В то утро кухня ресторана отеля могла предложить своим гостям от половинки грейпфрута “Инейская река” — цитрусовый выдерживался целую ночь в шерри — до привычных горячих крупяных блюд, от вареных яиц с окороком, беконом или сосисками до копченого лосося и мягкого сыра. Вместе с перечисленными блюдами на завтрак в плетеных корзинках подавались небольшие, только что испеченные рогалики, датское печенье или сдобные булочки плюс кофейник с кофе, приготовленным по особому рецепту ресторана отеля. Вместо кофе гость мог заказать себе чай, молоко, “Санку” или “Постум”. Если кто-то из гостей отеля предпочитал не есть ничего, то это, как считал Луи Сицилиано, было их личным делом.
Он вложил утреннее меню в подставку и осмотрел подносы, лежавшие на четырехъярусной тележке с паровым подогревом пищи. Стараясь не прислушиваться к тому, что говорил ему при этом Салли Харман, официант, обслуживавший четвертый этаж, он проверил, соответствуют ли блюда тому, что заказали клиенты.
— Да я его просто прикончу, — тем временем заявил официант, хмуро поглядывая на повара с густыми усами, склонившегося над жаровней, стоявшей за стеклянной перегородкой и отделявшей кухню, где готовились специальные диетические блюда, от комнаты официантов. — Этот арабский ублюдок взял да и укусил меня за палец! Нет, я его точно убью, а потом пройдусь по их бунгало и задам перца его боссу и остальным из его шайки. Сицилиано, я рассказывал, что эти арабы сделали с Элиабом и Зильпахом, моими троюродными братьями по материнской линии?
— За последние три дня трижды, — продолжая проверять подносы, ответил ему старший группы. — То есть, Салли, с того дня, как в отеле поселился принц со своей свитой. Однако сколько раз тебе можно повторять одно и то же — принц Саркати и его команда, включая повара, никакого отношения к арабам не имеют. Они все мусульмане, но никак не арабы.
— Да? А почему тогда им готовят отдельно?
— Потому что они мусульмане, а в их Коране, как я полагаю, строго предписано, что им можно есть, а чего нельзя. Ну, скажем, аналогично тому, что говорится для нас в Библии.
На официанта доводы начальника не подействовали.
— Да? А я вчера вечером в ресторане видел этого великого белого раджу и его черноволосую красотку, которая глаз с него не спускала. Так вот, ни кускус, ни что другое, такое же вонючее, приготовленное этим усатым моржом, они не ели. Эта парочка на ужин заказала себе натуральные бифштексы. Вот такой толщины! И их им приготовили на обычной кухне. Так вот скажите, Луи, как это все понимать?
Сицилиано заменил упаковку рисовых хлопьев, лежавшую на подносе, предназначенном для номера 418, на сухой инжир.
— Не знаю, Салли. И прошу тебя, не задавай мне подобных вопросов — не твоего это ума дело. Лучше сосредоточь свое внимание на работе, а то инжир уже твоя четвертая оплошность за одно только утро. Учти, что Саркати принц, а черноволосая девушка — принцесса. Они оба находятся за пределами своей страны и, вероятно, могут себе позволить немного отойти от восточных традиций, — ответил Сицилиано и, сверив фамилию на заказе для гостя из 411-го номера, запросившего мясо по-монастырски, поставил на поднос тарелку с гренками и кувшин теплого молока.
Не будь в “Отель Интернэшнл” укомплектованного штата официантов, он, Луи Сицилиано, с огромным удовольствием сам бы обслужил отца Динанта.
— Знаешь, — продолжил старший по группе, — во время войны или какой-нибудь заварухи нам, католикам, разрешено есть мясо хоть семь дней в неделю.
— Нет, я все-таки думаю, что этот принц все же араб, — скептически заметил Харман. — Ему хочется, чтобы обслуживал его именно я. Ха! А я вот войду к нему в номер и дам ему по морде, а потом кухонным ножом, который возьму у нашего шеф-повара, перережу принцу глотку.
— Хорошо, хорошо, — сказал старший. — Для тебя мистер Саркати остается арабом. О нем мне известно совсем немного. Знаю, что в стране, откуда он приехал, есть джунгли, а в них полно тигров и что к нам прибыл принц решать какие-то дипломатические вопросы. Это то, что рассказал нам мистер Флетчер на инструктаже, устроенном для руководящих сотрудников накануне приезда Саркати. Наш управляющий особо подчеркнул, что мы должны обслуживать принца и его свиту по самому высшему разряду.
— Да, конечно. И все за мой счет, — хмыкнув, заметил официант. — Приехал к нам, остановился в самых дорогих апартаментах и изображает из себя шишку на ровном месте! А наше правительство из моего нищенского заработка выдирает налог, чтобы оказать ему многомиллионную помощь!
Сицилиано закрыл дверцу из нержавеющей стали, предохраняющую установленные на тележке блюда от остывания, и спокойно произнес:
— Пожалуйста, все свои претензии высказывай правительству, а не мне. Даже можешь в знак протеста устроить сидячую забастовку, как это делают другие. Однако перед тем как это сделать, Салли, окажи мне одну любезность — подкати эту тележку к лифту и поднимись с ней на четвертый этаж, а не то, не ровен час, из яиц выведутся цыплята, а локс оживет, нырнет в залив Индиан-Крик и станет метать икру. Да, и еще! Когда зайдешь в 421-й номер, передай мистеру Харрису, что у нас, в “Отель Интернэшнл”, помимо кошерного лосося есть еще много чего другого. Скажи еще, что вся наша рыба свежая, что вылавливается она в безлюдных местах на Юконе раввином, служащим на границе, и коптится на тех самых бревнах, из которых был построен Ноев ковчег.
— А что плохого в кошерной пище? — совсем не удивившись словам Сицилиано, спросил Салли.
Старший спокойно воспринял вопрос своего чересчур въедливого подчиненного.
— Ровным счетом ничего, Салли, — ответил он, — но ты уже третий день подряд вертишься возле этого усатого повара и каждый раз задаешь мне глупые вопросы. А теперь скажи, в чем разница между тем, кто ест кошерную пищу, и тем, кто заказывает своему повару кускус, приготовленный в специальном для этого казане?
Официант пожал плечами.
— Откуда мне знать? Я что, Эйнштейн, что ли? — спросил он.
