Феликс указал котелком на молодого человека и сказал Жербье:
-Это Клод Лемаск.
Жербье улыбнулся своей полуулыбкой. Он знал, что если человек сам выбирает себе псевдоним, то в нем выражается черта его характера. Парень, назвавший себя "маской", наверняка пришел в движение Сопротивление с духом романтики тайных обществ.
- Он давно умолял испытать его в серьезном деле, - добавил Феликс.
Лемаск повернулся к Жербье.
- Я пришел более часа назад, - начал он очень быстро говорить. - Чтобы все привести в порядок. Тогда я и заметил это ужасное дело за соседней дверью. Они приехали сюда утром, или - самое раннее - этой ночью. Я следил за домом вечером, и там никого не было. Когда я увидел открытые ставни, я сразу побежал позвонить Феликсу, но он уже уехал. Тут ничего уже нельзя было сделать, правда?
- Совершенно ничего, уверяю тебя, совершенно ничего, - сказал Жербье, со всем облегчением и беспристрастностью, которые смог выразить несколькими словами.
Этот паренек говорил слишком много, слишком тихо и слишком быстро.
- Это хорошее место, - продолжал Жербье. - Мы все устроим.
- Мы можем начать допрос, если хотите, - сказал Лемаск. - Все уже приготовлено на чердаке. Я устроил что-то вроде суда. Я принес кресла, стол, немного бумаги.
Жербье улыбнулся и сказал.
- Мы здесь не для того, чтобы судить.
- Мы здесь вот для чего, - нетерпеливо произнес Феликс.
Он вытащил из кармана ручку своего револьвера, который он постоянно держал на взводе. Металл блеснул в полумраке. Лемаск впервые взглянул на Дуна. Тот прислонился к стене и ни на кого не смотрел.
Людям вокруг него не хватало пространства и реальности. Но они были вооружены властью, ранее им неведомой. Кривой потолок, сырые стены и мебель, казалось, ждали, наблюдали и все понимали. У предметов был рельеф, плоть и суть, которых уже не было у Дуна. Лишь его глаза время от времени быстро пробегали по потрепанному красно-коричневому одеялу. Дуна узнал его. В гостиницах с сомнительной репутацией, в бедных транзитных домах, где в промежутке между миссиями, у него было счастье видеть Франсуазу, Дуна всегда встречал такие одеяла. Теперь и оно принадлежало к другой эпохе мира. Для изысканности в ней не было места. Угрозы, опасности тайной деятельности придавали любви свою форму и цвет. Франсуаза любила сидеть на красном одеяле, подымая вверх волосы, и счастливым голосом рассказывать о событиях ее дней и ночей. Она любила свою работу, любила руководителей, любила товарищей, она любила Францию. И Дуна чувствовал, как она физически передает ему эту свою страсть. Потому он тоже любил Сопротивление. Он больше не беспокоился, не чувствовал отвращения к жизни без дома и без имени. Под красным одеялом он мог прижиматься к плечам и груди Франсуазы. Ее теплое, открытое, красивое тело стало для него прекрасным укрытием, местом для убежища. Необычайное чувство безопасности усиливало удовольствие.
- Ну? - спросил Феликс, полностью вынув револьвер.
- Это невозможно... это невозможно, - сказал Лемаск. - Я здесь был еще до вас. Здесь все слышно. Прислушайтесь.
В соседнем домике маленькая девочка начала напевать тонкую, монотонную мелодию. Казалось, что песня звучит в самой комнате.
- Эти стены как из папиросной бумаги, -с яростью сказал Лемаск.
Феликс спрятал револьвер в карман и прорычал:
- Ну когда же эти чертовы англичане наконец-то пришлют нам бесшумные пистолеты, о которых мы их просили?
- Пойдем со мной, - сказал Жербье. - Поищем место получше.
Жербье и Феликс вышли из комнаты. Лемаск мгновенно встал перед дверью, на тот случай, если бы Дуна захотел сбежать. Но Дуна оставался неподвижен.
Лемаск не ожидал ничего того, что происходило. Он готовился с глубоким восторгом к акту, который должен был быть ужасным, но очень торжественным. Должны были сидеть три человека: руководитель организации, Феликс и он сам. Перед ними предатель должен был защищать свою жизнь ложью, с отчаянными криками. Они должны были поймать его на противоречиях. А затем Лемаск должен был убить его, гордясь тем, что проткнул преступное сердце. Вместо этого мрачного и сурового правосудия - песня маленькой девочки, шаги его соратников, отзывающиеся на верхнем этаже, а перед ним - человек со светлыми рыжими волосами, молодой, с печальным, смиренным лицом, с родинкой прямо над серединой верхней губы, смотревший, не отрываясь, на красное одеяло.
На самом деле Дуна больше не видел одеяла. Он видел лишь Франсуазу, в участке, среди пытающих ее полицейских. Дуна все больше прислонялся к стене. Он был на грани обморока. Но в глубине его слабости был только ужас.
Маленькая девочка продолжала петь. Ее дрожащий тонкий голосок невыносимо действовал Лемаску на нервы.
- Как вы могли это сделать? - спросил он Поля Дуна.
Тот механически поднял голову. Лемаск не мог угадать видения, проносившиеся в памяти Дуна, придавая его глазам такое покорное, стыдливое и озабоченное выражение. Но он видел в них такое глубокое человеческое несчастье, как будто Дуна плакал.
Вернулись Жербье и Феликс.
- Бесполезно, - сказал Феликс. - Подвал соединяется с подвалом соседнего дома, а на чердаке слышимость еще лучше, чем здесь.
- Но мы должны что-то сделать, мы должны, - бормотал Лемаск, его руки уже дрожали от нетерпения.
- У нас должен был быть тяжелый нож. У Бизона всегда есть такой с собой.
- Нож, - пробормотал Лемаск. - Нож... Вы же не всерьез?
Открытое круглое лицо Феликса налилось кровью.
- Ты думаешь, мы пришли сюда ради забавы, дурень? - рычал Феликс почти угрожающим тоном.
- Если вы попытаетесь сделать это, я остановлю вас, - зашептал Лемаск.
- А я выбью все твои зубы, - сказал Феликс.
Жербье опять улыбнулся.
- Посмотри в столовой и на кухне, может найдешь там что-то, что может пригодиться, - сказал он Феликсу.
Лемаск возбужденно подбежал к Жербье и сказал ему на ухо:
- Это невозможно, только подумайте, я прошу вас. Это же убийство.
- Но мы все равно пришли сюда, чтобы убить, - сказал Жербье. - Ты согласен?
- Я... Я согласен... - заикался Лемаск. - Но таким образом... Мы должны...
- Таким образом, как нужно сделать, я знаю, знаю, - сказал Жербье.
Лемаск еще не привык к его полуулыбке.
