду у дальнего конца моста.
- А душу этого, - сказал Гэллегер, - съедят омары.
Кэллехер дал несколько судорожно-коротких очередей. Наступила
передышка.
- Интересно, что сталось с той девчонкой наверху? - задумчиво произнес
Гэллегер.
Тени снова зашевелились.
На скачки было заявлено семь скакунов. Их продемонстрировали и
привязали в ряд у стартовой черты. Все лошади были черные, с выпуклыми и
блестящими крупами. Но они постоянно взбрыкивали и лягали друг друга.
Крайняя левая передними копытами зашибла насмерть свою соседку. На шее
жертвы обнаружили следы когтей гориллы. Оказывается, агрессивную кобылу до
этого водили в зоопарк.
Как известно, Дублинский зоопарк находится приблизительно в трех
четвертях мили от входа в Феникс-парк и приблизительно в полумиле от
трамвайной линии, которая проходит вдоль северной кольцевой дороги. Рядом
располагаются Народный парк, казарма жандармерии и казарма Марбороу. Сам по
себе зоопарк не очень большой, но посещения заслуживает, так как его очень
хорошо обустроили. Гвоздем, если так можно сказать, программы считается
павильон со львами из восьми клеток. Что касается горилл, то их в это время
не было и вовсе. Командор Сидней Картрайт проснулся не от этого
несоответствия, а от настойчивого стука в дверь своей каюты.
Он быстро привел себя в порядок и пригласил войти. Вошедший матрос
встал по стойке "смирно" и вручил телеграмму. Картрайт принялся ее
расшифровывать. Вот так он узнал о дублинском восстании.
"Яростный" должен был подняться вверх по течению Лиффи и обстрелять, в
зависимости от обстановки, указанные объекты, и в частности почтовое
отделение на углу набережной Эден.
Картрайт встал и повел себя как примерный, каковым он и являлся, офицер
британского флота. Что не помешало ему задуматься об участи своей невесты,
Герти Гердл. Об этом в телеграмме не было, разумеется, ни слова. Она была
официальной, общей и синоптической и, следовательно, не могла затрагивать
отдельности и частности.
Считанные минуты спустя Картрайт уже стоял на юте; у него щемило
сердце, сдавливало грудь, сводило живот, пересыхало во рту и стекленело в
глазах.
Сражение прекратилось точно так же, как началось, без какой-либо
видимой причины. Британцам вроде бы похвастаться было нечем. Они наверняка
потеряли много людей. В почтовом отделении на набережной Эден раненых не
было. На втором этаже после нескольких минут молчания пять мужчин обменялись
взглядами. Маккормик наконец решился сказать, что, похоже, все закончилось;
Ларри О'Рурки кивнул.
- Допрос продолжаем? - спросил Кэффри.
Привязанная к стулу девушка все еще лежала на полу и не двигалась.
Диллон направился к ней, чтобы водрузить ее на место, но О'Рурки его
обогнал. Подхватив Герти под мышки, он восстановил конструкцию на всех шести
точках опоры. На мгновение задержал свои руки у нее под мышками, теплыми и
чуть влажными. Медленно убрал руки и провел ими, просто так, перед своим
лицом. Слегка побледнел. Кэффри невозмутимо разглядывал товарища.
О'Рурки занял свое место рядом с Маккормиком. Тот плюхнулся на свое и
потер глаза: он хотел спать.
- Продолжим, - сказал он. - Кэффри, сейчас твоя очередь заступать на
дежурство, правда?
- Да, - сказал Кэффри. - Я пошел. Этот допрос меня достал. Я
представлял себе все это совсем по-другому.
Он отошел к бойнице, и его глаз больше не отрывался от этого проема в
военно-строительном зодчестве. Маккормик повернулся к Ларри.
- Спрашивай дальше.
- Неужели не видно того, что она не того... не католичка? - сказал
Кэллинен.
- Она ни во что не верит, - добавил Диллон.
- Мы что, будем всю ночь здесь сидеть и изводить эту девчонку? -
спросил Кэллинен. - Командир, пора бы и на боковую. Завтра будет тяжелый
день. Наше восстание - это все-таки не шутки.
Возникла странная пауза. О'Рурки поднял голову и сказал Кэллинену:
- Хорошо, Кэллинен. Ты прав. Конечно. Я бы только хотел задать девушке
два-три вопроса.
- В общем-то, мы можем еще чуть-чуть подождать, - сказал Кэллинен.
Кэффри в своем углу пожал плечами. Вытащил из диванного валика перо и
стал ковыряться в зубах, не отрывая глаз от моста О'Коннела, в общем-то
безлюдного.
