— Моя сумочка? Почему?
   — Никогда не встречал женщины с такой «дзенской» сумочкой. Ты там держишь только очень нужные или очень красивые вещицы. Это так много говорит о тебе, о том, чем я в тебе восхищаюсь и что люблю. Я люблю твою привычку прижиматься лбом к моей шее, когда мы спим. И то, как ты обнимаешь меня за плечи, когда мы гуляем по улицам. Как приятели.
   — Так ты и есть мой приятель. Мой самый дорогой приятель. Если я буду тебе писать письма, то начну с этих слов: дорогой мой приятель.
   Что я чувствовала по отношению к его жене? То, чего и следовало ожидать, и это лишь усугублялось еще одной особенностью Хью, которая мне очень нравилась: он всегда говорил о Шарлотте только хорошее. По его словам, она была любящей, щедрой женщиной, старавшейся облегчить жизнь всем вокруг.
   Люди, состоящие в браке, часто едва ли не долгом своим почитают выставлять своих супругов в смешном свете перед новыми любовниками. Я об этом знала от друзей, в частности, из рассказов Зоуи о ее бывшем любовнике Гекторе. Разумеется, это можно понять и объяснить, но такое поведение никому не делает чести. Ведь заводить интрижки нас заставляет не что иное, как жадность. Так зачем же обвинять в своей жадности кого-то другого. Люди блестяще умеют находить себе оправдания. Это один из омерзительнейших наших талантов. Хью и я хотели друг друга и готовы были причинять боль всем, кто стоял у нас на пути. Существовали и другие объяснения и оправдания, в которых не было бы ни слова истины. Нами двигала обыкновенная жадность.
   Когда Шарлотта узнала о нас? Думаю, через пару месяцев. Хью не сказал напрямую: «Она знает», но по некоторым его словам и недомолвкам я поняла, что это так. Странно, но чем крепче становилась наша связь, тем больше я уподоблялась Шарлотте в своем нежелании знать что-либо о его другой жизни. Вначале я настойчиво стремилась выпытать, что и как они делают вдвоем. И вообще, какая она, его жена. Но однажды мое любопытство внезапно иссякло. Я что было сил старалась изгнать ее из своих мыслей и игнорировать сам факт ее существования.
   Какое-то время это срабатывало, но через шесть месяцев я сняла трубку зазвонившего телефона и чуть не бросила ее, услыхав спокойный голос, который произнес:
   — Это Шарлотта Оукли.
   — Здравствуйте.
   — Думаю, вам известно, почему я звоню. — Да.
   Я тоже старалась быть спокойной. Чтобы по моему голосу было ясно: я к этому готова, готова говорить с тобой и ничто из того, что ты скажешь, не изменит моих чувств.
   — Мой муж сказал мне, что влюблен в вас. Я ответила, что позвоню вам. Он заставил меня пообещать, что я этого не сделаю, но кое о чем необходимо сказать, прежде чем все это слишком далеко зайдет. По-моему, вам не мешает узнать о некоторых вещах… Он был очень честен, говоря о ваших отношениях. Я вас совсем не знаю и могу судить о вас только с его слов. Хью вообще женолюб, и любовниц у него за годы нашего брака было не счесть.
   — Он мне рассказывал.
   Вот, значит, какую тактику она решила избрать. Попытаться унизить меня, поставив в один ряд с его прежними пассиями. Внезапно мне стало легче дышать. Я отбросила назад прядь волос, которая упала мне на глаза за минуту до этого, когда я села, опустив голову под бременем своей вины.
   — Не сомневаюсь, что рассказывал. Он всегда так поступает. Женщины любят моего мужа за то, что он такой честный. А еще веселый, и такой заботливый, что вы чувствуете, будто он ваше второе «я». Одного вы не знаете, Миранда: он неизменно выбирает себе женщин одного и того же типа. Хорошеньких и очень умных. Таких, которым есть, что сказать. Которые умеют сделать свою жизнь интересной. Но одно из его малозаметных прекрасных качеств состоит в том, что его женщины непременно должны быть несчастненькими. Хью хочет спасти вас от ваших драконов. Он настоящий рыцарь. Уверена, что вы нуждаетесь в помощи, и он готов ее вам оказать.