- Я не боюсь, клянусь вам.
- Я знаю, я знаю... Это что-то совсем другое, - ответил Жербье.
- Я ведь делаю что-то подобное в первый раз в жизни, понимаете, продолжал Лемаск.
- Для меня это тоже впервые, - сказал Жербье. - Думаю, все получится.
Он посмотрел на Поля Дуна, который, съежившись, казался совсем маленьким. Его слабость исчезла, как и образ Франсуазы. Наступала последняя эра мира.
Дверь открылась.
- Проклятый дом, - сказал Феликс, руки его были пусты.
Он выглядел очень устало, его взгляд бродил по комнате, обходя место, где стоял Дуна.
- Мне кажется, - быстро сказал Феликс, - мне кажется, что лучше было бы оставить его тут до ночи, пока не придет Бизон.
- Нет, - сказал Жербье. - Мы слишком заняты, а кроме того, я уже хочу доложить шефу, что дело сделано.
- Боже мой, Боже мой, мы же не можем пробить ему череп рукояткой револьвера, -сказал Феликс.
Поль Дуна в этот момент сделал свое первое спонтанное движение. Он безвольно забил хилыми руками и выставил ладони перед лицом. Жербье понял, как сильно Дуна боится физических страданий.
- Намного больше смерти, - подумал Жербье. - Вот так полиция и заставила его предавать.
Жербье обратился к Феликсу:
- Вставь ему кляп.
Когда Феликс заткнул рот Дуна своим крепко скрученным носовым платком, а Дуна упал на матрас, Жербье спокойно сказал:
- Задушите его.
- Как? Руками? - спросил Феликс.
- Нет, - ответил Жербье. - В кухне есть полотенце, оно прекрасно подойдет.
Лемаск начал шагать по комнате. Он не замечал, что так сжимает пальцы, что костяшки трещат. Внезапно он навострил уши. Маленькая девочка в соседнем домике снова начала петь. На лице его было такое выражение, что Жербье опасался, как бы у парня не произошел нервный срыв. Он подошел к Лемаску и грубо опустил его руки.
- Теперь не суетись, - сказал Жербье. - Дуна должен умереть. Для этого ты пришел сюда - чтобы помочь нам. Из-за него застрелили одного нашего радиста. Другой товарищ подыхает в Германии - тебе этого мало?
Молодой человек хотел что-то сказать, но Жербье не дал ему этого шанса.
- Ты чиновник в ратуше. Я это знаю, и ты офицер резерва. И это не твоя работа - убивать беззащитного человека. Но Феликс автомеханик, а я инженер. Но правда в том, что сейчас и ты, и Феликс, и я только члены движения Сопротивления, и никто больше. И это меняет все. Разве ты мог подумать раньше, что тебе придется заняться изготовлением поддельных печатей и штампов, фальшивых документов, что ты будешь гордиться этой работой? Ты просил о более серьезной работе. Тебе ее дали. Теперь не жалуйся.
Феликс вернулся бесшумно и внимательно слушал.
- У нас есть специалист по казням, - продолжал Жербье. - Но сегодня он отдыхает. Кто-то другой должен сделать его тяжелую работу. Нам придется научиться. Это не месть. Это даже не правосудие. Это необходимость. У нас же нет тюрем, чтобы защищаться от опасных людей.
- Верно, - сказал Феликс. - Я рад, что послушал тебя.
Его открытое круглое лицо выражало непреклонную ясность. Он осторожно развернул длинное кухонное полотенце, которое принес с кухни. Лемаск все еще дрожал. Но его дрожь была подобна слабости после приступа жара.
- Перенесите Дуна на это кресло, - приказал Жербье. - Феликс пусть встанет перед ним, я буду держать его руки, а Лемаск - ноги.
Дуна не сопротивлялся.
И рассеянно поражаясь тому, с какой легкостью все осуществлялось - со столь немногочисленными внутренними препятствиями - Жербье встал за спинкой кресла, над которой торчала голова Дуна. Но когда он взял Дуна за плечи, то остановился. Он только сейчас заметил, что на шее Дуна, чуть ниже уха, есть такая же родинка, что над верхней губой. Из-за этого крошечного пятнышка плоть вокруг него показалась более живой, более нежной, еще более уязвимой, как кусочек детства. И Жербье чувствовал, что эта плоть неспособна вынести ни грамма страданий. С такой плотью предательство Дуна показалось невинным. Бизон смог бы вынести пытки. И Феликс. И сам Жербье. Но Дуна не смог, как не смог бы и этот молодой человек, который сжимал колени приговоренного, и дышал как человек в последней стадии агонии.
Стоя напротив Жербье, Феликс ждал, пока руководитель даст ему сигнал. Но руки Жербье так окаменели, что он не мог поднять их до плеч Дуна.
- Без сомнения, в этот момент выражение лица Феликса было куда страшнее, чем у его жертвы, - подумал Жербье.
Потом он подумал о доброте Феликса, об его верности и храбрости, о его жене, о болезненном и недоедающем маленьком сыне, обо всем, что сделал Феликс для Сопротивления. Не убить Дуна означало убить Феликса. Живой Дуна мог выдать Феликса. Это тоже можно было прочесть на маленьком коричневом пятнышке и на нежной плоти вокруг его. Вдруг Жербье снова почувствовал силу в своих руках. Не вина Дуна в том, что ему придется умереть, и не вина тех, кто убьет его. Тот единственный, кто виновен во всем - враг, навязавший фатальный ужас французам.
Руки Жербье упали на плечи Дуна, но в то же время Жербье прошептал ему в ухо:
- Клянусь тебе, старина, ты не почувствуешь никакой боли.
Скрученное кухонное полотенце обвило слабую шею. Феликс бешено рванул за оба конца. Жербье почувствовал, как быстро жизнь покинула руки, которые он держал. Ему показалось, что конвульсии прошли по его собственному телу. Каждая из них давала Жербье новый заряд ненависти к немцам и тем, кто стал их орудиями.
Жербье перенес тело Дуна на матрас и накрыл красным одеялом.
Он подошел к окну. Через щели в ставнях он увидел только пустой участок земли. Место действительно было подобрано удачно.
Феликс надел свой котелок. Его короткие толстые ноги все еще не могли успокоиться.
- Мы идем? - спросил он хриплым голосом.
- Минутку, - сказал Жербье.
Лемаск подошел к нему. Его острое, нервное лицо все было покрыто потом.
- Я не думал, - сказал он, - что один человек может сделать так много для движения Сопротивления.
Он тихо заплакал.
- Я тоже не думал, - сказал Жербье.
Он бросил быстрый взгляд на красное одеяло и добрым голосом сказал Лемаску:
- Ты всегда должен носить с собой таблетки цианида. И если тебя схватят, придется воспользоваться ими, старина.
