Страница:
Время еще не пришло, и я это прекрасно знала; я нехотя развернулась и, глядя через плечо, зашагала прочь, покуда прогалина не скрылась из виду.
Глава 8ГОЛОСА В ЛУННОМ СВЕТЕ
Ланен
К концу дня я решила, что уже, по меньшей мере, вернула себе все то, что потратила в Корли перед началом плаванья. Я вполне могла прикинуть по весу листьев, которые насобирала за вторую половину дня, что у меня уже выходила приличная сумма серебром. В ту ночь, как и впоследствии, нам приходилось отходить все дальше от лагеря: даже я приметила, что дальние рощицы гораздо гуще, хотя и не обращала на это особого внимания. Сказать по правде, я была вовсе не против того, чтобы за мои старания заплатили серебром, но думала я совсем о другом.
Я по-прежнему надеялась, что к утру мне удастся встретить одного из драконов и поговорить с ним. Марик не стал меня разыскивать и никого за мной не прислал — я начала думать, что теперь, когда он попал сюда, все его помыслы были обращены к лансипу, а обо мне он позабыл. Но внутренне я будто слышала, как чей-то противный тоненький голосок постоянно нашептывал мне, что Марик, возможно, мой отец, а я сама давно уже обещана демонам.
Ужин был теплым и обильным; едва он закончился, как большинство моих сотоварищей, взяв новые мешки, опять отправились к деревьям. Несколько человек, к которым присоединилась и я, забрались в свои палатки, намереваясь передохнуть, прежде чем возобновить сбор. Большинство из нас решили подняться через несколько часов. Меня удивило, что на ночь в лагере даже не выставили дозорных, и я поделилась этим с Реллой, пока она готовилась ко сну.
— А что бы нам дали дозорные-то? — спросила она с недоумением. — По всем сведениям, на этом острове всего три вида тварей, которые будут крупнее мышей, — это мы, наш скот и драконы. Мы все слишком устали — ни чинить злодейства, ни собирать листья мы не в состоянии; весь наш скот теперь в распоряжении драконов, а если сами драконы вздумают напасть на нас — тут уж нам никакой дозор не поможет. Ступай-ка и не мешай мне спать, будь умницей.
Я помогла ей завернуться в одеяла, а сама вышла наружу и подошла к самому костру, чтобы погреться в ожидании времени, когда последние из оставшихся не улягутся спать или не отправятся вновь на сбор лансипа. Я чувствовала, что этой ночью не успокоюсь, пока не отправлюсь к Рубежу и не попытаю счастья. В нетерпении я расхаживала взад-вперед, и мысли мои, казалось, беспрестанно блуждали вокруг одного и того же, словно годовалый жеребчик, которого водят по кругу. С трепетным страхом я думала о Марике и о том, какие он вынашивает замыслы, но гораздо сильнее меня поглощали мысли о самих драконах. Все-таки я в конце концов очутилась здесь, и хотя первое мое путешествие близилось к завершению, я стояла на пороге новых приключений; однако сейчас я была в таком напряжении, что напоминала сама себе натянутый лук. Врал ли Марик по-прежнему или же он и вправду видел их? Этот вопрос очень меня беспокоил. Не тратила ли я попусту время, пытаясь угнаться за призрачными грезами во тьме? Пусть даже они и впрямь существуют, с какой стати кому-то из них захочется со мною говорить, вместо того чтобы прикончить меня на месте за мою дерзость? И что же, о милостивая Богиня, что же, во имя Семи Преисподних, я им скажу? Изящные, цветастые речи, что я сочиняла в своей тихой комнатушке в Хадронстеде, обратились в пыль, слетели с моего разума, словно жухлые листья, не оставив после себя даже тени…
В этой пыльной темноте я вдруг услышала голос, донесшийся с края прогалины.
— Ланен?
Я стояла близко к огню, и свет его мешал мне различить что-либо в окружавшей тьме. Но мне это было и не обязательно.
— Да, Марик, это я, — ответила я тихо. Я подняла глаза, когда он приблизился, и вынудила себя слегка улыбнуться: — Или мне все же называть тебя Борсом? Так или иначе, похоже, я теперь работаю на тебя, так что «мой господин» будет, наверное, предпочтительнее.
— То-то мне показалось, будто я видел тебя на корабле, но я не был в этом уверен до вчерашнего дня, — солгал он с веселым видом. — Когда капитан сказал мне, что никто из просившихся на борт не упоминал имени Борса, я был уверен, что ты передумала, — неожиданно он протянул ко мне руку, и его мягкая ладонь приподняла мой подбородок. Мне пришлось обуздать свой строптивый нрав: слишком опасно было сейчас выходить из себя. — Я почти убедил себя в том, что встреча с тобой мне пригрезилась. Как чудесно! Теперь я рад вдвойне. Уверен, что ты будешь работать на совесть, — он ухмыльнулся, — и я, может статься, верну себе часть той разорительной суммы, которую заплатил тебе за кобылу.
Улыбка его была доброй, и голос вторил ей. Но легкая сутулость и ястребиный нос в отблесках огня страшно напоминали мне ту безжалостную хищную птицу, с которой Джеми как-то раз его сравнил; а в глазах его не чувствовалось никакой доброты. Даже при свете костра они казались холодными и отличались странной особенностью — твердостью под стать кремню, что мне доводилось раньше встречать во взгляде лишь одного человека.
Но Джеми, по крайней мере, всегда был на моей стороне.
Я решила разыгрывать из себя простачку. Хуже от этого мне все равно не сделалось бы.
— Что не дает тебе спать этой ночью, госпожа Ланен? — спросил Марик с любезностью.
Рука его небрежно покоилась на рукояти меча, словно ее больше некуда было пристроить. Случайность, только и всего…
Я опустила взгляд и сглотнула, но не смогла прогнать страх. Я знала, что голос мой меня выдаст, поэтому продолжала молчать в надежде, что он, возможно, посчитает это простой растерянностью.
Он негромко рассмеялся.
— Я знаю, условия тут, конечно же, не те, что в трактире «Белая Лошадь», но ты, само собой, не станешь возражать и чуточку потерпишь, а взамен обеспечишь себе целое состояние? Или же ты все еще ищешь истинных драконов? — он улыбнулся, а меня обдало холодом. — Знаешь, я беседовал с одним. Они самые настоящие, во что ты и верила, в отличие от меня. И я был первым человеком, говорившим с одним из них по прошествии вот уже более века, — в голосе его была некоторая доля изумления, но за ним проступало какое-то мелкое самодовольство. Его прельщало, что ему удалось пообщаться с драконами раньше, чем мне, что он осуществил то, о чем я пока лишь мечтала.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как ответить, и я боялась, что он поймет, если я ему солгу.
