Страница:
отделения на набережной Эден. А эта подвязка, тень которой, узкая,
подвижная, казалось, служила лишь для того, чтобы представить эту плоть
более яркой, более нежной...
Перед тем как закрыть дверь, Гэллегер попытался вобрать в себя
последним взглядом всю эту красоту и смежил веки, чтобы удержать
изображение.
- Я мог бы принести что-нибудь поесть и для нее? - робко спросил он.
Кэффри выругался.
Гэллегер закрыл дверь.
На экране своего внутреннего кинематографа он продолжал рассматривать
сочные фосфоресцирующие формы англичанки и дополняющие их детали одежды:
спущенные чулки, подвязки, высоко задранное платье. Он опять вспомнил о
девушке, погибшей на тротуаре, и принялся судорожно молиться, дабы побороть
искушение. Не мог же он уступить соблазну, удовлетворяя свою глубоко личную
похоть. Он пришел сюда для того, чтобы освободить свою Ирландию, а не для
того, чтобы взбалтывать свою спинномозговую жидкость. Прочитав двадцать раз
Ave Maria и столько же раз Во славу Иосифа, он почувствовал, как спадает
мышечно-поясничное напряжение. Только тогда он начал спускаться по лестнице.
- Странный у тебя видок, - заметил Диллон.
- Заткнитесь! - яростно прошептал стоящий на посту Кэллинен.
Его так и трясло от возбуждения.
- Все! Он уже здесь! Он уже здесь! Королевский флот!
"Яростный" бросил якорь в нескольких ярдах от моста О'Коннела, вниз по
течению. Командор Картрайт приказал подготовить корабельные орудия к
огнеметности, но воспользоваться готовностью явно не спешил; от одной этой
мысли его коробило. Не то чтобы он отказывался давить папских
республиканских мятежников, но ведь это почтовое отделение, совершенно
уродливое, грязное и мрачное по своему функциональному и почти дорическому
архитектурному решению, напоминало ему о привлекательной личности его
невесты, мисс Герти Гердл, на которой он должен был (и искренне желал)
жениться в самое ближайшее время, дабы свершить вместе с ней несколько
подозрительную и даже странную в глазах целомудренного молодого человека
акцию, чьи оккультные перипетии переводят девичество из состояния
нетронутого в состояние растроганное.
Картрайт, стало быть, проявлял нерешительность. Матросы ожидали его
приказаний. Внезапно полдюжины из них растянулись на палубе, а еще двое
перевалились за борт и плюхнулись окровавленными головами в Лиффи. Они
забыли про осторожность. А Кэллехер терпеть больше не мог; ему надоело
разглядывать эти беспечные фигурки. Его пулемет работал отменно.
Первый снаряд шлепнулся на газон в саду Академии. Он разорвался, осыпав
травой и перегноем античноподобные гипсовые статуи, украшенные гигантскими
виноградными листьями из цинка.
Второй снаряд угодил туда же. Несколько листьев опало.
Третий накрыл и уничтожил группу британских солдат на Лауер Эбби-стрит.
Четвертый снес голову Кэффри.
Еще несколько секунд тело продолжало ритмично дергаться, совсем как
туловище самца богомола, верхняя часть которого сжирается самкой, а нижняя
по-прежнему упрямо совокупляется.
При первом пушечном выстреле Герти закрыла глаза. Открыв их - а
какой-либо определенной причины для этого не было, ну разве что интерес к
происходящим вне ее событиям, интерес, возникший, без всякого сомнения,
сразу же после резкого удовлетворения желания, - и свесив голову, она
заметила отсеченную голову Кэффри, которая лежала около ротангового кресла.
Поскольку события внутри нее еще происходили, она сразу не поняла, в чем
дело. Но подобие обезглавленного манекена, по-прежнему лежащее на ней, в
конце концов поникло, обмякло и придавило ее. Ударила сильная струя крови.
Герти закричала и оттолкнула от себя то, что осталось от Кэффри. Оставшееся
от Кэффри бесцеремонно рухнуло на паркет, совсем как кукла, изувеченная
жестоким ребенком. Герти, уже стоя, с ужасом оценивала создавшуюся ситуацию.
"Одним меньше", - промелькнуло у нее в голове. Под довольно сильным
впечатлением от кончины исковерканного снарядом Кэффри и в некотором
замешательстве она отступила к окну, содрогаясь от посмертных почестей,
окропленная снаружи, увлажненная внутри.
Она была глубоко взволнована. На первом этаже мятежники упрямо
отстреливались. Пятый снаряд снова разорвался в саду Академии. Герти
отвлеклась от созерцания расчлененного тела - зрелище поразительное - и
заметила британское военное судно, у которого дымилось больше из трубы, чем
из пушек. Она поняла, что это "Яростный", и еле заметно улыбнулась:
обращаться к ней за разъяснениями по этому поводу было просто некому. Шестой
снаряд пробил крышу соседнего здания и нанес ему значительный ущерб.
Осколки, обломки кирпичей разлетались во все стороны. Герти чуть-чуть
испугалась. Отошла от окна, перешагнула через труп, вышла из комнаты и
очутилась на лестничной площадке. Внизу, в темноте, прикованные к амбразурам
мятежники от души поливали матросов с "Яростного".
Абсолютной уверенности в том, что это она, не было; это было даже
маловероятно. Среди них могла вполне оказаться какая-нибудь фанатичная
амазонка и республиканка, и если это так, то порядочно ли бомбить женщину?
Командор Картрайт начал задумчиво подкручивать свои усы после того, как
Маунткэттен обрисовал ему обстановку: шесть матросов убито, двадцать пять
ранено; что касается положительных результатов обстрела, то они были
незначительны. Картрайт приказал прекратить огонь и отправить радиограмму,
чтобы известить генерала Максвелла о присутствии женщины среди мятежников на
набережной Эден и запросить дальнейших указаний.
- Антракт, - объявил Кэллехер.
- Они успокоились, - сказал Маккормик.
- Непонятно, с чего бы это, - сказал Мэт Диллон.
- А нам передышка, - сказал Кэллинен. - Это нас немного взбодрит.
Кэллехер засуетился вокруг своего пулемета.
- А Кэффри? - спросил О'Рурки.
- Мне кажется, наверху здорово бабахнуло, - сказал Мэт Диллон.
- Дева Мария, Дева Мария, - зашептал Гэллегер, хватаясь руками за
голову.
- Что с тобой?
Гэллегер, дрожа, как охотничья собака, жалобно заскулил.
Кэллехер, оставив свой "максим", похлопал его по спине.
- Ну что, старина, - участливо спросил он, - расклеился?
- Расскажи нам о Кэффри, - произнес Маккормик.
- Я же вам сказал, что там здорово бабахнуло, - объявил Диллон. - Пойду
посмотрю.
