Но это было не все. Жены Глома, Храм Зеркала и все, что окружало Джеральда, подернулось рябью. Все материальные предметы казались теперь росписью на тонкой газовой ткани, колыхавшейся и двигавшейся от легкого дуновения. Очертания жен Глома вытянулись и потускнели: они выглядели, как тени женщин в лучах чудесного солнечного заката. Затем чудно окрашенные тени потянулись к зеркалу и вошли в него, подобно тому, как дым втягивается и улетучивается в открытое окно. Затем за ними последовал весь Храм, как будто окрашенные потоки вливались в отверстие. Зеркало поглотило все. Кэр Омн исчез; страна Дэрсам стала опустошенной, обезлюдевшей землей. Наконец, поблекшее стекло замерцало, семикратно появляясь и исчезая, подобно зарнице, и зеркала не стало.
Джеральд стоял в одиночестве на тенистой кедровой аллее. Он горько рыдал. Его глубочайшие поэтические чувства были затронуты прекраснейшей идеей – мыслью о том, что он всю жизнь любил эту женщину и только что потерял ее навсегда. Но неподалеку от Джеральда стоял избежавший участи быть принесенным в жертву жеребец и мирно щипал траву.
Часть V
– Ну что ж, полагаю, вы проводите меня к вашему королю, – сказал Джеральд, – поскольку, может быть, я смогу оживить радости, утраченные здесь из-за насморка.
– А кто же это, скажем мы ему, прибыл в Литрейю – с рыжими волосами и на спине этого огромного, дивного коня с великолепным носом?
– Скажите своему царю, что эту страну почтил своим посещением Светловолосый Ху, Помощник и Хранитель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей, в своей ужасной ипостаси свершающий путь в предназначенное ему царство Антанское верхом на знаменитом серебристом жеребце Калки, звере, у которого, в строгом смысле, нет носа, но есть только ноздри на кончике его длинной, благородной морды.
Они, казалось, тоже не были потрясены.
– Ни один бог не имеет ужасной ипостаси, кроме Священного Носа Литрейи. Не признаем мы и никакого царства, кроме него. Тем не менее вы можете пойти с нами.
– Честное слово, – подумал Джеральд, – в этих краях люди совершенно неподобающим образом обращаются с нами, божествами, и немногим лучше, чем еретики.
Но он безропотно пошел с этими чрезмерно скептически настроенными личностями к их королю Тенхо.
Тенхо принял Возлюбленного небожителей более любезно. Однако сначала важный, седобородый король разделил с божественным гостем великолепный обед, услужливо поданный им десятью пажами в горностаевых мантиях и сенешалем, облаченным в платье из ярко-красного шелка. Только когда обед был окончен и оба они уселись вместе, попивая приправленное пряностями вино, король стал рассказывать о своих бедах. Тенхо поведал, что нос его стал отвислым и дряблым. Ему больше не поклонялись.
– Это было во всех отношениях прискорбно, – сказал король, снова наполняя свой кубок, – поскольку его народ поклонялся Носу, и не уважал ни одного существа мужского пола, у которого не было большого, высоко задранного, могучего и мясистого носа.
Джеральд был слегка озадачен, так как ему казалось довольно странным, чтобы кто-нибудь страдал таким недугом, если только он не был вызван колдовством ведьм. Но Джеральд воздержался от комментариев. Он спросил только, каким образом возникла такая печальная ситуация.
Ему было сказано, что всякая молодость и сила покинула Священный Нос Литрейи, нос Тенхо и носы всех мужчин в королевстве из-за губительных чар колдуньи, которая недавно поселилась в гробнице короля Петра Строителя.
– Именно там, – сообщил Тенхо, – хранится закрытое покрывалом Зеркало Двух Истин; но даже этого, кажется, не боится колдунья.
– И я тоже, если угодно, ибо я – Князь Третьей Истины. Что ж, совершенно очевидно, что эта женщина – ведьма.
– Наверное, вы правы. Признаюсь, такая ужасная догадка не приходила мне в голову.
– Только мы, боги, всезнающи, мой дорогой Тенхо, – снисходительно ответил Джеральд. – Поэтому простому королю не следует стыдиться своей человеческой слепоты.
– Да, должен сказать тебе, до сего момента я даже не слышал о ведьмах.
– Тебе повезло. Чем меньше кто-либо слышит об этих тварях, тем лучше для него. Итак, как зовут эту женщину?
– Ее зовут Эвайна, – ответил Тенхо, – а еще ее зовут Хозяйкой Гробницы Петра, после того как она ею завладела.
Тогда Джеральд осушил четвертый кубок, икнул и сказал:
– Твой случай, дорогой друг, хотя и сложный, но не совсем безнадежный. Ибо я принес с собой юность, и я оживлю ваши увядшие носы. Я знаю достаточно, чтобы справиться с любой ведьмы. Я даю вам свое божественное слово, что вы избавитесь от этой ведьму. Да, Литрейя будет очищена от ведьм, даже если для того чтобы снять ее сглаз, мне придется строить ей глазки.
– Будь так любезен, – сказал несколько сбитый с толку Тенхо, – повтори то же самое, только помедленнее.
Джеральд выполнил его просьбу, а затем продолжил:
– Да, клянусь тебе самой священной клятвой наших Диргических небес – клятвой, известной только богам, поэтому, мой милый друг, я надеюсь, ты простишь меня за то, что я не буду произносить ее вслух – клянусь, что и эта ведьма и зеркало будут подвергнуты моей божественной инспекции.
– Да, но я должен тебе сказать, – ответил Тенхо, выглядевший еще более встревоженным, – что тот, кто посмотрит прямо в это зеркало, будет превращен в два камня. Поэтому оно спрятано в гробнице Петра и накрыто покрывалом. Конечно же, ни один человек еще никогда не осмеливался даже приблизиться к нему.
– Тогда, откуда же вы знаете, что зеркало превращает человека в пару камней, если никто еще никогда не осмеливался к нему подойти?
– Да, но зеркало вынуждено превращать людей в два камня, потому что таков закон. Это вовсе не вина зеркала. Конечно же, ты, кто божественен, всезнающ и уже достаточно пьян, чтобы у тебя начало двоиться в глазах, это хорошо понимаешь.