— Конечно же нет! — заверил его Сицилиано. — Но на мне висит еще семь этажей, которые надо обслужить, а заказы тем временем все прибывают и прибывают. Так что, пожалуйста, Салли, разнеси гостям их завтраки и быстрей возвращайся. Только не добирайся до них через залив Бал. В нем, как я слышал сегодня утром, арабы установили дополнительные зенитки, и воздушные силы Израиля уже потеряли два реактивных самолета и один отреставрированный “кукурузник”.
Салли тут же толкнул тележку с подносами и покатил ее к грузовому лифту. Он старался как можно быстрее забыть о колкостях, отпущенных в его адрес начальником. Да что он, этот Луи Сицилиано, собственно говоря, возомнил о себе? Да кто он такой? Луи начинал работу в той же должности, что и он, Салли: простым официантом. Этот грязный итальяшка, дослужившись до начальника, решил, что теперь может издеваться над своими бывшими друзьями?…
Едва двери лифта, достигшего четвертого этажа, раскрылись, как официант, по обыкновению с большим опозданием, придумал, как надо было ответить зарвавшемуся начальнику:
«Какая разница между кускус и кошерной рыбой? Да очень простая. Одно блюдо представляет собой чистого копченого лосося, а второе — смесь грязного риса и вонючего барана, которую никто, кроме арабов, есть не может. А едят они этот кускус не мытыми после туалета руками…»
Неожиданно мистер Харрис вспомнил, что сегодня утром он еще не молился. Накинув на плечи ритуальный платок и надев шляпу, глубоко верующий еврей нараспев произнес первую фразу из “Шемая”. Однако вместо слов “насладись благами Небесными” он по рассеянности выговорил: “Насладись благами Десяти Заповедей” — и, только прочитав молитву до конца, понял, что допустил ошибку.
Всегда собранный и во всем пунктуальный, особенно что касалось чтения молитвы, мистер Харрис в это утро был каким-то рассеянным. Возможно, это произошло из-за того, что он постоянно думал о Саре, детях и о том, как бы они радовались, окажись вместе с ним в Майами-Бич. Вода в океане была такая голубая, песок — удивительно белый, а солнце — такое ласковое! Даже оставаясь в номере с окнами, выходившими на океан, он чувствовал нежный запах цветущих апельсиновых деревьев.
В это время года, когда Унтер ден Линден и Вильгельм-штрассе запорошены снегом, а канал Лендвер и Шпрее покрыты коркой льда, когда от пронизывающего ветра, дующего с Балтийского моря, розовеют у детей щеки, а в Шпандау и Юнгферхайде качают кронами высокие сосны, здесь, на побережье Флориды, стоит настоящее лето.
Тут мистер Харрис, испытав чувство вины перед близкими, подумал, а не совершил ли он ошибку, расставшись на время с семьей.
В молодые годы он не был религиозным фанатиком и все свое время и силы тратил на получение светского образования. Атеистом он тоже не был, возвращаясь с работы или из заграничных командировок, всегда с огромным для себя удовольствием принимал участие в праздновании Саббата, священного дня отдохновения.
Мистер Харрис и сейчас отчетливо помнил запахи, витавшие в огромных комнатах его большого особняка в Шарлоттенбурге. В доме все сияло чистотой, а Сара, порозовевшая от долгого пребывания у горячей плиты, встречала его на пороге. На столе по случаю праздника уже стояли серебряные подсвечники, чашки с настоящим киддушем и блюдо с двумя свежеиспеченными халами.
"Шалом, папочка! Счастливого Саббата!” — дружно приветствовали его Аарон и Дэвид. После этого Сара зажигала свечи и обращалась к Богу: “Благослови нас, Всевышний, наш Творец и Спаситель, подаривший нам Саббат. Пусть наш дом будет освящен Твоим огнем”. Затем все мыли руки, окружали стол и хором пели: "Придите к нам, ангелы Саббата, ангелы мира и добра”.
С поблескивающей в пламени свечи чашкой киддуша мистер Харрис просил Божьего благословения, после чего все отпивали из бокалов вина и заедали его хлебом-солью. Жена и дети получали от него благословение, и все принимались за вкусные кушанья, приготовленные Сарой.
Иногда во время трапезы они пели песни. Часто мистер Харрис рассказывал детям библейские истории о прославленных еврейских героях Давиде и Сауле, о Соломоне и Юдифи. Причем в каждой из них фигурировали небесные ангелы. И всегда Сара слушала его рассказы так же внимательно, как и дети. В эти счастливые минуты он забывал даже о своей работе.
Харрис вытер тыльной стороной ладони выступившую на глазах слезу умиления и неожиданно ощутил острую тоску по дому. Он еще никогда так надолго не уезжал из Германии. “Сегодня утром надо обязательно послать жене еще одно письмо, — подумал примерный семьянин. — До прогулки на пляж надо заглянуть к мистеру Флетчеру и узнать у него, нет ли, случайно, в гостинице секретаря-машинистки, которая под диктовку смогла бы напечатать письмо на немецком языке, А заодно и уточнить, не принимает ли “Отель Интернэшнл” в качестве гостей детей постояльцев. Хотя, скорее всего, принимает, поскольку помимо спортивного бассейна тут имеется еще и “лягушатник”. Наши старшие дети могли бы играть на берегу океана, а маленькая Руфь с удовольствием бы плескалась с такими же четырехлетками в этом “лягушатнике”.
Мистер Харрис снял шляпу и молитвенный платок. Что ни говори, а мир все же меняется, и, надо сказать, в лучшую сторону. А ведь было время, когда он раздумывал бы, звать с собой жену или детей в Майами-Бич или нет. Лет пять назад, если ему не изменяла память, здесь повсюду висели таблички: “Вход с домашними животными запрещен”, “Вход с детьми запрещен” и “Вход для евреев запрещен”.
— Да? — сказал мистер Харрис, услышав стук в дверь.
— Обслуживание в номерах, мистер Харрис! — отозвался из коридора Салли.
Харрис открыл официанту дверь. Тот взял с тележки поднос с едой, пронес его на балкон и поставил на стеклянный столик с витыми чугунными ножками. Теперь постоялец 421-го номера мог завтракать и одновременно любоваться океаном.