— Да, Марик, я по-прежнему стремлюсь найти их — даже богатство, которое может дать лансип, не прельщает меня настолько. И я завидую тому, что тебе уже удалось с ними поговорить. — Это, по крайней мере, было правдой. Мне многое было о нем известно, и я беззвучно молила Владычицу, чтобы она помогла мне сделать вид, будто я ничего не знаю. Но уж попробовать-то все равно стоило. — Однако же мне до сих пор не понятно, как все-таки тебя называть. Как ни крути, Марик подходит тебе больше, чем Боре, но есть ли разница?
Он был удивлен и, как мне показалось, поглядел на меня с легким подозрением.
— Ты хочешь сказать, что никогда раньше не слышала моего имени?
Я улыбнулась самой любезной улыбкой, на какую только была способна, надеясь, что, по крайней мере, при свете костра выгляжу убедительно.
— Прошу прощения, господин Марик Гундарский, но такое имя для Илсы не редкость. В моей деревне было целых два Марика, — соврала я гладко. Как же от него отвязаться, как защитить себя?.. И тут я вспомнила, чему меня когда-то научил Джеми. Ложь лучше всего преподносить с искренним выражением на лице, правдивым голосом, при этом глубоко упрятав ее под покров истины. — Джеми как-то раз рассказывал мне о каком-то Марике, которого знавала моя мать, но тот, должно быть, лет на двадцать старше тебя.
— Твоя мать? — переспросил он, проявив лишь чуточку любопытства, только и всего. — Знаешь, мне давно казалось, что ты кого-то мне напоминаешь. А как ее зовут?
— Ее звали Маран Вена, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие в голосе, напуганная тем, что так близко подошла к правде.
— Ты меня поражаешь. Я и впрямь знал ее, наверняка ни у какой другой женщины не было такого необычного имени. Но ты сказала — звали? Она что, умерла? — он пытался взять себя в руки, но даже при свете костра я видела, как все тело его напряглось, а в голосе появилась едва уловимая дрожь от охвативших его чувств.
— Я не знаю. Возможно. Она бросила меня, когда я была еще младенцем, и я ее совсем не помню.
— Понятно. Похоже, это и впрямь та Маран, которую я знал, ты уж прости. Она и меня бросила после того, как стащила у меня из дому одну безделушку. Она никогда тебе о ней не говорила? Или, может быть, — и тут одним быстрым движением он оказался менее чем в пяди от меня, голос его сделался низким и напряженным, — может быть, она оставила ее тебе в качестве подарка в честь твоего рождения? Это был шар из дымчатого стекла, не очень большой — вполне уместился бы в двух руках. Обычная безделица, но я был бы не прочь вернуть ее. Скажи мне, Ланен, он у тебя?
Я поглядела на него чистыми глазами и правдиво ответила:
— Никогда не видела ничего подобного. Должно быть, она брала его с собой, тогда, возможно, он все еще у нее, если только она жива. Надеюсь, ты ее разыщешь; меня же она совершенно не заботит, и я ничем не могу тебе помочь. Говорят, будто я на нее похожа, но это единственное, что мне от нее досталось. Так что извини.
Он отступил назад и поклонился, взгляд его немного подобрел.
— Благодарю тебя. И все же я вот что думаю: разве твой отец не знает, где можно ее найти? Думаю, жизнь ребенка — это узы, которые нелегко сразу взять да разорвать.
«Помоги мне, Владычица!» — взмолилась я про себя.
— Хадрон, мой отец, умер в середине лета. Если он и знал, где она находится, то унес это с собой в могилу.
— Понятно. Тогда, наверное, делать нечего, — он испытующе посмотрел на меня, и я решила воспользоваться наступившей передышкой.
— Мой господин, день был долгим и нелегким, а я подозреваю, что мне не придется слишком много спать в течение следующей недели, так что, ты уж меня прости, я пойду.
На мгновение он заколебался, потом с изяществом поклонился, не переставая улыбаться своими подвижными глазами.
— Разумеется. Это ведь не то расставание, какое было у нас с тобой в Илсе. Позже у нас еще будет время поговорить о подобных вещах, а сейчас крепкого тебе сна — тебе ведь придется изрядно потрудиться на пользу нам обоим. Скоро мы опять сможем побеседовать.
И он удалился, зашагав сквозь темноту к хижинам.
Я смогла наконец вздохнуть спокойно, хотя и знала, что мое облегчение временное. Он был прав. Мне некуда было идти, а он, казалось, ни с того ни с сего был не прочь выждать. Я чувствовала себя мышью, попавшей в лапы коту: поначалу я, вероятно, доставлю ему некоторое удовольствие, но в конце мне все равно не избежать его когтей.
Я вернулась в палатку, стараясь не шуметь, чтобы не побеспокоить Реллу, чье мирное посапывание несколько обнадежило меня: на миг мне показалось, что я дома. Я стащила сапоги и улеглась на одеяла; в голове моей кружился поток мыслей. А ну как я окажусь его дочерью? Судя по тому, что мне рассказывал Джеми, Берис заключил сделку, чтобы обрести власть над ребенком. Но я и представить себе не могла, что будет, если демонам достанется мыслящий, взрослый человек, однако подозревала, что тогда гораздо предпочтительнее будет умереть. Я не могла помыслить о побеге — бежать мне было некуда, но тут темнота словно отступила перед светом внезапно зажженной свечи, и мне ясно представился выход. Я готова была рассмеяться вслух.
Драконы! Те, которых я искала всю свою жизнь, они были моим спасением. Если… «Нет, — угрюмо напомнила я себе, — не если, а когда… когда Марик и его дружки попытаются меня сцапать, уж я постараюсь скрыться от них подальше в лесу, а если мне это не удастся — что ж, тогда ничего другого не останется, кроме как пересечь Рубеж». Мне не слишком нравилась такая мысль, но смерти я боялась гораздо меньше, чем вероятности отправиться на корм демонам. Если, конечно, мое безумное стремление не увенчается успехом. Если мне действительно не удастся пообщаться с одним из них.
И с этой мыслью я забыла о всяческих злых кознях. Я намеревалась поспать с час или около того, однако оказалось, что спать я сейчас способна не больше, чем летать. Драконы находились так близко, что я почти чуяла их запах. Я не в силах была больше ждать. Бесшумно поднявшись с постели, я снова надела сапоги и, почему-то решив, что так будет лучше, оставила свой старый черный плащ и облачилась в недавно купленный превосходный зеленый.
