Страница:
136
Пифагора и Ксенофонта) и плюралистов (Лев-киппа, Демокрита, Эмпедокла и Анаксагора), а также Гераклита и его последователей, с одной стороны, и элейцев (Парменида, Зенона и Мелисса) - с другой, ксенофонтовский Сократ замечает, что одним из них кажется, что сущее едино, другим, - что оно беспредельно в своей множественности; одним кажется, что все вечно движется, - другим, - что ничто никогда не может двинуться; одним кажется, что все рождается и погибает, другим, - что ничто никогда не может ни родиться, ни погибнуть" (Ксенофонт. Воспоминания. I, 1, 14). Впрочем, по словам Ксенофонта, Сократ не оспаривал (в известных границах) полезность и необходимость знаний из области математики (счета), геометрии, астрономии, медицины и других наук. Он рекомендовал только не увлекаться ими чрезмерно, не посвящать им всю свою жизнь, пренебрегая изучением многих других полезных наук (там же, 17, 7, 5-6), т. е. гуманитарных областей знания, как сказали бы мы сегодня.
В глазах Сократа науки о человеке обладают огромным преимуществом перед науками о природе: изучая человека, они дают ему то, в чем он более всего нуждается, - познание самого себя и своих дел, определение программы и цели деятельности, ясное осознание того, что есть добро и зло, прекрасное и безобразное, истина и заблуждение. Знание (осознание) этого, согласно Сократу, делает людей благородными (см. там же, I, 1, 16). Аналогичную мысль мы находим в диалоге Платона "Хармид" (174 в-с), где Сократ в беседе с Критием доказывает, что без знания добра и зла все иные (т. е. практические, специальные) знания и навыки немногого
137
По мысли Сократа, правильный выбор, благой образ действий возможны лишь на пути познания добра и зла, а также самопознания и определения своего места и назначения в мире. Главную ценность знаний о добре и зле, о хорошем и плохом Сократ видел в их непосредственной действенности и активности, в их прямом воздействии на человека. По словам платоновского Сократа, знание, которое относится к области добродетели, "способно управлять человеком, так что того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание" (Платон. Протагор, 352 с).
Предметом философии, ее основной задачей и главной целью Сократ сделал познание "естества" человека, первоисточника его поступков и дел, его образа жизни и мышления. Такое познание он считал возможным лишь на пути самопознания, на пути следования дельфийскому призыву "Познай самого себя". В осуществлении этого девиза Сократ усматривал свое жизненное назначение и призвание.
Исходя из того, что философ - это тот, кто на деле осуществляет свою философию, Сократ стал, как было сказано, испытывать "самого себя и других". Основным средством "испытания" он избрал диалог, живую беседу, вопросно-ответный метод исследования проблем.
138
2. Диалог
Во времена Сократа появилось два типа философов: философы и те, кто обучал философии и риторике ("учителя мудрости", по терминологии Платона). К числу первых относился Сократ, вторых - софисты. Тот факт, что Сократ не оставил письменного изложения своего учения, так же примечателен, как и форма его философствования - диалог, предполагающий непосредственный контакт собеседников, совместный поиск истины в ходе бесед и споров. Он считал жизнь вне диалогов, обсуждений и исследований бессмысленной. Даже смерть он воспринимал лишь как ожидаемую возможность вести диалог с бессмертными философами, поэтами и героями (см. Платон. Апология, 38 а, 41 а-с).
Диалог, как образ жизни и способ философствования, был причиной литературного безмолвия Сократа, его сознательного отказа от письменных сочинений. Такой вывод находит подтверждение и в платоновском "Федре" (275 а - 275 Ь), где Сократ говорит, что письменное сочинение не только не может воспроизвести настоящего диалога и заменить его, но даже становится преградой на пути общения людей: ведь книгу не спросишь, как спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отвечает "одно и то же". Письменные сочинения, создавая иллюзию власти над памятью, прививают "забывчивость", так как в этом случае "будет лишена упражнения память". Поэтому тексты - средство не "для памяти, а для припоминания"; они предоставляют людям возможность "много знать понаслышке", повторяя
139
то, что было сказано в чужих сочинениях. Письменная форма, лишая потребности в самостоятельном поиске, позволяет обучающимся казаться "много знающими", оставляя большинство невеждами. Более того, письменные сочинения грозят существованию общения, если не сказать, что они делают его излишним в той степени, в какой они претендуют на замещение диалога, без которого невозможно живое общение. Диалог - это подлинная, "живая и одушевленная речь знающего человека"; письменность же - это всего лишь "подражание" диалогу (см. там же, 276 а).
В подражании, т. е. в не подлинности и ущербности, Сократ (и Платон) видел сходство письменных сочинений с произведениями живописи. Обращаясь к Федру,
он говорит: "В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят как живые, а спроси их - они величаво и гордо
молчат. То же самое и с сочинениями..." (275 d). Можно добавить, что в письменном сочинении легче, чем в живом диалоге, избежать видимых противоречий, обойдя острые углы и сгладив существо вопроса. Живое слово требует краткости, ясности и четкости, а в письменном изложении это желательно, но не всегда достижимо. И иные сочинения выглядят тем более "учеными", чем больше в них словесного тумана, псевдонаучной усложненности и показной эрудиции.
Вместе о тем не составляет большого труда показать, что оценка Сократом роли и значения письменных произведений страдает односторонностью: достаточно сказать, что, не будь литературных трудов Платона и других античных авторов, мы ровным счетом ничего не ведали бы о Сократе. И не только о нем. Но здесь речь о другом: о нераздельности живого слово, живых людей
140
и живого общения, о их незаменимости. Для Сократа и Платона устное слово - это изначальное орудие живого общения людей. И сейчас мы можем утверждать, что никакие "письмена", а также другие средства коммуникации, говоря современным языком, не могут заменить живого Слова - Диалога, Человека, Общения.