   — Я сейчас повешу трубку.
   В голосе ее впервые за весь разговор прорезалось раздражение.
   — Я вам позвонила, чтобы всем нам сэкономить массу времени и нервов! Если вы такая же, как и остальные его приятельницы, то вы его любите, потому что нуждаетесь в нем, а никак не наоборот. Вы будете все глубже увязать в этих отношениях, пока не станете чувствовать себя без него совершенно беспомощной. Быть может, этот момент уже наступил. Но имейте в виду, когда это произойдет и когда ему наскучит ваша слабость, он вас бросит. Он всегда так поступает. Это в его привычках. Он будет это делать очень мягко, и вы будете думать — ах, как он страдает, даже себя будете считать виноватой, но на самом деле это будет не так…
   — Как вы можете говорить такое о своем муже? Она засмеялась, и ее смех напугал меня — спокойный, знающий. Она говорила о предмете, который хорошо изучила. Ей доставляло удовольствие беседовать со мной — с новичком.
   — Он вам еще не давал почитать автобиографию Казандзакиса? «Отчет для Греко». Обязательно даст. Там есть одна фраза, которая ему особенно нравится: «Они были воробьями, а я хотел сделать их орлами».
   Я повесила трубку. Никогда прежде этого не делала. Мне хотелось забыть об этом разговоре, но я не могла, потому что чувствовала ее правоту: я была слаба. И я в самом деле в нем нуждалась.
   В течение нескольких минут я ненавидела в равной степени Хью и себя. Почему это не могло быть просто интрижкой? Мне бы этого хватило. Почему нам было не остановить машину, доехав до этого участка дороги? И по чьей вине нас так далеко занесло?
   Я все еще сидела в том же кресле, когда он позвонил час спустя. Я рассказала ему о разговоре с его женой и добавила, что больше не желаю его видеть.
   — Подожди! Подожди, Миранда! Пожалуйста! Тебе следует знать еще кое-что. Она пересказала тебе весь наш разговор? Сказала, как это было? Я ей сообщил, что хочу уйти.
   — Что?!
   — Я сказал ей, что полюбил тебя настолько, что хочу от нее уйти.
   Я отвела трубку от уха и ошеломленно посмотрела на нее, словно это был он.
   — Что это ты такое говоришь, Хью? Я от тебя ничего подобного не слышала!
   — Слышала, но не поверила, что это всерьез.
   — Нет, ничего подобного ты не говорил. Я не знаю, что происходит вокруг меня. Я и в самом деле одна из многих в ряду твоих подружек. Шарлотта права: я еще одна беспомощная пичужка в твоей коллекции поклонниц. Почему ты вдруг решил, что хочешь уйти?..
   — Потому что я люблю тебя!
   — И ты готов бросить жену, с которой прожил два десятка лет, и детей и… Дерьмо это собачье! Я не желаю взваливать на себя такую ответственность. И такую вину. Я ухожу.
   — Нет, прошу тебя… Я повесила трубку.
   Я постаралась вернуться к жизни, какой она была до встречи с Хью Оукли, и почти в этом преуспела. Загрузить себя до предела работой можно всегда. Проблемой остаются промежутки между делами, когда непрошеные мысли и воспоминания взрываются в голове, как шрапнель.
   Я съездила в Калифорнию, Бостон и Лондон. В невзрачном букинистическом магазинчике возле галереи Хейворда я совершила едва ли не самую выгодную в своей жизни покупку, приобрела ценнейшую книгу за пять фунтов. В другое время я от радости принялась бы делать кульбиты. Теперь же у меня на глазах выступили слезы, потому что единственным, с кем мне хотелось бы разделить радость этого приобретения, был Хью Оукли.
