Кинг Стивен. Оно-2

"Фригидар". Плита была маленькая, но основательная. Над ней тикали часы со
светящимся циферблатом. На окнах висели яркоголубые занавески, за которыми
стояли горшки с цветами. Линолеум, который покрывал пол в ее детстве, был
снят, а под ним оказался настоящий паркет. Его так часто натирали, что он
приобрел оттенок дыни. Миссис Керш посмотрела на нее, стоя у плиты, на
которую она ставила чайник.
- Вы здесь выросли?
- Да, - сказала Беверли, - но сейчас здесь все подругому, так уютно и
чисто... просто замечательно!
- Вы так добры, - сказала миссис Керш, и улыбка сделала ее моложе. Она
излучала тепло. - У меня было мало денег, понимаете. Немного, но со
страховкой я чувствую себя превосходно. Когда-то, в 1920 году, я приехала из
Швеции совсем молоденькой девчонкой, мне было четырнадцать лет и полное
отсутствие денег. А так легче всего научиться ценить деньги, вы согласны?
- Да, - сказала Бев.
- Я работала в госпитале, - продолжала миссис Керш. - Я проработала там
много лет-с 1925 года. Я дошла до экономки. Все ключи были у меня. Мой муж
хорошо вложил деньги. А сейчас я нашла свою маленькую пристань. Посмотрите,
мисс, пока вода не закипит. Походите по комнатам, осмотритесь.
- Нет, спасибо, не надо...
- Пожалуйста, я чувствую себя виноватой. Посмотрите, если хотите.
И она пошла смотреть квартиру. Спальня ее родителей стала спальней
миссис Керш, и разница была огромной. В комнате было светлее и больше
воздуха. Большой кедровый комод с инициалами Р. Д. распространял приятный
аромат. Удивительно большое стеганое покрывало на кровати с изображениями
женщин, идущих за водой, мальчиков, пасущих коров, мужчин, укладывающих сено
в стога, - замечательное покрывало.
Ее комната стала комнатой для шитья. Черная зингеровская машинка стояла
на железном столике под парой мощных тензеровских ламп. Изображение Христа
висело на одной стене, а на другой - портрет президента Кеннеди. Под Д. Ф.
К. стояла чудной красоты горка с книгами вместо китайского фарфора, но от
этого она не казалась хуже.
В самом конце она зашла в ванную комнату. Она была переделана и
перекрашена в розовый цвет глубокого оттенка, не производящий впечатления
безвкусицы. Все оборудование было новым, но тем не менее она приближалась к
ванной с предчувствием, что ночной кошмар ее детства вновь оживет перед ней;
она уставится прямо в черный глаз без век, начнется шепот, а потом кровь...
Она оперлась о раковину, поймав в зеркале над ванной отражение своего
бледного лица с черными глазами, а затем стала ждать появления этого глаза,
шепота, смеха, стонов, крови.
Она не помнила, сколько времени она простояла там в ожидании всех этих
воспоминаний двадцатисемилетней давности. И только голос миссис Керш
заставил ее вернуться:
- Чай, мисс!
Она отпрянула от раковины, нарушив полугипнотическое состояние, и вышла
из ванной комнаты. Если в этих трубах и была какая-нибудь магия черная, она
либо исчезла сейчас, либо... спала.
- Мне так неудобно...
Миссис Керш посмотрела на нее ясно, немного улыбаясь.
- О, мисс, если бы вы знали, как редко ко мне заходят, даже по вызовам
из
компаний, вы бы не говорили так. Знаете, одного типа из водопроводной
компании, который приходит снимать показания моего счетчика, я скоро совсем
закормлю!
Изящные чашечки и блюдечки стояли на круглом кухонном столе -
чистобелые с голубой каемкой по краям. Там же стояла тарелка с маленькими
пирожными и печеньем. Кроме сладостей, там был оловянный чайник, испускающий
пар и благоухание. Ошеломленная, Бев подумала, что единственное, чего не
хватает, так это крохотных сандвичей - "тетисандвичей", как называла их она,
- в одно слово. Три основных вида "тетисандвичей" - со сливочным сырком и
маслинами, с кресссалатом и с яичным салатом.
