которое может упасть.
Ханна. Я не птица, мистер Шеннон.
Шеннон. Это только метафора, мисс Джелкс.
Ханна. И, кажется, уже вторая порция ром-коко?
Шеннон. Верно. Так вот, когда птица вьет гнездо, ей кажется, что она
вьет его надолго... что вьет его во имя великой цели спаривания, продолжения
рода.
Ханна. Повторяю, мистер Шеннон, я не птица. Я принадлежу к роду
человеческому - так неужели, когда одно существо этой фантастической породы
свивает себе гнездо в сердце другого, надо прежде всего думать - надолго ли?
Неужели без этого нельзя?.. Только так?.. В последнее время и дедушке, и мне
все напоминает о недолговечности всего сущего. Едем в гостиницу, где бывали
не раз, - а ее уже нет. Снесли. И на ее месте один из этих холодных
отелей-модерн из стекла и железа. А если старая гостиница на месте - хозяина
или метрдотеля, которые всегда сердечно встречали нас, уже заменил другой, и
он смотрит на нас так подозрительно.
Шеннон. Да, но вы вдвоем...
Ханна. Вдвоем.
Шеннон. А когда старый джентльмен уйдет из мира?
Ханна. Да?..
Шеннон. Что вы будете делать? Остановитесь?
Ханна. Остановлюсь... или буду продолжать путь... Вероятно, буду жить
дальше...
Шеннон. Одна? Одна приезжать в отели, в одиночестве есть в углу за
столиком на одного?
Ханна. Благодарю за участие, мистер Шеннон, но моя профессия учит
быстро находить общий язык с чужими и быстро превращает их в друзей.
Шеннон. Заказчики - не друзья.
Ханна. Становятся друзьями, если в них есть дружелюбие.
Шеннон. Да, но каково вам будет путешествовать одной после стольких лет
путешествий с...
Ханна. А вот испытаю - тогда и буду знать каково. И потом, не говорите
об одиночестве так, будто оно неведомо другим людям. Например, вам.
Шеннон. Я всегда разъезжал с целым вагоном, самолетом, автобусом
туристов.
Ханна. Но это вовсе не значит, что вы не были одиноки.
Шеннон. Мне всегда удавалось сблизиться с кем-нибудь в группе.
Ханна. Да, с какой-нибудь туристочкой помоложе. Я была на веранде,
когда последняя из них продемонстрировала здесь, до какой степени вы
оставались одиноким в этих сближениях... Этот эпизод в холодном, неприютном
номере отеля, после которого вы презирали девушку не меньше, чем самого
себя!.. А как вы были с ней вежливы! От любезностей, которые вы оказывали в
благодарность за удовольствие, должно быть, мороз подирал по коже. Ваши
истинно джентльменские манеры, благородство, которое вы выказали по
отношению к ней... Нет... Нет, Шеннон, не обманывайте себя, будто были не
одиноки. Вы тоже всегда путешествовали в одиночестве. Разве что ваш призрак
составлял вам компанию. А больше у вас никогда никого и не было.
Шеннон. Спасибо, мисс Джелкс, на добром слове...
Ханна. Не стоит благодарности, мистер Шеннон. А теперь надо согреть
маковый настой для дедушки. Только хороший отдых может дать ему силы - ведь
завтра снова в путь.
Шеннон. Ну что ж, если разговор кончен, пойду поплаваю...
Ханна. В Китай?
Шеннон. Нет, не в Китай. Поближе... вон на тот островок с маленьким
баром "Кантина серена".
Ханна. Зачем?
Шеннон. Видите ли, я не особенно хорош в пьяном виде, и сейчас у меня
так и вертится на языке один не очень приличный вопрос.
Ханна. Спрашивайте. Сегодня - вечер вопросов без всякой цензуры.
Шеннон. А ответы тоже не подвергаются цензуре?
Ханна. В разговоре между нами именно так, мистер Шеннон.
Шеннон. Ловлю на слове.
Ханна. Пожалуйста.
Шеннон. Договор уже вступил в силу.
Ханна. Только прилягте в гамак и выпейте еще чашку макового настоя.
Сейчас он горячий и немного послаще от имбирной настойки - легче проглотить.
Шеннон. Хорошо! А вопрос вот какой: неужели у вас ни разу не было
любовной истории?
В позе Ханны на мгновение появляется напряженность.
Вы, кажется, сказали, можно задавать любые вопросы...
Ханна. Давайте, действительно, заключим договор: я отвечу на ваш
вопрос, когда вы выпьете полную чашку настоя, чтобы хорошенько выспаться, -
сегодня вам это тоже совершенно необходимо. Он такой горячий сейчас (пробует
настой) и - вполне сносный.
Шеннон (беря чашку). Надеетесь, меня сразу начнет клонить ко сну и
удастся увильнуть, не уплатив по договору?
Ханна. Я не такой мелкий жулик. Пейте. Всю, всю, до дна.
Шеннон (с гримасой отвращения пьет). О тень великого Цезаря! (Бросает
чашку за парапет веранды и, посмеиваясь, падает в гамак.) Яд, которым на
Востоке травили неповинные души, да? Сядьте, дорогая мисс Джелкс, чтобы я
мог вас видеть.
Она садится поодаль, на стул с прямой спинкой.
Так, чтобы видеть! У меня на затылке нет рентгеновского аппарата, мисс
Джелкс.
Она подвигает свой стул к гамаку.
Ближе, ближе, сюда!
Она повинуется.
Вот так. А теперь отвечайте, дорогая мисс Джелкс.
Ханна. Может быть, вы будете добры повторить свой вопрос?
Шеннон (медленно и с ударением). Неужели за всю вашу полную скитаний
жизнь не было хоть одного случая, хоть одной встречи, которая на языке этого
психа, Ларри Шеннона, называется любовной историей?
Ханна. С людьми случаются вещи похуже целомудрия, мистер Шеннон.
Шеннон. Да, сумасшествие и смерть, может быть, даже хуже. Но ведь
целомудрие - не западня, в которую красивую женщину или привлекательного
мужчину завлекают обманом. (Небольшая пауза.) Мне кажется, вы все увиливаете
от выполнения условий договора, и я... (Приподымается в гамаке.)
Ханна. Мистер Шеннон, для меня эта ночь - такая же мука, как и для вас.
Но это вы не выполняете договора - не лежите в гамаке. Ложитесь сейчас же...
Ну... да... Да, у меня было два таких случая в жизни, вернее, две такие
встречи.
Шеннон. Вы сказали - две?
Ханна. Да, две... и я не соврала. Только не говорите сразу:
"Фантастика!", не выслушав. Когда мне было шестнадцать, - кстати, ваш
любимый возраст, мистер Шеннон, - дедушка давал мне каждую субботу тридцать
центов - мое жалованье за секретарскую работу и за ведение хозяйства.
Двадцать пять центов на билет на утренник в кино в Нантакете и пять - на
кулек воздушной кукурузы. Садилась я в задних рядах полупустого кинотеатра,
чтобы не было слышно, как я грызу свою кукурузу. Однажды рядом сел молодой
человек и... прижался своим коленом к моему. Я пересела через два кресла,
он - тоже и опять рядом со мной и жмет мне колено. Я вскочила и закричала,
мистер Шеннон. Его тут же арестовали за то, что приставал к
несовершеннолетней.
Шеннон. И что же, он так все еще и сидит в нантакетской тюрьме?
Ханна. Нет. Я его выручила. Сказала в полиции, что показывали фильм
ужасов... и мне уже Бог знает что померещилось.
Шеннон. Фантастика!