Он пошел. Занеся ногу над первой ступенькой, он поднял голову и увидел
Герти, которая наблюдала за ними и слушала, что они говорят. Стояла она
прямо, смотрела неподвижно; ее смятое платье было окровавлено. Мэт Диллон
очень испугался. Во рту у него все слиплось. Он с трудом произнес: "Она не
убежала", остальные повернулись и посмотрели на нее. Гэллегер перестал
плакать.
Она пошевелилась и начала спускаться по лестнице.
Диллон медленно отошел к сбившимся в кучку товарищам.
Она подошла к ним. Села.
И очень мягко сказала:
- Я бы поела омаров.
Она уселась перед ними и начала медленно есть. Доела и протянула
Гэллегеру пустую консервную банку; тот принялся ее (консервную банку)
задумчиво ощупывать. О'Рурки налил ей стаканчик виски, который она сразу же
осушила.
- Вы прятались? - спросил Маккормик.
- Это допрос? - спросила Герти.
Она вернула О'Рурки пустой стаканчик.
- Он мертв, - сказала она. - Его голова - здесь (она махнула рукой), а
тело - там (она махнула рукой в другую сторону). Какой ужас, - добавила она
из приличия. - Снаряд разрушил часть стены. Я бы выпила еще стаканчик виски.
О'Рурки налил ей полный стаканчик виски, который она сразу же осушила.
- Вы прятались? - снова спросил Маккормик.
- Но Кэффри не мог не знать, - встревожился Диллон. - Он что, соврал?
Где же вы были?
- Бедный Кэффри, - сказал Гэллегер и снова запричитал: - Бедный Кэффри!
- У него спросите, - ответила Герти и кивнула в сторону Гэллегера.
- Когда ты относил паек для Кэффри, ты ее видел?
- Какой ужас, Дева Мария! Какой ужас!
Маккормик бросил на Герти внезапно и неимоверно встревоженный взгляд.
- Что вы с ним сделали? Что вы нам рассказываете про какой-то там
снаряд? Вы его убили? Вы его убили?
- Сходите и посмотрите.
Выглядела она очень спокойной, очень спокойной. Повстанцы держались от
нее на расстоянии. Дежуривший у амбразуры Кэллинен постоянно оборачивался и
смотрел на нее с удивлением. Она улыбнулась ему. После чего он уткнулся в
бойницу и уже больше не оборачивался.
- Почему вы улыбаетесь? - спросил Маккормик.
Но она уже больше не улыбалась.
- Схожу посмотрю, - сказал Мэт Диллон.
Этот никогда не упускал возможности куда-нибудь сходить.
- Там крови по колено, - предупредила его Герти. - Какой ужас, -
добавила она из приличия.
- Дева Мария! Дева Мария! - причитал Гэллегер.
Маккормик и О'Рурки его обматерили и как следует встряхнули. Гэллегер
успокоился. Повернувшись спиной к Герти, он взял свою винтовку и подобрался
к одному из забаррикадированных окон: на борту "Яростного", казалось, ничего
не происходило.
- Как называется корабль, который нас обстреливает?
Все отметили нас, но ни один из караульных ей не ответил. О'Рурки
сообщил ей, что речь идет о "Яростном", и затем спросил:
- Почему вы спрашиваете?
- У каждого корабля свое название.
"Она не очень любезна по отношению ко мне", - подумал он.
- Если, - продолжал Маккормик, - если, как бы это сказать, если вы
невиновны в смерти Кэффри и Кэффри действительно мертв, мы сдадимся
британцам.
Кэллинен и Гэллегер вздрогнули, повернулись и посмотрели на О'Рурки;
тот даже не понял почему.
Герти сделала вид, что раздумывает, и ответила:
- Я не хочу.
- Так, значит, вы прятались? - в очередной раз спросил Маккормик,
который никак не мог отвязаться от этой мысли.
- Да, - ответила она и сразу же добавила: - Кэффри знал об этом.
Гэллегер и Кэллинен отвели от нее взгляд и вернулись к наблюдению за
по-прежнему спокойным "Яростным".
Маккормик чувствовал себя все более и более неловко.
- Кэффри, ах Кэффри, ах да! - недовольно пробурчал он и замолчал,
посмотрев пугливо на Герти; он страшно боялся, что она может решиться
внезапно и публично возобновить свои действия, неприличные до
невообразимости, если не сказать до невероятности; действия, в греховности
которых невозможно даже исповедоваться, ибо в катехизисе об этом не
упоминается; впрочем, Маккормик не особенно хорошо себе представлял, в чем
женщины способны исповедаться перед священником; он поймал на себе взгляд
Герти, но ничего в нем прочесть не смог; командира бросило в дрожь. Он снова
забурчал, но уже совершенно бессвязно: "Ах да, Кэффри... Кэффри...", потом
вдруг решился. "Нужно принять решение", - решил он и повел себя
по-командирски решительно. Не дожидаясь, пока подчиненные отреагируют на его
решение о принятии решения, он вскочил, схватил Герти за руку, подвел
опешившую девушку к одному из маленьких кабинетов (именно к тому, в котором
Гэллегер и Кэллехер складировали труп привратника), подтолкнул ее и запер за
ней дверь на два оборота ключа, который почувствовал на себе всю решимость
командирской хватки.
Маккормик вернулся к товарищам и произнес следующее:
- Дорогие друзья и товарищи, так продолжаться больше не может. Я говорю
не о британцах, они нас поимеют, это уж точно, нам крышка, нечего
хорохориться, хотя напоследок мы им здорово всыплем, проявим геройство,
настоящее геройство, черт бы нас побрал, что касается геройства, то мы им
покажем геройство, это уж точно, но вот что касается девчонки, то это никуда
не годится, и чего она вздумала прятаться в туалете, когда разразилась
битва, и теперь от нее не отвяжешься, что ей нужно, непонятно, но совершенно
очевидно и однозначно, что она что-то задумывает, да что там задумывает -
обдумывает! А может, уже все обдумала. Нет. Нет. Нет. Пока эта паршивка с
нами, все шиворот-навыворот, нужно принять решение, решение совершенно
очевидное и совершенно однозначное, черт побери, и это еще не все, нужно
объясниться насчет нее, нужно сказать всю правду насчет нее. Вот что я
думаю: я здесь командир, и я принимаю решение: прежде всего принять
какое-нибудь решение как командир, а здесь командир - я, а после этого или
скорее перед этим сказать всю правду о том, что касается по поводу насчет
этой особы женского пола, которую я только что затворил в маленьком
кабинете.
После выступления воцарилась гробовая или даже загробная тишина. Такая
запредельная, что даже дежурившим у амбразур стало не по себе.
Кэллинен повернулся и объявил:
- На "Яростном" по-прежнему все тихо.
Десятую долю секунды спустя Гэллегер повернулся и объявил:
- На "Яростном" по-прежнему все тихо.
Тут возникло явление интерференции, совсем как на лекции по физике, при
сравнении скорости света и звука.