- Присаживайтесь, - сказала миссис Керш, - присаживайтесь, я налью вам
чаю.
- Но я не мисс, - сказала Беверли, показывая кольцо на левой руке.
Миссис Керш улыбнулась и махнула рукой. - Я зову всех симпатичных
молоденьких девушек "мисс", - сказала она, - так, привычка. Не обижайтесь.
- Нет, ничего, пожалуйста, - сказала Беверли. Но по. какой-то причине
она вдруг почувствовала неловкость; было что-то в улыбке старухи, что
показалось ей немного... что? Неприятным? Фальшивым? Но это смешно, не
правда ли? - Мне понравилось всеА что вы здесь сделали.
- Правда? - спросила миссис Керш и налила ей чаю. Чай выглядел темным и
мутным. Беверли не была уверена, стоит ли ей пить его... она даже не была
уверена, хочется ли ей вообще оставаться здесь. На дверной табличке над
звонком было написано "Марш", - прошептал вдруг внутренний голос, и она
испугалась.
Миссис Керш передала чай. "Спасибо", - сказала Беверли. Чай
действительно оказался мутным, однако аромат был дивным. Она попробовала.
Замечательно. Нечего пугаться тени, - сказала она сама себе.
- Ваш кедровый комод - отличная вещь.
- Антиквариат! - сказала миссис Керт и засмеялась. Беверли заметила,
что красота старухи имела один изъян, достаточно обычный в этих северных
местах. У нее были очень плохие зубы; крепкие, но плохие. Они были желтыми и
два передних находили один на другой. Клыки казались слишком длинными,
почти, как у животного.
Они были белыми... когда она подошла к двери, она улыбнулась и ты
удивилась про себя, какие они белые.
Вдруг она уже не немного, а по-настоящему испугалась. Ей хотелось - ей
было необходимо - оказаться как можно дальше от этого места.
- Очень старая вещь, - воскликнула миссис Керш и выпила свою чашку
одним глотком с каким-то неприятным хлюпающим звуком. Она улыбнулась
Беверли, - нет, усмехнулась, - и Беверли увидела, что ее глаза тоже
изменились. Уголки глаз тоже стали желтыми, древними, с красными прожилками.
Ее волосы стали редеть, они уже были не белыми с желтыми прядями, а
неприятно грязноседыми.
- Очень старая вещица, - миссис Керш перевернула свою пустую чашку,
хитро глядя на Беверли своими желтыми глазами. - Приехала со мной с родины.
Вы заметили инициалы Р. Г.?
- Да, - ее голос, казалось, доносился откуда-то издалека, а в мыслях
было одно: Если она не узнает, что я заметила перемену в ней, возможно, все
будет хорошо, если она не увидела, если она не узнает...
- Мой папа, - сказала она, произнося, как "бапа", и Беверли отметила,
что ее платье тоже изменилось. Оно стало топорщиться, сделалось черным.
Камея превратилась в скальп, с широко разинутыми челюстями, как будто
зевающими. - Его звали Роберт Грей, лучше известный, как Боб Грей, а еще
лучше, как Пеннивайз Танцующий Клоун. Хотя это было не его имя тоже. Но он
по-настоящему любил хорошую шутку, мой бапа. - Она снова рассмеялась,
некоторые ее зубы стали такими же черными, как и ее платье. Морщины на лице
стали глубже. Ее нежнорозовая кожа превратилась в болезненно желтую. Руки
скрючились в когтистые лапы. Она ухмыльнулась: - Съешь что-нибудь, дорогая,
- тон ее голоса поднялся на полоктавы, но в этом регистре он начал хрипеть и
походал на скрип плохо смазанных дверей.
- Нет, спасибо, - Беверли слышала, что ее голос похож на голос
маленькой девочки - которой - нужно - уходить. Казалось, она сама не
понимает, что говорит.