Ханна. Да, пожалуй. Второй случай - совсем недавно, всего два года тому
назад. Мы с дедушкой жили в Сингапуре, в отеле "Рэффлс". Мы очень хорошо
зарабатывали, ни в чем себе не отказывали. Там и познакомились с одним
австралийцем, коммивояжером, - человек средних лет, совершенно безликий.
Толстый, лысый, с убогими претензиями на светскость, навязчивый. Выглядел он
довольно одиноким. Дедушка прочел ему свои стихи, я - сделала портрет,
польстив ему без зазрения совести. Он заплатил мне больше, чем обычно, и дал
дедушке пять малайских долларов. И купил еще акварель. Дедушке пришло время
ложиться. Коммивояжер пригласил меня покататься в сампане. Ну что ж, он был
так щедр... Я согласилась. Да, согласилась. Дедушка пошел спать, а я поехала
кататься с этим коммивояжером, торговавшим дамским бельем. Я заметила, что
он все больше и больше...
Шеннон. Что?
Ханна. Ну, словом, приходил в возбуждение... когда солнце стало
заходить, и его отблеск стал тускнеть на воде. (Грустно посмеивается.) И вот
он наконец придвинулся ко мне... мы сидели в лодке друг против друга... и
напряженно и страстно стал глядеть мне в глаза... (Снова смеется.) И тут он
сказал: "Мисс Джелкс! Можете оказать мне услугу? Пожалуйста, сделайте это
для меня!" - "Что?" - спросила я. "Я повернусь к вам спиной и не буду
смотреть, а вы... пожалуйста, снимите с себя что-нибудь... и дайте мне
подержать. Только подержать!"
Шеннон. Фантастика!
Ханна. "На несколько секунд", - сказал он. "А зачем?" - спросила я.
(Снова грустно смеется.) Он не сказал зачем, но...
Шеннон. И как же вы повели себя в подобной ситуации?
Ханна. Я... выполнила его просьбу. А он сдержал слово. Сидел
отвернувшись, пока я не сказала, что готова, и бросила ему... часть своей
одежды...
Шеннон. А он?
Ханна. Он не двинулся, лишь подхватил то, что я бросила. И пока он
держал это в руках, я смотрела в другую сторону.
Шеннон. Значит, надо опасаться коммивояжеров на Дальнем Востоке -
такова мораль, мисс Джелкс?
Ханна. О нет, мораль - восточная. Надо смириться с тем положением,
которое ты не в силах исправить.
Шеннон. Если это неизбежно, не сопротивляйся и получай удовольствие, -
так, что ли?
Ханна. Он купил у меня акварель. Конечно, все это было противно, но не
жестоко. Я ушла, и он не приставал. А самое смешное - когда мы вернулись в
отель, он вынул из кармана эту часть моего туалета, как застенчивый
мальчишка, который хочет подарить учителю яблоко, и попытался в лифте
всунуть мне в руку. Я не хотела брать и шепнула: "Оставьте, пожалуйста,
себе, мистер Уиллоби!" Он же заплатил за акварель, сколько я спросила, и
весь этот случай был даже трогательным, то есть там было так одиноко, в этом
сампане, - и эти лиловые полосы в небе, и низенький пожилой австралиец,
который так дышал, словно умирал от астмы! И Венера, всходившая из-за облака
над Малаккским перешейком...
Шеннон. И этот случай вы называете...
Ханна. Любовной историей?.. Да, так и называю.
Он недоверчиво смотрит, впиваясь в нее взглядом, она смущена и готова
воспротивиться.
Шеннон. Этот... этот печальный, грязный эпизодик вы называете...
Ханна (резко перебивая). Конечно, печальный для того чудака. Но почему
вы называете его грязным?
Шеннон. А как вы почувствовали себя, когда вошли к себе в спальню?
Ханна. Смущенной... да, немного смущенной... Я знала, что такое
одиночество... но не в такой степени... не такое бездонное...
Шеннон. И это не вызвало у вас отвращения?!
Ханна. Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, кроме злобы и
жестокости. Я же говорила, он был очень мягок, чувствовал себя виноватым и
вел себя деликатно. Все это было скорей уж фантастично.
Шеннон. Вы...
Ханна. Что я? "Фантастика"?
Во время их разговора то и дело слышится бормотание дедушки.
И вдруг голос его становится отчетливым и громким.
Дедушка.
...а затем
На землю ляжет, тих и нем...
И снова - только неясное бормотание. Стоя позади Ханны, Шеннон кладет руку
ей на шею.
Ханна. А это зачем? Решили меня удавить, мистер Шеннон?
Шеннон. Вы не выносите простого прикосновения?
Ханна. Поберегите их для вдовы. Это не для меня.
Шеннон. Вы правы. (Снимает руку.) С миссис Фолк, с этой неутешной
вдовой, все просто, а с вами нет.
Ханна (сухо, но весело). Старые девы проигрывают, а вдовушки
выигрывают, мистер Шеннон.
Шеннон. Или вдовушки проигрывают, а старые девы выигрывают. Похоже на
старомодные игры в какой-нибудь гостиной на острове в Нантакете. Или в
Виргинии. Но вот о чем я думаю...
Ханна. О чем?
Шеннон. А что, если бы нам вместе... странствовать? Только
странствовать? Вместе?
Ханна. А как вам кажется? Смогли бы мы?
Шеннон. Почему бы и нет?
Ханна. Мне кажется, утром безрассудность этой идеи станет для вас
гораздо яснее, мистер Шеннон. (Складывает веер и встает.) Утро всегда
помогает нам вернуться к действительности... Спокойной ночи, мистер Шеннон.
Пока я не слишком устала, соберу вещи.
Шеннон. Не уходите, не оставляйте меня здесь одного...
Ханна. Нужно сложить вещи сейчас, тогда на рассвете можно сходить
попытать счастья на площади.
Шеннон. Да не продадите вы завтра ни одной акварели, ни одного рисунка
в этом пекле, на площади. Мисс Джелкс, дорогая, по-моему, вы рассуждаете не
очень реалистически.
Ханна. А если бы я думала, что мы сможем странствовать вместе, я была
бы бoльшим реалистом?
Шеннон. Все еще не вижу, почему это так уж невозможно.
Ханна. Мистер Шеннон, вы недостаточно здоровы, чтобы вообще... сейчас
ехать куда-нибудь... с кем бы то ни было. Это жестоко сказано?
Шеннон. По-вашему, я завяз здесь навеки? И смирюсь с неутешной вдовой?
Ханна. Все мы в конце концов смиряемся с чем-то или с кем-то. И хорошо
еще, может быть, это даже счастье - если с кем-то, а не с чем-то. (Хочет
войти к себе, но на пороге останавливается.) А завтра... (Касается пальцами
лба не то от смущения, не то от усталости.)
Шеннон. Что завтра?
Ханна (с трудом). Мне кажется, завтра... пожалуй, нам лучше не
проявлять особого интереса друг к другу... Миссис Фолк болезненно ревнива.
Шеннон. Вот как?
Ханна. Да, и, кажется, неверно поняла наш... интерес, наше участие друг
к другу. И лучше уж избегать долгих бесед на веранде. То есть пока она не
успокоится окончательно, может быть, хорошо бы ограничиться только
пожеланиями друг другу доброго утра или спокойной ночи.
Шеннон. Можно и этого не говорить.
Ханна. Я буду говорить, а вы можете и не отвечать.
Шеннон (взбешенный). А не начать ли нам перестукиваться, как
заключенным в тюрьме? Как в одиночных камерах, через стенку? Один раз
стукнешь: я здесь. Два раза: вы здесь? Три: да, я здесь. Четыре раза: как
хорошо, значит, мы вместе. Боже мой!.. Вот, держите! (Выхватывает из кармана
золотой крест.) Берите крест и заложите его. Вещь червонного золота.
