Страница:
устремился за ними, но Диллон его удержал.
- Это правда, то, что ты сейчас рассказывал?
- По поводу малышки? Конечно. Будет очень жалко, если британцы меня
ухлопают, остались бы забавные воспоминания.
- Нет, о том, как она была одета.
- А! Тебя это интересует.
- Сейчас я их немного расшевелю, - объявил Кэллехер, и его пулемет
застрочил.
Диллон оставил Кэллинена у бойницы и направился к маленькому кабинету -
месту заключения. Ключ был в дверях.
Раздался первый пушечный выстрел.
Снаряд залетел в сад Академии. Что и говорить, поражение цели велось
по-прежнему с явной медлительностью.
У командора Картрайта на душе скребли кошки.
В ту самую минуту, когда снаряды посыпались не на, а, как и раньше,
вокруг почтового отделения на набережной Эден, Диллон, беззвучно повернув
ключ в скважине дверного замка и не менее беззвучно толкнув саму дверь,
вошел в маленький кабинет.
Герти Гердл расстелила на стуле свое окровавленное платье, не иначе как
для того, чтобы оно высохло, и теперь, сидя в кресле, предавалась мечтаниям.
На ней ничего не было, кроме лифчика, трусиков самого модного для того
времени фасона и очень облегающих шелковых чулок со строго вертикальным
рисунком.
На другом стуле висела комбинация, из которой в задымленный воздух
выпаривало кэффрийский пурпур, ежели столь высокопарно выраженное
действительно возможно.
Герти думала о своих голубых глазах. А еще она представляла, как ей
холодно. Отчего легкий и обычно, то есть в более спокойные времена,
стелющийся вдоль кожи пушок вставал дыбом на ее омурашенной коже.
Застывший Диллон рассматривал девушку, а подчиненные Картрайта и
приятели Кэллехера продолжали строчить воинственную симфонию. Она, Герти,
подняла глаза и увидела его, Мэта Диллона, и даже не вздрогнула. Только
спросила:
- Как там мое подвенечное платье?
- Значит, это были вы, - задумчиво протянул Мэт.
- Я вас сразу же узнала.
- И я тоже.
- Я не хотела вас компрометировать в глазах товарищей.
- Ничего.
- То есть?
- Все равно спасибо.
- Значит, вы все-таки об этом думали.
- Думать мне никто не запрещал.
- Вы его закончили?
- Полностью.
- А что вы скажете об этом?
- Испорчено окончательно.
- Мне холодно.
- Набросьте на себя что-нибудь.
- Что?
- Что угодно.
- Ковер?
- Я не это имел в виду.
- Вы видите, мне холодно.
- Ну не знаю.
- Но вы же портной!
- Позвольте мне на вас посмотреть.
- Пожалуйста.
- Кэллинен был прав.
- Что за Кэллинен?
- Тот, который...
- Который что?
- Тот, которого...
- Которого что?
- Простите, но я все-таки джентльмен.
- Мистер Диллон, а правда, что вам не нравятся женщины?
- Правда, мисс Герти.
- Неужели вам меня не жалко? Ведь мне так холодно.
- Позвольте мне на вас посмотреть.
- Видите? Я не ношу корсет.
- Это меня неимоверно заинтересовало... Вы - первая...
- Женщина.
- ...девушка.
- Нет, женщина.
- ...которая следует этой новой моде.
- Возможно.
- Это так.
- И что вы об этом думаете?
- Еще не решил.
- Почему?
- Старые привычки.
- Это глупо.
- Я знаю.
- Вы ведь следите за модой?
- Слежу.
- Так что?
- Говорю же вам... это меня скорее сбивает с толку.
- Значит, вас не поразили мои трусики? Трусики из Франции, из самого
Парижа. Которые мне удалось достать в самый разгар войны. Вас это не
поражает?
- Поражает. В общем, это не так уж плохо.
- А мой лифчик?
- Очень элегантно. Да и грудь у вас, должно быть, красивая.
- Значит, вы не совсем безразличны к женским прелестям?
- Я говорил об этом с чисто эстетической точки зрения.
Это было единственное слово греческого происхождения, которое знал
портной с Мальборо-стрит.
- Так вот, - сказала Герти, - я вам ее покажу. Мне думается, что она у
меня действительно красивая.
Она немного наклонилась, чтобы завести руки за спину; грациозно, как
это делают женщины, расстегивающие лифчик. Упав на ее колени, деталь
несколько секунд сохраняла объем, после чего опала. Обнаженные груди
оказались плотными и круглыми, низко посаженными, с высоко вздернутыми и еще
не успевшими побагроветь от мужских укусов, а значит, пока светлыми сосками.
Несмотря на привычную для своей профессии, а также для своих
склонностей способность невозмутимо наблюдать за женщинами на различных
стадиях обнажения, Мэт Диллон был вынужден отметить, что за считанные
секунды объем его тела частично и значительно (по сравнению с обычным)
увеличился. А еще он заметил, что Герти это тоже отметила. Она перестала
улыбаться, ее взгляд посуровел. Она поднялась.
Вытянув руки вперед, Диллон сделал три шага назад и пролепетал:
- Я сейчас принесу вам платье... Я сейчас принесу вам платье...
Взмокший и похолодевший от пота портной развернулся, пробкой вылетел из
кабинета и очутился за дверью, которую запер на ключ. На несколько секунд
замер, переводя дыхание. Затем пустился в путь. Вздрогнул, проходя мимо
ДАМского туалета, откуда эта девчонка вылезла, как Афродита из вод. Дошел до
маленькой двери, которую разбаррикадировал. Оказался во дворике. Приставил к
стене лестницу. Поблизости разорвался снаряд. Диллона осыпало землей,
гравием, гипсовыми ошметками. Он перемахнул через стену и упал во двор
Академии, усеянный воронками. Все послеантичные статуи уже успели потерять
свои цинковые фиговые листья, и Диллон смог на бегу оценить раскрывшиеся
таким образом мужские достоинства. Он ощущал себя снова в нормальной и
здоровой обстановке, а заметив, что от обстрела пострадали лишь Венеры и
Дианы, даже улыбнулся этому странному стечению членовредительских
обстоятельств. Метрах в ста от него разорвался еще один снаряд. Взрывной
волной его опрокинуло на землю. Он поднялся. Целый и невредимый. И побежал
дальше.
Большие стеклянные двери выставочного зала были разбиты. Диллон пересек
опустевший музей, не останавливаясь перед всей этой мазней, слегка
взбудораженной артобстрелом. Выход на Лауэр Эбби-стрит был открыт; сторожа,
не испытывая особого желания подохнуть ради сомнительных сокровищ, сбежали,
вероятно, еще в начале восстания.
На улице не было ни души. Брошенный трамвай. Диллон побежал вдоль
фасадов в сторону Мальборо-стрит.
- Что-то здесь не так, - сказал Маккормик, прекращая стрельбу и
отставляя винтовку.
Остальные последовали его примеру; Кэллехер отложил в сторону
пулеметные магазины.
