Во время прогулки Жербье удалось выиграть у двух поставщиков. Он перекинулся парой слов с несколькими заключенными, лежащими у своих бараков. У него было такое чувство, будто он приблизился к своего рода почве, к красноватым грибам в человеческом облике. Эти недокормленные люди, дрожащие и качающиеся в своих обносках, опустившиеся, небритые, немытые, с пустыми блуждающими взглядами, мягкими ртами, потерявшими подвижность. Жербье понял, что их пассивность была совершенно естественной. Настоящие бунтари, когда их поймали, попадали в глубокие бесшумные тюрьмы или передавались в руки Гестапо. Несомненно, в лагере тоже было несколько решительных людей, не поддавшихся этому процессу гниения. Но чтобы найти их в этой толпе случайно собранных людей требовалось время. Жербье вспомнил о Роже Легрэне, об его изможденных, но несгибаемых чертах, о храбрых истощенных плечах. Ведь именно он провел больше всех месяцев в этой куче перегноя. Жербье отправился к электростанции, находившейся среди той центральной группы зданий, которую называли в лагере "немецким кварталом".
Приближаясь к ней, Жербье смешался с группой истощенных как скелеты кабилов, толкавших тачки с мусорными баками. Они двигались очень медленно. Казалось, что их запястья через секунду переломаются. Их головы были слишком тяжелы для их тощих шей. Один из них споткнулся, и его тачка перевернулась, мусорный бак упал. Очистки, гнилые объедки прилипли к земле. Жербье не успел понять, что произошло, но увидел, как молчаливая ужасающая толпа набросилась на отбросы. Затем он увидел еще одну подбегающую группу. Охранники начали избивать их кулаками, ногами, дубинками, кастетами. Сначала они били по долгу службы, чтобы восстановить порядок. Но вскоре они почувствовали удовольствие от избиений, передающееся от одного к другому как своего рода заразная болезнь. Они метили в самые слабые и уязвимые части человека - в живот, в задницу, били по печени и по гениталиям. Они оставляли своих жертв в покое лишь тогда, когда те уже не подавали признаков жизни.
Жербье внезапно услышал сдавленный, свистящий голос Легрэна.
- Это сводит меня с ума, - сказал молодой человек. - Меня сводит с ума, когда я думаю, что мы собрали этих несчастных в Африке и увезли от их жилищ. Им рассказывали о прекрасной Франции, и о Маршале, великом старике. Им пообещали платить10 франков в день. В доках они получают только вполовину меньше. Они спросили почему. За это их сослали сюда. Они подыхают толпами. И когда у них нет на это времени, сами видите, что случается...
Задыхаясь, Легрэн затрясся от долгого, сухого кашля.
- Все долги будут оплачены, - сказал Жербье.
В этот момент его полуулыбка стала необычайно острой. Большинство людей испытывали чувство неловкости, когда видели это выражение лица Жербье. Но именно оно придало Легрэну чувство большого доверия.
VII
К середине мая хорошая погода установилась надолго. Поздняя весна расцвела сразу и во всем великолепии. Тысячи цветов выросли на травяном поле. Заключенные даже начали загорать. Острые лопатки, выступающие ребра, сморщенная кожа, руки не толще костей отдыхали на свежих цветах. Жербье, который проводил целый день на плато, сразу почувствовал в себе прилив человеколюбия, вызванного приходом весны. Никто, возможно, не сказал, было ли это его чувство к ним чувством отвращения или жалости или безразличия. Он и сам этого не знал. Но когда однажды в полдень, он заметил, как Легрэн разделся, как и все остальные, то подбежал к нему.
- Не делай этого, хорошо укройся, - сказал он. Когда Легрэн не послушался, Жербье набросил на его голое тело тюремный жакет.
- Я слышал, как ты дышишь и кашляешь во сне, - сказал Жербье. - У тебя наверняка проблемы с легкими. Солнце может оказаться очень опасным для тебя.
Жербье никогда не выказывал к Легрэну большего интереса, чем к аптекарю или к другим сокамерникам.
- Вы не похожи на доктора, - сказал Легрэн с удивлением.
- А я не доктор, - ответил Жербье, - но я однажды руководил строительством линии электропередач в Савойе. Там было несколько госпиталей для туберкулезников, и я много беседовал с врачами.
Глаза Легрэна просветлели.
- Вы электрик! - воскликнул он.
- Как и ты, - весело ответил Жербье.
- О, ну что вы! Я вижу, что вы мастер в этом деле, - сказал Легрэн. Но у нас могла бы быть общая тема для разговоров.
Легрэн испугался своей открытости и добавил:
- Время от времени.
- С удовольствием, если хочешь, - сказал Жербье.
Он улегся рядом с Легрэном и, пожевывая зеленые листочки и стебельки цветов, слушал молодого человека, рассказывавшего о генераторе, напряжении, свете и мощности.
-Не хотели бы вы, чтобы я провел вас туда? - спросил, наконец, Легрэн.
Он показал Жербье электростанцию, достаточно примитивную, но управляемую со знанием и со вкусом. Жербье также познакомился с помощником Легрэна. Это был старый инженер, еврей из Австрии. Он бежал сначала из Вены в Прагу, потом из Праги во Францию. Он был очень робким и старался казаться как можно незаметней. После стольких злоключений и страхов, он, казалось, смирился со своей участью.
VIII
Оценка этого человека, которую сформировал для себя Жербье, позволила ему понять полное значение случая, произошедшего немного позднее.
Гестаповский автомобиль остановился у въезда в лагерь. Открылись ворота. Несколько охранников в беретах и с повязками запрыгнули на подножки автомобиля, и серая машина медленно двинулась в направлении "немецкого квартала". Когда она подъехала поближе к электростанции, из нее вышел офицер СС и приказал охранникам следовать за ним внутрь здания. Было как раз то время загорать. Много заключенных собралось вокруг машины. Водитель в форме курил сигару, выпуская дым через ноздри широкого переломанного носа. Он не смотрел на толпу костлявых, полураздетых и молчаливых людей. В середине этой тишины вдруг раздался крик, затем снова и снова. Теперь они слились в одну жалобу, похожую на вой животных. Полуголых людей охватила паника. Но привлекательность ужаса оказалась для них сильнее самого страха. Они ждали. Появились охранники, волоча за собой седого мужчину из здания. Старый инженер задыхался, все еще вопя. Внезапно он увидел толпу полуголых, молчаливых и бледных людей. Он залепетал обрывки слов. Различить можно было лишь несколько фраз: "Французская земля... Французское правительство... свободная зона".