Диалог - своего рода лаборатория, одушевленное поисковое поле; он невозможен без общения, без присутствия, точнее, без соприсутствия двух людей при совместном поиске истины1. Вне настоящего диалога, согласно Сократу, нет и подлинной мудрости, но возможны лишь мнимая мудрость и многознание, точнее, многознайство. А "многознание" (polymathie), как заметил еще Гераклит из Эфеса, "уму не научит" (22 В f 40 ДК). Оно и не может научить уму до тех пор, пока таковым будет считал ь-ся, по словам того же Гераклита, перенятое из "чужих сочинений", а не добытое самостоятельно, собственным разумом (В 129 ДК).
Тут мы позволим себе небольшое отступление и попытаемся установить некоторые любопытные черты
________________
1 Советский исследователь В. Н. Толстых, говоря о Сократе как о человеке, впервые познавшем культурную, собственно "человеческую" ценность общения между людьми и превратившем беседу в подлинное искусство, замечает: "Оказывается, беседовать, или общаться, совсем не просто, это особый дар, данный не всякому. Помимо стремления к истине и развитой способности мыслить он предполагает умение слушать и слышать другого человека, реализуя потребность в общении, в процессе которого только и можно познать мир и самого себя. Такое качество, скажем прямо, не самое распространенное в наше время. Человеку часто приходится нелегко, когда он надеется быть услышанным и правильно понятым своим собеседником, ибо нередко спор оказывается не исканием истины (предполагающим и момент сомнения, понимания относительности собственных познаний), а настаиванием на "излюбленной мысли", тем более категоричным, чем меньше знает человек" (52, 97).
141
сходства и различия в стиле мышления Сократа и Гераклита. Один из сохранившихся фрагментов Гераклита гласит: "Я спрашивал самого себя" (6 101 ДК). Не исключено, что названный фрагмент явился ответом Гераклита на дельфийский призыв - "Познай самого себя". В случае истинности этого предположения, можно сказать, что Гераклит, как и Сократ, увидел в дельфийском призыве источник подлинной мудрости, причем ему, жившему раньше Сократа, принадлежит в этом приоритет. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что Гераклит лишь высказал идею о самопознании как источнике мудрости, наметил ее в общей форме, в то время как Сократ пошел дальше: он поставил дельфийское изречение во главу своего учения и сделал все теоретические и практические выводы, следующие из определенной (сократовской) интерпретации этого изречения. Хотя и Гераклит делал для себя соответствующие теоретические и практические выводы из девиза "Познай самого себя", тем не менее в данном отношении между ним и Сократом также имеется значительное различие. Так, если в ответ на дельфийский призыв Гераклит, по его собственным словам, спрашивал лишь "самого себя", то Сократ - не только "самого себя", но и "других", точнее, "самого себя и других" одновременно. Гордый потомок царского рода Кодридов Гераклит, презирая обывательскую психологию "многих", говорил парадоксами и загадочными изречениями излюбленной им Сивиллы, скромный же сын Софрониска Сократ высказывался незамысловатым языком человека из народа, несложными оборотами речи народного мудреца, ищущего ясных и четких определений общеупотребительным понятиям и представлениям. Правдоподобен рассказ о том, что Сократ, прочитав сочинение Гераклита,
142
сказал: "То, что я понял, превосходно; думаю, что таково же и то, что я не понял. Впрочем, для него нужен делосский ныряльщик" (Диоген Лаэрций, II, 22, см. А 4 ДК).
Гераклиту, чуждому догматизма в содержании развиваемого им учения, была вместе с тем свойственна жреческая торжественность тона, пророческая непререкаемость; Сократ же, говоривший и часто повторявший, что он "ничего не знает", казался скептиком, не будучи таковым на деле. Первый склонен был "вещать" истину, найденную, так сказать, единолично, второй стремился найти ее в общении с другими людьми и видел свою роль в том, чтобы помочь "родиться" истине в голове собеседника. Гераклит предпочитал монолог, Сократ - диалог. По образу своего мышления Гераклит, если можно так выразиться, "аристократичен", Сократ - "демократичен".
В сократовском диалоге каждый из собеседников выступает как равный. Сказанное в одинаковой степени относится и к тому случаю, когда один из участников диалога является учителем, а другой - учеником. По обычным представлениям, "учитель" - это тот, кто говорит или читает, а "ученик" тот, кто слушает и по мере надобности записывает; в процессе обучения первый играет активную роль, второй - пассивную; само обучение проходит в атмосфере господства авторитета учителя. Эти представления совершенно чужды сократовскому пониманию отношения учителя и ученика. Сам Сократ не был "учителем" в обычном смысле этого слова (см. Платон. Апология, 33 а). В его диалоге в соответствии с его педагогическими воззрениями нет учителя, который "обучает", т. е. передает ученику определенную сумму знаний, и нет ученика, который
143
уносит в своей голове этот набор сведений, как в пустом "сосуде" (Платон. Протагор, 314 в).