Но присутствующим было утробно наплевать на интерференции. Они
переваривали то, что им выдал Маккормик. Смысл произнесенной речи запал
караульным так глубоко в душу, что они забросили свою амбразуродозорную
деятельность с пренеприятнейшим риском быть вероломно и коварно атакованными
подлыми британцами.
Кэллехер потерся животом о дуло "максима" и оборвал затянувшуюся паузу
следующим обращением:
- Коли ты командир, то продолжай дальше и начинай сначала говорить
правду по поводу насчет личности, которую ты только что затворил и которая
принадлежит к противоположному нам полу.
- Лады, - сказал Джон Маккормик.
Он засунул руку в распах рубахи и зачесал волосатое пузо.
Затем сконфуженно замер.
- Кстати, - сказал Кэллехер, - что там делает Диллон? Что-то его долго
нет.
Увидев плавающую в луже крови и на значительном расстоянии от тела
голову Кэффри, портной с Мальборо-стрит Мэт Диллон упал в обморок.
Маккормик кашлянул, перестал чесать живот и сказал:
- Друзья мои, товарищи, эта девушка не должна была находиться здесь,
это точно. Мы бы вернули ее британцам, как это следовало бы. Но она
спряталась. Зачем? Нам это неизвестно. Она не захотела объясниться по этому
поводу, значит, нам остается лишь предполагать, в чем тут дело. Короче.
- Да, короче, - сказал Кэллехер, - все, что ты пока рассказываешь, не
больше чем треп.
- Короче, - с бычьим уперством продолжал Маккормик, - как заметил в
одной из предыдущих глав Ларри, если мы ее вернем британцам, недопустимо,
чтобы она смогла рассказать про нас что-нибудь нехорошее. Наоборот, для
общего дела необходимо, чтобы она признала наш героизм и непорочность наших
нравов...
Кэллехер пожал плечами.
- Значит, недопустимо, чтобы она смогла про нас что-нибудь рассказать.
Значит, недопустимо, чтобы что-нибудь произошло. Только что вы все сказали,
что были с ней корректны. Все, кроме Кэффри, которого здесь не было, Ларри,
который задал вопрос, и...
- И тебя, - сказал Кэллехер.
- Да, и меня. Так вот я, я не говорил, что был с ней корректен, потому
что если бы я это сказал, то это было бы неправдой. Я был с ней некорректен.
Ошарашенный Ларри посмотрел на Маккормика как на что-то уникальное и
невообразимо чудовищное. Он подумал, что тот спятил. Ведь Ларри не отходил
от него ни на минуту. Как это могло произойти?
- Или скорее, если уж говорить начистоту, это она была со мной
некорректна.
Теперь, когда не оставалось никаких сомнений в сумасшествии Маккормика,
Ларри задумался о проблеме практического свойства: чтобы их маленький отряд
смог покрыть себя немеркнущей славой в эти последние оставшиеся им часы,
необходим настоящий командир, а не мифоман, да еще предположительно опасный.
Теперь это место придется занять ему, О'Рурки. Но как может пройти передача
полномочий? Это его серьезно беспокоило. Трое остальных с большим вниманием
ожидали продолжения рассказа.
- Но только никаких доказательств нет, - продолжал Маккормик. - Это
такое дело, что подробно и не расскажешь. Я еще никогда такого не видел. Что
произошло, то произошло. Но, повторяю вам, следов нет. А в таком случае
можно выдать ее британцам. Насчет того, о чем я вам рассказываю, она
распространяться не будет.
- Ты слишком торопишься, - сказал Гэллегер, - я так ничего и не понял.
Но в твоей запутанной исповеди нет никакой необходимости. Если она захочет,
то пусть распространяется. Потому что доказательство существует абсолютно
точно. Один из нас ее изнасиловал.
- Какой ужас! - вскричал Ларри, мгновенно забыв о своих недавних
амбициях.
- И кто же это? - ватно спросил Кэллинен.
- Кэффри, - парчово возвестил Гэллегер. - Святой Патрик, прими его
душу!
- Этот неуч! - вискозно воскликнул будущий врач О'Рурки.
- О черт! - коверкотно заключил Джон Маккормик.
- Кэффри, - повторил Кэллинен. - Кэффри? Кэффри? Кэффри? Кэффри?
Кэффри? Кэффри? Кэффри? Как это Кэффри? Как это Кэффри? Ведь это я ее
изнасиловал.
Он упал на колени и начал неистово размахивать руками. Пот с него лил
градом.
- Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
Все замолчали, даже Гэллегер.
- Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
Рукомахание прекратилось, и совершенно обессиленный Кэллинен замер.
- Это я ее изнасиловал! - повторил он снова, но уже не с таким
воодушевлением.
- Или скорее, - добавил он, вытирая лицо своим красивым зеленым платком
с золотыми арфами, - или скорее она мною овладела.
Он обхватил себя за плечи, низко опустил голову, припал к коленям
сидящего Маккормика и стал жаловаться.
- Товарищи, - ныл он, - друзья мои, это она мною овладела. Моя
порядочность была застигнута врасплох; я - жертва. Моя маленькая Мод, моя
маленькая Мод, моя дорогая невеста, прости меня. Я по-прежнему предан тебе
душой, англичанка заполучила только мое тело. Я сохранил верность и чистоту
внутри, а скверна осталась снаружи.
- Что за глупости, - завопил Гэллегер, - я же видел Кэффри.
Он похлопал Кэллинена по спине.
- Ты выдумываешь черт знает что, старина, тебе это приснилось, никогда
ты на нее не залезал, на эту барышню с почты. Ты просто не в себе. Клянусь
тебе, ее изнасиловал Кэффри. Да еще как!
- Замолчи, - прошептал Ларри О'Рурки, и выражение его лица изменилось.
- Ведь в эти самые минуты, - продолжал он, - умерший поднимается в
чистилище, чтобы избавиться от своего сладострастия в лоне Святого Патрика,
и мы должны быть безупречны.
Кэллинен уже не плакал; он внимательно слушал краткое повествование
уроженца Инниски. Кэллинен убедительно попросил его уточнить, когда именно
тот увидел блудящего Кэффри, и тот ответил, что это было, когда он понес
Кэффри его паек (или lunch). Маккормик заметил, что это могло произойти
только тогда. А Кэллинен закричал:
- Так вот, я - эта кошка!
И добавил:
- А что касается кошки, то это было раньше, поскольку это было на
рассвете.
Он вскочил и заметался по комнате.
- Ну? Вы вспоминаете кошку? Как сказал мне Кэффри, вы поверили, что это
была кошка. И он же посоветовал мне сказать вам, что это была действительно
кошка. Так вот, мяукающая кошка - это Герти, которой я доставлял ощущения.
Потому что именно я поимел ее непорочность, я в этом уверен, вот. Вот
доказательство.
И он помахал своим большим зеленым платком с золотыми арфами,
испачканным кровью.