- Нет? - спросила ведьма и ухмыльнулась. Ее когтя заскребли по тарелке,
и она стала запихивать в себя все, что лежало на ней, обеими лапами. Ее
чудовищные зубы чавкали и грызли, чавкали и грызли, ее длинные черные когти
вцепились в конфеты, крошки прилипли к ее подбородку. Ее смердящее дыхание
напоминало давно гниющий труп. Ее смех походил на кваканье лягушки. Волосы
выпадали. Оскаленный скгиша клацал зубами.
- О, мой бапаша любил пошутить. Это все шуточки, мисс, нравится? Это
бапаша родил меня, а не бамаша. Ои витащил миня из своей задницы! Хихихий!
- Мне нужно идти, - Беверли слышала свой слабый тонкий голос - голос
маленькой девочки, которую впервые прижали на вечеринке. Ноги ее ослабли.
Она была почти уверена, что вместо чая она пила дерьмо, жидкое дерьмо из
канализационных труб под городом. Она уже выпила немного, почти глоток. О,
Боже, Боже, Господи,
Иисусе Христе, помилуй меня! Пожалуйста, пожалуйста...
Женщина раскачивалась у нее перед глазами, уменьшаясь в размерах, -
сейчас это была старая карга с головкой величиной с яблоко, которая сидела
перед ней, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед.
- О, мой бапаша и я - это одно целое, - говорила она, - как я, так и
он, и, дорогая, если ты умная, беги отсюда, беги откуда пришла, потому что,
если ты останешься - это будет хуже смерти. Ни один человек, умерший в
Дерри, по-настоящему не умер. Ты знала это прежде, поверь, это так.
Как в замедленной съемке Беверли подтянула ноги, как бы со стороны
наблюдая за собой; она видела, как она вытягивает ноги из-под стола и от
ведьмы в агонии от ужаса и не веря, ничему не веря, потому что она поняла
вдруг, что уютная маленькая столовая - это вымысел. Даже видя ведьму, все
еще хихикающую, хитро смотрящую своими древними желтыми глазами в угол
комнаты, она видела, что белые чашки сделаны из кожи, содранной с синего
замерзшего трупа.
- Мы все ждем тебя, - скрипела ведьма, а ее когти скребли по столу,
оставляя на нем глубокие полосы. - О, да, да!
Лампы над головой обернулись шарами, сделанными из засахаренных
леденцов. Деревянные панели были сделаны из карамели. Она посмотрела вниз и
увидела, что ее туфли оставляют следы на паркете, который не был паркетом, а
состоял из кусков шоколада. Запах сладостей вызывал отвращение.
О, Боже! Да это же ведьма Гензеля и Гретель, та самая, которой я
боялась больше всего, потому что она пожирала детей.
- Ты и твои друзья, - скрипела ведьма, смеясь. - В пещеру! В печку -
пока горячая! - Она смеялась и скрипела. А Беверли побежала к двери, но
бежала, как во сне, медленно. Голос ведьмы сверлил ей мозг. Беверли
передернуло. Холл был выложен из сахара и нуги, карамели и клубничного
повидла. Ручка двери, сделанная из поддельного кристалла, когда она вошла
сюда, превратилась в чудовищный сахарный алмаз.
- Я беспокоюсь о тебе, Бевви, очень беспокоюсь...
Она обернулась, пряди рыжих волос развевались перед ее лицом, она
увидела своего отца, спешащего к ней из холла, на нем был черный халат
ведьмы и камея в виде скальпа; его руки сжимались и разжимались, губы
усмехались слюнявой улыбкой.
- Я бил тебя, потому что хотел тебя, Бевви, - вот и все, что я хотел
сделать с тобой, я хотел тебя, я хотел тебя съесть всю, я хотел сосать тебя,
я хотел зажать тебя между зубами, йумйум! О, Бевви! Я хотел посадить тебя в
печь, пока она горячая... и чувствовать твою попку... твою толстенькую
попку... А когда она станет достаточно толстой, съесть... съесть...