В сократовском диалоге есть два лица, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск. Это значит, что истина и знания не передаются, или, образно говоря, не переливаются из одной головы в другую, а раскрываются в сознании участников диалога. Поэтому-то Сократ в отличие от софистов не выдавал себя за "учителя мудрости", которому все известно и который берется всему обучить. Единственное, на что он претендовал, - обучение искусству ведения диалога, при котором собеседник, отвечая на заданные вопросы, высказывал суждения, обнаруживая свои знания или, напротив, свое неведение. Тем самым искусство диалога, или, что одно и то же, мастерство задавать вопросы, становилось "испытанием" собеседника, его "обличением". "Обличение", к которому прибегал Сократ, было направлено в одних случаях на то, чтобы умерить самоуверенность собеседника, мнящего себя знающим, и доказать ему, что он не только ничего не знает, но более того: оставаясь недалеким человеком, не подозревает о своем невежестве; в других случаях оно имело целью ориентировать собеседника на самопознание, а также на обнаружение и уяснение того, что в нем самом до этого оставалось скрытым, неясным и дремлющим. В последнем случае искусство задавать вопросы Сократ рассматривал как средство, с помощью которого можно содействовать "рождению" истины в голове собеседника, помогать ему "разрешиться" от бремени мыслей, раскрывая его творческие способности. Это вопросно-ответное (диалектическое) искусство он сравнивал о повивальным искусством своей матери Фенареты и в
144
шутку называл "майевтикой". Впрочем, следует сказать и о том, что философ подчас использовал оба способа ведения беседы, т. е. сочетал "обличение" и "майевтику". Как бы то ни было, "обличение" и "майевтика" Сократа часто ставили собеседника в затруднительное положение, заставляли его противоречить самому себе, приводили его в смятение и замешательство. Вполне понятно, что реакция на сократовское искусство ведения диалога была далеко не одинаковой; немногим оно представлялось делом, направленным на осуществление дельфийского призыва "Познай самого себя", а многим - лишь софистическим приемом, запутывающим людей и сбивающим их с толку.
Неудивительно, что Сократа сравнивали не только с силеном, сатиром Марсием, но также и с морским ("электрическим") скатом и с оводом. Сократ находил это сравнение справедливым в том смысле, что он, смущая других, сам пребывает в состоянии замешательства: "Если этот самый скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то, что я, путая других, сам ясно во всем разбираюсь, - нет: я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас - о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое" (Платон. Менон, 80 с-d).
В словах: "... я ничего не знаю... И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать" - весь Сократ, вся, почти вся "формула" его философии, весь пафос его поиска истины. Он был уверен, что незнание, точнее, знание о своем незнании в конечном счете обернется
145
знанием. Иначе говоря, незнание является предпосылкой знания: оно стимулирует поиск, заставляет "поразмыслить и поискать". С этой точки зрения у человека, не сомневающегося в истинности своих знаний и воображающего себя весьма сведущим во всем, нет большой потребности в поиске, в том, чтобы думать и размышлять.
Сократ был философом, он мыслил. И мыслил, отправляясь от осознания своего незнания, от скептического по форме тезиса "Я знаю, что ничего не знаю"'. Призывая не ограничиваться готовыми решениями и привычными представлениями, он подвергал "испытанию", "обличению" не только людей, но также общепринятые этические оценки и ходячие взгляды на жизнь. Он будоражил умы, не давал покоя согражданам, вызывал их недовольство. Становится понятным, почему Сократ в своей защитительной речи уподобляет себя оводу, а афинян - коню, большому и благородному, но тучному и обленившемуся и потому нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Делая это сравнение, он заключает: "Вот, по-моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные от сна, прихлопнете меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита. Тогда вы всю остальную вашу
_________________
1 Уместно напомнить, что в новоевропейской истории аналогичную мысль об "ученом незнании" (docta ignoratia) развивал Николай Кузанский. Известно также, что позднее Рене Декартсделал сомнение предпосылкой поиска безусловно достоверного начала знания и сформулировал это начало в тезисе: "Мыслю, следовательно, существую" (cogito ergo sum).
146
жизнь проведете в спячке, если только бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь" (Платон. Апология, 31 а).
Попытаемся разобраться в этом довольно-таки неожиданном отзыве об афинянах. Ведь все известное нам о них, об их деяниях и подвигах во многих сферах жизни, казалось бы, свидетельствует о том, что они менее всего заслужили упрек в "спячке". Да и как быть с иной, прямо противоположной, но несомненно заслуживающей полного доверия характеристикой афинян, данной Фукидидом, современником и согражданином Сократа. По словам Фукидида, афиняне смотрели на праздный покой как на "утомление без отдыха", а любовь их к новизне переходила в настоящую страсть к новшествам. Они, говорит историк, рождены были для того, чтобы самим "не иметь покоя и другим не давать его" (Фукидид, I, 70, 9). Напрашивается вопрос: кто же из них Фукидид или Сократ - более прав? Как бы ни парадоксально это звучало, оба они правы, хотя и в разных отношениях. Впрочем, Сократ - этот афинянин из афинян, этот самый беспокойный человек, - не удержался от некоторого преувеличения умственной лени, интеллектуальной "спячки" своих сограждан.
Сократ вовсе не оспаривал инициативности, активности и деятельного характера афинян, когда речь шла о приобретении материальных богатств, об укреплении военного могущества государства, завоевании новых территорий и образовании колоний. Но он считал, что благополучие общества и могущество государства зависят не столько от числа "кораблей, оборонительных стен, судовых верфей и многого иного тому подобного" (Платон. Горгий, 517 с), сколько от морального состояния граждан и всего государства, от приобретенных духов
147
ных богатств. Он выдвигал претензии к прежним афинским государственным деятелям (Мильтиаду и Фемис-токлу, Кимону и Периклу) за то, что они направили энергию народа на укрепление внешнего могущества полиса и не позаботились о том, чтобы "граждане становились лучше" (517 Ь). Отсюда и его характеристика морального и интеллектуального состояния сограждан как состояния "спячки". Сообразно с этим представлением он сделал главной проблемой своего учения и всей своей деятельности исследование этических вопросов, полагая, что до тех пор пока не будет ясно осознано, что такое добро и зло, никакое число кораблей и никакие укрепленные стены не спасут общество и государство от разложения и гибели (см. там же, 518 с - 519 а). Этические воззрения Сократа будут рассмотрены в следующей главе. Здесь же следует обратиться к его вопросно-ответному методу исследования этических понятий и представлений, к его диалектике.