Отправка в Гибралтар
Жан-Франсуа очень быстро шел вдоль Английской променады, хотя было еще слишком рано, чтобы посетить фешенебельный бар и, как каждый день, встретиться там с парой друзей, такими же, как и он, беженцами из Парижа, кому, как и ему, нечего было делать.
Жан-Франсуа торопился из-за солнца, из-за моря, накатывавшего на берег, и из-за своей молодости. Перед тем как выйти на Площадь Массена, Жан-Франсуа остановился у ателье модного портного. В витрине висели халаты из тончайшего шелка, которые можно было купить без карточек. Жану-Франсуа не слишком была нужна одежда. Но он все же зашел в ателье. Так или иначе, ему чем-то необходимо было заняться. Продавец улыбнулся ему, потому что все улыбались Жану-Франсуа. Жан-Франсуа был красив, строен, прост, с голубыми глазами, которым нечего было скрывать. И так как продавец улыбнулся ему, Жан-Франсуа купил два шелковых халата. Он вышел на улицу, чувствуя себя полным дураком, и рассмеялся. В эту минуту он заметил человека в кожаной куртке, невысокого, толстенького и сильного, у которого плечи при ходьбе очень сильно тряслись.
- Феликс, - радостно крикнул Жан-Франсуа, - Феликс Тонзура!
Человек обернулся твердым, быстрым движением, узнал Жана-Франсуа и только потом улыбнулся. Они вместе служили в разведывательном корпусе во время войны.
- Ты не изменился, старина, - сказал Феликс, - все такой же молодой и красивый.
- А как насчет тебя, давай посмотрим.., - начал Жан-Франсуа.
Он захотел снять с Феликса Тонзуры шляпу, чтобы посмеяться над его лысиной, благодаря которой тот заработал свое прозвище. Но Феликс остановил его.
- Я боюсь сквозняков, - сказал он грубовато.
- Как тебе живется в Ницце? Что с твоим гаражом в Леваллуа? - спросил Жан-Франсуа.
- Фрицы заставили меня работать на них в их ремонтной мастерской. Ну, ты можешь себе представить, я оставил им парочку изуродованных машин.
Полное, напряженное лицо Феликса приобрело то незабываемое выражение, которое всегда замечал Жан-Франсуа, когда Феликс сидел в засаде или выходил на патрулирование. Он был храбрым, прямым, честным человеком, а таких людей Жан-Франсуа любил.
- Давай выпьем, - сказал он.
Но Феликс отказался. Выпить можно и позже. Сначала он хотел поговорить с Жаном-Франсуа.
- Что ты сейчас делаешь в гражданской жизни? - спросил Феликс.
- Ничего, - ответил Жан-Франсуа.
- А против бошей{5}?
- Ну, тоже ничего, - сказал Жан-Франсуа медленно.
- Почему ничего?
- Не знаю, - ответил Жан-Франсуа. - А что я могу сделать против них? Что можно сделать в одиночку?.. И никого нет вокруг...
- Ну, я нашел тебе одну работенку, лодырь, - сказал Феликс. - Как раз для тебя. Доставлять секретные бумаги в штаб, прятать оружие и учить молодых ребят обманывать полицейских и Гестапо. Настоящая работа для разведчика. Большая жизнь.
- Большая жизнь, - повторил Жан-Франсуа.
Внезапно он почувствовал потребность в ком-то, кто руководил бы им.
- Тебе придется вставать рано, - продолжал Феликс, - и проводить ночи в дороге, не зная, что происходит, и даже не стараясь это узнать.
- Я люблю путешествия и я не слишком любопытен, ты знаешь, - сказал Жан-Франсуа.
Феликс Тонзура на мгновение сконцентрировал взгляд на атлетических плечах собеседника, на его красивом лице, таком светлом и решительном.
- Нам как раз нужны такие бойцы, как ты. Этот день прошел для меня не зря.
Они прошли немного в тишине, довольные друг другом. Затем Феликс сказал:
- Мы встретимся с тобой завтра в Марселе. У меня там маленькая велосипедная лавка. Благодаря ей я обеспечиваю своих детей и имею прикрытие. Я скажу тебе адрес.
Жан-Франсуа полез в карман за записной книжкой.
-Не так, мой мальчик, не так, - воскликнул Феликс. - Никогда ничего не записывай. Все учи наизусть, все держи только в голове.
Феликс жестко взглянул на Жана-Франсуа и продолжал;
- И забудь, что у тебя есть язык. Держи рот на замке. Понятно?
- Я же не сумасшедший, - сказал Жан-Франсуа.
- Так все говорят, - заметил Феликс, - но потом оказывается, что у тебя есть жена...
Жан-Франсуа пожал плечами.
- Или родственники, от которых ты никогда ничего не скрываешь, продолжал Феликс.
- Мои родители умерли, у меня есть только старший брат, который не захотел уехать из Парижа, - сказал Жан-Франсуа.
Он вдруг рассмеялся и добавил:
- Я без ума от него, но если я ему что-то и расскажу, то это совершенно безопасно. Он как ребенок.
Феликс посмотрел на лицо Жана-Франсуа, такое свежее и розовое, и тоже рассмеялся.
- И вот что ты должен знать, - сказал он и дал Жану-Франсуа свой адрес. Потом они зашли в первое попавшееся по дороге кафе. Это был как раз тот день, когда там продавали ликер.
II
Жизнь Жана-Франсуа действительно начала приходить в порядок. В ней теперь совмещались все элементы, которые ему нравились: тяжелые физические нагрузки, риск и радость от прохождения через сети врага, товарищество, подчинение руководителю группы, который ему нравился. Другие брали на себя заботу думать и отдавать приказы. Он только получал удовольствие. Он с удовольствием ехал на велосипеде по прекрасным прибрежным дорогам. Он ездил на поезде в Тулузу, Лион или Савойю. Он пересекал границы запретной зоны назло немецким таможенникам и их собакам. Он носил шифрованные донесения, переправлял взрывчатку, оружие, радиостанции. В амбарах, сараях, пещерах, подвалах, на лесных полянках он учил простых, смелых, серьезных и страстных людей обращаться с английскими автоматами{6}. Он представлялся им под псевдонимом, и сам не знал, кто они. Они любили друг друга, несмотря на секретность, с несоизмеримым теплом и доверительностью. Однажды утром ему пришлось несколько километров плыть в маске, чтобы подобрать таинственную посылку, спущенную в море с таинственного катера. При лунном свете он собрал несколько парашютов, сброшенных с бреющего полета.
Феликс Тонзура (Жан-Франсуа по-прежнему знал только его в рядах организации) не берег своего товарища по разведывательному корпусу ни от усталости, ни от опасности. - С твоим детским личиком, - говорил он, - ты повсюду пройдешь.
