Кетро Марта. Три аспекта женской истерики

   Я даже не могу сказать точно, сколько это продолжалось и как могло бы закончиться. По законам жанра, придуманная мной автокатастрофа все-таки должна была произойти, а мужчина, мой сильный, прекрасный, свободный мужчина, должен был за одну ночь превратиться в одряхлевшего на глазах безумца, лишенного всякой привлекательности.
   Или мне самой пришлось бы надеть темный плащ и под покровом ночи пойти пилить тормоза или что там принято подпиливать в таких случаях. А потом узнать, что утром его драгоценный «фолькс» не завелся и он взял ее машину. Узнать – и поседеть на глазах… нет, я повторяюсь…
   Потому что не могу придумать ничего особенно страшного, ничего страшнее происходящего сейчас. Дело в том, что эта история не закончилась, она длится, длится… длится до сих пор.

 
Лягушка говорит:
Я всю думаю: как же так могло случиться, что я тебе —
ни зверем, ни птицей,
а другим каким-то существом трепетным
обернулась, ударившись оземь, – вот она я, бери меня
замуж!
(Думала-то, как всегда – сначала лягушкой, потом
девицей,
потом птицей,
потом ищи меня долгие года, а потом только —
бери замуж.)
И как же так получилось, что тебе ни девицу, ни
птицу,
ни другое какое существо трепетное не надобно,
что ты спросил – а где тут лягушка была? – и
не взял меня
замуж.
 

Послушай, нам надо поговорить…

   «Если не спишь, позвони», – эсэмэс.

   Привет. Я так и думала, что ты тоже не можешь заснуть, чувствовала, потому и написала. Я вот чего спросить хотела: скажи мне, милый, ты счастлив? Нет, я понимаю, что вопрос для четырех утра довольно странный. Но с другой стороны, час тигра, самый темный перед рассветом, – когда, если не сейчас? Давай, капелька правды еще никого не убила. Я знаю, что все хорошо, у меня тоже все хорошо, но несчастье и не счастье – это разные вещи, правда? Ничего плохого, но счастья нет. Вот я и спрашиваю – ты счастлив?
   Вот и я, вот и я… не счастлива. А помнишь, когда мы были вместе, у нас же было… как-то мы умели это делать – быть счастливыми. Черт, как же мы друг друга понимали, как никто. И мир был, как мокрая акварель, и какое было солнце…
   Да, и фиолетовые молнии! Ты запомнил, как я тогда говорила, душа моя, запомнил?!
   Послушай, нам надо поговорить. Не так, как сейчас. У меня потрясающая идея – давай поедем за город. Мне тут знакомые дали ключи от дачи, поехали на денек, а? Полчаса по Ярославке, потом минут десять пешком. Я так устала, ужас, отдохнуть надо, а одна боюсь. Хочу посмотреть на осень. Поедем?
   Господи, я так люблю, как ты говоришь «да» – так спокойно и решительно, будто черту какую переступаешь и на край света готов. И главное, это твое «да» ничего не значит – я знаю, сама такая…
   А еще, ты знаешь, мне тут случайно подарили пару таблеток экстази, будешь? Я возьму с собой, релакс так релакс.
   Смотри, сейчас уже пятый час, если не ложиться, то можно выйти в шесть и в семь встретиться где-нибудь на ВДНХ, оттуда автобусы ходят. Давай у билетных касс. Оденься потеплее, завтра обещали сухо, но прохладно… сегодня уже, точнее.
   Только не засыпай, ладно?
   («Случайно подарили» – да, как же… Сколько я за ними охотилась, с ума можно сойти. Все кругом говорят, что наркотики на каждом углу, а как до дела доходит, ни у кого ничего нет. Кому ни позвонишь, отвечают: «Ты чё, спятила?» – и бросают трубку. Пришлось ехать к Сашечке, у него есть концы. Он посмотрел как на сумасшедшую, но дилерше позвонил. Разговор был примерно такой: «Привет, Наташа, как дела? Мне имеет смысл подъезжать сегодня? Все как обычно? Ладно, в восемь на “Соколе”». Вот уж никогда бы не подумала, что эта полноватая невзрачная женщина – наркодилер. Я ждала какого-нибудь живописного «хай, нигга» или хотя бы бледного торчка с бегающими глазками, но покупать наркотики у тетки со стертым лицом? Шерстяными носками она должна торговать по всем законам жанра. Но мне было НАДО. Полгода не трахались, месяц не виделись, – вряд ли вот так, на ровном месте, мы сможем раскрыться. А тут всего двадцать баксов за штучку, и что на уме, то и на языке…
   А чего мне стоило чертовы ключи от дома выпросить у Анечки – отдельная тема, но это тоже необходимо.
   Потому что нам действительно надо поговорить.
   Только бы он не заснул.)
 
