Тут Джеральд, лучезарно улыбаясь, сказал:
– Вы, прошедший через окрестности Антана, где существуют только две истины и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем, – вы, я уверен, как глава Протестантской Епископальной Церкви, наверняка рассчитываете найти в месте упокоения всех богов третью истину. Это придает мне храбрости, чтобы попросить вас ответить мне на один простой вопрос...
– Увы, мой друг, – сказал пожилой джентльмен с таким видом, будто его шантажируют, – в профессиональном смысле моя вера такова, каковой она должна быть. Но частным образом, как прямодушный аравийский бог бури, отошедший от активной церковной работы, я подозреваю, что когда кто-нибудь где-нибудь познает сущность этих двух истин, у него остается достаточно времени, чтобы поупражнять свой разум в поисках третьей.
– Этот трюизм, сударь, невозможно оспорить, – сказал изрядно упавший духом Джеральд. – Однако это звучит как отговорка.
– В самом деле, – сказал смущенный пожилой джентльмен, печально покачивая своей седой головой, – в самом деле, с тех пор, как мне приписали троичность, меня также начали обвинять и в двуличии. Гностики, насколько я помню, рассказывали об этом ужасные вещи. Валентиниане были не более милосердны. Я уже не говорю о том, что утверждали присциллиане.
– В любом случае, – настойчиво повторил Джеральд, – хоть вы и можете игнорировать меня лично, вы не можете игнорировать ваши обязанности по отношению к Протестантской Епископальной Церкви. Мир все еще нуждается в епископах и во всем, что они олицетворяют. Хочу вам заметить, сударь, что неистовые речи епископов все еще пугают многих людей, принуждая их благоразумно блюсти добродетельный образ жизни. Епископы, сударь, по своему воздействию на людей напоминают мне хлористую ртуть, потому что их эффект в конце концов оказывается благотворным. Есть и другие сходные черты. И если вас расстраивает то, к каким способам воздействия прибегают епископы, то вы должны помнить, что они стараются ради общего блага. Более того, я хотел бы подчеркнуть, что вам негоже жить в Антане и быть моих подданных...
– Он думает, – снова вставила Майя мимоходом, – что он – бог, понимаешь?
– Но я и есть бог! – воскликнул Джеральд. – Твои постоянные замечания, дорогая, решительно неуместны. И нынешнее стечение обстоятельств тоже ставит меня в неловкое положение, ввиду моего протестантско-епископального воспитания. Данной ситуации надо избежать любой ценой. Этому джентльмену просто нельзя идти в Антан.
– Но что с этим можно поделать?
– Не волнуйтесь. В вашем возрасте, сударь, часто возникают навязчивые идеи, например, идея отправиться в Антан. Любое достаточно компетентное Диргическое божество может легко излечить такие недуги. С вашей стороны нельзя предпринять ничего лучшего, чем обратиться ко мне за помощью. Поэтому, позвольте мне, сударь...
С этими словами Джеральд смочил лоб пожилого джентльмена оставшейся водой из Океанической Пены.
– Что за прекрасная магия вернула мне мою молодость и силу, которые были у меня, когда я жил в Мидии, еще до того, как меня похитили эти черствые, грубые евреи?
– И вы собираетесь отправиться в Антан? – с тревогой спросил Джеральд.
– Не сейчас, друг мой, – ответил веселый, сильный, молодой аравийский бог бури. – Определенно, не сейчас! Нет, с меня хватит моего непонятного положения у христиан и опасений, что непонятливые чужестранцы меня рационализируют. Я с благодарностью вернусь к моим мидянам и к спокойной жизни местного божка. Я снова буду слышать здравые и понятные молитвы моего народа, в которых они будут просить у меня ниспослать дождь, и снова буду вдыхать дым от таких разумных жертвоприношений, как младенцы, козлы и несчастные пленники, – так, как я привык в те времена, когда меня должным образом вознаграждали за мои благодеяния, и когда я не слышал никаких неприятных сплетен насчет моей троичности. Тем временем, мой благодетель, не могу ли я, в свою очередь, что-нибудь сделать для вас?
– Разумеется, сударь, раз уж вы сами предложили, – сказал Джеральд, снова возвращаясь к своим тревогам насчет живущих по соседству колдунов и знахарей, мысль о которых никогда не выходила у него из головы. – У нас есть сын, как видите, а сейчас мне впервые представился случай окрестить Теодорика Квентина Масгрейва по обряду Протестантской Епископальной Церкви...
– Я что, похож на протестантского пастора? – с притворным изумлением спросил у Джеральда бог бури.
– Да, сударь, признаю: ситуация двусмысленная. Тем не менее, насколько я могу судить, вы остаетесь одним из трех главных лиц Христианской Церкви в любой конфессии. А раз так, вы полностью вправе исполнить священный обряд крещения так, как принято у нас, Масгрэйвов.
Тот, кто был одет как епископ, снова рассмеялся и ехидно посмотрел на Майю. Затем бог позвал Теодорика Квентина Масгрэйва. Мальчик безропотно подошел к нему. Джеральду казалось, что от сотворения мира не было еще на свете такого милого мальчугана, как этот крепкий, смешной, рыжий чертенок, который ждал, задрав голову, и с вежливым интересом разглядывал сияющее лицо бога бури и вспыхивающие вокруг него маленькие молнии. Джеральд лучился от самой идиотской гордости за отличное поведение Теодорика. Теперь, когда трудной проблемой крещения Теодорика занимался высочайший авторитет, Джеральд сиял от радости. Джеральд с улыбкой кивнул своей милой глупой Майе, чтобы она тоже обратила внимание на то, как замечательно ведет себя Теодорик. Мальчик выказывал сдержанность и прекрасные манеры настоящего Масгрэйва.
Бог бури обмакнул пальцы в недопитом молоке и на приподнятом лбу Теодорика изобразил знак. Джеральд, правда, был не совсем уверен, что это был знак креста.
– Это не то крещение, которое возвратило мне молодость. Ведь молодость у этого ребенка, очевидно, и так есть, – несколько загадочно сказал бог. – Поэтому я освобождаю этого ребенка, которого я не творил. Я освобождаю его от власти женщины и Врага, который был виновником его появления на свет. Я отпускаю ему семь грехов и освобождаю от семи казней.
– Должна сказать, ты слишком долго с этим возился, – спокойно заметила Майя.