Взвизгнув, она схватилась за ручку двери, дернула ее и выскочила на
крыльцо. Далеко в тумане, как будто плавающие видения, она видела
автомобили, снующие взад и вперед, и женщину, толкающую тележку с продуктами
с рынка на Костеллоавеню.
Я должна выбраться отсюда, - подумала она, - это совершенно ясно. Там
настоящая жизнь, только бы мне выбраться отсюда.
- Зачем тебе убегать, здесь так хорошо, - сказал ей, смеясь, отец (мой
бапа). - Мы так долго тебя ждали. Будет здорово. Будет весело.
Она оглянулась. Теперь отец был одет не в черное платье ведьмы, а в
клоунский костюм с большими оранжевыми пуговицами. На нем был колпак, в 1958
году вошедший в моду благодаря Фессу Паркеру из диснеевского мультика о Деви
Крокетте. В одной руке у него была связка воздушных шариков. В другой он
держал ножку младенца, похожую на цыплячью лапку. На каждом шарике было
написано: "ОН ПРИШЕЛ ИЗ ДРУГОГО МИРА".
- Скажи своим друзьям, что я последний из умирающей расы, - сказал он
ухмыляясь и спустился за ней по ступенькам крыльца. - Я единственный уцелел
на погиб шей планете. Я пришел сожрать всех женщин... и изнасиловать всех
мужчин... и научиться делать мятные жвачки! И танцевать твист!
Оно начало крутиться и вертеться с шариками в Одной руке, с чудовищной
кровавой ногой - в другой. Клоунский костюм хлопал и раздувался, хотя
Беверли не чувствовала ветра. Ее ноги ослабли, и она рухнула на тротуар,
выставив вперед руки, чтобы защититься от удара, который пришелся ей в
плечо. Женщина с тележкой остановилась, оглянулась назад в растерянности, но
потом заспешила прочь от этого места.
Клоун снова подошел к ней, отбросив ногу в сторону. Она упала на
лужайку с неописуемым стуком. Беверли лежала на тротуаре, свернувшись,
уверенная, что все происходящее - сон, что скоро она должна проснуться, это
не может быть правдой, это сон. Она думала, что это неправда до того
момента, пока клоун не коснулся ее своими скрюченными когтистыми лапами. Оно
было в реальности. Оно могло убить ее. Как убивало детей.
- В аду знают твое настоящее имя! - закричала она вдруг. Оно отскочило,
и на мгновение показалось, что ухмылка на его губах, внутри нарисованной
огромной красной улыбки, превратилась в подобие гримасы ненависти и боли...
а возможно, и
страха. Это могло быть только в ее воображении, и она, конечно же, не
имела понятия, почему сказала такую странную вещь, но этим она выиграла
время.
Она встала и побежала. Скрипящие, хрипящие и хрюкающие голоса, безумные
и испуганные, вопили: "Почему ты не смотришь, куда ты идешь, ты, трусливая
дура!" Грузовик, развозящий продукты, едва не сбил ее, когда она бросилась
через улицу, как ребенок за мячиком; она опомнилась только тогда, когда уже
стояла на противоположной стороне улицы, тяжело дыша и чувствуя острую боль
в левом боку. Хлебный грузовик поехал дальше по Мейн-стрит.
Клоун исчез. Нога исчезла. Только дом все еще стоял на старом месте. Но
лишь сейчас она заметила, какой он был пустынный и заброшенный - окна
заколочены, ступеньки на лестнице треснули и провалились.
Была ли я там на самом деле или мне все это приснилось?
Но ее джинсы были грязные, ее желтая блузка в пыли. А на пальцах все
еще налип шоколад. Она вытерла пальцы о джинсы и поспешила прочь; лицо
горячее, спина холодная, как лед, в глазах и голове пульсировала кровь.
Мы не можем бороться с этим Нечто, кем бы оно ни было. Оно даже хочет,
чтобы мы попробовали. Оно хочет свести старые счеты. Не может примириться с
ничьей, я полагаю. Нам лучше убраться отсюда, просто уйти...