3. Диалектика Сократа
Термин "диалектика" происходит от слова dialegomai и означает "разговариваю", "беседую", "обсуждаю". Хотя греческие философы вкладывали разное содержание в слово "диалектика", или "диалектическое искусство", тем не менее оно мыслилось в единстве с диалогом и большей частью означало искусство ведения диалога, искусство спора и аргументации. Аристотель называет Зенона Элейского первым, кто "изобрел диалектику". И действительно, Зенон
148
(ок. 490-430 гг. до н. э.) разработал метод опровержения противника путем выявления противоречий в его суждениях. Опровержение противоположного тезиса служило косвенным доказательством защищаемого тезиса. Оригинальность этого метода состояла в том, что условно приняв тезис, подлежащий опровержению, Зенон выводил из него два взаимоисключающих следствия, делая тем самым этот тезис внутренне противоречивым, логически несостоятельным и теоретически неразрешимым. Зеноновский метод, впоследствии названный "приведением к нелепости" (reductio ad absurdum), был использован софистами и Сократом, но уже; в диалоге, в вопросно-ответном ведении полемики, в словесной диалектике (к чему, надо полагать, Зенон не прибегал).
У софистов "диалектика" стала искусством спора (эристикой), риторическим искусством убеждать, техникой словесной эквилибристики, средством доказательства субъективного характера человеческих знаний, понятий и представлений, не исключая и нравственно-этических.
Показательными в этом отношении являются так называемые "Двоякие речи" (Dissoi logoi) - сочинение, написанное в конце V в. до н. э. неизвестным софистом, судя по всему, находившимся под влиянием Протагора. В этом сочинении рассматриваются аргументы,; которые могут быть выдвинуты "за" и "против" того или иного тезиса. Так, к примеру, о добре и зле возможны два противоположных суждения: добро и зло - одно и то же; добро и зло - не одно и то же. Приведя эти два суждения, анонимный софист стремится обосновать первое из них как менее правдоподобное. Как и следовало ожидать, аргументация софиста строится на показе относительного характера понятий "добро" и "зло".
149
Еда и питье, замечает анонимный автор, "для больного могут быть злом, а для здорового же и нуждающегося в них - благом", "болезнь есть зло для больных, для врачей же благо... И победа, которую эллины одержали над персами, для эллинов благо, для варваров же зло" и т. д. (см. 90 В 1, 1-15 ДК). На возражение собеседника, что в "таком случае следует считать, что великий царь находится в том же положении, что и нищие" - да и вообще во всех других случаях мы должны будем приравнивать решительно все противоположности (большое и малое, великое и ничтожное, прекрасное и безобразное и т. д.), - автор "Двояких речей" отвечает, что его целью является показ не того, что "добро и зло - не одно и то же" (это и так ясно), а того, что каждое из них (противоположностей) является "и хорошим и плохим" (там же).
Нетрудно заметить, что защита менее правдоподобного суждения (в нашем примере "добро и зло" - "одно и то же") основана на подмене одного отношения другим, на том, что со времени Аристотеля получило в логике название "подмены тезиса". Ведь из того, что добро в одном отношении может быть злом в другом отношении, еще не следует, что "добро и зло - одно и то же" в одном и том же отношении и в одно и то же время. Использование приема "подмены тезиса" позволяло софистам выдавать белое за черное и наоборот.
Цель эристики - показать возможность принять оба противоположных тезиса (например, "добро и зло - одно и то же"; "добро и зло - не одно и то же") как одинаково истинные, а не опровергать данный тезис путем выведения из него противоречащих суждений и сведения его к абсурду, как это делал Зенон Элейский. При этом "диалектическое искусство" софистов становится
150
искусством убеждать, искусством аргументации, направленным лишь на победу в споре, и не на что иное. Вот почему Платон, резко осуждая равнодушие софистов к истине, противопоставляет диалектический метод Сократа эристическому методу софистов, несмотря на то, что оба эти метода, основанные на вопросно-ответной форме ведения диалога, иногда совпадали, например, в тех случаях, когда Сократ (отчасти под влиянием эристики софистов) искал противоречия в суждениях собеседников. Однако эти моменты сходства носили внешний характер. По существу же у Платона было достаточно оснований для разграничения метода Сократа и метода софистов.
В самом деле, в вопросно-ответном ведении спора у софистов главной целью задающего вопросы было заставить отвечающего противоречить самому себе, а целью отвечающего - любой ценой избежать этой ловушки независимо от того, будут ли его ответы выражать то, что он считает истинным, или нет. В противоположность этому Сократ настоятельно требовал, чтобы собеседник прежде всего исходил из того, что он считает истинным (см. Платон. Протагор, 331 с; Менон, 75 Ь). В нахождении истины он видел главный критерий, отличающий диалектику, "искусство вести рассуждение" (Платон. Менон, 75 d), от эристики, искусства спора, искусства словесного агона, словесного состязания (см. Платон. Государство, 454 а).
Для Сократа эристика чужда положительных задач философии, недостойна философа. Делая человека "ненавистником всякого слова и суждения", она разрушительна и гибельна, ибо "нет большей беды, чем ненависть к слову" (см. Платон. Федон, 89 d; см. также Платон. Теэтет, 165 d-с). Только в "слове и рассуждении"
151
рождается истина, только в диалоге в соответствии с диалектическим (вопросно-ответным) искусством "вести рассуждение" становится возможным постижение истинной сущности вещей. Сократ считал диалектиком того, кто "умеет ставить вопросы и давать ответы" (Платон. Кратил, 390 с).
А. Определение
Диалектика, в понимании Сократа, есть метод исследования понятий, способ установления точных определений. Определение какого-либо понятия для него было раскрытием содержания этого понятия, нахождением того, что заключено в нем. Для установления точных определений Сократ разделял понятия на роды и виды, преследуя при этом не только теоретические, но и практические цели. По сообщению Ксенофонта, Сократ был убежден, что разумный человек, "разделяя в теории и на практике предметы по родам", сможет этим методом отличить добро от зла, выбрать добро и быть высоконравственным, счастливым и способным к диалектике. "Да и слово "диалектика", - говорит Сократ у Ксенофонта, - произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заняться этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными..." (Воспоминания, IV, 5, 11-12).