   Он все время звонил. Если я оказывалась дома, то заставляла себя не мешать включаться автоответчику. Его сообщения были разными по тону — от спокойных до мучительных. Он посылал письма, цветы и трогательные подарки, при виде которых у меня перехватывало дыхание. Чего он не делал, так это не появлялся ни у меня дома, ни в магазине. Я была ему за это благодарна. Вот уж что мне нужно было меньше всего — видеть его. Он это наверняка понимал и принимал, слава богу.
   Я рассказала обо всем Зоуи и Франсес Хэтч. Они разошлись во мнениях насчет того, что мне следовало делать. Зоуи сама наелась женатыми любовниками и к вероятности ухода Хью от жены относилась еще более скептически, чем я.
   — Забудь об этом! Они все обещают развестись, пока ты снова не окажешься в их власти. А тогда опять начинают вилять. Женатому мужчине нужны острота и новизна любовной интриги плюс комфорт и устои семейной жизни. Сочетание невозможное и несправедливое. Ты не можешь дать ему то и другое, ведь вы и знакомы-то всего несколько месяцев. Кто-то сказал, что первая жена мужчину объезжает, а вторая только снимает сливки. Но я в это не верю. Все как раз наоборот. Если даже он и оставит жену, на ваши отношения до конца твоих дней всегда будут давить десять тонн вины… Знаешь анекдот, как мужчина заказывает себе новый костюм? Портной снимает мерку и говорит, чтобы тот пришел через две недели. Заказчик появляется в срок и примеряет костюм. Вид ужасный. Левый обшлаг длиннее правого на пять дюймов, лацканы совершенно несимметричные, клинышек в паху болтается, как у шаровар. Худший костюм в мире. Парень так и говорит портному, а тот ему: «Все, что вам надо, это подтянуть один рукав и придерживать его подбородком. Еще поднимите правое плечо на пять дюймов, чтобы лацканы стали ровными, а правую руку суньте в карман и поддерживайте клинышек…» В общем, ты поняла. И вот заказчик делает, что ему говорят, и становится похож на горбуна из «Собора Парижской богоматери». Но когда он смотрится в зеркало, костюм сидит безупречно! Портной уверяет: «Так теперь все носят, это модно». И вот парень расплачивается и выходит от портного в новом костюме. Хромая, как Квазимодо, он проходит по улице мимо двух мужчин. Они оборачиваются ему вслед, и один говорит: «До чего жалко таких вот калек!» Другой отвечает: «Да, но зато костюм просто сказочный!» По-моему, это самая блестящая метафора того, как мы пытаемся вдохнуть жизнь в подобные отношения. Или того, что мы вытворяем с собой, дабы вдохнуть жизнь в любую мало-мальски важную для нас вещь. Не делай этого, Миранда. У тебя и так столько всего. Он тебе не нужен, какими бы замечательными ни казались эти отношения…
   — Но если это оно и есть, Зоуи? Что, если я откажусь от него, а потом выяснится, что это была самая большая любовь в моей жизни? Что, если эти воспоминания раздавят меня своей тяжестью?
   — Если нам повезет и мы встретим своего Единственного, то процентов на семьдесят-восемьдесят все уже есть с самого начала. Остальные двадцать приходится создавать самой. В твоем случае, Миранда, это гораздо больше двадцати. Но если надо так надо, — действуй. Только не забудь надеть шлем на голову и научись заранее распознавать звук летящих в тебя снарядов. А они полетят, и полетят один за другим — только успевай уворачиваться!
   От Хью пришло письмо.
   Прошлой ночью я видел сон и понятия не имею, что он означает. Но я хотел тебе о нем рассказать, потому что, мне кажется, он о нас с тобой.
   Я в Лос-Анджелесе, и мне нужна машина, я иду в комиссионный магазин и покупаю «олдсмобил-88» выпуска 1960-х.
