Страница:
Скрестив руки, он с тяжелым вздохом возвел глаза к потолку.
— Франсес, разве мы с вами обо всем не договорились? Я же присматриваю за вашим домом! Сколько раз можно повторять? Неплохо бы краску подновить, но это вам и без меня известно. А насчет остального можете не беспокоиться. Собираетесь туда переехать насовсем?
— Я — нет, а они может быть. Поэтому мы и приехали. Маккейб придвинул стул и подсел к нашему столику.
— Дом славный, но если собираетесь там жить, надо сделать кое-какой ремонт. Покрасить все заново, проверить, отчего в подвале так сыро. Могу вам порекомендовать ребят, которые все сделают на совесть и не запросят лишнего.
Франсес покончила со своей пиццей и протерла руки.
— Фрэнни в Крейнс-Вью — король. Он всех здесь знает. Они тут все ему либо родня, либо орудовали в его шайке. Он в свое время был трудным подростком, на учете у полиции. Тогда-то мы и познакомились: когда ему было пятнадцать, он проник ко мне в дом, но я оказалась там. — Она повернулась к Фрэнни. — Почему бы тебе не составить нам компанию?
— Я бы с удовольствием, но времени нет ни минуты. Сегодня заседание земельного комитета, и я должен на нем быть. Компания, купившая особняк Тиндалла, продала его после того убийства в прошлом году. И я их в этом не виню. Теперь вот какой-то консорциум здесь что-то вынюхивает. Хотят дом снести и построить отель или что-то в этом роде. А на что нужен отель такому скучному городишке, как наш? Кто в нем остановится, Рип ван Винкль?.. Ну, мне пора. Если вам, ребята, что-нибудь понадобится, у Франсес есть мой телефон. Жаль, что вы сами не возвращаетесь, Франсес. Я бы лучше ходил к вам в гости здесь, чем в эту вашу жуткую квартиру в Нью-Йорке.
Они с Франсес поцеловались, а мы с ним обменялись рукопожатиями. Он уже направился к двери, но тут его окликнул ухмыляющийся официант, державший тарелку с заказанной порцией пиццы. Маккейб с улыбкой вернулся.
— Здесь высокий уровень преступности? Вы только что упомянули убийство.
Его улыбка погасла, и, прежде чем ответить, он некоторое время молча смотрел на меня без всякого выражения.
— Это был единичный случай. К тому же там имеются смягчающие обстоятельства. А вообще в Крейнс-Вью очень спокойно. По большей части скука смертная. Тут много «синих воротничков», некоторые ездят на работу в Нью-Йорк. Все вкалывают не покладая рук, а по выходным стригут свои газоны да смотрят телевизор. Я в полиции давно. Самые тяжкие преступления, какие здесь бывают, это кражи из машин. Вот и все… А теперь мне и правда надо торопиться. Миссис Хэтч, до скорого. А вы, если соберетесь переезжать, дайте мне знать. Я пришлю ребят, чтоб привели дом хоть в мало-мальски жилой вид.
Официант выкрикнул с переливами на манер йодля:
— Пока-а-а-а, начальник!
Маккейб, улыбаясь, выставил вверх средний палец.
— Вот как меня здесь уважают.
Потом он ушел. Я видела через окно, как он уселся в шикарную серебристую машину и укатил.
— Слишком у него шикарная машина для полицейского.
Хью, тоже глядевший ему вслед, кивнул.
— А ты обратила внимание на его часы? Это «Да Винчи»! Такие часики стоят больших денег.
Франсес пожала плечами.
— Чего-чего, а денег у него хватает. Мог бы не работать, но ему нравится быть полицейским. Сделал себе состояние еще в первом браке. Какие-то дела у них были с телевидением. Он мне рассказывал, да я забыла.
— Мне он нравится. Крепкий мужик. — Хью сжал кулаки и произвел несколько боксерских выпадов.
— Правда? А мне он напоминает гангстера из «Славных парней». Не хотела бы я с ним поссориться.
Франсес похлопала меня по руке.
— И не надо. Если его разозлить, он может стать опасен, как гадюка Расселла. Но он верный друг и человек очень надежный, на которого всегда можно положиться. Ну, пошли? Мне не терпится увидеть мой дом.
На этот раз Франсес села на переднее сиденье и указывала Хью дорогу. Пока мы петляли по улочкам Крейнс-Вью, я представляла, что живу здесь, хожу по этому переулку, делаю покупки в том магазинчике. Письма для нас будут приходить в почтовое отделение — неприметный серый домик в конце Мейн-стрит. Пройдет время, и мы будем знать имена мужчин, сидящих сейчас в ярко-оранжевом мусоровозе, который остановился на углу. Ребятишки беззаботно петляли по тротуарам на своих велосипедах. Собаки неторопливо переходили улицы. Две молодые девушки скучали у тележки с лимонадом под раскидистыми деревьями. Сквозь листву проглядывало солнце, слепившее им глаза, и, когда мы проезжали мимо, девушки щурились, разглядывая нас.
— Хью, смотри!
Симпатичная девочка-подросток вела на поводке бультерьера, похожего на Изи. Они явно никуда не торопились. Пес принялся обнюхивать край тротуара, медленно покачивая хвостом. Девочка слушала плеер и, сложив руки на груди, дожидалась, когда он с этим покончит. Она посмотрела вслед нашей машине и помахала рукой. Франсес махнула ей в ответ.
— Это Барбара Флад. Хорошенькая, правда? Ее дед служил у Тиндалла садовником. Теперь направо.
— Первая чернокожая, которую мы здесь встретили. Франсес слегка толкнула Хью локтем.
— Только не надо впадать в либеральный пафос. Черных в Крейнс-Вью предостаточно. Мэр, между прочим, из их числа.
Хью поймал мой взгляд в зеркальце и подмигнул.
— Я просто поделился своим наблюдением.
— Понятно. Оно весит десяток фунтов. Приехали. Останови здесь.
— Этот дом? Да вы шутите!
Голос Франсес стал скрипучим, как несмазанная дверь.
— Что же тебя в нем не устраивает?
Я наклонилась к окну, чтобы было виднее.
— Все устраивает. Просто он большой. А вы говорили про маленький домик. Этот дом никак нельзя назвать маленьким, Франсес.
Он был выкрашен в синий цвет. В синий с белой окантовкой. Но за долгие годы краска выцвела до мутноватой голубизны линялых джинсов. Белая краска вокруг дверей и окон пожелтела и повсюду обваливалась. Маккейб был прав — дом прежде всего нужно было покрасить. Он был двухэтажным, квадратным, как шляпная картонка, с большой верандой у парадного входа. За ужином накануне этой поездки мы с Хью строили всевозможные предположения о том, каким он окажется. Но мы не могли себе представить ничего, хотя бы отдаленно походившего на увиденное.