Пифагора и Ксенофонта) и плюралистов (Лев-киппа, Демокрита, Эмпедокла и Анаксагора), а также Гераклита и его последователей, с одной стороны, и элейцев (Парменида, Зенона и Мелисса) - с другой, ксенофонтовский Сократ замечает, что одним из них кажется, что сущее едино, другим, - что оно беспредельно в своей множественности; одним кажется, что все вечно движется, - другим, - что ничто никогда не может двинуться; одним кажется, что все рождается и погибает, другим, - что ничто никогда не может ни родиться, ни погибнуть" (Ксенофонт. Воспоминания. I, 1, 14). Впрочем, по словам Ксенофонта, Сократ не оспаривал (в известных границах) полезность и необходимость знаний из области математики (счета), геометрии, астрономии, медицины и других наук. Он рекомендовал только не увлекаться ими чрезмерно, не посвящать им всю свою жизнь, пренебрегая изучением многих других полезных наук (там же, 17, 7, 5-6), т. е. гуманитарных областей знания, как сказали бы мы сегодня.
В глазах Сократа науки о человеке обладают огромным преимуществом перед науками о природе: изучая человека, они дают ему то, в чем он более всего нуждается, - познание самого себя и своих дел, определение программы и цели деятельности, ясное осознание того, что есть добро и зло, прекрасное и безобразное, истина и заблуждение. Знание (осознание) этого, согласно Сократу, делает людей благородными (см. там же, I, 1, 16). Аналогичную мысль мы находим в диалоге Платона "Хармид" (174 в-с), где Сократ в беседе с Критием доказывает, что без знания добра и зла все иные (т. е. практические, специальные) знания и навыки немногого
137
По мысли Сократа, правильный выбор, благой образ действий возможны лишь на пути познания добра и зла, а также самопознания и определения своего места и назначения в мире. Главную ценность знаний о добре и зле, о хорошем и плохом Сократ видел в их непосредственной действенности и активности, в их прямом воздействии на человека. По словам платоновского Сократа, знание, которое относится к области добродетели, "способно управлять человеком, так что того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание" (Платон. Протагор, 352 с).
Предметом философии, ее основной задачей и главной целью Сократ сделал познание "естества" человека, первоисточника его поступков и дел, его образа жизни и мышления. Такое познание он считал возможным лишь на пути самопознания, на пути следования дельфийскому призыву "Познай самого себя". В осуществлении этого девиза Сократ усматривал свое жизненное назначение и призвание.
Исходя из того, что философ - это тот, кто на деле осуществляет свою философию, Сократ стал, как было сказано, испытывать "самого себя и других". Основным средством "испытания" он избрал диалог, живую беседу, вопросно-ответный метод исследования проблем.
138
2. Диалог
Во времена Сократа появилось два типа философов: философы и те, кто обучал философии и риторике ("учителя мудрости", по терминологии Платона). К числу первых относился Сократ, вторых - софисты. Тот факт, что Сократ не оставил письменного изложения своего учения, так же примечателен, как и форма его философствования - диалог, предполагающий непосредственный контакт собеседников, совместный поиск истины в ходе бесед и споров. Он считал жизнь вне диалогов, обсуждений и исследований бессмысленной. Даже смерть он воспринимал лишь как ожидаемую возможность вести диалог с бессмертными философами, поэтами и героями (см. Платон. Апология, 38 а, 41 а-с).
Диалог, как образ жизни и способ философствования, был причиной литературного безмолвия Сократа, его сознательного отказа от письменных сочинений. Такой вывод находит подтверждение и в платоновском "Федре" (275 а - 275 Ь), где Сократ говорит, что письменное сочинение не только не может воспроизвести настоящего диалога и заменить его, но даже становится преградой на пути общения людей: ведь книгу не спросишь, как спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отвечает "одно и то же". Письменные сочинения, создавая иллюзию власти над памятью, прививают "забывчивость", так как в этом случае "будет лишена упражнения память". Поэтому тексты - средство не "для памяти, а для припоминания"; они предоставляют людям возможность "много знать понаслышке", повторяя
139
то, что было сказано в чужих сочинениях. Письменная форма, лишая потребности в самостоятельном поиске, позволяет обучающимся казаться "много знающими", оставляя большинство невеждами. Более того, письменные сочинения грозят существованию общения, если не сказать, что они делают его излишним в той степени, в какой они претендуют на замещение диалога, без которого невозможно живое общение. Диалог - это подлинная, "живая и одушевленная речь знающего человека"; письменность же - это всего лишь "подражание" диалогу (см. там же, 276 а).
В подражании, т. е. в не подлинности и ущербности, Сократ (и Платон) видел сходство письменных сочинений с произведениями живописи. Обращаясь к Федру,
он говорит: "В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят как живые, а спроси их - они величаво и гордо
молчат. То же самое и с сочинениями..." (275 d). Можно добавить, что в письменном сочинении легче, чем в живом диалоге, избежать видимых противоречий, обойдя острые углы и сгладив существо вопроса. Живое слово требует краткости, ясности и четкости, а в письменном изложении это желательно, но не всегда достижимо. И иные сочинения выглядят тем более "учеными", чем больше в них словесного тумана, псевдонаучной усложненности и показной эрудиции.
Вместе о тем не составляет большого труда показать, что оценка Сократом роли и значения письменных произведений страдает односторонностью: достаточно сказать, что, не будь литературных трудов Платона и других античных авторов, мы ровным счетом ничего не ведали бы о Сократе. И не только о нем. Но здесь речь о другом: о нераздельности живого слово, живых людей
140
и живого общения, о их незаменимости. Для Сократа и Платона устное слово - это изначальное орудие живого общения людей. И сейчас мы можем утверждать, что никакие "письмена", а также другие средства коммуникации, говоря современным языком, не могут заменить живого Слова - Диалога, Человека, Общения.