Выбравшись наружу, я тут же воздала хвалу своему новому плащу, особенно толщине его пряжи, ибо ночью значительно похолодало. Я натянула на голову капюшон: так было теплее, да и волосы оставались прикрыты, а иначе блеск их в лунном свете мог меня выдать. Луна была высоко — до полнолуния оставалась лишь одна ночь, но тоненькая пелена облаков слегка притемняла ее свет, синим покровом разлившийся по прогалине. Пожухлая трава мягко приминалась под ногами со слабым шорохом — он сопровождал меня все время, пока я шла, прислушиваясь к легкому ветерку, что шелестел в ветвях последними осенними листьями.
Держась в тени, я старалась двигаться как можно быстрее. Мне запоздало пришло в голову, что, возможно, я тут не одна, — эта своевременная мысль позволила мне не вскрикнуть, когда я вдруг заметила впереди себя фигуру в плаще. Я находилась уже почти у самого Рубежа, когда увидела этого человека, осторожно крадущегося под прикрытием тени. Я собиралась было окликнуть его, но тут луна выглянула из просвета в облаках, осветив все вокруг, и незнакомец мгновенно обернулся.
Это оказался один из молодых людей, которые плыли вместе со мною на баркасе Джосса, — Перрин или Дарин, я не помнила точно, кто из них кто. Я видела их мельком, уже после того, как мы прибыли на остров. Наверняка безмозглый мальчишка не мог не уяснить того, от чего нас так предостерегали. Разве он не слышал, о чем говорил корабельщик? Или же он решил…
Убедившись в том, что поблизости никого нет, он вновь повернул к северу, забросил ногу наверх приземистой изгороди и, перемахнув ее, исчез в темных зарослях по ту сторону Рубежа. Почти в следующий же миг я услышала громкое шипение. Я могла явственно представить себе размер пасти, из которой оно исходило, в ночной тиши звуча совершенно ужасающе. Затем я услышала оглушительный шум, который едва могло вынести мое ухо; казалось, воздух просто вытесняется чем-то другим — очень быстрым и поистине огромным. Раздался один-единственный вскрик, тонкий и резкий, и все стихло.
Я стояла, окруженная мраком, и дрожала: я знала, что произошло, словно видела все собственными глазами. Возле Рубежа притаился страж — конечно, кому же еще там быть! — который и казнил человека (вора, сказала я себе) без малейших колебаний.
Это было ужасно: человеческая жизнь оборвалась в мгновение ока, однако именно об этом они и предупреждали людей.
Я дрожала не от страха. Я дрожала от того, что драконы находились так близко от меня.
Медленно я подошла к Рубежу.
— Эй! — выкрикнула я негромко в ночной воздух.
Тишина.
Я решила, что они, должно быть, считают меня спутницей этого несчастного безмозглого глупца, которого только что убили. Разумеется, никто не приближался к ним с иной целью, кроме как в надежде заполучить драконье золото, даже прежде, когда подобные путешествия предпринимались гораздо чаще. Как же убедить их выслушать меня? «Делать нечего, — решила я, — придется кричать». Я собралась было набрать в грудь побольше воздуху, но вдруг засомневалась: как же мне к ним обратиться? Какие слова следует употребить мне здесь, на границе двух миров?
Я стояла посреди ночи в неуверенности, понимая, что от того, как я к ним обращусь, будет зависеть, исполнится ли моя давняя мечта или же все на этом и завершится. В голове у меня проносились песенные сказания бардов, но кроме слова «дракон» на ум ничего не приходило, а я костьми чувствовала, что это слово лучше не употреблять.
И тут вдруг я поняла, как воспринимала их с тех самых пор, когда много лет назад услышала «Песнь о Крылатых» — песнь среди тишины.
Я сделала глубокий вдох и негромко позвала:
— Брат мой!
Во тьме среди деревьев я ощутила какое-то движение.
Теперь уж я задрожала всерьез: голос мой звучал неровно, а колени так и норовили подкоситься, но предаваться страху было уже слишком поздно.
— О, прошу тебя, брат мой, прошу: явись мне! Я ждала тебя так долго… — тут рот мой сам собой закрылся, не давая произнести больше ни, слова, стоило лишь мне вспомнить нескончаемые бессонные ночи, одиноко проведенные в своей постели на ферме Хадрона.
Помотав головой, я прогнала прочь эти мысли. Весь тот мрак был уже позади, и торжественное приветствие, которое я так тщательно сочиняла все эти годы, теперь чуть ли не нагло слетело с моих губ:
— Взываю к вам, братья мои из иного рода, через разделяющие нас века взываю к вам. Не знаю, отчего два наших племени существуют порознь, но призываю вас выйти ко мне из тьмы, чтобы вместе мы смогли сотворить новый свет. Я жажду встречи с вами, всю свою жизнь я искала вас, чтобы узнать пути и помыслы ваших сердец, чтобы поведать вам о своем народе и о своих мечтах. О братья мои из драконьего рода, я призываю вас во имя всего, что для меня свято: во имя Лунной владычицы, во имя благословенной Шиа, матери всех нас, зову я вас, братья, и жажду встречи с вами.
Я закончила свою красивую речь. Не зная больше, что сказать, я могла лишь шептать в отчаянной мольбе: «Прошу, прошу, придите ко мне!»
Луч света прорвался сквозь теснившие луну облака, отразившись на чем-то очень большом, двигавшемся за деревьями.
— О брат мой, — тихо вздохнула я.
Кантри
Я не мог дольше терпеть — или, быть может, правильнее будет сказать, — не желал. Я почувствовал ее зов, как если бы она была одной из нашего рода, и когда этот голос назвал меня братом, я знал, что должен ответить.
Я покинул свое укрытие, покинул переломленное тело вора. Она поразительно отличалась от этого мертвеца с мелкой душонкой, хотя и принадлежала к его же роду. Мы столь многого друг о друге не знали, и это должно было вселять в меня страх, но вера и пылкость в ее голосе сияли, словно путеводная звезда.
Медленно, чтобы не испугать ее, я пошевелился. Я представлял себе раньше, как появлюсь перед одним из них: они такие маленькие и голые, а я со своей серебряной шкурой кажусь странным даже своим соплеменникам. Я чувствовал, как самоцвет моей души ярко замерцал в лунном свете, и услышал ее вздох, но в нем не было ни страха, ни жажды наживы. Я не мог сказать наверняка, каковы были ее чувства, но они походили на некую смесь ферриншадика и благоговейного трепета; мне всегда говорили, что нам не понять всего, что чувствуют гедри, однако еще до нашей с ней встречи я проникся к ней необыкновенной близостью. Я и сам не заметил, как принял позу, означающую Проявление Покровительства над Детенышем, и душа моя воспарила, стоило лишь мне осознать, что один из Большого рода вполне мог бы заботиться об одном из гедришакримов.