   Солнышко, ты все-таки пришел! Автобус через десять минут, я уже купила билеты, пошли. Да, докуривай.
   Ну вот, ну вот. Я посплю у тебя на плече, ладно? Ты меня разбуди минут за пять. Как хорошо, что ты такой высокий. У меня в последнее время мужики какие-то среднего размера, чтобы угнездиться, шею выворачиваю, как рождественская гусыня, а к тебе можно вот так приклонить голову, и все.
   (Лучше я сделаю вид, что сплю. Я не могу сейчас говорить, не могу смотреть на его лицо. Бледный какой, не спамши, а красивый, собака… Лучше закрою глаза и буду дышать его запахом. Совсем все то же, чуть влажная шерсть, табак и его собственный безумный этот запах… Господи, как же я жила-то без него?! И как я еще буду без него жить?!
   Так, а вот этого не надо. Не реви, не позорься.
   Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье.)
   Подъезжаем? Я уже забыла, как это – просыпаться от твоего поцелуя. Забавно. Ну пошли.
   Вот, здесь пешком недолго. Расскажи мне пока, как ты живешь.
   Отлично, я рада. Ты действительно хороший художник, тебя не могли не взять. А как Манюня?
   Ой, молодец какая!
   У меня тоже все отлично. Да, я сейчас страшно занята, учусь, пишу, все дела.
   Ну конечно, есть. У меня всегда кто-то есть, ты же знаешь. На мой век дураков хватит, прошу прощения, хороших людей. Меня же любят хорошие мальчики, это я, дура, люблю плохих. Ладно, потом. Мы пришли уже. Смотри, дорожка камнями вымощена, как положено. Вот ключ, откроешь?
   (Какое все легкое, серое, поскрипывающее. Диван в светлом чехле, пара курток валяется, сыро, прохладно – то, что надо. Трахаться неуютно, а поговорить в самый раз. Интересно, здесь мыши есть?)
   Интересно, здесь мыши есть? Надо было котейку прихватить, он бы порезвился.
   Да, он в полном порядке. Хочешь водички? Здесь чудесно, правда? Небо, смотри, какое серое, туман еще не весь ушел, а листья в саду пару недель никто не убирал, когда солнце появится, они подсохнут, и можно будет валяться. Дым – это с соседнего участка тянет. Пошли посмотрим, тут ручей за домом.
   Здорово, да? А ты совершенно точно должен вечером вернуться? Да? Ну и ладно, у меня тоже столько дел…
   Здесь хорошо бы пожить, спокойно и безлюдно, как на том свете. Я уверена, что там все примерно так же, только тумана больше.
   Кстати, о смерти. Съедим по таблеточке?
   Вот тут, на крыльце. Давай эту куртку под попу подложим. Ну, за тебя! На, запей.