- Ну давай, - сказал Маккормик.
О'Рурки собрался и приступил:
- Мадемуазель, только что вы продемонстрировали весьма агрессивное или,
по крайней мере, не чуждое атеистическому отношение к конфессиям. Однако вы,
судя по всему, отклоняете любые обвинения в скептицизме, если я правильно
понял смысл речей, которые вами были произнесены до того, как вы были
прерваны замечаниями моих товарищей по оружию.
Кэффри даже не пошевелился. Ларри продолжил:
- Да. Мне думается, вы отвергаете Бога нашего единого не полностью. Но
что же тогда вы признаете? Королевскую власть?
Не поднимая головы, Герти спросила:
- Кто вы такой, чтобы меня об этом спрашивать?
- Мы бойцы Ирландской республиканской армии, - ответил О'Рурки, - и мы
боремся за свободу нашей страны.
- Вы бунтовщики, - сказала Герти.
- Конечно. Они самые.
- Вы взбунтовались против короны Англии, - продолжала Герти.
Кэффри в сердцах уронил на пол ружье. Герти вздрогнула.
- Вы не имеете права бунтовать, - заявила она.
- Это уж она слишком, - сказал Кэллинен. - Давайте закроем ее в
соседней комнате и отдохнем немного, а то потом уже не получится.
Маккормик зевнул.
- Еще одну минуту, - настоял Ларри. - Мы должны знать своих
противников.
- Можно подумать, мы их и так не знаем, за столько-то веков, - возразил
Диллон, которого начинало клонить ко сну.
- Она верит королю и не верит в Бога! - воскликнул Ларри. - Странно и
поразительно, не правда ли?
- Да, действительно любопытно, - сказал Маккормик с отсутствующим
видом. - А вам что, в самом деле так нравится ваш король? - небрежно добавил
он, обращаясь к Герти.
- Вид у него довольно-таки дурацкий, - сказал Кэллинен.
- Покажи ей его портрет, - сказал Маккормик. - А то ей не видно.
Кэллинен забрался на стул и снял с противоположной столу стены
фотографию короля. Случайная пуля оцарапала стекло и отколола уголок рамки.
Символ терял достоинство на глазах. Кэллинен прислонил его к кляссеру и
передвинул свечу для подобающего освещения.
Герти посмотрела на портрет.
- Изысканным его никак не назовешь, - прокомментировал Ларри О'Рурки. -
Его лицо не светится ни умом, ни решительностью. И эта посредственность
является символом угнетения сотен миллионов человеческих существ несколькими
десятками миллионов британцев! Но угнетенные больше не могут с восторженным
самозабвением созерцать эту пресную физиономию, и вы, мадемуазель, видите
сейчас и здесь первые результаты критического осмысления.
- Ну дает, - с одобрением произнес Кэллинен.
- Мне больше нечего сказать. Боже, спаси короля!
- Но вы ведь не верите в Бога. Кто же его спасет?
- Боже, спаси короля! - повторила Герти.
- Вот дура! - воскликнул Кэллинен.
- Она, чего доброго, себя возомнит Жанной д'Арк, - заметил Диллон.
- Но ведь вам же говорят, что ваш король - мудак! - завопил Маккормик
- Finnegans wake! - ответил Гэллегер, облизывая пересохшие губы.
Раздались приглушенные всхлипывания. Это Кэффри провел рукой по
ягодицам Герти.
- Я же тебе сказал, что все должно быть корректно, - проворчал
Маккормик.
- А вдруг она прячет оружие.
- Довольно.
Они подвели Герти к лестнице и начали подниматься. Герти безвольно
спотыкалась. Она уже перестала плакать. Двое часовых снизу посмотрели на
поднимающихся. Затем вернулись на свое место. Ночь уже была тут как тут,
темнющая, со сверкающей дыркой полной луны.
- Собака, - вдруг прошептал Гэллегер.
И добавил:
- Она ее учуяла. Вот сука!
Он приложил винтовку к плечу и выстрелил.
Это был первый выстрел за ночь. Он странно прозвучал в тишине
замятеженного города. Собака залаяла. Затем побежала прочь, подвывая
страдальчески и патетически. Чуть дальше раздался второй выстрел, и все
снова затихло. Британская пуля прикончила циничного зверя.
- К чертям собачьим все эти трупы! - сказал Гэллегер.
Кэллехер не ответил.
Через несколько секунд Гэллегер нарушил молчание:
- Как ты думаешь, мы тоже будем ее допрашивать?
Кэллехер не ответил.