Диалог - своего рода лаборатория, одушевленное поисковое поле; он невозможен без общения, без присутствия, точнее, без соприсутствия двух людей при совместном поиске истины1. Вне настоящего диалога, согласно Сократу, нет и подлинной мудрости, но возможны лишь мнимая мудрость и многознание, точнее, многознайство. А "многознание" (polymathie), как заметил еще Гераклит из Эфеса, "уму не научит" (22 В f 40 ДК). Оно и не может научить уму до тех пор, пока таковым будет считал ь-ся, по словам того же Гераклита, перенятое из "чужих сочинений", а не добытое самостоятельно, собственным разумом (В 129 ДК).
Тут мы позволим себе небольшое отступление и попытаемся установить некоторые любопытные черты
________________
1 Советский исследователь В. Н. Толстых, говоря о Сократе как о человеке, впервые познавшем культурную, собственно "человеческую" ценность общения между людьми и превратившем беседу в подлинное искусство, замечает: "Оказывается, беседовать, или общаться, совсем не просто, это особый дар, данный не всякому. Помимо стремления к истине и развитой способности мыслить он предполагает умение слушать и слышать другого человека, реализуя потребность в общении, в процессе которого только и можно познать мир и самого себя. Такое качество, скажем прямо, не самое распространенное в наше время. Человеку часто приходится нелегко, когда он надеется быть услышанным и правильно понятым своим собеседником, ибо нередко спор оказывается не исканием истины (предполагающим и момент сомнения, понимания относительности собственных познаний), а настаиванием на "излюбленной мысли", тем более категоричным, чем меньше знает человек" (52, 97).
141
сходства и различия в стиле мышления Сократа и Гераклита. Один из сохранившихся фрагментов Гераклита гласит: "Я спрашивал самого себя" (6 101 ДК). Не исключено, что названный фрагмент явился ответом Гераклита на дельфийский призыв - "Познай самого себя". В случае истинности этого предположения, можно сказать, что Гераклит, как и Сократ, увидел в дельфийском призыве источник подлинной мудрости, причем ему, жившему раньше Сократа, принадлежит в этом приоритет. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что Гераклит лишь высказал идею о самопознании как источнике мудрости, наметил ее в общей форме, в то время как Сократ пошел дальше: он поставил дельфийское изречение во главу своего учения и сделал все теоретические и практические выводы, следующие из определенной (сократовской) интерпретации этого изречения. Хотя и Гераклит делал для себя соответствующие теоретические и практические выводы из девиза "Познай самого себя", тем не менее в данном отношении между ним и Сократом также имеется значительное различие. Так, если в ответ на дельфийский призыв Гераклит, по его собственным словам, спрашивал лишь "самого себя", то Сократ - не только "самого себя", но и "других", точнее, "самого себя и других" одновременно. Гордый потомок царского рода Кодридов Гераклит, презирая обывательскую психологию "многих", говорил парадоксами и загадочными изречениями излюбленной им Сивиллы, скромный же сын Софрониска Сократ высказывался незамысловатым языком человека из народа, несложными оборотами речи народного мудреца, ищущего ясных и четких определений общеупотребительным понятиям и представлениям. Правдоподобен рассказ о том, что Сократ, прочитав сочинение Гераклита,
142
сказал: "То, что я понял, превосходно; думаю, что таково же и то, что я не понял. Впрочем, для него нужен делосский ныряльщик" (Диоген Лаэрций, II, 22, см. А 4 ДК).
Гераклиту, чуждому догматизма в содержании развиваемого им учения, была вместе с тем свойственна жреческая торжественность тона, пророческая непререкаемость; Сократ же, говоривший и часто повторявший, что он "ничего не знает", казался скептиком, не будучи таковым на деле. Первый склонен был "вещать" истину, найденную, так сказать, единолично, второй стремился найти ее в общении с другими людьми и видел свою роль в том, чтобы помочь "родиться" истине в голове собеседника. Гераклит предпочитал монолог, Сократ - диалог. По образу своего мышления Гераклит, если можно так выразиться, "аристократичен", Сократ - "демократичен".
В сократовском диалоге каждый из собеседников выступает как равный. Сказанное в одинаковой степени относится и к тому случаю, когда один из участников диалога является учителем, а другой - учеником. По обычным представлениям, "учитель" - это тот, кто говорит или читает, а "ученик" тот, кто слушает и по мере надобности записывает; в процессе обучения первый играет активную роль, второй - пассивную; само обучение проходит в атмосфере господства авторитета учителя. Эти представления совершенно чужды сократовскому пониманию отношения учителя и ученика. Сам Сократ не был "учителем" в обычном смысле этого слова (см. Платон. Апология, 33 а). В его диалоге в соответствии с его педагогическими воззрениями нет учителя, который "обучает", т. е. передает ученику определенную сумму знаний, и нет ученика, который
143
уносит в своей голове этот набор сведений, как в пустом "сосуде" (Платон. Протагор, 314 в).