* * *

   (Мы молчим. Мы молчим. Пустое, неловкое поначалу молчание наполняется несказанными словами, наполняется, переполняется, вытекает через край, выступает сквозь кожу, сначала ознобом, а после – потом, и снова ознобом, и внутри меня голос, прекрасный голос моей любви, низко, без слов запевает…)
   Зайдем в дом. Закрой дверь.
   (Сквозь сухие губы я выталкиваю пустые слова, а настоящие зреют пока в моем теле, в груди, в горле, раскрывают лепестки, поют.)
   Скажи мне. Скажи.
   (Скажи мне, любовь моя, как тебе без меня. Скажи мне, жизнь моя, как тебе без меня. Скажи мне, моя смерть. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье мое. Счастье.)
   Обними меня.
   (Вот оно, тело, без которого нет мне покоя. Каждую ночь я засыпаю на твоей руке – представляю ее, твою руку, и засыпаю, прижавшись щекой. Эту трещину на пальце, поверишь ли, я целовала позавчера перед сном. А вчера – нет, вчера я так и не смогла заснуть, потому что ты звал меня, я же слышала, как ты звал.)
   Мне одиноко без тебя.
   (Давай ляжем на пол, на эти голые доски, у нас никогда не будет с тобой ничего больше, кроме пыльного дерева под нами, кроме чужой куртки, укрывающей нас, одной на двоих. Давай прижмемся крепко, грудью к груди, животом к животу, чтобы между нами не было промежутка, станем на время одной душой.)
 
   Никого нет.
   (Никого, кроме нас, нет, кого ты там себе придумал, какую другую любовь, если я уже вся в тебе, в твоих костях, в твоей плоти, и если я сейчас порежу руку, из меня потечет твоя кровь, остальное тебе показалось, душа моя, моя любовь.)
   Мне было плохо.
   (Я хочу войти в темное озеро, окунуться, опустить лицо в ледяную воду, чтобы она смыла с меня отвращение и страх, чтобы я стала юной.)
   Мы не умрем.
   (Мы не умрем, мертвые не умирают, мы умерли полгода назад, когда я ушла, нам теперь ничего не страшно, мы теперь две тени, слившиеся в одну. Что нам делать среди живых плотных людей, которые хотят нас разделить, выпарить твое дыхание из меня, выгнать мою душу из тебя.)
   Не уходи.
   (Не уходи. Не уходи. Не уходи. Никогда не уходи от меня.)
   Хочешь воды?
   (Выпей, любовь моя, прохладной воды из моих рук, губы мои потрескались, язык пересох, поэтому выпей, любовь моя, чтобы я могла утолить жажду.)
   Мы теперь никогда не расстанемся.
   (Мы теперь никогда не расстанемся.)
   Мышка пришла.
   (Мышка пришла.)
   Смотрит.
 
   Поедем теперь домой, похолодало. Вставай.
   Давай я закрою.
 
   Она запирает дверь и спускается по ступенькам.
   Если бы рядом оказался наблюдатель, он бы увидел, что на сером крыльце остались две розовые таблетки.
   Он бы увидел, что она идет по краю садовой дорожки, иногда соступая на влажную землю.
   Он бы увидел, что иногда она поворачивает голову влево, поднимает глаза и что-то говорит пустому пространству рядом с собой. И улыбается.

 
Внутри у меня не боль и не страх, не зверек и не девочка,
внутри у меня – серая уточка.
Уточка плавала, кружила на большой воде, иногда
взлетала.
В последнее время – реже.
Тело мое отяжелело, устало, с ним не полетаешь.
Похолодало. Стала ждать зимы, думала – как-нибудь,
не боялась.
Вот и лед стал подбираться, воды меньше, белого
больше.
Все равно не боялась, думала, что и лапками по льду
сможет —
как-нибудь, как-нибудь.
Уточка плавает туда и сюда по узкой темной воде.
Еще не знает, а все-таки ждет – так и вышло,
лиса пришла.
Ластится, ползет на брюхе, тянет черный нос.
Уточка закрывает глаза.
Видит его. Сначала юный, потом молодой, потом
взрослый,
теперь – зрелый.
Положил голову мне на колени, обхватил мои ноги,
говорит:
– Знаешь, я тут подумал… А ты что скажешь?
Я собираюсь… Послушай, я сделал…
Я все перебираю и перебираю его волосы, прядь за прядью. Сначала были совсем черные, теперь посветлели. Говорит:
– Знаешь, я так давно не влюблялся. Мне пора, мне
надо – ты же умница, все понимаешь.
Улетел.
Уточка открывает глаза. Лед схватился, придвинулся,
окружил.
Думала было взлететь – следом или в другую сторону, – куда там.
Тело мое отяжелело и устало, не пускает. Черный нос
совсем рядом.
Забери меня отсюда. Забери меня отсюда. Забери меня.
Забери.
 