Гэллегер побоялся растратить на словоохотливость всю свою доблесть и к
собеседнику больше не приставал; не поддерживаемый напарником разговор
оборвался. Гэллегер этим воспользовался, чтобы прислушаться.
Они зажгли маленькую свечку. Диллон стоял на посту у окна. Маккормик
сидел за столом сэра Теодора Дюрана; справа от него находился Ларри О'Рурки.
Кэллинен и Кэффри стояли по обе стороны от Герти; девушку посадили на стул и
слегка привязали, хотя и бережно.
- Имя, фамилия, род деятельности? - начал Маккормик.
Потом повернулся к О'Рурки и спросил у него:
- Так?
Ларри кивнул головой.
- А записывать будем? - спросил Маккормик.
- Не стоит, - ответили все хором.
Тогда Маккормик начал снова:
- Имя, фамилия, род деятельности?
- Гертруда Гердл, - ответила Гертруда Гердл.
Раньше она уже сиживала на этом стуле, за этим столом; но тогда в этом
кресле восседал почтенный чиновник в летах, питавший зернами нежности
голубей своего сдержанно-платонизированного желания. Но сэра Теодора Дюрана
шлепнули, и, не ведая этого, сидела она теперь перед республиканцем вида
явно террористического.
Впрочем, внешность довольно интересная. Хотя и не очень хорошо одет.
Зато другой, рядом с ним, тот действительно хорош. Наверняка
джентльмен. И ногти чистые.
Справа и слева чурбаны. Эти-то уж точно республиканцы. Они связали ей
руки. Правда, стараясь, чтобы ей было не очень больно. Зачем?
У окна с ружьем в руке стоял еще один. Тоже ничего.
Все пятеро были мужчинами скорее красивыми. Но, за исключением
помощника допрашивающего, людьми явно невоспитанными.
И ни один из них никогда в жизни не пел God save the King. Деревенщина.
- Род деятельности? - снова спросил Маккормик.
- Почтовая служащая.
- Да ну? - сказал Кэффри, имеющий по этому поводу свое собственное
мнение.
- Из какого отдела? - спросил Маккормик.
- Заказные отправления.
Теперь она смотрела на них уже без страха. Они не могли ее разглядеть
как следует. Мешала копна светлых волос на голове да еще эта смешная
короткая стрижка. Девушка была высокой. Свеча освещала две выпирающие части
корсажа, успокоенное и хорошеющее прямо на глазах лицо. Чувственно
очерченные, хотя и ненакрашенные, пухлые искусанные губы. Холодные голубые
глаза. Строгий прямой нос.
Маккормик, сбитый с толку заказными отправлениями, задумчиво протянул:
- А-а, заказные...
Кэффри в глубине души считал, что девицу нужно расспросить о
деятельности этого отдела. Девица казалась ему подозрительной. Диллон и
Кэллинен, олицетворение строгости и справедливости, с выводами не спешили.
Маккормик повернулся к Ларри О'Рурки. Интеллигентное лицо лейтенанта,
казалось, скрывает под эпидермическим покровом какую-то забродившую мысль.
Вопрошающий взгляд Маккормика остановился на Кэффри.
- Пускай объяснит, почему она находилась там, где находилась, -
предложил Кэффри.
Герти зарделась. Неужели теперь ей будут все время напоминать о
постыдности этого убежища, еще более постыдного от его непроизвольности.
Вспомнив о самом убежище, - что делать, когда тебя вынуждают? - она
побагровела.
- Эту деталь мы могли бы оставить в стороне, - смущенно произнес
Маккормик.
И покраснел густо, темно-вишнево. О'Рурки сохранял напряженный вид
мыслителя. Остальные засмеялись грубо и даже как-то невежливо.
Герти заплакала.
Маккормик стукнул кулаком по столу и заорал, отчего вишневость на его
лице слегка посветлела.
- Я сотню раз вам говорил, - кричал он, - что все должно быть
корректно. Я тысячу раз вам говорил, черт побери, и вот вы здесь все
насмехаетесь над девушкой, которая стыдится того, что с ней произошло.
Герти зарыдала.
- Мы повстанцы! - завопил Маккормик. - Но повстанцы, которые ведут себя
корректно. Особенно по отношению к дамам! Товарищи, Finnegans wake!
Finnegans wake!
Маккормик выпрямился.
Остальные встали по стойке смирно и решительно гаркнули:
- Finnegans wake!
- Какой ужас! - прошептала Герти сквозь крупные, как горошины,
красивые, как жемчужины, слезы.
Маккормик сел, Ларри тоже. Остальные расслабились.