– Насколько я могу судить, исходя из твоих объяснений, зеркало невиновно перед лицом неумолимых законов физики. Боги также не подчиняются закону природы, которым подвластны люди.
– И люди держатся подальше от зеркала, потому что знают этот закон. Неправда ли, это тоже весьма естественно?
– В некотором смысле, да. Но как они могут быть уверены, что этот закон действует?
– А что они могут поделать? Как может кто-либо не знать один из наших древнейших и самых известных законов, который пришел к нам из источников столь возвышенных и почтенных, что они старше самой истории.
– Кто же, в таком случае, установил этот закон?
– Откуда же мне знать, если, как я уже сказал, этот закон древнее, чем любая писаная история.
– Но в тысяче фунтов закона не найдется и унции удовольствия, и существует слишком много законов, – сказал Джеральд, уныло склоняя свою рыжую голову над золотым кубком. – Законы бывают писаные, неписаные, международные, военные, морские и церковные. Есть закон среднего числа, салический закон, закон Гримма об превращении согласных. Существует еврейский священный Закон, призовой закон, есть некий Джон Ло, который первым стал разрабатывать природные богатства Миссисипи, а также Вильям Ло, который был великим мистиком. В логике есть законы мышления, так же как в астрономии, физике и политэкономии есть хорошо известные законы Кеплера, Прево и Грешэма. In fine, законы существуют везде, и очень часто они представляют собой досадную помеху. Тот, кто обращается к закону, теряет время, деньги, покой и друзей. Закон – это лотерея, закон – это бездонная яма, закон – это осел, который всех бьет хвостом по лицу. Поэтому очень может быть, мой дорогой друг, что в мире, столь переполненном законами, твой закон избыточен и поэтому ложен.
Но логика Джеральда не убедила Тенхо. Он возразил:
– Я знаю не больше твоего о том, о чем ты говоришь. Но я знаю, что, – тут Тенхо мрачно икнул, – суть от этого не меняется.
– Это верно, – согласился Джеральд, – ничто не меняется.
– Поэтому зеркало будет превращать в пару камней каждого, кто в него посмотрит, хотя я и не знаю, как это повлияет на стоимость коробка спичек в аду, потому покуда будет существовать такой закон, ни один человек не посмотрит в это зеркало.
– Однако ответьте мне на один простой вопрос! Если некто интеллигентный и не суеверный посмотрит в это зеркало и вернется назад не превращенный в камень и ни в каком отношении не потерпевший ущерба, докажет ли это вам абсурдность такого закона?
– Разумеется, нет! Это докажет только то, что человек – лжец. Очевидный факт, что он не был превращен в пару камней, в любом из наших судов и в любой уважающей закон стране будет законным доказательством того, что он никогда не смотрелся в Зеркало Двух Истин.
– Что ж, отлично! – сказал Джеральд. – Нет, спасибо, дорогой друг, больше ни капли! Пойдемте в храм! И давайте поддерживать друг друга под руку, а то ваше прекрасное вино, кажется, ничего не делает вполне отчетливым.
Тенхо сказал: «Я вхожу, гордый и прямой. Я беру источник моего наслаждения властно, бездумно, и никто не карает меня...»
– Пока что, – ответила главная жрица.
– Но через три месяца, – сказал Тенхо, – еще через три месяца, и еще спустя три месяца неизбежно придет мститель и будет смеяться надо мной, принимая мой видимый облик и подражая моим действиям.
По завершении церемонии все они проследовали в святая святых, и три жрицы подвели Джеральда к стоявшему там съежившемуся и сморщенному идолу.
Джеральд присвистнул.
– И вы зовете это... носом? – спросил Джеральд.
– Именно так, сударь, – ответила жрица. – Как и все прочие хорошо воспитанные люди.
– Но я бы, скорее, сказал, что это совсем другой орган, – заметил Джеральд, обыкновенный цвет лица которого теперь подвергся ощутимому воздействию прекрасного вина Тенхо.
– Это не в наших обычаях, – ответили ему.
– Тем не менее, – сказал Джеральд, важно покачав своей рыжей головой, – тем не менее в писаниях Протестантской Епископальной Церкви сказано, что как корабль в бурлящей пучине морской управляется малым кормилом, так и человек в море житейском руководствуется маленьким членом.
– Но, сударь... – сказали они.
– И об этом члене отцы апостольские невысокого мнения. Этот член портил девственниц, его завоевания запятнаны кровью, о нем сожалеют вдовы, и он обманывал мудрейших и старейших из людей. In fine, красный цвет стыда, присущий этому члену, вполне подходит к его нечестивой истории.
– И все-таки, сударь, – отвечали они.
– Это член, переполненный гордыней и дикостью. Справедливо сказано, что всякий зверь, птица, пресмыкающееся и тварь морская могут быть приручены человеком; но ни одни человек не может укротить этот член, ибо то член неуправляемый, безжалостно преследующий добычу свою; непокорный член, выдающийся повстанец; член, полный смертельного яда.
– Тем не менее, сударь... – сказали они.
– Поэтому член, выставленный здесь, не достоин поклонения. И не подобает вам в Литрейе почитать это сморщенное подобие языка, хотя вы и называете его носом.
Они ответили:
– Что наверху, то и внизу, сказал величайший мистик. Вы должны понять, сударь, что хотя во всем, что вы говорили, много благочестия и широкой эрудиции, однако «нос» имеет свои дополнительные значения в языке и свое четкое соответствие в анатомии.
– Я совершенно не понимаю смысл этого изречения, и не вполне разумею, что вы хотите сказать. Просто я знаю, что в соответствии с речениями Святого Иакова Праведного и согласно писаниям Протестантской Епископальной Церкви, этот орган называется языком. Но я признаю, что этот язык, который ваши языческие предрассудки заставляют вас называть носом, находится в очень плохом состоянии. Однако я дал божественное слово Светловолосого Ху, Помощника и Хранителя, что спасу и сохраню этого идола. Итак, давайте посмотрим, что тут можно сделать.