Ларри О'Рурки отвел взгляд, чтобы не видеть доказательство. Он
предавался неимоверно трудной умственной гимнастике, чтобы выглядеть внешне
спокойным и никак не проявлять эмоции, которые терзали его страшным образом.
Ему казалось, что он попал в ад. Ему хотелось по-детски расплакаться; но
роль заместителя командира повстанческого отряда на закате провалившегося
мятежа удерживала его от детских слез. Он пытался молиться, но это не
помогало. Тогда он стал повторять про себя лекцию по остеологии, чтобы
отвлечься. А Кэллинен к тому времени раззадорился не на шутку:
- Я не только был у нее первым, но еще и причастил ее во второй раз. И
в этот второй раз Кэффри меня застукал. Мы как раз закончили. К счастью. И
это он посоветовал мне сказать, что это была кошка.
- Да нет же, - прервал его Маккормик, - кошка была совсем недавно.
Кэллинен опешил.
- И потом, - продолжал Маккормик, - кошка была не на рассвете. Это было
уже после. Именно в тот момент, когда британцы начали атаковать. Твоя
история кажется мне слишком запутанной.
- Я же говорю вам, что это Кэффри, - сказал Гэллегер. - Я же говорю
вам, что я его видел.
Кэллинен промокнул вспотевший лоб своим красивым зелено-красно-золотым
платком и бессильно плюхнулся на пустой ящик из-под виски.
- Я знаю точно, что поимел ее два раза. Сначала первый раз, а затем
второй. Кошка - это было во второй раз. И ощущения тоже. В первый раз она
молчала. Очень мужественно с ее стороны. Надо сказать, что она сама
захотела. А потом сама же и разнылась. Я вел себя не грубо, но я плохо
представляю, как может страдать девушка в этот момент. А вы?
Стоящий на посту Кэллехер не оборачиваясь ответил, что об этом нужно
спросить у Ларри О'Рурки, поскольку, учитывая его медицинские познания, тот
должен иметь обоснованное мнение на этот счет.
Студент ничего не ответил. Схватил бутылку виски, отбил горлышко о край
стола и залил себе в глотку изрядную порцию. Это было не в его правилах, но
он так нервничал.
- И еще, обычно я это делал с телками, которые перепробовали на своем
веку немало мужиков, причем настоящих буйволов, после которых твое тырканье
не очень-то их и пронимает. И тут впервые мне попалась молодая неопытная
девушка без всяких проб и прониманий. А вам случалось иметь дело с такими
недотрогами?
- Ты нас затыркал своими рассказами, - сказал Гэллегер. - Я же сказал,
что видел, как Кэффри на ней лежал.
- Может быть. Может быть. Но уже после. После того как лежал я. А
потом, у меня есть столько доказательств. Сколько угодно. Бесчисленное
множество. Даже непонятно, что с ними делать. Во-первых, это (и он потряс
своей промокашкой, как флагом). А еще кошка. А еще, еще, например, вот что:
я знаю, что у нее под платьем. Я об этом могу рассказать. Это тоже
доказательство. Да, ребята, я могу вам рассказать, что она носит под
платьем. Она не носит панталоны, отделанные гипюром с ирландскими стежками,
она не носит корсеты из китового уса, эдакие доспехи, как леди или бляди,
которых вы могли когда-нибудь раздевать.
Тут Маккормик стал думать о своей жене (до этой минуты у него не было
времени на подобные раздумья), которую он никогда не раздевал, которую он
никогда не видел раздевающейся и которую он находил по вечерам уже в
кровати, где она определялась на ощупь большой мягкой массой; тут Ларри
О'Рурки стал думать о женщинах на Симсон-стрит с их пеньюарами, черными
чулками и грязно-розовыми подвязками, о женщинах, на которых, кроме этого,
больше ничего не было или почти ничего, отчего становилось невообразимо
грустно даже субботними вечерами; тут Гэллегер стал думать о своих
землячках, которые одевались в лохмотья и которых брюхатили, даже не глядя
на их телосложение, в тени заветных валунов и каменных истуканов; тут
Кэллехер стал думать о своей матери, которая ходила постоянно во что-то
затянутая, с какими-то шнурками и завязками, болтающимися из-под юбки, что и
привело его к предпочтению более эстетичных мужских шестеринок.
- Нет, когда трогаешь ее тут (и он взял себя за бока), то под платьем
чувствуешь голую кожу, а не тряпки, штрипки и китовые усищи. Голая кожа.
- Ты правду говоришь? - спросил Диллон.
Никто даже не услышал, как он спустился. Все были так увлечены.
- Долго же ты, - сказал ему Маккормик. - Что ты там делал?
- Я упал в обморок.
На какую-то долю (приблизительно одну треть) секунды Гэллегер
остолбенел, после чего взорвался от хохота. Ему было очень смешно. Аж до
слез.
- Не забывай, что в доме мертвый, - сказал ему Кэллехер, не поворачивая
головы.
Гэллегер замолчал.
- Ну? - спросил Маккормик у Диллона.
- Его голова откатилась довольно далеко от тела. Мне от этого стало
плохо. Придя в себя, я застегнул ему штаны, скрестил ему руки на груди,
сверху положил голову, накрыл ковром и прочитал несколько молитв за упокой
его души.
- И ты думал о Святом Патрике? - спросил Гэллегер.
- А потом я спустился. Выпить найдется?
Ларри протянул ему бутылку виски и робко спросил:
- А при чем здесь его штаны?
Мэт, отпивая из бутылки, пожал плечами.
- Вот видите, я был прав, - сказал Гэллегер.
- А я? - добавил Кэллинен.
Покончив с виски, Мэт удовлетворенно вздохнул, рыгнул, бросил бутылку,
которая разбилась вдребезги о почтовый ящик с надписью "Международные", и
снова сел.
Все продолжали молча размышлять. Все закурили сигареты, за исключением
Маккормика, который больше склонялся к посасыванию трубки.
- Все-таки, - выдавил он из себя, - нельзя ее им отдавать.
- Но и убить ее тоже нельзя, - сказал Гэллегер.
- Что она может о нас подумать, - прошептал Маккормик.
- Ну насчет этого, - вскричал Кэллинен, - мы тоже можем о ней кое-что
подумать.
- Она ничего не скажет, - сказал Кэллехер не оборачиваясь.
- Почему? - спросил Маккормик.
- Такие вещи девушки не рассказывают. Она будет молчать или же скажет,
что мы герои, а нам больше ничего и не надо. Но не думаю, что следует ее
отдать. Лучше о ней больше не думать, лучше спокойно подохнем как настоящие
мужчины. Finnegans wake!
- Finnegans wake! - ответили остальные.
- Смотри-ка, - сказал Кэллехер, - похоже, что на "Яростном" начинают
оживать.