Ханна. Что вы делаете, вы...
Шеннон. Здесь дорогой аметист, за него дадут столько, что сможете
вернуться в Штаты.
Ханна. Бог знает что вы говорите, мистер Шеннон.
Шеннон. И вы тоже, мисс Джелкс. Вы говорите о завтрашнем дне и...
Ханна. Я только сказала, что...
Шеннон. Завтра вас здесь не будет! Вы забыли? Не будет!..
Ханна (смущенно и чуть растерянно улыбаясь). Да, забыла.
Шеннон. Вдова хочет, чтобы вас здесь не было, и вас не будет, даже если
бы вы продавали свои акварели, как горячие пирожки на площади. (Смотрит на
нее, безнадежно качая головой.)
Ханна. Пожалуй, вы правы, мистер Шеннон. Просто я очень устала и плохо
соображаю... или заразилась от вас малярией. Мне вдруг показалось на минуту,
что...
Голос дедушки (неожиданно). Ханна!
Ханна (подбегает к его двери). Да! Что случилось, дедушка?
Он не слышит ее и зовет еще громче.
Я здесь, здесь!
Голос дедушки. Не входи, но будь рядом, чтобы я мог позвать тебя.
Ханна. Да, да... Я услышу тебя, дедушка. (Делает глубокий вдох и
поворачивается к Шеннону.)
Шеннон. Слушайте, если вы не возьмете этот крест, который я уже никогда
не надену, я запущу им с веранды прямо в призрака в джунглях.
(Размахивается.)
Ханна (хватает его за руку). Хорошо, мистер Шеннон, я возьму. И сберегу
для вас.
Шеннон. Заложите его, дорогая, вы должны это сделать.
Ханна. Хорошо, но тогда я пошлю вам закладную квитанцию, чтобы вы могли
выкупить. Он вам понадобится, когда вы одолеете свою лихорадку. (Идет как
слепая и чуть не входит не в свою комнату.)
Шеннон (мягко). Это не ваша. Вы прошли мимо.
Ханна. Да, действительно, простите. Никогда еще не чувствовала себя
такой разбитой. (Опять оборачивается посмотреть на него.)
И он пристально смотрит на нее.
(Словно слепая, глядит куда-то мимо Шеннона.) Никогда!
Небольшая пауза.
Что это за шум все время из-под веранды, словно кто-то скребется?
Шеннон. Я уже говорил вам.
Ханна. А я не слышала.
Шеннон. Сейчас возьму фонарик и покажу. (Быстро скрывается в своей
комнате и возвращается с электрическим фонариком.) Это игуана. Я вам ее
покажу. Видите?.. Игуану. На привязи. Видите, как она рвется на волю, а эта
проклятая веревка не пускает ее? Как и вас... Как меня!.. Как дедушку с его
последней поэмой...
Пауза. Слышится пение с берега.
Ханна. А что это... что это - игуана?
Шеннон. Такая ящерица... очень большая, гигантская. Ребята-мексиканцы
поймали и привязали.
Ханна. Зачем?
Шеннон. Они всегда так делают, привязывают игуану, она у них жиреет, а
когда разжиреет как следует - съедают. Это ведь деликатес. Мясо напоминает
белое куриное. По крайней мере так кажется мексиканцам. А потом для ребят
забава - выкалывают палками глаза, спичкой поджигают хвост. Понимаете?
Смешно, да? Нравится вам?
Ханна. Мистер Шеннон, ради Бога, пойдите отпустите ее.
Шеннон. Не могу.
Ханна. Почему?
Шеннон. Миссис Фолк желает полакомиться. А я должен угождать миссис
Фолк. Я в ее власти. К ее услугам!
Ханна. Не понимаю, не понимаю, как человек может есть ящерицу.
Шеннон. Не будьте так строги. Будете голодны по-настоящему, тоже не
откажетесь. Вы плохо себе представляете, на что способен человек, когда
голоден, до чего может дойти. А в мире пока что так много голодных. Много,
без счета, поумирало, но сколько еще живет и голодает. Поверьте мне. Да вот,
вез я как-то группу своих... дам по стране, которую не стану называть, но
она существует. Ехали мы вдоль побережья, в тропиках, и вдруг увидели
большую кучу отбросов... вонь была чудовищная! Одна из моих дам спрашивает:
"Ларри, что это?" Меня зовут Лоренс, но кое-кто из дам предпочитает просто
Ларри. Я не употребил того слова, которое бы точно обозначило содержимое
этой кучи. Я считал, что уточнение излишне. Но вдруг эта дама, а вслед за
ней и я заметили возле этой кучи двух стариков - туземцев этой неназванной
страны. Они были почти голые, если не считать жалких лохмотьев, не
прикрывавших их наготы. Еле передвигая ноги, они тащились вокруг этой кучи,
что-то в ней выискивая.
Пауза. Ханна издает звук, будто спазм перехватил ей горло, и бежит с веранды
вниз.
(Продолжает говорить - самому себе, луне.) Почему я все это ей говорю?
Потому что это - правда жизни? Однако, чтобы сообщить лишь это, не стоило и
речь заводить... Да. Именно потому, что это правда, и не надо было ей
говорить. Разве чтобы объяснить... что там, в этой неназванной стране, я
впервые почувствовал это постепенное или внезапное, предопределенное или
случайное... безумие... Безумие и распад юного мистера Лоренса Шеннона, да,
тогда еще молодого мистера Лоренса Шеннона... То была его последняя группа
дам, гидом которой он был в тропических странах... Почему я сказал в
"тропических"? Черт возьми! Да! Я всегда возил своих дам в тропические
страны. Может быть, это... может быть, а?.. что-нибудь да значит? Вполне
возможно. В жарком климате, душном и влажном, распад идет быстрее, и я
бросался на них, как... Недосказанная фраза!.. Каждый раз соблазнял одну,
двух, а то трех или четырех в группе, но прежде я всегда опустошал ее душу,
показывая ей... что?.. всякие ужасы? Да, ужас жизни... в тропиках... У меня
путаются мысли, мозг отказывается работать... Так что ж, остаюсь здесь и до
конца своей жизни буду при вдове?! Правда, она уже стара и, может быть,
умрет раньше меня. Да, вполне возможно, она загнется первой, а я... если
годика два буду заниматься тут ее ублаготворением... я, чего доброго, стану
скорбеть об утрате... Жестокость?.. Или жалость?.. Не знаю! Знаю только...
Ханна (снизу). Разговариваете сами с собой?
Шеннон. Нет, с вами. Я знал, что вы меня слышите оттуда. А когда я вас
не вижу, мне легче это сказать...
Дедушка.
И будет ствол еще годами
Вступать с жарой и холодами
Все в ту же сделку, а затем...
Ханна (подымаясь на веранду). Я все смотрела на эту игуану...
Шеннон. Да? Ну и как? Мила? Привлекательна?
Ханна. Нет, в этом создании нет ничего привлекательного. И тем не менее
ее надо отпустить.
Шеннон. Знаете, если игуану привязать за хвост, она его откусывает,
чтобы вырваться.
Ханна. Эту привязали за горло. Она не может откусить себе голову, чтобы
убежать, мистер Шеннон. Можете вы посмотреть мне прямо в глаза и честно
сказать, что вы не уверены в том, что она тоже способна испытывать страх и
боль?
Шеннон. Вы хотите сказать, что и игуана - создание Божье?
Ханна. Да, если вы так ставите вопрос. Мистер Шеннон, развяжите,
пожалуйста, веревку, отпустите ее на волю! Если вы этого не сделаете, я
сама...