Не говоря ни слова, мы глядели друг на друга во тьме, и тусклого света луны нам было недостаточно. Я наклонился пониже, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Она не закричала, несмотря на страх, который я в ней чувствовал, хотя слегка отстранилась.
Она была храброй мечтательницей.
— Не нужно бояться, маленькая сестра, — сказал я тихо. Глаза ее расширились от удивления, дыхание участилось; казалось, она готовится взлететь.
— Я не боюсь, — ответила она. Затем добавила: — Ну, так, не очень.
Долгое время мы просто молча рассматривали один другого, словно боялись, что слова могут разрушить хрупкие чары и мы навсегда потеряем друг друга из виду. Затем она заговорила вновь — очень тихо, чуть ли не про себя:
— Я тебя представляла в своих мечтах совсем не таким. Песни совсем не… Ты вселяешь… ужас…
Она пыталась говорить, но не могла. Губы ее шевелились, словно произнося слова, но она все еще была объята трепетом. Она дышала так, словно это стоило ей немалых усилий, но весь ее вид говорил о Проявлении Радостного Изумления, и она не отрываясь смотрела мне прямо в глаза.
— Ты самое прекрасное существо из всех, что я видела, — сказала она наконец.
Я с признательностью поклонился и придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть ее в тусклом свете получше, да и ей чтобы было меня видно. Вновь мы замолчали, поглощая друг друга вблизи. Глаза ее блестели в свете луны, и я почуял запах соленой воды.
— У твоего народа принято капать морской водой из глаз? — спросил я, стараясь, чтоб голос мой звучал как можно мягче.
Она оскалила зубы, но я не чуял ни страха, ни угрозы.
— Нет, — сказала она. — Это… эта морская вода зовется слезами. Мы делаем так, когда очень грустны или очень счастливы.
Я был очарован.
— Так же и мы используем огонь: выражаем им и великую радость, и великое горе. Быть может, мы не такие уж разные, как считают, маленькая сестра?
— Мы можем говорить и понимать друг друга. Где же тут большое различие?
Позабавленный ее словами, я негромко прошипел, смеясь.
— Малютка, я выучил вашу речь много лет назад. Говори я на своем языке, различие было бы явным.
Я умолк. Когда я рассмеялся, она вздрогнула и отшатнулась, а теперь стояла в нерешительности, готовая пуститься бежать.
— Тебя что-то пугает? — спросил я.
— Зачем ты это сделал? — спросила она неуверенно.
— Что я такого сделал, малышка?
— Ты… ты раскрыл пасть и… зашипел на меня…
Я едва удержался, чтобы вновь не сделать то же самое.
— Я и не думал, что это так тебя испугает. Это лишь выражение дружелюбия или тихого удовольствия. Разве ты только что не скалилась на меня, когда я спросил тебя о морской воде?
Она на миг задумалась, потом вновь оскалила зубы, еще больше, а кожа в уголках ее глаз сморщилась.
— Это называется «улыбаться». Ты имеешь в виду то же самое, когда разеваешь пасть и шипишь?
— Думаю, что да, хотя мне незнакомы слова, которые ты сейчас назвала.
Она воззрилась на меня, всем своим видом явно выражая радость так, как делают это гедри; в мгновение ока страх ее сменился счастьем, и меня поразило то, что мы с ней только что изменили привычный нам мир. Впервые за многие века кантри и гедри научились чему-то друг у друга.
Вначале я ощутил великую радость.
Потом во мне шевельнулся страх.
Конечно же, вот из-за чего общение двух наших народов было запрещено. Гедришакримы всегда любопытны, а кантри, вопреки собственной воле, всегда стремятся к тому, чтобы учить. В былые времена мы, не задумываясь, обменивались знаниями, к нашему обоюдному удовольствию; но старая привычка и долгие годы недоверия напомнили мне, что, хотя обмен этот и не отличался ничем особенным, именно дружба между нашими народами в конце концов обрекла представителей нашего Малого рода на жизнь, подобную диким зверям. Впервые зов ферриншадика притупился, и я начал понимать смысл Великого запрета.
— Прости меня, маленькая сестра, но я должен спросить у тебя кое-что очень важное, — сказал я. — Когда ты воззвала ко мне, ты говорила о мечтах, о том, что всю жизнь жаждала встречи с моим родом. Ты назвала меня братом, — добавил я негромко. — Это обращение не используется среди моего народа ни часто, ни редко.
— Среди моего — тоже, — ответила она. Она не избавилась от благоговейного трепета, но даже эти несколько мгновений, что она провела в моем обществе, прибавили ей смелости. — Я назвала тебя так потому, что именно так я тебя воспринимаю, — продолжала она. — И сейчас даже сильнее, чем до этого, — голос ее дрожал, и вся она трепетала, но не от страха. — Когда еще я была маленькой девочкой, я всегда хотела побеседовать хотя бы с одним… с одним из твоего народа.
Речи ее приходились мне по нраву. Она не назвала нас «драконами» — в глубине души, должно быть, зная, что так нас называют люди, но сами мы зовем себя иначе. Мне уже тогда хотелось открыть ей, как мы себя называем, но я этого не сделал. Привычка и старое недоверие. Осознание того, что наша встреча — запретная, вдруг обернулось непреодолимым стремлением. Я и не знал, насколько сильно она на меня повлияет, насколько сильным окажется желание учить и как страстно захочется мне поведать ей все о нашем роде и о себе самом, — сказать по правде, я бы научил ее всему, о чем бы она пожелала узнать. Но, к своей скорби, мы знали, что гедри способны использовать знания в злых целях. Ныне наше единое когда-то племя было разделено на две половины, и Малый род томился теперь во тьме — из-за этого мы с гедри и утратили доверие друг к другу. Мне следовало выяснить, зачем она приплыла.
— Зачем? — спросил я у нее. — Зачем ты хотела узнать нас? Что привело тебя сюда, так далеко от родной земли и твоего рода? Поведай мне всю правду: зачем ты здесь?
Я спросил ее об этом громко и, не задумываясь, повторил то же на Языке Истины: «Зачем ты ищешь меня — нас — среди ночи? Что влечет тебя? Замышляешь ли ты недоброе, жаждешь ли наживы? Зачем ты здесь?»
И по сей день я не знаю, что меня подтолкнуло заговорить с ней на Языке Истины. Ведь все ученые в нашем роду твердили мне, что гедришакримы к нему глухи.
К величайшему моему восторгу, она показала мне, что они ошибались.
Мысли ее были расплывчаты и плохо выстроены: она выплескивала их все разом — они были полны переживаний и сверкали, словно звезды, проносящиеся по ночному небу яркими всполохами. Было очень похоже, будто разговариваешь с детенышем, — однако это был, вне всяких сомнений, Язык Истины.