БРОДВЕЙ, 189//КРЕЙНС-ВЬЮ, НЬЮ-ЙОРК
— Ну же, Хью, открой дверь, я хочу посмотреть, что и как. — Франсес протянула ему ключи и зашагала к ступеням веранды. Наклонившись, она поцеловала деревянную балясину перил. — Давненько я тебя не видела. — Она стала медленно подниматься по ступеням и при этом похлопывала перила сморщенной ладонью. Подойдя к двери, она нажала рычажок звонка. Внутри раздалась громкая трель.
Хью обнял меня за плечи.
— Ты слышишь? Настоящий колокольчик! Динь-дон! Я спросила, понизив голос:
— Ну, что скажешь?
— Мне нравится! Напоминает дом с картины Эдварда Хоппера. Хотя, конечно, нужен ремонт, и серьезный. Это с первого взгляда ясно. — Он подбоченился и посмотрел на дом оценивающим взглядом. — Он конечно же намного больше, чем я думал. Я ожидал чего-то вроде просторного бунгало.
Франсес дошла до края веранды и остановилась. Она стояла к нам спиной и долго не оборачивалась.
— Что это она делает?
— О чем-то вспоминает, наверное. Пойдем внутрь. Мне не терпится увидеть, какой он. — Хью вставил ключ в замочную скважину и повернул его дважды. Прежде чем толкнуть дверь, он несколько раз провел ладонью по ее поверхности. — Хороша, правда? Дуб.
Дверь распахнулась. Навстречу нам вырвались первые запахи нашего нового жилища: пыль, сырость, старая одежда и что-то еще, резко контрастировавшее с запахами пустующего дома. Хью вошел внутрь, а я остановилась в дверном проеме, пытаясь определить, что это был за аромат. Свежий и сладковатый, он просто не мог возникнуть в помещении, в котором никто не живет, которое стояло запертым в течение долгих лет. Он был свежий, сочный. Но я никак не могла понять, что же это такое.
— Миранда, ты идешь?
— Минутку. Я тебя догоню.
Я слышала удалявшиеся шаги Хью, скрип внутренней двери. Негромкое «ух ты», снова шаги. Что же это был за запах? Я сделала несколько шагов в дом, огляделась и закрыла глаза.
Когда я открыла их мгновение спустя, холл оказался полон людей. Вернее, детей. Немногие взрослые стояли у стен и наблюдали за происходящим. Ребята бегали, скакали, строили друг другу гримасы, играли. Они носились из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестнице, поедали многослойный сине-желтый кекс (вот что это было — запах исходил от кекса), дудели в пластмассовые дудки, тузили друг друга. У большинства на головах красовались праздничные бумажные колпаки. Я поняла, что здесь отмечали детский день рождения.
Меня это нисколько не удивило. Я повторю, потому что это очень важно. В течение одной секунды пустой дом Франсес Хэтч наполнился радостной суетой детского праздника, но я этому не удивилась. Я просто смотрела и принимала все как есть.
Маленький мальчик стоял в холле посреди этого безумия и смотрел, как резвятся остальные. Он был одет в белую сорочку, новые жесткие джинсы и полосатые теннисные туфли. Он был уменьшенной копией Хью Оукли вплоть до цвета волос, и прически, и широкой улыбки на лице. Улыбки, которую я успела так хорошо узнать и полюбить. Мальчик мог быть только сыном Хью.
Он посмотрел на меня в упор и сделал удивительную вещь. Медленно закрыв глаза, он задрожал всем телом.
Я поняла, что так он выражал свою радость. Ведь это был его праздник, его день рождения.
Его звали Джек Оукли, и ему исполнялось восемь лет. Он был сыном, который появится у нас с Хью, когда мы поселимся в этом доме. Мы много говорили о наших будущих детях, шутили по поводу их имен. Джек и Киара. Святая Киара из Типперэри молитвой пожар прогнала за двери. И вот он, наш Джек Оукли, — стоит напротив меня, празднует свой восьмой день рождения и выглядит в точности, как его отец. В нем было что-то и от меня. Высокий лоб и крутые изгибы бровей.
Я не шевелилась, опасаясь, что от малейшего колебания воздуха эта изумительная картина нашего будущего исчезнет. Мальчик снова посмотрел на меня и, все еще улыбаясь, вытянул руки вверх и разжал ладони, словно они были полны конфетти.
— Миранда?
Вздрогнув, я повернула голову влево. Ко мне подходил Хью, улыбаясь в точности как его сын. Наш сын. Я оглянулась туда, где только что стоял мальчик. Но все уже исчезло — Джек, гости, праздник.
— Что с тобой?
— Нам надо здесь поселиться, Хью. Мы должны жить в этом доме.
— Но ты его еще не видела! Даже с места не сдвинулась. Пошли, я тебе что-то покажу.
Он обнял меня за плечи и мягко, но настойчиво повлек за собой. Я повиновалась, но оглянулась раз-другой, в надежде, что Джек вернулся. Мальчик, наш малыш, покажись еще разок, чтобы мы себе представили, какое счастье ожидает здесь нас всех.
Отель «Тарзан»
— Франсес, разве мы с вами обо всем не договорились? Я же присматриваю за вашим домом! Сколько раз можно повторять? Неплохо бы краску подновить, но это вам и без меня известно. А насчет остального можете не беспокоиться. Собираетесь туда переехать насовсем?
— Я — нет, а они может быть. Поэтому мы и приехали. Маккейб придвинул стул и подсел к нашему столику.
— Дом славный, но если собираетесь там жить, надо сделать кое-какой ремонт. Покрасить все заново, проверить, отчего в подвале так сыро. Могу вам порекомендовать ребят, которые все сделают на совесть и не запросят лишнего.
Франсес покончила со своей пиццей и протерла руки.
— Фрэнни в Крейнс-Вью — король. Он всех здесь знает. Они тут все ему либо родня, либо орудовали в его шайке. Он в свое время был трудным подростком, на учете у полиции. Тогда-то мы и познакомились: когда ему было пятнадцать, он проник ко мне в дом, но я оказалась там. — Она повернулась к Фрэнни. — Почему бы тебе не составить нам компанию?
— Я бы с удовольствием, но времени нет ни минуты. Сегодня заседание земельного комитета, и я должен на нем быть. Компания, купившая особняк Тиндалла, продала его после того убийства в прошлом году. И я их в этом не виню. Теперь вот какой-то консорциум здесь что-то вынюхивает. Хотят дом снести и построить отель или что-то в этом роде. А на что нужен отель такому скучному городишке, как наш? Кто в нем остановится, Рип ван Винкль?.. Ну, мне пора. Если вам, ребята, что-нибудь понадобится, у Франсес есть мой телефон. Жаль, что вы сами не возвращаетесь, Франсес. Я бы лучше ходил к вам в гости здесь, чем в эту вашу жуткую квартиру в Нью-Йорке.