«Медея, меня зовут Медея»

Действующие лица

   Ясон, мужчина лет тридцати – тридцати пяти, выглядит моложе, особенно когда взволнован, кажется почти юношей. Светловолосый.
   Медея, его жена, тридцати – тридцати пяти лет, выглядит старше, высокая, полноватая. Темные, гладко зачесанные волосы, черное прямое поношенное платье. Домашнее имя – Меда.
   Их дети, двое сыновей-погодков, похожи на отца.
   Меда, воспитанница Медеи, сирота четырнадцати лет, худая темная девочка в черном платье.
   Слуги: воспитатель детей, старик, пара юношей и пожилая женщина.

Действие первое

    Ночью Ясон сидит за столом, пьет вино и разговаривает со своим отражением в зеркале. На нем только полотняные штаны.
 
   Ясон. Понимаешь, брат… жизнь проходит… Что стало со мной? «Ясон, герой, любимец богов!» Я превратился в крестьянина, у которого нет дела важнее, чем вовремя вспахать свой надел. Я царской крови, мне трон предначертан, а живу в изгнании. Я рожден стать грозным и справедливым царем, а вместо этого рабами командую. Со мной рядом должна быть царица – юная, властная и гордая. Такая, как дочь Креонта. Я смотрел вчера, как она идет в толпе прислужниц: богиня. Ее отец намекнул, что готов отдать девчонку мне, а корона перейдет к нашим детям. Но он стар, недолго ему осталось, дети не успеют вырасти, и я стану править вместо них. Ясон, царь Фессалии и Коринфа. На этих золотых кудрях будет лежать венец, а не только блики закатного солнца! Хотя Меда… а что Меда?! Как ей сказать?.. Какой она была тогда, в Колхиде! Тонка, черна, резка, как хлыст… А теперь раздобрела, смягчилась. Ее интересуют только дом, дети и животные. Когда-то одним движением руки она посылала на смерть армии, а теперь плачет, когда нужно резать козленка. Всего лишь хорошая хозяйка, экономная и аккуратная. Готовит замечательно! Только иногда задумывается и молчит по нескольку дней, да и то – по весне и по осени, когда ветер с моря особенно донимает… Как ей сказать? Да попросту! Она и не заметит перемен в своем положении, ее кухня и дети останутся при ней, а что ей еще нужно?
   «Колдунья»… Да не осталось в ней колдовства. Разве что пошептать над плачущим ребенком и напоить травами больного старика.
   Иногда так взглянет… тяжело, и все. А ведь волшебство в ней было в юности, один запах чего стоил… В нашу первую ночь она пахла звездным небом, клянусь. А теперь – домом, кухней, а то и хлевом, когда ходит принимать роды у коров. «Царица»…

Действие второе

    С утра Ясон и дети по очереди подходят к Медее, и она причесывает их гребнем и целует в лоб. Ясон для этого опускается на одно колено перед сидящей Медеей, улыбается.
   Младший сын. Доброе утро, мама.
   Медея ( причесывает его, целует в лоб). Иди играй.
   Старший сын. Доброе утро, мама.
   Медея ( причесывает его, целует в лоб). Иди играй.
   Ясон ( в шутку, опускаясь на одно колено). Доброе утро, мама.
   Медея ( причесывает его, целует в лоб). Иди… и будь благополучен, Ясон.

Действие третье

    Медея сидит и шьет. Входит Ясон.
   Ясон. Воспитатель наших детей внушает им неправильные мысли. Он учит их крестьянскому труду, а ведь они великого рода.
   Медея. Но мы живем совсем просто. Может, им полезнее знать, как сеять зерно, а не как управлять городом?
   Ясон. Кто знает, Меда… Пути богов неведомы, а отказываться от крови – грех. Я прикажу выпороть его.
 
    Ясон рассеянно берет какой-то предмет и перекладывает.
 