В сократовском диалоге есть два лица, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск. Это значит, что истина и знания не передаются, или, образно говоря, не переливаются из одной головы в другую, а раскрываются в сознании участников диалога. Поэтому-то Сократ в отличие от софистов не выдавал себя за "учителя мудрости", которому все известно и который берется всему обучить. Единственное, на что он претендовал, - обучение искусству ведения диалога, при котором собеседник, отвечая на заданные вопросы, высказывал суждения, обнаруживая свои знания или, напротив, свое неведение. Тем самым искусство диалога, или, что одно и то же, мастерство задавать вопросы, становилось "испытанием" собеседника, его "обличением". "Обличение", к которому прибегал Сократ, было направлено в одних случаях на то, чтобы умерить самоуверенность собеседника, мнящего себя знающим, и доказать ему, что он не только ничего не знает, но более того: оставаясь недалеким человеком, не подозревает о своем невежестве; в других случаях оно имело целью ориентировать собеседника на самопознание, а также на обнаружение и уяснение того, что в нем самом до этого оставалось скрытым, неясным и дремлющим. В последнем случае искусство задавать вопросы Сократ рассматривал как средство, с помощью которого можно содействовать "рождению" истины в голове собеседника, помогать ему "разрешиться" от бремени мыслей, раскрывая его творческие способности. Это вопросно-ответное (диалектическое) искусство он сравнивал о повивальным искусством своей матери Фенареты и в
144
шутку называл "майевтикой". Впрочем, следует сказать и о том, что философ подчас использовал оба способа ведения беседы, т. е. сочетал "обличение" и "майевтику". Как бы то ни было, "обличение" и "майевтика" Сократа часто ставили собеседника в затруднительное положение, заставляли его противоречить самому себе, приводили его в смятение и замешательство. Вполне понятно, что реакция на сократовское искусство ведения диалога была далеко не одинаковой; немногим оно представлялось делом, направленным на осуществление дельфийского призыва "Познай самого себя", а многим - лишь софистическим приемом, запутывающим людей и сбивающим их с толку.
Неудивительно, что Сократа сравнивали не только с силеном, сатиром Марсием, но также и с морским ("электрическим") скатом и с оводом. Сократ находил это сравнение справедливым в том смысле, что он, смущая других, сам пребывает в состоянии замешательства: "Если этот самый скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то, что я, путая других, сам ясно во всем разбираюсь, - нет: я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас - о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое" (Платон. Менон, 80 с-d).
В словах: "... я ничего не знаю... И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать" - весь Сократ, вся, почти вся "формула" его философии, весь пафос его поиска истины. Он был уверен, что незнание, точнее, знание о своем незнании в конечном счете обернется
145
знанием. Иначе говоря, незнание является предпосылкой знания: оно стимулирует поиск, заставляет "поразмыслить и поискать". С этой точки зрения у человека, не сомневающегося в истинности своих знаний и воображающего себя весьма сведущим во всем, нет большой потребности в поиске, в том, чтобы думать и размышлять.
Сократ был философом, он мыслил. И мыслил, отправляясь от осознания своего незнания, от скептического по форме тезиса "Я знаю, что ничего не знаю"'. Призывая не ограничиваться готовыми решениями и привычными представлениями, он подвергал "испытанию", "обличению" не только людей, но также общепринятые этические оценки и ходячие взгляды на жизнь. Он будоражил умы, не давал покоя согражданам, вызывал их недовольство. Становится понятным, почему Сократ в своей защитительной речи уподобляет себя оводу, а афинян - коню, большому и благородному, но тучному и обленившемуся и потому нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Делая это сравнение, он заключает: "Вот, по-моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные от сна, прихлопнете меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита. Тогда вы всю остальную вашу
_________________
1 Уместно напомнить, что в новоевропейской истории аналогичную мысль об "ученом незнании" (docta ignoratia) развивал Николай Кузанский. Известно также, что позднее Рене Декартсделал сомнение предпосылкой поиска безусловно достоверного начала знания и сформулировал это начало в тезисе: "Мыслю, следовательно, существую" (cogito ergo sum).
146
жизнь проведете в спячке, если только бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь" (Платон. Апология, 31 а).
Попытаемся разобраться в этом довольно-таки неожиданном отзыве об афинянах. Ведь все известное нам о них, об их деяниях и подвигах во многих сферах жизни, казалось бы, свидетельствует о том, что они менее всего заслужили упрек в "спячке". Да и как быть с иной, прямо противоположной, но несомненно заслуживающей полного доверия характеристикой афинян, данной Фукидидом, современником и согражданином Сократа. По словам Фукидида, афиняне смотрели на праздный покой как на "утомление без отдыха", а любовь их к новизне переходила в настоящую страсть к новшествам. Они, говорит историк, рождены были для того, чтобы самим "не иметь покоя и другим не давать его" (Фукидид, I, 70, 9). Напрашивается вопрос: кто же из них Фукидид или Сократ - более прав? Как бы ни парадоксально это звучало, оба они правы, хотя и в разных отношениях. Впрочем, Сократ - этот афинянин из афинян, этот самый беспокойный человек, - не удержался от некоторого преувеличения умственной лени, интеллектуальной "спячки" своих сограждан.
Сократ вовсе не оспаривал инициативности, активности и деятельного характера афинян, когда речь шла о приобретении материальных богатств, об укреплении военного могущества государства, завоевании новых территорий и образовании колоний. Но он считал, что благополучие общества и могущество государства зависят не столько от числа "кораблей, оборонительных стен, судовых верфей и многого иного тому подобного" (Платон. Горгий, 517 с), сколько от морального состояния граждан и всего государства, от приобретенных духов
147
ных богатств. Он выдвигал претензии к прежним афинским государственным деятелям (Мильтиаду и Фемис-токлу, Кимону и Периклу) за то, что они направили энергию народа на укрепление внешнего могущества полиса и не позаботились о том, чтобы "граждане становились лучше" (517 Ь). Отсюда и его характеристика морального и интеллектуального состояния сограждан как состояния "спячки". Сообразно с этим представлением он сделал главной проблемой своего учения и всей своей деятельности исследование этических вопросов, полагая, что до тех пор пока не будет ясно осознано, что такое добро и зло, никакое число кораблей и никакие укрепленные стены не спасут общество и государство от разложения и гибели (см. там же, 518 с - 519 а). Этические воззрения Сократа будут рассмотрены в следующей главе. Здесь же следует обратиться к его вопросно-ответному методу исследования этических понятий и представлений, к его диалектике.