Что-то коснулось ее икры, легкое, как дуновение ветерка. Она отскочила,
слегка вздрогнув. Она посмотрела вниз и сжалась, закрыв рот рукой. Это был
шарик - желтый, как ее блузка. На боку синей краской было написано:
"Пьявильно, Кьелик". Она стояла, наблюдая, как он уносится вверх по улице
легким весенним ветерком. Ричи Тозиер дает тягу
Да, это было,.когда Генри и его друзья гнались за мной, перед концом
школы...
Ричи шел вдоль по набережной канала мимо Бассейпарка. Вот он
остановился, сжав кулаки в карманах, глядя на Мост Поцелуев и не видя его. Я
улизнул от них в отдел игрушек Фриза.
Со времени их безумного ланча он прогуливался бесцельно, стараясь
привести в порядок мысли о том, что было в печенье... или показалось, что
оно там было. Он думал, что скорее всего ничего оттуда не вылезало. Это была
групповая галлюцинация, вызванная всеми этими дерьмовыми вещами, о которых
они говорили. Лучшим доказательством того был факт, что Роза абсолютно
ничего не видела. Конечно, родители Беверли тоже никогда не видели крови,
которая текла из крана в ванной комнате, но это не одно и то же. Но почему?!
- Потому что мы уже взрослые люди, - пробормотал он и обнаружил, что
эта мысль абсолютно нелогична и не имеет силы. Это могло быть такой же
чепухой, как детская считалка.
Он пошел дальше.
Я шел к Центру города, сел на скамью в парке и подумал, что видел...
Он снова остановился, нахмурив брови. Видел что?
...но это было что-то, что я видел во сне. Было ли это, было ли в
действительности?!
Он посмотрел налево и увидел большое здание из стекла и бетона, которое
выглядело таким модерновым в конце пятидесятых, а сейчас казалось довольно
старым, даже древним. И вот я опять здесь, в этом дерьмовом Центре, -
подумал он, - сцена еще одной галлюцинации. Или сна. Или еще чеголибо.
Другие видели его, как Клоуна или Прокаженного, и он легко стал играть
эту роль снова. А ведь мы все легко снова стали играть наши роли, вы не
заметили? Но было ли в этом что-то необычное? Он подумал, что с каждым могло
бы случиться подобное, например, когда встречаются выпускники одного класса
или одной школы много лет спустя-тот, кто когда-то был комиком в классе, а
потом посвятил себя священству, возвратившись в прежнюю компанию и выпив
пару рюмок, опять обнаружил себя в роли прежнего дурачка; или лучший ум
страны, который получал всевозможные премии, вдруг начинает спорить с пеной
у рта о Джоне Ирвинге или Джоне Чивере; а известный профессор математики в
Корнуэльском университете обнаруживает себя на сцене с гитарой в руках,
вопящим "Глорию" или "Страдающую Птичку" с веселой пьяной дикостью. Что там
говорит Стрингстин по этому поводу? - "Не отступай, бэби, и не сдавайся"...
но старым песням с пластинок гораздо легче поверить после приличного
возлияния.
Но Ричи казалось, что прошлое, к которому они теперь возвращались, было
галлюцинацией, а не настоящей жизнью.
Но ты сказал "взрослые", а сейчас это звучит глупо. Почему так, Ричи,
почему?
Потому что Дерри - это безумный город, таинствен ный, роковой. Почему
бы тебе не уехать отсюда?
Потому что все было не так просто, вот почему.
Он был добродушным ребенком, иногда вульгарным иногда смешным, потому
что это был один из путей общения с другими детьми, чтобы тебя не убил
какой-нибудь Генри Бауэре или чтобы не остаться в полном одиночестве. Сейчас
он понимал, что множество проблем было плодами его фантазии, а реакция у
него была в десять,
а то и в двадцать раз быстрее, чем у его одноклассников. Они считали
его странным, таинственным, даже склонным к самоубийству, в зависимости от
его поведения, а возможно, у него было просто умственное переутомление.
Если, правда, постоянное умственное переутомление было простым случаем.