— Надеюсь, этот лосось кошерный? — спросил мистер Харрис официанта. — Понимаете, другую пищу принимать я не могу и поэтому хочу знать наверняка.
Салли уже собрался было пересказать ему все, что просил передать Луи Сицилиано, но что-то в выражении лица еврея удержало его.
— Даю свою голову на отсечение, что лосось кошерный! — поклялся официант.
В надежде на хорошие чаевые, которые он ожидал получить от клиента, Салли, рассыпавшись в благодарностях, несколько раз поклонился, затем, сунув счет и деньги, полученные от мистера Харриса, в карман, толкнул тележку с подносами и покатил ее по коридору к номеру, который принадлежал миссис Филлипс. Что мог Салли сказать о своих клиентах? Если они богатые, то, приехав в Майами-Бич, нисколько не стеснялись швырять деньгами. И особенно в разгар курортного сезона, когда открывались все казино “Си энд Джи”, а букмекеры, предлагавшие делать ставки на скачках, были на каждом шагу. Тогда у обслуги чаевые менее двадцати долларов считались чуть ли не оскорблением.
Перед тем как постучать в 409-й номер, Салли достал счет и деньги, которые мистер Харрис заплатил за завтрак. Пересчитав их, официант недовольно поморщился — чаевые, полученные от еврея, составили всего пять долларов. “С паршивой овцы хоть шерсти клок”, — подумал Салли и, сунув счет и деньги в нагрудный кармашек, еще раз посмотрел на дверь, возле которой остановил свою тележку с подносами.
Миссис Филлипс, следующая клиентка, которую ему предстояло обслужить, проживала в номере одна и тратила деньги своего мужа. Она всегда была любезна с Салли и давала ему хорошие чаевые. Седеющий официант мысленно представил, что и сейчас, войдя к соломенной вдове в номер, увидит следы бурно проведенной ею ночи. Каждый раз Салли замечал, что постель миссис Филлипс сильно помята, а в ванной комнате прячется какой-нибудь молокосос из обслуги отеля.
"Наивная миссис Филлипс! Зачем ей прятать любовников в ванной, если я и так знаю, что она не одна, а с одним из моих коллег? Вот уже на протяжении почти недели мне приходится доставлять ей в номер завтрак, явно рассчитанный на двоих”, — мелькнуло в голове Салли.
Глава 7
Он вложил утреннее меню в подставку и осмотрел подносы, лежавшие на четырехъярусной тележке с паровым подогревом пищи. Стараясь не прислушиваться к тому, что говорил ему при этом Салли Харман, официант, обслуживавший четвертый этаж, он проверил, соответствуют ли блюда тому, что заказали клиенты.
— Да я его просто прикончу, — тем временем заявил официант, хмуро поглядывая на повара с густыми усами, склонившегося над жаровней, стоявшей за стеклянной перегородкой и отделявшей кухню, где готовились специальные диетические блюда, от комнаты официантов. — Этот арабский ублюдок взял да и укусил меня за палец! Нет, я его точно убью, а потом пройдусь по их бунгало и задам перца его боссу и остальным из его шайки. Сицилиано, я рассказывал, что эти арабы сделали с Элиабом и Зильпахом, моими троюродными братьями по материнской линии?
— За последние три дня трижды, — продолжая проверять подносы, ответил ему старший группы. — То есть, Салли, с того дня, как в отеле поселился принц со своей свитой. Однако сколько раз тебе можно повторять одно и то же — принц Саркати и его команда, включая повара, никакого отношения к арабам не имеют. Они все мусульмане, но никак не арабы.
— Да? А почему тогда им готовят отдельно?
— Потому что они мусульмане, а в их Коране, как я полагаю, строго предписано, что им можно есть, а чего нельзя. Ну, скажем, аналогично тому, что говорится для нас в Библии.
На официанта доводы начальника не подействовали.
— Да? А я вчера вечером в ресторане видел этого великого белого раджу и его черноволосую красотку, которая глаз с него не спускала. Так вот, ни кускус, ни что другое, такое же вонючее, приготовленное этим усатым моржом, они не ели. Эта парочка на ужин заказала себе натуральные бифштексы. Вот такой толщины! И их им приготовили на обычной кухне. Так вот скажите, Луи, как это все понимать?
Сицилиано заменил упаковку рисовых хлопьев, лежавшую на подносе, предназначенном для номера 418, на сухой инжир.
— Не знаю, Салли. И прошу тебя, не задавай мне подобных вопросов — не твоего это ума дело. Лучше сосредоточь свое внимание на работе, а то инжир уже твоя четвертая оплошность за одно только утро. Учти, что Саркати принц, а черноволосая девушка — принцесса. Они оба находятся за пределами своей страны и, вероятно, могут себе позволить немного отойти от восточных традиций, — ответил Сицилиано и, сверив фамилию на заказе для гостя из 411-го номера, запросившего мясо по-монастырски, поставил на поднос тарелку с гренками и кувшин теплого молока.
Не будь в “Отель Интернэшнл” укомплектованного штата официантов, он, Луи Сицилиано, с огромным удовольствием сам бы обслужил отца Динанта.
— Знаешь, — продолжил старший по группе, — во время войны или какой-нибудь заварухи нам, католикам, разрешено есть мясо хоть семь дней в неделю.
— Нет, я все-таки думаю, что этот принц все же араб, — скептически заметил Харман. — Ему хочется, чтобы обслуживал его именно я. Ха! А я вот войду к нему в номер и дам ему по морде, а потом кухонным ножом, который возьму у нашего шеф-повара, перережу принцу глотку.
— Хорошо, хорошо, — сказал старший. — Для тебя мистер Саркати остается арабом. О нем мне известно совсем немного. Знаю, что в стране, откуда он приехал, есть джунгли, а в них полно тигров и что к нам прибыл принц решать какие-то дипломатические вопросы. Это то, что рассказал нам мистер Флетчер на инструктаже, устроенном для руководящих сотрудников накануне приезда Саркати. Наш управляющий особо подчеркнул, что мы должны обслуживать принца и его свиту по самому высшему разряду.
— Да, конечно. И все за мой счет, — хмыкнув, заметил официант. — Приехал к нам, остановился в самых дорогих апартаментах и изображает из себя шишку на ровном месте! А наше правительство из моего нищенского заработка выдирает налог, чтобы оказать ему многомиллионную помощь!