Диллон сказал Кэллинену:
- Твоя очередь заступать на пост.
- Не мешай проведению допроса, - сказал Кэффри.
- Да, - сказал Маккормик.
- Подожди немного, - сказал Кэллинен. - Думаешь, очень забавно ее
держать?
- Ты мог бы быть повежливее с девушкой, - сказал Ларри О'Рурки.
- Я что-то не пойму, - сказал Кэллинен.
- Заткнитесь, - сказал Маккормик.
- Это все равно ничего не объясняет, - сказал Кэффри. - Если она ни в
чем не виновата, то тогда какого хрена она торчала в сортире, эта никчемная
чувырла, которая называет себя почтовой служащей? А? Какого хрена она
тихарилась в уборной, эта великобританская шлюха, эта замороченная мымра?
- Все, - сказал Маккормик.
Он раз, еще раз, еще много, много раз стукнул по сукну стола и,
следовательно, - косвенно - по самому столу.
- Все! Все! - сказал он.
И добавил, обращаясь к девчонке:
- Это все-таки подозрительно.
Герти посмотрела ему прямо в глаза, отчего у него возникло ощущение
легкого пощипывания в области мочевого пузыря. Он удивился, но ничего не
сказал.
- Я припудривалась, - сказала Герти.
Маккормик, утонув взглядом в голубоокости девушки, не сразу уловил
смысл ответа. Кэффри, более проворный в понимании своего непонимания, живо
отреагировал:
- При... что?
- Припудривалась, деревня, - ответила Герти, осмелевшая от
маккормиковского взгляда, который ей, утопающей, представился спасительной
соломинкой.
Что касается взмокшего от смущения Маккормика, то он чувствовал, что
эта соломинка превращается в самый настоящий трамвайный токоприемник. Ларри
О'Рурки эволюционировал аналогично, но более интеллектуально, чем его
командир; физиология лейтенанта подвергалась менее сильному напряжению, зато
сердечную систему тряхануло изрядно. Впрочем, ни тот, ни другой еще не
осознали конвергенции их реакций.
- Припудривалась, - стояла на своем Герти, - да, припудривалась,
недостойный ирландский террорист! И вообще, отпустите меня! Отпустите меня!
Отпустите, я вам говорю! Развяжите мне руки! Развяжите мне руки!
И снова разразились рыдания.
Маккормик почесал в затылке.
- Может быть, действительно развяжем ей руки? - сказал он.
Осторожно так. Но все-таки сказал. Он, Маккормик.
- Может быть, - сказал Ларри О'Рурки.
- Ага, - сказал Кэффри, - а она, чего доброго, на нас накинется.
- Мое дежурство на посту закончилось пятнадцать минут назад, - сказал
Диллон. - ...мать.
При последнем слове рыдания Герти усилились.
- Давай, - сказал Маккормик Кэллинену.
- Так развязываем или нет? - спросил Кэллинен.
- Дудки! - сказал Кэффри.
- Хватит, - сказал О'Рурки.
- Так что?
Они немного послушали, как она рыдает.
Умиротворенная ночь сдавливала ослепительную луну своими черными как
сажа ягодицами, пух созвездий едва шевелился от дуновения традиционного
бриза, звучащего на волнах Гольфстрима. Гражданские лица, терроризируемые
террористами, терлись по углам, военнообязанные, наведя оружие, соблюдали по
стратегическо-тактическим причинам спокойствие этих нескольких ночных часов,
которые были обязаны всем своим мутным светом рассыпанному присутствию пары
тысяч светил, не считая планет и спутников, из которых самым значительным -
относительно - считается, судя по всему, спутник, ранее упоминавшийся.
Когда такая оглушительная тишина, то все воспринимаешь сердцем. Или еще
ниже, органами совокупления. О, эфирная музыка сфер! О, эротическая мощь
космических шестнадцатых долей, стираемых фатальным и гравитационным
стремлением мира в небытие!
На полированную и прозрачную поверхность молчания одна за другой падали
Гертины слезы, хрустальные и соленые.
Тут до молодцев-повстанцев начало доходить, что корректность - это
все-таки некая сдержанность или хотя бы некое сдерживание примитивных
рефлексов.
Они вздохнули; она продолжала рыдать.
- Мы остановились на припудривании, - сказал Маккормик.
- Развязываем или нет? - спросил Кэллинен.
- А ведь мое дежурство уже давно закончилось, - произнес Диллон.
- Черт возьми, - сказал О'Рурки. - Давайте серьезно.
- Да, - сказал Кэффри. - Давайте ее допросим.