В любом случае все это можно было держать под контролем. Или найти
выход в другом, как Кинки Брифкейс или Бафорд Киссдрайвел. Ричи обнаружил
это, когда провел первый месяц в радиостанции колледжа, в основном каприза
ради, стоя перед микрофоном.
Сначала у него получалось не очень хорошо - он был слишком взволнован.
Но он понял, что его способности были не просто хорошими, а великолепными, и
это знание вознесло его до небес в облаке эйфории. В это же самое время он
начал понимать великий принцип, который двигал Вселенной, по крайней мере
той частью Вселенной, которая интересовалась карьерой и успехом. Вы
обнаруживаете внутри себя какого-то мечущегося безумца, который посылает к
черту всю свою жизнь. Вы загоняете его в угол и хватаете, но не убиваете. О,
нет. Убийство как раз и нужно этому маленькому ублюдку. Вы надеваете на него
упряжку и заставляете пахать. Безумец работает, как черт, если вы держите
его в шорах. А время от времени он развлекает вас шуточками. Так было на
самом деле, и этого оказалось достаточно.
Он бывал смешным, да, минута смеха, но в конце концов он перерос свои
ночные кошмары, которые были обратной стороной его смеха. Или думал, что
перерос, до сегодняшнего дня, пока слово "взрослый" неожиданно не потеряло
смысл для него. А сейчас у него было с чем справляться, или хотя бы было над
чем подумать: вот об этой огромной дурацкой статуе Поля Баньяна перед
Городским Центром.
Я, должно быть, исключение, которое подтверждает правило. Большой Билл.
А ты уверен, что ничего не было, Ричи? Вообще ничего?
Там, ближе к центру... я думал, что видел!..
Острые иголки боли впились в его глаза; это было уже второй раз за этот
день. Боль сжала голову, и он чуть не застонал. Потом она опять ушла, так же
быстро, как и пришла. Но он почувствовал еще какой-то запах, не так ли?
Что-то, что сейчас отсутствовало, но что когда-то было здесь, что-то, что
заставило его думать об этом.
(Вот и я, я с тобой, Ричи, держи мою руку, ты можешь ухватиться за нее)
Майк Хэнлон. Это был дым, который заставлял его глаза мигать и
слезиться. 27 лет тому назад они уже вдыхали этот дым, в конце только Майк и
он оставались, и они видели... Но это все исчезло.
Он подошел ближе к статуе Поля Баньяна, так же ошеломленный сейчас ее
бесподобной пошлостью, как когда-то в детстве он был сражен ее размерами.
Легендарный Поль двадцати футов высотой плюс шесть футов постамента стоял,
улыбаясь, глядя на движение городского транспорта и на пешеходов на улице
АутерКанал со своего места на кромке лужайки Центра города. Городской Центр
был воздвигнут в 1954-1955 гг. для встречи баскетбольных команд низшей лиги,
которая так никогда и не состоялась. Городской Совет Дерри выделил деньги на
статую годом позже - в 1956 году. Этот поступок горячо обсуждался как на
общественных собраниях Совета, так и в редакторской колонке "Дерри Ньюз".
Многие думали, что это будет очень красивая статуя, которая непременно
привлечет внимание туристов. Но находились и другие, которые считали эту
идею чудовищной, вызывающей и невообразимо безвкусной.
Противостояние, которое сейчас Ричи расценивал, как бурю в стакане
воды, длилось шесть месяцев, и естественно, было бессмысленным: статую
установили, и если бы даже Городской Совет отклонил свое решение (что было
бы странно, особенно для Новой Англии) воздвигнуть эту штуку, за которую уже
было заплачено, то где бы, интересно, они ее хранили? Затем статуя,
действительно не изваянная, а просто отлитая на каком-то заводе штата Огайо,
была установлена на место, ее покрывало полотно таких гигантских размеров,
что его можно было использовать вместо паруса для клипера. Его сняли 13 мая
1957 года, когда праздновалось 150-летие города. Одна из фракций предалась
воплям негодования, другая, соответственно, зашлась от восторженных стонов.