Гэллегер и Маккормик побежали к своим боевым позициям. Кэллинен
подвижная, казалось, служила лишь для того, чтобы представить эту плоть
более яркой, более нежной...
Перед тем как закрыть дверь, Гэллегер попытался вобрать в себя
последним взглядом всю эту красоту и смежил веки, чтобы удержать
изображение.
- Я мог бы принести что-нибудь поесть и для нее? - робко спросил он.
Кэффри выругался.
Гэллегер закрыл дверь.
На экране своего внутреннего кинематографа он продолжал рассматривать
сочные фосфоресцирующие формы англичанки и дополняющие их детали одежды:
спущенные чулки, подвязки, высоко задранное платье. Он опять вспомнил о
девушке, погибшей на тротуаре, и принялся судорожно молиться, дабы побороть
искушение. Не мог же он уступить соблазну, удовлетворяя свою глубоко личную
похоть. Он пришел сюда для того, чтобы освободить свою Ирландию, а не для
того, чтобы взбалтывать свою спинномозговую жидкость. Прочитав двадцать раз
Ave Maria и столько же раз Во славу Иосифа, он почувствовал, как спадает
мышечно-поясничное напряжение. Только тогда он начал спускаться по лестнице.
- Странный у тебя видок, - заметил Диллон.
- Заткнитесь! - яростно прошептал стоящий на посту Кэллинен.
Его так и трясло от возбуждения.
- Все! Он уже здесь! Он уже здесь! Королевский флот!
"Яростный" бросил якорь в нескольких ярдах от моста О'Коннела, вниз по
течению. Командор Картрайт приказал подготовить корабельные орудия к
огнеметности, но воспользоваться готовностью явно не спешил; от одной этой
мысли его коробило. Не то чтобы он отказывался давить папских
республиканских мятежников, но ведь это почтовое отделение, совершенно
уродливое, грязное и мрачное по своему функциональному и почти дорическому
архитектурному решению, напоминало ему о привлекательной личности его
невесты, мисс Герти Гердл, на которой он должен был (и искренне желал)
жениться в самое ближайшее время, дабы свершить вместе с ней несколько
подозрительную и даже странную в глазах целомудренного молодого человека
акцию, чьи оккультные перипетии переводят девичество из состояния
нетронутого в состояние растроганное.
Картрайт, стало быть, проявлял нерешительность. Матросы ожидали его
приказаний. Внезапно полдюжины из них растянулись на палубе, а еще двое
перевалились за борт и плюхнулись окровавленными головами в Лиффи. Они
забыли про осторожность. А Кэллехер терпеть больше не мог; ему надоело
разглядывать эти беспечные фигурки. Его пулемет работал отменно.
Первый снаряд шлепнулся на газон в саду Академии. Он разорвался, осыпав
травой и перегноем античноподобные гипсовые статуи, украшенные гигантскими
виноградными листьями из цинка.
Второй снаряд угодил туда же. Несколько листьев опало.
Третий накрыл и уничтожил группу британских солдат на Лауер Эбби-стрит.
Четвертый снес голову Кэффри.
Еще несколько секунд тело продолжало ритмично дергаться, совсем как
туловище самца богомола, верхняя часть которого сжирается самкой, а нижняя
по-прежнему упрямо совокупляется.
При первом пушечном выстреле Герти закрыла глаза. Открыв их - а
какой-либо определенной причины для этого не было, ну разве что интерес к
происходящим вне ее событиям, интерес, возникший, без всякого сомнения,
сразу же после резкого удовлетворения желания, - и свесив голову, она
заметила отсеченную голову Кэффри, которая лежала около ротангового кресла.
Поскольку события внутри нее еще происходили, она сразу не поняла, в чем
дело. Но подобие обезглавленного манекена, по-прежнему лежащее на ней, в
конце концов поникло, обмякло и придавило ее. Ударила сильная струя крови.
Герти закричала и оттолкнула от себя то, что осталось от Кэффри. Оставшееся
от Кэффри бесцеремонно рухнуло на паркет, совсем как кукла, изувеченная
жестоким ребенком. Герти, уже стоя, с ужасом оценивала создавшуюся ситуацию.
"Одним меньше", - промелькнуло у нее в голове. Под довольно сильным
впечатлением от кончины исковерканного снарядом Кэффри и в некотором
замешательстве она отступила к окну, содрогаясь от посмертных почестей,
окропленная снаружи, увлажненная внутри.
Она была глубоко взволнована. На первом этаже мятежники упрямо
отстреливались. Пятый снаряд снова разорвался в саду Академии. Герти
отвлеклась от созерцания расчлененного тела - зрелище поразительное - и
заметила британское военное судно, у которого дымилось больше из трубы, чем
из пушек. Она поняла, что это "Яростный", и еле заметно улыбнулась:
обращаться к ней за разъяснениями по этому поводу было просто некому. Шестой
снаряд пробил крышу соседнего здания и нанес ему значительный ущерб.
Осколки, обломки кирпичей разлетались во все стороны. Герти чуть-чуть
испугалась. Отошла от окна, перешагнула через труп, вышла из комнаты и
очутилась на лестничной площадке. Внизу, в темноте, прикованные к амбразурам
мятежники от души поливали матросов с "Яростного".
Абсолютной уверенности в том, что это она, не было; это было даже
маловероятно. Среди них могла вполне оказаться какая-нибудь фанатичная
амазонка и республиканка, и если это так, то порядочно ли бомбить женщину?
Командор Картрайт начал задумчиво подкручивать свои усы после того, как
Маунткэттен обрисовал ему обстановку: шесть матросов убито, двадцать пять
ранено; что касается положительных результатов обстрела, то они были
незначительны. Картрайт приказал прекратить огонь и отправить радиограмму,
чтобы известить генерала Максвелла о присутствии женщины среди мятежников на
набережной Эден и запросить дальнейших указаний.
- Антракт, - объявил Кэллехер.
- Они успокоились, - сказал Маккормик.
- Непонятно, с чего бы это, - сказал Мэт Диллон.
- А нам передышка, - сказал Кэллинен. - Это нас немного взбодрит.
Кэллехер засуетился вокруг своего пулемета.
- А Кэффри? - спросил О'Рурки.
- Мне кажется, наверху здорово бабахнуло, - сказал Мэт Диллон.
- Дева Мария, Дева Мария, - зашептал Гэллегер, хватаясь руками за
голову.
- Что с тобой?
Гэллегер, дрожа, как охотничья собака, жалобно заскулил.
Кэллехер, оставив свой "максим", похлопал его по спине.
- Ну что, старина, - участливо спросил он, - расклеился?
- Расскажи нам о Кэффри, - произнес Маккормик.
- Я же вам сказал, что там здорово бабахнуло, - объявил Диллон. - Пойду
посмотрю.