Когда церемония была окончена, Джеральд с неподдельной радостью сжимал сына в объятьях и объяснял ему, что он уже большой мальчик, чтобы целоваться, а прильнувший к отцу Теодорик оправдывался: «Ты же первый начал, папа...»
А бог бури обратился к Майе:
– Ты не забыла, Майя, что я освободил его от твоей власти?
Майя ответила ему:
– Ну что ж, чертенок заслужил выходной. Да и не так уж я от него зависима. Но признаюсь, я уже не первый раз задаю себе вопрос: на что ты еще способен?
Но на следующий день, как раз после завтрака, Теодорик заговорил голосом, который показался Джеральду непохожим на тихий голос ребенка. Теодорик сообщил своим родителям, что он хочет пойти в Антан.
Джеральд был озадачен. Однако, как будто речь шла о чем-то незначительном, он спросил только: «Если?..»
– Если ты разрешишь, папочка, – послушно добавил ухмыляющийся, некрасивый, милый отпрыск.
– Почему бы и нет, раз отец тебе позволил, – сказала Майя. Она прекратила подметать крыльцо и мгновение держала веник на весу, как будто размышляя над словами мальчика. – Не будет большого вреда, если ты немного прогуляешься, ведь я наложу на тебя заклинание-оберег. Но только обещай мне вернуться вовремя, так чтобы ты успел вымыть руки и лицо перед ужином.
– А что это за маленькие желтые штучки, которые ты сметаешь с крыльца, дорогая? – грустно спросил Джеральд.
– Это опавшая листва с сикомора, которую прошлой ночью нанесло ветром, Джеральд. И вообще, не задавай мне дурацких вопросов, когда я о другом говорю.
– Но, Майя, ведь это значит, что лето кончается. Это означает конец всяческого роста. Это значит, что ничто теперь не будет становиться больше или красивее.
– Честное слово, никогда не слышала, чтобы взрослый человек нес такую чушь, какую ты иногда мелешь. Можно подумать, Джеральд, что лето никогда не кончается!
– Да, ты права. Оно всегда заканчивается, а его комфорт и тепло пропадают. Да, смерть витает в воздухе и это не поднимает мне настроение. Вот и все, дорогая.
– Ну что ж, Джеральд, если ты покончил с этой болтовней – которая, разумеется, может быть, очень глубока и умна, вот только я ее не понимаю, и, определенно, не хочу понимать, – так вот, я тебя о совсем другом спрашивала. Впрочем, так всегда и бывает. Ты обращаешь на меня так мало внимания, как будто меня вообще здесь нет, как будто я вообще не подметаю это крыльцо, а ведь куда я ни повернусь – я постоянно спотыкаюсь о твои неуклюжие ноги. Ты бы хоть малейший естественный интерес проявлял к своему собственному ребенку!.
– Ах да, ты говорила о Теодорике! Да, полагаю, мальчики становятся беспокойными, когда у них совсем нет друзей и им не с кем играть. Я поговорю с ним о его решении, пока ты будешь застилать постели.
Ничто не могло бы быть более прозаическим. И все-таки Джеральд был встревожен. Он мог слышать, как в глубине дома Майя взбивала подушки. Все вокруг него казалось реальным, удобным, знакомым и постоянным. Но он каким то образом ощущал, что все скоро изменится. Когда он увидел первую опавшую листву осени, в нем пробудилась не то чтобы настоящая грусть, но, скорее, легкое беспокойство, смешанное с обидой, и он знал, что бессилен остановить начинающиеся перемены во всем, что окружало его уютный маленький дом.
Для начала Джеральд совершил необходимый ритуал, который должен был открыть истину. Ребенок спокойно наблюдал за ним. Вскоре Теодорик начал улыбаться. Но он не сказал ни слова, пока отец производил эти странные телодвижения.
Затем Джеральд начал задавать своему сынишке вопросы. Теодорик отвечал. Как будто бы обыкновенный ребенок сидел там, его красные губки шевелились, но забавный язык, похожий на белую змейку, рассуждал о вещах, о которых не мог знать ни один ребенок.
Никакие экскурсы в черную магию не подготовили Джеральда к тому, что сейчас ему отчасти открылось. Джеральд знал о пространствах по ту сторону доступного человеческому восприятию мира; он, как человек, в прошлом изучавший магию, знал и о тех областях, которые располагались вне земной орбиты. Но только теперь он понял, из какой глубокой бездны его жена извлекла существо, которое выглядело как его сын. Против своего желания он начал догадываться, при помощи каких заклинаний Майя доставила это подобие человека в счастливый иллюзорный мир, доступный человеческим чувствам.
Джеральд был взволнован. Он, как и многие мужья до и после него, был почти напуган проблеском непоколебимой, самоотверженной и неразборчивой в средствах любви, которую женщины питают к мужчинам, с которыми связали их брачные узы. Он с раскаянием осознавал, что недостоин того, чтобы его так обожествляли и баловали такой дорогой ценой, совершая сверхъестественно опрометчивые поступки. Джеральд был искренне тронут, когда понял, как далеко зашла Майя, чтобы вот так, экспромтом, удовлетворить его прихоть, подарив ему сына. Она также предупреждала, что он сам навлекает на себя беду. Да, ее женская интуиция предвидела то, к чему его рассудок был слеп. И все-таки, при всем при этом, Майя не отказалась выполнить его желание, потому что бедная Майя потворствовала ему во всем, какими бы саркастическими комментариями она все это не сопровождала.
Джеральд думал также о том, как с этого момента его худшим кошмаром стала мысль о том, что мальчик был иллюзией. Он посмотрел на любимого сына, осознавая теперь, что скрывалось в этом веснушчатом, смешном, крепком маленьком теле. Мальчик внезапно стал чужим; от него исходило ощущение таинственной угрозы; он был существом более страшным, чем само зло, и все-таки Джеральд со смутным удивлением понимал, что он любит Теодорика Квентина Масгрэйва даже сейчас...
Вскоре Джеральд задал еще один вопрос этой жуткой пародии на детскую невинность и беспомощность, этому существу, которое Джеральд теперь называл Абдель-Харефом.
– Но я просто выполнял ее волю, отец, – ответил мальчик со смущенной улыбкой. – Ну да, я знаю! У нее было много мужей. Большинство из них хотели сына. Я всегда и был этим сыном.