Затем Джеральд смочил кончик пальца каплей влаги из Океанической Пены и начертал на сморщенном идоле Литрейи тот же знак, который Хозяйка Первой Водной Стоянки изобразила у него на лбу.
Он преобразился. Его вялость исчезла, он быстро становился все краснее. Причудливо переплетенные и извивающиеся голубые вены набрякли на его блестящей поверхности, покрытой также множеством тонких капилляров, ярко красных и дивно ветвящихся. Он стал огромным, высоко стоящим, могучим и мясистым. Он пульсировал и подрагивал. Он стал горячим на ощупь, а его огрубевший хрящеватый кончик сиял властным багрянцем.
И в то же мгновение заклятие Эвайны было снято с Литрейи, и носы всех мужчин обрели свои прежние пропорции и силу. Повсюду, справа и слева, можно было видеть, как молодые парочки удаляются, чтобы заняться обонянием наедине. Девушки уже принялись вышивать свои носовые платки. А три жрицы стали орошать обновленного идола освежающими омовениями: они украсили его листьями индийского ореха, разложили перед ним цветы, благовония и приношения. Одновременно они распевали радостные песнопения в честь Священного Носа.
Тенхо, все старшие князья и вдовствующие княгини его двора преклонили колена. Один Джеральд остался стоять, столь же непреклонно, как и почитаемый в Литрейе идол.
– Дух этого языка я буду чтить гражданским образом, – сказал Джеральд.
– Но это не язык, – сказал король Тенхо уже несколько раздраженно. – Это Священный Нос Литрейи.
– Не стоит, дорогой друг, нестись на крыльях дурного настроения против писания и логики. Я чту этот член, повторяю я, гражданским образом. Лично я очень люблю поговорить. Но будучи членом Протестантской Епископальной Церкви и как уважающий себя член Диргической мифологии я отказываюсь поклониться этому своенравному и вспыльчивому члену человеческого тела.
Тут Тенхо поднялся на ноги и подошел к Джеральду. Важный седобородый король заговорил скорее с состраданием, чем с раздражением.
– Ты пожалеешь о своих словах. Ибо это тоже закон Литрейи. Однако проси все, чего пожелаешь за то, что возвратил силу нашим носам, и мы с радостью заплатим эту цену. Хотя за богохульства, которые ты произнес в этом Храме, Священный Нос вскоре потребует мзду, которую ни ты, ни кто-либо другой не заплатят с радостью.
Джеральд ответил:
– За обновление ваших носов, и как умиротворяющую жертву и приманку для проклятой ведьмы в Гробнице Петра вы дадите мне черного петуха.
– Но что такое петух? – спросил Тенхо.
– Ну, петух – это глашатай рассвета, отец омлета, порция куриного счастья и самец вида Gallus Domesticus.
– Мы не называем так самца этой птицы...
– Нет, – согласился Джеральд, – но должны так называть. А поступать иначе – это совершенно не по-американски.
– Но почему же вы, американцы, называете эту птицу петухом, когда всем известно, что все птицы, кроме страусов и казуаров, могут сидеть на насесте, и поэтому всякая летающая птица – петух.
– Ну, я признаю, что мы не задумываемся над этим, как задумываетесь вы, в Литрейе. Я признаю, что слово петух не имеет второстепенных значений и соответствий в анатомии. И у нас, в Америке, принято называть эту птицу петухом, подобно тому, как у вас есть обычай называть ее носом.
– Но мы называем его носом, потому что это и на самом деле нос. Это, как я уже много раз тебе говорил, Священный Нос Литрейи.
Упрямство жителей этого королевства привело Джеральда в полное отчаяние.
– Раз так, то если хотите знать правду... – сказал он.
И он начал рассказывать им правду о языке, как она ему представлялась. Но его мнения по этому вопросу были потеряны для истории в силу того обстоятельства, что ни один из его слушателей не удосужился их записать.
Напротив, его слушатели содрогнулись. Они дали ему черного петуха и выпроводили его из храма. Вот так получилось, что Джеральд, в начале своего странствия отказавшийся принести присягу Колеос Колерос, теперь нанес оскорбление Священному Носу Литрейи.
Внутри просторная гробница освещалась девятнадцатью железными фонарями, свисавшими с потолка. Джеральд сразу же увидел большое четырехугольное зеркало, завешенное покрывалом телесного цвета. Перед ним дымилась жаровня, а рядом с ней стояла женщина. Слева от нее располагалось широкое ложе, а справа – позолоченное корыто, наполненное фиговыми листьями. Эти листья женщина разминала и рвала на мелкие кусочки один за другим, а затем бросала в жаровню.
Она услышала вежливое покашливание Джеральда и обернулась. И Джеральд был восхищен.
Ибо Эвайна из Гробницы Петра была так хороша собой, что превосходила красотой всех женщин, которых ему приходилось видеть. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. Девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она странным образом напоминала ему кого-то, кого он знал раньше, но природная сообразительность Джеральда вскоре помогла ему отгадать загадку. Эта женщина напоминала ему Эвелин Таунсенд.
Но это было еще не все. Теперь он видел, что эта женщина была, как он и подозревал, Духом Лисицы, ибо от Эвайны из Гробницы Петра исходила ее магическая сила – сила, которая повелевает всеми животными. С легким весельем от заметил, что ее атаки действительно весьма интересны.
– Ведь это же животная магия, – размышлял он. – Это грубая, примитивная магия ведьм, которая сводит с ума людей и других животных в период спаривания, лишая их самоконтроля. Эта магия почти убеждает меня в том, что я – сгусток клеточного вещества, который вскоре станет удобрением. Да, моя жизнь в этот самый момент тоже кажется всего лишь незавидным кратким периодом неутоленных желаний и несбывшихся надежд, как жизнь простого смертного. Я тоже кажусь простым человеком, идущим из ниоткуда в никуда. Под воздействием этой низкой магии плоти я снова испытываю то продолжительное тайное одиночество, которые люди в Личфилде, как и повсюду, называют жизнью. Как я хотел бы забыть о бренности и тленности моей жизни. Мне приходит в голову безумная мысль, что обрести такое забвение можно, если привести облегающую меня кожу в поверхностный контакт с аналогичной животной материей, в которой прячется этот Дух Лисицы... Да, я как будто одурманен желанием; я очень быстро становлюсь добычей неодолимого, так сказать, очарования этой Лисицы. И я нахожу небезынтересным наблюдать, как эта примитивная магия, которая погубила такое множество людей, ныне нечестиво выходит за пределы своих полномочий, посягая на божество, и как это неразумное волшебство пытается обмануть даже меня, Спасителя и бога Солнца.