Он пошел. Занеся ногу над первой ступенькой, он поднял голову и увидел
Герти, которая наблюдала за ними и слушала, что они говорят. Стояла она
прямо, смотрела неподвижно; ее смятое платье было окровавлено. Мэт Диллон
очень испугался. Во рту у него все слиплось. Он с трудом произнес: "Она не
убежала", остальные повернулись и посмотрели на нее. Гэллегер перестал
плакать.
Она пошевелилась и начала спускаться по лестнице.
Диллон медленно отошел к сбившимся в кучку товарищам.
Она подошла к ним. Села.
И очень мягко сказала:
- Я бы поела омаров.
Она уселась перед ними и начала медленно есть. Доела и протянула
Гэллегеру пустую консервную банку; тот принялся ее (консервную банку)
задумчиво ощупывать. О'Рурки налил ей стаканчик виски, который она сразу же
осушила.
- Вы прятались? - спросил Маккормик.
- Это допрос? - спросила Герти.
Она вернула О'Рурки пустой стаканчик.
- Он мертв, - сказала она. - Его голова - здесь (она махнула рукой), а
тело - там (она махнула рукой в другую сторону). Какой ужас, - добавила она
из приличия. - Снаряд разрушил часть стены. Я бы выпила еще стаканчик виски.
О'Рурки налил ей полный стаканчик виски, который она сразу же осушила.
- Вы прятались? - снова спросил Маккормик.
- Но Кэффри не мог не знать, - встревожился Диллон. - Он что, соврал?
Где же вы были?
- Бедный Кэффри, - сказал Гэллегер и снова запричитал: - Бедный Кэффри!
- У него спросите, - ответила Герти и кивнула в сторону Гэллегера.
- Когда ты относил паек для Кэффри, ты ее видел?
- Какой ужас, Дева Мария! Какой ужас!
Маккормик бросил на Герти внезапно и неимоверно встревоженный взгляд.
- Что вы с ним сделали? Что вы нам рассказываете про какой-то там
снаряд? Вы его убили? Вы его убили?
- Сходите и посмотрите.
Выглядела она очень спокойной, очень спокойной. Повстанцы держались от
нее на расстоянии. Дежуривший у амбразуры Кэллинен постоянно оборачивался и
смотрел на нее с удивлением. Она улыбнулась ему. После чего он уткнулся в
бойницу и уже больше не оборачивался.
- Почему вы улыбаетесь? - спросил Маккормик.
Но она уже больше не улыбалась.
- Схожу посмотрю, - сказал Мэт Диллон.
Этот никогда не упускал возможности куда-нибудь сходить.
- Там крови по колено, - предупредила его Герти. - Какой ужас, -
добавила она из приличия.
- Дева Мария! Дева Мария! - причитал Гэллегер.
Маккормик и О'Рурки его обматерили и как следует встряхнули. Гэллегер
успокоился. Повернувшись спиной к Герти, он взял свою винтовку и подобрался
к одному из забаррикадированных окон: на борту "Яростного", казалось, ничего
не происходило.
- Как называется корабль, который нас обстреливает?
Все отметили нас, но ни один из караульных ей не ответил. О'Рурки
сообщил ей, что речь идет о "Яростном", и затем спросил:
- Почему вы спрашиваете?
- У каждого корабля свое название.
"Она не очень любезна по отношению ко мне", - подумал он.
- Если, - продолжал Маккормик, - если, как бы это сказать, если вы
невиновны в смерти Кэффри и Кэффри действительно мертв, мы сдадимся
британцам.
Кэллинен и Гэллегер вздрогнули, повернулись и посмотрели на О'Рурки;
тот даже не понял почему.
Герти сделала вид, что раздумывает, и ответила:
- Я не хочу.
- Так, значит, вы прятались? - в очередной раз спросил Маккормик,
который никак не мог отвязаться от этой мысли.
- Да, - ответила она и сразу же добавила: - Кэффри знал об этом.
Гэллегер и Кэллинен отвели от нее взгляд и вернулись к наблюдению за
по-прежнему спокойным "Яростным".
Маккормик чувствовал себя все более и более неловко.
- Кэффри, ах Кэффри, ах да! - недовольно пробурчал он и замолчал,
посмотрев пугливо на Герти; он страшно боялся, что она может решиться
внезапно и публично возобновить свои действия, неприличные до
невообразимости, если не сказать до невероятности; действия, в греховности
которых невозможно даже исповедоваться, ибо в катехизисе об этом не
упоминается; впрочем, Маккормик не особенно хорошо себе представлял, в чем
женщины способны исповедаться перед священником; он поймал на себе взгляд
Герти, но ничего в нем прочесть не смог; командира бросило в дрожь. Он снова
забурчал, но уже совершенно бессвязно: "Ах да, Кэффри... Кэффри...", потом
вдруг решился. "Нужно принять решение", - решил он и повел себя
по-командирски решительно. Не дожидаясь, пока подчиненные отреагируют на его
решение о принятии решения, он вскочил, схватил Герти за руку, подвел
опешившую девушку к одному из маленьких кабинетов (именно к тому, в котором
Гэллегер и Кэллехер складировали труп привратника), подтолкнул ее и запер за
ней дверь на два оборота ключа, который почувствовал на себе всю решимость
командирской хватки.
Маккормик вернулся к товарищам и произнес следующее:
- Дорогие друзья и товарищи, так продолжаться больше не может. Я говорю
не о британцах, они нас поимеют, это уж точно, нам крышка, нечего
хорохориться, хотя напоследок мы им здорово всыплем, проявим геройство,
настоящее геройство, черт бы нас побрал, что касается геройства, то мы им
покажем геройство, это уж точно, но вот что касается девчонки, то это никуда
не годится, и чего она вздумала прятаться в туалете, когда разразилась
битва, и теперь от нее не отвяжешься, что ей нужно, непонятно, но совершенно
очевидно и однозначно, что она что-то задумывает, да что там задумывает -
обдумывает! А может, уже все обдумала. Нет. Нет. Нет. Пока эта паршивка с
нами, все шиворот-навыворот, нужно принять решение, решение совершенно
очевидное и совершенно однозначное, черт побери, и это еще не все, нужно
объясниться насчет нее, нужно сказать всю правду насчет нее. Вот что я
думаю: я здесь командир, и я принимаю решение: прежде всего принять
какое-нибудь решение как командир, а здесь командир - я, а после этого или
скорее перед этим сказать всю правду о том, что касается по поводу насчет
этой особы женского пола, которую я только что затворил в маленьком
кабинете.
После выступления воцарилась гробовая или даже загробная тишина. Такая
запредельная, что даже дежурившим у амбразур стало не по себе.
Кэллинен повернулся и объявил:
- На "Яростном" по-прежнему все тихо.
Десятую долю секунды спустя Гэллегер повернулся и объявил:
- На "Яростном" по-прежнему все тихо.
Тут возникло явление интерференции, совсем как на лекции по физике, при
сравнении скорости света и звука.