- Это ненормально, - продолжал Джон. - Как будто они делают это
специально. Они фигачат вокруг, но не в нас. Как будто снаряд, который снес
голову Кэффри, - Святой Патрик, прими его душу! - они выпустили совершенно
случайно.
Он взял бутылку виски, отпил и передал другим. Бутылка вернулась к нему
уже пустой. Он закурил трубку.
- Кэллинен, ты на посту.
Остальные закурили сигареты.
- Если мы проведем здесь еще одну ночь, то было бы лучше похоронить
Кэффри, - сказал Гэллегер.
- А мне на этих британцев насрать, - внезапно произнес Кэллинен.
О своих националистических воззрениях он сообщил не оборачиваясь;
выполняя полученный приказ, он обозревал окрестности, скрывающие вражеское
присутствие. Каждые сорок секунд "Яростный" окутывался ватным облачком,
появляющимся на конце какой-нибудь из его смертоносных трубочек.
- Я бы побрился, - сказал О'Рурки.
Каждый посмотрел на своих соседей. Лица у всех посерели и покрылись
щетиной. Взгляды некоторых затуманились.
- Хочешь выразить свое почтение Гертруде? - спросил Гэллегер.
- А ведь действительно ее зовут Гертруда, - прошептал О'Рурки. - Я
совершенно забыл.
Он странно посмотрел на Гэллегера.
- А ты-то почему запомнил?
- Заткнитесь! - сказал Кэллехер.
- Не будем о ней говорить, - гаркнул Маккормик. - Мы же сказали, что
больше не будем о ней говорить.
- А Диллон? Его нет, - выпалил Кэллехер.
Все выразили удивление.
- Может быть, он на втором этаже, - предположил Маккормик.
- Или с девчонкой, - сказал Гэллегер.
- Он? - прыснул со смеху Кэллинен.
Все увидели, как он затрясся. Потом замер. Затем все услышали:
- Все. Мне, мне на этих британцев насрать.
- Действительно странно, - сказал О'Рурки. - Как будто они нас
оберегают.
Он провел рукой по щекам.
- Я бы побрился, - сказал он.
- Сноб, - сказал Гэллегер. - Хочешь понравиться Гертруде?
Маккормик потряс своим кольтом:
- Черт бы вас побрал! Первого, кто о ней заговорит, я шлепну на месте,
понятно?
- Надо бы все-таки похоронить Кэффри до наступления ночи, - сказал
Гэллегер.
- Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
- Может, я где-нибудь найду бритву, - сказал О'Рурки.
В то время как остальные хранили молчание, он заходил по комнате, роясь
во всех ящиках и не находя в них ничего подходящего.
- Черт, - сказал он, - ничего.
- Неужели ты думаешь, - сказал Гэллегер, - что эти почтовые барышни
используют одноразовые бритвы? Нужно быть законченным интеллектуалом, чтобы
представить себе такое.
- А мне, - сказал Кэллинен, - мне на этих британцев насрать.
- Почему бы и нет? - возразил Кэллехер. - Диллон мне рассказывал, что
есть женщины, правда не почтовые барышни, а настоящие леди, которые бреют
себе ноги одноразовыми бритвами.
- Вот видишь, - сказал О'Рурки, продолжающий рыться в ящиках,
Кэллинену, продолжающему стоять к ним спиной на посту.
- А мне кажется, - сказал Гэллегер, - что надо бы все-таки похоронить
Кэффри до наступления сумерек.
- Говорят даже, - продолжал Кэллехер, - говорят даже, что есть чувихи,
которые заливают себе ноги чем-то вроде воска, и когда эта штука остывает,
ее отдирают вместе с волосами. Радикально, хотя и немного больно, и потом,
позволить себе такое могут только суперледи, чуть ли не принцессы!
- Хитроумно, - сказал О'Рурки.
Он мечтательно теребил тюбик красного воска для печатей.
- Попробуй, - сказал ему Кэллехер.
- Все, - сказал Кэллинен, - в гробу я видел этих британцев.
- Нельзя же сидеть всю ночь рядом с этим трупом, - сказал Гэллегер.
- Интересно, где может находиться Мэт Диллон, - сказал Маккормик.
- А чем? - спросил Ларри.
- Тем, что ты держишь в руке.
- Да шутит он, - сказал Гэллегер.
- Может быть, Диллон мертв, - сказал Маккормик. - Мы об этом не
подумали.
- Я его растоплю и вылью тебе на лицо, - сказал Кэллехер. - Вот
увидишь, какая гладкая кожа у тебя потом получится.
- Можно откупорить еще один пузырь виски, - сказал Маккормик.
Очередной снаряд взорвался в соседнем доме. С треснувшего потолка
посыпалась штукатурка.
- Мне, мне на этих британцев насрать, - сказал Кэллинен.
Обстрел закончился. Ларри противно стонал от боли, а Кэллехер, сидя у
него на животе - чтобы не дергался, - отдирал перьевой ручкой воск и
прилипшую щетину. Гэллегер и Маккормик взирали на это увлекательное зрелище,
выскабливая тунца из консервной банки. Кэллинен продолжал наблюдать за
"Яростным".
- Женщины ведут себя более мужественно, - сказал Кэллехер, - судя по
тому, что рассказывал Диллон.
- Судя по всему, - заметил Гэллегер, пережевывая законсервированную в
масле рыбу, - они, пожалуй, повыносливее нас.
- Нужно признать, - добавил Маккормик, - что когда они впрягаются, то
вынести они могут больше нас.
- Например, когда они рожают, - сказал Гэллегер. - Представляю себе
наши рожи, если бы это пришлось делать нам. Правда, Кэллехер?
- Ты это к чему?
Он только что обрил подбородок и, отскоблив левую щеку, выскабливал
правую. Мокрый от пота Ларри был нем как рыба. Только нервно шевелились
пальцы на ногах на дне ботинок, но никто этого не видел.
- Мы, мужчины, - сказал Маккормик, - начинаем ныть каждый раз, когда
приходится страдать. Они же, женщины, страдают все время. Они, можно
сказать, для этого созданы.
- Чего-то ты разговорился, - заметил Гэллегер.
- А мне, - сказал Кэллинен не оборачиваясь, - мне на этих британцев
насрать.
- Это приближение смерти делает его таким задумчивым, - во всеуслышание
заявил Кэллехер, который почти закончил истязать О'Рурки. - Какой ты у меня
будешь красивый, - прошептал он затем на ухо истязаемому.
- Мы, мужчины, - продолжал Маккормик, - что касается самого важного, вы
меня понимаете?
- Еще как понимаем, - сказал Гэллегер, вылавливая из банки остатки
самого важного.
- Ну вот, нам это всегда в удовольствие. А женщинам приходится много
чего пережить начиная с того момента, когда они перестают быть девушками...
- Ну уж, - сказал Кэллинен, - не надо преувеличивать.
- Ну вот, ты теперь неотразим, - сказал Кэллехер, отпуская Ларри.