3. Диалектика Сократа
Термин "диалектика" происходит от слова dialegomai и означает "разговариваю", "беседую", "обсуждаю". Хотя греческие философы вкладывали разное содержание в слово "диалектика", или "диалектическое искусство", тем не менее оно мыслилось в единстве с диалогом и большей частью означало искусство ведения диалога, искусство спора и аргументации. Аристотель называет Зенона Элейского первым, кто "изобрел диалектику". И действительно, Зенон
148
(ок. 490-430 гг. до н. э.) разработал метод опровержения противника путем выявления противоречий в его суждениях. Опровержение противоположного тезиса служило косвенным доказательством защищаемого тезиса. Оригинальность этого метода состояла в том, что условно приняв тезис, подлежащий опровержению, Зенон выводил из него два взаимоисключающих следствия, делая тем самым этот тезис внутренне противоречивым, логически несостоятельным и теоретически неразрешимым. Зеноновский метод, впоследствии названный "приведением к нелепости" (reductio ad absurdum), был использован софистами и Сократом, но уже; в диалоге, в вопросно-ответном ведении полемики, в словесной диалектике (к чему, надо полагать, Зенон не прибегал).
У софистов "диалектика" стала искусством спора (эристикой), риторическим искусством убеждать, техникой словесной эквилибристики, средством доказательства субъективного характера человеческих знаний, понятий и представлений, не исключая и нравственно-этических.
Показательными в этом отношении являются так называемые "Двоякие речи" (Dissoi logoi) - сочинение, написанное в конце V в. до н. э. неизвестным софистом, судя по всему, находившимся под влиянием Протагора. В этом сочинении рассматриваются аргументы,; которые могут быть выдвинуты "за" и "против" того или иного тезиса. Так, к примеру, о добре и зле возможны два противоположных суждения: добро и зло - одно и то же; добро и зло - не одно и то же. Приведя эти два суждения, анонимный софист стремится обосновать первое из них как менее правдоподобное. Как и следовало ожидать, аргументация софиста строится на показе относительного характера понятий "добро" и "зло".
149
Еда и питье, замечает анонимный автор, "для больного могут быть злом, а для здорового же и нуждающегося в них - благом", "болезнь есть зло для больных, для врачей же благо... И победа, которую эллины одержали над персами, для эллинов благо, для варваров же зло" и т. д. (см. 90 В 1, 1-15 ДК). На возражение собеседника, что в "таком случае следует считать, что великий царь находится в том же положении, что и нищие" - да и вообще во всех других случаях мы должны будем приравнивать решительно все противоположности (большое и малое, великое и ничтожное, прекрасное и безобразное и т. д.), - автор "Двояких речей" отвечает, что его целью является показ не того, что "добро и зло - не одно и то же" (это и так ясно), а того, что каждое из них (противоположностей) является "и хорошим и плохим" (там же).
Нетрудно заметить, что защита менее правдоподобного суждения (в нашем примере "добро и зло" - "одно и то же") основана на подмене одного отношения другим, на том, что со времени Аристотеля получило в логике название "подмены тезиса". Ведь из того, что добро в одном отношении может быть злом в другом отношении, еще не следует, что "добро и зло - одно и то же" в одном и том же отношении и в одно и то же время. Использование приема "подмены тезиса" позволяло софистам выдавать белое за черное и наоборот.
Цель эристики - показать возможность принять оба противоположных тезиса (например, "добро и зло - одно и то же"; "добро и зло - не одно и то же") как одинаково истинные, а не опровергать данный тезис путем выведения из него противоречащих суждений и сведения его к абсурду, как это делал Зенон Элейский. При этом "диалектическое искусство" софистов становится
150
искусством убеждать, искусством аргументации, направленным лишь на победу в споре, и не на что иное. Вот почему Платон, резко осуждая равнодушие софистов к истине, противопоставляет диалектический метод Сократа эристическому методу софистов, несмотря на то, что оба эти метода, основанные на вопросно-ответной форме ведения диалога, иногда совпадали, например, в тех случаях, когда Сократ (отчасти под влиянием эристики софистов) искал противоречия в суждениях собеседников. Однако эти моменты сходства носили внешний характер. По существу же у Платона было достаточно оснований для разграничения метода Сократа и метода софистов.
В самом деле, в вопросно-ответном ведении спора у софистов главной целью задающего вопросы было заставить отвечающего противоречить самому себе, а целью отвечающего - любой ценой избежать этой ловушки независимо от того, будут ли его ответы выражать то, что он считает истинным, или нет. В противоположность этому Сократ настоятельно требовал, чтобы собеседник прежде всего исходил из того, что он считает истинным (см. Платон. Протагор, 331 с; Менон, 75 Ь). В нахождении истины он видел главный критерий, отличающий диалектику, "искусство вести рассуждение" (Платон. Менон, 75 d), от эристики, искусства спора, искусства словесного агона, словесного состязания (см. Платон. Государство, 454 а).
Для Сократа эристика чужда положительных задач философии, недостойна философа. Делая человека "ненавистником всякого слова и суждения", она разрушительна и гибельна, ибо "нет большей беды, чем ненависть к слову" (см. Платон. Федон, 89 d; см. также Платон. Теэтет, 165 d-с). Только в "слове и рассуждении"
151
рождается истина, только в диалоге в соответствии с диалектическим (вопросно-ответным) искусством "вести рассуждение" становится возможным постижение истинной сущности вещей. Сократ считал диалектиком того, кто "умеет ставить вопросы и давать ответы" (Платон. Кратил, 390 с).
А. Определение
Диалектика, в понимании Сократа, есть метод исследования понятий, способ установления точных определений. Определение какого-либо понятия для него было раскрытием содержания этого понятия, нахождением того, что заключено в нем. Для установления точных определений Сократ разделял понятия на роды и виды, преследуя при этом не только теоретические, но и практические цели. По сообщению Ксенофонта, Сократ был убежден, что разумный человек, "разделяя в теории и на практике предметы по родам", сможет этим методом отличить добро от зла, выбрать добро и быть высоконравственным, счастливым и способным к диалектике. "Да и слово "диалектика", - говорит Сократ у Ксенофонта, - произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заняться этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными..." (Воспоминания, IV, 5, 11-12).