Шеннон. А можете вы посмотреть мне прямо в глаза и честно сознаться,
что это пресмыкающееся, привязанное там внизу, не беспокоило бы вас так,
если бы его мучения не напоминали бы вам, мисс Джелкс, предсмертные усилия
вашего дедушки закончить свою последнюю поэму?!
Ханна. Да, я...
Шеннон. Можете не заканчивать фразу. Давайте поиграем сегодня в Бога,
как детишки играют с поломанными ящиками и корзинками - в дом. Идет? Сейчас
Шеннон с мачете в руках сойдет вниз и отпустит эту проклятую ящерицу на
волю. Пусть себе бежит в кусты. Потому что Бог этого не сделает, не отпустит
ее, так давайте мы с вами сыграем в Бога.
Ханна. Я знала, что вы это сделаете. Спасибо вам...
Шеннон спускается вниз с мачете в руках. Склоняется около кактусов,
скрывающих игуану, перерубает веревку быстрым, сильным ударом мачете.
Смотрит, как убегает невидимая зрителю ящерица. Неясное бормотание,
слышавшееся из третьего номера, становится громче, а затем вдруг прерывается
громким криком.
Дедушка. Ханна! Ханна! (Выезжает в своем кресле на колесах.)
Ханна (подбегает). Дедушка! Что случилось?
Дедушка. Мне кажется, я ее... закончил! Скорей! Пока не забыл!
Карандаш! Бумагу! Скорей! Пожалуйста! Готово?
Ханна. Да. Все готово, дедушка.
Дедушка (громко, возбужденно).
Ветвь апельсина смотрит в небо
Без грусти, горечи и гнева.
Она, безмолвие храня,
Следит за угасаньем дня.
В какой-то вечер, с этим схожий,
Она пройдет зенит свой тоже
И канет в ночь, и вновь начнет
История круговорот.
И будет ствол еще годами
Вступать с жарой и с холодами
Все в ту же сделку, а затем
На землю ляжет, тих и нем.
А после дерево другое,
Зеленое и золотое,
Шатром листвы укроет вновь
Земную грязную любовь.
И смотрит ветвь с плодами в небо
Без грусти, горечи и гнева.
Она, безмолвие храня,
Следит за угасаньем дня.
О сердце робкое, ужели
Не выучилось ты доселе
Отваге тихой и простой
У этой ветви золотой?
Все записала?
Ханна. Да.
Дедушка. Ничего не пропустила?
Ханна. Все до единого слова.
Дедушка. Поэма закончена?
Ханна. Да.
Дедушка. О Боже! Наконец закончена?
Ханна. Да, наконец закончена. (Плачет.)
С берега слышно пение.
Дедушка. Долго мы ждали этой минуты.
Ханна. Да, долго.
Дедушка. Но ведь она хороша? Правда, хороша?
Ханна. Она... она...
Дедушка. Что?
Ханна. Прекрасна, дедушка! (Вскакивает, прижав к губам кулак.) О
дедушка, я так счастлива за тебя! Спасибо тебе, ты написал такую чудесную
поэму! Стоило так долго ждать. Теперь ты сможешь уснуть, дедушка?
Дедушка. А завтра ее отпечатают на машинке?
Ханна. Да, завтра ее перепечатают, и я пошлю в журнал.
Дедушка. А? Я не расслышал, Ханна.
Ханна (громко). Завтра она будет перепечатана, и я отошлю ее в журнал.
Ты же знаешь, ее давно ждут.
Дедушка. Да... А сейчас я бы хотел помолиться.
Ханна. Спокойной ночи. Спи, дедушка. Ты закончил самую чудесную из
своих поэм.
Дедушка (сникнув, тихо). Да, спасибо... благодарю... Бога.
На веранде появляется Мэксин в сопровождении Педро, который тихо наигрывает
на губной гармонике. Мэксин приготовилась к ночному плаванию. На плечи
наброшено яркое полосатое мохнатое полотенце, приближение ночи заметно
смягчило ее. На губах блуждает слабая улыбка, напоминающая спокойную,
безликую, всепонимающую улыбку высеченных из камня египетских или восточных
головок.
Мэксин (подходит к гамаку, держа в руках ром-коко, но обнаруживает, что
в гамаке - никого, а веревки валяются на полу. Тихо, Педро). Shannon ha
escapado! [Шеннон сбежал! (исп.)]
Педро невозмутимо продолжает играть.
(Откидывает назад голову и кричит.) Шеннон!
Эхо в горах повторяет ее крик.
Педро (подходит ближе и указывает вниз, под веранду). Mire! Alli esta
Shannon. [Смотрите! Вон он, Шеннон (исп.)]
Из-под веранды появляется Шеннон, в руках мачете и обрывок веревки.
Мэксин. Шеннон! Что вы там делаете?
Шеннон. Обрубил веревку и отпустил на волю одно из созданий Божьих.
Ханна, стоявшая неподвижно, с закрытыми глазами, позади кресла, тихонько
катит его к комнате дедушки и выходит из полосы лунного света.
Мэксин (спокойно, проявляя терпение). Зачем вы это сделали, Шеннон?
Шеннон. Чтобы хоть одно создание Божье могло целым, невредимым и
свободным прибежать к себе домой... Маленький акт милосердия, Мэксин.
Мэксин (улыбаясь, но чуть сурово). Подите сюда, Шеннон, я хочу
поговорить с вами.
Шеннон (подымаясь на веранду, пока Мэксин позвякивает кусочками льда в
скорлупе кокоса). О чем нам говорить, вдова Фолк?
Мэксин. Спустимся к морю и поплаваем в этом струящемся лунном свете...
(Посмотрев на Педро, бросает ему.) Vamos. [Здесь: уходи, убирайся (исп.)]
Тот пожимает плечами и уходит. Звуки гармоники замирают вдали.
Шеннон. Где вы набрались таких поэтических выражений?
Мэксин. Я хочу, чтобы вы остались здесь, со мной.
Шеннон (отбирая у нее ром-коко). Нужен собутыльник?
Мэксин. Просто хочу, чтобы вы были здесь. Я теперь одна, нужен
помощник... вести дело.
Ханна зажигает спичку, закуривает.
Шеннон (смотрит на нее). Я хочу запомнить это лицо... Я его больше не
увижу...
Мэксин. Пойдемте на пляж.
Шеннон. Под гору я еще могу спуститься, Мэксин, но наверх... уже не
взберусь...
Мэксин. Я сама поведу вас в гору. (Идут через заросли, к тропинке.) Еще
каких-нибудь пять-десять лет я могу привлекать мужскую клиентуру... по
крайней мере пожилых мужчин. А вы, Шеннон, сделаете наш отель более
привлекательным для сопровождающих их дам. Вот зачем вы здесь нужны. Сами
знаете, Шеннон.
Шеннон усмехается. Они идут вниз по тропинке. Мэксин ведет его, поддерживая
под руку. Их голоса мало-помалу замирают. Ханна входит в комнату дедушки и,
оставив там свою сигарету, возвращается с шалью. Останавливается между
дверью и креслом деда.
Ханна (обращается к небу и самой себе). О Боже! Но теперь мы можем
наконец остановиться? Совсем? Помоги нам! Здесь так тихо теперь... (Хочет
укутать дедушку шалью.)
В этот момент голова его падает. Едва дыша, Ханна протягивает руку к его
губам, чтобы ощутить, дышит ли он. Но дедушка уже не дышит. В ужасе Ханна
оглядывается, хочет позвать на помощь. Вокруг - никого.
Склонившись, она прижимается щекой к голове дедушки.
Занавес медленно опускается.