Глава 8ГОЛОСА В ЛУННОМ СВЕТЕ
Ланен
К концу дня я решила, что уже, по меньшей мере, вернула себе все то, что потратила в Корли перед началом плаванья. Я вполне могла прикинуть по весу листьев, которые насобирала за вторую половину дня, что у меня уже выходила приличная сумма серебром. В ту ночь, как и впоследствии, нам приходилось отходить все дальше от лагеря: даже я приметила, что дальние рощицы гораздо гуще, хотя и не обращала на это особого внимания. Сказать по правде, я была вовсе не против того, чтобы за мои старания заплатили серебром, но думала я совсем о другом.
Я по-прежнему надеялась, что к утру мне удастся встретить одного из драконов и поговорить с ним. Марик не стал меня разыскивать и никого за мной не прислал — я начала думать, что теперь, когда он попал сюда, все его помыслы были обращены к лансипу, а обо мне он позабыл. Но внутренне я будто слышала, как чей-то противный тоненький голосок постоянно нашептывал мне, что Марик, возможно, мой отец, а я сама давно уже обещана демонам.
Ужин был теплым и обильным; едва он закончился, как большинство моих сотоварищей, взяв новые мешки, опять отправились к деревьям. Несколько человек, к которым присоединилась и я, забрались в свои палатки, намереваясь передохнуть, прежде чем возобновить сбор. Большинство из нас решили подняться через несколько часов. Меня удивило, что на ночь в лагере даже не выставили дозорных, и я поделилась этим с Реллой, пока она готовилась ко сну.
— А что бы нам дали дозорные-то? — спросила она с недоумением. — По всем сведениям, на этом острове всего три вида тварей, которые будут крупнее мышей, — это мы, наш скот и драконы. Мы все слишком устали — ни чинить злодейства, ни собирать листья мы не в состоянии; весь наш скот теперь в распоряжении драконов, а если сами драконы вздумают напасть на нас — тут уж нам никакой дозор не поможет. Ступай-ка и не мешай мне спать, будь умницей.
Я помогла ей завернуться в одеяла, а сама вышла наружу и подошла к самому костру, чтобы погреться в ожидании времени, когда последние из оставшихся не улягутся спать или не отправятся вновь на сбор лансипа. Я чувствовала, что этой ночью не успокоюсь, пока не отправлюсь к Рубежу и не попытаю счастья. В нетерпении я расхаживала взад-вперед, и мысли мои, казалось, беспрестанно блуждали вокруг одного и того же, словно годовалый жеребчик, которого водят по кругу. С трепетным страхом я думала о Марике и о том, какие он вынашивает замыслы, но гораздо сильнее меня поглощали мысли о самих драконах. Все-таки я в конце концов очутилась здесь, и хотя первое мое путешествие близилось к завершению, я стояла на пороге новых приключений; однако сейчас я была в таком напряжении, что напоминала сама себе натянутый лук. Врал ли Марик по-прежнему или же он и вправду видел их? Этот вопрос очень меня беспокоил. Не тратила ли я попусту время, пытаясь угнаться за призрачными грезами во тьме? Пусть даже они и впрямь существуют, с какой стати кому-то из них захочется со мною говорить, вместо того чтобы прикончить меня на месте за мою дерзость? И что же, о милостивая Богиня, что же, во имя Семи Преисподних, я им скажу? Изящные, цветастые речи, что я сочиняла в своей тихой комнатушке в Хадронстеде, обратились в пыль, слетели с моего разума, словно жухлые листья, не оставив после себя даже тени…
В этой пыльной темноте я вдруг услышала голос, донесшийся с края прогалины.
— Ланен?
Я стояла близко к огню, и свет его мешал мне различить что-либо в окружавшей тьме. Но мне это было и не обязательно.
— Да, Марик, это я, — ответила я тихо. Я подняла глаза, когда он приблизился, и вынудила себя слегка улыбнуться: — Или мне все же называть тебя Борсом? Так или иначе, похоже, я теперь работаю на тебя, так что «мой господин» будет, наверное, предпочтительнее.
— То-то мне показалось, будто я видел тебя на корабле, но я не был в этом уверен до вчерашнего дня, — солгал он с веселым видом. — Когда капитан сказал мне, что никто из просившихся на борт не упоминал имени Борса, я был уверен, что ты передумала, — неожиданно он протянул ко мне руку, и его мягкая ладонь приподняла мой подбородок. Мне пришлось обуздать свой строптивый нрав: слишком опасно было сейчас выходить из себя. — Я почти убедил себя в том, что встреча с тобой мне пригрезилась. Как чудесно! Теперь я рад вдвойне. Уверен, что ты будешь работать на совесть, — он ухмыльнулся, — и я, может статься, верну себе часть той разорительной суммы, которую заплатил тебе за кобылу.
Улыбка его была доброй, и голос вторил ей. Но легкая сутулость и ястребиный нос в отблесках огня страшно напоминали мне ту безжалостную хищную птицу, с которой Джеми как-то раз его сравнил; а в глазах его не чувствовалось никакой доброты. Даже при свете костра они казались холодными и отличались странной особенностью — твердостью под стать кремню, что мне доводилось раньше встречать во взгляде лишь одного человека.
Но Джеми, по крайней мере, всегда был на моей стороне.
Я решила разыгрывать из себя простачку. Хуже от этого мне все равно не сделалось бы.
— Что не дает тебе спать этой ночью, госпожа Ланен? — спросил Марик с любезностью.
Рука его небрежно покоилась на рукояти меча, словно ее больше некуда было пристроить. Случайность, только и всего…
Я опустила взгляд и сглотнула, но не смогла прогнать страх. Я знала, что голос мой меня выдаст, поэтому продолжала молчать в надежде, что он, возможно, посчитает это простой растерянностью.
Он негромко рассмеялся.
— Я знаю, условия тут, конечно же, не те, что в трактире «Белая Лошадь», но ты, само собой, не станешь возражать и чуточку потерпишь, а взамен обеспечишь себе целое состояние? Или же ты все еще ищешь истинных драконов? — он улыбнулся, а меня обдало холодом. — Знаешь, я беседовал с одним. Они самые настоящие, во что ты и верила, в отличие от меня. И я был первым человеком, говорившим с одним из них по прошествии вот уже более века, — в голосе его была некоторая доля изумления, но за ним проступало какое-то мелкое самодовольство. Его прельщало, что ему удалось пообщаться с драконами раньше, чем мне, что он осуществил то, о чем я пока лишь мечтала.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как ответить, и я боялась, что он поймет, если я ему солгу.