Тот встал и провел рукой по гладким отныне щекам.
- Красиво сработано, - сказал Гэллегер, хотя по всему лицу Ларри и
выступили капельки крови. Он задумчиво посмотрел на свою пурпурную ладонь.
- Ничего страшного, - сказал Кэллехер.
- Я хочу есть, - сказал О'Рурки.
Маккормик протянул ему начатую банку тунца и кусок хлеба. Но
погруженный в глубокую задумчивость Ларри к ним даже не притронулся. Он
встал и направился к маленькому кабинету.
- Она, наверное, тоже хочет есть, - прошептал он.
Остановился и вернулся к своим соратникам.
- Вот я, я буду с ней корректен.
- А мне, - сказал Кэллинен не оборачиваясь, - мне на этих британцев
насрать.
- Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
- Сходи посмотри, - сказал Гэллегер О'Рурки.
- Она не может погибнуть, - сказал О'Рурки.
- Почему не может? - спросил Гэллегер.
- Это будет несправедливо, - сказал О'Рурки.
- Я приказал вам не говорить о ней.
- Она не должна погибнуть, - сказал О'Рурки.
- А мы? - спросил Гэллегер.
- Поделись тогда с ней своим тунцом, - сказал Кэллехер. - Хотя она,
может быть, не любит слишком выбритых мужчин.
- А я ее люблю, - сказал О'Рурки.
- Хватит, - сказал Маккормик.
- А я ее люблю, - повторил О'Рурки.
Он, насупившись, оглядел их по очереди. Они молчали.
Ларри развернулся и направился к маленькому кабинету.
Обстрел так и не возобновлялся.
Картрайт еще раз прочел сообщение генерала Максвелла.
Надлежало до заката солнца уничтожить последний оплот мятежников. Без
чего говорить об окончании, об окончательном окончании мятежа было
невозможно. Невозможно было допустить, чтобы последние инсургенты
продержались еще одну ночь.
Картрайт вздохнул (но не тяжело) и посмотрел на почтовое отделение на
набережной Эден, продырявленное лишь на уровне второго этажа. Близлежащие
здания пострадали намного ощутимее. Увиливать дальше и больше представлялось
нереальным. Командор Картрайт не мог предать своего короля и свою страну. И
потом, что за привидение померещилось ему на том берегу? Теперь он будет
стрелять точно в цель.
Он направился к канонирам.
Ларри закрыл за собой дверь. Потупил взор. В руках он держал кусок
хлеба и консервную банку. Герти сидела в кресле, повернувшись к нему спиной.
Он видел лишь ее светлые, коротко остриженные волосы.
- Я принес вам поесть, вам надо подкрепиться, - произнес О'Рурки слегка
взволнованным голосом.
- Кто вы такой? - сурово спросила Герти.
- Меня зовут Ларри О'Рурки. Я студент медицинского колледжа.
- Это вы мне подтирали нос, не так ли?
Смущенный Ларри начал что-то бормотать в ответ, потом замолчал.
- А что вы мне принесли?
- Хлеб и тунца.
- Положите сюда.
Не оборачиваясь, она указала рукой на стол. Ларри подошел к столу и
увидел, что указующая рука была обнажена. Затем он заметил платье,
разложенное на одном стуле, и комбинацию - на другом. Из чего он сделал
надлежащие выводы.
После чего застыл, опешивший и ошарашенный.
- Я слышу ваше дыхание, - сказала Герти, не притрагиваясь к пище.
- О Господи, о Господи, - прошептал О'Рурки, - что я здесь делаю?
- Что вы там бормочете?
- О Святой Иосиф, о Святой Иосиф, я не смог устоять, я не смог устоять,
и вот я у ног этой женщины, которая явилась мне в состоянии абсолютной
наготы, и я пришел открыть ей свою любовь, свою непорочную, рыцарскую и
вечную любовь, но на самом деле мне хочется сделать то же самое, что делали
остальные мерзавцы.
- Что вы там лопочете? Вы читаете молитву?
- Теперь я себя понимаю: Кэллинен, Кэффри - вот кому я подражаю.
Несчастная девушка, невинная девушка, которую они опозорили и которую я в
глубине души тоже желаю опорочить. О Святой Иосиф, о Святой Иосиф, научи
меня остаться чистым. О Святая Мария, сотвори чудо и верни девственность
моей невесте Гертруде Гердл!
- Отвечайте же: что вы там шепчете?
- Я люблю вас, - прошептал очень-очень тихо Ларри.
- Вы ведь закоренелый папист, не так ли? - продолжала Герти, так и не
услышав признания. - Но я не понимаю, почему вы пришли святошничать именно
ко мне? Вы надеетесь меня обратить в свою веру?
- Да, надеюсь, - громко ответил О'Рурки. - Я могу жениться только на
истинной католичке, а жениться я хочу на вас.
Герти вскочила и повернулась к нему.
- Вы окончательно спятили, - сурово изрекла она. - Неужели вы не
понимаете, что вы скоро умрете?
Но Ларри ее не слушал. Ему было достаточно того, что он ее видел. И
видел он ее не просто голой, а еще и в эластичных трусиках и чулках.
Блаженный О'Рурки разинул рот.
Она топнула ногой.
- Вы не понимаете, что вы скоро умрете? Вы не понимаете, что через
несколько часов вы будете мертвы? Вы не понимаете, что до наступления ночи
вы превратитесь в труп?
- Вы красивая, - пролепетал О'Рурки, - я люблю вас.
- Мне противны ваши грязные сантименты. А потом, что это за
омерзительные капельки крови на ваших щеках?
- Вы моя невеста перед Богом, - сказал О'Рурки.
Он закатил глаза к потолку; еще немного, и он бы увидел Всевышнего.
Герти снова топнула ногой.
- Подите прочь! Прочь отсюда! Ваши гнусные суеверия мне отвратительны.
Но Ларри уже протягивал к ней руки.
- Моя жена, моя дорогая женушка.
- Уходите. Уходите. Вы сумасшедший.
- Бог благословляет наш идеальный союз.
- Оставь меня в покое, мерзкий поп!
Он шагнул к ней.
Она отступила.
Он сделал еще один шаг.
Она попятилась.
Так как комната была небольшой, Герти скоро уперлась в стенку.
Короче, влипла.
Ларри приближался, вытянув вперед руки, как человек, который ничего не
видит в тумане. Его пальцы дотронулись до Герти; уткнулись чуть выше груди.
Ларри быстро отдернул руки, как человек, который обжегся.
- Что я делаю? - прошептал он. - Что я делаю?
- Сумасшедший! - завопила Герти. - Сумасшедший!
- Слышишь? - спросил Кэллехер у Маккормика.
Маккормик пожал плечами.
- Надо было сразу пристрелить ее. Только корректно. Впрочем, теперь это
не имеет значения. Главное - это наше общее дело. Будет плохо, если скажут,
что мы вели себя недостойно в эти трагические минуты.
- Вас простят, - сказал Кэллехер. - Здесь не только ваша вина.