Затем, помолчав немного, существо, вещавшее милыми устами ребенка, рассказало об оковах, от которых освободило его прикосновение и благословение аравийского бога бури. Джеральд нашел особенно неприятной эту часть истории. А Теодорик Квентин Масгрэйв, которого Джеральд по-прежнему называл Абдель-Харефом, продолжал рассказывать о том, почему он должен отправиться в Антан и встретиться не с Магистром Филологии, а с королевой Фрайдис.
– И что же тебе нужно от королевы Фрайдис? – спросил Джеральд. Ребенок объяснил ему, и Джеральд содрогнулся. На мгновение он ощутил холод во всем теле и тошноту. Однако то, что это создание хотело вернуться в свой небесный дом, было вполне естественно.
– Понимаю, – сказал Джеральд. – Теперь я знаю многое, что было неизвестно мне еще десять минут назад. Признаюсь, я удивлен, что узнал это от тебя. Тем не менее, сын мой, – если только вы, сударь, простите меня за то, что сила привычки и любовь, которую я питал к моему милому маленькому сынишке, заставляет меня называть вас так... Впрочем, во мне сейчас говорят эмоции, которые в данной ситуации совершенно неуместны. Мой голос, к моему величайшему сожалению, изменяет мне...
Джеральд запнулся и всхлипнул. Существо, внешне напоминавшее ребенка, смотрело на него холодными и необычайно умными глазами, но язык, похожий на маленькую белую змейку, не вымолвил ни слова. Затем Джеральд снова заговорил тонким, высоким и истерическим голосом.
– In fine, мой милый Абдель-Хареф, я, как видите, едва не расплакался как наказанный ребенок. Я только прошу вас уважить чувства отца, внезапно потерявшего ребенка, и не утруждать себя, пытаясь понять его путаные речи. Нет: вы осуществили мое желание и подарили мне огромное счастье. Часть его умирает ныне. Но все-таки я был счастлив. Я доволен. И я позабочусь о том, сударь, чтобы и вы, в свою очередь, получили то, что вам нужно.
С беззаботностью, которая давалась ему с трудом, Джеральд сказал:
– Ну что ж, дорогая, я решил, что теперь, когда мы все обсудили, мы можем отпустить мальчика.
– Ну разумеется! – сказала Майя. – А уж сколько шума из ничего было сегодня утром, как будто мне больше нечем заняться!
С этими словами она подозвала заколдованного мерина, самого симпатичного из тех двоих, которые раньше были императорами.
– Мой сын должен путешествовать подобающим образом, – заявила Майя.
Тогда Джеральд возразил:
– Нет. Конь-император хорош, но божественный конь – лучше. Пусть он возьмет Калки.
– В самом деле, Джеральд, даже меня иногда удивляет твое безрассудство! Ведь ты прекрасно знаешь, что Калки – это твой конь, и что он тебе самому понадобится, когда ты поедешь в обещанное тебе королевство, о котором ты постоянно рассказываешь всякую чепуху.
Некоторое время Джеральд смотрел на нее... Он чувствовал смутное возбуждение при мысли о том, что в мире, где все было сомнительным и непостоянным, он каким-то образом, благодаря слепой удаче, встретил Майю, с ее ворчливостью и с ее непоколебимой, самоотверженной, неразборчивой в средствах любовью. Она не была красива, у нее не было блестящего ума, с ней даже жить было нелегко. Но Джеральд знал, что теперь он и Майя были одной личностью; а в Антане, возможно, нет ничего, что могло бы вознаградить его за потерю этой милой, крикливой, глуповатой Майи. Его зависимость от этой женщины почти пугала его...
Джеральд сказал:
– В пророчестве сказано, что власть над Антаном перейдет к тому, кто приедет верхом на коне Калки. С тем, кто сидит верхом на Калки, не может приключиться ничего плохого. Потому мы позволим, мы должны позволить нашему сыну взять Калки. Потому что таким образом мы обеспечим его безопасность и лишим меня последнего шанса когда-либо покинуть тебя, дорогая, которая для меня дороже всех королевств на свете.
– Но... – ответила Майя.
– Никаких «но», – улыбаясь, возразил Джеральд.
После этого Джеральд посадил иллюзию по имени Теодорик Квентин Масгрэйв на спину Калки и собственноручно поправил стремена для своего преемника и нового владельца божественного скакуна. И это подобие ребенка отправилось к цели всех богов – трогательная маленькая фигурка, расположившаяся на страшной высоте на спине огромного сияющего жеребца.
Джеральд провожал взглядом этих двоих, пока они не скрылись из виду. Его руки невольно тянулись вслед за ними. Его руки начинали болеть, когда он вспоминал ощущение этого маленького тела, его теплоту и податливость, потерянные ныне навсегда. Теодорик Квентин Масгрэйв был всего лишь иллюзией, созданной силами, о которых не хотелось даже думать. Теперь Джеральд точно это знал. Но это не имело значения. И его не утешала мысль о том, что ему было сейчас не хуже, чем другим отцам, никто из которых не мог вечно удерживать свое дитя: маленькое, беспомощное и любимое непонятно за что, так же как никто не может вполне полюбить неуклюжего долговязого школьника или даже достойного молодого человека, в которого превращается это меленькое, теплое, упругое, крепкое и такое маленькое тело...
Потом Джеральд обернулся к Майе.
– У меня есть только ты. Но мне достаточно того, что у меня есть. Мне повезло, моя дорогая, ведь я тебя не заслужил.
Она разглядывала его с выражением нежной заботы, и из ее голоса совершенно исчезли ворчливые нотки.
– В самом деле, Джеральд, ты совсем помешался из-за этого ребенка! Ты говоришь так, как будто он никогда не вернется, а он должен вернуться к ужину вовремя, если не хочет получить хорошей порки.
Тут Джеральд поднял руку в протестующем жесте.
– Не надо внушать мне ложную надежду! Большие амбиции, высокие мечты и то, что, возможно, было во мне божественного, ушли навсегда. Но осталась привычка, традиции и искренняя любовь. Я не хочу сказать, что это – героизм. Я хочу сказать, что этого достаточно. Поэтому пусть крепкие узы, которыми ты связала меня, доставляют тебе удовольствие сами по себе, и не надо украшать их бумажными цветами и оптимизмом.