   Он канареечно-желтого цвета и в хорошем состоянии, особенно радио. Но что в нем совершенно необычно, так это мотор — огромная картофелина! Кто-то заменил двигатель этим чудовищным клубнем. По какой-то непонятной причине работает он замечательно. Я езжу по Лос-Анджелесу в моей старой новой машине с двигателем-картошкой и прекрасно себя чувствую. У меня единственного в мире машина, чей мотор можно сварить и съесть, если проголодаешься.
   Однажды я останавливаюсь на красный свет, и двигатель глохнет. Это меня беспокоит, тем более что пробег у машины гораздо больше сотни тысяч миль. Оттолкав машину к заправке, я объясняю механику, что случилось. Он открывает капот и разглядывает то, что под ним, без всякого удивления. Он говорит, чтобы я заехал в гараж. Там он вместе с другим парнем вывинчивает картофелину из машины и швыряет на землю. Она распадается на две половины. Я в ужасе.
   Внутри картофелина, как и любой поработавший двигатель, покрыта слоем отработанного масла и нагара. Я спрашиваю, сколько будет стоить ремонт. Они отвечают, что смогут сделать только одно — поставить новый нормальный мотор, но это обойдется недорого — всего несколько сот долларов. Перед тем как проснуться, я все не мог решить, что мне делать. Я все думаю, почему они не вставили туда другую картофелину. Мне не нужен обыкновенный мотор. Что все это значит, Миранда?
    Понятия не имею, что это значит, Миранда! — сказала Франсес Хэтч. — Я ведь не Карл Густав Юнг!.. Твой любовник видел во сне картофель, а ты меня просишь растолковать этот сон? Я всего-навсего старуха. Состариться — это еще не значит больше узнать. Это значит больше прожить на свете. В мое время у людей не было психиатрии. И если тебе снился дурной сон, то считалось, либо ты что-то не то съела на ужин, либо у тебя чересчур богатое воображение. Я не верю в толкование снов. И тебе верить не советую. Вот тебя заботит, что там говорит сон твоего Хью, да ты лучше послушай, что он сам говорит, когда у него глаза открыты. И если его не снедает тревога о жене и детях, то и тебе о них печься не стоит. Кто ты в конце концов — его любовница или совесть? По-моему, это просто здорово, что он хочет отказаться от всего и всех ради тебя. Такой и должна быть настоящая любовь!.. Слишком самонадеянно думать, что ты знаешь, как нужно. Нравственность по большей части просто маскировка трусости. Мы избегаем дурных поступков не потому, что считаем их аморальными; на самом деле нас пугает незнание — сколько там до дна. Ох, много; упадешь с такой высоты — расшибешься насмерть. Но иногда после этого падения удается выжить, и мир там внизу оказывается в миллион раз лучше, чем тот, в котором ты живешь сейчас.
   Когда я позвонила, чтобы сказать, что хочу его видеть, Хью спросил, почему я передумала. Я ответила, что жизнь без него стала пустой и мне этого больше не вынести.
   Мы встретились на нейтральной почве — в нашем любимом ресторане, — но не прошло и часа, как мы оказались в моей постели.
   Если у меня и были опасения, что он меня оставит, они рассеялись без следа. Не прошло и двух недель, как он перебрался в мою квартиру. Вещей у него было так мало, что это меня встревожило; я подумала: это пока лишь пробный переезд — ведь все его вещи остались в прежнем жилище, чтобы вернуться туда, если у нас ничего не выйдет.
   Но вот однажды в субботу, когда он был у себя в офисе, раздался звонок в дверь. Из мебельного магазина привезли большое мягкое кресло, которого я не заказывала. Когда они сообщили мне, что заказ сделан неким Хью Оукли, я всплеснула руками. Хью любил читать по вечерам, но говорил, что для этого нужно идеальное кресло. Теперь он купил его для своего нового дома.