- Да, но кто об этом узнает? - спросил Маккормик.
- Нужно, чтобы она осталась в живых, - сказал Кэллехер. - Она ничего не
расскажет. Если британцы найдут ее труп рядом с нашими, получится некрасиво.
А вот если она останется в живых, я уверен, что она скажет, что мы к ней
отнеслись очень хорошо. Так оно и было, несмотря ни на что.
- У меня идея, - сказал Маккормик. - Отведем ее в подвал. Здесь же
должен быть подвал.
- Пойду посмотрю, - сказал Кэллехер.
Они снова услышали крики.
- Ну и ну, - сказал Гэллегер, - я вижу, что все ее поимели, кроме меня.
- А я? Или ты думаешь, что она меня не интересует? - спросил Кэллехер.
Кэллинен повернулся к ним и объявил, что на "Яростном" что-то
затевается.
О'Рурки заключил Герти в объятья и задумался: он не знал, что с ней
делать дальше. Она вырывалась и осыпала его ругательствами. Он крепко, изо
всех сил, прижимал ее к себе. Он уже не думал о том, что говорил несколько
минут назад. Он продумывал тактику, которой следовало придерживаться,
совершенно не отдавая себе отчета в том, что он вообще что-то обдумывал. Он
подумал, что лучше всего было бы повалить ее на пол; он не очень хорошо
представлял себе, как можно было бы справиться с ней в кресле.
Пока мозг разрабатывал план дальнейших действий, руки распустились и
загуляли по телу Гертруды; О'Рурки по-прежнему прижимал девушку к себе, а
посему смог познать в основном лишь ее спину да груди, которые упирались в
него сосками. Руки инсургента спустились ниже и прикоснулись к эластичной,
что было само по себе любопытно, ткани, которая скрывала под собой - что
было не только любопытно, но и невообразимо приятно - самые главные
прелести.
Он тяжело задышал. План действий так и не был разработан.
Внезапно она перестала сопротивляться и, прижавшись, прошептала ему,
блаженному от щекочущих волос:
- Неужели такой придурок, как ты...
Однако она, похоже, была уже согласна на все. И даже, похоже, проявляла
теперь удивительную предприимчивость и решительность, что казалось странным
для юной особы, которая от общения с такими мужланами, как Кэллинен и
Кэффри, должна была приобрести только негативный опыт. Он посчитал, что
настало время ее поцеловать. Но Герти предупредила дальнейшие вольности и
нанесла сокрушительный удар по его иллюзиям.
Взвыв от боли, он отскочил назад.
Его поразила не столько причиненная боль, сколько проявленное
коварство.
- Огонь!
Так командор Картрайт лично возглавил окончательную операцию.
- Вжжж, - прожужжал снаряд.
Снаряд пробил витрину почтового отделения на набережной Эден и, попав в
стенку, разорвался в зале. Следующий снаряд повторил траекторию. Третий
снаряд снес второй этаж. Крыша рухнула. Некоторые снаряды падали на тротуар,
некоторые стремились во что бы то ни стало распахать сад Академии и
изувечить статуи. Но большинство залетало со свистом прямо в почтовое
отделение на набережной Эден.
Шесть минут спустя Картрайт посчитал, что руинообразное состояние почты
покажется генералу приемлемым и удовлетворительным. Он приказал прекратить
огонь, чтобы дождаться, когда дым рассеется и можно будет оценить
результаты. А может быть, даже - предположительно - высадиться, чтобы
подобрать уцелевших.
Как только все вроде бы стихло, Мэт Диллон вылез из воронки,
послужившей ему укрытием во время обстрела. Он с удовольствием отметил, что
коробка, которую он нес под мышкой, уцелела после инцидента.
Чтобы попасть из сада Академии в почтовое отделение на набережной Эден,
лестницы не требовалось: стена рухнула, ему оставалось лишь забраться на
кучу битых кирпичей. Маленькую дверь вышибло напрочь. Первое, что он увидел,
проникнув в почтовый зал, была Герти, которая стояла прислонившись к стене и
оглядывала весь этот развал туманным взором. За время отсутствия Диллона
одежды на ней не прибавилось. Паркетный пол был усеян трупами. Кэллехер,
вцепившись в свой пулемет, шатался и тряс головой; его просто оглушило. Но
Маккормик, Гэллегер и Кэллинен, похоже, погибли. О'Рурки постанывал. Лишь он
один вздумал довольно пошло агонизировать. Внизу его живота разбухало
большое пурпурное пятно.
- Герти... Герти... - тихо взывал он.
Диллон поставил коробку на кучку разномастных обломков и подошел к
продолжающему стонать О'Рурки.
- Герти... Герти...
Герти не двигалась. Диллон подумал, что Ларри досталось изрядно и что
он вряд ли выживет.
- Мужайся, старина, - сказал Диллон, - тебе осталось недолго.
- Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя...
- Ну ладно, старина, не дури. Хочешь, я прочту молитву для умирающих?
- Почему она не подходит? Где она? Она жива, я знаю.
Диллон приподнял ему голову, и Ларри, приоткрыв глаза, увидел
по-прежнему обнаженную и по-прежнему красивую Герти. Он улыбнулся ей. Она
строго на него посмотрела.
- Я люблю тебя, Герти. Подойди.
Она даже не шелохнулась.
- Подойдите же к нему, - сказал ей Мэт. - В таком состоянии он не
причинит вам вреда.
- Вы принесли мое платье? - спросила она.
- Да. Сделайте то, о чем он просит.
Она сделала, не скрывая враждебности. Когда она оказалась рядом с ним,
Ларри оглядел долгим, полным эстетического восхищения взглядом точеные
бедра, изгиб талии и округлость грудей. Затем грустно покачал головой и
закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил
ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя на Герти, протянул ей руку и
разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
- Герти, это предназначалось для тебя, - прошептал он. - Герти, это
предназначалось для тебя.
Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука
упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри О'Рурки был мертв.
Диллон поправил ему голову, встал и перекрестился, хотя, как и любой
истинный католик, явно тяготел к атеизму.
Носком туфельки, небрежно-небрежно, Герти принялась подталкивать
окровавленный ошметок человеческого тела, пока тот не исчез в паркетном
проломе.
- Жалкая безделушка, - прошептала она.
Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
- Это мое платье? - спросила она у Мэта.
- Requiescat in pace, - пробормотал Диллон. - Между нами говоря, он,
должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
Диллон сел на сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету.
Он внимательно разглядывал Герти.
- Видите ли, - сказал он наконец, - я понял, что с корсетами покончено,
но это не значит, что когда-нибудь они не войдут снова в моду в том или ином
виде.
- Вы меня смешите, - сказала Герти.
- Разумеется, вы очень красивы и в этом эластичном поясе. Который вас
- Это правда, то, что ты сейчас рассказывал?
- По поводу малышки? Конечно. Будет очень жалко, если британцы меня
ухлопают, остались бы забавные воспоминания.
- Нет, о том, как она была одета.
- А! Тебя это интересует.