Ханна. Я не птица, мистер Шеннон.
Шеннон. Это только метафора, мисс Джелкс.
Ханна. И, кажется, уже вторая порция ром-коко?
Шеннон. Верно. Так вот, когда птица вьет гнездо, ей кажется, что она
вьет его надолго... что вьет его во имя великой цели спаривания, продолжения
рода.
Ханна. Повторяю, мистер Шеннон, я не птица. Я принадлежу к роду
человеческому - так неужели, когда одно существо этой фантастической породы
свивает себе гнездо в сердце другого, надо прежде всего думать - надолго ли?
Неужели без этого нельзя?.. Только так?.. В последнее время и дедушке, и мне
все напоминает о недолговечности всего сущего. Едем в гостиницу, где бывали
не раз, - а ее уже нет. Снесли. И на ее месте один из этих холодных
отелей-модерн из стекла и железа. А если старая гостиница на месте - хозяина
или метрдотеля, которые всегда сердечно встречали нас, уже заменил другой, и
он смотрит на нас так подозрительно.
Шеннон. Да, но вы вдвоем...
Ханна. Вдвоем.
Шеннон. А когда старый джентльмен уйдет из мира?
Ханна. Да?..
Шеннон. Что вы будете делать? Остановитесь?
Ханна. Остановлюсь... или буду продолжать путь... Вероятно, буду жить
дальше...
Шеннон. Одна? Одна приезжать в отели, в одиночестве есть в углу за
столиком на одного?
Ханна. Благодарю за участие, мистер Шеннон, но моя профессия учит
быстро находить общий язык с чужими и быстро превращает их в друзей.
Шеннон. Заказчики - не друзья.
Ханна. Становятся друзьями, если в них есть дружелюбие.
Шеннон. Да, но каково вам будет путешествовать одной после стольких лет
путешествий с...
Ханна. А вот испытаю - тогда и буду знать каково. И потом, не говорите
об одиночестве так, будто оно неведомо другим людям. Например, вам.
Шеннон. Я всегда разъезжал с целым вагоном, самолетом, автобусом
туристов.
Ханна. Но это вовсе не значит, что вы не были одиноки.
Шеннон. Мне всегда удавалось сблизиться с кем-нибудь в группе.
Ханна. Да, с какой-нибудь туристочкой помоложе. Я была на веранде,
когда последняя из них продемонстрировала здесь, до какой степени вы
оставались одиноким в этих сближениях... Этот эпизод в холодном, неприютном
номере отеля, после которого вы презирали девушку не меньше, чем самого
себя!.. А как вы были с ней вежливы! От любезностей, которые вы оказывали в
благодарность за удовольствие, должно быть, мороз подирал по коже. Ваши
истинно джентльменские манеры, благородство, которое вы выказали по
отношению к ней... Нет... Нет, Шеннон, не обманывайте себя, будто были не
одиноки. Вы тоже всегда путешествовали в одиночестве. Разве что ваш призрак
составлял вам компанию. А больше у вас никогда никого и не было.
Шеннон. Спасибо, мисс Джелкс, на добром слове...
Ханна. Не стоит благодарности, мистер Шеннон. А теперь надо согреть
маковый настой для дедушки. Только хороший отдых может дать ему силы - ведь
завтра снова в путь.
Шеннон. Ну что ж, если разговор кончен, пойду поплаваю...
Ханна. В Китай?
Шеннон. Нет, не в Китай. Поближе... вон на тот островок с маленьким
баром "Кантина серена".
Ханна. Зачем?
Шеннон. Видите ли, я не особенно хорош в пьяном виде, и сейчас у меня
так и вертится на языке один не очень приличный вопрос.
Ханна. Спрашивайте. Сегодня - вечер вопросов без всякой цензуры.
Шеннон. А ответы тоже не подвергаются цензуре?
Ханна. В разговоре между нами именно так, мистер Шеннон.
Шеннон. Ловлю на слове.
Ханна. Пожалуйста.
Шеннон. Договор уже вступил в силу.
Ханна. Только прилягте в гамак и выпейте еще чашку макового настоя.
Сейчас он горячий и немного послаще от имбирной настойки - легче проглотить.
Шеннон. Хорошо! А вопрос вот какой: неужели у вас ни разу не было
любовной истории?
В позе Ханны на мгновение появляется напряженность.
Вы, кажется, сказали, можно задавать любые вопросы...
Ханна. Давайте, действительно, заключим договор: я отвечу на ваш
вопрос, когда вы выпьете полную чашку настоя, чтобы хорошенько выспаться, -
сегодня вам это тоже совершенно необходимо. Он такой горячий сейчас (пробует
настой) и - вполне сносный.
Шеннон (беря чашку). Надеетесь, меня сразу начнет клонить ко сну и
удастся увильнуть, не уплатив по договору?
Ханна. Я не такой мелкий жулик. Пейте. Всю, всю, до дна.
Шеннон (с гримасой отвращения пьет). О тень великого Цезаря! (Бросает
чашку за парапет веранды и, посмеиваясь, падает в гамак.) Яд, которым на
Востоке травили неповинные души, да? Сядьте, дорогая мисс Джелкс, чтобы я
мог вас видеть.
Она садится поодаль, на стул с прямой спинкой.
Так, чтобы видеть! У меня на затылке нет рентгеновского аппарата, мисс
Джелкс.
Она подвигает свой стул к гамаку.
Ближе, ближе, сюда!
Она повинуется.
Вот так. А теперь отвечайте, дорогая мисс Джелкс.
Ханна. Может быть, вы будете добры повторить свой вопрос?
Шеннон (медленно и с ударением). Неужели за всю вашу полную скитаний
жизнь не было хоть одного случая, хоть одной встречи, которая на языке этого
психа, Ларри Шеннона, называется любовной историей?
Ханна. С людьми случаются вещи похуже целомудрия, мистер Шеннон.
Шеннон. Да, сумасшествие и смерть, может быть, даже хуже. Но ведь
целомудрие - не западня, в которую красивую женщину или привлекательного
мужчину завлекают обманом. (Небольшая пауза.) Мне кажется, вы все увиливаете
от выполнения условий договора, и я... (Приподымается в гамаке.)
Ханна. Мистер Шеннон, для меня эта ночь - такая же мука, как и для вас.
Но это вы не выполняете договора - не лежите в гамаке. Ложитесь сейчас же...
Ну... да... Да, у меня было два таких случая в жизни, вернее, две такие
встречи.
Шеннон. Вы сказали - две?
Ханна. Да, две... и я не соврала. Только не говорите сразу:
"Фантастика!", не выслушав. Когда мне было шестнадцать, - кстати, ваш
любимый возраст, мистер Шеннон, - дедушка давал мне каждую субботу тридцать
центов - мое жалованье за секретарскую работу и за ведение хозяйства.
Двадцать пять центов на билет на утренник в кино в Нантакете и пять - на
кулек воздушной кукурузы. Садилась я в задних рядах полупустого кинотеатра,
чтобы не было слышно, как я грызу свою кукурузу. Однажды рядом сел молодой
человек и... прижался своим коленом к моему. Я пересела через два кресла,
он - тоже и опять рядом со мной и жмет мне колено. Я вскочила и закричала,
мистер Шеннон. Его тут же арестовали за то, что приставал к
несовершеннолетней.
Шеннон. И что же, он так все еще и сидит в нантакетской тюрьме?
Ханна. Нет. Я его выручила. Сказала в полиции, что показывали фильм
ужасов... и мне уже Бог знает что померещилось.
Шеннон. Фантастика!