Они с Франсес поцеловались, а мы с ним обменялись рукопожатиями. Он уже направился к двери, но тут его окликнул ухмыляющийся официант, державший тарелку с заказанной порцией пиццы. Маккейб с улыбкой вернулся.
— Здесь высокий уровень преступности? Вы только что упомянули убийство.
Его улыбка погасла, и, прежде чем ответить, он некоторое время молча смотрел на меня без всякого выражения.
— Это был единичный случай. К тому же там имеются смягчающие обстоятельства. А вообще в Крейнс-Вью очень спокойно. По большей части скука смертная. Тут много «синих воротничков», некоторые ездят на работу в Нью-Йорк. Все вкалывают не покладая рук, а по выходным стригут свои газоны да смотрят телевизор. Я в полиции давно. Самые тяжкие преступления, какие здесь бывают, это кражи из машин. Вот и все… А теперь мне и правда надо торопиться. Миссис Хэтч, до скорого. А вы, если соберетесь переезжать, дайте мне знать. Я пришлю ребят, чтоб привели дом хоть в мало-мальски жилой вид.
Официант выкрикнул с переливами на манер йодля:
— Пока-а-а-а, начальник!
Маккейб, улыбаясь, выставил вверх средний палец.
— Вот как меня здесь уважают.
Потом он ушел. Я видела через окно, как он уселся в шикарную серебристую машину и укатил.
— Слишком у него шикарная машина для полицейского.
Хью, тоже глядевший ему вслед, кивнул.
— А ты обратила внимание на его часы? Это «Да Винчи»! Такие часики стоят больших денег.
Франсес пожала плечами.
— Чего-чего, а денег у него хватает. Мог бы не работать, но ему нравится быть полицейским. Сделал себе состояние еще в первом браке. Какие-то дела у них были с телевидением. Он мне рассказывал, да я забыла.
— Мне он нравится. Крепкий мужик. — Хью сжал кулаки и произвел несколько боксерских выпадов.
— Правда? А мне он напоминает гангстера из «Славных парней». Не хотела бы я с ним поссориться.
Франсес похлопала меня по руке.
— И не надо. Если его разозлить, он может стать опасен, как гадюка Расселла. Но он верный друг и человек очень надежный, на которого всегда можно положиться. Ну, пошли? Мне не терпится увидеть мой дом.
На этот раз Франсес села на переднее сиденье и указывала Хью дорогу. Пока мы петляли по улочкам Крейнс-Вью, я представляла, что живу здесь, хожу по этому переулку, делаю покупки в том магазинчике. Письма для нас будут приходить в почтовое отделение — неприметный серый домик в конце Мейн-стрит. Пройдет время, и мы будем знать имена мужчин, сидящих сейчас в ярко-оранжевом мусоровозе, который остановился на углу. Ребятишки беззаботно петляли по тротуарам на своих велосипедах. Собаки неторопливо переходили улицы. Две молодые девушки скучали у тележки с лимонадом под раскидистыми деревьями. Сквозь листву проглядывало солнце, слепившее им глаза, и, когда мы проезжали мимо, девушки щурились, разглядывая нас.
— Хью, смотри!
Симпатичная девочка-подросток вела на поводке бультерьера, похожего на Изи. Они явно никуда не торопились. Пес принялся обнюхивать край тротуара, медленно покачивая хвостом. Девочка слушала плеер и, сложив руки на груди, дожидалась, когда он с этим покончит. Она посмотрела вслед нашей машине и помахала рукой. Франсес махнула ей в ответ.
— Это Барбара Флад. Хорошенькая, правда? Ее дед служил у Тиндалла садовником. Теперь направо.
— Первая чернокожая, которую мы здесь встретили. Франсес слегка толкнула Хью локтем.
— Только не надо впадать в либеральный пафос. Черных в Крейнс-Вью предостаточно. Мэр, между прочим, из их числа.
Хью поймал мой взгляд в зеркальце и подмигнул.
— Я просто поделился своим наблюдением.
— Понятно. Оно весит десяток фунтов. Приехали. Останови здесь.
— Этот дом? Да вы шутите!
Голос Франсес стал скрипучим, как несмазанная дверь.
— Что же тебя в нем не устраивает?
Я наклонилась к окну, чтобы было виднее.
— Все устраивает. Просто он большой. А вы говорили про маленький домик. Этот дом никак нельзя назвать маленьким, Франсес.
Он был выкрашен в синий цвет. В синий с белой окантовкой. Но за долгие годы краска выцвела до мутноватой голубизны линялых джинсов. Белая краска вокруг дверей и окон пожелтела и повсюду обваливалась. Маккейб был прав — дом прежде всего нужно было покрасить. Он был двухэтажным, квадратным, как шляпная картонка, с большой верандой у парадного входа. За ужином накануне этой поездки мы с Хью строили всевозможные предположения о том, каким он окажется. Но мы не могли себе представить ничего, хотя бы отдаленно походившего на увиденное.
БРОДВЕЙ, 189//КРЕЙНС-ВЬЮ, НЬЮ-ЙОРК
— Ну же, Хью, открой дверь, я хочу посмотреть, что и как. — Франсес протянула ему ключи и зашагала к ступеням веранды. Наклонившись, она поцеловала деревянную балясину перил. — Давненько я тебя не видела. — Она стала медленно подниматься по ступеням и при этом похлопывала перила сморщенной ладонью. Подойдя к двери, она нажала рычажок звонка. Внутри раздалась громкая трель.
Хью обнял меня за плечи.
— Ты слышишь? Настоящий колокольчик! Динь-дон! Я спросила, понизив голос:
— Ну, что скажешь?
— Мне нравится! Напоминает дом с картины Эдварда Хоппера. Хотя, конечно, нужен ремонт, и серьезный. Это с первого взгляда ясно. — Он подбоченился и посмотрел на дом оценивающим взглядом. — Он конечно же намного больше, чем я думал. Я ожидал чего-то вроде просторного бунгало.
Франсес дошла до края веранды и остановилась. Она стояла к нам спиной и долго не оборачивалась.
— Что это она делает?
— О чем-то вспоминает, наверное. Пойдем внутрь. Мне не терпится увидеть, какой он. — Хью вставил ключ в замочную скважину и повернул его дважды. Прежде чем толкнуть дверь, он несколько раз провел ладонью по ее поверхности. — Хороша, правда? Дуб.
Дверь распахнулась. Навстречу нам вырвались первые запахи нашего нового жилища: пыль, сырость, старая одежда и что-то еще, резко контрастировавшее с запахами пустующего дома. Хью вошел внутрь, а я остановилась в дверном проеме, пытаясь определить, что это был за аромат. Свежий и сладковатый, он просто не мог возникнуть в помещении, в котором никто не живет, которое стояло запертым в течение долгих лет. Он был свежий, сочный. Но я никак не могла понять, что же это такое.