Сицилиано закрыл дверцу из нержавеющей стали, предохраняющую установленные на тележке блюда от остывания, и спокойно произнес:
— Пожалуйста, все свои претензии высказывай правительству, а не мне. Даже можешь в знак протеста устроить сидячую забастовку, как это делают другие. Однако перед тем как это сделать, Салли, окажи мне одну любезность — подкати эту тележку к лифту и поднимись с ней на четвертый этаж, а не то, не ровен час, из яиц выведутся цыплята, а локс оживет, нырнет в залив Индиан-Крик и станет метать икру. Да, и еще! Когда зайдешь в 421-й номер, передай мистеру Харрису, что у нас, в “Отель Интернэшнл”, помимо кошерного лосося есть еще много чего другого. Скажи еще, что вся наша рыба свежая, что вылавливается она в безлюдных местах на Юконе раввином, служащим на границе, и коптится на тех самых бревнах, из которых был построен Ноев ковчег.
— А что плохого в кошерной пище? — совсем не удивившись словам Сицилиано, спросил Салли.
Старший спокойно воспринял вопрос своего чересчур въедливого подчиненного.
— Ровным счетом ничего, Салли, — ответил он, — но ты уже третий день подряд вертишься возле этого усатого повара и каждый раз задаешь мне глупые вопросы. А теперь скажи, в чем разница между тем, кто ест кошерную пищу, и тем, кто заказывает своему повару кускус, приготовленный в специальном для этого казане?
Официант пожал плечами.
— Откуда мне знать? Я что, Эйнштейн, что ли? — спросил он.
— Конечно же нет! — заверил его Сицилиано. — Но на мне висит еще семь этажей, которые надо обслужить, а заказы тем временем все прибывают и прибывают. Так что, пожалуйста, Салли, разнеси гостям их завтраки и быстрей возвращайся. Только не добирайся до них через залив Бал. В нем, как я слышал сегодня утром, арабы установили дополнительные зенитки, и воздушные силы Израиля уже потеряли два реактивных самолета и один отреставрированный “кукурузник”.
Салли тут же толкнул тележку с подносами и покатил ее к грузовому лифту. Он старался как можно быстрее забыть о колкостях, отпущенных в его адрес начальником. Да что он, этот Луи Сицилиано, собственно говоря, возомнил о себе? Да кто он такой? Луи начинал работу в той же должности, что и он, Салли: простым официантом. Этот грязный итальяшка, дослужившись до начальника, решил, что теперь может издеваться над своими бывшими друзьями?…
Едва двери лифта, достигшего четвертого этажа, раскрылись, как официант, по обыкновению с большим опозданием, придумал, как надо было ответить зарвавшемуся начальнику:
«Какая разница между кускус и кошерной рыбой? Да очень простая. Одно блюдо представляет собой чистого копченого лосося, а второе — смесь грязного риса и вонючего барана, которую никто, кроме арабов, есть не может. А едят они этот кускус не мытыми после туалета руками…»
“Отель Интернэшнл" Номер 421
Такой океан мистер Харрис видел впервые в жизни. Он очень жалел, что Сара и дети не могут восхититься этой красотой. Сара наверняка бы ойкнула и всплеснула руками, а дети сразу бы онемели, а потом кинулись на пляж. Мистер Харрис уже представил себе своих детей, Аарона и Дэвида, с радостными криками плавающими в воде, Дебору и Лию — плескающимися на мелководье, а самую младшую дочь, Руфь, играющей на песке. “Боже, какой радостью наполнятся наши сердца, когда мы все вновь соберемся вместе!” — думал он. А ждать этого момента ему оставалось совсем немного.Неожиданно мистер Харрис вспомнил, что сегодня утром он еще не молился. Накинув на плечи ритуальный платок и надев шляпу, глубоко верующий еврей нараспев произнес первую фразу из “Шемая”. Однако вместо слов “насладись благами Небесными” он по рассеянности выговорил: “Насладись благами Десяти Заповедей” — и, только прочитав молитву до конца, понял, что допустил ошибку.
Всегда собранный и во всем пунктуальный, особенно что касалось чтения молитвы, мистер Харрис в это утро был каким-то рассеянным. Возможно, это произошло из-за того, что он постоянно думал о Саре, детях и о том, как бы они радовались, окажись вместе с ним в Майами-Бич. Вода в океане была такая голубая, песок — удивительно белый, а солнце — такое ласковое! Даже оставаясь в номере с окнами, выходившими на океан, он чувствовал нежный запах цветущих апельсиновых деревьев.
В это время года, когда Унтер ден Линден и Вильгельм-штрассе запорошены снегом, а канал Лендвер и Шпрее покрыты коркой льда, когда от пронизывающего ветра, дующего с Балтийского моря, розовеют у детей щеки, а в Шпандау и Юнгферхайде качают кронами высокие сосны, здесь, на побережье Флориды, стоит настоящее лето.
Тут мистер Харрис, испытав чувство вины перед близкими, подумал, а не совершил ли он ошибку, расставшись на время с семьей.
В молодые годы он не был религиозным фанатиком и все свое время и силы тратил на получение светского образования. Атеистом он тоже не был, возвращаясь с работы или из заграничных командировок, всегда с огромным для себя удовольствием принимал участие в праздновании Саббата, священного дня отдохновения.
Мистер Харрис и сейчас отчетливо помнил запахи, витавшие в огромных комнатах его большого особняка в Шарлоттенбурге. В доме все сияло чистотой, а Сара, порозовевшая от долгого пребывания у горячей плиты, встречала его на пороге. На столе по случаю праздника уже стояли серебряные подсвечники, чашки с настоящим киддушем и блюдо с двумя свежеиспеченными халами.
"Шалом, папочка! Счастливого Саббата!” — дружно приветствовали его Аарон и Дэвид. После этого Сара зажигала свечи и обращалась к Богу: “Благослови нас, Всевышний, наш Творец и Спаситель, подаривший нам Саббат. Пусть наш дом будет освящен Твоим огнем”. Затем все мыли руки, окружали стол и хором пели: "Придите к нам, ангелы Саббата, ангелы мира и добра”.
С поблескивающей в пламени свечи чашкой киддуша мистер Харрис просил Божьего благословения, после чего все отпивали из бокалов вина и заедали его хлебом-солью. Жена и дети получали от него благословение, и все принимались за вкусные кушанья, приготовленные Сарой.