Ханна. Да, пожалуй. Второй случай - совсем недавно, всего два года тому
назад. Мы с дедушкой жили в Сингапуре, в отеле "Рэффлс". Мы очень хорошо
зарабатывали, ни в чем себе не отказывали. Там и познакомились с одним
австралийцем, коммивояжером, - человек средних лет, совершенно безликий.
Толстый, лысый, с убогими претензиями на светскость, навязчивый. Выглядел он
довольно одиноким. Дедушка прочел ему свои стихи, я - сделала портрет,
польстив ему без зазрения совести. Он заплатил мне больше, чем обычно, и дал
дедушке пять малайских долларов. И купил еще акварель. Дедушке пришло время
ложиться. Коммивояжер пригласил меня покататься в сампане. Ну что ж, он был
так щедр... Я согласилась. Да, согласилась. Дедушка пошел спать, а я поехала
кататься с этим коммивояжером, торговавшим дамским бельем. Я заметила, что
он все больше и больше...
Шеннон. Что?
Ханна. Ну, словом, приходил в возбуждение... когда солнце стало
заходить, и его отблеск стал тускнеть на воде. (Грустно посмеивается.) И вот
он наконец придвинулся ко мне... мы сидели в лодке друг против друга... и
напряженно и страстно стал глядеть мне в глаза... (Снова смеется.) И тут он
сказал: "Мисс Джелкс! Можете оказать мне услугу? Пожалуйста, сделайте это
для меня!" - "Что?" - спросила я. "Я повернусь к вам спиной и не буду
смотреть, а вы... пожалуйста, снимите с себя что-нибудь... и дайте мне
подержать. Только подержать!"
Шеннон. Фантастика!
Ханна. "На несколько секунд", - сказал он. "А зачем?" - спросила я.
(Снова грустно смеется.) Он не сказал зачем, но...
Шеннон. И как же вы повели себя в подобной ситуации?
Ханна. Я... выполнила его просьбу. А он сдержал слово. Сидел
отвернувшись, пока я не сказала, что готова, и бросила ему... часть своей
одежды...
Шеннон. А он?
Ханна. Он не двинулся, лишь подхватил то, что я бросила. И пока он
держал это в руках, я смотрела в другую сторону.
Шеннон. Значит, надо опасаться коммивояжеров на Дальнем Востоке -
такова мораль, мисс Джелкс?
Ханна. О нет, мораль - восточная. Надо смириться с тем положением,
которое ты не в силах исправить.
Шеннон. Если это неизбежно, не сопротивляйся и получай удовольствие, -
так, что ли?
Ханна. Он купил у меня акварель. Конечно, все это было противно, но не
жестоко. Я ушла, и он не приставал. А самое смешное - когда мы вернулись в
отель, он вынул из кармана эту часть моего туалета, как застенчивый
мальчишка, который хочет подарить учителю яблоко, и попытался в лифте
всунуть мне в руку. Я не хотела брать и шепнула: "Оставьте, пожалуйста,
себе, мистер Уиллоби!" Он же заплатил за акварель, сколько я спросила, и
весь этот случай был даже трогательным, то есть там было так одиноко, в этом
сампане, - и эти лиловые полосы в небе, и низенький пожилой австралиец,
который так дышал, словно умирал от астмы! И Венера, всходившая из-за облака
над Малаккским перешейком...
Шеннон. И этот случай вы называете...
Ханна. Любовной историей?.. Да, так и называю.
Он недоверчиво смотрит, впиваясь в нее взглядом, она смущена и готова
воспротивиться.
Шеннон. Этот... этот печальный, грязный эпизодик вы называете...
Ханна (резко перебивая). Конечно, печальный для того чудака. Но почему
вы называете его грязным?
Шеннон. А как вы почувствовали себя, когда вошли к себе в спальню?
Ханна. Смущенной... да, немного смущенной... Я знала, что такое
одиночество... но не в такой степени... не такое бездонное...
Шеннон. И это не вызвало у вас отвращения?!
Ханна. Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, кроме злобы и
жестокости. Я же говорила, он был очень мягок, чувствовал себя виноватым и
вел себя деликатно. Все это было скорей уж фантастично.
Шеннон. Вы...
Ханна. Что я? "Фантастика"?
Во время их разговора то и дело слышится бормотание дедушки.
И вдруг голос его становится отчетливым и громким.
Дедушка.
...а затем
На землю ляжет, тих и нем...
И снова - только неясное бормотание. Стоя позади Ханны, Шеннон кладет руку
ей на шею.
Ханна. А это зачем? Решили меня удавить, мистер Шеннон?
Шеннон. Вы не выносите простого прикосновения?
Ханна. Поберегите их для вдовы. Это не для меня.
Шеннон. Вы правы. (Снимает руку.) С миссис Фолк, с этой неутешной
вдовой, все просто, а с вами нет.
Ханна (сухо, но весело). Старые девы проигрывают, а вдовушки
выигрывают, мистер Шеннон.
Шеннон. Или вдовушки проигрывают, а старые девы выигрывают. Похоже на
старомодные игры в какой-нибудь гостиной на острове в Нантакете. Или в
Виргинии. Но вот о чем я думаю...
Ханна. О чем?
Шеннон. А что, если бы нам вместе... странствовать? Только
странствовать? Вместе?
Ханна. А как вам кажется? Смогли бы мы?
Шеннон. Почему бы и нет?
Ханна. Мне кажется, утром безрассудность этой идеи станет для вас
гораздо яснее, мистер Шеннон. (Складывает веер и встает.) Утро всегда
помогает нам вернуться к действительности... Спокойной ночи, мистер Шеннон.
Пока я не слишком устала, соберу вещи.
Шеннон. Не уходите, не оставляйте меня здесь одного...
Ханна. Нужно сложить вещи сейчас, тогда на рассвете можно сходить
попытать счастья на площади.
Шеннон. Да не продадите вы завтра ни одной акварели, ни одного рисунка
в этом пекле, на площади. Мисс Джелкс, дорогая, по-моему, вы рассуждаете не
очень реалистически.
Ханна. А если бы я думала, что мы сможем странствовать вместе, я была
бы бoльшим реалистом?
Шеннон. Все еще не вижу, почему это так уж невозможно.
Ханна. Мистер Шеннон, вы недостаточно здоровы, чтобы вообще... сейчас
ехать куда-нибудь... с кем бы то ни было. Это жестоко сказано?
Шеннон. По-вашему, я завяз здесь навеки? И смирюсь с неутешной вдовой?
Ханна. Все мы в конце концов смиряемся с чем-то или с кем-то. И хорошо
еще, может быть, это даже счастье - если с кем-то, а не с чем-то. (Хочет
войти к себе, но на пороге останавливается.) А завтра... (Касается пальцами
лба не то от смущения, не то от усталости.)
Шеннон. Что завтра?
Ханна (с трудом). Мне кажется, завтра... пожалуй, нам лучше не
проявлять особого интереса друг к другу... Миссис Фолк болезненно ревнива.
Шеннон. Вот как?
Ханна. Да, и, кажется, неверно поняла наш... интерес, наше участие друг
к другу. И лучше уж избегать долгих бесед на веранде. То есть пока она не
успокоится окончательно, может быть, хорошо бы ограничиться только
пожеланиями друг другу доброго утра или спокойной ночи.
Шеннон. Можно и этого не говорить.
Ханна. Я буду говорить, а вы можете и не отвечать.
Шеннон (взбешенный). А не начать ли нам перестукиваться, как
заключенным в тюрьме? Как в одиночных камерах, через стенку? Один раз
стукнешь: я здесь. Два раза: вы здесь? Три: да, я здесь. Четыре раза: как
хорошо, значит, мы вместе. Боже мой!.. Вот, держите! (Выхватывает из кармана
золотой крест.) Берите крест и заложите его. Вещь червонного золота.