— Миранда, ты идешь?
— Минутку. Я тебя догоню.
Я слышала удалявшиеся шаги Хью, скрип внутренней двери. Негромкое «ух ты», снова шаги. Что же это был за запах? Я сделала несколько шагов в дом, огляделась и закрыла глаза.
Когда я открыла их мгновение спустя, холл оказался полон людей. Вернее, детей. Немногие взрослые стояли у стен и наблюдали за происходящим. Ребята бегали, скакали, строили друг другу гримасы, играли. Они носились из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестнице, поедали многослойный сине-желтый кекс (вот что это было — запах исходил от кекса), дудели в пластмассовые дудки, тузили друг друга. У большинства на головах красовались праздничные бумажные колпаки. Я поняла, что здесь отмечали детский день рождения.
Меня это нисколько не удивило. Я повторю, потому что это очень важно. В течение одной секунды пустой дом Франсес Хэтч наполнился радостной суетой детского праздника, но я этому не удивилась. Я просто смотрела и принимала все как есть.
Маленький мальчик стоял в холле посреди этого безумия и смотрел, как резвятся остальные. Он был одет в белую сорочку, новые жесткие джинсы и полосатые теннисные туфли. Он был уменьшенной копией Хью Оукли вплоть до цвета волос, и прически, и широкой улыбки на лице. Улыбки, которую я успела так хорошо узнать и полюбить. Мальчик мог быть только сыном Хью.
Он посмотрел на меня в упор и сделал удивительную вещь. Медленно закрыв глаза, он задрожал всем телом.
Я поняла, что так он выражал свою радость. Ведь это был его праздник, его день рождения.
Его звали Джек Оукли, и ему исполнялось восемь лет. Он был сыном, который появится у нас с Хью, когда мы поселимся в этом доме. Мы много говорили о наших будущих детях, шутили по поводу их имен. Джек и Киара. Святая Киара из Типперэри молитвой пожар прогнала за двери. И вот он, наш Джек Оукли, — стоит напротив меня, празднует свой восьмой день рождения и выглядит в точности, как его отец. В нем было что-то и от меня. Высокий лоб и крутые изгибы бровей.
Я не шевелилась, опасаясь, что от малейшего колебания воздуха эта изумительная картина нашего будущего исчезнет. Мальчик снова посмотрел на меня и, все еще улыбаясь, вытянул руки вверх и разжал ладони, словно они были полны конфетти.
— Миранда?
Вздрогнув, я повернула голову влево. Ко мне подходил Хью, улыбаясь в точности как его сын. Наш сын. Я оглянулась туда, где только что стоял мальчик. Но все уже исчезло — Джек, гости, праздник.
— Что с тобой?
— Нам надо здесь поселиться, Хью. Мы должны жить в этом доме.
— Но ты его еще не видела! Даже с места не сдвинулась. Пошли, я тебе что-то покажу.
Он обнял меня за плечи и мягко, но настойчиво повлек за собой. Я повиновалась, но оглянулась раз-другой, в надежде, что Джек вернулся. Мальчик, наш малыш, покажись еще разок, чтобы мы себе представили, какое счастье ожидает здесь нас всех.
Отель «Тарзан»
Я остановилась на нижней площадке лестницы и набрала полную грудь воздуха. Тридцать четыре ступени. После тридцати четырех ступеней можно себе позволить остановиться и немного передохнуть. И рукам отдых не помешает, они стали плохо меня слушаться, словно сделаны из жевательной резинки, над которой изрядно потрудились чьи-то челюсти. В руках у меня была тяжелая картонная коробка. Сверху на ней было написано: «Небесное усреднение». Бесполезно меня спрашивать, что это означает; коробка и ее содержимое — собственность Хью. За это утро я уже перенесла наверх, в комнату, которая будет служить ему кабинетом, «Понтус Хармон», «Отель „Тарзан“», «Чудовищное вуаля», а теперь вот настал черед «Небесного усреднения».
Когда я еще в Нью-Йорке застала его за написанием этих странных названий на коробках, я внимательно на него посмотрела, потом — на коробку и снова — на него.
— Или я чего-то не понимаю? Как ты запомнишь, что внутри?
Он надел колпачок на толстый маркер и сунул его в задний карман брюк.
— Я пакую вещи под настроение. Свободная форма. Складываю в коробку подходящие друг к другу предметы, но иногда добавляю и что-нибудь неожиданное, чтобы удивиться, когда открою ее снова.
— И что же означает «Отель „Тарзан“»?
— В детстве у меня была такая игра. Я взял коробку от туфель «Бастер Браун», прорезал в ней дверцу, раскрасил ее. Мне было семь лет. Так появился отель для некоторых моих любимых игрушек.
— И ты ее хранил все эти годы?
— Нет. — Подняв на меня глаза, он пожал плечами.
— Так этот твой «Отель „Тарзан“» не лежит в коробке, на которой ты написал «Отель „Тарзан“»?
— Нет.
— Хью, кажется, у нас обоих поехала крыша. Может, пора вернуть ее на место?
— Пусть ее. Передай, пожалуйста, скотч. В отеле «Тарзан» я хранил свои любимые вещи. И в этой коробке тоже сложены мои любимые вещи. Моя коллекция складных ножей, авторучки, лучшие книги. Этот роман, что ты мне подарила, — «История Гарольда». И всякое другое тоже, но описи я не составлял, чтобы потом удивиться.
— Ты странный тип, но ты мне нравишься.
Благодаря Хью переезд показался мне делом не таким уж и невыносимым. Прежде мне не нравилось переезжать с места на место. А кому нравится? Но его присутствие и неизменный энтузиазм делали это занятие вполне сносным, а порой даже приятным. Иногда я вдруг начинала сходить с ума, мне казалось, что мы должны все сделать-сложить-упаковать к определенному дню и часу. Хью относился ко всему гораздо спокойнее, и его настроение передавалось мне. Он часто подходил ко мне с каким-нибудь предметом в руках — настольной лампой, статуэткой, немецким биноклем — и требовал, чтобы я рассказала ему историю этой вещи. Он не шпионил и не задавал нескромных вопросов — он просто хотел лучше меня узнать через вещи, которые мне принадлежали. Я нередко ловила себя на том, что, рассказывая в мельчайших подробностях истории разных предметов, отрешаюсь от сиюминутных тревог и беспокойства и с удовольствием погружаюсь в пережитое. Устав от сборов, мы, грязные и усталые, принимали ванну и шли куда-нибудь перекусить. Наш разговор неизбежно вращался вокруг того, какой будет наша жизнь в Крейнс-Вью. И не только этого. Какой вообще будет наша совместная жизнь. Однажды вечером после ужина он вытащил из кармана листок бумаги и прочел мне стихотворение. Я этот листок сохранила и поместила в рамку под стекло. В течение долгих лет я повторяла эти стихи сотни и тысячи раз:
Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо. Я уложу тебя на свой тюфяк, где пылью дышит звонкая солома.