Такие мысли мелькали в голове у Джеральда, пока он громко произносил: «Добрый вечер, мадам!»
Эвайна Лисица, не отвечая ему прямо, вынула из-за пазухи белую жемчужину размером с апельсин. Она подбросила ее в воздух и снова поймала. Джеральд догадался, что это была ее душа, но воздержался от комментариев.
Он протянул ей птицу и сказал, как полагается: «Покорнейше прошу вас принять моего петуха».
– Но как это вы назвали, – спросила ученая Эвайна, – этого прирученного потомка дикой курицы Банкива, ареал обитания которого находится в Северной Индии, от Синда до Бирмы, в Китае, и на многих островах Малайского архипелага вплоть до Тимора, а также на Филиппинах?
– Ну, в Соединенных Штатах Америки, мадам, мы для краткости и по множеству других причин называем эту птицу петухом.
– Плиний Старший, знаменитый древнеримский натуралист, родившийся в 23 г. н. э. и погибший в 79 г. н. э. во время извержения Везувия, – ответила Эвайна, – справедливо заметил, что каждый народ имеет свои обычаи.
Затем Эвайна ловко отхватила голову петуха ритуальным топором и, обратившись на восток, трижды произнесла необходимое заклинание. Вошел некто в алом камзоле, желтом жилете и коротких зеленых штанах. Голова у него была как у мастифа, только с двумя рогами и ослиными ушами, а ноги и копыта – как у быка. Именно он и забрал петуха, которого Джераль принес для повелителя Лисьего Духа в качестве умиротворяющей жертвы и приманки.
Джеральд улыбнулся и вежливо пожал руку Эвайны, ученой Лисицы.
– Я – бог, – сказал Джеральд.
Она ответила:
– Я служу всем богам. Я почитаю все роды тех божественных существ, чье существование ученые считали плодом различных физических, этических, исторических и этимологических заблуждений, возникших в результате гомонимии и полионимии. Но за свое благочестие я требую гонорар.
– Какой гонорар?
Она объяснила ему. И пока Эвайна рассказывала, она подступала к нему все ближе и ближе, а она была чрезвычайно привлекательна. Если бы она не начинала все больше и больше напоминать Джеральду Эвелин Таунсенд, он был бы не в силах устоять.
– Ну что ж, прекрасно! – охотно согласился Джеральд. – Ты получишь свой гонорар завтра утром, если не передумаешь и не попросишь более ценной награды.
И тут же добавил:
– Мадам, вы меня неправильно поняли!
Затем, посредством тщательно подобранных выражений он поставил их отношения на более благопристойную основу.
Эвайна-Лисица рассмеялась. Она заявила, что когда божество проявляет такую бесчувственность, это так же удивительно, как Семь Чудес Света, а именно:
Египетские пирамиды,
Висячие сады Семирамиды,
Мавсолей,
Храм Дианы Эфесской,
Колосс Родосский,
Статуя Зевса работы Фидия,
Фаросский маяк в Александрии.
Но она знает, продолжала Эвайна, что может довериться ему...
– Не стоит себя утруждать! – сказал Джеральд. – Даже не нужно отдавать мне все. Нет, мадам, я вам не советую, потому что, я вынужден подчеркнуть, вы при вашей неувядающей юности и необъятной учености на несколько тысяч лет старше меня в моем настоящем воплощении. В сравнении с вами я – просто мальчишка. А для мальчика часто великое несчастье, настоящее проклятье ответить взаимностью на великодушное доверие и любовь женщины, которая гораздо старше его самого. Это нездорово. Это – не по-американски.
– Неужели это не соответствует обычаям континента в Западном полушарии (который впервые был назван Америкой Вальдзеемюллером, учителем географии в колледже Сан-Диэ в Вогезе, в трактате «Космография» опубликованном в 1507 г.), если я люблю тебя так сильно, что хочу хотя бы просто прикоснуться к тебе и быть рядом с тобой?
– Нет, мадам, сожалею, но это универсальный обычай. Кроме того, я не конкретно вас имею в виду. Я имею в виду только тех женщин, сударыня, которые, как и вы, и я, знаем, охотятся за юными мальчиками. С этой целью они используют до последней крупицы все свое доверие и великодушие. Многие сухие, черствые, циничные мужчины потеряли веру во все святое и доброе в раннем детстве благодаря доверчивости и великодушию той или иной женщины средних лет и из-за ее последующих упоминаний о том, сколь многим он ей обязан.
– Возможно, ты высказываешься ясно – а ясность есть главное достоинство речи, как говорил Квинтиллиан, родившийся в Испании около 25 г. н. э. и умерший около 95 г. н. э., которому оказывали покровительство Веспасиан и Домициан – но я определенно не поняла ни слова из того, что ты сказал.
– Однако, – продолжал Джеральд, – когда между мальчиком и старшей женщиной существует прекрасная, чистая дружба, это ценнейший и полезнейший опыт в его жизни. Подобная дружба представляется мне прекрасной идеей. Старшая женщина – особенно когда она старше на много тысячелетий – может научить его понимать женщин так, как не может даже мать с ее поверхностными знаниями, накопленными в течение каких-то лет пятидесяти. Она может вдохновлять его и руководить им. Она может разжечь его амбиции. Она может воодушевить его. Она может дать ему во всех отношениях либеральное образование.
Джеральд стоял в одиночестве на тенистой кедровой аллее. Он горько рыдал. Его глубочайшие поэтические чувства были затронуты прекраснейшей идеей – мыслью о том, что он всю жизнь любил эту женщину и только что потерял ее навсегда. Но неподалеку от Джеральда стоял избежавший участи быть принесенным в жертву жеребец и мирно щипал траву.