– Но сам-то ты доволен? – спросила Майя.
Джеральд ответил:
– Я вполне доволен. Пусть каждый день будем мы хранить друг другу верность, любить друг друга и помогать друг другу. И давай не расставаться никогда, о дорогая моя! Я вполне доволен и полностью раскаиваюсь. Я знаю, что моя жизнь без тебя была бы убогой. Я знаю, что хочу только одного – спокойно жить вместе с тобой на Миспекском Болоте. Потому что лучше всего – золотая середина. Зачем мне нужно быть богом или разыскивать неизвестные страны, чтобы править ими? Это хлопотно, в этом много шума и суеты. Лучше быть довольным. Лучше находить удовольствие в милых, обыкновенных событиях человеческой жизни, которую ты проводишь вместе с единственной женщиной, чья любовь к тебе безгранична и неизменна, хотя от ее придирчивого взгляда не ускользает ни один из твоих промахов. Это часть мудрости – знать, что эти вещи вполне достаточны и даже превосходят твои запросы. Честный муж обязан отказаться от поисков более возвышенного образа жизни, жажды того, что ему недоступно, и чего, во всяком случае, можно достичь только ценой усилий, которых оно вовсе не стоит. В уютном и теплом свете домашнего очага каждый из нас рано или поздно видит, что лучше всего – золотая середина.
– Приятно слышать, – сказала Майя, – что ты наконец начал говорить разумные вещи.
С этими словами она протянула руку и с мрачной, но все-таки нежной улыбкой на милом, некрасивом лице, сняла с глаз Джеральда розовые стекла.
– И вот, женщина сделала свое дело, – сказал мужской голос.
– Ведь для женщины, – сказал он, – всегда найдется нежный и благодетельный труд. В данном случае, я повторяю, женщина сделала свое дело. Но там еще гуляет множество неприрученных и несклонных к компромиссам мужчин.
Майя спрятала розовые очки до следующего раза и с несколько отсутствующим видом согласилась, что в случае с Джеральдом она сделала все, что было в ее силах, хотя никто на самом деле не знает, какой мукой он был для нее.
Джеральд на мгновение бросил взгляд на свою жену. В ее лице он обнаружил то, что всякий муж обречен рано или поздно найти. Это вызвало у него смех.
– Несмотря ни на что, – спокойно сказал он, – я – Светловолосый Ху, Помощник и Спаситель, Возлюбленный Небожителей. Я – Князь Третьей Истины в мире, и мне известны только две истины и те компромиссы, которые они порождают.
Темнокожий ответил на это ухмылкой.
– Вас долго ждали. О, как долго скептицизм и отчаяние на разные лады призывали ваше имя, повторяя: «Кто же свергнет Магистра Филологии?!»
– Ну что же, – сказал Джеральд с важным видом, так как он уже сумел взять себя в руки, – это пророчество вот-вот исполнится, ведь я – Кто, и никто иной.
– Но в самом деле, дружище, я не понимаю, как ты можешь быть вопросительным местоимением.
– Для бога, и в особенности для Диргического бога, возможны любые воплощения. Нет никакой причины, по которой я не могу быть вопросительным местоимением. Это вопрос божественного предпочтения.
Темнокожий кивнул тяжелой черной головой и сказал:
– Как тебе угодно! Мой народ частенько извлекал своих божеств и не из таких многообещающих мест, как страницы учебника по грамматике. А в целом, твоя епифания очень кстати. Ведь для меня главное, чтобы мой народ был доволен. Однако они с самого начала жаловались, что ни в одной мифологии нет бога, способного ответить на вопрос, который Магистр Филологии задает всем человеческим богам. И так, мечась между скептицизмом и отчаянием, те представители моего народа, которым не хватало благоразумия не размышлять над вопросами, при решении которых ум не приносит счастья, с давних пор спрашивали: «Кто освободит цель всех богов людских от власти Магистра Филологии?». Ныне, кажется, это слово стало плотью, и вопросительное местоимение «Кто?» стоит сейчас перед нами. Да, признаюсь, это внушает надежду. Ведь скептики и отчаявшиеся тоже должны быть удовлетворены тем, что их вера не оказалась тщетной.
Джеральд ответил:
– Вы сыплете фривольными софизмами и натянутыми каламбурами перед лицом божества, который вскоре получит предназначенное ему королевство и провозгласит во всеуслышание Третью Истину, которая неведома никому на Миспекском Болоте, где только две истины существуют и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем.
– Ну, земной здравый смысл всегда был моим слабым местом. Так что, должен сказать тебе, дружище, мне кажется, что теперь, когда ты подарил своего божественного скакуна маленькому веснушчатому призраку, Антану нечего ждать даже от внушающего благоговейный трепет вопросительного местоимения. И хотя я покинул Антан как раз тогда, когда туда прибыл твой карлик-посыльный...
– Вы поступили мудро, сударь, – ответил Джеральд с достоинством. – Неважно, насколько могущественны может быть, нечестивые заклинания Магистра Филологии, ведь этот мальчик вступил в свое царство, не боясь никого и любя всех. Тот факт, что против такого сочетания силы зла ничего не могут поделать, хорошо известен каждому гражданину Соединенных Штатов Америки.
Но темнокожий все еще казался погруженным в размышления.
– Не могу сказать точно... Нет, вы и мой друг Яхве выпустили против Антана силу, которая не принадлежит моему царству. Поэтому я не могу сказать, что из этого выйдет. Просто я с живым интересом и на безопасном расстоянии буду ждать результатов эксперимента – сейчас, когда из всех существ, обитающих вне сферы Земли, именно Абдель-Харефу выпало отправиться в Антан верхом на коне Искупителя.
– Вы, прошедший через окрестности Антана, где существуют только две истины и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем, – вы, я уверен, как глава Протестантской Епископальной Церкви, наверняка рассчитываете найти в месте упокоения всех богов третью истину. Это придает мне храбрости, чтобы попросить вас ответить мне на один простой вопрос...
– Увы, мой друг, – сказал пожилой джентльмен с таким видом, будто его шантажируют, – в профессиональном смысле моя вера такова, каковой она должна быть. Но частным образом, как прямодушный аравийский бог бури, отошедший от активной церковной работы, я подозреваю, что когда кто-нибудь где-нибудь познает сущность этих двух истин, у него остается достаточно времени, чтобы поупражнять свой разум в поисках третьей.