Я принесу тебе кувшин воды студеной и башмаки от пыли оботру, и нам с тобой никто не помешает, — ты можешь спину гнуть и штопать наше платье.
Какая тишина великая настала. Устал ты, так садись на этот стул единственный, сними воротничок и галстук, А если голоден, возьми листок бумаги взамен тарелки, что-нибудь поесть возьми, коли найдешь, и мне оставь немного. И я отменно голодна всегда.
Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо, затем что, если вдруг, придя однажды, ты больше не придешь ко мне ни разу, мне будет больно.
Подхватив коробку с надписью «Небесное усреднение», я стала взбираться наверх. Коробка заслоняла мне обзор, так что приходилось считать ступени. Я обнаружила, что если вести обратный отсчет, подниматься не так тяжело. Когда я добралась до шестнадцатой ступени, сверху раздался голос Хью. Я продолжала подъем и дошла до седьмой, когда снова услышала его голос.
— Погоди минутку!
Я услышала его шаги, потом коробка была взята из моих рук. У меня так закружилась голова, что я чуть было не опрокинулась назад. Ухватившись за перила, я удержалась. Хью поднимался по лестнице с коробкой в руках и не видел, что произошло. Я была этому рада. Во второй раз за утро у меня случился приступ головокружения, и меня это обеспокоило. Мы переработали.
Тремя днями раньше мы арендовали желтый грузовичок и наполнили его своим имуществом. Покончив с этим, мы остановились на тротуаре у моего дома и заглянули внутрь. Хью сказал, что это очень грустное зрелище — видеть вещи, накопленные за две жизни, аккуратно сложенные в кузове небольшого грузовичка. Я поцеловала его в плечо — за дипломатичность. В квартире Шарлотты у него оставалось вещей как минимум еще на одну жизнь, ими можно было доверху набить несколько грузовиков, но он об этом не вспомнил. Он немало брал с собой в Крейнс-Вью, но если подумать о том, сколько он мог бы взять, то получалось не так уж и много.
Узнав, что мы переезжаем в пригород, Шарлотта впала в неистовство. С этого момента она стала делать все, чтобы отравить Хью жизнь. И весьма в этом преуспела. Во время последнего разговора с ним, после которого вокруг остатков имущества начали смыкать круги адвокаты, она нанесла ему ряд болезненных ударов в самые незащищенные места. Как насчет их брака, его ответственности, их детей? Понимает ли он, как все это на них отразится? Да как он может? Откуда в нем такой эгоизм? Или ему наплевать, что будет с тремя близкими ему людьми?
— Миранда? — Он стоял на верхней площадке лестницы, засунув руки в карманы, и смотрел на меня. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Я думала о тебе и Шарлотте. У него на лице появилось жесткое выражение.
— И что именно думала?
— Что никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты переехал сюда со мной.
— Нет никакой надобности меня благодарить, просто люби меня.
— Я так боюсь, что не сумею это сделать, Хью. Иногда мне кажется, что сердце у меня вот-вот разорвется, — так я хочу, чтобы у нас все получилось. Как нужно любить, чтобы правильно?
— Клади побольше масла. — Он вытащил низ футболки из-под брюк и стянул ее через голову. Потом он швырнул футболку на пол, все это время не сводя с меня взгляда. — И никакого маргарина. Некоторые пытаются схитрить и подмешивают маргарин, но это сразу чувствуется. — Расстегнув ремень, он спустил джинсы.
— Мы вроде собирались распаковывать вещи. — Я скрестила руки на груди, потом опустила их.
— Мы это и делаем, но ты ведь спросила, как правильно любить. А я тебе отвечаю.
— Клади побольше масла. Я начала расстегивать блузку.
— Именно.
Он стоял в одних коротких белых трусах, положив руки на бедра. Он поманил меня пальцем — поднимайся, мол, ко мне. Когда я подошла к нему, моя блузка была расстегнута. Он ухватил мои груди.
— Женщины всегда будут побеждать, потому что у них есть груди. Неважно, велики они или малы, сам факт их наличия делает вас победительницами. — Он медленно увлек меня на пол.
Спиной я ощутила холодную деревянную поверхность. Я выгнула спину дугой, прижимаясь к нему.
— Зато у мужчин есть фаллосы.
— Фаллос — глуп. — Он коснулся губами моей шеи. — Слишком примитивен. А груди — это искусство.
Я прижала ладонь к его рту. Осторожно провела пальцами по языку, вытерла влагу о его щеку. Поцеловала блестящий мокрый след. Зазвонил телефон. Я просунула руку ему между ног и зашептала:
— Нас сейчас нет дома, но оставьте сообщение и мы вам перезвоним, как только вернемся.
Телефонная трель не умолкала.
— Что бы ты сделала, ответь я на этот звонок?
Он улыбался и вздрогнул от боли, когда я слишком сильно сжала его в своих пальцах.
Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Некоторые из щетинок на его подбородке были золотистыми, большинство черными. Я провела ладонью по колючей щеке. Потом моя рука замерла.
Он смотрел на меня. Что-то его отвлекло, и он поднял голову. Глаза его расширились. На лице появилось выражение, какого я никогда у него не видела: ярость. Злость. Он резко вскочил. Прежде чем я успела что-либо сказать, он помчался по холлу.
— Сукин сын!
— Хью! — Я подтянула брюки и встала слишком поспешно. На меня опять накатила волна тошноты. Лишь только мне немного полегчало, я отправилась следом за ним.
Он стоял в нашей спальне — оглядывался со свирепым выражением на лице.
— Здесь кто-то был! Он подсматривал за нами. Я поднял голову и увидел мужчину — он стоял в дверном проеме и смотрел на нас!
— Куда он делся?
— Мне показалось, что забежал сюда. Но здесь его нет. Окна закрыты… Я не знаю. Черт побери!
— Заявим в полицию?
— Это ничего не даст, если он уже успел убраться. Когда он заметил, что я его увидел, он бросился сюда, но теперь… Никаких следов. Что за чертовщина…
— Как он выглядел?
— Не знаю. Мужчина. Он стоял в тени. Не знаю. Хью продолжал поиски. Заглянул в кладовку. Подошел к окну, открыл его и, высунув голову наружу, осмотрел все подступы к дому.
Мы долго обыскивали дом. Хью был огорчен куда больше моего. Возможно потому, что он видел этого незнакомца, а я нет. Меня гораздо больше беспокоило, что вот уже во второй раз в доме Франсес случаются странные происшествия, а мы ведь еще даже толком не переехали. Пока мы обыскивали дом, я думала о мальчугане и его дне рождения. О прелестном мальчугане.
— Ты только посмотри!