Иногда во время трапезы они пели песни. Часто мистер Харрис рассказывал детям библейские истории о прославленных еврейских героях Давиде и Сауле, о Соломоне и Юдифи. Причем в каждой из них фигурировали небесные ангелы. И всегда Сара слушала его рассказы так же внимательно, как и дети. В эти счастливые минуты он забывал даже о своей работе.
Харрис вытер тыльной стороной ладони выступившую на глазах слезу умиления и неожиданно ощутил острую тоску по дому. Он еще никогда так надолго не уезжал из Германии. “Сегодня утром надо обязательно послать жене еще одно письмо, — подумал примерный семьянин. — До прогулки на пляж надо заглянуть к мистеру Флетчеру и узнать у него, нет ли, случайно, в гостинице секретаря-машинистки, которая под диктовку смогла бы напечатать письмо на немецком языке, А заодно и уточнить, не принимает ли “Отель Интернэшнл” в качестве гостей детей постояльцев. Хотя, скорее всего, принимает, поскольку помимо спортивного бассейна тут имеется еще и “лягушатник”. Наши старшие дети могли бы играть на берегу океана, а маленькая Руфь с удовольствием бы плескалась с такими же четырехлетками в этом “лягушатнике”.
Мистер Харрис снял шляпу и молитвенный платок. Что ни говори, а мир все же меняется, и, надо сказать, в лучшую сторону. А ведь было время, когда он раздумывал бы, звать с собой жену или детей в Майами-Бич или нет. Лет пять назад, если ему не изменяла память, здесь повсюду висели таблички: “Вход с домашними животными запрещен”, “Вход с детьми запрещен” и “Вход для евреев запрещен”.
— Да? — сказал мистер Харрис, услышав стук в дверь.
— Обслуживание в номерах, мистер Харрис! — отозвался из коридора Салли.
Харрис открыл официанту дверь. Тот взял с тележки поднос с едой, пронес его на балкон и поставил на стеклянный столик с витыми чугунными ножками. Теперь постоялец 421-го номера мог завтракать и одновременно любоваться океаном.
— Надеюсь, этот лосось кошерный? — спросил мистер Харрис официанта. — Понимаете, другую пищу принимать я не могу и поэтому хочу знать наверняка.
Салли уже собрался было пересказать ему все, что просил передать Луи Сицилиано, но что-то в выражении лица еврея удержало его.
— Даю свою голову на отсечение, что лосось кошерный! — поклялся официант.
В надежде на хорошие чаевые, которые он ожидал получить от клиента, Салли, рассыпавшись в благодарностях, несколько раз поклонился, затем, сунув счет и деньги, полученные от мистера Харриса, в карман, толкнул тележку с подносами и покатил ее по коридору к номеру, который принадлежал миссис Филлипс. Что мог Салли сказать о своих клиентах? Если они богатые, то, приехав в Майами-Бич, нисколько не стеснялись швырять деньгами. И особенно в разгар курортного сезона, когда открывались все казино “Си энд Джи”, а букмекеры, предлагавшие делать ставки на скачках, были на каждом шагу. Тогда у обслуги чаевые менее двадцати долларов считались чуть ли не оскорблением.
Перед тем как постучать в 409-й номер, Салли достал счет и деньги, которые мистер Харрис заплатил за завтрак. Пересчитав их, официант недовольно поморщился — чаевые, полученные от еврея, составили всего пять долларов. “С паршивой овцы хоть шерсти клок”, — подумал Салли и, сунув счет и деньги в нагрудный кармашек, еще раз посмотрел на дверь, возле которой остановил свою тележку с подносами.
Миссис Филлипс, следующая клиентка, которую ему предстояло обслужить, проживала в номере одна и тратила деньги своего мужа. Она всегда была любезна с Салли и давала ему хорошие чаевые. Седеющий официант мысленно представил, что и сейчас, войдя к соломенной вдове в номер, увидит следы бурно проведенной ею ночи. Каждый раз Салли замечал, что постель миссис Филлипс сильно помята, а в ванной комнате прячется какой-нибудь молокосос из обслуги отеля.
"Наивная миссис Филлипс! Зачем ей прятать любовников в ванной, если я и так знаю, что она не одна, а с одним из моих коллег? Вот уже на протяжении почти недели мне приходится доставлять ей в номер завтрак, явно рассчитанный на двоих”, — мелькнуло в голове Салли.
Глава 7
Некоторое время после пробуждения Каре казалось, что она опять на борту самолета, и, только открыв глаза, девушка поняла, где находится и что с ней произошло накануне. Кара вспомнила, что перед тем, как выйти с Мэллоу из ванны, она накинула на себя пеньюар, который теперь сдавил ей шею.
Расправив его, девушка села на постели, надела очки и, взглянув на часы, чертыхнулась — совсем не таким представляла она себе свое первое утро в Майами-Бич. Кара рассчитывала, что к этому часу она, обосновавшись в своем новом офисе, закончит обрабатывать корреспонденцию, поступившую в отель, а время после полудня проведет возле бассейна, нежась под теплыми лучами солнца.
Часы показывали почти десять, а она еще даже не видела своего нового офиса, и, если бы яркий солнечный свет, падавший ей на лицо, не разбудил ее, она бы проспала еще неизвестно сколько.
Кара быстро приняла душ, причесала волосы, надела чистое нижнее белье, новые чулки и скромное голубое платье из льна с белым воротничком и манжетами, предназначенное для работы. Периодически поглядывая в окно на улицу, она прошлась по спальне и, раскрыв раздвижные стеклянные перегородки, вышла в гостиную.
Девушка думала, что утром встанет совсем разбитой, но, как ни странно, никакой усталости она не ощущала. Похоже, что общение с Джеком Мэллоу благоприятно сказывалось на ее организме, однако она совсем не хотела слишком сильно к нему привязаться. Кара боялась влюбиться в пилота, и не важно, что ей было с ним очень приятно, — постоянная половая связь с Джеком, зарабатывавшим в месяц всего тысячу долларов, в ее планы не входила.