Часть V
Книга Литрейи
Снег хочешь – жарь, а хочешь – вари; все равно получишь воду
Глава 15
Застолье у Тенхо
Джеральд верхом на жеребце Калки проследовал по кедровой аллее в царство Долгоноса. Ему сказали, что эта страна называется Литрейя. Но и здесь всех одолевало уныние, атмосфера была элегическая, ибо повсюду люди оплакивали бодрость, веселье и радость жизни, которая покинула их носы, так как все люди в Литрейе утратили способность к обонянию и не могли использовать свои носы каким-либо другим обычным способом.– Ну что ж, полагаю, вы проводите меня к вашему королю, – сказал Джеральд, – поскольку, может быть, я смогу оживить радости, утраченные здесь из-за насморка.
– А кто же это, скажем мы ему, прибыл в Литрейю – с рыжими волосами и на спине этого огромного, дивного коня с великолепным носом?
– Скажите своему царю, что эту страну почтил своим посещением Светловолосый Ху, Помощник и Хранитель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей, в своей ужасной ипостаси свершающий путь в предназначенное ему царство Антанское верхом на знаменитом серебристом жеребце Калки, звере, у которого, в строгом смысле, нет носа, но есть только ноздри на кончике его длинной, благородной морды.
Они, казалось, тоже не были потрясены.
– Ни один бог не имеет ужасной ипостаси, кроме Священного Носа Литрейи. Не признаем мы и никакого царства, кроме него. Тем не менее вы можете пойти с нами.
– Честное слово, – подумал Джеральд, – в этих краях люди совершенно неподобающим образом обращаются с нами, божествами, и немногим лучше, чем еретики.
Но он безропотно пошел с этими чрезмерно скептически настроенными личностями к их королю Тенхо.
Тенхо принял Возлюбленного небожителей более любезно. Однако сначала важный, седобородый король разделил с божественным гостем великолепный обед, услужливо поданный им десятью пажами в горностаевых мантиях и сенешалем, облаченным в платье из ярко-красного шелка. Только когда обед был окончен и оба они уселись вместе, попивая приправленное пряностями вино, король стал рассказывать о своих бедах. Тенхо поведал, что нос его стал отвислым и дряблым. Ему больше не поклонялись.
– Это было во всех отношениях прискорбно, – сказал король, снова наполняя свой кубок, – поскольку его народ поклонялся Носу, и не уважал ни одного существа мужского пола, у которого не было большого, высоко задранного, могучего и мясистого носа.
Джеральд был слегка озадачен, так как ему казалось довольно странным, чтобы кто-нибудь страдал таким недугом, если только он не был вызван колдовством ведьм. Но Джеральд воздержался от комментариев. Он спросил только, каким образом возникла такая печальная ситуация.
Ему было сказано, что всякая молодость и сила покинула Священный Нос Литрейи, нос Тенхо и носы всех мужчин в королевстве из-за губительных чар колдуньи, которая недавно поселилась в гробнице короля Петра Строителя.
– Именно там, – сообщил Тенхо, – хранится закрытое покрывалом Зеркало Двух Истин; но даже этого, кажется, не боится колдунья.
– И я тоже, если угодно, ибо я – Князь Третьей Истины. Что ж, совершенно очевидно, что эта женщина – ведьма.
– Наверное, вы правы. Признаюсь, такая ужасная догадка не приходила мне в голову.
– Только мы, боги, всезнающи, мой дорогой Тенхо, – снисходительно ответил Джеральд. – Поэтому простому королю не следует стыдиться своей человеческой слепоты.
– Да, должен сказать тебе, до сего момента я даже не слышал о ведьмах.
– Тебе повезло. Чем меньше кто-либо слышит об этих тварях, тем лучше для него. Итак, как зовут эту женщину?
– Ее зовут Эвайна, – ответил Тенхо, – а еще ее зовут Хозяйкой Гробницы Петра, после того как она ею завладела.
Тогда Джеральд осушил четвертый кубок, икнул и сказал:
– Твой случай, дорогой друг, хотя и сложный, но не совсем безнадежный. Ибо я принес с собой юность, и я оживлю ваши увядшие носы. Я знаю достаточно, чтобы справиться с любой ведьмы. Я даю вам свое божественное слово, что вы избавитесь от этой ведьму. Да, Литрейя будет очищена от ведьм, даже если для того чтобы снять ее сглаз, мне придется строить ей глазки.
– Будь так любезен, – сказал несколько сбитый с толку Тенхо, – повтори то же самое, только помедленнее.
Джеральд выполнил его просьбу, а затем продолжил:
– Да, клянусь тебе самой священной клятвой наших Диргических небес – клятвой, известной только богам, поэтому, мой милый друг, я надеюсь, ты простишь меня за то, что я не буду произносить ее вслух – клянусь, что и эта ведьма и зеркало будут подвергнуты моей божественной инспекции.
– Да, но я должен тебе сказать, – ответил Тенхо, выглядевший еще более встревоженным, – что тот, кто посмотрит прямо в это зеркало, будет превращен в два камня. Поэтому оно спрятано в гробнице Петра и накрыто покрывалом. Конечно же, ни один человек еще никогда не осмеливался даже приблизиться к нему.
– Тогда, откуда же вы знаете, что зеркало превращает человека в пару камней, если никто еще никогда не осмеливался к нему подойти?
– Да, но зеркало вынуждено превращать людей в два камня, потому что таков закон. Это вовсе не вина зеркала. Конечно же, ты, кто божественен, всезнающ и уже достаточно пьян, чтобы у тебя начало двоиться в глазах, это хорошо понимаешь.
– Насколько я могу судить, исходя из твоих объяснений, зеркало невиновно перед лицом неумолимых законов физики. Боги также не подчиняются закону природы, которым подвластны люди.
– И люди держатся подальше от зеркала, потому что знают этот закон. Неправда ли, это тоже весьма естественно?
– В некотором смысле, да. Но как они могут быть уверены, что этот закон действует?
– А что они могут поделать? Как может кто-либо не знать один из наших древнейших и самых известных законов, который пришел к нам из источников столь возвышенных и почтенных, что они старше самой истории.