- Сейчас я их немного расшевелю, - объявил Кэллехер, и его пулемет
застрочил.
Диллон оставил Кэллинена у бойницы и направился к маленькому кабинету -
месту заключения. Ключ был в дверях.
Раздался первый пушечный выстрел.
Снаряд залетел в сад Академии. Что и говорить, поражение цели велось
по-прежнему с явной медлительностью.
У командора Картрайта на душе скребли кошки.
В ту самую минуту, когда снаряды посыпались не на, а, как и раньше,
вокруг почтового отделения на набережной Эден, Диллон, беззвучно повернув
ключ в скважине дверного замка и не менее беззвучно толкнув саму дверь,
вошел в маленький кабинет.
Герти Гердл расстелила на стуле свое окровавленное платье, не иначе как
для того, чтобы оно высохло, и теперь, сидя в кресле, предавалась мечтаниям.
На ней ничего не было, кроме лифчика, трусиков самого модного для того
времени фасона и очень облегающих шелковых чулок со строго вертикальным
рисунком.
На другом стуле висела комбинация, из которой в задымленный воздух
выпаривало кэффрийский пурпур, ежели столь высокопарно выраженное
действительно возможно.
Герти думала о своих голубых глазах. А еще она представляла, как ей
холодно. Отчего легкий и обычно, то есть в более спокойные времена,
стелющийся вдоль кожи пушок вставал дыбом на ее омурашенной коже.
Застывший Диллон рассматривал девушку, а подчиненные Картрайта и
приятели Кэллехера продолжали строчить воинственную симфонию. Она, Герти,
подняла глаза и увидела его, Мэта Диллона, и даже не вздрогнула. Только
спросила:
- Как там мое подвенечное платье?
- Значит, это были вы, - задумчиво протянул Мэт.
- Я вас сразу же узнала.
- И я тоже.
- Я не хотела вас компрометировать в глазах товарищей.
- Ничего.
- То есть?
- Все равно спасибо.
- Значит, вы все-таки об этом думали.
- Думать мне никто не запрещал.
- Вы его закончили?
- Полностью.
- А что вы скажете об этом?
- Испорчено окончательно.
- Мне холодно.
- Набросьте на себя что-нибудь.
- Что?
- Что угодно.
- Ковер?
- Я не это имел в виду.
- Вы видите, мне холодно.
- Ну не знаю.
- Но вы же портной!
- Позвольте мне на вас посмотреть.
- Пожалуйста.
- Кэллинен был прав.
- Что за Кэллинен?
- Тот, который...
- Который что?
- Тот, которого...
- Которого что?
- Простите, но я все-таки джентльмен.
- Мистер Диллон, а правда, что вам не нравятся женщины?
- Правда, мисс Герти.
- Неужели вам меня не жалко? Ведь мне так холодно.
- Позвольте мне на вас посмотреть.
- Видите? Я не ношу корсет.
- Это меня неимоверно заинтересовало... Вы - первая...
- Женщина.
- ...девушка.
- Нет, женщина.
- ...которая следует этой новой моде.
- Возможно.
- Это так.
- И что вы об этом думаете?
- Еще не решил.
- Почему?
- Старые привычки.
- Это глупо.
- Я знаю.
- Вы ведь следите за модой?
- Слежу.
- Так что?
- Говорю же вам... это меня скорее сбивает с толку.
- Значит, вас не поразили мои трусики? Трусики из Франции, из самого
Парижа. Которые мне удалось достать в самый разгар войны. Вас это не
поражает?
- Поражает. В общем, это не так уж плохо.
- А мой лифчик?
- Очень элегантно. Да и грудь у вас, должно быть, красивая.
- Значит, вы не совсем безразличны к женским прелестям?
- Я говорил об этом с чисто эстетической точки зрения.
Это было единственное слово греческого происхождения, которое знал
портной с Мальборо-стрит.
- Так вот, - сказала Герти, - я вам ее покажу. Мне думается, что она у
меня действительно красивая.
Она немного наклонилась, чтобы завести руки за спину; грациозно, как
это делают женщины, расстегивающие лифчик. Упав на ее колени, деталь
несколько секунд сохраняла объем, после чего опала. Обнаженные груди
оказались плотными и круглыми, низко посаженными, с высоко вздернутыми и еще
не успевшими побагроветь от мужских укусов, а значит, пока светлыми сосками.
Несмотря на привычную для своей профессии, а также для своих
склонностей способность невозмутимо наблюдать за женщинами на различных
стадиях обнажения, Мэт Диллон был вынужден отметить, что за считанные
секунды объем его тела частично и значительно (по сравнению с обычным)
увеличился. А еще он заметил, что Герти это тоже отметила. Она перестала
улыбаться, ее взгляд посуровел. Она поднялась.
Вытянув руки вперед, Диллон сделал три шага назад и пролепетал:
- Я сейчас принесу вам платье... Я сейчас принесу вам платье...
Взмокший и похолодевший от пота портной развернулся, пробкой вылетел из
кабинета и очутился за дверью, которую запер на ключ. На несколько секунд
замер, переводя дыхание. Затем пустился в путь. Вздрогнул, проходя мимо
ДАМского туалета, откуда эта девчонка вылезла, как Афродита из вод. Дошел до
маленькой двери, которую разбаррикадировал. Оказался во дворике. Приставил к
стене лестницу. Поблизости разорвался снаряд. Диллона осыпало землей,
гравием, гипсовыми ошметками. Он перемахнул через стену и упал во двор
Академии, усеянный воронками. Все послеантичные статуи уже успели потерять
свои цинковые фиговые листья, и Диллон смог на бегу оценить раскрывшиеся
таким образом мужские достоинства. Он ощущал себя снова в нормальной и
здоровой обстановке, а заметив, что от обстрела пострадали лишь Венеры и
Дианы, даже улыбнулся этому странному стечению членовредительских
обстоятельств. Метрах в ста от него разорвался еще один снаряд. Взрывной
волной его опрокинуло на землю. Он поднялся. Целый и невредимый. И побежал
дальше.
Большие стеклянные двери выставочного зала были разбиты. Диллон пересек
опустевший музей, не останавливаясь перед всей этой мазней, слегка
взбудораженной артобстрелом. Выход на Лауэр Эбби-стрит был открыт; сторожа,
не испытывая особого желания подохнуть ради сомнительных сокровищ, сбежали,
вероятно, еще в начале восстания.
На улице не было ни души. Брошенный трамвай. Диллон побежал вдоль
фасадов в сторону Мальборо-стрит.
- Что-то здесь не так, - сказал Маккормик, прекращая стрельбу и
отставляя винтовку.
Остальные последовали его примеру; Кэллехер отложил в сторону
пулеметные магазины.
- Это ненормально, - продолжал Джон. - Как будто они делают это
специально. Они фигачат вокруг, но не в нас. Как будто снаряд, который снес
голову Кэффри, - Святой Патрик, прими его душу! - они выпустили совершенно
случайно.