Жербье, который поначалу держался на расстоянии от зрителей, не заметил, что его подтолкнули близко к ним, так что он, через последний ряд, протолкнулся в следующий, затем оказался в первом, и все еще двигался вперед. Дрожащая теплая рука дотронулась до него. Тело Жербье сразу же расслабилось, а глаза утратили мертвенно-застывшее выражение.
- Спасибо, - сказал он Легрэну.
Жербье глубоко вздохнул. После всего, с чувством какого-то энергичного отвращения он наблюдал, как охранники бросили старого инженера в машину, а водитель продолжал курить сигару, выпуская дым через ноздри.
- Спасибо тебе, - повторил Жербье.
Он улыбнулся Легрэну своей полуулыбкой, в которой улыбались только губы, но не глаза.
В тот же вечер, в бараке Легрэн захотел поговорить о случившемся, но Жербье избегал разговоров. Так было и в последующие дни. Кроме того, учителю Армелю становилось с каждым днем все хуже, и Легрэн мог думать только о своем друге.
IX
Однажды ночью молодой учитель умер. Его жар перед смертью был не хуже, чем обычно. Несколько кабилов рано утром унесли его тело. Легрэн пошел на работу. День прошел, и он вел себя так же, как днем раньше. Когда Легрэн вернулся в барак, полковник, аптекарь и коммивояжер прекратили играть в домино и стали выражать ему свое сочувствие.
- Я не в печали, - сказал Легрэн. - Армелю сейчас лучше, чем было здесь.
Жербье ничего не сказал Легрэну. Он дал ему пачку сигарет, которые купил в этот день у охранников. Легрэн выкурил три одну за другой, назло измождавшему его кашлю. Пришла ночь. Прошла перекличка. Двери были заперты. Полковник, аптекарь и коммивояжер уснули один за другим. Легрэн казался спокойным. Жербье тоже заснул.
Его разбудил знакомый звук. Легрэн кашлял. Теперь Жербье уже не мог спать. Он прислушался повнимательней и понял, что Легрэн сам заставляет себя кашлять посильнее, чтобы приглушить свои рыдания. Жербье дотронулся до руки Легрэна и очень тихо сказал:
- Я здесь, старина.
Несколько секунд с соломенной постели Легрэна не было слышно ни звука. - Он борется за свое достоинство. - подумал Жербье. И был прав. Но Легрэн был только ребенком, точно таким же. Жербье внезапно почувствовал тело, потерявшее вес, и пару тонких костлявых плеч, касавшихся его. Он услышал тонкий, почти неслышимый вопль.
- Теперь я остался один на всем белом свете... Армель оставил меня. Теперь он, наверное, уже с Богом. Он верил в Него так сильно. Но я не могу видеть его здесь. .. Я не верю в Него, месье Жербье... Я прошу прощения... но я больше не могу. У меня больше никого нет во всем мире. Поговорите со мной немного, месье Жербье, если хотите...
Тогда Жербье прошептал Легрэну прямо в ухо:
- Мы никогда не предаем товарища в движении Сопротивления.
Легрэн затих.
- Сопротивление. Ты слышал? - Жербье повторил таким секретным и тяжелым тоном, как ночь за стеной. - Усни с этим словом в голове. В эти дни это самое лучшее слово во французском языке. У тебя не было шанса выучить его. Оно возникло, пока тебя ломали тут. Спи. Я обещаю научить тебя.
Х
Жербье сопровождал Легрэна до его работы. Они шли медленно, и Жербье рассказывал.
- Понимаешь, они пришли сюда на танках, со своими пустыми глазами. Они думали, что страх перед танками заставит людей принять их новые законы. Так как они производили эти танки, то были уверены, что рождены для написания нового закона. Они испытывают ужас перед свободой, перед мыслью. Их настоящая цель войны была смерть думающего человека, свободного человека. Они хотят уничтожить всех, у кого глаза не пустые. Они нашли во Франции людей с такими же вкусами, и те пошли к ним на службу. Они были причиной смерти юного Армеля. Ты видел, как они передали СС беднягу, поверившего в право убежища. В то же самое время они открыто заявили, что завоеватель был великодушен. Грязный старик попробовал подкупить страну. - Будьте хорошими, будьте трусливыми, - проповедовал он. - Забудьте, что вы были горды, радостны и свободны. Подчиняйся и улыбайся победителю. И он позволит тебе ползать и не будет досаждать. Люди, окружавшие Старика{3}, рассчитали, что Франция доверчива и благородна, что она страна умеренности и счастливой середины. - Франция такая цивилизованная, такая расслабленная, - думали они, - что она больше не знает значения подпольной войны и секретной смерти. Она все примет, она уснет. И когда она будет спать, мы выцарапаем ей глаза. И еще они думали:
- Мы не боимся экстремистов. У них нет оружия. У них нет связей. А нас смогут защитить все немецкие дивизии. Пока они так веселились, родилось Сопротивление.
Роже Легрэн шел рядом, не решаясь посмотреть на Жербье. Это было так, вроде как он боялся вмешаться в осуществление чуда. Этот человек, такой спокойный, такой молчаливый, вдруг стал выстреливать слова как огонь... И мир вокруг внезапно стал совсем другим. Легрэн видел траву и лагерные лачуги и красные тюремные робы и изможденные фигуры кабилов, согнанных на принудительные работы. Но это все изменило свою форму и сове назначение. Жизнь в лагере больше не останавливалась у заграждений из колючей проволоки. Она распространялась на всю страну. Она стала светлой, приобрела смысл. И кабилы, и Армель, и он сам вошли в единый огромный строй людей. Легрэн сам чувствовал, как постепенно освобождается от чувства бунта, наполнявшего его до сей поры - от слепого, отчаянного, скованного, тупого чувства, не находившего выхода, душившего его изнутри, разрывающего его существование. Он почувствовал приближение к великой тайне. И он был слишком глуп и слишком мал, чтобы разглядеть в своем сокамернике человека, который поднял для него вуаль этой тайны.