— Да, Марик, я по-прежнему стремлюсь найти их — даже богатство, которое может дать лансип, не прельщает меня настолько. И я завидую тому, что тебе уже удалось с ними поговорить. — Это, по крайней мере, было правдой. Мне многое было о нем известно, и я беззвучно молила Владычицу, чтобы она помогла мне сделать вид, будто я ничего не знаю. Но уж попробовать-то все равно стоило. — Однако же мне до сих пор не понятно, как все-таки тебя называть. Как ни крути, Марик подходит тебе больше, чем Боре, но есть ли разница?
Он был удивлен и, как мне показалось, поглядел на меня с легким подозрением.
— Ты хочешь сказать, что никогда раньше не слышала моего имени?
Я улыбнулась самой любезной улыбкой, на какую только была способна, надеясь, что, по крайней мере, при свете костра выгляжу убедительно.
— Прошу прощения, господин Марик Гундарский, но такое имя для Илсы не редкость. В моей деревне было целых два Марика, — соврала я гладко. Как же от него отвязаться, как защитить себя?.. И тут я вспомнила, чему меня когда-то научил Джеми. Ложь лучше всего преподносить с искренним выражением на лице, правдивым голосом, при этом глубоко упрятав ее под покров истины. — Джеми как-то раз рассказывал мне о каком-то Марике, которого знавала моя мать, но тот, должно быть, лет на двадцать старше тебя.
— Твоя мать? — переспросил он, проявив лишь чуточку любопытства, только и всего. — Знаешь, мне давно казалось, что ты кого-то мне напоминаешь. А как ее зовут?
— Ее звали Маран Вена, — ответила я, стараясь сохранять спокойствие в голосе, напуганная тем, что так близко подошла к правде.
— Ты меня поражаешь. Я и впрямь знал ее, наверняка ни у какой другой женщины не было такого необычного имени. Но ты сказала — звали? Она что, умерла? — он пытался взять себя в руки, но даже при свете костра я видела, как все тело его напряглось, а в голосе появилась едва уловимая дрожь от охвативших его чувств.
— Я не знаю. Возможно. Она бросила меня, когда я была еще младенцем, и я ее совсем не помню.
— Понятно. Похоже, это и впрямь та Маран, которую я знал, ты уж прости. Она и меня бросила после того, как стащила у меня из дому одну безделушку. Она никогда тебе о ней не говорила? Или, может быть, — и тут одним быстрым движением он оказался менее чем в пяди от меня, голос его сделался низким и напряженным, — может быть, она оставила ее тебе в качестве подарка в честь твоего рождения? Это был шар из дымчатого стекла, не очень большой — вполне уместился бы в двух руках. Обычная безделица, но я был бы не прочь вернуть ее. Скажи мне, Ланен, он у тебя?
Я поглядела на него чистыми глазами и правдиво ответила:
— Никогда не видела ничего подобного. Должно быть, она брала его с собой, тогда, возможно, он все еще у нее, если только она жива. Надеюсь, ты ее разыщешь; меня же она совершенно не заботит, и я ничем не могу тебе помочь. Говорят, будто я на нее похожа, но это единственное, что мне от нее досталось. Так что извини.
Он отступил назад и поклонился, взгляд его немного подобрел.
— Благодарю тебя. И все же я вот что думаю: разве твой отец не знает, где можно ее найти? Думаю, жизнь ребенка — это узы, которые нелегко сразу взять да разорвать.
«Помоги мне, Владычица!» — взмолилась я про себя.
— Хадрон, мой отец, умер в середине лета. Если он и знал, где она находится, то унес это с собой в могилу.
— Понятно. Тогда, наверное, делать нечего, — он испытующе посмотрел на меня, и я решила воспользоваться наступившей передышкой.
— Мой господин, день был долгим и нелегким, а я подозреваю, что мне не придется слишком много спать в течение следующей недели, так что, ты уж меня прости, я пойду.
На мгновение он заколебался, потом с изяществом поклонился, не переставая улыбаться своими подвижными глазами.
— Разумеется. Это ведь не то расставание, какое было у нас с тобой в Илсе. Позже у нас еще будет время поговорить о подобных вещах, а сейчас крепкого тебе сна — тебе ведь придется изрядно потрудиться на пользу нам обоим. Скоро мы опять сможем побеседовать.
И он удалился, зашагав сквозь темноту к хижинам.
Я смогла наконец вздохнуть спокойно, хотя и знала, что мое облегчение временное. Он был прав. Мне некуда было идти, а он, казалось, ни с того ни с сего был не прочь выждать. Я чувствовала себя мышью, попавшей в лапы коту: поначалу я, вероятно, доставлю ему некоторое удовольствие, но в конце мне все равно не избежать его когтей.
Я вернулась в палатку, стараясь не шуметь, чтобы не побеспокоить Реллу, чье мирное посапывание несколько обнадежило меня: на миг мне показалось, что я дома. Я стащила сапоги и улеглась на одеяла; в голове моей кружился поток мыслей. А ну как я окажусь его дочерью? Судя по тому, что мне рассказывал Джеми, Берис заключил сделку, чтобы обрести власть над ребенком. Но я и представить себе не могла, что будет, если демонам достанется мыслящий, взрослый человек, однако подозревала, что тогда гораздо предпочтительнее будет умереть. Я не могла помыслить о побеге — бежать мне было некуда, но тут темнота словно отступила перед светом внезапно зажженной свечи, и мне ясно представился выход. Я готова была рассмеяться вслух.
Драконы! Те, которых я искала всю свою жизнь, они были моим спасением. Если… «Нет, — угрюмо напомнила я себе, — не если, а когда… когда Марик и его дружки попытаются меня сцапать, уж я постараюсь скрыться от них подальше в лесу, а если мне это не удастся — что ж, тогда ничего другого не останется, кроме как пересечь Рубеж». Мне не слишком нравилась такая мысль, но смерти я боялась гораздо меньше, чем вероятности отправиться на корм демонам. Если, конечно, мое безумное стремление не увенчается успехом. Если мне действительно не удастся пообщаться с одним из них.
И с этой мыслью я забыла о всяческих злых кознях. Я намеревалась поспать с час или около того, однако оказалось, что спать я сейчас способна не больше, чем летать. Драконы находились так близко, что я почти чуяла их запах. Я не в силах была больше ждать. Бесшумно поднявшись с постели, я снова надела сапоги и, почему-то решив, что так будет лучше, оставила свой старый черный плащ и облачилась в недавно купленный превосходный зеленый.