Час спустя, когда я готовила обед на кухне, Хью подошел ко мне, сжимая в руке что-то большое. Вернее, пальцами держа этот предмет как можно дальше от себя, словно предмет вызывал у него брезгливое чувство. Мне пришлось принюхаться, прежде чем я поняла, что это такое. Кость. Наподобие тех мослов, какие хозяева дают грызть собакам.
— Где ты это взял?
— Под столом в моей комнате! Но ты потрогай — вот что самое непонятное!
Я кивком указала на еду на столе.
— Хью, я готовлю ленч. Не хочу пачкать руки об эту кость.
Он покачал ее на ладони, словно пытаясь определить вес.
— Она еще теплая. Теплая и скользкая. Как будто минуту назад ее кто-то грыз.
— В твоей комнате?
— Под моим столом. Никаких собак я здесь не видел. Но эта кость теплая. Кто-то ее грыз в моей комнате. Совсем недавно.
Я положила нож на стол.
— Думаешь, это имеет отношение к тому мужчине, которого ты видел утром?
Он опустил глаза и пожал плечами.
— Хочешь сказать, что пес жевал эту кость, пока его хозяин за нами подглядывал? Не знаю. Я тоже об этом подумал. Если с ним была собака, это выглядит еще более странно.
Снова раздался телефонный звонок. Я взяла трубку и с облегчением услышала скрипучий голос Франсес Хэтч. Она интересовалась, как у нас дела. Я рассказала ей о вторжении и о теплой кости.
— Этот дом долго пустовал, Миранда. Кто знает, кто сюда мог наведываться. Маккейб говорит, он за домом присматривал, но он же не может стеречь его круглыми сутками. Я ему позвоню и все расскажу. А вы там поосторожнее.
Она хотела поговорить и с Хью. Я передала ему трубку и вернулась к приготовлению еды. Через некоторое время я накрыла на стол. Хью и за едой продолжал говорить с Франсес. Я уже готова была сесть за стол, когда почувствовала, что мне надо отлучиться.
Одним из немногих досадных недостатков этого дома было отсутствие туалета на первом этаже. Я снова поднялась по лестнице и побрела по коридору. Приблизившись к ванной комнате, я остановилась — изнутри доносился звук льющейся воды. Дверь была приоткрыта. Поколебавшись несколько секунд, я ее открыла и потянулась к выключателю на стене. Загорелся свет, и я увидела, что из крана тонкой струйкой течет вода. Я подошла, повернула кран и посмотрела на себя в зеркало. Что-то еще. Что-то еще было не так, но я не сразу сообразила что. Дверная ручка. Старинная фарфоровая дверная ручка, когда я до нее дотронулась, была теплой. Чтобы в этом убедиться, я, снова подойдя к двери, прикоснулась к ручке двумя пальцами. Теплая. Но это было невозможно — к ней никто не прикасался в течение нескольких часов! Я набрала в грудь воздуха, хрипловато произнесла: «Черт!» и принялась обследовать комнаты верхнего этажа. Хотя Хью и был рядом, мне не очень улыбалось заниматься этим в одиночестве, но я знала, что должна это сделать. Мне здесь жить, я не могу бояться этого дома, но страх будет преследовать меня, если я сейчас струшу и позову Хью. Открывая дверь нашей спальни, я задержала ладонь на дверной ручке, чтобы определить ее температуру. Холодная. Никаких проблем. Спальня, кабинет Хью, будущая комната для гостей и та, которая когда-нибудь станет детской, были забиты коробками и беспорядочно стоящей мебелью. Больше ничего. Никаких призрачных мужчин и собак, грызущих кости. В комнате Хью я даже опустилась на колени и провела рукой по полу под его столом, где, по его словам, лежала кость. Ничего.
Потом я сделала нечто странное, но в тот момент казавшееся мне совершенно правильным. Я склонилась так низко, что лоб мой коснулся пола. И стала молиться. Вернее, обратилась к кому-то могущественному, важному, сильному: «Пожалуйста, сделай так, чтоб все у нас было хорошо. Пожалуйста, храни нас от всякого зла».
А потом я спустилась вниз, чтобы закончить ленч с моим любимым.
* * *
Я наблюдала, как посередине листка промокательной бумаги медленно проступает и наливается цветом красный крестик. Хотя я знала, предчувствовала, ощущала это в течение нескольких дней, увидев физическое подтверждение, я была просто потрясена. Я была беременна. Аптекарь сказал, что достоверность этих домашних тестов достигает 98 процентов.
Я купила его в аптеке поблизости от моего магазина. Положила в сумочку и носила в ней три дня, не решаясь использовать, — слишком была напугана и волновалась. Всякий раз, вынув коробку и прочитав инструкцию, я вертела ее в руках, подносила к уху и встряхивала, словно она могла мне что-то сказать, в конце концов говорила: «Потом» — и бросала ее на дно сумки.
Когда все эти странные вещи стали множиться — непрекращающееся головокружение, усталость, внезапная тошнота при запахе кофе, — я поняла, что необходимо выяснить, что происходит у меня внутри. У Хью был медицинский справочник с описанием симптомов различных болезненных состояний. Прочитав о симптомах беременности — головокружение, усталость, тошнота, — я захлопнула книгу и прикусила губу. Что он скажет, узнав, что это случилось сразу же после нашего переезда? Во время всех этих разборок с Шарлоттой по поводу детей. Какой будет его реакция?
Когда я еще в Нью-Йорке застала его за написанием этих странных названий на коробках, я внимательно на него посмотрела, потом — на коробку и снова — на него.
— Или я чего-то не понимаю? Как ты запомнишь, что внутри?
Он надел колпачок на толстый маркер и сунул его в задний карман брюк.
— Я пакую вещи под настроение. Свободная форма. Складываю в коробку подходящие друг к другу предметы, но иногда добавляю и что-нибудь неожиданное, чтобы удивиться, когда открою ее снова.
— И что же означает «Отель „Тарзан“»?
— В детстве у меня была такая игра. Я взял коробку от туфель «Бастер Браун», прорезал в ней дверцу, раскрасил ее. Мне было семь лет. Так появился отель для некоторых моих любимых игрушек.
— И ты ее хранил все эти годы?
— Нет. — Подняв на меня глаза, он пожал плечами.
— Так этот твой «Отель „Тарзан“» не лежит в коробке, на которой ты написал «Отель „Тарзан“»?
— Нет.
— Хью, кажется, у нас обоих поехала крыша. Может, пора вернуть ее на место?
— Пусть ее. Передай, пожалуйста, скотч. В отеле «Тарзан» я хранил свои любимые вещи. И в этой коробке тоже сложены мои любимые вещи. Моя коллекция складных ножей, авторучки, лучшие книги. Этот роман, что ты мне подарила, — «История Гарольда». И всякое другое тоже, но описи я не составлял, чтобы потом удивиться.