- Как это началось, я не знаю, - продолжал Жербье. - Я думаю, что никто не знает. Но однажды крестьянин перерезал телефонный кабель в деревне. Старушка вылила тазик с помоями под ноги немецкого солдата. Начали распространяться листовки. Мясник впихнул в холодильный погреб капитана, реквизировавшего мясо у него слишком нагло. Буржуа дал ложный адрес победителям, ищущим дорогу. Железнодорожники, викарии, браконьеры, банкиры помогали бежать сотням пленных. Фермеры прятали английских солдат. Проститутка отказывалась лечь в постель с захватчиками. Французские офицеры, солдаты, каменщики, художники прятали оружие. Ты об этом ничего не знал. Ты был здесь. Но для тех, кто проснулся, это активное начало было самым воодушевляющим в мире. Это был росток свободы, разраставшийся на французской земле. Тогда немцы и их слуги, и Старик решили раздавить прораставший росток. Но чем больше они рвали его, тем лучше он рос. Они наполняли тюрьмы, они расширяли лагеря. Они взбесились. Они посадили за решетку полковника, аптекаря, коммивояжера. Но они получили еще больше врагов. Они ухватились за расстрельные команды. Теперь растению, чтобы подняться и разрастись, потребовалось еще больше крови. Кровь пролилась. Кровь льется сейчас. Будут течь реки крови. И растение превратится в лес.
Жербье и Легрэн делали обход электростанции. Жербье продолжал.
- Тот, кто вступает в Сопротивление целится в немцев. Но в то же самое время он бьет Виши и его Старика, и палачей Старика, и начальников нашего лагеря, и охранников, работу которых ты наблюдаешь каждый день. Сопротивление состоит из всех французов, не желающих, чтобы глаза Франции стали пустыми и мертвыми.
Легрэн и Жербье уселись на траве. С холмов задул холодный ветер. Приближался вечер. Жербье рассказывал юноше о газетах движения Сопротивления.
- И люди, выпускающие их, осмеливаются писать то, что думают? - спросил Легрэн, щеки его побледнели.
- Они ничего не боятся, у них нет другого закона, нет другого хозяина, кроме их идеи, - сказал Жербье. - Эта идея сильнее, чем жизнь. Люди, публикующие эти листки, неизвестны, но однажды за то, что они сделали, им воздвигнут памятники. Человек, нашедший газету, рискует жизнью. Тот, кто набирает текст, рискует жизнью. Тот, кто пишет статьи, рискует жизнью. И тот, кто перевозит газеты, рискует жизнью. Но их ничего не может остановить. Ничто не заглушит крик, вылетающий из мимеографов, спрятанных в сырых кельях, исходящий от печатных прессов, утаенных в глубоких подземельях. Не думай, что эти газеты в чем-то сходны с теми, что продаются при ярком свете. Это совсем маленькие кусочки бумаги. Мятые листки, на которых что-то напечатано в типографии или на машинке. Буквы размытые, заголовки подслеповатые. Чернила часто мажутся. Люди выпускают их, как умеют. Одну неделю в одном городе, другую - в другом. . Они берут с собой то, что можно унести в руках. Но газеты выходят. Материалы для статей передаются по подпольным каналам. Кто-то собирает их, кто-то тайно готовит издание. Секретные группы набирают их. Полиция, агенты, шпики, "стукачи" волнуются, ищут, выслеживают их. Газета выходит на дороги Франции. Она маленькая, она выглядит невзрачно. Но каждая строчка в ней - как золотая жила. Жила свободной мысли.
- Мой отец был печатником. Так что я понимаю, - сказал Легрэн. - Таких газет не может быть много.
- Их множество, - ответил Жербье. - Каждое значительное движение в Сопротивлении выпускает свою, и тиражи достигают десятков тысяч. И еще есть газеты отдельных групп. И газеты в провинциях. У врачей свои, у музыкантов свои, у студентов, у учителей, у профессоров университета, у художников, у писателей и у инженеров.
- А что с коммунистами? - тихо спросил Легрэн.
- Ну конечно, у них есть "Юманите". Как и раньше.
- "Юма... , - сказал Легрэн, - "Юма... "
Его выпуклые глаза наполнились экстазом. Он хотел сказать больше, но приступ кашля оборвал его.
XI
Был полдень. Заключенные проглотили котелок грязной воды, служившей им пищей, и неподвижно лежали на солнце. Легрэн был с Жербье в тени барака.
- Они знают, как умирать в движении Сопротивления, - начал Жербье. Гестапо собиралось казнить дочь одного промышленника за то, что она отказалась выдать им организацию, в которой состояла. Ее отцу разрешили свидание с ней. Он умолял ее все рассказать. Она оскорбила его и приказала немецкому офицеру, наблюдавшему за беседой, увести отца прочь... Активист Христианского профсоюза сдружился с немцами, то ли из-за своей слабости, то ли из интереса. Его жена выгнала активиста из дома. А его совсем юный сын добровольно вступил в боевую группу. Он проводил диверсии, убил нескольких часовых. Когда его схватили, он написал матери: "Все уже очистилось. Я умираю, как хороший француз и как добрый христианин". Я сам видел это письмо.
- Знаменитого профессора арестовали, бросили в гестаповскую тюрьму Фресне в Париже. Они пытали его, пытаясь выведать имена. Он сопротивлялся... Он сопротивлялся... Но однажды почувствовал, что больше не может терпеть. Он испугался самого себя. Он снял свою рубашку, разорвал ее и повесился... После демонстрации, перешедшей в уличную стычку, в ходе которой в Париже пролилась немецкая кровь, дюжину мужчин приговорили к смерти. Их всех должны были расстрелять на следующий день на рассвете. Они знали это. И один из них, рабочий, начал рассказывать смешные истории. Всю ночь он заставлял своих товарищей смеяться. Немецкий тюремный капеллан рассказал потом об этом семье погибшего рабочего.
Легрэн поднял глаза и, запинаясь, спросил:
- Скажите, месье Жербье... Были среди участников этой демонстрации коммунисты?
- Они все были, - ответил Жербье. - И именно коммунист, Габриель Пери, перед смертью произнес, возможно, самые прекрасные слова, сказанные когда-либо участником Сопротивления: "Я рад, - сказал он. - Мы строим завтрашний день, который будет петь".
Жербье положил руку на тонкое запястье Легрэна и мягко сказал:
- Я хотел бы, чтобы ты понял меня раз и навсегда. Сейчас больше нет взаимных подозрений, ненависти и барьеров между коммунистами и всеми остальными. Сегодня мы французы. Мы все ведем общую борьбу. И именно коммунистов враг ненавидит больше всех. Мы знаем это. И мы знаем, что они самые храбрые и лучше всех организованы. Они помогают нам, и мы помогаем им. Они любят нас, и мы любим их. Все стало совсем простым.