Это было правдой. И Жан-Франсуа чувствовал это. И эта готовность к сотрудничеству, это дружелюбие и вера удваивали его силы, храбрость и удовольствие.
Секретная деятельность как смола. Она затягивает все больше и больше. Чем больше ты уже сделал, тем больше остается нерешенных задач. Потребности огромны. Решительных людей со свободным временем и деньгами было очень мало. Жан-Франсуа больше не спал две ночи подряд под одной крышей. Он жил в самом сердце опасности. Незаметно он стал человеком, совершавшим самые опасные подвиги. Этим он был обязан своей выносливости, своему умению, своей счастливой храбрости. В свою очередь, он не проник глубже в секреты организации, в которую входил. Он - с горсткой бесстрашных ребят - был подотчетен только Феликсу Тонзуре. Феликс, в свою очередь, получал приказы от вышестоящего начальства. За этим всем была полная тьма. Но эта тайна не смущала, не мучила и даже не интересовала Жана-Франсуа. Он не чувствовал ни ее важности, ни ее поэтичности. Он был рожден для движения и для игры. Неизвестное лицо, которое, не зная его, распоряжалось его существованием, беспрестанно предоставляло ему возможности и для того, и для другого, и только это имело для Жана-Франсуа значение.
III
Миссия, которую осуществлял Жан-Франсуа в Париже, показала ему, насколько полно его сформировала и втянула тайная жизнь.
Когда Жан-Франсуа вышел из поезда на Лионском вокзале, в руке у него был чемоданчик с английской рацией, сброшенной на парашюте в центральном департаменте несколько дней назад. Человека, схваченного с таким чемоданчиком, ожидала смерть под пытками.
В это утро агенты Гестапо и полевой жандармерии проверяли весь багаж на конечной станции.
Жану-Франсуа некогда было думать. Рядом с ним ребенок с большими коленками и толстыми икрами с болезненным видом спешил за пожилой женщиной. Жан-Франсуа взял ребенка на руки и в то же самое время передал чемоданчик немецкому солдату, проходящему рядом с оружием, висящим на плече.
- Подержите, старина, - сказал ему Жан-Франсуа, улыбаясь, - а то я не справлюсь сам.
Немец посмотрел на Жана-Франсуа, улыбнулся в ответ и взял чемоданчик без проверки. Спустя несколько минут Жан-Франсуа сидел в вагоне метро, поставив между ног свой чемоданчик.
Но это утро действительно не было добрым. На станции, где Жан-Франсуа должен был выйти, его ожидал очередной барьер - на этот раз из французских полицейских. Жану-Франсуа пришлось открыть чемоданчик.
- Что там у вас? - спросил полицейский.
- Посмотрите сами, офицер, - ответил Жан-Франсуа просто, - радио.
-Хорошо, проходите, - сказал полицейский.
Смеясь про себя из-за этой двукратной удачи, Жан-Франсуа передал радиопередатчик торговцу подержанной мебелью на левом берегу Сены. Тот попросил его пообедать с ним. Он, как и днем раньше, удачно обменял прикроватный столик на прекрасную копченую колбасу и немного масла и с удовольствием разделил бы праздничный обед со своим товарищем.
- Зайдите и понюхайте, - сказал продавец.
Он провел Жана-Франсуа в заднюю комнату. На железной решетке нежно жарилась колбаса. У Жана-Франсуа от вожделения расширились ноздри. Но он, поблагодарив, отказался. Он должен был сделать еще один сюрприз.
Чемоданчик Жана-Франсуа был удивительно легким. И, несмотря на усталость после напряженной ночи он чувствовал себя прекрасно. Половину Парижа он прошел пешком. Толпы во вражеской форме, тяжелая и меланхолическая тишина на улицах не смогли испортить его хорошего настроения. Этим утром он одержал свою победу.
Размахивая чемоданчиком и насвистывая марш своего бывшего полка, Жан-Франсуа вышел на Авеню де ла Мюэт перед фасадом смешного и милого маленького дома, построенного в конце прошлого века, который принадлежал его старшему брату. Здесь в маленьком особняке хранились прекрасные картины, бесчисленные книги и несколько прекрасных старинных музыкальных инструментов. Здесь также были, еще до вторжения, тихая утонченная женщина и маленький драчливый мальчуган с глазами Жана-Франсуа. Мать и ребенок уехали в деревню перед самым приходом немцев и все еще не вернулись. Но брат Жана-Франсуа отказался бросить свой дом из-за картин, книг и музыкальных инструментов.
Жан-Франсуа не разрешил старой экономке объявить об его приходе и бесшумно открыл дверь библиотеки. Там он и увидел своего брата, сидящего в кресле и читавшего толстый том. Лицо его нельзя было разглядеть, потому что на нем было тяжелое пальто с поднятым воротником и шерстяная шапка, натянутая по самые уши. Этот вид показался Жану-Франсуа очень смешным. Все еще разгоряченный от быстрой ходьбы он не заметил, что в доме был настоящий мороз.
- Здравствуй, Сен-Люк! - закричал Жан-Франсуа.
Имя брата было просто Люк. Но из-за его ровного темперамента, любви к духовной жизни и его доброжелательности ко всем людям несколько одноклассников прозвали его Сен-Люк - Святой Лука. Это имя прижилось и в семье.
- Маленький Жан, маленький Жан, - сказал Люк, голова которого едва доставала до плеч Жана-Франсуа.
Братья обнялись. Между ними была значительная разница в возрасте, но для Жана-Франсуа это не имело значения. Напротив, он считал себя намного сильнее, практичнее и находчивее брата.
- Все книги все еще здесь, и клавесин, и гобой, - сказал Жан-Франсуа. Значит, жизнь все еще прекрасна.
- Все еще, все еще, - нежно ответил Люк.
Потом он спросил:
- Но как ты приехал сюда, маленький Жан? Я надеюсь, у тебя есть "аусвайс"?{7}
- Ох, ох! Святой Лука больше не витает в облаках. Он даже сам знает, что нужно иметь "аусвайс"! - воскликнул Жан-Франсуа.
Он рассмеялся, а за ним и сам Люк. Жан-Франсуа смеялся очень громко, а Люк почти беззвучно. Но во всем прочем это был один и тот же смех.
- Да, у меня есть "аусвайс", Сен-Люк, - сказал Жан-Франсуа. - И даже... и даже...
Жан-Франсуа остановился на минутку, потому что едва не сказал, что его пропуск - фальшивый, прекрасная подделка. Потому он заключил:
- И я даже умираю от голода.
- Давай пообедаем прямо сейчас, - сказал Люк.
Он позвал старую экономку и спросил ее:
- Что у нас есть хорошего сегодня?
-Ну, желтая репа, как и вчера, месье Люк, - сказала служанка.
- Ах, ах! И что еще?
- Немножко сыра, продававшегося без карточек{8}, - добавила экономка.