— Ты странный тип, но ты мне нравишься.
Благодаря Хью переезд показался мне делом не таким уж и невыносимым. Прежде мне не нравилось переезжать с места на место. А кому нравится? Но его присутствие и неизменный энтузиазм делали это занятие вполне сносным, а порой даже приятным. Иногда я вдруг начинала сходить с ума, мне казалось, что мы должны все сделать-сложить-упаковать к определенному дню и часу. Хью относился ко всему гораздо спокойнее, и его настроение передавалось мне. Он часто подходил ко мне с каким-нибудь предметом в руках — настольной лампой, статуэткой, немецким биноклем — и требовал, чтобы я рассказала ему историю этой вещи. Он не шпионил и не задавал нескромных вопросов — он просто хотел лучше меня узнать через вещи, которые мне принадлежали. Я нередко ловила себя на том, что, рассказывая в мельчайших подробностях истории разных предметов, отрешаюсь от сиюминутных тревог и беспокойства и с удовольствием погружаюсь в пережитое. Устав от сборов, мы, грязные и усталые, принимали ванну и шли куда-нибудь перекусить. Наш разговор неизбежно вращался вокруг того, какой будет наша жизнь в Крейнс-Вью. И не только этого. Какой вообще будет наша совместная жизнь. Однажды вечером после ужина он вытащил из кармана листок бумаги и прочел мне стихотворение. Я этот листок сохранила и поместила в рамку под стекло. В течение долгих лет я повторяла эти стихи сотни и тысячи раз:
Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо. Я уложу тебя на свой тюфяк, где пылью дышит звонкая солома.
Я принесу тебе кувшин воды студеной и башмаки от пыли оботру, и нам с тобой никто не помешает, — ты можешь спину гнуть и штопать наше платье.
Какая тишина великая настала. Устал ты, так садись на этот стул единственный, сними воротничок и галстук, А если голоден, возьми листок бумаги взамен тарелки, что-нибудь поесть возьми, коли найдешь, и мне оставь немного. И я отменно голодна всегда.
Когда я полюблю тебя, входи ко мне без стука, но все-таки сперва подумай хорошо, затем что, если вдруг, придя однажды, ты больше не придешь ко мне ни разу, мне будет больно.
Подхватив коробку с надписью «Небесное усреднение», я стала взбираться наверх. Коробка заслоняла мне обзор, так что приходилось считать ступени. Я обнаружила, что если вести обратный отсчет, подниматься не так тяжело. Когда я добралась до шестнадцатой ступени, сверху раздался голос Хью. Я продолжала подъем и дошла до седьмой, когда снова услышала его голос.
— Погоди минутку!
Я услышала его шаги, потом коробка была взята из моих рук. У меня так закружилась голова, что я чуть было не опрокинулась назад. Ухватившись за перила, я удержалась. Хью поднимался по лестнице с коробкой в руках и не видел, что произошло. Я была этому рада. Во второй раз за утро у меня случился приступ головокружения, и меня это обеспокоило. Мы переработали.
Тремя днями раньше мы арендовали желтый грузовичок и наполнили его своим имуществом. Покончив с этим, мы остановились на тротуаре у моего дома и заглянули внутрь. Хью сказал, что это очень грустное зрелище — видеть вещи, накопленные за две жизни, аккуратно сложенные в кузове небольшого грузовичка. Я поцеловала его в плечо — за дипломатичность. В квартире Шарлотты у него оставалось вещей как минимум еще на одну жизнь, ими можно было доверху набить несколько грузовиков, но он об этом не вспомнил. Он немало брал с собой в Крейнс-Вью, но если подумать о том, сколько он мог бы взять, то получалось не так уж и много.
Узнав, что мы переезжаем в пригород, Шарлотта впала в неистовство. С этого момента она стала делать все, чтобы отравить Хью жизнь. И весьма в этом преуспела. Во время последнего разговора с ним, после которого вокруг остатков имущества начали смыкать круги адвокаты, она нанесла ему ряд болезненных ударов в самые незащищенные места. Как насчет их брака, его ответственности, их детей? Понимает ли он, как все это на них отразится? Да как он может? Откуда в нем такой эгоизм? Или ему наплевать, что будет с тремя близкими ему людьми?
— Миранда? — Он стоял на верхней площадке лестницы, засунув руки в карманы, и смотрел на меня. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Я думала о тебе и Шарлотте. У него на лице появилось жесткое выражение.
— И что именно думала?
— Что никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты переехал сюда со мной.
— Нет никакой надобности меня благодарить, просто люби меня.
— Я так боюсь, что не сумею это сделать, Хью. Иногда мне кажется, что сердце у меня вот-вот разорвется, — так я хочу, чтобы у нас все получилось. Как нужно любить, чтобы правильно?
— Клади побольше масла. — Он вытащил низ футболки из-под брюк и стянул ее через голову. Потом он швырнул футболку на пол, все это время не сводя с меня взгляда. — И никакого маргарина. Некоторые пытаются схитрить и подмешивают маргарин, но это сразу чувствуется. — Расстегнув ремень, он спустил джинсы.
— Мы вроде собирались распаковывать вещи. — Я скрестила руки на груди, потом опустила их.
— Мы это и делаем, но ты ведь спросила, как правильно любить. А я тебе отвечаю.
— Клади побольше масла. Я начала расстегивать блузку.
— Именно.
Он стоял в одних коротких белых трусах, положив руки на бедра. Он поманил меня пальцем — поднимайся, мол, ко мне. Когда я подошла к нему, моя блузка была расстегнута. Он ухватил мои груди.
— Женщины всегда будут побеждать, потому что у них есть груди. Неважно, велики они или малы, сам факт их наличия делает вас победительницами. — Он медленно увлек меня на пол.
Спиной я ощутила холодную деревянную поверхность. Я выгнула спину дугой, прижимаясь к нему.
— Зато у мужчин есть фаллосы.
— Фаллос — глуп. — Он коснулся губами моей шеи. — Слишком примитивен. А груди — это искусство.
Я прижала ладонь к его рту. Осторожно провела пальцами по языку, вытерла влагу о его щеку. Поцеловала блестящий мокрый след. Зазвонил телефон. Я просунула руку ему между ног и зашептала:
— Нас сейчас нет дома, но оставьте сообщение и мы вам перезвоним, как только вернемся.
Телефонная трель не умолкала.
— Что бы ты сделала, ответь я на этот звонок?
Он улыбался и вздрогнул от боли, когда я слишком сильно сжала его в своих пальцах.
Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Некоторые из щетинок на его подбородке были золотистыми, большинство черными. Я провела ладонью по колючей щеке. Потом моя рука замерла.
Он смотрел на меня. Что-то его отвлекло, и он поднял голову. Глаза его расширились. На лице появилось выражение, какого я никогда у него не видела: ярость. Злость. Он резко вскочил. Прежде чем я успела что-либо сказать, он помчался по холлу.