Короткий разговор, состоявшийся с ним перед самым рассветом, ровным счетом ничего не прояснил. Кара достала сигарету и закурила. Как заметил Джек после того, как они вечером прошли в спальню, обычно американцы, прибывающие на родину из-за рубежа, проходят через паспортный контроль и таможню в считанные минуты; а между тем у Кары на ожидание в таможне и беседу с представителем иммиграционной службы ушло почти два часа. Так что логично было бы предположить, что в аэропорту у нее в багаже искали то, что хотели обнаружить, и выведать какую-то интересующую их информацию.
Кроме того, человек в белом костюме также оставался для них загадкой. Джек посоветовал позвонить в полицию и сдать в участок десять тысяч долларов, но девушка сразу отвергла его предложение, поскольку этот шаг все равно ничего бы не решил. Как пояснила она Мэллоу, жгучий брюнет, оставляя ей конверт с деньгами, и, надо признаться, немалыми, сказал ей, что это только начало и что он найдет возможность связаться с ней позднее. Видимо, при более благоприятных обстоятельствах.
Но в чем Кара безоговорочно согласилась с Мэллоу, так это с его советом положить десять тысяч долларов в сейф отеля. Девушка вынула из-под подушки толстый конверт с деньгами и положила его себе в сумочку.
"Деньги для тебя многое значат, не так ли, Кара?” — спросил ее тогда Мэллоу.
"А что, разве хотеть иметь много денег — преступление?” — подумала она.
Конечно же деньги для нее значили очень много, возможно, даже больше, чем для большинства других людей. На то были свои причины. Еще лет пять назад она почти не имела их и не могла себе позволить снять хотя бы приличную комнату. Любой из трех молодых лейтенантов, побывавших в ее жилище, мог бы это подтвердить.
Кроме того, живя с отцом и его часто сменявшими друг друга женами, Кара большую часть своей жизни провела в более чем скромных квартирках с казенной мебелью, предоставлявшихся Майклу О'Хара либо Пентагоном, либо министерством иностранных дел. Семья существовала на одно жалованье главы семейства и не могла себе позволить ничего лишнего. Большинство квартир, занимаемых ею, были довольно чистенькими и уютными, но достатка в доме могло бы оказаться и больше, если бы отец умерил свою страсть к выпивке.
Вспомнив свое далеко не радостное детство, Кара затянулась сигаретой. Даже сейчас, когда она стала зарабатывать значительно больше, ее крохотная спаленка, в которой она занималась групповым сексом с тремя лейтенантами, назвавшись Джуди О'Трейди, никак не могла сравниться с тем огромным будуаром, в котором далеко уже не молодая жена полковника разгоняла по жилам кровь, резвясь в постели с молодыми подчиненными супруга.
"Нет уж, благодарствую, но опускаться до ее уровня я не собираюсь, — всегда думала Кара. — Пусть я бедна, но всем, что у меня есть, вполне довольна. На таких, как эта потаскушка полковничиха, смотреть со стороны тошно, и лучше уж ощущать себя выше их”.
Кара забрала под заколку выбившуюся из-под нее прядь волос. Она чувствовала, что все произошедшее с ней в аэропорту, как и встреча с брюнетом в белом костюме, к получению шикарного номера в “Отель Интернэшнл” никакого отношения не имеет, и решила особенно не дергаться в ожидании дальнейшего развития событий. А какой был бы толк, если бы она начала суетиться? Да никакого! Она была убеждена: какие-либо действия с ее стороны следовало предпринимать тогда, когда ситуация окончательно прояснится.
Девушка загасила сигарету и, зажав под мышкой сумочку, вышла на маленький балкончик, чтобы перед тем, как спуститься в ресторан, еще раз взглянуть на величественную панораму океана. Если океан с пляжем, территория отеля, на которой находился огромный плавательный бассейн с залитой в него пресной водой, так красиво смотрелись в лунном свете, то при ярком солнце Флориды они должны были выглядеть просто потрясающе. И в самом деле, глянув вниз, Кара словно увидела фрагмент кинофильма о красивой жизни — там, в бассейне, купались красивые, как на подбор, девушки. На них были ярких расцветок бикини, а возле бортика прохаживались обнаженные по пояс молодые и загорелые синдбады в солнцезащитных очках и белых кепках, на которых крупными буквами было напечатано слово “Спасатель”. Чуть подальше от бассейна рядами стояли шезлонги. В них сидели уже не столь молодые женщины в шикарных пляжных халатах, рядом с каждой из которых можно было заметить непрезентабельного на вид пузатого мужчину, явно банкира или предпринимателя, попыхивающего дорогой сигарой и косящего глаз на красоток в цветастых бикини.
Как и предполагала Кара, в “Отель Интернэшнл” проживали в основном пары и среди мужчин трудно было отыскать хотя бы одного без спутницы. Очень богатый человек мог позволить себе снять номер в такой фешенебельной гостинице, как эта, и конечно же он приезжал не один, а в компании с женой или любовницей и не искал знакомств с одинокими женщинами.
Сколько же сюда со всего света съехалось иностранцев самого разного возраста и внешнего вида! На каких только языках они не говорили!
"Если все пойдет хорошо, у меня будет много работы”, — с радостью думала Кара. И она уже повернулась, чтобы уйти с балкона, как вдруг заметила обособленную от всех отдыхающих небольшую группу людей, расположившихся в тени кокосовой пальмы, росшей метрах в тридцати от края бассейна. Первым, на кого обратила внимание девушка, оказался сидевший в кресле мужчина с непокрытой головой и в пестром пляжном костюме, под которым, очевидно, были надеты плавки. На его руках спала маленькая девочка. Рядом стояли в темных деловых костюмах четверо мужчин, двое из которых держали руки в карманах своих пиджаков, на их головах были тюрбаны.
Кара взяла бинокль, купленный ею еще в Западном Берлине, и, поднеся к глазам, направила его на привлекшую ее внимание группу людей. Да, зрение ее не подвело — четверо стоявших мужчин действительно были в белых тюрбанах, какие носят мусульмане. Она даже сумела разглядеть кусочек красного головного убора, выглядывавшего из-под намотанной поверх него белой ткани.
Пока она пристально разглядывала живописную группу, из воды вылезла девушка с необыкновенно красивой фигурой, поправила бикини и подошла к компании мусульман. В ее левой ноздре Кара заметила серьгу с бриллиантом каратов этак четырех-пяти. На вид купальщице было столько же лет, сколько Каре, а может быть, даже и того меньше. Неожиданно из-за дерева вышла амаха или аяха средних лет и обтерла ее большим махровым полотенцем.