- Ах, ах! - сказал Люк.
-Это Клод Лемаск.
Жербье улыбнулся своей полуулыбкой. Он знал, что если человек сам выбирает себе псевдоним, то в нем выражается черта его характера. Парень, назвавший себя "маской", наверняка пришел в движение Сопротивление с духом романтики тайных обществ.
- Он давно умолял испытать его в серьезном деле, - добавил Феликс.
Лемаск повернулся к Жербье.
- Я пришел более часа назад, - начал он очень быстро говорить. - Чтобы все привести в порядок. Тогда я и заметил это ужасное дело за соседней дверью. Они приехали сюда утром, или - самое раннее - этой ночью. Я следил за домом вечером, и там никого не было. Когда я увидел открытые ставни, я сразу побежал позвонить Феликсу, но он уже уехал. Тут ничего уже нельзя было сделать, правда?
- Совершенно ничего, уверяю тебя, совершенно ничего, - сказал Жербье, со всем облегчением и беспристрастностью, которые смог выразить несколькими словами.
Этот паренек говорил слишком много, слишком тихо и слишком быстро.
- Это хорошее место, - продолжал Жербье. - Мы все устроим.
- Мы можем начать допрос, если хотите, - сказал Лемаск. - Все уже приготовлено на чердаке. Я устроил что-то вроде суда. Я принес кресла, стол, немного бумаги.
Жербье улыбнулся и сказал.
- Мы здесь не для того, чтобы судить.
- Мы здесь вот для чего, - нетерпеливо произнес Феликс.
Он вытащил из кармана ручку своего револьвера, который он постоянно держал на взводе. Металл блеснул в полумраке. Лемаск впервые взглянул на Дуна. Тот прислонился к стене и ни на кого не смотрел.
Людям вокруг него не хватало пространства и реальности. Но они были вооружены властью, ранее им неведомой. Кривой потолок, сырые стены и мебель, казалось, ждали, наблюдали и все понимали. У предметов был рельеф, плоть и суть, которых уже не было у Дуна. Лишь его глаза время от времени быстро пробегали по потрепанному красно-коричневому одеялу. Дуна узнал его. В гостиницах с сомнительной репутацией, в бедных транзитных домах, где в промежутке между миссиями, у него было счастье видеть Франсуазу, Дуна всегда встречал такие одеяла. Теперь и оно принадлежало к другой эпохе мира. Для изысканности в ней не было места. Угрозы, опасности тайной деятельности придавали любви свою форму и цвет. Франсуаза любила сидеть на красном одеяле, подымая вверх волосы, и счастливым голосом рассказывать о событиях ее дней и ночей. Она любила свою работу, любила руководителей, любила товарищей, она любила Францию. И Дуна чувствовал, как она физически передает ему эту свою страсть. Потому он тоже любил Сопротивление. Он больше не беспокоился, не чувствовал отвращения к жизни без дома и без имени. Под красным одеялом он мог прижиматься к плечам и груди Франсуазы. Ее теплое, открытое, красивое тело стало для него прекрасным укрытием, местом для убежища. Необычайное чувство безопасности усиливало удовольствие.
- Ну? - спросил Феликс, полностью вынув револьвер.
- Это невозможно... это невозможно, - сказал Лемаск. - Я здесь был еще до вас. Здесь все слышно. Прислушайтесь.
В соседнем домике маленькая девочка начала напевать тонкую, монотонную мелодию. Казалось, что песня звучит в самой комнате.
- Эти стены как из папиросной бумаги, -с яростью сказал Лемаск.
Феликс спрятал револьвер в карман и прорычал:
- Ну когда же эти чертовы англичане наконец-то пришлют нам бесшумные пистолеты, о которых мы их просили?
- Пойдем со мной, - сказал Жербье. - Поищем место получше.
Жербье и Феликс вышли из комнаты. Лемаск мгновенно встал перед дверью, на тот случай, если бы Дуна захотел сбежать. Но Дуна оставался неподвижен.
Лемаск не ожидал ничего того, что происходило. Он готовился с глубоким восторгом к акту, который должен был быть ужасным, но очень торжественным. Должны были сидеть три человека: руководитель организации, Феликс и он сам. Перед ними предатель должен был защищать свою жизнь ложью, с отчаянными криками. Они должны были поймать его на противоречиях. А затем Лемаск должен был убить его, гордясь тем, что проткнул преступное сердце. Вместо этого мрачного и сурового правосудия - песня маленькой девочки, шаги его соратников, отзывающиеся на верхнем этаже, а перед ним - человек со светлыми рыжими волосами, молодой, с печальным, смиренным лицом, с родинкой прямо над серединой верхней губы, смотревший, не отрываясь, на красное одеяло.
На самом деле Дуна больше не видел одеяла. Он видел лишь Франсуазу, в участке, среди пытающих ее полицейских. Дуна все больше прислонялся к стене. Он был на грани обморока. Но в глубине его слабости был только ужас.
Маленькая девочка продолжала петь. Ее дрожащий тонкий голосок невыносимо действовал Лемаску на нервы.
- Как вы могли это сделать? - спросил он Поля Дуна.
Тот механически поднял голову. Лемаск не мог угадать видения, проносившиеся в памяти Дуна, придавая его глазам такое покорное, стыдливое и озабоченное выражение. Но он видел в них такое глубокое человеческое несчастье, как будто Дуна плакал.
Вернулись Жербье и Феликс.
- Бесполезно, - сказал Феликс. - Подвал соединяется с подвалом соседнего дома, а на чердаке слышимость еще лучше, чем здесь.
- Но мы должны что-то сделать, мы должны, - бормотал Лемаск, его руки уже дрожали от нетерпения.
- У нас должен был быть тяжелый нож. У Бизона всегда есть такой с собой.
- Нож, - пробормотал Лемаск. - Нож... Вы же не всерьез?
Открытое круглое лицо Феликса налилось кровью.
- Ты думаешь, мы пришли сюда ради забавы, дурень? - рычал Феликс почти угрожающим тоном.
- Если вы попытаетесь сделать это, я остановлю вас, - зашептал Лемаск.
- А я выбью все твои зубы, - сказал Феликс.
Жербье опять улыбнулся.
- Посмотри в столовой и на кухне, может найдешь там что-то, что может пригодиться, - сказал он Феликсу.
Лемаск возбужденно подбежал к Жербье и сказал ему на ухо:
- Это невозможно, только подумайте, я прошу вас. Это же убийство.
- Но мы все равно пришли сюда, чтобы убить, - сказал Жербье. - Ты согласен?
- Я... Я согласен... - заикался Лемаск. - Но таким образом... Мы должны...
- Таким образом, как нужно сделать, я знаю, знаю, - сказал Жербье.
Лемаск еще не привык к его полуулыбке.
- Я не боюсь, клянусь вам.