- Говорите, месье Жербье, говорите еще, - бормотал Легрэн.
XII
Именно этой ночью у Жербье было время поговорить.
Их маленькая камера, крепко запертая, отдавала ночью накопившуюся за день жару, Соломенные кровати обжигали спины людей. Темнота была удушающей. Сокамерники ворочались и ворочались, пытаясь уснуть. Но для Легрэна сейчас ничего не имело значения, даже усиливающий свист его легких, который иногда принуждал его сдавливать обеими руками свою грудную клетку, чего он сам уже не замечал. А Жербье рассказывал о радиостанциях, спрятанных в городах и поселках, благодаря которым можно каждый день общаться с друзьями в свободном мире. Он говорил о работе секретных радистов, их трюках, их терпении, их риске и о той прекрасной музыке, которую создают шифрованные донесения. Он живописал гигантскую сеть постов прослушивания и наблюдателей, ведущих разведку в тылу врага, считающих его полки, прорывающих его линии защиты, получая доступ к секретным документам. И еще Жербье говорил, что в любое время года, в любой час курьеры-связники перемещаются вперед и назад, пешком, на лошади, на велосипеде или ползком по всей Франции. Он описывал подпольную Францию, Францию с зарытыми в землю оружейными складами, о штабах боевых групп, переезжающих из одного убежища в другое, о неизвестных вождях, о мужчинах и женщинах, беспрестанно меняющих свои имена, адреса, одежду и лица.
- Эти люди, - сказал Жербье, - могли бы сидеть тихо. Их ведь никто не заставлял идти на риск. Мудрость, здравый смысл подсказывали им: ешьте и спите в тени немецких штыков, следите, как процветает ваш бизнес, как улыбаются ваши женщины, как растут дети. Материальные блага и блага ограниченной нежности были им гарантированы. У них даже было бы благоволение старика в Виши, чтобы успокоить, убаюкать свою совесть. Действительно, ничего не могло заставить их сражаться, ничего, кроме их свободной души.
-Знаешь ли ты, - продолжал он, - что такое жизнь подпольщика, человека вне закона? У него больше нет имени или, наоборот, у него их так много, что он забывает свое собственное. У него нет продовольственных карточек. Он больше не может хоть как-то утихомирить свой голод. Он спит на чердаке, или у проститутки, или на полу в какой-то лавке, или на скамье на вокзале. Он не видит больше свою семью, ведь за семьей следит полиция. Если и его жена что часто бывает - работает в Сопротивлении, то их дети растут беспризорными. Страх быть пойманным следует за ним как тень. Каждый день его товарищи исчезают, их пытают и расстреливают. Он идет от убежища к убежищу, без домашнего тепла, затравленный, скрытный, как призрак самого себя.
Жербье продолжал:
- Но он никогда не одинок. Вокруг себя он ощущает веру и нежность всего порабощенного народа. Он находит сообщников, он приобретает друзей на полях и на фабрике, в пригородах и в замках, среди жандармов, железнодорожников, контрабандистов, торговцев и священников. Среди старых нотариусов и юных девушек. Самый голодный бедняк разделит с ним свой скудный хлебный паек, потому что он не может даже зайти в булочную, ведь он сражается за все урожаи во Франции.
Так говорил Жербье. А Легрэн на обжигающей койке, в шокирующей темноте, открывал для себя совершенно новую и очаровывающую страну, населенную солдатами без личных номеров, без оружия, отечество святых друзей, более прекрасное, чем любое отечество на земле. Движение Сопротивления было этим отечеством.
ХIII
Однажды утром по дороге на работу Легрэн вдруг спросил:
- Месье Жербье, вы руководитель движения Сопротивления?
Жербье посмотрел на обгорелое и измученное молодое лицо Легрэна с каким-то почти жестоким вниманием. Он увидел в нем безграничную лояльность и преданность.
- Я был в генеральном штабе движения, - сказал он. - Но здесь этого никто не знает. Я ехал из Парижа. Меня арестовали в Тулузе, я думаю, на меня навел "стукач". Но доказательств нет. Потому они даже не осмелились судить меня. Так они отправили меня сюда.
- На какой срок? - спросил Легрэн.
Жербье пожал плечами и улыбнулся.
- Как они соизволят, конечно, - сказал он. - Ты сам знаешь это лучше всех.
Легрэн остановился и посмотрел на землю. Затем он сказал прерывающимся голосом, но с большой твердостью.
- Месье Жербье, вам нужно бежать отсюда. Он подождал, затем поднял голову и добавил:
- Вы нужны им на свободе.
Так как Жербье не ответил, Легрэн продолжил:
- У меня есть идея. Я придумал ее уже давно... Я расскажу вам о ней сегодня ночью.
Они пошли каждый в свою сторону. Жербье купил немного сигарет у охранника, ставшего его поставщиком. Он прошелся вдоль плато. Со своей обычной улыбкой. Он достиг цели, к которой стремился, своими историями и образами терпеливо опьяняя Легрэна.
XIV
- Я скажу вам, в чем моя идея, - прошептал Легрэн, когда они убедились, что полковник, коммивояжер и аптекарь быстро уснули.
Легрэн собирался с мыслями и подбирал слова. Потом он снова заговорил.
- Что мешает побегу? Только две вещи: колючая проволока и патрули. Что касается колючей проволоки, то поверхность земли не везде ровная, и есть места, где такой худой человек, как вы, месье Жербье, вполне можете под ней пролезть, разве что немного порвете одежду.
- Я знаю такие места, - сказал Жербье.
- Это что касается колючей проволоки. Теперь остались патрули. Сколько минут потребуется вам, чтобы добежать до патрульной дорожки, перебежать через нее, и скрыться в окрестностях?
- Минут двенадцать... Самое большее - пятнадцать, - сказал Жербье.
- Ну, тогда я смогу устроить так, чтобы охранники ничего не увидели даже дольше, чем вы сказали, - сказал Легрэн.
- И я так считаю, - спокойно заметил Жербье. - Для хорошего электрика не составит труда заранее сделать так, чтобы электричество отключилось.
- Вы тоже думали об этом, - пробормотал Легрэн. - Но никогда не говорили ни слова.
- Я люблю командовать или исполнять команды. Я не умею просить об одолжении, - сказал Жербье. - Я ждал, пока ты сам это скажешь.
Жербье оперся на одно плечо, как будто хотел разглядеть лицо своего сокамерника в полной темноте. А затем сказал:
- Я часто удивлялся, почему ты, имея такие возможности, никогда так ими и не воспользовался.