Но присутствующим было утробно наплевать на интерференции. Они
переваривали то, что им выдал Маккормик. Смысл произнесенной речи запал
караульным так глубоко в душу, что они забросили свою амбразуродозорную
деятельность с пренеприятнейшим риском быть вероломно и коварно атакованными
подлыми британцами.
Кэллехер потерся животом о дуло "максима" и оборвал затянувшуюся паузу
следующим обращением:
- Коли ты командир, то продолжай дальше и начинай сначала говорить
правду по поводу насчет личности, которую ты только что затворил и которая
принадлежит к противоположному нам полу.
- Лады, - сказал Джон Маккормик.
Он засунул руку в распах рубахи и зачесал волосатое пузо.
Затем сконфуженно замер.
- Кстати, - сказал Кэллехер, - что там делает Диллон? Что-то его долго
нет.
Увидев плавающую в луже крови и на значительном расстоянии от тела
голову Кэффри, портной с Мальборо-стрит Мэт Диллон упал в обморок.
Маккормик кашлянул, перестал чесать живот и сказал:
- Друзья мои, товарищи, эта девушка не должна была находиться здесь,
это точно. Мы бы вернули ее британцам, как это следовало бы. Но она
спряталась. Зачем? Нам это неизвестно. Она не захотела объясниться по этому
поводу, значит, нам остается лишь предполагать, в чем тут дело. Короче.
- Да, короче, - сказал Кэллехер, - все, что ты пока рассказываешь, не
больше чем треп.
- Короче, - с бычьим уперством продолжал Маккормик, - как заметил в
одной из предыдущих глав Ларри, если мы ее вернем британцам, недопустимо,
чтобы она смогла рассказать про нас что-нибудь нехорошее. Наоборот, для
общего дела необходимо, чтобы она признала наш героизм и непорочность наших
нравов...
Кэллехер пожал плечами.
- Значит, недопустимо, чтобы она смогла про нас что-нибудь рассказать.
Значит, недопустимо, чтобы что-нибудь произошло. Только что вы все сказали,
что были с ней корректны. Все, кроме Кэффри, которого здесь не было, Ларри,
который задал вопрос, и...
- И тебя, - сказал Кэллехер.
- Да, и меня. Так вот я, я не говорил, что был с ней корректен, потому
что если бы я это сказал, то это было бы неправдой. Я был с ней некорректен.
Ошарашенный Ларри посмотрел на Маккормика как на что-то уникальное и
невообразимо чудовищное. Он подумал, что тот спятил. Ведь Ларри не отходил
от него ни на минуту. Как это могло произойти?
- Или скорее, если уж говорить начистоту, это она была со мной
некорректна.
Теперь, когда не оставалось никаких сомнений в сумасшествии Маккормика,
Ларри задумался о проблеме практического свойства: чтобы их маленький отряд
смог покрыть себя немеркнущей славой в эти последние оставшиеся им часы,
необходим настоящий командир, а не мифоман, да еще предположительно опасный.
Теперь это место придется занять ему, О'Рурки. Но как может пройти передача
полномочий? Это его серьезно беспокоило. Трое остальных с большим вниманием
ожидали продолжения рассказа.
- Но только никаких доказательств нет, - продолжал Маккормик. - Это
такое дело, что подробно и не расскажешь. Я еще никогда такого не видел. Что
произошло, то произошло. Но, повторяю вам, следов нет. А в таком случае
можно выдать ее британцам. Насчет того, о чем я вам рассказываю, она
распространяться не будет.
- Ты слишком торопишься, - сказал Гэллегер, - я так ничего и не понял.
Но в твоей запутанной исповеди нет никакой необходимости. Если она захочет,
то пусть распространяется. Потому что доказательство существует абсолютно
точно. Один из нас ее изнасиловал.
- Какой ужас! - вскричал Ларри, мгновенно забыв о своих недавних
амбициях.
- И кто же это? - ватно спросил Кэллинен.
- Кэффри, - парчово возвестил Гэллегер. - Святой Патрик, прими его
душу!
- Этот неуч! - вискозно воскликнул будущий врач О'Рурки.
- О черт! - коверкотно заключил Джон Маккормик.
- Кэффри, - повторил Кэллинен. - Кэффри? Кэффри? Кэффри? Кэффри?
Кэффри? Кэффри? Кэффри? Как это Кэффри? Как это Кэффри? Ведь это я ее
изнасиловал.
Он упал на колени и начал неистово размахивать руками. Пот с него лил
градом.
- Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
Все замолчали, даже Гэллегер.
- Это я ее изнасиловал! Это я ее изнасиловал!
Рукомахание прекратилось, и совершенно обессиленный Кэллинен замер.
- Это я ее изнасиловал! - повторил он снова, но уже не с таким
воодушевлением.
- Или скорее, - добавил он, вытирая лицо своим красивым зеленым платком
с золотыми арфами, - или скорее она мною овладела.
Он обхватил себя за плечи, низко опустил голову, припал к коленям
сидящего Маккормика и стал жаловаться.
- Товарищи, - ныл он, - друзья мои, это она мною овладела. Моя
порядочность была застигнута врасплох; я - жертва. Моя маленькая Мод, моя
маленькая Мод, моя дорогая невеста, прости меня. Я по-прежнему предан тебе
душой, англичанка заполучила только мое тело. Я сохранил верность и чистоту
внутри, а скверна осталась снаружи.
- Что за глупости, - завопил Гэллегер, - я же видел Кэффри.
Он похлопал Кэллинена по спине.
- Ты выдумываешь черт знает что, старина, тебе это приснилось, никогда
ты на нее не залезал, на эту барышню с почты. Ты просто не в себе. Клянусь
тебе, ее изнасиловал Кэффри. Да еще как!
- Замолчи, - прошептал Ларри О'Рурки, и выражение его лица изменилось.
- Ведь в эти самые минуты, - продолжал он, - умерший поднимается в
чистилище, чтобы избавиться от своего сладострастия в лоне Святого Патрика,
и мы должны быть безупречны.
Кэллинен уже не плакал; он внимательно слушал краткое повествование
уроженца Инниски. Кэллинен убедительно попросил его уточнить, когда именно
тот увидел блудящего Кэффри, и тот ответил, что это было, когда он понес
Кэффри его паек (или lunch). Маккормик заметил, что это могло произойти
только тогда. А Кэллинен закричал:
- Так вот, я - эта кошка!
И добавил:
- А что касается кошки, то это было раньше, поскольку это было на
рассвете.
Он вскочил и заметался по комнате.
- Ну? Вы вспоминаете кошку? Как сказал мне Кэффри, вы поверили, что это
была кошка. И он же посоветовал мне сказать вам, что это была действительно
кошка. Так вот, мяукающая кошка - это Герти, которой я доставлял ощущения.
Потому что именно я поимел ее непорочность, я в этом уверен, вот. Вот
доказательство.
И он помахал своим большим зеленым платком с золотыми арфами,
испачканным кровью.