   Шарлотта не позволила мне видеться с их детьми. Она была убеждена, что я лишь дурь ее мужа — чего только ни творит с мужиками кризис среднего возраста. И когда это затмение пройдет, они помирятся, а я стану вчерашней новостью. Так что знакомить со мной детей совершенно ни к чему.
   Хью мало заботило ее мнение — он-то как раз очень хотел, чтобы дети могли с нами встречаться. Я сказала нет. Они обитали в параллельной вселенной, частью которой я еще не стала. На это еще будет время. Втайне я очень страшилась встречи с ними. Я представляла себе гневные взгляды, которыми его сын и дочь испепелят меня, прежде чем я успею их уверить, что готова на все, лишь бы с ними подружиться.
   Хью очень скучал по детям, и я настаивала на том, чтобы он виделся с ними как можно чаще. Я понимала, что Шарлотты ему тоже во многом недостает. Я не сомневалась — между ними происходили разговоры и встречи, о которых он мне не говорил. Его чувства устремлялись то в одну, то в другую сторону, как яхта на ветру.
   Чем я могла ему помочь? Быть ему другом. Делать все, чтобы он знал, как я люблю и ценю его. Придерживать язык, когда нужно; пытаться быть тактичной, когда первая реакция, если чего-то не понимаешь или боишься, — огрызаться и рявкать. Хью прожил в браке столько, сколько длилась вся моя взрослая жизнь. Для меня супружество было чужим незнакомым государством. Вообразить себе, что это за страна, было нетрудно, но воображать — все равно что перелистывать брошюру в бюро путешествий. Любую местность узнаешь по-настоящему, только побывав там.
   * * *
   — Ты слыхала когда-нибудь о Крейнс-Вью? Франсес улыбалась с закрытыми глазами. Она сидела у окна в своей гостиной, застланной красными коврами, и утреннее солнце освещало ее лицо. Когда за несколько минут до этого я вошла, поздоровалась и поцеловалась с ней, ее щека была почти горячей.
   Мы пили быстрорастворимый чай и ели английские булочки — ее любимый завтрак.
   — Что за Крейнс-Вью?
   — Городок на Гудзоне, в часе езды отсюда. Я его открыла тридцать лет назад и обзавелась там домом. Он небольшой, зато с отличным видом на реку. Поэтому я его и выбрала.
   — Вот не знала, что у вас есть дом, Франсес. Вы там бываете?
   — Теперь нет. Мне там становится грустно. В этом доме у меня были два неплохих романа и славный пес. Однажды я прожила там почти год, я тогда разозлилась на Нью-Йорк и объявила ему бойкот. Я думала об этом своем доме на прошлой неделе. Дома не должны пустовать: или живи в них, или продавай. Хочешь его получить?
   Я покачала головой и поставила чашку на стол.
   — Вы не можете вот так взять и подарить мне свой дом. Вы что — с ума сошли?
   Открыв глаза, она медленно поднесла булочку ко рту. Мармеладная капелька стала сползать через край булочки. Франсес осторожно подцепила ее большим пальцем и вернула на прежнее место, на верхушку. Меня она окинула холодным взглядом, но ничего не сказала, пока не закончила жевать.
   — Извини, дорогая, но я могу делать все, что пожелаю. Не будь занудой и не говори со мной как с выжившей из ума идиоткой. Если я захочу отдать тебе свой дом, я отдам тебе свой дом. Ты не обязана его брать, но уж это дело твое.
   — Но…
   — Миранда, ты раза четыре уже говорила, как вы с Хью хотели бы куда-нибудь переехать. У тебя крохотная квартирка, и вам нужно жилище, где вы могли бы начать новую жизнь с нуля. Я с этим согласна. Не знаю, понравится ли тебе Крейнс-Вью. Городок маленький. Делать там особо нечего. Но вы оба смогли бы ездить оттуда на работу в Нью-Йорк. Всего-то час на электричке, и дорога чудесная — все по берегу. Съезди хоть взглянуть. Что ты теряешь?