- Девушка, - сказал Маккормик, - вы сказали, что припудривались. Мы
ждем ваших разъяснений.
- Припудривалась! - воскликнул Кэффри. - Да, припудривалась! Хотелось
бы знать, что это значит!
Руки Герти были связаны, она не могла вытереть ни жидкость, что текла
из глаз, ни ту, что вытекала из ноздрей.
Она шмыгнула носом.
Маккормик почувствовал, как в нем зарождается что-то вроде
доброжелательности.
- Одолжи ей свой платок, - сказал он Кэффри.
- Мой что? Смеешься?
Чтобы вытолкнуть соплю, Кэффри в тряпках не нуждался.
- Держите, - сказал Кэллинен. Он вынул из кармана большой зеленый
платок, украшенный по краям золотыми арфами.
- Ни фуя себе! - воскликнул Кэффри. - Вот это элегантность!
- Подарок моей невесты, - объяснил Кэллинен.
- Какой именно? - спросил Кэффри. - Той, которая работает официанткой в
Шелбурне, или другой, из Мэпла?
- Болван, - сказал Кэллинен, - с той, что из Мэпла, уже месяц как все
кончено.
- Так, значит, тебе его подарила Мод?
- Да, она настоящая националистка.
- А потом, фигурка у нее что надо. Тебе повезло.
Ларри О'Рурки прервал завязывающуюся беседу.
- Вы кончили? - холодно спросил он.
Вмешался Маккормик:
- Ну давай, вытри ей нос, - сказал он Кэллинену.
Кэллинен принял озадаченный вид.
- Я платок запачкаю, - проворчал он. - Это ведь подарок. А эта
англичанка замызгает своими гнусностями мои красивые шелковые арфы. Нет, я
не дам. Я не согласен.
Он сложил свой платок и засунул его в карман. От этого акта
неповиновения
Маккормик нахмурил брови.
Он не знал, что и делать.
Затем повернулся к Ларри.
- Тогда ты.
- Это как оказание медицинской помощи, - сказал Кэффри в сторону.
О'Рурки бросил на него суровый взгляд. Кэффри парировал безразличным.
О'Рурки встал, обошел стол и приблизился к девушке. Вынул из кармана платок,
почти чистый, так как в течение этих трех дней Ларри почти им не
пользовался, имея кожу непотливую и будучи - если можно так выразиться -
насморкоустойчивым. Он развернул этот туалетный аксессуар и сильно его
тряханул, дабы стряхнуть крошки табака или нитки, которые могли бы в нем
затеряться.
Герти Гердл с ужасом наблюдала за этими приготовлениями.
Гэллегер, одуревший от отражений луны в водах Лиффи, принялся
размышлять вслух:
- Я есть хочу.
- Да, - ответил Кэллехер, - можно было бы перекусить.
Гэллегер вздрогнул.
- Что ты сказал?
- Я сказал, что можно было бы перекусить. Продукты там, в комнате.
- А мертвые?
- Пускай лежат, где лежат.
- И ты туда пойдешь?!
- А ты есть хочешь?
Гэллегер отошел от бойницы и в темноте приблизился к Кэллехеру. Сел
около него.
- Ох эти мертвые, эти мертвые...
- Оставь их в покое.
- А еще эта девчонка перед домом. Не могу заставить себя не смотреть на
нее. Собаки больше не бродят вокруг. Я считаю до двухсот, и на счет двести я
разрешаю себе посмотреть вниз. А у нее по-прежнему такой вид, будто она
ждет, когда на нее кто-нибудь залезет. А как ты думаешь, она действительно
была девушкой? И умерла, так и не познав любви?
- Черт, - сказал Кэллехер, - я есть хочу. Ты видел, по-моему, там были
омары.
- А другая, внизу? - прошептал Гэллегер. - Как ты думаешь, они ее
сейчас допрашивают? Ничего не слышно.
- Может быть, будут допрашивать завтра?
- Нет. Они наверняка допрашивают ее сейчас. Послушай.
Они прислушались.
- Ничего неслышно, - вздохнул Гэллегер.
- Дело не шумное, - сказал Кэллехер.
- Что ты хочешь этим сказать?
Говорил он очень тихо.
- Скоро мы тоже пойдем ее допрашивать, - ответил Кэллехер. И негромко
засмеялся.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Болван. Ладно, я есть хочу. Принести тебе омаров?
- Ну и жизнь! - пробурчал Гэллегер. - Если бы не эти мертвые...
- Хочешь, я их разбужу? - спросил его Кэллехер.