– Кто же, в таком случае, установил этот закон?
– Откуда же мне знать, если, как я уже сказал, этот закон древнее, чем любая писаная история.
– Но в тысяче фунтов закона не найдется и унции удовольствия, и существует слишком много законов, – сказал Джеральд, уныло склоняя свою рыжую голову над золотым кубком. – Законы бывают писаные, неписаные, международные, военные, морские и церковные. Есть закон среднего числа, салический закон, закон Гримма об превращении согласных. Существует еврейский священный Закон, призовой закон, есть некий Джон Ло, который первым стал разрабатывать природные богатства Миссисипи, а также Вильям Ло, который был великим мистиком. В логике есть законы мышления, так же как в астрономии, физике и политэкономии есть хорошо известные законы Кеплера, Прево и Грешэма. In fine, законы существуют везде, и очень часто они представляют собой досадную помеху. Тот, кто обращается к закону, теряет время, деньги, покой и друзей. Закон – это лотерея, закон – это бездонная яма, закон – это осел, который всех бьет хвостом по лицу. Поэтому очень может быть, мой дорогой друг, что в мире, столь переполненном законами, твой закон избыточен и поэтому ложен.
Но логика Джеральда не убедила Тенхо. Он возразил:
– Я знаю не больше твоего о том, о чем ты говоришь. Но я знаю, что, – тут Тенхо мрачно икнул, – суть от этого не меняется.
– Это верно, – согласился Джеральд, – ничто не меняется.
– Поэтому зеркало будет превращать в пару камней каждого, кто в него посмотрит, хотя я и не знаю, как это повлияет на стоимость коробка спичек в аду, потому покуда будет существовать такой закон, ни один человек не посмотрит в это зеркало.
– Однако ответьте мне на один простой вопрос! Если некто интеллигентный и не суеверный посмотрит в это зеркало и вернется назад не превращенный в камень и ни в каком отношении не потерпевший ущерба, докажет ли это вам абсурдность такого закона?
– Разумеется, нет! Это докажет только то, что человек – лжец. Очевидный факт, что он не был превращен в пару камней, в любом из наших судов и в любой уважающей закон стране будет законным доказательством того, что он никогда не смотрелся в Зеркало Двух Истин.
– Что ж, отлично! – сказал Джеральд. – Нет, спасибо, дорогой друг, больше ни капли! Пойдемте в храм! И давайте поддерживать друг друга под руку, а то ваше прекрасное вино, кажется, ничего не делает вполне отчетливым.
Глава 16
Священный Нос Литрейи
Тогда важный, седобородый король и рыжеволосый бог пришли к Храму Священного Носа, они вступили в него рука об руку в сопровождении королевской свиты. А когда они приблизились к алтарю, навстречу им вышла жрица с ктеисом, то есть большим медным гребнем в руке, который она протянула Тенхо. Король взял его, разделил ее волосы посередине пробором и произнес Заклинание Входа.Тенхо сказал: «Я вхожу, гордый и прямой. Я беру источник моего наслаждения властно, бездумно, и никто не карает меня...»
– Пока что, – ответила главная жрица.
– Но через три месяца, – сказал Тенхо, – еще через три месяца, и еще спустя три месяца неизбежно придет мститель и будет смеяться надо мной, принимая мой видимый облик и подражая моим действиям.
По завершении церемонии все они проследовали в святая святых, и три жрицы подвели Джеральда к стоявшему там съежившемуся и сморщенному идолу.
Джеральд присвистнул.
– И вы зовете это... носом? – спросил Джеральд.
– Именно так, сударь, – ответила жрица. – Как и все прочие хорошо воспитанные люди.
– Но я бы, скорее, сказал, что это совсем другой орган, – заметил Джеральд, обыкновенный цвет лица которого теперь подвергся ощутимому воздействию прекрасного вина Тенхо.
– Это не в наших обычаях, – ответили ему.
– Тем не менее, – сказал Джеральд, важно покачав своей рыжей головой, – тем не менее в писаниях Протестантской Епископальной Церкви сказано, что как корабль в бурлящей пучине морской управляется малым кормилом, так и человек в море житейском руководствуется маленьким членом.
– Но, сударь... – сказали они.
– И об этом члене отцы апостольские невысокого мнения. Этот член портил девственниц, его завоевания запятнаны кровью, о нем сожалеют вдовы, и он обманывал мудрейших и старейших из людей. In fine, красный цвет стыда, присущий этому члену, вполне подходит к его нечестивой истории.
– И все-таки, сударь, – отвечали они.
– Это член, переполненный гордыней и дикостью. Справедливо сказано, что всякий зверь, птица, пресмыкающееся и тварь морская могут быть приручены человеком; но ни одни человек не может укротить этот член, ибо то член неуправляемый, безжалостно преследующий добычу свою; непокорный член, выдающийся повстанец; член, полный смертельного яда.
– Тем не менее, сударь... – сказали они.
– Поэтому член, выставленный здесь, не достоин поклонения. И не подобает вам в Литрейе почитать это сморщенное подобие языка, хотя вы и называете его носом.
Они ответили:
– Что наверху, то и внизу, сказал величайший мистик. Вы должны понять, сударь, что хотя во всем, что вы говорили, много благочестия и широкой эрудиции, однако «нос» имеет свои дополнительные значения в языке и свое четкое соответствие в анатомии.
– Я совершенно не понимаю смысл этого изречения, и не вполне разумею, что вы хотите сказать. Просто я знаю, что в соответствии с речениями Святого Иакова Праведного и согласно писаниям Протестантской Епископальной Церкви, этот орган называется языком. Но я признаю, что этот язык, который ваши языческие предрассудки заставляют вас называть носом, находится в очень плохом состоянии. Однако я дал божественное слово Светловолосого Ху, Помощника и Хранителя, что спасу и сохраню этого идола. Итак, давайте посмотрим, что тут можно сделать.
Затем Джеральд смочил кончик пальца каплей влаги из Океанической Пены и начертал на сморщенном идоле Литрейи тот же знак, который Хозяйка Первой Водной Стоянки изобразила у него на лбу.