Выбравшись наружу, я тут же воздала хвалу своему новому плащу, особенно толщине его пряжи, ибо ночью значительно похолодало. Я натянула на голову капюшон: так было теплее, да и волосы оставались прикрыты, а иначе блеск их в лунном свете мог меня выдать. Луна была высоко — до полнолуния оставалась лишь одна ночь, но тоненькая пелена облаков слегка притемняла ее свет, синим покровом разлившийся по прогалине. Пожухлая трава мягко приминалась под ногами со слабым шорохом — он сопровождал меня все время, пока я шла, прислушиваясь к легкому ветерку, что шелестел в ветвях последними осенними листьями.
Держась в тени, я старалась двигаться как можно быстрее. Мне запоздало пришло в голову, что, возможно, я тут не одна, — эта своевременная мысль позволила мне не вскрикнуть, когда я вдруг заметила впереди себя фигуру в плаще. Я находилась уже почти у самого Рубежа, когда увидела этого человека, осторожно крадущегося под прикрытием тени. Я собиралась было окликнуть его, но тут луна выглянула из просвета в облаках, осветив все вокруг, и незнакомец мгновенно обернулся.
Это оказался один из молодых людей, которые плыли вместе со мною на баркасе Джосса, — Перрин или Дарин, я не помнила точно, кто из них кто. Я видела их мельком, уже после того, как мы прибыли на остров. Наверняка безмозглый мальчишка не мог не уяснить того, от чего нас так предостерегали. Разве он не слышал, о чем говорил корабельщик? Или же он решил…
Убедившись в том, что поблизости никого нет, он вновь повернул к северу, забросил ногу наверх приземистой изгороди и, перемахнув ее, исчез в темных зарослях по ту сторону Рубежа. Почти в следующий же миг я услышала громкое шипение. Я могла явственно представить себе размер пасти, из которой оно исходило, в ночной тиши звуча совершенно ужасающе. Затем я услышала оглушительный шум, который едва могло вынести мое ухо; казалось, воздух просто вытесняется чем-то другим — очень быстрым и поистине огромным. Раздался один-единственный вскрик, тонкий и резкий, и все стихло.
Я стояла, окруженная мраком, и дрожала: я знала, что произошло, словно видела все собственными глазами. Возле Рубежа притаился страж — конечно, кому же еще там быть! — который и казнил человека (вора, сказала я себе) без малейших колебаний.
Это было ужасно: человеческая жизнь оборвалась в мгновение ока, однако именно об этом они и предупреждали людей.
Я дрожала не от страха. Я дрожала от того, что драконы находились так близко от меня.
Медленно я подошла к Рубежу.
— Эй! — выкрикнула я негромко в ночной воздух.
Тишина.
Я решила, что они, должно быть, считают меня спутницей этого несчастного безмозглого глупца, которого только что убили. Разумеется, никто не приближался к ним с иной целью, кроме как в надежде заполучить драконье золото, даже прежде, когда подобные путешествия предпринимались гораздо чаще. Как же убедить их выслушать меня? «Делать нечего, — решила я, — придется кричать». Я собралась было набрать в грудь побольше воздуху, но вдруг засомневалась: как же мне к ним обратиться? Какие слова следует употребить мне здесь, на границе двух миров?
Я стояла посреди ночи в неуверенности, понимая, что от того, как я к ним обращусь, будет зависеть, исполнится ли моя давняя мечта или же все на этом и завершится. В голове у меня проносились песенные сказания бардов, но кроме слова «дракон» на ум ничего не приходило, а я костьми чувствовала, что это слово лучше не употреблять.
И тут вдруг я поняла, как воспринимала их с тех самых пор, когда много лет назад услышала «Песнь о Крылатых» — песнь среди тишины.
Я сделала глубокий вдох и негромко позвала:
— Брат мой!
Во тьме среди деревьев я ощутила какое-то движение.
Теперь уж я задрожала всерьез: голос мой звучал неровно, а колени так и норовили подкоситься, но предаваться страху было уже слишком поздно.
— О, прошу тебя, брат мой, прошу: явись мне! Я ждала тебя так долго… — тут рот мой сам собой закрылся, не давая произнести больше ни, слова, стоило лишь мне вспомнить нескончаемые бессонные ночи, одиноко проведенные в своей постели на ферме Хадрона.
Помотав головой, я прогнала прочь эти мысли. Весь тот мрак был уже позади, и торжественное приветствие, которое я так тщательно сочиняла все эти годы, теперь чуть ли не нагло слетело с моих губ:
— Взываю к вам, братья мои из иного рода, через разделяющие нас века взываю к вам. Не знаю, отчего два наших племени существуют порознь, но призываю вас выйти ко мне из тьмы, чтобы вместе мы смогли сотворить новый свет. Я жажду встречи с вами, всю свою жизнь я искала вас, чтобы узнать пути и помыслы ваших сердец, чтобы поведать вам о своем народе и о своих мечтах. О братья мои из драконьего рода, я призываю вас во имя всего, что для меня свято: во имя Лунной владычицы, во имя благословенной Шиа, матери всех нас, зову я вас, братья, и жажду встречи с вами.
Я закончила свою красивую речь. Не зная больше, что сказать, я могла лишь шептать в отчаянной мольбе: «Прошу, прошу, придите ко мне!»
Луч света прорвался сквозь теснившие луну облака, отразившись на чем-то очень большом, двигавшемся за деревьями.
— О брат мой, — тихо вздохнула я.
Кантри
Я не мог дольше терпеть — или, быть может, правильнее будет сказать, — не желал. Я почувствовал ее зов, как если бы она была одной из нашего рода, и когда этот голос назвал меня братом, я знал, что должен ответить.
Я покинул свое укрытие, покинул переломленное тело вора. Она поразительно отличалась от этого мертвеца с мелкой душонкой, хотя и принадлежала к его же роду. Мы столь многого друг о друге не знали, и это должно было вселять в меня страх, но вера и пылкость в ее голосе сияли, словно путеводная звезда.
Медленно, чтобы не испугать ее, я пошевелился. Я представлял себе раньше, как появлюсь перед одним из них: они такие маленькие и голые, а я со своей серебряной шкурой кажусь странным даже своим соплеменникам. Я чувствовал, как самоцвет моей души ярко замерцал в лунном свете, и услышал ее вздох, но в нем не было ни страха, ни жажды наживы. Я не мог сказать наверняка, каковы были ее чувства, но они походили на некую смесь ферриншадика и благоговейного трепета; мне всегда говорили, что нам не понять всего, что чувствуют гедри, однако еще до нашей с ней встречи я проникся к ней необыкновенной близостью. Я и сам не заметил, как принял позу, означающую Проявление Покровительства над Детенышем, и душа моя воспарила, стоило лишь мне осознать, что один из Большого рода вполне мог бы заботиться об одном из гедришакримов.