– Этот трюизм, сударь, невозможно оспорить, – сказал изрядно упавший духом Джеральд. – Однако это звучит как отговорка.
– В самом деле, – сказал смущенный пожилой джентльмен, печально покачивая своей седой головой, – в самом деле, с тех пор, как мне приписали троичность, меня также начали обвинять и в двуличии. Гностики, насколько я помню, рассказывали об этом ужасные вещи. Валентиниане были не более милосердны. Я уже не говорю о том, что утверждали присциллиане.
– В любом случае, – настойчиво повторил Джеральд, – хоть вы и можете игнорировать меня лично, вы не можете игнорировать ваши обязанности по отношению к Протестантской Епископальной Церкви. Мир все еще нуждается в епископах и во всем, что они олицетворяют. Хочу вам заметить, сударь, что неистовые речи епископов все еще пугают многих людей, принуждая их благоразумно блюсти добродетельный образ жизни. Епископы, сударь, по своему воздействию на людей напоминают мне хлористую ртуть, потому что их эффект в конце концов оказывается благотворным. Есть и другие сходные черты. И если вас расстраивает то, к каким способам воздействия прибегают епископы, то вы должны помнить, что они стараются ради общего блага. Более того, я хотел бы подчеркнуть, что вам негоже жить в Антане и быть моих подданных...
– Он думает, – снова вставила Майя мимоходом, – что он – бог, понимаешь?
– Но я и есть бог! – воскликнул Джеральд. – Твои постоянные замечания, дорогая, решительно неуместны. И нынешнее стечение обстоятельств тоже ставит меня в неловкое положение, ввиду моего протестантско-епископального воспитания. Данной ситуации надо избежать любой ценой. Этому джентльмену просто нельзя идти в Антан.
– Но что с этим можно поделать?
– Не волнуйтесь. В вашем возрасте, сударь, часто возникают навязчивые идеи, например, идея отправиться в Антан. Любое достаточно компетентное Диргическое божество может легко излечить такие недуги. С вашей стороны нельзя предпринять ничего лучшего, чем обратиться ко мне за помощью. Поэтому, позвольте мне, сударь...
С этими словами Джеральд смочил лоб пожилого джентльмена оставшейся водой из Океанической Пены.
Глава 39
Крещение Масгрэйва
В результате пожилой седобородый джентльмен превратился в симпатичного молодого человека восточной наружности, который весь лучился огненным сиянием, а вокруг его головы, как маленькие молнии, постоянно вспыхивали маленькие огоньки. Он с одобрением сказал:– Что за прекрасная магия вернула мне мою молодость и силу, которые были у меня, когда я жил в Мидии, еще до того, как меня похитили эти черствые, грубые евреи?
– И вы собираетесь отправиться в Антан? – с тревогой спросил Джеральд.
– Не сейчас, друг мой, – ответил веселый, сильный, молодой аравийский бог бури. – Определенно, не сейчас! Нет, с меня хватит моего непонятного положения у христиан и опасений, что непонятливые чужестранцы меня рационализируют. Я с благодарностью вернусь к моим мидянам и к спокойной жизни местного божка. Я снова буду слышать здравые и понятные молитвы моего народа, в которых они будут просить у меня ниспослать дождь, и снова буду вдыхать дым от таких разумных жертвоприношений, как младенцы, козлы и несчастные пленники, – так, как я привык в те времена, когда меня должным образом вознаграждали за мои благодеяния, и когда я не слышал никаких неприятных сплетен насчет моей троичности. Тем временем, мой благодетель, не могу ли я, в свою очередь, что-нибудь сделать для вас?
– Разумеется, сударь, раз уж вы сами предложили, – сказал Джеральд, снова возвращаясь к своим тревогам насчет живущих по соседству колдунов и знахарей, мысль о которых никогда не выходила у него из головы. – У нас есть сын, как видите, а сейчас мне впервые представился случай окрестить Теодорика Квентина Масгрейва по обряду Протестантской Епископальной Церкви...
– Я что, похож на протестантского пастора? – с притворным изумлением спросил у Джеральда бог бури.
– Да, сударь, признаю: ситуация двусмысленная. Тем не менее, насколько я могу судить, вы остаетесь одним из трех главных лиц Христианской Церкви в любой конфессии. А раз так, вы полностью вправе исполнить священный обряд крещения так, как принято у нас, Масгрэйвов.
Тот, кто был одет как епископ, снова рассмеялся и ехидно посмотрел на Майю. Затем бог позвал Теодорика Квентина Масгрэйва. Мальчик безропотно подошел к нему. Джеральду казалось, что от сотворения мира не было еще на свете такого милого мальчугана, как этот крепкий, смешной, рыжий чертенок, который ждал, задрав голову, и с вежливым интересом разглядывал сияющее лицо бога бури и вспыхивающие вокруг него маленькие молнии. Джеральд лучился от самой идиотской гордости за отличное поведение Теодорика. Теперь, когда трудной проблемой крещения Теодорика занимался высочайший авторитет, Джеральд сиял от радости. Джеральд с улыбкой кивнул своей милой глупой Майе, чтобы она тоже обратила внимание на то, как замечательно ведет себя Теодорик. Мальчик выказывал сдержанность и прекрасные манеры настоящего Масгрэйва.
Бог бури обмакнул пальцы в недопитом молоке и на приподнятом лбу Теодорика изобразил знак. Джеральд, правда, был не совсем уверен, что это был знак креста.
– Это не то крещение, которое возвратило мне молодость. Ведь молодость у этого ребенка, очевидно, и так есть, – несколько загадочно сказал бог. – Поэтому я освобождаю этого ребенка, которого я не творил. Я освобождаю его от власти женщины и Врага, который был виновником его появления на свет. Я отпускаю ему семь грехов и освобождаю от семи казней.
– Должна сказать, ты слишком долго с этим возился, – спокойно заметила Майя.
Когда церемония была окончена, Джеральд с неподдельной радостью сжимал сына в объятьях и объяснял ему, что он уже большой мальчик, чтобы целоваться, а прильнувший к отцу Теодорик оправдывался: «Ты же первый начал, папа...»
А бог бури обратился к Майе:
– Ты не забыла, Майя, что я освободил его от твоей власти?