Он преобразился. Его вялость исчезла, он быстро становился все краснее. Причудливо переплетенные и извивающиеся голубые вены набрякли на его блестящей поверхности, покрытой также множеством тонких капилляров, ярко красных и дивно ветвящихся. Он стал огромным, высоко стоящим, могучим и мясистым. Он пульсировал и подрагивал. Он стал горячим на ощупь, а его огрубевший хрящеватый кончик сиял властным багрянцем.
И в то же мгновение заклятие Эвайны было снято с Литрейи, и носы всех мужчин обрели свои прежние пропорции и силу. Повсюду, справа и слева, можно было видеть, как молодые парочки удаляются, чтобы заняться обонянием наедине. Девушки уже принялись вышивать свои носовые платки. А три жрицы стали орошать обновленного идола освежающими омовениями: они украсили его листьями индийского ореха, разложили перед ним цветы, благовония и приношения. Одновременно они распевали радостные песнопения в честь Священного Носа.
Тенхо, все старшие князья и вдовствующие княгини его двора преклонили колена. Один Джеральд остался стоять, столь же непреклонно, как и почитаемый в Литрейе идол.
– Дух этого языка я буду чтить гражданским образом, – сказал Джеральд.
– Но это не язык, – сказал король Тенхо уже несколько раздраженно. – Это Священный Нос Литрейи.
– Не стоит, дорогой друг, нестись на крыльях дурного настроения против писания и логики. Я чту этот член, повторяю я, гражданским образом. Лично я очень люблю поговорить. Но будучи членом Протестантской Епископальной Церкви и как уважающий себя член Диргической мифологии я отказываюсь поклониться этому своенравному и вспыльчивому члену человеческого тела.
Тут Тенхо поднялся на ноги и подошел к Джеральду. Важный седобородый король заговорил скорее с состраданием, чем с раздражением.
– Ты пожалеешь о своих словах. Ибо это тоже закон Литрейи. Однако проси все, чего пожелаешь за то, что возвратил силу нашим носам, и мы с радостью заплатим эту цену. Хотя за богохульства, которые ты произнес в этом Храме, Священный Нос вскоре потребует мзду, которую ни ты, ни кто-либо другой не заплатят с радостью.
Джеральд ответил:
– За обновление ваших носов, и как умиротворяющую жертву и приманку для проклятой ведьмы в Гробнице Петра вы дадите мне черного петуха.
– Но что такое петух? – спросил Тенхо.
– Ну, петух – это глашатай рассвета, отец омлета, порция куриного счастья и самец вида Gallus Domesticus.
– Мы не называем так самца этой птицы...
– Нет, – согласился Джеральд, – но должны так называть. А поступать иначе – это совершенно не по-американски.
– Но почему же вы, американцы, называете эту птицу петухом, когда всем известно, что все птицы, кроме страусов и казуаров, могут сидеть на насесте, и поэтому всякая летающая птица – петух.
– Ну, я признаю, что мы не задумываемся над этим, как задумываетесь вы, в Литрейе. Я признаю, что слово петух не имеет второстепенных значений и соответствий в анатомии. И у нас, в Америке, принято называть эту птицу петухом, подобно тому, как у вас есть обычай называть ее носом.
– Но мы называем его носом, потому что это и на самом деле нос. Это, как я уже много раз тебе говорил, Священный Нос Литрейи.
Упрямство жителей этого королевства привело Джеральда в полное отчаяние.
– Раз так, то если хотите знать правду... – сказал он.
И он начал рассказывать им правду о языке, как она ему представлялась. Но его мнения по этому вопросу были потеряны для истории в силу того обстоятельства, что ни один из его слушателей не удосужился их записать.
Напротив, его слушатели содрогнулись. Они дали ему черного петуха и выпроводили его из храма. Вот так получилось, что Джеральд, в начале своего странствия отказавшийся принести присягу Колеос Колерос, теперь нанес оскорбление Священному Носу Литрейи.
Глава 17
Эвайна из Гробницы Петра
Джеральд верхом на серебристом жеребце, с петухом под мышкой направился к древней, обросшей мхом Гробнице короля Петра Строителя. С интересом, естественным для всякого знатока магии, Джеральд отметил посвятительное древо, которое росло у могилы. Он еще раз задумчиво присвистнул. Затем он направил своего коня к искусно покрытому резьбой и росписью стволу, стоявшему в вечной эрекции у дверей гробницы, и вошел внутрь.Внутри просторная гробница освещалась девятнадцатью железными фонарями, свисавшими с потолка. Джеральд сразу же увидел большое четырехугольное зеркало, завешенное покрывалом телесного цвета. Перед ним дымилась жаровня, а рядом с ней стояла женщина. Слева от нее располагалось широкое ложе, а справа – позолоченное корыто, наполненное фиговыми листьями. Эти листья женщина разминала и рвала на мелкие кусочки один за другим, а затем бросала в жаровню.
Она услышала вежливое покашливание Джеральда и обернулась. И Джеральд был восхищен.
Ибо Эвайна из Гробницы Петра была так хороша собой, что превосходила красотой всех женщин, которых ему приходилось видеть. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. Девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она странным образом напоминала ему кого-то, кого он знал раньше, но природная сообразительность Джеральда вскоре помогла ему отгадать загадку. Эта женщина напоминала ему Эвелин Таунсенд.
Но это было еще не все. Теперь он видел, что эта женщина была, как он и подозревал, Духом Лисицы, ибо от Эвайны из Гробницы Петра исходила ее магическая сила – сила, которая повелевает всеми животными. С легким весельем от заметил, что ее атаки действительно весьма интересны.