Не говоря ни слова, мы глядели друг на друга во тьме, и тусклого света луны нам было недостаточно. Я наклонился пониже, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Она не закричала, несмотря на страх, который я в ней чувствовал, хотя слегка отстранилась.
Она была храброй мечтательницей.
— Не нужно бояться, маленькая сестра, — сказал я тихо. Глаза ее расширились от удивления, дыхание участилось; казалось, она готовится взлететь.
— Я не боюсь, — ответила она. Затем добавила: — Ну, так, не очень.
Долгое время мы просто молча рассматривали один другого, словно боялись, что слова могут разрушить хрупкие чары и мы навсегда потеряем друг друга из виду. Затем она заговорила вновь — очень тихо, чуть ли не про себя:
— Я тебя представляла в своих мечтах совсем не таким. Песни совсем не… Ты вселяешь… ужас…
Она пыталась говорить, но не могла. Губы ее шевелились, словно произнося слова, но она все еще была объята трепетом. Она дышала так, словно это стоило ей немалых усилий, но весь ее вид говорил о Проявлении Радостного Изумления, и она не отрываясь смотрела мне прямо в глаза.
— Ты самое прекрасное существо из всех, что я видела, — сказала она наконец.
Я с признательностью поклонился и придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть ее в тусклом свете получше, да и ей чтобы было меня видно. Вновь мы замолчали, поглощая друг друга вблизи. Глаза ее блестели в свете луны, и я почуял запах соленой воды.
— У твоего народа принято капать морской водой из глаз? — спросил я, стараясь, чтоб голос мой звучал как можно мягче.
Она оскалила зубы, но я не чуял ни страха, ни угрозы.
— Нет, — сказала она. — Это… эта морская вода зовется слезами. Мы делаем так, когда очень грустны или очень счастливы.
Я был очарован.
— Так же и мы используем огонь: выражаем им и великую радость, и великое горе. Быть может, мы не такие уж разные, как считают, маленькая сестра?
— Мы можем говорить и понимать друг друга. Где же тут большое различие?
Позабавленный ее словами, я негромко прошипел, смеясь.
— Малютка, я выучил вашу речь много лет назад. Говори я на своем языке, различие было бы явным.
Я умолк. Когда я рассмеялся, она вздрогнула и отшатнулась, а теперь стояла в нерешительности, готовая пуститься бежать.
— Тебя что-то пугает? — спросил я.
— Зачем ты это сделал? — спросила она неуверенно.
— Что я такого сделал, малышка?
— Ты… ты раскрыл пасть и… зашипел на меня…
Я едва удержался, чтобы вновь не сделать то же самое.
— Я и не думал, что это так тебя испугает. Это лишь выражение дружелюбия или тихого удовольствия. Разве ты только что не скалилась на меня, когда я спросил тебя о морской воде?
Она на миг задумалась, потом вновь оскалила зубы, еще больше, а кожа в уголках ее глаз сморщилась.
— Это называется «улыбаться». Ты имеешь в виду то же самое, когда разеваешь пасть и шипишь?
— Думаю, что да, хотя мне незнакомы слова, которые ты сейчас назвала.
Она воззрилась на меня, всем своим видом явно выражая радость так, как делают это гедри; в мгновение ока страх ее сменился счастьем, и меня поразило то, что мы с ней только что изменили привычный нам мир. Впервые за многие века кантри и гедри научились чему-то друг у друга.
Вначале я ощутил великую радость.
Потом во мне шевельнулся страх.
Конечно же, вот из-за чего общение двух наших народов было запрещено. Гедришакримы всегда любопытны, а кантри, вопреки собственной воле, всегда стремятся к тому, чтобы учить. В былые времена мы, не задумываясь, обменивались знаниями, к нашему обоюдному удовольствию; но старая привычка и долгие годы недоверия напомнили мне, что, хотя обмен этот и не отличался ничем особенным, именно дружба между нашими народами в конце концов обрекла представителей нашего Малого рода на жизнь, подобную диким зверям. Впервые зов ферриншадика притупился, и я начал понимать смысл Великого запрета.
— Прости меня, маленькая сестра, но я должен спросить у тебя кое-что очень важное, — сказал я. — Когда ты воззвала ко мне, ты говорила о мечтах, о том, что всю жизнь жаждала встречи с моим родом. Ты назвала меня братом, — добавил я негромко. — Это обращение не используется среди моего народа ни часто, ни редко.
— Среди моего — тоже, — ответила она. Она не избавилась от благоговейного трепета, но даже эти несколько мгновений, что она провела в моем обществе, прибавили ей смелости. — Я назвала тебя так потому, что именно так я тебя воспринимаю, — продолжала она. — И сейчас даже сильнее, чем до этого, — голос ее дрожал, и вся она трепетала, но не от страха. — Когда еще я была маленькой девочкой, я всегда хотела побеседовать хотя бы с одним… с одним из твоего народа.
Речи ее приходились мне по нраву. Она не назвала нас «драконами» — в глубине души, должно быть, зная, что так нас называют люди, но сами мы зовем себя иначе. Мне уже тогда хотелось открыть ей, как мы себя называем, но я этого не сделал. Привычка и старое недоверие. Осознание того, что наша встреча — запретная, вдруг обернулось непреодолимым стремлением. Я и не знал, насколько сильно она на меня повлияет, насколько сильным окажется желание учить и как страстно захочется мне поведать ей все о нашем роде и о себе самом, — сказать по правде, я бы научил ее всему, о чем бы она пожелала узнать. Но, к своей скорби, мы знали, что гедри способны использовать знания в злых целях. Ныне наше единое когда-то племя было разделено на две половины, и Малый род томился теперь во тьме — из-за этого мы с гедри и утратили доверие друг к другу. Мне следовало выяснить, зачем она приплыла.
— Зачем? — спросил я у нее. — Зачем ты хотела узнать нас? Что привело тебя сюда, так далеко от родной земли и твоего рода? Поведай мне всю правду: зачем ты здесь?
Я спросил ее об этом громко и, не задумываясь, повторил то же на Языке Истины: «Зачем ты ищешь меня — нас — среди ночи? Что влечет тебя? Замышляешь ли ты недоброе, жаждешь ли наживы? Зачем ты здесь?»
И по сей день я не знаю, что меня подтолкнуло заговорить с ней на Языке Истины. Ведь все ученые в нашем роду твердили мне, что гедришакримы к нему глухи.
К величайшему моему восторгу, она показала мне, что они ошибались.
Мысли ее были расплывчаты и плохо выстроены: она выплескивала их все разом — они были полны переживаний и сверкали, словно звезды, проносящиеся по ночному небу яркими всполохами. Было очень похоже, будто разговариваешь с детенышем, — однако это был, вне всяких сомнений, Язык Истины.