- Я знаю, я знаю... Это что-то совсем другое, - ответил Жербье.
- Я ведь делаю что-то подобное в первый раз в жизни, понимаете, продолжал Лемаск.
- Для меня это тоже впервые, - сказал Жербье. - Думаю, все получится.
Он посмотрел на Поля Дуна, который, съежившись, казался совсем маленьким. Его слабость исчезла, как и образ Франсуазы. Наступала последняя эра мира.
Дверь открылась.
- Проклятый дом, - сказал Феликс, руки его были пусты.
Он выглядел очень устало, его взгляд бродил по комнате, обходя место, где стоял Дуна.
- Мне кажется, - быстро сказал Феликс, - мне кажется, что лучше было бы оставить его тут до ночи, пока не придет Бизон.
- Нет, - сказал Жербье. - Мы слишком заняты, а кроме того, я уже хочу доложить шефу, что дело сделано.
- Боже мой, Боже мой, мы же не можем пробить ему череп рукояткой револьвера, -сказал Феликс.
Поль Дуна в этот момент сделал свое первое спонтанное движение. Он безвольно забил хилыми руками и выставил ладони перед лицом. Жербье понял, как сильно Дуна боится физических страданий.
- Намного больше смерти, - подумал Жербье. - Вот так полиция и заставила его предавать.
Жербье обратился к Феликсу:
- Вставь ему кляп.
Когда Феликс заткнул рот Дуна своим крепко скрученным носовым платком, а Дуна упал на матрас, Жербье спокойно сказал:
- Задушите его.
- Как? Руками? - спросил Феликс.
- Нет, - ответил Жербье. - В кухне есть полотенце, оно прекрасно подойдет.
Лемаск начал шагать по комнате. Он не замечал, что так сжимает пальцы, что костяшки трещат. Внезапно он навострил уши. Маленькая девочка в соседнем домике снова начала петь. На лице его было такое выражение, что Жербье опасался, как бы у парня не произошел нервный срыв. Он подошел к Лемаску и грубо опустил его руки.
- Теперь не суетись, - сказал Жербье. - Дуна должен умереть. Для этого ты пришел сюда - чтобы помочь нам. Из-за него застрелили одного нашего радиста. Другой товарищ подыхает в Германии - тебе этого мало?
Молодой человек хотел что-то сказать, но Жербье не дал ему этого шанса.
- Ты чиновник в ратуше. Я это знаю, и ты офицер резерва. И это не твоя работа - убивать беззащитного человека. Но Феликс автомеханик, а я инженер. Но правда в том, что сейчас и ты, и Феликс, и я только члены движения Сопротивления, и никто больше. И это меняет все. Разве ты мог подумать раньше, что тебе придется заняться изготовлением поддельных печатей и штампов, фальшивых документов, что ты будешь гордиться этой работой? Ты просил о более серьезной работе. Тебе ее дали. Теперь не жалуйся.
Феликс вернулся бесшумно и внимательно слушал.
- У нас есть специалист по казням, - продолжал Жербье. - Но сегодня он отдыхает. Кто-то другой должен сделать его тяжелую работу. Нам придется научиться. Это не месть. Это даже не правосудие. Это необходимость. У нас же нет тюрем, чтобы защищаться от опасных людей.
- Верно, - сказал Феликс. - Я рад, что послушал тебя.
Его открытое круглое лицо выражало непреклонную ясность. Он осторожно развернул длинное кухонное полотенце, которое принес с кухни. Лемаск все еще дрожал. Но его дрожь была подобна слабости после приступа жара.
- Перенесите Дуна на это кресло, - приказал Жербье. - Феликс пусть встанет перед ним, я буду держать его руки, а Лемаск - ноги.
Дуна не сопротивлялся.
И рассеянно поражаясь тому, с какой легкостью все осуществлялось - со столь немногочисленными внутренними препятствиями - Жербье встал за спинкой кресла, над которой торчала голова Дуна. Но когда он взял Дуна за плечи, то остановился. Он только сейчас заметил, что на шее Дуна, чуть ниже уха, есть такая же родинка, что над верхней губой. Из-за этого крошечного пятнышка плоть вокруг него показалась более живой, более нежной, еще более уязвимой, как кусочек детства. И Жербье чувствовал, что эта плоть неспособна вынести ни грамма страданий. С такой плотью предательство Дуна показалось невинным. Бизон смог бы вынести пытки. И Феликс. И сам Жербье. Но Дуна не смог, как не смог бы и этот молодой человек, который сжимал колени приговоренного, и дышал как человек в последней стадии агонии.
Стоя напротив Жербье, Феликс ждал, пока руководитель даст ему сигнал. Но руки Жербье так окаменели, что он не мог поднять их до плеч Дуна.
- Без сомнения, в этот момент выражение лица Феликса было куда страшнее, чем у его жертвы, - подумал Жербье.
Потом он подумал о доброте Феликса, об его верности и храбрости, о его жене, о болезненном и недоедающем маленьком сыне, обо всем, что сделал Феликс для Сопротивления. Не убить Дуна означало убить Феликса. Живой Дуна мог выдать Феликса. Это тоже можно было прочесть на маленьком коричневом пятнышке и на нежной плоти вокруг его. Вдруг Жербье снова почувствовал силу в своих руках. Не вина Дуна в том, что ему придется умереть, и не вина тех, кто убьет его. Тот единственный, кто виновен во всем - враг, навязавший фатальный ужас французам.
Руки Жербье упали на плечи Дуна, но в то же время Жербье прошептал ему в ухо:
- Клянусь тебе, старина, ты не почувствуешь никакой боли.
Скрученное кухонное полотенце обвило слабую шею. Феликс бешено рванул за оба конца. Жербье почувствовал, как быстро жизнь покинула руки, которые он держал. Ему показалось, что конвульсии прошли по его собственному телу. Каждая из них давала Жербье новый заряд ненависти к немцам и тем, кто стал их орудиями.
Жербье перенес тело Дуна на матрас и накрыл красным одеялом.
Он подошел к окну. Через щели в ставнях он увидел только пустой участок земли. Место действительно было подобрано удачно.
Феликс надел свой котелок. Его короткие толстые ноги все еще не могли успокоиться.
- Мы идем? - спросил он хриплым голосом.
- Минутку, - сказал Жербье.
Лемаск подошел к нему. Его острое, нервное лицо все было покрыто потом.
- Я не думал, - сказал он, - что один человек может сделать так много для движения Сопротивления.
Он тихо заплакал.
- Я тоже не думал, - сказал Жербье.
Он бросил быстрый взгляд на красное одеяло и добрым голосом сказал Лемаску:
- Ты всегда должен носить с собой таблетки цианида. И если тебя схватят, придется воспользоваться ими, старина.