Ларри О'Рурки отвел взгляд, чтобы не видеть доказательство. Он
предавался неимоверно трудной умственной гимнастике, чтобы выглядеть внешне
спокойным и никак не проявлять эмоции, которые терзали его страшным образом.
Ему казалось, что он попал в ад. Ему хотелось по-детски расплакаться; но
роль заместителя командира повстанческого отряда на закате провалившегося
мятежа удерживала его от детских слез. Он пытался молиться, но это не
помогало. Тогда он стал повторять про себя лекцию по остеологии, чтобы
отвлечься. А Кэллинен к тому времени раззадорился не на шутку:
- Я не только был у нее первым, но еще и причастил ее во второй раз. И
в этот второй раз Кэффри меня застукал. Мы как раз закончили. К счастью. И
это он посоветовал мне сказать, что это была кошка.
- Да нет же, - прервал его Маккормик, - кошка была совсем недавно.
Кэллинен опешил.
- И потом, - продолжал Маккормик, - кошка была не на рассвете. Это было
уже после. Именно в тот момент, когда британцы начали атаковать. Твоя
история кажется мне слишком запутанной.
- Я же говорю вам, что это Кэффри, - сказал Гэллегер. - Я же говорю
вам, что я его видел.
Кэллинен промокнул вспотевший лоб своим красивым зелено-красно-золотым
платком и бессильно плюхнулся на пустой ящик из-под виски.
- Я знаю точно, что поимел ее два раза. Сначала первый раз, а затем
второй. Кошка - это было во второй раз. И ощущения тоже. В первый раз она
молчала. Очень мужественно с ее стороны. Надо сказать, что она сама
захотела. А потом сама же и разнылась. Я вел себя не грубо, но я плохо
представляю, как может страдать девушка в этот момент. А вы?
Стоящий на посту Кэллехер не оборачиваясь ответил, что об этом нужно
спросить у Ларри О'Рурки, поскольку, учитывая его медицинские познания, тот
должен иметь обоснованное мнение на этот счет.
Студент ничего не ответил. Схватил бутылку виски, отбил горлышко о край
стола и залил себе в глотку изрядную порцию. Это было не в его правилах, но
он так нервничал.
- И еще, обычно я это делал с телками, которые перепробовали на своем
веку немало мужиков, причем настоящих буйволов, после которых твое тырканье
не очень-то их и пронимает. И тут впервые мне попалась молодая неопытная
девушка без всяких проб и прониманий. А вам случалось иметь дело с такими
недотрогами?
- Ты нас затыркал своими рассказами, - сказал Гэллегер. - Я же сказал,
что видел, как Кэффри на ней лежал.
- Может быть. Может быть. Но уже после. После того как лежал я. А
потом, у меня есть столько доказательств. Сколько угодно. Бесчисленное
множество. Даже непонятно, что с ними делать. Во-первых, это (и он потряс
своей промокашкой, как флагом). А еще кошка. А еще, еще, например, вот что:
я знаю, что у нее под платьем. Я об этом могу рассказать. Это тоже
доказательство. Да, ребята, я могу вам рассказать, что она носит под
платьем. Она не носит панталоны, отделанные гипюром с ирландскими стежками,
она не носит корсеты из китового уса, эдакие доспехи, как леди или бляди,
которых вы могли когда-нибудь раздевать.
Тут Маккормик стал думать о своей жене (до этой минуты у него не было
времени на подобные раздумья), которую он никогда не раздевал, которую он
никогда не видел раздевающейся и которую он находил по вечерам уже в
кровати, где она определялась на ощупь большой мягкой массой; тут Ларри
О'Рурки стал думать о женщинах на Симсон-стрит с их пеньюарами, черными
чулками и грязно-розовыми подвязками, о женщинах, на которых, кроме этого,
больше ничего не было или почти ничего, отчего становилось невообразимо
грустно даже субботними вечерами; тут Гэллегер стал думать о своих
землячках, которые одевались в лохмотья и которых брюхатили, даже не глядя
на их телосложение, в тени заветных валунов и каменных истуканов; тут
Кэллехер стал думать о своей матери, которая ходила постоянно во что-то
затянутая, с какими-то шнурками и завязками, болтающимися из-под юбки, что и
привело его к предпочтению более эстетичных мужских шестеринок.
- Нет, когда трогаешь ее тут (и он взял себя за бока), то под платьем
чувствуешь голую кожу, а не тряпки, штрипки и китовые усищи. Голая кожа.
- Ты правду говоришь? - спросил Диллон.
Никто даже не услышал, как он спустился. Все были так увлечены.
- Долго же ты, - сказал ему Маккормик. - Что ты там делал?
- Я упал в обморок.
На какую-то долю (приблизительно одну треть) секунды Гэллегер
остолбенел, после чего взорвался от хохота. Ему было очень смешно. Аж до
слез.
- Не забывай, что в доме мертвый, - сказал ему Кэллехер, не поворачивая
головы.
Гэллегер замолчал.
- Ну? - спросил Маккормик у Диллона.
- Его голова откатилась довольно далеко от тела. Мне от этого стало
плохо. Придя в себя, я застегнул ему штаны, скрестил ему руки на груди,
сверху положил голову, накрыл ковром и прочитал несколько молитв за упокой
его души.
- И ты думал о Святом Патрике? - спросил Гэллегер.
- А потом я спустился. Выпить найдется?
Ларри протянул ему бутылку виски и робко спросил:
- А при чем здесь его штаны?
Мэт, отпивая из бутылки, пожал плечами.
- Вот видите, я был прав, - сказал Гэллегер.
- А я? - добавил Кэллинен.
Покончив с виски, Мэт удовлетворенно вздохнул, рыгнул, бросил бутылку,
которая разбилась вдребезги о почтовый ящик с надписью "Международные", и
снова сел.
Все продолжали молча размышлять. Все закурили сигареты, за исключением
Маккормика, который больше склонялся к посасыванию трубки.
- Все-таки, - выдавил он из себя, - нельзя ее им отдавать.
- Но и убить ее тоже нельзя, - сказал Гэллегер.
- Что она может о нас подумать, - прошептал Маккормик.
- Ну насчет этого, - вскричал Кэллинен, - мы тоже можем о ней кое-что
подумать.
- Она ничего не скажет, - сказал Кэллехер не оборачиваясь.
- Почему? - спросил Маккормик.
- Такие вещи девушки не рассказывают. Она будет молчать или же скажет,
что мы герои, а нам больше ничего и не надо. Но не думаю, что следует ее
отдать. Лучше о ней больше не думать, лучше спокойно подохнем как настоящие
мужчины. Finnegans wake!
- Finnegans wake! - ответили остальные.
- Смотри-ка, - сказал Кэллехер, - похоже, что на "Яростном" начинают
оживать.
Гэллегер и Маккормик побежали к своим боевым позициям. Кэллинен