Он взял бутылку виски, отпил и передал другим. Бутылка вернулась к нему
уже пустой. Он закурил трубку.
- Кэллинен, ты на посту.
Остальные закурили сигареты.
- Если мы проведем здесь еще одну ночь, то было бы лучше похоронить
Кэффри, - сказал Гэллегер.
- А мне на этих британцев насрать, - внезапно произнес Кэллинен.
О своих националистических воззрениях он сообщил не оборачиваясь;
выполняя полученный приказ, он обозревал окрестности, скрывающие вражеское
присутствие. Каждые сорок секунд "Яростный" окутывался ватным облачком,
появляющимся на конце какой-нибудь из его смертоносных трубочек.
- Я бы побрился, - сказал О'Рурки.
Каждый посмотрел на своих соседей. Лица у всех посерели и покрылись
щетиной. Взгляды некоторых затуманились.
- Хочешь выразить свое почтение Гертруде? - спросил Гэллегер.
- А ведь действительно ее зовут Гертруда, - прошептал О'Рурки. - Я
совершенно забыл.
Он странно посмотрел на Гэллегера.
- А ты-то почему запомнил?
- Заткнитесь! - сказал Кэллехер.
- Не будем о ней говорить, - гаркнул Маккормик. - Мы же сказали, что
больше не будем о ней говорить.
- А Диллон? Его нет, - выпалил Кэллехер.
Все выразили удивление.
- Может быть, он на втором этаже, - предположил Маккормик.
- Или с девчонкой, - сказал Гэллегер.
- Он? - прыснул со смеху Кэллинен.
Все увидели, как он затрясся. Потом замер. Затем все услышали:
- Все. Мне, мне на этих британцев насрать.
- Действительно странно, - сказал О'Рурки. - Как будто они нас
оберегают.
Он провел рукой по щекам.
- Я бы побрился, - сказал он.
- Сноб, - сказал Гэллегер. - Хочешь понравиться Гертруде?
Маккормик потряс своим кольтом:
- Черт бы вас побрал! Первого, кто о ней заговорит, я шлепну на месте,
понятно?
- Надо бы все-таки похоронить Кэффри до наступления ночи, - сказал
Гэллегер.
- Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
- Может, я где-нибудь найду бритву, - сказал О'Рурки.
В то время как остальные хранили молчание, он заходил по комнате, роясь
во всех ящиках и не находя в них ничего подходящего.
- Черт, - сказал он, - ничего.
- Неужели ты думаешь, - сказал Гэллегер, - что эти почтовые барышни
используют одноразовые бритвы? Нужно быть законченным интеллектуалом, чтобы
представить себе такое.
- А мне, - сказал Кэллинен, - мне на этих британцев насрать.
- Почему бы и нет? - возразил Кэллехер. - Диллон мне рассказывал, что
есть женщины, правда не почтовые барышни, а настоящие леди, которые бреют
себе ноги одноразовыми бритвами.
- Вот видишь, - сказал О'Рурки, продолжающий рыться в ящиках,
Кэллинену, продолжающему стоять к ним спиной на посту.
- А мне кажется, - сказал Гэллегер, - что надо бы все-таки похоронить
Кэффри до наступления сумерек.
- Говорят даже, - продолжал Кэллехер, - говорят даже, что есть чувихи,
которые заливают себе ноги чем-то вроде воска, и когда эта штука остывает,
ее отдирают вместе с волосами. Радикально, хотя и немного больно, и потом,
позволить себе такое могут только суперледи, чуть ли не принцессы!
- Хитроумно, - сказал О'Рурки.
Он мечтательно теребил тюбик красного воска для печатей.
- Попробуй, - сказал ему Кэллехер.
- Все, - сказал Кэллинен, - в гробу я видел этих британцев.
- Нельзя же сидеть всю ночь рядом с этим трупом, - сказал Гэллегер.
- Интересно, где может находиться Мэт Диллон, - сказал Маккормик.
- А чем? - спросил Ларри.
- Тем, что ты держишь в руке.
- Да шутит он, - сказал Гэллегер.
- Может быть, Диллон мертв, - сказал Маккормик. - Мы об этом не
подумали.
- Я его растоплю и вылью тебе на лицо, - сказал Кэллехер. - Вот
увидишь, какая гладкая кожа у тебя потом получится.
- Можно откупорить еще один пузырь виски, - сказал Маккормик.
Очередной снаряд взорвался в соседнем доме. С треснувшего потолка
посыпалась штукатурка.
- Мне, мне на этих британцев насрать, - сказал Кэллинен.
Обстрел закончился. Ларри противно стонал от боли, а Кэллехер, сидя у
него на животе - чтобы не дергался, - отдирал перьевой ручкой воск и
прилипшую щетину. Гэллегер и Маккормик взирали на это увлекательное зрелище,
выскабливая тунца из консервной банки. Кэллинен продолжал наблюдать за
"Яростным".
- Женщины ведут себя более мужественно, - сказал Кэллехер, - судя по
тому, что рассказывал Диллон.
- Судя по всему, - заметил Гэллегер, пережевывая законсервированную в
масле рыбу, - они, пожалуй, повыносливее нас.
- Нужно признать, - добавил Маккормик, - что когда они впрягаются, то
вынести они могут больше нас.
- Например, когда они рожают, - сказал Гэллегер. - Представляю себе
наши рожи, если бы это пришлось делать нам. Правда, Кэллехер?
- Ты это к чему?
Он только что обрил подбородок и, отскоблив левую щеку, выскабливал
правую. Мокрый от пота Ларри был нем как рыба. Только нервно шевелились
пальцы на ногах на дне ботинок, но никто этого не видел.
- Мы, мужчины, - сказал Маккормик, - начинаем ныть каждый раз, когда
приходится страдать. Они же, женщины, страдают все время. Они, можно
сказать, для этого созданы.
- Чего-то ты разговорился, - заметил Гэллегер.
- А мне, - сказал Кэллинен не оборачиваясь, - мне на этих британцев
насрать.
- Это приближение смерти делает его таким задумчивым, - во всеуслышание
заявил Кэллехер, который почти закончил истязать О'Рурки. - Какой ты у меня
будешь красивый, - прошептал он затем на ухо истязаемому.
- Мы, мужчины, - продолжал Маккормик, - что касается самого важного, вы
меня понимаете?
- Еще как понимаем, - сказал Гэллегер, вылавливая из банки остатки
самого важного.
- Ну вот, нам это всегда в удовольствие. А женщинам приходится много
чего пережить начиная с того момента, когда они перестают быть девушками...
- Ну уж, - сказал Кэллинен, - не надо преувеличивать.
- Ну вот, ты теперь неотразим, - сказал Кэллехер, отпуская Ларри.
Тот встал и провел рукой по гладким отныне щекам.
- Красиво сработано, - сказал Гэллегер, хотя по всему лицу Ларри и
выступили капельки крови. Он задумчиво посмотрел на свою пурпурную ладонь.
- Ничего страшного, - сказал Кэллехер.