Отправка в Гибралтар
Жан-Франсуа очень быстро шел вдоль Английской променады, хотя было еще слишком рано, чтобы посетить фешенебельный бар и, как каждый день, встретиться там с парой друзей, такими же, как и он, беженцами из Парижа, кому, как и ему, нечего было делать.
Жан-Франсуа торопился из-за солнца, из-за моря, накатывавшего на берег, и из-за своей молодости. Перед тем как выйти на Площадь Массена, Жан-Франсуа остановился у ателье модного портного. В витрине висели халаты из тончайшего шелка, которые можно было купить без карточек. Жану-Франсуа не слишком была нужна одежда. Но он все же зашел в ателье. Так или иначе, ему чем-то необходимо было заняться. Продавец улыбнулся ему, потому что все улыбались Жану-Франсуа. Жан-Франсуа был красив, строен, прост, с голубыми глазами, которым нечего было скрывать. И так как продавец улыбнулся ему, Жан-Франсуа купил два шелковых халата. Он вышел на улицу, чувствуя себя полным дураком, и рассмеялся. В эту минуту он заметил человека в кожаной куртке, невысокого, толстенького и сильного, у которого плечи при ходьбе очень сильно тряслись.
- Феликс, - радостно крикнул Жан-Франсуа, - Феликс Тонзура!
Человек обернулся твердым, быстрым движением, узнал Жана-Франсуа и только потом улыбнулся. Они вместе служили в разведывательном корпусе во время войны.
- Ты не изменился, старина, - сказал Феликс, - все такой же молодой и красивый.
- А как насчет тебя, давай посмотрим.., - начал Жан-Франсуа.
Он захотел снять с Феликса Тонзуры шляпу, чтобы посмеяться над его лысиной, благодаря которой тот заработал свое прозвище. Но Феликс остановил его.
- Я боюсь сквозняков, - сказал он грубовато.
- Как тебе живется в Ницце? Что с твоим гаражом в Леваллуа? - спросил Жан-Франсуа.
- Фрицы заставили меня работать на них в их ремонтной мастерской. Ну, ты можешь себе представить, я оставил им парочку изуродованных машин.
Полное, напряженное лицо Феликса приобрело то незабываемое выражение, которое всегда замечал Жан-Франсуа, когда Феликс сидел в засаде или выходил на патрулирование. Он был храбрым, прямым, честным человеком, а таких людей Жан-Франсуа любил.
- Давай выпьем, - сказал он.
Но Феликс отказался. Выпить можно и позже. Сначала он хотел поговорить с Жаном-Франсуа.
- Что ты сейчас делаешь в гражданской жизни? - спросил Феликс.
- Ничего, - ответил Жан-Франсуа.
- А против бошей{5}?
- Ну, тоже ничего, - сказал Жан-Франсуа медленно.
- Почему ничего?
- Не знаю, - ответил Жан-Франсуа. - А что я могу сделать против них? Что можно сделать в одиночку?.. И никого нет вокруг...
- Ну, я нашел тебе одну работенку, лодырь, - сказал Феликс. - Как раз для тебя. Доставлять секретные бумаги в штаб, прятать оружие и учить молодых ребят обманывать полицейских и Гестапо. Настоящая работа для разведчика. Большая жизнь.
- Большая жизнь, - повторил Жан-Франсуа.
Внезапно он почувствовал потребность в ком-то, кто руководил бы им.
- Тебе придется вставать рано, - продолжал Феликс, - и проводить ночи в дороге, не зная, что происходит, и даже не стараясь это узнать.
- Я люблю путешествия и я не слишком любопытен, ты знаешь, - сказал Жан-Франсуа.
Феликс Тонзура на мгновение сконцентрировал взгляд на атлетических плечах собеседника, на его красивом лице, таком светлом и решительном.
- Нам как раз нужны такие бойцы, как ты. Этот день прошел для меня не зря.
Они прошли немного в тишине, довольные друг другом. Затем Феликс сказал:
- Мы встретимся с тобой завтра в Марселе. У меня там маленькая велосипедная лавка. Благодаря ей я обеспечиваю своих детей и имею прикрытие. Я скажу тебе адрес.
Жан-Франсуа полез в карман за записной книжкой.
-Не так, мой мальчик, не так, - воскликнул Феликс. - Никогда ничего не записывай. Все учи наизусть, все держи только в голове.
Феликс жестко взглянул на Жана-Франсуа и продолжал;
- И забудь, что у тебя есть язык. Держи рот на замке. Понятно?
- Я же не сумасшедший, - сказал Жан-Франсуа.
- Так все говорят, - заметил Феликс, - но потом оказывается, что у тебя есть жена...
Жан-Франсуа пожал плечами.
- Или родственники, от которых ты никогда ничего не скрываешь, продолжал Феликс.
- Мои родители умерли, у меня есть только старший брат, который не захотел уехать из Парижа, - сказал Жан-Франсуа.
Он вдруг рассмеялся и добавил:
- Я без ума от него, но если я ему что-то и расскажу, то это совершенно безопасно. Он как ребенок.
Феликс посмотрел на лицо Жана-Франсуа, такое свежее и розовое, и тоже рассмеялся.
- И вот что ты должен знать, - сказал он и дал Жану-Франсуа свой адрес. Потом они зашли в первое попавшееся по дороге кафе. Это был как раз тот день, когда там продавали ликер.
II
Жизнь Жана-Франсуа действительно начала приходить в порядок. В ней теперь совмещались все элементы, которые ему нравились: тяжелые физические нагрузки, риск и радость от прохождения через сети врага, товарищество, подчинение руководителю группы, который ему нравился. Другие брали на себя заботу думать и отдавать приказы. Он только получал удовольствие. Он с удовольствием ехал на велосипеде по прекрасным прибрежным дорогам. Он ездил на поезде в Тулузу, Лион или Савойю. Он пересекал границы запретной зоны назло немецким таможенникам и их собакам. Он носил шифрованные донесения, переправлял взрывчатку, оружие, радиостанции. В амбарах, сараях, пещерах, подвалах, на лесных полянках он учил простых, смелых, серьезных и страстных людей обращаться с английскими автоматами{6}. Он представлялся им под псевдонимом, и сам не знал, кто они. Они любили друг друга, несмотря на секретность, с несоизмеримым теплом и доверительностью. Однажды утром ему пришлось несколько километров плыть в маске, чтобы подобрать таинственную посылку, спущенную в море с таинственного катера. При лунном свете он собрал несколько парашютов, сброшенных с бреющего полета.
Феликс Тонзура (Жан-Франсуа по-прежнему знал только его в рядах организации) не берег своего товарища по разведывательному корпусу ни от усталости, ни от опасности. - С твоим детским личиком, - говорил он, - ты повсюду пройдешь.
Это было правдой. И Жан-Франсуа чувствовал это. И эта готовность к сотрудничеству, это дружелюбие и вера удваивали его силы, храбрость и удовольствие.