   Меда. Ясон, умоляю, дети не должны видеть унижение наставника. Можешь его казнить, но не позорь.
   Ясон. Какую чепуху ты говоришь, Меда. Я поступлю как должно.
 
    Ясон уходит.
    Медея встает и переставляет вещь на место.

Действие четвертое

    За длинным столом сидят Ясон, дети и слуги, а Медея раздает всем еду, потом отходит.
   Старший мальчик. Где воспитатель, папа? Мы хотели пойти в поле сегодня, но он не вышел из своей комнаты утром.
   Ясон. Он провинился и наказан, но завтра он придет к вам.
   Младший мальчик. Почему ты наказал его?
   Ясон. Из государственных соображений.
 
    Ловит внимательный взгляд Меды и сжимает кулаки.
 
    Во всех этих сценах Медея сидит и встает, только когда нет Ясона (или когда он сидит во главе стола, а она подает обед).

Действие пятое

    Ранний вечер. Нарядный Ясон входит на кухню, где Медея режет овощи. Он принял решение рассказать ей о будущем браке. Медея молчит, и Ясон начинает злиться. Распаляясь, вместо того чтобы оправдываться, он начинает упрекать Медею.
   Ясон. Меда, послушай… Тот наш разговор о воспитателе… Ты понимаешь, что в жилах наших детей течет царская кровь, а мы обрекли их на крестьянскую жизнь? Они с утра до вечера носятся в полях, а должны бы жить во дворце.
   Путь в Колхиду и Фессалию для них закрыт. Именно ты закрыла им этот путь. Дело не в том, что они дети убийцы – почти все мы дети убийц. Но они дети предательницы. Ты убила брата и украла у отца руно. Люди должны забыть, что они твои дети. Я могу им дать другую мать и другое будущее. Пойми, я даже не буду их у тебя забирать. Просто их матерью формально будет считаться моя новая жена… Я ведь говорил, что собираюсь жениться на Главке, дочери Креонта? Она прекрасная девушка, юная и хорошо воспитанная.
 
    Пока он говорит, Медея только иногда случайно стучит ножом чуть громче обычного. Когда он говорит о предательстве, она опять неловко ударяет ножом и режет палец, засовывает его в рот и слизывает кровь.
   Ясон. Да, манеры… А Главка, между прочим, настоящая царица, умеет себя держать. Она обеспечит нашим детям будущее, понимаешь? То, которое ты у них отняла.
 
    Медея продолжает резать овощи, но вкус собственной крови как-то пробудил ее, она подобралась, как будто проснувшись.
 
   Ясон ( наконец замечая, что Медея молчит, нетерпеливо спрашивает). Ну что, Меда? Что скажешь?
   Медея ( тихо и четко). Медея. Меня зовут Медея.
   Ясон. Медея, Меда – какая разница?!
 
    Ясон без ответа затихает и уходит. Медея откладывает нож и закрывает глаза. Сидит.
 
    Входит старший мальчик.
 
   Сын. Мама, я не могу заснуть, и брат все время поет. Пойдем, расскажешь нам сказку.
 
    Медея очень внимательно смотрит на него. Встает и кладет ладонь на нож.
   Медея. Пойдем.
    (Детский голос напевает что-то за сценой, потом замолкает.)

Действие шестое

    Ужин. За столом, во главе, Ясон, два детских прибора по сторонам. Медея вносит блюдо и садится напротив Ясона. Он ест. Ему нравится.
 
   Ясон. Очень любопытный вкус. Что это, дичь?
   Медея. Сердца жертвенных львят, вскормленных молоком женщины. Сегодня ведь особый день.
   Ясон. Никогда не пробовал ничего подобного.
   Медея. Нет, пробовал, и дважды. Просто не заметил.
   Ясон. Где ты научилась так готовить? Дома? Не знал, что царских дочерей так хорошо этому учат.
   Медея. Нет, это кровь. У меня в крови умение готовить особые блюда.
   Ясон. Где дети?
   Медея. Они много играли после обеда, заснули крепко, и я не стала их будить.
   Ясон. Они такие шумные, непоседливые. Я злюсь на них днем, но, когда они засыпают, прихожу в спальню и смотрю на их лица, отыскивая наши с тобой черты: мои глаза, твои губы.
   И, знаешь, я не хочу тебя потерять. Я, конечно, думаю о будущем, об этом браке, о Коринфе… Но что я буду делать без твоей силы, Меда? Я слишком давно был одиноким героем, теперь и не вспомнить, как это – жить без твоего молчания.
 