Легрэн долго кашлял, пока смог ответить.
- В начале я обсуждал это с Армелем. Но он был против. Он, похоже, действительно был слишком безропотным. Но в основном он был прав. В наших тюремных робах и без документов, без продовольственных карточек, мы далеко бы не ушли. Потом Армель заболел. Я не мог оставить его. Затем и с моим здоровьем дела стали обстоять худо. Но вы - совсем другое дело. С вашими друзьями в Сопротивлении...
Приближаясь к ней, Жербье смешался с группой истощенных как скелеты кабилов, толкавших тачки с мусорными баками. Они двигались очень медленно. Казалось, что их запястья через секунду переломаются. Их головы были слишком тяжелы для их тощих шей. Один из них споткнулся, и его тачка перевернулась, мусорный бак упал. Очистки, гнилые объедки прилипли к земле. Жербье не успел понять, что произошло, но увидел, как молчаливая ужасающая толпа набросилась на отбросы. Затем он увидел еще одну подбегающую группу. Охранники начали избивать их кулаками, ногами, дубинками, кастетами. Сначала они били по долгу службы, чтобы восстановить порядок. Но вскоре они почувствовали удовольствие от избиений, передающееся от одного к другому как своего рода заразная болезнь. Они метили в самые слабые и уязвимые части человека - в живот, в задницу, били по печени и по гениталиям. Они оставляли своих жертв в покое лишь тогда, когда те уже не подавали признаков жизни.
Жербье внезапно услышал сдавленный, свистящий голос Легрэна.
- Это сводит меня с ума, - сказал молодой человек. - Меня сводит с ума, когда я думаю, что мы собрали этих несчастных в Африке и увезли от их жилищ. Им рассказывали о прекрасной Франции, и о Маршале, великом старике. Им пообещали платить10 франков в день. В доках они получают только вполовину меньше. Они спросили почему. За это их сослали сюда. Они подыхают толпами. И когда у них нет на это времени, сами видите, что случается...
Задыхаясь, Легрэн затрясся от долгого, сухого кашля.
- Все долги будут оплачены, - сказал Жербье.
В этот момент его полуулыбка стала необычайно острой. Большинство людей испытывали чувство неловкости, когда видели это выражение лица Жербье. Но именно оно придало Легрэну чувство большого доверия.
VII
К середине мая хорошая погода установилась надолго. Поздняя весна расцвела сразу и во всем великолепии. Тысячи цветов выросли на травяном поле. Заключенные даже начали загорать. Острые лопатки, выступающие ребра, сморщенная кожа, руки не толще костей отдыхали на свежих цветах. Жербье, который проводил целый день на плато, сразу почувствовал в себе прилив человеколюбия, вызванного приходом весны. Никто, возможно, не сказал, было ли это его чувство к ним чувством отвращения или жалости или безразличия. Он и сам этого не знал. Но когда однажды в полдень, он заметил, как Легрэн разделся, как и все остальные, то подбежал к нему.
- Не делай этого, хорошо укройся, - сказал он. Когда Легрэн не послушался, Жербье набросил на его голое тело тюремный жакет.
- Я слышал, как ты дышишь и кашляешь во сне, - сказал Жербье. - У тебя наверняка проблемы с легкими. Солнце может оказаться очень опасным для тебя.
Жербье никогда не выказывал к Легрэну большего интереса, чем к аптекарю или к другим сокамерникам.
- Вы не похожи на доктора, - сказал Легрэн с удивлением.
- А я не доктор, - ответил Жербье, - но я однажды руководил строительством линии электропередач в Савойе. Там было несколько госпиталей для туберкулезников, и я много беседовал с врачами.
Глаза Легрэна просветлели.
- Вы электрик! - воскликнул он.
- Как и ты, - весело ответил Жербье.
- О, ну что вы! Я вижу, что вы мастер в этом деле, - сказал Легрэн. Но у нас могла бы быть общая тема для разговоров.
Легрэн испугался своей открытости и добавил:
- Время от времени.
- С удовольствием, если хочешь, - сказал Жербье.
Он улегся рядом с Легрэном и, пожевывая зеленые листочки и стебельки цветов, слушал молодого человека, рассказывавшего о генераторе, напряжении, свете и мощности.
-Не хотели бы вы, чтобы я провел вас туда? - спросил, наконец, Легрэн.
Он показал Жербье электростанцию, достаточно примитивную, но управляемую со знанием и со вкусом. Жербье также познакомился с помощником Легрэна. Это был старый инженер, еврей из Австрии. Он бежал сначала из Вены в Прагу, потом из Праги во Францию. Он был очень робким и старался казаться как можно незаметней. После стольких злоключений и страхов, он, казалось, смирился со своей участью.
VIII
Оценка этого человека, которую сформировал для себя Жербье, позволила ему понять полное значение случая, произошедшего немного позднее.
Гестаповский автомобиль остановился у въезда в лагерь. Открылись ворота. Несколько охранников в беретах и с повязками запрыгнули на подножки автомобиля, и серая машина медленно двинулась в направлении "немецкого квартала". Когда она подъехала поближе к электростанции, из нее вышел офицер СС и приказал охранникам следовать за ним внутрь здания. Было как раз то время загорать. Много заключенных собралось вокруг машины. Водитель в форме курил сигару, выпуская дым через ноздри широкого переломанного носа. Он не смотрел на толпу костлявых, полураздетых и молчаливых людей. В середине этой тишины вдруг раздался крик, затем снова и снова. Теперь они слились в одну жалобу, похожую на вой животных. Полуголых людей охватила паника. Но привлекательность ужаса оказалась для них сильнее самого страха. Они ждали. Появились охранники, волоча за собой седого мужчину из здания. Старый инженер задыхался, все еще вопя. Внезапно он увидел толпу полуголых, молчаливых и бледных людей. Он залепетал обрывки слов. Различить можно было лишь несколько фраз: "Французская земля... Французское правительство... свободная зона".
Жербье, который поначалу держался на расстоянии от зрителей, не заметил, что его подтолкнули близко к ним, так что он, через последний ряд, протолкнулся в следующий, затем оказался в первом, и все еще двигался вперед. Дрожащая теплая рука дотронулась до него. Тело Жербье сразу же расслабилось, а глаза утратили мертвенно-застывшее выражение.
- Спасибо, - сказал он Легрэну.