Гэллегер вздрогнул. Встал и вернулся на свой пост. Бросив взгляд вниз,
увидел мертвую девушку. Луна по-прежнему прыгала по воде.
Серебристочешуйчатая Лиффи по-прежнему скользила между набережными, по виду
пустынными, а по сути заполненными вражескими солдатами. Гэллегер глубоко
вздохнул, подумал о будущем своей страны и сказал Кэллехеру:
- Пускай будут омары.
Закончив процедуру, О'Рурки тщательно сложил свой платок и засунул его
обратно в карман. Вернулся и уселся рядом с Маккормиком. Возникла пауза.
Диллон подошел к Кэллинену и сказал:
- Сейчас твоя очередь дежурить, разве не так?
Кэллинен молча занял место Диллона. Посмотрел в бойницу, увидел
серебристочешуйчатую Лиффи, по-прежнему скользящую между набережными, по
виду пустынными, а по сути заполненными вражескими солдатами, и ему
послышалось, будто какой-то мужской голос произнес четко и решительно слово
"лобстер", что по-ирландски означает "омар". Он вдруг почувствовал, что
хочет есть. Но ничего не сказал.
Маккормик кашлянул.
- Допрос продолжается, - сказал он.
Герти вроде бы успокоилась. Она вновь обрела свое британское мужество.
Она чувствовала себя сильной и уверенной. Впрочем, она была убеждена, что
теперь ей больше не будут задавать вопросы относительно ее присутствия в
туалете, выясняя причины туда-ее-прибытия и там-ее-пребывания.
Она открыла свои голубые глаза и посмотрела в лицо Ларри О'Рурки; лицо
покраснело, но сам Ларри О'Рурки даже не дрогнул. Он склонился к командиру и
прошептал ему что-то на ухо. Маккормик утвердительно кивнул головой. Ларри
повернулся к пленной и сказал:
- Мадемуазель Гердл, что вы думаете о непорочности Богоматери?
Герти обвела их всех внимательным взглядом и холодно ответила:
- Я знаю, что вы все паписты.
- Кто? - спросил Кэффри.
- Католики, - объяснил Кэллинен.
- Она что, нас оскорбляет? - спросил Кэффри.
- Тихо! - крикнул Маккормик.
- Мадемуазель, - сказал О'Рурки, - отвечайте на вопрос прямо: да или
нет.
- Я его уже забыла, - сказала Герти.
Возмущенный Кэффри тряханул ее.
- Она что, перед нами выдрючивается?
- Кэффри! - взорвался Маккормик. - Я же тебе сказал, чтобы ты вел себя
корректно!
- Что, мы так и будем слушать, как она над нами издевается?
- Сейчас допрашиваю я, - сказал О'Рурки.
Кэффри пожал плечами.
- Доверили б ее мне на полчасика, - прошептал он, - и тогда бы
посмотрели, захочет ли она по-прежнему над нами издеваться или нет.
Герти подняла голову и внимательно его оглядела. Их взгляды
встретились. Кэффри покраснел.
- Мадемуазель, - сказал О'Рурки.
Герти повернула голову в его сторону.
- Я спросил у вас, верите ли вы в непорочность Богоматери?
- В не... что?
- В непорочность Богоматери.
- Я не понимаю, - сказала Герти.
- Это действительно таинство, - заметил Диллон, который довольно хорошо
знал катехизис.
- Она не знает, кто такая Богоматерь! - воскликнул возмущенный
Кэллинен.
- Да, настоящая протестантка, - сказал Кэффри с отсутствующим видом.
- Нет, - возразила Герти, - я агностик.
- Кто-кто?
Кэффри распирало от злости.
- Агностик, - повторил О'Рурки.
- Ну и ну, - сказал Кэффри, - мы сегодня узнаем много новых слов. Сразу
видно, что мы в стране Джеймса Джойса.
- И что это означает? - спросил Кэллинен.
- Что она ни во что не верит, - сказал О'Рурки.
- Даже в Бога?
- Даже в Бога, - сказал О'Рурки.
Воцарилось молчание, и все посмотрели на девушку с изумлением и ужасом.
- Это не совсем так, - мягко возразила Герти, - мне кажется, вы
упрощаете мою мысль.
- Сука, - прошептал Кэффри.
- Я не отрицаю возможность наличия Высшего Существа.
- Ну, бля, она дает, - прошептал Кэффри.
- Давайте заткнем ей рот, - сказал Кэллинен.
- И я питаю самое глубокое уважение к нашему достойному королю Георгу
Пятому.
Опять глубокое молчание и всеобщее изумление.