Майя ответила ему:
– Ну что ж, чертенок заслужил выходной. Да и не так уж я от него зависима. Но признаюсь, я уже не первый раз задаю себе вопрос: на что ты еще способен?
Глава 40
Листопад
Итак, аравийский бог бури вернулся в мир повседневности, присматривать за своими святилищами на Синае и в Хоребе, а Джеральд благополучно избавился от будущего подданного, которого, как он чувствовал, было бы несколько неудобно иметь в числе своих подчиненных. Вечер прошел спокойно, хотя Джеральду казалось, что после крещения Теодорик немного приуныл и впал в задумчивость.Но на следующий день, как раз после завтрака, Теодорик заговорил голосом, который показался Джеральду непохожим на тихий голос ребенка. Теодорик сообщил своим родителям, что он хочет пойти в Антан.
Джеральд был озадачен. Однако, как будто речь шла о чем-то незначительном, он спросил только: «Если?..»
– Если ты разрешишь, папочка, – послушно добавил ухмыляющийся, некрасивый, милый отпрыск.
– Почему бы и нет, раз отец тебе позволил, – сказала Майя. Она прекратила подметать крыльцо и мгновение держала веник на весу, как будто размышляя над словами мальчика. – Не будет большого вреда, если ты немного прогуляешься, ведь я наложу на тебя заклинание-оберег. Но только обещай мне вернуться вовремя, так чтобы ты успел вымыть руки и лицо перед ужином.
– А что это за маленькие желтые штучки, которые ты сметаешь с крыльца, дорогая? – грустно спросил Джеральд.
– Это опавшая листва с сикомора, которую прошлой ночью нанесло ветром, Джеральд. И вообще, не задавай мне дурацких вопросов, когда я о другом говорю.
– Но, Майя, ведь это значит, что лето кончается. Это означает конец всяческого роста. Это значит, что ничто теперь не будет становиться больше или красивее.
– Честное слово, никогда не слышала, чтобы взрослый человек нес такую чушь, какую ты иногда мелешь. Можно подумать, Джеральд, что лето никогда не кончается!
– Да, ты права. Оно всегда заканчивается, а его комфорт и тепло пропадают. Да, смерть витает в воздухе и это не поднимает мне настроение. Вот и все, дорогая.
– Ну что ж, Джеральд, если ты покончил с этой болтовней – которая, разумеется, может быть, очень глубока и умна, вот только я ее не понимаю, и, определенно, не хочу понимать, – так вот, я тебя о совсем другом спрашивала. Впрочем, так всегда и бывает. Ты обращаешь на меня так мало внимания, как будто меня вообще здесь нет, как будто я вообще не подметаю это крыльцо, а ведь куда я ни повернусь – я постоянно спотыкаюсь о твои неуклюжие ноги. Ты бы хоть малейший естественный интерес проявлял к своему собственному ребенку!.
– Ах да, ты говорила о Теодорике! Да, полагаю, мальчики становятся беспокойными, когда у них совсем нет друзей и им не с кем играть. Я поговорю с ним о его решении, пока ты будешь застилать постели.
Ничто не могло бы быть более прозаическим. И все-таки Джеральд был встревожен. Он мог слышать, как в глубине дома Майя взбивала подушки. Все вокруг него казалось реальным, удобным, знакомым и постоянным. Но он каким то образом ощущал, что все скоро изменится. Когда он увидел первую опавшую листву осени, в нем пробудилась не то чтобы настоящая грусть, но, скорее, легкое беспокойство, смешанное с обидой, и он знал, что бессилен остановить начинающиеся перемены во всем, что окружало его уютный маленький дом.
Глава 41
Дитя всех отцов
Джеральд проводил сына до обочины. Они поговорили под каштаном, как раз там, где Джеральд беседовал со многими странными существами, которые проходили мимо Миспекского Болота в вечном странствии в Антан.Для начала Джеральд совершил необходимый ритуал, который должен был открыть истину. Ребенок спокойно наблюдал за ним. Вскоре Теодорик начал улыбаться. Но он не сказал ни слова, пока отец производил эти странные телодвижения.
Затем Джеральд начал задавать своему сынишке вопросы. Теодорик отвечал. Как будто бы обыкновенный ребенок сидел там, его красные губки шевелились, но забавный язык, похожий на белую змейку, рассуждал о вещах, о которых не мог знать ни один ребенок.
Никакие экскурсы в черную магию не подготовили Джеральда к тому, что сейчас ему отчасти открылось. Джеральд знал о пространствах по ту сторону доступного человеческому восприятию мира; он, как человек, в прошлом изучавший магию, знал и о тех областях, которые располагались вне земной орбиты. Но только теперь он понял, из какой глубокой бездны его жена извлекла существо, которое выглядело как его сын. Против своего желания он начал догадываться, при помощи каких заклинаний Майя доставила это подобие человека в счастливый иллюзорный мир, доступный человеческим чувствам.
Джеральд был взволнован. Он, как и многие мужья до и после него, был почти напуган проблеском непоколебимой, самоотверженной и неразборчивой в средствах любви, которую женщины питают к мужчинам, с которыми связали их брачные узы. Он с раскаянием осознавал, что недостоин того, чтобы его так обожествляли и баловали такой дорогой ценой, совершая сверхъестественно опрометчивые поступки. Джеральд был искренне тронут, когда понял, как далеко зашла Майя, чтобы вот так, экспромтом, удовлетворить его прихоть, подарив ему сына. Она также предупреждала, что он сам навлекает на себя беду. Да, ее женская интуиция предвидела то, к чему его рассудок был слеп. И все-таки, при всем при этом, Майя не отказалась выполнить его желание, потому что бедная Майя потворствовала ему во всем, какими бы саркастическими комментариями она все это не сопровождала.
Джеральд думал также о том, как с этого момента его худшим кошмаром стала мысль о том, что мальчик был иллюзией. Он посмотрел на любимого сына, осознавая теперь, что скрывалось в этом веснушчатом, смешном, крепком маленьком теле. Мальчик внезапно стал чужим; от него исходило ощущение таинственной угрозы; он был существом более страшным, чем само зло, и все-таки Джеральд со смутным удивлением понимал, что он любит Теодорика Квентина Масгрэйва даже сейчас...
Вскоре Джеральд задал еще один вопрос этой жуткой пародии на детскую невинность и беспомощность, этому существу, которое Джеральд теперь называл Абдель-Харефом.