Жербье глубоко вздохнул. После всего, с чувством какого-то энергичного отвращения он наблюдал, как охранники бросили старого инженера в машину, а водитель продолжал курить сигару, выпуская дым через ноздри.
- Спасибо тебе, - повторил Жербье.
Он улыбнулся Легрэну своей полуулыбкой, в которой улыбались только губы, но не глаза.
В тот же вечер, в бараке Легрэн захотел поговорить о случившемся, но Жербье избегал разговоров. Так было и в последующие дни. Кроме того, учителю Армелю становилось с каждым днем все хуже, и Легрэн мог думать только о своем друге.
IX
Однажды ночью молодой учитель умер. Его жар перед смертью был не хуже, чем обычно. Несколько кабилов рано утром унесли его тело. Легрэн пошел на работу. День прошел, и он вел себя так же, как днем раньше. Когда Легрэн вернулся в барак, полковник, аптекарь и коммивояжер прекратили играть в домино и стали выражать ему свое сочувствие.
- Я не в печали, - сказал Легрэн. - Армелю сейчас лучше, чем было здесь.
Жербье ничего не сказал Легрэну. Он дал ему пачку сигарет, которые купил в этот день у охранников. Легрэн выкурил три одну за другой, назло измождавшему его кашлю. Пришла ночь. Прошла перекличка. Двери были заперты. Полковник, аптекарь и коммивояжер уснули один за другим. Легрэн казался спокойным. Жербье тоже заснул.
Его разбудил знакомый звук. Легрэн кашлял. Теперь Жербье уже не мог спать. Он прислушался повнимательней и понял, что Легрэн сам заставляет себя кашлять посильнее, чтобы приглушить свои рыдания. Жербье дотронулся до руки Легрэна и очень тихо сказал:
- Я здесь, старина.
Несколько секунд с соломенной постели Легрэна не было слышно ни звука. - Он борется за свое достоинство. - подумал Жербье. И был прав. Но Легрэн был только ребенком, точно таким же. Жербье внезапно почувствовал тело, потерявшее вес, и пару тонких костлявых плеч, касавшихся его. Он услышал тонкий, почти неслышимый вопль.
- Теперь я остался один на всем белом свете... Армель оставил меня. Теперь он, наверное, уже с Богом. Он верил в Него так сильно. Но я не могу видеть его здесь. .. Я не верю в Него, месье Жербье... Я прошу прощения... но я больше не могу. У меня больше никого нет во всем мире. Поговорите со мной немного, месье Жербье, если хотите...
Тогда Жербье прошептал Легрэну прямо в ухо:
- Мы никогда не предаем товарища в движении Сопротивления.
Легрэн затих.
- Сопротивление. Ты слышал? - Жербье повторил таким секретным и тяжелым тоном, как ночь за стеной. - Усни с этим словом в голове. В эти дни это самое лучшее слово во французском языке. У тебя не было шанса выучить его. Оно возникло, пока тебя ломали тут. Спи. Я обещаю научить тебя.
Х
Жербье сопровождал Легрэна до его работы. Они шли медленно, и Жербье рассказывал.
- Понимаешь, они пришли сюда на танках, со своими пустыми глазами. Они думали, что страх перед танками заставит людей принять их новые законы. Так как они производили эти танки, то были уверены, что рождены для написания нового закона. Они испытывают ужас перед свободой, перед мыслью. Их настоящая цель войны была смерть думающего человека, свободного человека. Они хотят уничтожить всех, у кого глаза не пустые. Они нашли во Франции людей с такими же вкусами, и те пошли к ним на службу. Они были причиной смерти юного Армеля. Ты видел, как они передали СС беднягу, поверившего в право убежища. В то же самое время они открыто заявили, что завоеватель был великодушен. Грязный старик попробовал подкупить страну. - Будьте хорошими, будьте трусливыми, - проповедовал он. - Забудьте, что вы были горды, радостны и свободны. Подчиняйся и улыбайся победителю. И он позволит тебе ползать и не будет досаждать. Люди, окружавшие Старика{3}, рассчитали, что Франция доверчива и благородна, что она страна умеренности и счастливой середины. - Франция такая цивилизованная, такая расслабленная, - думали они, - что она больше не знает значения подпольной войны и секретной смерти. Она все примет, она уснет. И когда она будет спать, мы выцарапаем ей глаза. И еще они думали:
- Мы не боимся экстремистов. У них нет оружия. У них нет связей. А нас смогут защитить все немецкие дивизии. Пока они так веселились, родилось Сопротивление.
Роже Легрэн шел рядом, не решаясь посмотреть на Жербье. Это было так, вроде как он боялся вмешаться в осуществление чуда. Этот человек, такой спокойный, такой молчаливый, вдруг стал выстреливать слова как огонь... И мир вокруг внезапно стал совсем другим. Легрэн видел траву и лагерные лачуги и красные тюремные робы и изможденные фигуры кабилов, согнанных на принудительные работы. Но это все изменило свою форму и сове назначение. Жизнь в лагере больше не останавливалась у заграждений из колючей проволоки. Она распространялась на всю страну. Она стала светлой, приобрела смысл. И кабилы, и Армель, и он сам вошли в единый огромный строй людей. Легрэн сам чувствовал, как постепенно освобождается от чувства бунта, наполнявшего его до сей поры - от слепого, отчаянного, скованного, тупого чувства, не находившего выхода, душившего его изнутри, разрывающего его существование. Он почувствовал приближение к великой тайне. И он был слишком глуп и слишком мал, чтобы разглядеть в своем сокамернике человека, который поднял для него вуаль этой тайны.
- Как это началось, я не знаю, - продолжал Жербье. - Я думаю, что никто не знает. Но однажды крестьянин перерезал телефонный кабель в деревне. Старушка вылила тазик с помоями под ноги немецкого солдата. Начали распространяться листовки. Мясник впихнул в холодильный погреб капитана, реквизировавшего мясо у него слишком нагло. Буржуа дал ложный адрес победителям, ищущим дорогу. Железнодорожники, викарии, браконьеры, банкиры помогали бежать сотням пленных. Фермеры прятали английских солдат. Проститутка отказывалась лечь в постель с захватчиками. Французские офицеры, солдаты, каменщики, художники прятали оружие. Ты об этом ничего не знал. Ты был здесь. Но для тех, кто проснулся, это активное начало было самым воодушевляющим в мире. Это был росток свободы, разраставшийся на французской земле. Тогда немцы и их слуги, и Старик решили раздавить прораставший росток. Но чем больше они рвали его, тем лучше он рос. Они наполняли тюрьмы, они расширяли лагеря. Они взбесились. Они посадили за решетку полковника, аптекаря, коммивояжера. Но они получили еще больше врагов. Они ухватились за расстрельные команды. Теперь растению, чтобы подняться и разрастись, потребовалось еще больше крови. Кровь пролилась. Кровь льется сейчас. Будут течь реки крови. И растение превратится в лес.