— Сукин сын!
— Хью! — Я подтянула брюки и встала слишком поспешно. На меня опять накатила волна тошноты. Лишь только мне немного полегчало, я отправилась следом за ним.
Он стоял в нашей спальне — оглядывался со свирепым выражением на лице.
— Здесь кто-то был! Он подсматривал за нами. Я поднял голову и увидел мужчину — он стоял в дверном проеме и смотрел на нас!
— Куда он делся?
— Мне показалось, что забежал сюда. Но здесь его нет. Окна закрыты… Я не знаю. Черт побери!
— Заявим в полицию?
— Это ничего не даст, если он уже успел убраться. Когда он заметил, что я его увидел, он бросился сюда, но теперь… Никаких следов. Что за чертовщина…
— Как он выглядел?
— Не знаю. Мужчина. Он стоял в тени. Не знаю. Хью продолжал поиски. Заглянул в кладовку. Подошел к окну, открыл его и, высунув голову наружу, осмотрел все подступы к дому.
Мы долго обыскивали дом. Хью был огорчен куда больше моего. Возможно потому, что он видел этого незнакомца, а я нет. Меня гораздо больше беспокоило, что вот уже во второй раз в доме Франсес случаются странные происшествия, а мы ведь еще даже толком не переехали. Пока мы обыскивали дом, я думала о мальчугане и его дне рождения. О прелестном мальчугане.
— Ты только посмотри!
Час спустя, когда я готовила обед на кухне, Хью подошел ко мне, сжимая в руке что-то большое. Вернее, пальцами держа этот предмет как можно дальше от себя, словно предмет вызывал у него брезгливое чувство. Мне пришлось принюхаться, прежде чем я поняла, что это такое. Кость. Наподобие тех мослов, какие хозяева дают грызть собакам.
— Где ты это взял?
— Под столом в моей комнате! Но ты потрогай — вот что самое непонятное!
Я кивком указала на еду на столе.
— Хью, я готовлю ленч. Не хочу пачкать руки об эту кость.
Он покачал ее на ладони, словно пытаясь определить вес.
— Она еще теплая. Теплая и скользкая. Как будто минуту назад ее кто-то грыз.
— В твоей комнате?
— Под моим столом. Никаких собак я здесь не видел. Но эта кость теплая. Кто-то ее грыз в моей комнате. Совсем недавно.
Я положила нож на стол.
— Думаешь, это имеет отношение к тому мужчине, которого ты видел утром?
Он опустил глаза и пожал плечами.
— Хочешь сказать, что пес жевал эту кость, пока его хозяин за нами подглядывал? Не знаю. Я тоже об этом подумал. Если с ним была собака, это выглядит еще более странно.
Снова раздался телефонный звонок. Я взяла трубку и с облегчением услышала скрипучий голос Франсес Хэтч. Она интересовалась, как у нас дела. Я рассказала ей о вторжении и о теплой кости.
— Этот дом долго пустовал, Миранда. Кто знает, кто сюда мог наведываться. Маккейб говорит, он за домом присматривал, но он же не может стеречь его круглыми сутками. Я ему позвоню и все расскажу. А вы там поосторожнее.
Она хотела поговорить и с Хью. Я передала ему трубку и вернулась к приготовлению еды. Через некоторое время я накрыла на стол. Хью и за едой продолжал говорить с Франсес. Я уже готова была сесть за стол, когда почувствовала, что мне надо отлучиться.
Одним из немногих досадных недостатков этого дома было отсутствие туалета на первом этаже. Я снова поднялась по лестнице и побрела по коридору. Приблизившись к ванной комнате, я остановилась — изнутри доносился звук льющейся воды. Дверь была приоткрыта. Поколебавшись несколько секунд, я ее открыла и потянулась к выключателю на стене. Загорелся свет, и я увидела, что из крана тонкой струйкой течет вода. Я подошла, повернула кран и посмотрела на себя в зеркало. Что-то еще. Что-то еще было не так, но я не сразу сообразила что. Дверная ручка. Старинная фарфоровая дверная ручка, когда я до нее дотронулась, была теплой. Чтобы в этом убедиться, я, снова подойдя к двери, прикоснулась к ручке двумя пальцами. Теплая. Но это было невозможно — к ней никто не прикасался в течение нескольких часов! Я набрала в грудь воздуха, хрипловато произнесла: «Черт!» и принялась обследовать комнаты верхнего этажа. Хотя Хью и был рядом, мне не очень улыбалось заниматься этим в одиночестве, но я знала, что должна это сделать. Мне здесь жить, я не могу бояться этого дома, но страх будет преследовать меня, если я сейчас струшу и позову Хью. Открывая дверь нашей спальни, я задержала ладонь на дверной ручке, чтобы определить ее температуру. Холодная. Никаких проблем. Спальня, кабинет Хью, будущая комната для гостей и та, которая когда-нибудь станет детской, были забиты коробками и беспорядочно стоящей мебелью. Больше ничего. Никаких призрачных мужчин и собак, грызущих кости. В комнате Хью я даже опустилась на колени и провела рукой по полу под его столом, где, по его словам, лежала кость. Ничего.
Потом я сделала нечто странное, но в тот момент казавшееся мне совершенно правильным. Я склонилась так низко, что лоб мой коснулся пола. И стала молиться. Вернее, обратилась к кому-то могущественному, важному, сильному: «Пожалуйста, сделай так, чтоб все у нас было хорошо. Пожалуйста, храни нас от всякого зла».
А потом я спустилась вниз, чтобы закончить ленч с моим любимым.
* * *
Я наблюдала, как посередине листка промокательной бумаги медленно проступает и наливается цветом красный крестик. Хотя я знала, предчувствовала, ощущала это в течение нескольких дней, увидев физическое подтверждение, я была просто потрясена. Я была беременна. Аптекарь сказал, что достоверность этих домашних тестов достигает 98 процентов.
Я купила его в аптеке поблизости от моего магазина. Положила в сумочку и носила в ней три дня, не решаясь использовать, — слишком была напугана и волновалась. Всякий раз, вынув коробку и прочитав инструкцию, я вертела ее в руках, подносила к уху и встряхивала, словно она могла мне что-то сказать, в конце концов говорила: «Потом» — и бросала ее на дно сумки.
Когда все эти странные вещи стали множиться — непрекращающееся головокружение, усталость, внезапная тошнота при запахе кофе, — я поняла, что необходимо выяснить, что происходит у меня внутри. У Хью был медицинский справочник с описанием симптомов различных болезненных состояний. Прочитав о симптомах беременности — головокружение, усталость, тошнота, — я захлопнула книгу и прикусила губу. Что он скажет, узнав, что это случилось сразу же после нашего переезда? Во время всех этих разборок с Шарлоттой по поводу детей. Какой будет его реакция?