– Но я просто выполнял ее волю, отец, – ответил мальчик со смущенной улыбкой. – Ну да, я знаю! У нее было много мужей. Большинство из них хотели сына. Я всегда и был этим сыном.
Затем, помолчав немного, существо, вещавшее милыми устами ребенка, рассказало об оковах, от которых освободило его прикосновение и благословение аравийского бога бури. Джеральд нашел особенно неприятной эту часть истории. А Теодорик Квентин Масгрэйв, которого Джеральд по-прежнему называл Абдель-Харефом, продолжал рассказывать о том, почему он должен отправиться в Антан и встретиться не с Магистром Филологии, а с королевой Фрайдис.
– И что же тебе нужно от королевы Фрайдис? – спросил Джеральд. Ребенок объяснил ему, и Джеральд содрогнулся. На мгновение он ощутил холод во всем теле и тошноту. Однако то, что это создание хотело вернуться в свой небесный дом, было вполне естественно.
– Понимаю, – сказал Джеральд. – Теперь я знаю многое, что было неизвестно мне еще десять минут назад. Признаюсь, я удивлен, что узнал это от тебя. Тем не менее, сын мой, – если только вы, сударь, простите меня за то, что сила привычки и любовь, которую я питал к моему милому маленькому сынишке, заставляет меня называть вас так... Впрочем, во мне сейчас говорят эмоции, которые в данной ситуации совершенно неуместны. Мой голос, к моему величайшему сожалению, изменяет мне...
Джеральд запнулся и всхлипнул. Существо, внешне напоминавшее ребенка, смотрело на него холодными и необычайно умными глазами, но язык, похожий на маленькую белую змейку, не вымолвил ни слова. Затем Джеральд снова заговорил тонким, высоким и истерическим голосом.
– In fine, мой милый Абдель-Хареф, я, как видите, едва не расплакался как наказанный ребенок. Я только прошу вас уважить чувства отца, внезапно потерявшего ребенка, и не утруждать себя, пытаясь понять его путаные речи. Нет: вы осуществили мое желание и подарили мне огромное счастье. Часть его умирает ныне. Но все-таки я был счастлив. Я доволен. И я позабочусь о том, сударь, чтобы и вы, в свою очередь, получили то, что вам нужно.
Глава 42
Отъезд Теодорика
Вытерев глаза платком, Джеральд вернулся к Майе. Его не удивило, что она уже приготовила и аккуратно завернула для Теодорика обед, чтобы он мог перекусить днем в Антане.С беззаботностью, которая давалась ему с трудом, Джеральд сказал:
– Ну что ж, дорогая, я решил, что теперь, когда мы все обсудили, мы можем отпустить мальчика.
– Ну разумеется! – сказала Майя. – А уж сколько шума из ничего было сегодня утром, как будто мне больше нечем заняться!
С этими словами она подозвала заколдованного мерина, самого симпатичного из тех двоих, которые раньше были императорами.
– Мой сын должен путешествовать подобающим образом, – заявила Майя.
Тогда Джеральд возразил:
– Нет. Конь-император хорош, но божественный конь – лучше. Пусть он возьмет Калки.
– В самом деле, Джеральд, даже меня иногда удивляет твое безрассудство! Ведь ты прекрасно знаешь, что Калки – это твой конь, и что он тебе самому понадобится, когда ты поедешь в обещанное тебе королевство, о котором ты постоянно рассказываешь всякую чепуху.
Некоторое время Джеральд смотрел на нее... Он чувствовал смутное возбуждение при мысли о том, что в мире, где все было сомнительным и непостоянным, он каким-то образом, благодаря слепой удаче, встретил Майю, с ее ворчливостью и с ее непоколебимой, самоотверженной, неразборчивой в средствах любовью. Она не была красива, у нее не было блестящего ума, с ней даже жить было нелегко. Но Джеральд знал, что теперь он и Майя были одной личностью; а в Антане, возможно, нет ничего, что могло бы вознаградить его за потерю этой милой, крикливой, глуповатой Майи. Его зависимость от этой женщины почти пугала его...
Джеральд сказал:
– В пророчестве сказано, что власть над Антаном перейдет к тому, кто приедет верхом на коне Калки. С тем, кто сидит верхом на Калки, не может приключиться ничего плохого. Потому мы позволим, мы должны позволить нашему сыну взять Калки. Потому что таким образом мы обеспечим его безопасность и лишим меня последнего шанса когда-либо покинуть тебя, дорогая, которая для меня дороже всех королевств на свете.
– Но... – ответила Майя.
– Никаких «но», – улыбаясь, возразил Джеральд.
После этого Джеральд посадил иллюзию по имени Теодорик Квентин Масгрэйв на спину Калки и собственноручно поправил стремена для своего преемника и нового владельца божественного скакуна. И это подобие ребенка отправилось к цели всех богов – трогательная маленькая фигурка, расположившаяся на страшной высоте на спине огромного сияющего жеребца.
Джеральд провожал взглядом этих двоих, пока они не скрылись из виду. Его руки невольно тянулись вслед за ними. Его руки начинали болеть, когда он вспоминал ощущение этого маленького тела, его теплоту и податливость, потерянные ныне навсегда. Теодорик Квентин Масгрэйв был всего лишь иллюзией, созданной силами, о которых не хотелось даже думать. Теперь Джеральд точно это знал. Но это не имело значения. И его не утешала мысль о том, что ему было сейчас не хуже, чем другим отцам, никто из которых не мог вечно удерживать свое дитя: маленькое, беспомощное и любимое непонятно за что, так же как никто не может вполне полюбить неуклюжего долговязого школьника или даже достойного молодого человека, в которого превращается это меленькое, теплое, упругое, крепкое и такое маленькое тело...
Потом Джеральд обернулся к Майе.
– У меня есть только ты. Но мне достаточно того, что у меня есть. Мне повезло, моя дорогая, ведь я тебя не заслужил.
Она разглядывала его с выражением нежной заботы, и из ее голоса совершенно исчезли ворчливые нотки.
– В самом деле, Джеральд, ты совсем помешался из-за этого ребенка! Ты говоришь так, как будто он никогда не вернется, а он должен вернуться к ужину вовремя, если не хочет получить хорошей порки.
Тут Джеральд поднял руку в протестующем жесте.