   В воскресенье мы взяли напрокат машину и вместе с Франсес отправились в Крейнс-Вью. Впервые за многие месяцы она покинула пределы своей квартиры. Этот выход в большой мир одновременно волновал и пугал ее. Почти все время она держала меня за руку и от возбуждения не умолкала ни на минуту.
   Франсес и Хью понравились друг другу с первого взгляда. Ее жизнь, люди, которых она знала, очаровали его. А самым большим ее удовольствием было рассказывать о пережитом тем, кто ее с интересом слушал. Между ними то и дело возникали споры, но Франсес любила словесные перепалки. Несмотря на почтенный возраст, в душе ее горело яркое пламя интереса к жизни, которое нуждалось в топливе. Хью сразу это почувствовал и, к моему недоумению, с первой же встречи стал с ней спорить. Лицо ее приняло выражение совершенного блаженства. В самый разгар стычки Франсес хлопнула ладонью по своему тощему, как птичья лапка, колену и воскликнула:
   — Не скажи этого вы, кто-нибудь другой сказал бы непременно. Вот в чем разница между умным и великим.
   Хью досадливо крякнул и заявил, что будет молиться святому Гилдасу, который защищает людей от собачьих укусов.
   Когда мы собрались уходить, она отвела меня в сторону и сказала:
   — Он совсем не такой, каким ты его описывала, Миранда. Гораздо лучше и намного несноснее!
   После этого мы стали заходить к ней вдвоем. Отправляясь за покупками для нас, Хью обязательно прихватывал множество «Динь-донов», «Пинвилс», «Твинкиз» и прочей сладкой дребедени для Франсес. Когда я сказала ей, что это Хью закупает ее любимые лакомства, на глаза ее навернулись слезы. Но плакат навсегда завоевал ее сердце.
   Увидев его впервые, я оторопело спросила, где он сумел этакое раздобыть. Хью в ответ буркнул лишь, что ему повезло. Позднее его помощница Кортни рассказала, как он дал задание всем своим европейским партнерам и как те несколько месяцев искали требуемое, пока не обнаружили один экземпляр во Вроцлаве. Это был большой цветной плакат театра Ронахер в Вене, датированный 1922 годом и оповещавший о представлении Чудовищного Шумды, «всемирно известного» чревовещателя, в которого была без памяти влюблена Франсес Хэтч. На афише он был изображен стоящим со скрещенными руками — огромный, уверенный и загадочный, одетый в смокинг и длинную мантию. Красивые черты, напомаженные черные волосы зачесаны назад, козлиная бородка придает лицу нечто зловещее. Увидев плакат, Франсес прижала ладони к щекам и воскликнула:
   — Эта его бородка! По утрам он первым делом смачивал ее туалетной водой, а потом уже — все остальное. От нее исходил самый изумительный в мире запах.
   Когда мы в тот день выехали из Нью-Йорка, она опять о нем заговорила.
   — Шумда непостижимым образом подарил мне Крейнс-Вью. Не в буквальном смысле. Мы расстались задолго до того, как я впервые сюда приехала. Но здесь жил Тин-далл, а он был большим поклонником Шумды.
   Я обернулась и взглянула на нее на заднем сиденье в шубке, знававшей лучшие времена, и шерстяном берете цвета спелого помидора.
   — Тиндалл, нефтяной магнат?
   Франсес кивнула.
   — Да. Мы с ним познакомились в Бухаресте в двадцатых. Тогда он был всего лишь одним из поклонников Шумды. Долгие годы мы поддерживали отношения. В начале пятидесятых он пригласил меня на уикенд в Крейнс-Вью. Я влюбилась в городок и с удовольствием стала туда ездить. Идеальное место для побега из Нью-Йорка, а Лайонел всегда был рад меня видеть… В прошлом году там произошло убийство…
   Франсес замолчала. Обернувшись, я увидела, что она спит. Это был один из немногих бесспорных признаков ее глубокой старости: я не знала никого, кто засыпал бы так быстро.