Ханна. Что вы делаете, вы...
Шеннон. Здесь дорогой аметист, за него дадут столько, что сможете
вернуться в Штаты.
Ханна. Бог знает что вы говорите, мистер Шеннон.
Шеннон. И вы тоже, мисс Джелкс. Вы говорите о завтрашнем дне и...
Ханна. Я только сказала, что...
Шеннон. Завтра вас здесь не будет! Вы забыли? Не будет!..
Ханна (смущенно и чуть растерянно улыбаясь). Да, забыла.
Шеннон. Вдова хочет, чтобы вас здесь не было, и вас не будет, даже если
бы вы продавали свои акварели, как горячие пирожки на площади. (Смотрит на
нее, безнадежно качая головой.)
Ханна. Пожалуй, вы правы, мистер Шеннон. Просто я очень устала и плохо
соображаю... или заразилась от вас малярией. Мне вдруг показалось на минуту,
что...
Голос дедушки (неожиданно). Ханна!
Ханна (подбегает к его двери). Да! Что случилось, дедушка?
Он не слышит ее и зовет еще громче.
Я здесь, здесь!
Голос дедушки. Не входи, но будь рядом, чтобы я мог позвать тебя.
Ханна. Да, да... Я услышу тебя, дедушка. (Делает глубокий вдох и
поворачивается к Шеннону.)
Шеннон. Слушайте, если вы не возьмете этот крест, который я уже никогда
не надену, я запущу им с веранды прямо в призрака в джунглях.
(Размахивается.)
Ханна (хватает его за руку). Хорошо, мистер Шеннон, я возьму. И сберегу
для вас.
Шеннон. Заложите его, дорогая, вы должны это сделать.
Ханна. Хорошо, но тогда я пошлю вам закладную квитанцию, чтобы вы могли
выкупить. Он вам понадобится, когда вы одолеете свою лихорадку. (Идет как
слепая и чуть не входит не в свою комнату.)
Шеннон (мягко). Это не ваша. Вы прошли мимо.
Ханна. Да, действительно, простите. Никогда еще не чувствовала себя
такой разбитой. (Опять оборачивается посмотреть на него.)
И он пристально смотрит на нее.
(Словно слепая, глядит куда-то мимо Шеннона.) Никогда!
Небольшая пауза.
Что это за шум все время из-под веранды, словно кто-то скребется?
Шеннон. Я уже говорил вам.
Ханна. А я не слышала.
Шеннон. Сейчас возьму фонарик и покажу. (Быстро скрывается в своей
комнате и возвращается с электрическим фонариком.) Это игуана. Я вам ее
покажу. Видите?.. Игуану. На привязи. Видите, как она рвется на волю, а эта
проклятая веревка не пускает ее? Как и вас... Как меня!.. Как дедушку с его
последней поэмой...
Пауза. Слышится пение с берега.
Ханна. А что это... что это - игуана?
Шеннон. Такая ящерица... очень большая, гигантская. Ребята-мексиканцы
поймали и привязали.
Ханна. Зачем?
Шеннон. Они всегда так делают, привязывают игуану, она у них жиреет, а
когда разжиреет как следует - съедают. Это ведь деликатес. Мясо напоминает
белое куриное. По крайней мере так кажется мексиканцам. А потом для ребят
забава - выкалывают палками глаза, спичкой поджигают хвост. Понимаете?
Смешно, да? Нравится вам?
Ханна. Мистер Шеннон, ради Бога, пойдите отпустите ее.
Шеннон. Не могу.
Ханна. Почему?
Шеннон. Миссис Фолк желает полакомиться. А я должен угождать миссис
Фолк. Я в ее власти. К ее услугам!
Ханна. Не понимаю, не понимаю, как человек может есть ящерицу.
Шеннон. Не будьте так строги. Будете голодны по-настоящему, тоже не
откажетесь. Вы плохо себе представляете, на что способен человек, когда
голоден, до чего может дойти. А в мире пока что так много голодных. Много,
без счета, поумирало, но сколько еще живет и голодает. Поверьте мне. Да вот,
вез я как-то группу своих... дам по стране, которую не стану называть, но
она существует. Ехали мы вдоль побережья, в тропиках, и вдруг увидели
большую кучу отбросов... вонь была чудовищная! Одна из моих дам спрашивает:
"Ларри, что это?" Меня зовут Лоренс, но кое-кто из дам предпочитает просто
Ларри. Я не употребил того слова, которое бы точно обозначило содержимое
этой кучи. Я считал, что уточнение излишне. Но вдруг эта дама, а вслед за
ней и я заметили возле этой кучи двух стариков - туземцев этой неназванной
страны. Они были почти голые, если не считать жалких лохмотьев, не
прикрывавших их наготы. Еле передвигая ноги, они тащились вокруг этой кучи,
что-то в ней выискивая.
Пауза. Ханна издает звук, будто спазм перехватил ей горло, и бежит с веранды
вниз.
(Продолжает говорить - самому себе, луне.) Почему я все это ей говорю?
Потому что это - правда жизни? Однако, чтобы сообщить лишь это, не стоило и
речь заводить... Да. Именно потому, что это правда, и не надо было ей
говорить. Разве чтобы объяснить... что там, в этой неназванной стране, я
впервые почувствовал это постепенное или внезапное, предопределенное или
случайное... безумие... Безумие и распад юного мистера Лоренса Шеннона, да,
тогда еще молодого мистера Лоренса Шеннона... То была его последняя группа
дам, гидом которой он был в тропических странах... Почему я сказал в
"тропических"? Черт возьми! Да! Я всегда возил своих дам в тропические
страны. Может быть, это... может быть, а?.. что-нибудь да значит? Вполне
возможно. В жарком климате, душном и влажном, распад идет быстрее, и я
бросался на них, как... Недосказанная фраза!.. Каждый раз соблазнял одну,
двух, а то трех или четырех в группе, но прежде я всегда опустошал ее душу,
показывая ей... что?.. всякие ужасы? Да, ужас жизни... в тропиках... У меня
путаются мысли, мозг отказывается работать... Так что ж, остаюсь здесь и до
конца своей жизни буду при вдове?! Правда, она уже стара и, может быть,
умрет раньше меня. Да, вполне возможно, она загнется первой, а я... если
годика два буду заниматься тут ее ублаготворением... я, чего доброго, стану
скорбеть об утрате... Жестокость?.. Или жалость?.. Не знаю! Знаю только...
Ханна (снизу). Разговариваете сами с собой?
Шеннон. Нет, с вами. Я знал, что вы меня слышите оттуда. А когда я вас
не вижу, мне легче это сказать...
Дедушка.
И будет ствол еще годами
Вступать с жарой и холодами
Все в ту же сделку, а затем...
Ханна (подымаясь на веранду). Я все смотрела на эту игуану...
Шеннон. Да? Ну и как? Мила? Привлекательна?
Ханна. Нет, в этом создании нет ничего привлекательного. И тем не менее
ее надо отпустить.
Шеннон. Знаете, если игуану привязать за хвост, она его откусывает,
чтобы вырваться.
Ханна. Эту привязали за горло. Она не может откусить себе голову, чтобы
убежать, мистер Шеннон. Можете вы посмотреть мне прямо в глаза и честно
сказать, что вы не уверены в том, что она тоже способна испытывать страх и
боль?
Шеннон. Вы хотите сказать, что и игуана - создание Божье?
Ханна. Да, если вы так ставите вопрос. Мистер Шеннон, развяжите,
пожалуйста, веревку, отпустите ее на волю! Если вы этого не сделаете, я
сама...