– Не надо внушать мне ложную надежду! Большие амбиции, высокие мечты и то, что, возможно, было во мне божественного, ушли навсегда. Но осталась привычка, традиции и искренняя любовь. Я не хочу сказать, что это – героизм. Я хочу сказать, что этого достаточно. Поэтому пусть крепкие узы, которыми ты связала меня, доставляют тебе удовольствие сами по себе, и не надо украшать их бумажными цветами и оптимизмом.
– Но сам-то ты доволен? – спросила Майя.
Джеральд ответил:
– Я вполне доволен. Пусть каждый день будем мы хранить друг другу верность, любить друг друга и помогать друг другу. И давай не расставаться никогда, о дорогая моя! Я вполне доволен и полностью раскаиваюсь. Я знаю, что моя жизнь без тебя была бы убогой. Я знаю, что хочу только одного – спокойно жить вместе с тобой на Миспекском Болоте. Потому что лучше всего – золотая середина. Зачем мне нужно быть богом или разыскивать неизвестные страны, чтобы править ими? Это хлопотно, в этом много шума и суеты. Лучше быть довольным. Лучше находить удовольствие в милых, обыкновенных событиях человеческой жизни, которую ты проводишь вместе с единственной женщиной, чья любовь к тебе безгранична и неизменна, хотя от ее придирчивого взгляда не ускользает ни один из твоих промахов. Это часть мудрости – знать, что эти вещи вполне достаточны и даже превосходят твои запросы. Честный муж обязан отказаться от поисков более возвышенного образа жизни, жажды того, что ему недоступно, и чего, во всяком случае, можно достичь только ценой усилий, которых оно вовсе не стоит. В уютном и теплом свете домашнего очага каждый из нас рано или поздно видит, что лучше всего – золотая середина.
– Приятно слышать, – сказала Майя, – что ты наконец начал говорить разумные вещи.
С этими словами она протянула руку и с мрачной, но все-таки нежной улыбкой на милом, некрасивом лице, сняла с глаз Джеральда розовые стекла.
– И вот, женщина сделала свое дело, – сказал мужской голос.
Глава 43
Домостроительство Искупления
Ведь к ним, на обратном пути из Антана, заглянул темнокожий. Он сообщил, что явился, чтобы дать Майе задание превратить еще нескольких мужчин в домашних животных.– Ведь для женщины, – сказал он, – всегда найдется нежный и благодетельный труд. В данном случае, я повторяю, женщина сделала свое дело. Но там еще гуляет множество неприрученных и несклонных к компромиссам мужчин.
Майя спрятала розовые очки до следующего раза и с несколько отсутствующим видом согласилась, что в случае с Джеральдом она сделала все, что было в ее силах, хотя никто на самом деле не знает, какой мукой он был для нее.
Джеральд на мгновение бросил взгляд на свою жену. В ее лице он обнаружил то, что всякий муж обречен рано или поздно найти. Это вызвало у него смех.
– Несмотря ни на что, – спокойно сказал он, – я – Светловолосый Ху, Помощник и Спаситель, Возлюбленный Небожителей. Я – Князь Третьей Истины в мире, и мне известны только две истины и те компромиссы, которые они порождают.
Темнокожий ответил на это ухмылкой.
– Вас долго ждали. О, как долго скептицизм и отчаяние на разные лады призывали ваше имя, повторяя: «Кто же свергнет Магистра Филологии?!»
– Ну что же, – сказал Джеральд с важным видом, так как он уже сумел взять себя в руки, – это пророчество вот-вот исполнится, ведь я – Кто, и никто иной.
– Но в самом деле, дружище, я не понимаю, как ты можешь быть вопросительным местоимением.
– Для бога, и в особенности для Диргического бога, возможны любые воплощения. Нет никакой причины, по которой я не могу быть вопросительным местоимением. Это вопрос божественного предпочтения.
Темнокожий кивнул тяжелой черной головой и сказал:
– Как тебе угодно! Мой народ частенько извлекал своих божеств и не из таких многообещающих мест, как страницы учебника по грамматике. А в целом, твоя епифания очень кстати. Ведь для меня главное, чтобы мой народ был доволен. Однако они с самого начала жаловались, что ни в одной мифологии нет бога, способного ответить на вопрос, который Магистр Филологии задает всем человеческим богам. И так, мечась между скептицизмом и отчаянием, те представители моего народа, которым не хватало благоразумия не размышлять над вопросами, при решении которых ум не приносит счастья, с давних пор спрашивали: «Кто освободит цель всех богов людских от власти Магистра Филологии?». Ныне, кажется, это слово стало плотью, и вопросительное местоимение «Кто?» стоит сейчас перед нами. Да, признаюсь, это внушает надежду. Ведь скептики и отчаявшиеся тоже должны быть удовлетворены тем, что их вера не оказалась тщетной.
Джеральд ответил:
– Вы сыплете фривольными софизмами и натянутыми каламбурами перед лицом божества, который вскоре получит предназначенное ему королевство и провозгласит во всеуслышание Третью Истину, которая неведома никому на Миспекском Болоте, где только две истины существуют и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем.
– Ну, земной здравый смысл всегда был моим слабым местом. Так что, должен сказать тебе, дружище, мне кажется, что теперь, когда ты подарил своего божественного скакуна маленькому веснушчатому призраку, Антану нечего ждать даже от внушающего благоговейный трепет вопросительного местоимения. И хотя я покинул Антан как раз тогда, когда туда прибыл твой карлик-посыльный...
– Вы поступили мудро, сударь, – ответил Джеральд с достоинством. – Неважно, насколько могущественны может быть, нечестивые заклинания Магистра Филологии, ведь этот мальчик вступил в свое царство, не боясь никого и любя всех. Тот факт, что против такого сочетания силы зла ничего не могут поделать, хорошо известен каждому гражданину Соединенных Штатов Америки.
Но темнокожий все еще казался погруженным в размышления.
– Не могу сказать точно... Нет, вы и мой друг Яхве выпустили против Антана силу, которая не принадлежит моему царству. Поэтому я не могу сказать, что из этого выйдет. Просто я с живым интересом и на безопасном расстоянии буду ждать результатов эксперимента – сейчас, когда из всех существ, обитающих вне сферы Земли, именно Абдель-Харефу выпало отправиться в Антан верхом на коне Искупителя.