Кара, затаив дыхание, продолжала наблюдать. После того как женщина, нянька или служанка, — это зависело от того, из какой части мусульманского мира она приехала, — удалилась, девушка села в кресло рядом с сидевшим мужчиной. Перебросившись с восточной красавицей несколькими фразами, мужчина передал ей спящего ребенка.
Кара перевела окуляры бинокля на мужчину. По первому впечатлению она дала бы ему лет пятьдесят пять, не больше. Волосы на его висках уже серебрила седина, а под глазами появились припухлости. Он выглядел человеком много повидавшим и очень уверенным в себе. Такого красивого, мужественного лица, как у него, Кара еще никогда не встречала.
Девушка продолжала изучать незнакомца. Несомненно, он принадлежал к элитным слоям общества и наверняка в своей стране занимал высокий пост. Немного похожий на него мужчина Каре встретился всего лишь раз. Это произошло давно, когда ее родная мать была еще жива, а отца перевели на службу в консульский отдел американского посольства, располагавшегося в буферном государстве, затерянном где-то в Пенджабе: однажды мать отвела ее на прием, который местный магараджа устраивал для детей сотрудников дипломатических миссий.
В то время Каре было не больше лет, чем той малышке, которая сначала спала на руках мужчины, а потом у красивой девушки; она помнила все подробности того незабываемого вечера, словно это произошло только вчера. И на это у Кары были свои причины. Ничего подобного она не видела в своей жизни ни до того, ни после. То, что происходило тогда на территории вокруг огромного дворца магараджи, было похоже на сказку. Розовый лимонад и другие разноцветные напитки, приготовленные из всевозможных экзотических фруктов и ягод, лились рекой. Одетые в белоснежные костюмы и такого же цвета тюрбаны на голове слуги, все исключительно мужчины, сновали между детьми с огромными и ломившимися от всевозможных яств серебряными подносами и предлагали мороженое, ломтики дыни и вкусные маленькие пирожные, от которых пахло анисом.
Играла музыка, выступали акробаты, один из фокусников глотал саблю, а второй пожирал огонь. Сам же устроитель детского праздника появился перед детьми час спустя. Он подъехал к своему дворцу, а это, скорее всего, был его замысел, чтобы поразить воображение детей, восседая под балдахином палантина, установленного на спине огромного слона, увешанного золочеными украшениями.
Расправив его, девушка села на постели, надела очки и, взглянув на часы, чертыхнулась — совсем не таким представляла она себе свое первое утро в Майами-Бич. Кара рассчитывала, что к этому часу она, обосновавшись в своем новом офисе, закончит обрабатывать корреспонденцию, поступившую в отель, а время после полудня проведет возле бассейна, нежась под теплыми лучами солнца.
Часы показывали почти десять, а она еще даже не видела своего нового офиса, и, если бы яркий солнечный свет, падавший ей на лицо, не разбудил ее, она бы проспала еще неизвестно сколько.
Кара быстро приняла душ, причесала волосы, надела чистое нижнее белье, новые чулки и скромное голубое платье из льна с белым воротничком и манжетами, предназначенное для работы. Периодически поглядывая в окно на улицу, она прошлась по спальне и, раскрыв раздвижные стеклянные перегородки, вышла в гостиную.
Девушка думала, что утром встанет совсем разбитой, но, как ни странно, никакой усталости она не ощущала. Похоже, что общение с Джеком Мэллоу благоприятно сказывалось на ее организме, однако она совсем не хотела слишком сильно к нему привязаться. Кара боялась влюбиться в пилота, и не важно, что ей было с ним очень приятно, — постоянная половая связь с Джеком, зарабатывавшим в месяц всего тысячу долларов, в ее планы не входила.
Короткий разговор, состоявшийся с ним перед самым рассветом, ровным счетом ничего не прояснил. Кара достала сигарету и закурила. Как заметил Джек после того, как они вечером прошли в спальню, обычно американцы, прибывающие на родину из-за рубежа, проходят через паспортный контроль и таможню в считанные минуты; а между тем у Кары на ожидание в таможне и беседу с представителем иммиграционной службы ушло почти два часа. Так что логично было бы предположить, что в аэропорту у нее в багаже искали то, что хотели обнаружить, и выведать какую-то интересующую их информацию.
Кроме того, человек в белом костюме также оставался для них загадкой. Джек посоветовал позвонить в полицию и сдать в участок десять тысяч долларов, но девушка сразу отвергла его предложение, поскольку этот шаг все равно ничего бы не решил. Как пояснила она Мэллоу, жгучий брюнет, оставляя ей конверт с деньгами, и, надо признаться, немалыми, сказал ей, что это только начало и что он найдет возможность связаться с ней позднее. Видимо, при более благоприятных обстоятельствах.
Но в чем Кара безоговорочно согласилась с Мэллоу, так это с его советом положить десять тысяч долларов в сейф отеля. Девушка вынула из-под подушки толстый конверт с деньгами и положила его себе в сумочку.
"Деньги для тебя многое значат, не так ли, Кара?” — спросил ее тогда Мэллоу.
"А что, разве хотеть иметь много денег — преступление?” — подумала она.
Конечно же деньги для нее значили очень много, возможно, даже больше, чем для большинства других людей. На то были свои причины. Еще лет пять назад она почти не имела их и не могла себе позволить снять хотя бы приличную комнату. Любой из трех молодых лейтенантов, побывавших в ее жилище, мог бы это подтвердить.
Кроме того, живя с отцом и его часто сменявшими друг друга женами, Кара большую часть своей жизни провела в более чем скромных квартирках с казенной мебелью, предоставлявшихся Майклу О'Хара либо Пентагоном, либо министерством иностранных дел. Семья существовала на одно жалованье главы семейства и не могла себе позволить ничего лишнего. Большинство квартир, занимаемых ею, были довольно чистенькими и уютными, но достатка в доме могло бы оказаться и больше, если бы отец умерил свою страсть к выпивке.
Вспомнив свое далеко не радостное детство, Кара затянулась сигаретой. Даже сейчас, когда она стала зарабатывать значительно больше, ее крохотная спаленка, в которой она занималась групповым сексом с тремя лейтенантами, назвавшись Джуди О'Трейди, никак не могла сравниться с тем огромным будуаром, в котором далеко уже не молодая жена полковника разгоняла по жилам кровь, резвясь в постели с молодыми подчиненными супруга.