– Ведь это же животная магия, – размышлял он. – Это грубая, примитивная магия ведьм, которая сводит с ума людей и других животных в период спаривания, лишая их самоконтроля. Эта магия почти убеждает меня в том, что я – сгусток клеточного вещества, который вскоре станет удобрением. Да, моя жизнь в этот самый момент тоже кажется всего лишь незавидным кратким периодом неутоленных желаний и несбывшихся надежд, как жизнь простого смертного. Я тоже кажусь простым человеком, идущим из ниоткуда в никуда. Под воздействием этой низкой магии плоти я снова испытываю то продолжительное тайное одиночество, которые люди в Личфилде, как и повсюду, называют жизнью. Как я хотел бы забыть о бренности и тленности моей жизни. Мне приходит в голову безумная мысль, что обрести такое забвение можно, если привести облегающую меня кожу в поверхностный контакт с аналогичной животной материей, в которой прячется этот Дух Лисицы... Да, я как будто одурманен желанием; я очень быстро становлюсь добычей неодолимого, так сказать, очарования этой Лисицы. И я нахожу небезынтересным наблюдать, как эта примитивная магия, которая погубила такое множество людей, ныне нечестиво выходит за пределы своих полномочий, посягая на божество, и как это неразумное волшебство пытается обмануть даже меня, Спасителя и бога Солнца.
Такие мысли мелькали в голове у Джеральда, пока он громко произносил: «Добрый вечер, мадам!»
Эвайна Лисица, не отвечая ему прямо, вынула из-за пазухи белую жемчужину размером с апельсин. Она подбросила ее в воздух и снова поймала. Джеральд догадался, что это была ее душа, но воздержался от комментариев.
Он протянул ей птицу и сказал, как полагается: «Покорнейше прошу вас принять моего петуха».
– Но как это вы назвали, – спросила ученая Эвайна, – этого прирученного потомка дикой курицы Банкива, ареал обитания которого находится в Северной Индии, от Синда до Бирмы, в Китае, и на многих островах Малайского архипелага вплоть до Тимора, а также на Филиппинах?
– Ну, в Соединенных Штатах Америки, мадам, мы для краткости и по множеству других причин называем эту птицу петухом.
– Плиний Старший, знаменитый древнеримский натуралист, родившийся в 23 г. н. э. и погибший в 79 г. н. э. во время извержения Везувия, – ответила Эвайна, – справедливо заметил, что каждый народ имеет свои обычаи.
Затем Эвайна ловко отхватила голову петуха ритуальным топором и, обратившись на восток, трижды произнесла необходимое заклинание. Вошел некто в алом камзоле, желтом жилете и коротких зеленых штанах. Голова у него была как у мастифа, только с двумя рогами и ослиными ушами, а ноги и копыта – как у быка. Именно он и забрал петуха, которого Джераль принес для повелителя Лисьего Духа в качестве умиротворяющей жертвы и приманки.
Джеральд улыбнулся и вежливо пожал руку Эвайны, ученой Лисицы.
– Я – бог, – сказал Джеральд.
Она ответила:
– Я служу всем богам. Я почитаю все роды тех божественных существ, чье существование ученые считали плодом различных физических, этических, исторических и этимологических заблуждений, возникших в результате гомонимии и полионимии. Но за свое благочестие я требую гонорар.
– Какой гонорар?
Она объяснила ему. И пока Эвайна рассказывала, она подступала к нему все ближе и ближе, а она была чрезвычайно привлекательна. Если бы она не начинала все больше и больше напоминать Джеральду Эвелин Таунсенд, он был бы не в силах устоять.
– Ну что ж, прекрасно! – охотно согласился Джеральд. – Ты получишь свой гонорар завтра утром, если не передумаешь и не попросишь более ценной награды.
И тут же добавил:
– Мадам, вы меня неправильно поняли!
Затем, посредством тщательно подобранных выражений он поставил их отношения на более благопристойную основу.
Эвайна-Лисица рассмеялась. Она заявила, что когда божество проявляет такую бесчувственность, это так же удивительно, как Семь Чудес Света, а именно:
Египетские пирамиды,
Висячие сады Семирамиды,
Мавсолей,
Храм Дианы Эфесской,
Колосс Родосский,
Статуя Зевса работы Фидия,
Фаросский маяк в Александрии.
Но она знает, продолжала Эвайна, что может довериться ему...
– Не стоит себя утруждать! – сказал Джеральд. – Даже не нужно отдавать мне все. Нет, мадам, я вам не советую, потому что, я вынужден подчеркнуть, вы при вашей неувядающей юности и необъятной учености на несколько тысяч лет старше меня в моем настоящем воплощении. В сравнении с вами я – просто мальчишка. А для мальчика часто великое несчастье, настоящее проклятье ответить взаимностью на великодушное доверие и любовь женщины, которая гораздо старше его самого. Это нездорово. Это – не по-американски.
– Неужели это не соответствует обычаям континента в Западном полушарии (который впервые был назван Америкой Вальдзеемюллером, учителем географии в колледже Сан-Диэ в Вогезе, в трактате «Космография» опубликованном в 1507 г.), если я люблю тебя так сильно, что хочу хотя бы просто прикоснуться к тебе и быть рядом с тобой?
– Нет, мадам, сожалею, но это универсальный обычай. Кроме того, я не конкретно вас имею в виду. Я имею в виду только тех женщин, сударыня, которые, как и вы, и я, знаем, охотятся за юными мальчиками. С этой целью они используют до последней крупицы все свое доверие и великодушие. Многие сухие, черствые, циничные мужчины потеряли веру во все святое и доброе в раннем детстве благодаря доверчивости и великодушию той или иной женщины средних лет и из-за ее последующих упоминаний о том, сколь многим он ей обязан.
– Возможно, ты высказываешься ясно – а ясность есть главное достоинство речи, как говорил Квинтиллиан, родившийся в Испании около 25 г. н. э. и умерший около 95 г. н. э., которому оказывали покровительство Веспасиан и Домициан – но я определенно не поняла ни слова из того, что ты сказал.
– Однако, – продолжал Джеральд, – когда между мальчиком и старшей женщиной существует прекрасная, чистая дружба, это ценнейший и полезнейший опыт в его жизни. Подобная дружба представляется мне прекрасной идеей. Старшая женщина – особенно когда она старше на много тысячелетий – может научить его понимать женщин так, как не может даже мать с ее поверхностными знаниями, накопленными в течение каких-то лет пятидесяти. Она может вдохновлять его и руководить им. Она может разжечь его амбиции. Она может воодушевить его. Она может дать ему во всех отношениях либеральное образование.