Жербье и Легрэн делали обход электростанции. Жербье продолжал.
- Тот, кто вступает в Сопротивление целится в немцев. Но в то же самое время он бьет Виши и его Старика, и палачей Старика, и начальников нашего лагеря, и охранников, работу которых ты наблюдаешь каждый день. Сопротивление состоит из всех французов, не желающих, чтобы глаза Франции стали пустыми и мертвыми.
Легрэн и Жербье уселись на траве. С холмов задул холодный ветер. Приближался вечер. Жербье рассказывал юноше о газетах движения Сопротивления.
- И люди, выпускающие их, осмеливаются писать то, что думают? - спросил Легрэн, щеки его побледнели.
- Они ничего не боятся, у них нет другого закона, нет другого хозяина, кроме их идеи, - сказал Жербье. - Эта идея сильнее, чем жизнь. Люди, публикующие эти листки, неизвестны, но однажды за то, что они сделали, им воздвигнут памятники. Человек, нашедший газету, рискует жизнью. Тот, кто набирает текст, рискует жизнью. Тот, кто пишет статьи, рискует жизнью. И тот, кто перевозит газеты, рискует жизнью. Но их ничего не может остановить. Ничто не заглушит крик, вылетающий из мимеографов, спрятанных в сырых кельях, исходящий от печатных прессов, утаенных в глубоких подземельях. Не думай, что эти газеты в чем-то сходны с теми, что продаются при ярком свете. Это совсем маленькие кусочки бумаги. Мятые листки, на которых что-то напечатано в типографии или на машинке. Буквы размытые, заголовки подслеповатые. Чернила часто мажутся. Люди выпускают их, как умеют. Одну неделю в одном городе, другую - в другом. . Они берут с собой то, что можно унести в руках. Но газеты выходят. Материалы для статей передаются по подпольным каналам. Кто-то собирает их, кто-то тайно готовит издание. Секретные группы набирают их. Полиция, агенты, шпики, "стукачи" волнуются, ищут, выслеживают их. Газета выходит на дороги Франции. Она маленькая, она выглядит невзрачно. Но каждая строчка в ней - как золотая жила. Жила свободной мысли.
- Мой отец был печатником. Так что я понимаю, - сказал Легрэн. - Таких газет не может быть много.
- Их множество, - ответил Жербье. - Каждое значительное движение в Сопротивлении выпускает свою, и тиражи достигают десятков тысяч. И еще есть газеты отдельных групп. И газеты в провинциях. У врачей свои, у музыкантов свои, у студентов, у учителей, у профессоров университета, у художников, у писателей и у инженеров.
- А что с коммунистами? - тихо спросил Легрэн.
- Ну конечно, у них есть "Юманите". Как и раньше.
- "Юма... , - сказал Легрэн, - "Юма... "
Его выпуклые глаза наполнились экстазом. Он хотел сказать больше, но приступ кашля оборвал его.
XI
Был полдень. Заключенные проглотили котелок грязной воды, служившей им пищей, и неподвижно лежали на солнце. Легрэн был с Жербье в тени барака.
- Они знают, как умирать в движении Сопротивления, - начал Жербье. Гестапо собиралось казнить дочь одного промышленника за то, что она отказалась выдать им организацию, в которой состояла. Ее отцу разрешили свидание с ней. Он умолял ее все рассказать. Она оскорбила его и приказала немецкому офицеру, наблюдавшему за беседой, увести отца прочь... Активист Христианского профсоюза сдружился с немцами, то ли из-за своей слабости, то ли из интереса. Его жена выгнала активиста из дома. А его совсем юный сын добровольно вступил в боевую группу. Он проводил диверсии, убил нескольких часовых. Когда его схватили, он написал матери: "Все уже очистилось. Я умираю, как хороший француз и как добрый христианин". Я сам видел это письмо.
- Знаменитого профессора арестовали, бросили в гестаповскую тюрьму Фресне в Париже. Они пытали его, пытаясь выведать имена. Он сопротивлялся... Он сопротивлялся... Но однажды почувствовал, что больше не может терпеть. Он испугался самого себя. Он снял свою рубашку, разорвал ее и повесился... После демонстрации, перешедшей в уличную стычку, в ходе которой в Париже пролилась немецкая кровь, дюжину мужчин приговорили к смерти. Их всех должны были расстрелять на следующий день на рассвете. Они знали это. И один из них, рабочий, начал рассказывать смешные истории. Всю ночь он заставлял своих товарищей смеяться. Немецкий тюремный капеллан рассказал потом об этом семье погибшего рабочего.
Легрэн поднял глаза и, запинаясь, спросил:
- Скажите, месье Жербье... Были среди участников этой демонстрации коммунисты?
- Они все были, - ответил Жербье. - И именно коммунист, Габриель Пери, перед смертью произнес, возможно, самые прекрасные слова, сказанные когда-либо участником Сопротивления: "Я рад, - сказал он. - Мы строим завтрашний день, который будет петь".
Жербье положил руку на тонкое запястье Легрэна и мягко сказал:
- Я хотел бы, чтобы ты понял меня раз и навсегда. Сейчас больше нет взаимных подозрений, ненависти и барьеров между коммунистами и всеми остальными. Сегодня мы французы. Мы все ведем общую борьбу. И именно коммунистов враг ненавидит больше всех. Мы знаем это. И мы знаем, что они самые храбрые и лучше всех организованы. Они помогают нам, и мы помогаем им. Они любят нас, и мы любим их. Все стало совсем простым.
- Говорите, месье Жербье, говорите еще, - бормотал Легрэн.
XII
Именно этой ночью у Жербье было время поговорить.