Секретная деятельность как смола. Она затягивает все больше и больше. Чем больше ты уже сделал, тем больше остается нерешенных задач. Потребности огромны. Решительных людей со свободным временем и деньгами было очень мало. Жан-Франсуа больше не спал две ночи подряд под одной крышей. Он жил в самом сердце опасности. Незаметно он стал человеком, совершавшим самые опасные подвиги. Этим он был обязан своей выносливости, своему умению, своей счастливой храбрости. В свою очередь, он не проник глубже в секреты организации, в которую входил. Он - с горсткой бесстрашных ребят - был подотчетен только Феликсу Тонзуре. Феликс, в свою очередь, получал приказы от вышестоящего начальства. За этим всем была полная тьма. Но эта тайна не смущала, не мучила и даже не интересовала Жана-Франсуа. Он не чувствовал ни ее важности, ни ее поэтичности. Он был рожден для движения и для игры. Неизвестное лицо, которое, не зная его, распоряжалось его существованием, беспрестанно предоставляло ему возможности и для того, и для другого, и только это имело для Жана-Франсуа значение.
III
Миссия, которую осуществлял Жан-Франсуа в Париже, показала ему, насколько полно его сформировала и втянула тайная жизнь.
Когда Жан-Франсуа вышел из поезда на Лионском вокзале, в руке у него был чемоданчик с английской рацией, сброшенной на парашюте в центральном департаменте несколько дней назад. Человека, схваченного с таким чемоданчиком, ожидала смерть под пытками.
В это утро агенты Гестапо и полевой жандармерии проверяли весь багаж на конечной станции.
Жану-Франсуа некогда было думать. Рядом с ним ребенок с большими коленками и толстыми икрами с болезненным видом спешил за пожилой женщиной. Жан-Франсуа взял ребенка на руки и в то же самое время передал чемоданчик немецкому солдату, проходящему рядом с оружием, висящим на плече.
- Подержите, старина, - сказал ему Жан-Франсуа, улыбаясь, - а то я не справлюсь сам.
Немец посмотрел на Жана-Франсуа, улыбнулся в ответ и взял чемоданчик без проверки. Спустя несколько минут Жан-Франсуа сидел в вагоне метро, поставив между ног свой чемоданчик.
Но это утро действительно не было добрым. На станции, где Жан-Франсуа должен был выйти, его ожидал очередной барьер - на этот раз из французских полицейских. Жану-Франсуа пришлось открыть чемоданчик.
- Что там у вас? - спросил полицейский.
- Посмотрите сами, офицер, - ответил Жан-Франсуа просто, - радио.
-Хорошо, проходите, - сказал полицейский.
Смеясь про себя из-за этой двукратной удачи, Жан-Франсуа передал радиопередатчик торговцу подержанной мебелью на левом берегу Сены. Тот попросил его пообедать с ним. Он, как и днем раньше, удачно обменял прикроватный столик на прекрасную копченую колбасу и немного масла и с удовольствием разделил бы праздничный обед со своим товарищем.
- Зайдите и понюхайте, - сказал продавец.
Он провел Жана-Франсуа в заднюю комнату. На железной решетке нежно жарилась колбаса. У Жана-Франсуа от вожделения расширились ноздри. Но он, поблагодарив, отказался. Он должен был сделать еще один сюрприз.
Чемоданчик Жана-Франсуа был удивительно легким. И, несмотря на усталость после напряженной ночи он чувствовал себя прекрасно. Половину Парижа он прошел пешком. Толпы во вражеской форме, тяжелая и меланхолическая тишина на улицах не смогли испортить его хорошего настроения. Этим утром он одержал свою победу.
Размахивая чемоданчиком и насвистывая марш своего бывшего полка, Жан-Франсуа вышел на Авеню де ла Мюэт перед фасадом смешного и милого маленького дома, построенного в конце прошлого века, который принадлежал его старшему брату. Здесь в маленьком особняке хранились прекрасные картины, бесчисленные книги и несколько прекрасных старинных музыкальных инструментов. Здесь также были, еще до вторжения, тихая утонченная женщина и маленький драчливый мальчуган с глазами Жана-Франсуа. Мать и ребенок уехали в деревню перед самым приходом немцев и все еще не вернулись. Но брат Жана-Франсуа отказался бросить свой дом из-за картин, книг и музыкальных инструментов.
Жан-Франсуа не разрешил старой экономке объявить об его приходе и бесшумно открыл дверь библиотеки. Там он и увидел своего брата, сидящего в кресле и читавшего толстый том. Лицо его нельзя было разглядеть, потому что на нем было тяжелое пальто с поднятым воротником и шерстяная шапка, натянутая по самые уши. Этот вид показался Жану-Франсуа очень смешным. Все еще разгоряченный от быстрой ходьбы он не заметил, что в доме был настоящий мороз.
- Здравствуй, Сен-Люк! - закричал Жан-Франсуа.
Имя брата было просто Люк. Но из-за его ровного темперамента, любви к духовной жизни и его доброжелательности ко всем людям несколько одноклассников прозвали его Сен-Люк - Святой Лука. Это имя прижилось и в семье.
- Маленький Жан, маленький Жан, - сказал Люк, голова которого едва доставала до плеч Жана-Франсуа.
Братья обнялись. Между ними была значительная разница в возрасте, но для Жана-Франсуа это не имело значения. Напротив, он считал себя намного сильнее, практичнее и находчивее брата.
- Все книги все еще здесь, и клавесин, и гобой, - сказал Жан-Франсуа. Значит, жизнь все еще прекрасна.
- Все еще, все еще, - нежно ответил Люк.
Потом он спросил:
- Но как ты приехал сюда, маленький Жан? Я надеюсь, у тебя есть "аусвайс"?{7}
- Ох, ох! Святой Лука больше не витает в облаках. Он даже сам знает, что нужно иметь "аусвайс"! - воскликнул Жан-Франсуа.
Он рассмеялся, а за ним и сам Люк. Жан-Франсуа смеялся очень громко, а Люк почти беззвучно. Но во всем прочем это был один и тот же смех.
- Да, у меня есть "аусвайс", Сен-Люк, - сказал Жан-Франсуа. - И даже... и даже...
Жан-Франсуа остановился на минутку, потому что едва не сказал, что его пропуск - фальшивый, прекрасная подделка. Потому он заключил:
- И я даже умираю от голода.
- Давай пообедаем прямо сейчас, - сказал Люк.
Он позвал старую экономку и спросил ее:
- Что у нас есть хорошего сегодня?
-Ну, желтая репа, как и вчера, месье Люк, - сказала служанка.
- Ах, ах! И что еще?
- Немножко сыра, продававшегося без карточек{8}, - добавила экономка.
- Ах, ах! - сказал Люк.