- Да что же это... - начал Маккормик.
Он не закончил своей фразы. Пулеметная очередь прошлась по стене почты;
осколки стекла от забаррикадированных окон посыпались на улицу. Две-три
жужжащие пули залетели через бойницы в комнату. На первом этаже пулемет
Кэллехера застрочил в ответ. Мужчины бросились плашмя на пол и поползли к
своим ружьям. Стул с привязанной к нему Герти перевернулся; девушка лежала в
очень неудобной позе и дрыгала ногами. Открывшиеся таким образом ноги
оказались худенькими, но точеными и облегаемыми дорогой материей, не иначе
как шелковой. Подобрав свой револьвер, Ларри подполз на четвереньках к
пленнице и одернул ей юбку. Затем присоединился к сражающимся товарищам. В
этот момент Герти поняла, что одному инсургенту она уже понравилась.
- Хорошо еще, что успели доесть омаров! - сказал Гэллегер, высмотрев
тень за штабелем досок.
Кэллехер зарядил пулеметную ленту.
Гэллегер выстрелил. Тень пошатнулась.
- Вот придурки! Чего они ночью-то суетятся? - сказал Гэллегер. -
Мертвых прибавится, а их души не дадут нам покоя.
Он выстрелил еще раз. Тень снова неудачно пошатнулась и бултыхнулась в
воду у дальнего конца моста.
- А душу этого, - сказал Гэллегер, - съедят омары.
Кэллехер дал несколько судорожно-коротких очередей. Наступила
передышка.
- Интересно, что сталось с той девчонкой наверху? - задумчиво произнес
Гэллегер.
Тени снова зашевелились.
На скачки было заявлено семь скакунов. Их продемонстрировали и
привязали в ряд у стартовой черты. Все лошади были черные, с выпуклыми и
блестящими крупами. Но они постоянно взбрыкивали и лягали друг друга.
Крайняя левая передними копытами зашибла насмерть свою соседку. На шее
жертвы обнаружили следы когтей гориллы. Оказывается, агрессивную кобылу до
этого водили в зоопарк.
Как известно, Дублинский зоопарк находится приблизительно в трех
четвертях мили от входа в Феникс-парк и приблизительно в полумиле от
трамвайной линии, которая проходит вдоль северной кольцевой дороги. Рядом
располагаются Народный парк, казарма жандармерии и казарма Марбороу. Сам по
себе зоопарк не очень большой, но посещения заслуживает, так как его очень
хорошо обустроили. Гвоздем, если так можно сказать, программы считается
павильон со львами из восьми клеток. Что касается горилл, то их в это время
не было и вовсе. Командор Сидней Картрайт проснулся не от этого
несоответствия, а от настойчивого стука в дверь своей каюты.
Он быстро привел себя в порядок и пригласил войти. Вошедший матрос
встал по стойке "смирно" и вручил телеграмму. Картрайт принялся ее
расшифровывать. Вот так он узнал о дублинском восстании.
"Яростный" должен был подняться вверх по течению Лиффи и обстрелять, в
зависимости от обстановки, указанные объекты, и в частности почтовое
отделение на углу набережной Эден.
Картрайт встал и повел себя как примерный, каковым он и являлся, офицер
британского флота. Что не помешало ему задуматься об участи своей невесты,
Герти Гердл. Об этом в телеграмме не было, разумеется, ни слова. Она была
официальной, общей и синоптической и, следовательно, не могла затрагивать
отдельности и частности.
Считанные минуты спустя Картрайт уже стоял на юте; у него щемило
сердце, сдавливало грудь, сводило живот, пересыхало во рту и стекленело в
глазах.
Сражение прекратилось точно так же, как началось, без какой-либо
видимой причины. Британцам вроде бы похвастаться было нечем. Они наверняка
потеряли много людей. В почтовом отделении на набережной Эден раненых не
было. На втором этаже после нескольких минут молчания пять мужчин обменялись
взглядами. Маккормик наконец решился сказать, что, похоже, все закончилось;
Ларри О'Рурки кивнул.
- Допрос продолжаем? - спросил Кэффри.
Привязанная к стулу девушка все еще лежала на полу и не двигалась.
Диллон направился к ней, чтобы водрузить ее на место, но О'Рурки его
обогнал. Подхватив Герти под мышки, он восстановил конструкцию на всех шести
точках опоры. На мгновение задержал свои руки у нее под мышками, теплыми и
чуть влажными. Медленно убрал руки и провел ими, просто так, перед своим
лицом. Слегка побледнел. Кэффри невозмутимо разглядывал товарища.