"Нет уж, благодарствую, но опускаться до ее уровня я не собираюсь, — всегда думала Кара. — Пусть я бедна, но всем, что у меня есть, вполне довольна. На таких, как эта потаскушка полковничиха, смотреть со стороны тошно, и лучше уж ощущать себя выше их”.
Кара забрала под заколку выбившуюся из-под нее прядь волос. Она чувствовала, что все произошедшее с ней в аэропорту, как и встреча с брюнетом в белом костюме, к получению шикарного номера в “Отель Интернэшнл” никакого отношения не имеет, и решила особенно не дергаться в ожидании дальнейшего развития событий. А какой был бы толк, если бы она начала суетиться? Да никакого! Она была убеждена: какие-либо действия с ее стороны следовало предпринимать тогда, когда ситуация окончательно прояснится.
Девушка загасила сигарету и, зажав под мышкой сумочку, вышла на маленький балкончик, чтобы перед тем, как спуститься в ресторан, еще раз взглянуть на величественную панораму океана. Если океан с пляжем, территория отеля, на которой находился огромный плавательный бассейн с залитой в него пресной водой, так красиво смотрелись в лунном свете, то при ярком солнце Флориды они должны были выглядеть просто потрясающе. И в самом деле, глянув вниз, Кара словно увидела фрагмент кинофильма о красивой жизни — там, в бассейне, купались красивые, как на подбор, девушки. На них были ярких расцветок бикини, а возле бортика прохаживались обнаженные по пояс молодые и загорелые синдбады в солнцезащитных очках и белых кепках, на которых крупными буквами было напечатано слово “Спасатель”. Чуть подальше от бассейна рядами стояли шезлонги. В них сидели уже не столь молодые женщины в шикарных пляжных халатах, рядом с каждой из которых можно было заметить непрезентабельного на вид пузатого мужчину, явно банкира или предпринимателя, попыхивающего дорогой сигарой и косящего глаз на красоток в цветастых бикини.
Как и предполагала Кара, в “Отель Интернэшнл” проживали в основном пары и среди мужчин трудно было отыскать хотя бы одного без спутницы. Очень богатый человек мог позволить себе снять номер в такой фешенебельной гостинице, как эта, и конечно же он приезжал не один, а в компании с женой или любовницей и не искал знакомств с одинокими женщинами.
Сколько же сюда со всего света съехалось иностранцев самого разного возраста и внешнего вида! На каких только языках они не говорили!
"Если все пойдет хорошо, у меня будет много работы”, — с радостью думала Кара. И она уже повернулась, чтобы уйти с балкона, как вдруг заметила обособленную от всех отдыхающих небольшую группу людей, расположившихся в тени кокосовой пальмы, росшей метрах в тридцати от края бассейна. Первым, на кого обратила внимание девушка, оказался сидевший в кресле мужчина с непокрытой головой и в пестром пляжном костюме, под которым, очевидно, были надеты плавки. На его руках спала маленькая девочка. Рядом стояли в темных деловых костюмах четверо мужчин, двое из которых держали руки в карманах своих пиджаков, на их головах были тюрбаны.
Кара взяла бинокль, купленный ею еще в Западном Берлине, и, поднеся к глазам, направила его на привлекшую ее внимание группу людей. Да, зрение ее не подвело — четверо стоявших мужчин действительно были в белых тюрбанах, какие носят мусульмане. Она даже сумела разглядеть кусочек красного головного убора, выглядывавшего из-под намотанной поверх него белой ткани.
Пока она пристально разглядывала живописную группу, из воды вылезла девушка с необыкновенно красивой фигурой, поправила бикини и подошла к компании мусульман. В ее левой ноздре Кара заметила серьгу с бриллиантом каратов этак четырех-пяти. На вид купальщице было столько же лет, сколько Каре, а может быть, даже и того меньше. Неожиданно из-за дерева вышла амаха или аяха средних лет и обтерла ее большим махровым полотенцем.
Кара, затаив дыхание, продолжала наблюдать. После того как женщина, нянька или служанка, — это зависело от того, из какой части мусульманского мира она приехала, — удалилась, девушка села в кресло рядом с сидевшим мужчиной. Перебросившись с восточной красавицей несколькими фразами, мужчина передал ей спящего ребенка.
Кара перевела окуляры бинокля на мужчину. По первому впечатлению она дала бы ему лет пятьдесят пять, не больше. Волосы на его висках уже серебрила седина, а под глазами появились припухлости. Он выглядел человеком много повидавшим и очень уверенным в себе. Такого красивого, мужественного лица, как у него, Кара еще никогда не встречала.
Девушка продолжала изучать незнакомца. Несомненно, он принадлежал к элитным слоям общества и наверняка в своей стране занимал высокий пост. Немного похожий на него мужчина Каре встретился всего лишь раз. Это произошло давно, когда ее родная мать была еще жива, а отца перевели на службу в консульский отдел американского посольства, располагавшегося в буферном государстве, затерянном где-то в Пенджабе: однажды мать отвела ее на прием, который местный магараджа устраивал для детей сотрудников дипломатических миссий.
В то время Каре было не больше лет, чем той малышке, которая сначала спала на руках мужчины, а потом у красивой девушки; она помнила все подробности того незабываемого вечера, словно это произошло только вчера. И на это у Кары были свои причины. Ничего подобного она не видела в своей жизни ни до того, ни после. То, что происходило тогда на территории вокруг огромного дворца магараджи, было похоже на сказку. Розовый лимонад и другие разноцветные напитки, приготовленные из всевозможных экзотических фруктов и ягод, лились рекой. Одетые в белоснежные костюмы и такого же цвета тюрбаны на голове слуги, все исключительно мужчины, сновали между детьми с огромными и ломившимися от всевозможных яств серебряными подносами и предлагали мороженое, ломтики дыни и вкусные маленькие пирожные, от которых пахло анисом.
Играла музыка, выступали акробаты, один из фокусников глотал саблю, а второй пожирал огонь. Сам же устроитель детского праздника появился перед детьми час спустя. Он подъехал к своему дворцу, а это, скорее всего, был его замысел, чтобы поразить воображение детей, восседая под балдахином палантина, установленного на спине огромного слона, увешанного золочеными украшениями.