    Медея каменеет, но Ясон не замечает.
 
   Ясон. Пойду проведаю детей. Пора их разбудить, пусть поедят.
 
    Уходит.
 
   Медея ( одна, негромко до самого конца). Ты был тогда как золотой луч, сошедший с золотого корабля. Светловолосый, тонкий и прекрасный, в нашей темной и суровой стране. Мне показалось, что только ты, настоящий сын солнца, имеешь право на золотое руно и на мою жизнь… А мой отец, ты знаешь, он сошел с ума. После моего бегства он так и не ушел с берега, он умер, выкрикивая мое имя… «Медея». До сих пор я иногда слышу этот крик, его приносят с моря осенние бури и весенние грозы… «Медея». Я как-то забыла, не понимала. Все слушала и не узнавала, что это зовут меня. А вот сегодня вспомнила. Ведь это я – Медея.
   Я думала, что предала дважды – своего отца и свое имя. Но нет, имя предать невозможно.
   Если бы я дала своей крови вытечь на землю и залила в жилы воду и розовое вино, может быть, тогда… Но даже если одна только капля останется во мне, она отравит и воду, и вино, станет кричать и биться в моем сердце и в голове, как сейчас бьется и кричит вся моя кровь – «помни, ты Медея. Медея, помни».
 
    Через длительное время Ясон медленно возвращается.
 
   Ясон. Они лежат… так тихо. А в груди страшные раны. Будто дикий зверь разорвал. Но нет следов когтей, зубов. Их тела разрезаны, как у жертвенных животных. Это похоже на раны от ножа кухарки…
 
    Смотрит на стол, на нож, на еду, на Медею, подносит руку ко рту.
 
   Ясон. Меда? Ты? Медея?!
   Медея. Да.
 
    Медея встает, и только теперь видно, какая она большая, почти с Ясона. Он сутулится, садится, закрывает лицо.
 
   Ясон. Ты сошла с ума.
   Медея. Ты только теперь это заметил? Я сошла с ума много лет назад.
   Ясон. Чудовище!
   Медея. Я? Когда я отдала тебе сердце своего отца, ты съел его и не заметил. А он сошел с ума от горя. Когда ты вырвал мое сердце, чтобы полакомиться со своей невестой, ты не был чудовищем?
    Ясон отнимает руки от лица, но глаза его закрыты.
 
   Ясон. Как они умерли?
   Медея. Быстро.
   Ясон. Им было больно?
   Медея. Нет.
   Ясон. Они кричали?
   Медея. Нет. Только маленький сначала спрашивал: «Мама? Что ты делаешь, мама?» – но скоро замолчал.
 
    Ясон выходит из комнаты.
    Медея собирает тарелки.

Действие седьмое

    Старик слуга сидит на земле, вбегает Меда.
   Старик. Что там?
   Меда. Хозяйка! Она бросилась со скалы!
   Старик ( спокойно). Она мертва?
   Меда. Нет! Нет! Она улетела на крылатой колеснице! Гелиос забрал ее!
   Старик. Нет, девочка, богам не нужны детоубийцы.
   Меда. Но я видела, видела, как она летит!
   Старик. Быть может, это ее платок унес ветер.
   Меда. Она летела…
   Старик. Как камень?
   Меда. Как птица! И кричала…
   Старик. Что кричала? «Простите, боги, сыновья, Ясон!»?
   Меда ( тихо). Нет, «Медея»…
   Старик. Что? Не слышу, Меда! Громче говори!
   Меда ( зажмуриваясь, кричит изо всех сил). «Медея! Меня зовут Медея!»