   Мы долго ехали в приятной тишине. Я смотрела в окно, как городской пейзаж сменяется пригородным, а потом почти сельским. Хью положил ладонь мне на колено и нежно сказал:
   — Я люблю тебя. Ты знаешь об этом? Я взглянула на него и сказала:
   — На свете нет никого счастливее, чем я сейчас, в эту минуту. Никого.
   Мы не будили Франсес, пока не увидели на дороге указатель, обозначавший первый съезд на Крейнс-Вью. По правде говоря, нам вообще не пришлось ее будить. За милю до поворота мы оба едва не подпрыгнули от неожиданности, когда она скомандовала:
   — Следующий — направо!
   Я повернула на себя зеркало заднего вида, чтобы ее увидеть.
   — Как вам удалось так вовремя проснуться? Она зевнула, прикрыв рот ладонью.
   — Лайонел Тиндалл просто голову из-за меня терял. Он был страшней войны, но это бы еще полбеды. Я в этом смысле тоже не подарок. Но я совершила ошибку — переспала с ним несколько раз. Он плохо понимал, что делает. Зато я прекрасно это понимала, и он из-за этого становился невменяемым. Этот тип не чувствовал разницы между своей головой и своей головкой. Теперь опять направо, Хью. Ну вот. Мы почти приехали.
   Мы подъезжали к городу, и Франсес говорила не умолкая. Я не знала, чего ожидать, но то, что я увидела, точно соответствовало моим фантазиям. Что-то в этом роде я нарисовала в своем воображении еще прежде. Крейнс-Вью был милым, маленьким городком. Магазины, находившиеся в центре, торговали самым необходимым: едой, одеждой, посудой, газетами. Была также и пара специализированных магазинчиков. Город расположился на холмах, с вершин которых порой можно было заметить поблескивающие внизу воды Гудзона. Проезжая по улицам в тот первый день, я не переставая думала: да, прелестное местечко, типичный провинциальный городишко 50-х годов. Но в нем не было ничего примечательного. Интересно, почему он так понравился Франсес. Крейнс-Вью являл собой все, что не было свойственно самой Франсес: покой, неторопливость, предсказуемость.
   — Остановитесь здесь! Мы тут позавтракаем. У них лучшая пицца в стране.
   Хью резко затормозил и свернул к парковочной площадке у невзрачной пиццерии. Мы вышли из машины и направились ко входу следом за Франсес. Едва переступив порог, я учуяла восхитительный аромат поджаренного чеснока. Парочка местных жеребцов, которые стояли, облокотясь на стойку, быстро, но внимательно осмотрели нас. Мы заказали себе по ломтю пиццы; когда их подали, оказалось, что размером они с граммофонную пластинку. Франсес обсыпала весь свой кусок острым молотым перцем. Мы взяли из холодильника лимонад и уселись за столик с поцарапанной столешницей.
   Пока мы ели, в пиццерию вошел красивый мужчина в дорогом двубортном костюме. Увидев нас, он остановился, и лицо его осветила широкая радостная улыбка.
   — Франсес! Какими судьбами?
   — Фрэнни!
   Он подошел к нашему столу, и они обнялись.
   — Я так рад вас видеть! Почему вы не позвонили? Я бы устроил обед в вашу честь.
   — Хотела увидеть, какое у тебя будет лицо, когда ты убедишься, что я еще жива. Фрэнни, это мои друзья Миранда и Хью. А это Фрэнни Маккейб, начальник полиции. Я с ним знакома уже двадцать пять лет. Как поживаешь, начальник?
   — Прекрасно! Я теперь снова женатый человек. Мы с Магдой наконец-то решились, хотя мне и пришлось силком тащить ее к алтарю.
   — Я за тебя рада. Магда Маккейб, говоришь? Звучит что надо. Слушай, мы сейчас доедим пиццу и отправимся в мой дом. Там все в порядке?