- Я хочу есть, - сказал О'Рурки.
Маккормик протянул ему начатую банку тунца и кусок хлеба. Но
погруженный в глубокую задумчивость Ларри к ним даже не притронулся. Он
встал и направился к маленькому кабинету.
- Она, наверное, тоже хочет есть, - прошептал он.
Остановился и вернулся к своим соратникам.
- Вот я, я буду с ней корректен.
- А мне, - сказал Кэллинен не оборачиваясь, - мне на этих британцев
насрать.
- Где же Диллон? - спросил Кэллехер.
- Сходи посмотри, - сказал Гэллегер О'Рурки.
- Она не может погибнуть, - сказал О'Рурки.
- Почему не может? - спросил Гэллегер.
- Это будет несправедливо, - сказал О'Рурки.
- Я приказал вам не говорить о ней.
- Она не должна погибнуть, - сказал О'Рурки.
- А мы? - спросил Гэллегер.
- Поделись тогда с ней своим тунцом, - сказал Кэллехер. - Хотя она,
может быть, не любит слишком выбритых мужчин.
- А я ее люблю, - сказал О'Рурки.
- Хватит, - сказал Маккормик.
- А я ее люблю, - повторил О'Рурки.
Он, насупившись, оглядел их по очереди. Они молчали.
Ларри развернулся и направился к маленькому кабинету.
Обстрел так и не возобновлялся.
Картрайт еще раз прочел сообщение генерала Максвелла.
Надлежало до заката солнца уничтожить последний оплот мятежников. Без
чего говорить об окончании, об окончательном окончании мятежа было
невозможно. Невозможно было допустить, чтобы последние инсургенты
продержались еще одну ночь.
Картрайт вздохнул (но не тяжело) и посмотрел на почтовое отделение на
набережной Эден, продырявленное лишь на уровне второго этажа. Близлежащие
здания пострадали намного ощутимее. Увиливать дальше и больше представлялось
нереальным. Командор Картрайт не мог предать своего короля и свою страну. И
потом, что за привидение померещилось ему на том берегу? Теперь он будет
стрелять точно в цель.
Он направился к канонирам.
Ларри закрыл за собой дверь. Потупил взор. В руках он держал кусок
хлеба и консервную банку. Герти сидела в кресле, повернувшись к нему спиной.
Он видел лишь ее светлые, коротко остриженные волосы.
- Я принес вам поесть, вам надо подкрепиться, - произнес О'Рурки слегка
взволнованным голосом.
- Кто вы такой? - сурово спросила Герти.
- Меня зовут Ларри О'Рурки. Я студент медицинского колледжа.
- Это вы мне подтирали нос, не так ли?
Смущенный Ларри начал что-то бормотать в ответ, потом замолчал.
- А что вы мне принесли?
- Хлеб и тунца.
- Положите сюда.
Не оборачиваясь, она указала рукой на стол. Ларри подошел к столу и
увидел, что указующая рука была обнажена. Затем он заметил платье,
разложенное на одном стуле, и комбинацию - на другом. Из чего он сделал
надлежащие выводы.
После чего застыл, опешивший и ошарашенный.
- Я слышу ваше дыхание, - сказала Герти, не притрагиваясь к пище.
- О Господи, о Господи, - прошептал О'Рурки, - что я здесь делаю?
- Что вы там бормочете?
- О Святой Иосиф, о Святой Иосиф, я не смог устоять, я не смог устоять,
и вот я у ног этой женщины, которая явилась мне в состоянии абсолютной
наготы, и я пришел открыть ей свою любовь, свою непорочную, рыцарскую и
вечную любовь, но на самом деле мне хочется сделать то же самое, что делали
остальные мерзавцы.
- Что вы там лопочете? Вы читаете молитву?
- Теперь я себя понимаю: Кэллинен, Кэффри - вот кому я подражаю.
Несчастная девушка, невинная девушка, которую они опозорили и которую я в
глубине души тоже желаю опорочить. О Святой Иосиф, о Святой Иосиф, научи
меня остаться чистым. О Святая Мария, сотвори чудо и верни девственность
моей невесте Гертруде Гердл!
- Отвечайте же: что вы там шепчете?
- Я люблю вас, - прошептал очень-очень тихо Ларри.
- Вы ведь закоренелый папист, не так ли? - продолжала Герти, так и не
услышав признания. - Но я не понимаю, почему вы пришли святошничать именно
ко мне? Вы надеетесь меня обратить в свою веру?
- Да, надеюсь, - громко ответил О'Рурки. - Я могу жениться только на
истинной католичке, а жениться я хочу на вас.
Герти вскочила и повернулась к нему.
- Вы окончательно спятили, - сурово изрекла она. - Неужели вы не
понимаете, что вы скоро умрете?
Но Ларри ее не слушал. Ему было достаточно того, что он ее видел. И
видел он ее не просто голой, а еще и в эластичных трусиках и чулках.
Блаженный О'Рурки разинул рот.
Она топнула ногой.
- Вы не понимаете, что вы скоро умрете? Вы не понимаете, что через
несколько часов вы будете мертвы? Вы не понимаете, что до наступления ночи
вы превратитесь в труп?
- Вы красивая, - пролепетал О'Рурки, - я люблю вас.
- Мне противны ваши грязные сантименты. А потом, что это за
омерзительные капельки крови на ваших щеках?
- Вы моя невеста перед Богом, - сказал О'Рурки.
Он закатил глаза к потолку; еще немного, и он бы увидел Всевышнего.
Герти снова топнула ногой.
- Подите прочь! Прочь отсюда! Ваши гнусные суеверия мне отвратительны.
Но Ларри уже протягивал к ней руки.
- Моя жена, моя дорогая женушка.
- Уходите. Уходите. Вы сумасшедший.
- Бог благословляет наш идеальный союз.
- Оставь меня в покое, мерзкий поп!
Он шагнул к ней.
Она отступила.
Он сделал еще один шаг.
Она попятилась.
Так как комната была небольшой, Герти скоро уперлась в стенку.
Короче, влипла.
Ларри приближался, вытянув вперед руки, как человек, который ничего не
видит в тумане. Его пальцы дотронулись до Герти; уткнулись чуть выше груди.
Ларри быстро отдернул руки, как человек, который обжегся.
- Что я делаю? - прошептал он. - Что я делаю?
- Сумасшедший! - завопила Герти. - Сумасшедший!
- Слышишь? - спросил Кэллехер у Маккормика.
Маккормик пожал плечами.
- Надо было сразу пристрелить ее. Только корректно. Впрочем, теперь это
не имеет значения. Главное - это наше общее дело. Будет плохо, если скажут,
что мы вели себя недостойно в эти трагические минуты.
- Вас простят, - сказал Кэллехер. - Здесь не только ваша вина.
- Да, но кто об этом узнает? - спросил Маккормик.
- Нужно, чтобы она осталась в живых, - сказал Кэллехер. - Она ничего не
расскажет. Если британцы найдут ее труп рядом с нашими, получится некрасиво.