О'Рурки занял свое место рядом с Маккормиком. Тот плюхнулся на свое и
потер глаза: он хотел спать.
- Продолжим, - сказал он. - Кэффри, сейчас твоя очередь заступать на
дежурство, правда?
- Да, - сказал Кэффри. - Я пошел. Этот допрос меня достал. Я
представлял себе все это совсем по-другому.
Он отошел к бойнице, и его глаз больше не отрывался от этого проема в
военно-строительном зодчестве. Маккормик повернулся к Ларри.
- Спрашивай дальше.
- Неужели не видно того, что она не того... не католичка? - сказал
Кэллинен.
- Она ни во что не верит, - добавил Диллон.
- Мы что, будем всю ночь здесь сидеть и изводить эту девчонку? -
спросил Кэллинен. - Командир, пора бы и на боковую. Завтра будет тяжелый
день. Наше восстание - это все-таки не шутки.
Возникла странная пауза. О'Рурки поднял голову и сказал Кэллинену:
- Хорошо, Кэллинен. Ты прав. Конечно. Я бы только хотел задать девушке
два-три вопроса.
- В общем-то, мы можем еще чуть-чуть подождать, - сказал Кэллинен.
Кэффри в своем углу пожал плечами. Вытащил из диванного валика перо и
стал ковыряться в зубах, не отрывая глаз от моста О'Коннела, в общем-то
безлюдного.
- Ну давай, - сказал Маккормик.
О'Рурки собрался и приступил:
- Мадемуазель, только что вы продемонстрировали весьма агрессивное или,
по крайней мере, не чуждое атеистическому отношение к конфессиям. Однако вы,
судя по всему, отклоняете любые обвинения в скептицизме, если я правильно
понял смысл речей, которые вами были произнесены до того, как вы были
прерваны замечаниями моих товарищей по оружию.
Кэффри даже не пошевелился. Ларри продолжил:
- Да. Мне думается, вы отвергаете Бога нашего единого не полностью. Но
что же тогда вы признаете? Королевскую власть?
Не поднимая головы, Герти спросила:
- Кто вы такой, чтобы меня об этом спрашивать?
- Мы бойцы Ирландской республиканской армии, - ответил О'Рурки, - и мы
боремся за свободу нашей страны.
- Вы бунтовщики, - сказала Герти.
- Конечно. Они самые.
- Вы взбунтовались против короны Англии, - продолжала Герти.
Кэффри в сердцах уронил на пол ружье. Герти вздрогнула.
- Вы не имеете права бунтовать, - заявила она.
- Это уж она слишком, - сказал Кэллинен. - Давайте закроем ее в
соседней комнате и отдохнем немного, а то потом уже не получится.
Маккормик зевнул.
- Еще одну минуту, - настоял Ларри. - Мы должны знать своих
противников.
- Можно подумать, мы их и так не знаем, за столько-то веков, - возразил
Диллон, которого начинало клонить ко сну.
- Она верит королю и не верит в Бога! - воскликнул Ларри. - Странно и
поразительно, не правда ли?
- Да, действительно любопытно, - сказал Маккормик с отсутствующим
видом. - А вам что, в самом деле так нравится ваш король? - небрежно добавил
он, обращаясь к Герти.
- Вид у него довольно-таки дурацкий, - сказал Кэллинен.
- Покажи ей его портрет, - сказал Маккормик. - А то ей не видно.
Кэллинен забрался на стул и снял с противоположной столу стены
фотографию короля. Случайная пуля оцарапала стекло и отколола уголок рамки.
Символ терял достоинство на глазах. Кэллинен прислонил его к кляссеру и
передвинул свечу для подобающего освещения.
Герти посмотрела на портрет.
- Изысканным его никак не назовешь, - прокомментировал Ларри О'Рурки. -
Его лицо не светится ни умом, ни решительностью. И эта посредственность
является символом угнетения сотен миллионов человеческих существ несколькими
десятками миллионов британцев! Но угнетенные больше не могут с восторженным
самозабвением созерцать эту пресную физиономию, и вы, мадемуазель, видите
сейчас и здесь первые результаты критического осмысления.
- Ну дает, - с одобрением произнес Кэллинен.
- Мне больше нечего сказать. Боже, спаси короля!
- Но вы ведь не верите в Бога. Кто же его спасет?
- Боже, спаси короля! - повторила Герти.
- Вот дура! - воскликнул Кэллинен.
- Она, чего доброго, себя возомнит Жанной д'Арк, - заметил Диллон.
- Но ведь вам же говорят, что ваш король - мудак! - завопил Маккормик