Шеннон. А можете вы посмотреть мне прямо в глаза и честно сознаться,
что это пресмыкающееся, привязанное там внизу, не беспокоило бы вас так,
если бы его мучения не напоминали бы вам, мисс Джелкс, предсмертные усилия
вашего дедушки закончить свою последнюю поэму?!
Ханна. Да, я...
Шеннон. Можете не заканчивать фразу. Давайте поиграем сегодня в Бога,
как детишки играют с поломанными ящиками и корзинками - в дом. Идет? Сейчас
Шеннон с мачете в руках сойдет вниз и отпустит эту проклятую ящерицу на
волю. Пусть себе бежит в кусты. Потому что Бог этого не сделает, не отпустит
ее, так давайте мы с вами сыграем в Бога.
Ханна. Я знала, что вы это сделаете. Спасибо вам...
Шеннон спускается вниз с мачете в руках. Склоняется около кактусов,
скрывающих игуану, перерубает веревку быстрым, сильным ударом мачете.
Смотрит, как убегает невидимая зрителю ящерица. Неясное бормотание,
слышавшееся из третьего номера, становится громче, а затем вдруг прерывается
громким криком.
Дедушка. Ханна! Ханна! (Выезжает в своем кресле на колесах.)
Ханна (подбегает). Дедушка! Что случилось?
Дедушка. Мне кажется, я ее... закончил! Скорей! Пока не забыл!
Карандаш! Бумагу! Скорей! Пожалуйста! Готово?
Ханна. Да. Все готово, дедушка.
Дедушка (громко, возбужденно).
Ветвь апельсина смотрит в небо
Без грусти, горечи и гнева.
Она, безмолвие храня,
Следит за угасаньем дня.
В какой-то вечер, с этим схожий,
Она пройдет зенит свой тоже
И канет в ночь, и вновь начнет
История круговорот.
И будет ствол еще годами
Вступать с жарой и с холодами
Все в ту же сделку, а затем
На землю ляжет, тих и нем.
А после дерево другое,
Зеленое и золотое,
Шатром листвы укроет вновь
Земную грязную любовь.
И смотрит ветвь с плодами в небо
Без грусти, горечи и гнева.
Она, безмолвие храня,
Следит за угасаньем дня.
О сердце робкое, ужели
Не выучилось ты доселе
Отваге тихой и простой
У этой ветви золотой?
Все записала?
Ханна. Да.
Дедушка. Ничего не пропустила?
Ханна. Все до единого слова.
Дедушка. Поэма закончена?
Ханна. Да.
Дедушка. О Боже! Наконец закончена?
Ханна. Да, наконец закончена. (Плачет.)
С берега слышно пение.
Дедушка. Долго мы ждали этой минуты.
Ханна. Да, долго.
Дедушка. Но ведь она хороша? Правда, хороша?
Ханна. Она... она...
Дедушка. Что?
Ханна. Прекрасна, дедушка! (Вскакивает, прижав к губам кулак.) О
дедушка, я так счастлива за тебя! Спасибо тебе, ты написал такую чудесную
поэму! Стоило так долго ждать. Теперь ты сможешь уснуть, дедушка?
Дедушка. А завтра ее отпечатают на машинке?
Ханна. Да, завтра ее перепечатают, и я пошлю в журнал.
Дедушка. А? Я не расслышал, Ханна.
Ханна (громко). Завтра она будет перепечатана, и я отошлю ее в журнал.
Ты же знаешь, ее давно ждут.
Дедушка. Да... А сейчас я бы хотел помолиться.
Ханна. Спокойной ночи. Спи, дедушка. Ты закончил самую чудесную из
своих поэм.
Дедушка (сникнув, тихо). Да, спасибо... благодарю... Бога.
На веранде появляется Мэксин в сопровождении Педро, который тихо наигрывает
на губной гармонике. Мэксин приготовилась к ночному плаванию. На плечи
наброшено яркое полосатое мохнатое полотенце, приближение ночи заметно
смягчило ее. На губах блуждает слабая улыбка, напоминающая спокойную,
безликую, всепонимающую улыбку высеченных из камня египетских или восточных
головок.
Мэксин (подходит к гамаку, держа в руках ром-коко, но обнаруживает, что
в гамаке - никого, а веревки валяются на полу. Тихо, Педро). Shannon ha
escapado! [Шеннон сбежал! (исп.)]
Педро невозмутимо продолжает играть.
(Откидывает назад голову и кричит.) Шеннон!
Эхо в горах повторяет ее крик.
Педро (подходит ближе и указывает вниз, под веранду). Mire! Alli esta
Shannon. [Смотрите! Вон он, Шеннон (исп.)]
Из-под веранды появляется Шеннон, в руках мачете и обрывок веревки.
Мэксин. Шеннон! Что вы там делаете?
Шеннон. Обрубил веревку и отпустил на волю одно из созданий Божьих.
Ханна, стоявшая неподвижно, с закрытыми глазами, позади кресла, тихонько
катит его к комнате дедушки и выходит из полосы лунного света.
Мэксин (спокойно, проявляя терпение). Зачем вы это сделали, Шеннон?
Шеннон. Чтобы хоть одно создание Божье могло целым, невредимым и
свободным прибежать к себе домой... Маленький акт милосердия, Мэксин.
Мэксин (улыбаясь, но чуть сурово). Подите сюда, Шеннон, я хочу
поговорить с вами.
Шеннон (подымаясь на веранду, пока Мэксин позвякивает кусочками льда в
скорлупе кокоса). О чем нам говорить, вдова Фолк?
Мэксин. Спустимся к морю и поплаваем в этом струящемся лунном свете...
(Посмотрев на Педро, бросает ему.) Vamos. [Здесь: уходи, убирайся (исп.)]
Тот пожимает плечами и уходит. Звуки гармоники замирают вдали.
Шеннон. Где вы набрались таких поэтических выражений?
Мэксин. Я хочу, чтобы вы остались здесь, со мной.
Шеннон (отбирая у нее ром-коко). Нужен собутыльник?
Мэксин. Просто хочу, чтобы вы были здесь. Я теперь одна, нужен
помощник... вести дело.
Ханна зажигает спичку, закуривает.
Шеннон (смотрит на нее). Я хочу запомнить это лицо... Я его больше не
увижу...
Мэксин. Пойдемте на пляж.
Шеннон. Под гору я еще могу спуститься, Мэксин, но наверх... уже не
взберусь...
Мэксин. Я сама поведу вас в гору. (Идут через заросли, к тропинке.) Еще
каких-нибудь пять-десять лет я могу привлекать мужскую клиентуру... по
крайней мере пожилых мужчин. А вы, Шеннон, сделаете наш отель более
привлекательным для сопровождающих их дам. Вот зачем вы здесь нужны. Сами
знаете, Шеннон.
Шеннон усмехается. Они идут вниз по тропинке. Мэксин ведет его, поддерживая
под руку. Их голоса мало-помалу замирают. Ханна входит в комнату дедушки и,
оставив там свою сигарету, возвращается с шалью. Останавливается между
дверью и креслом деда.
Ханна (обращается к небу и самой себе). О Боже! Но теперь мы можем
наконец остановиться? Совсем? Помоги нам! Здесь так тихо теперь... (Хочет
укутать дедушку шалью.)
В этот момент голова его падает. Едва дыша, Ханна протягивает руку к его
губам, чтобы ощутить, дышит ли он. Но дедушка уже не дышит. В ужасе Ханна
оглядывается, хочет позвать на помощь. Вокруг - никого.
Склонившись, она прижимается щекой к голове дедушки.
Занавес медленно опускается.