Их маленькая камера, крепко запертая, отдавала ночью накопившуюся за день жару, Соломенные кровати обжигали спины людей. Темнота была удушающей. Сокамерники ворочались и ворочались, пытаясь уснуть. Но для Легрэна сейчас ничего не имело значения, даже усиливающий свист его легких, который иногда принуждал его сдавливать обеими руками свою грудную клетку, чего он сам уже не замечал. А Жербье рассказывал о радиостанциях, спрятанных в городах и поселках, благодаря которым можно каждый день общаться с друзьями в свободном мире. Он говорил о работе секретных радистов, их трюках, их терпении, их риске и о той прекрасной музыке, которую создают шифрованные донесения. Он живописал гигантскую сеть постов прослушивания и наблюдателей, ведущих разведку в тылу врага, считающих его полки, прорывающих его линии защиты, получая доступ к секретным документам. И еще Жербье говорил, что в любое время года, в любой час курьеры-связники перемещаются вперед и назад, пешком, на лошади, на велосипеде или ползком по всей Франции. Он описывал подпольную Францию, Францию с зарытыми в землю оружейными складами, о штабах боевых групп, переезжающих из одного убежища в другое, о неизвестных вождях, о мужчинах и женщинах, беспрестанно меняющих свои имена, адреса, одежду и лица.
- Эти люди, - сказал Жербье, - могли бы сидеть тихо. Их ведь никто не заставлял идти на риск. Мудрость, здравый смысл подсказывали им: ешьте и спите в тени немецких штыков, следите, как процветает ваш бизнес, как улыбаются ваши женщины, как растут дети. Материальные блага и блага ограниченной нежности были им гарантированы. У них даже было бы благоволение старика в Виши, чтобы успокоить, убаюкать свою совесть. Действительно, ничего не могло заставить их сражаться, ничего, кроме их свободной души.
-Знаешь ли ты, - продолжал он, - что такое жизнь подпольщика, человека вне закона? У него больше нет имени или, наоборот, у него их так много, что он забывает свое собственное. У него нет продовольственных карточек. Он больше не может хоть как-то утихомирить свой голод. Он спит на чердаке, или у проститутки, или на полу в какой-то лавке, или на скамье на вокзале. Он не видит больше свою семью, ведь за семьей следит полиция. Если и его жена что часто бывает - работает в Сопротивлении, то их дети растут беспризорными. Страх быть пойманным следует за ним как тень. Каждый день его товарищи исчезают, их пытают и расстреливают. Он идет от убежища к убежищу, без домашнего тепла, затравленный, скрытный, как призрак самого себя.
Жербье продолжал:
- Но он никогда не одинок. Вокруг себя он ощущает веру и нежность всего порабощенного народа. Он находит сообщников, он приобретает друзей на полях и на фабрике, в пригородах и в замках, среди жандармов, железнодорожников, контрабандистов, торговцев и священников. Среди старых нотариусов и юных девушек. Самый голодный бедняк разделит с ним свой скудный хлебный паек, потому что он не может даже зайти в булочную, ведь он сражается за все урожаи во Франции.
Так говорил Жербье. А Легрэн на обжигающей койке, в шокирующей темноте, открывал для себя совершенно новую и очаровывающую страну, населенную солдатами без личных номеров, без оружия, отечество святых друзей, более прекрасное, чем любое отечество на земле. Движение Сопротивления было этим отечеством.
ХIII
Однажды утром по дороге на работу Легрэн вдруг спросил:
- Месье Жербье, вы руководитель движения Сопротивления?
Жербье посмотрел на обгорелое и измученное молодое лицо Легрэна с каким-то почти жестоким вниманием. Он увидел в нем безграничную лояльность и преданность.
- Я был в генеральном штабе движения, - сказал он. - Но здесь этого никто не знает. Я ехал из Парижа. Меня арестовали в Тулузе, я думаю, на меня навел "стукач". Но доказательств нет. Потому они даже не осмелились судить меня. Так они отправили меня сюда.
- На какой срок? - спросил Легрэн.
Жербье пожал плечами и улыбнулся.
- Как они соизволят, конечно, - сказал он. - Ты сам знаешь это лучше всех.
Легрэн остановился и посмотрел на землю. Затем он сказал прерывающимся голосом, но с большой твердостью.
- Месье Жербье, вам нужно бежать отсюда. Он подождал, затем поднял голову и добавил:
- Вы нужны им на свободе.
Так как Жербье не ответил, Легрэн продолжил:
- У меня есть идея. Я придумал ее уже давно... Я расскажу вам о ней сегодня ночью.
Они пошли каждый в свою сторону. Жербье купил немного сигарет у охранника, ставшего его поставщиком. Он прошелся вдоль плато. Со своей обычной улыбкой. Он достиг цели, к которой стремился, своими историями и образами терпеливо опьяняя Легрэна.
XIV
- Я скажу вам, в чем моя идея, - прошептал Легрэн, когда они убедились, что полковник, коммивояжер и аптекарь быстро уснули.
Легрэн собирался с мыслями и подбирал слова. Потом он снова заговорил.
- Что мешает побегу? Только две вещи: колючая проволока и патрули. Что касается колючей проволоки, то поверхность земли не везде ровная, и есть места, где такой худой человек, как вы, месье Жербье, вполне можете под ней пролезть, разве что немного порвете одежду.
- Я знаю такие места, - сказал Жербье.
- Это что касается колючей проволоки. Теперь остались патрули. Сколько минут потребуется вам, чтобы добежать до патрульной дорожки, перебежать через нее, и скрыться в окрестностях?
- Минут двенадцать... Самое большее - пятнадцать, - сказал Жербье.
- Ну, тогда я смогу устроить так, чтобы охранники ничего не увидели даже дольше, чем вы сказали, - сказал Легрэн.
- И я так считаю, - спокойно заметил Жербье. - Для хорошего электрика не составит труда заранее сделать так, чтобы электричество отключилось.
- Вы тоже думали об этом, - пробормотал Легрэн. - Но никогда не говорили ни слова.
- Я люблю командовать или исполнять команды. Я не умею просить об одолжении, - сказал Жербье. - Я ждал, пока ты сам это скажешь.
Жербье оперся на одно плечо, как будто хотел разглядеть лицо своего сокамерника в полной темноте. А затем сказал:
- Я часто удивлялся, почему ты, имея такие возможности, никогда так ими и не воспользовался.
Легрэн долго кашлял, пока смог ответить.
- В начале я обсуждал это с Армелем. Но он был против. Он, похоже, действительно был слишком безропотным. Но в основном он был прав. В наших тюремных робах и без документов, без продовольственных карточек, мы далеко бы не ушли. Потом Армель заболел. Я не мог оставить его. Затем и с моим здоровьем дела стали обстоять худо. Но вы - совсем другое дело. С вашими друзьями в Сопротивлении...