Когда Поля открыли, он был одет в свой лучший комбинезон и краснобелую
рубашку. Его борода была ослепительно черной, густой и "дровосечной". Его
топор - вершина скульптурного мастерства - размещался где-то на его плече, и
он непрерывно улыбался в северные небеса, которые в день открытия были
голубыми, как кожа прославленного компаньона Поля.
Дети, которые присутствовали на церемонии (а их были сотни, среди них
десятилетний Ричи Тозиер с отцом), были в безусловном восторге от этого
скульптурного гиганта. Родители подсаживали своих отпрысков на пьедестал,
фотографировали их, а потом наблюдали со смешанным чувством изумления и
страха, как ребятишки забираются, карабкаются, смеются на огромных башмаках
Поля (поправка; огромных черных пластиковых башмаках).
И в марте следующего года Ричи, усталый и испуганный, упал на скамейку
перед
статуей после того, как убежал от Бауэрса, Крисса и Хаггинса по дороге,
которая вела от начальной школы вниз по городу. В конце концов он нашел
убежище в отделе игрушек в универмаге Фриза.
Филиал Фриза в Дерри был очень бедным по сравнению с огромным
универмагом в Бангоре, но Ричи это мало волновало - для него это была гавань
в штормовую погоду. Генри Бауэре вот-вот мог его схватить, а Ричи уже
уставал. Он пробежал через вращающиеся двери магазина, и Генри, который
плохо понимал механику подобного устройства, чуть не лишился пальцев,
стараясь схватить Ричи. Летя вниз по лестнице с развевающейся сзади
рубашкой, он услышал, как хлопнула дверь - почти так же громко, как
телевизионные выстрелы, и понял, что три злодея все еще бегут за ним. Он
смеялся, когда прибежал вниз, но это был нервный смех; он был полон ужаса,
как кролик, пойманный в силок. Они действительно хотели избить его
хорошенько на этот раз (он не знал, что через десять недель или около того
он будет подозревать этих трех, а в частности Генри, в совершении убийства;
а еще некоторое время спустя, в июле, произойдет нечто страшное).
А причина была невероятно глупой. Ричи и другие мальчишки из пятого
класса заходили в спортивный зал. А шестой класс (Генри болтался среди них,
как бык среди коров) выходил из зала. Хотя Генри был еще в пятом классе, он
ходил в зал со старшими мальчиками. Пол только что полили и мистер Фацио не
успел еще повесить табличку с предупреждением: "Внимание! Мокрый пол", как
Генри поскользнулся и упал на спину. И прежде, чем он успел упасть, Ричи
неожиданно завопил: "Пустите, пустите, Банановая Кожура плывет!". Раздался
взрыв хохота, смеялись и одноклассники Ричи, и одноклассники Генри, но на
лице Генри не было и следа улыбки - только краска обиды вспыхнула на его
щеках. "Мы с тобой еще поговорим, Четырехглазый", - сказал он и ушел. Смех
тут же прекратился, мальчишки в зале смотрели на Ричи, как если бы он был
уже мертв. Генри не стал ожидать реакции, он просто пошел с опущенной
головой, с красными от удара локтями и с мокрыми на заду штанами. Глядя на
это мокрое пятно, Ричи, как самоубийца, открыл рот, но все-таки сдержался,
даже прикусил кончик языка, чтобы что-то не сказать. Ну, ладно, он забудет,
- говорил он себе успокаивающе. - Конечно, забудет. Старый Хенк не оченьто
работает мозгами. А следующий раз будет смотреть на табличку, ха-ха... "Ты
уже покойник, Словесный Понос, - говорил ему Вине "Сопля" Талиендо, с
определенной долей печального уважения. - Не беспокойся. Я принесу цветы на
могилу". "Отрежь свои уши и принеси цветной капусты", - Ричи величаво
повернулся, и все засмеялись, даже старый "Сопля" Талиендо, почему бы нет,
они все имели право посмеяться. Что мне волноваться? Они все будут дома,