А вот если она останется в живых, я уверен, что она скажет, что мы к ней
отнеслись очень хорошо. Так оно и было, несмотря ни на что.
- У меня идея, - сказал Маккормик. - Отведем ее в подвал. Здесь же
должен быть подвал.
- Пойду посмотрю, - сказал Кэллехер.
Они снова услышали крики.
- Ну и ну, - сказал Гэллегер, - я вижу, что все ее поимели, кроме меня.
- А я? Или ты думаешь, что она меня не интересует? - спросил Кэллехер.
Кэллинен повернулся к ним и объявил, что на "Яростном" что-то
затевается.
О'Рурки заключил Герти в объятья и задумался: он не знал, что с ней
делать дальше. Она вырывалась и осыпала его ругательствами. Он крепко, изо
всех сил, прижимал ее к себе. Он уже не думал о том, что говорил несколько
минут назад. Он продумывал тактику, которой следовало придерживаться,
совершенно не отдавая себе отчета в том, что он вообще что-то обдумывал. Он
подумал, что лучше всего было бы повалить ее на пол; он не очень хорошо
представлял себе, как можно было бы справиться с ней в кресле.
Пока мозг разрабатывал план дальнейших действий, руки распустились и
загуляли по телу Гертруды; О'Рурки по-прежнему прижимал девушку к себе, а
посему смог познать в основном лишь ее спину да груди, которые упирались в
него сосками. Руки инсургента спустились ниже и прикоснулись к эластичной,
что было само по себе любопытно, ткани, которая скрывала под собой - что
было не только любопытно, но и невообразимо приятно - самые главные
прелести.
Он тяжело задышал. План действий так и не был разработан.
Внезапно она перестала сопротивляться и, прижавшись, прошептала ему,
блаженному от щекочущих волос:
- Неужели такой придурок, как ты...
Однако она, похоже, была уже согласна на все. И даже, похоже, проявляла
теперь удивительную предприимчивость и решительность, что казалось странным
для юной особы, которая от общения с такими мужланами, как Кэллинен и
Кэффри, должна была приобрести только негативный опыт. Он посчитал, что
настало время ее поцеловать. Но Герти предупредила дальнейшие вольности и
нанесла сокрушительный удар по его иллюзиям.
Взвыв от боли, он отскочил назад.
Его поразила не столько причиненная боль, сколько проявленное
коварство.
- Огонь!
Так командор Картрайт лично возглавил окончательную операцию.
- Вжжж, - прожужжал снаряд.
Снаряд пробил витрину почтового отделения на набережной Эден и, попав в
стенку, разорвался в зале. Следующий снаряд повторил траекторию. Третий
снаряд снес второй этаж. Крыша рухнула. Некоторые снаряды падали на тротуар,
некоторые стремились во что бы то ни стало распахать сад Академии и
изувечить статуи. Но большинство залетало со свистом прямо в почтовое
отделение на набережной Эден.
Шесть минут спустя Картрайт посчитал, что руинообразное состояние почты
покажется генералу приемлемым и удовлетворительным. Он приказал прекратить
огонь, чтобы дождаться, когда дым рассеется и можно будет оценить
результаты. А может быть, даже - предположительно - высадиться, чтобы
подобрать уцелевших.
Как только все вроде бы стихло, Мэт Диллон вылез из воронки,
послужившей ему укрытием во время обстрела. Он с удовольствием отметил, что
коробка, которую он нес под мышкой, уцелела после инцидента.
Чтобы попасть из сада Академии в почтовое отделение на набережной Эден,
лестницы не требовалось: стена рухнула, ему оставалось лишь забраться на
кучу битых кирпичей. Маленькую дверь вышибло напрочь. Первое, что он увидел,
проникнув в почтовый зал, была Герти, которая стояла прислонившись к стене и
оглядывала весь этот развал туманным взором. За время отсутствия Диллона
одежды на ней не прибавилось. Паркетный пол был усеян трупами. Кэллехер,
вцепившись в свой пулемет, шатался и тряс головой; его просто оглушило. Но
Маккормик, Гэллегер и Кэллинен, похоже, погибли. О'Рурки постанывал. Лишь он
один вздумал довольно пошло агонизировать. Внизу его живота разбухало
большое пурпурное пятно.
- Герти... Герти... - тихо взывал он.
Диллон поставил коробку на кучку разномастных обломков и подошел к
продолжающему стонать О'Рурки.
- Герти... Герти...
Герти не двигалась. Диллон подумал, что Ларри досталось изрядно и что
он вряд ли выживет.
- Мужайся, старина, - сказал Диллон, - тебе осталось недолго.
- Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя... Герти, я люблю тебя...
- Ну ладно, старина, не дури. Хочешь, я прочту молитву для умирающих?
- Почему она не подходит? Где она? Она жива, я знаю.
Диллон приподнял ему голову, и Ларри, приоткрыв глаза, увидел
по-прежнему обнаженную и по-прежнему красивую Герти. Он улыбнулся ей. Она
строго на него посмотрела.
- Я люблю тебя, Герти. Подойди.
Она даже не шелохнулась.
- Подойдите же к нему, - сказал ей Мэт. - В таком состоянии он не
причинит вам вреда.
- Вы принесли мое платье? - спросила она.
- Да. Сделайте то, о чем он просит.
Она сделала, не скрывая враждебности. Когда она оказалась рядом с ним,
Ларри оглядел долгим, полным эстетического восхищения взглядом точеные
бедра, изгиб талии и округлость грудей. Затем грустно покачал головой и
закрыл глаза. Чуть пошевелился. С трудом засунул руку в штаны. Потом вытащил
ее, что-то сжимающую и окровавленную. Глядя на Герти, протянул ей руку и
разжал кулак. Герти наклонилась, чтобы рассмотреть.
- Герти, это предназначалось для тебя, - прошептал он. - Герти, это
предназначалось для тебя.
Он опустил голову, и глаза его на этот раз окончательно закрылись. Рука
упала, сжимаемый кусочек плоти выкатился на паркет. Ларри О'Рурки был мертв.
Диллон поправил ему голову, встал и перекрестился, хотя, как и любой
истинный католик, явно тяготел к атеизму.
Носком туфельки, небрежно-небрежно, Герти принялась подталкивать
окровавленный ошметок человеческого тела, пока тот не исчез в паркетном
проломе.
- Жалкая безделушка, - прошептала она.
Затем повернулась к куче обломков и схватила коробку.
- Это мое платье? - спросила она у Мэта.
- Requiescat in pace, - пробормотал Диллон. - Между нами говоря, он,
должно быть, умер в момент совершения смертного греха.
Диллон сел на сломанный стул и принялся задумчиво скручивать сигарету.
Он внимательно разглядывал Герти.
- Видите ли, - сказал он наконец, - я понял, что с корсетами покончено,
но это не значит, что когда-нибудь они не войдут снова в моду в том или ином
виде.
- Вы меня смешите, - сказала Герти.
- Разумеется, вы очень красивы и в этом эластичном поясе. Который вас