Страница:
Только теперь она осмелилась поднять на него взор и с удивлением обнаружила в его голубых глазах выражение нежного участия и тепла, растрогавшее ее до глубины души. «Я до конца дней своих буду его любить», — с грустью призналась себе Грэйс. Ей суждено окончить свои дни гувернанткой: эта страшная мысль ослепительной вспышкой промелькнула у нее в голове, но она решила, что не позволит себе впасть в уныние, по крайней мере сейчас, когда Дункан стоит с нею рядом и проявляет по отношению к ней такое неслыханное великодушие.
Казалось, он хотел еще что-то сказать, но в эту минуту на них обрушились Эммелайн и Конистан.
Грэйс почувствовала, как знакомые страхи охватывают ее с прежней силой, тем более, что лорд Конистан поклонился ей с самым суровым и нахмуренным видом. Слава Богу, что они с Дунканом не стали предметом всеобщего внимания: к ним подошли только Эммелайн с лакеями и Конистан, в то время как остальные гости, казалось, совершенно не интересовались тем, что происходит в дальнем конце гостиной. Одни весело болтали, другие не без труда пытались наладить разговор с партнерами, найденными по жребию. Сделав такое наблюдение, Грэйс немного успокоилась, и это дало ей сил, не теряя самообладания, выдержать полный скрытого напряжения обмен любезностями между братьями и Эммелайн. Поджатые губки и упрямо выпяченный подбородок хозяйки дома недвусмысленно свидетельствовали о том, что в данный момент она совсем не рада обществу виконта.
К ее удивлению, первым вступил в бой Дункан.
— Что-нибудь не так? — воскликнул он, обращаясь к брату. — Могу я узнать, чем вызвана недовольная мина на твоем лице? Или тебе не нравится праздник, устроенный Эммелайн? Что до меня, то я просто очарован, даже слов не нахожу!
Грэйс, не удержавшись, взглянула на Дункана расширенными от изумления глазами. Никогда раньше на ее памяти он не обращался к Конистану так… таким уверенным тоном. А когда Дункан обернулся к ней и даже подмигнул, ей показалось, что ее нервы не выдержат столь серьезного испытания, и она вновь лишится чувств. Но тут ее вовремя осенило, что, потеряв сознание, она рискует не узнать, каково будет продолжение захватывающих событий, а этого ни в коем случае нельзя было допустить! Поэтому Грэйс постаралась успокоиться, до боли стиснув в кулачки руки. Ни за какие блага на свете она не хотела бы упустить ни единой секунды предстоящей схватки!
Ответ Конистана был словно подернут инеем.
— Прекрасная вечеринка, я и не спорю!
Даже лакеи, стоявшие по бокам от Эммелайн с декоративными серебряными чашами в руках, обменялись взглядами, уловив накапливающееся в воздухе грозовое напряжение.
Услыхав, как Дункан спрашивает Конистана: «А ты уже выбрал себе партнершу?» — Грэйс в отчаянии скосила глаза сначала в одну чашу, потом в другую. Вопрос прозвучал вполне невинно, но поскольку одна из чаш была пуста, а во второй осталось всего две пары перчаток, — ее собственные и еще одни короткие, сшитые из черных кружев шантильи, принадлежавшие Эммелайн, — она сразу догадалась, что Дункан поддразнивает брата.
— Нет, не выбрал, — сухо ответил Конистан. — Я собирался сделать это, но, похоже, та пара, которую я искал, так до сих пор и не попала ни в одну из чаш. Мне это показалось чрезвычайно странным, ведь я своими глазами видел, как юная леди сняла перчатки и положила их поверх остальных! — Грэйс судорожно перевела дух и, подняв глаза, встретилась с его холодным и властным взглядом. — Но зато я вижу их сейчас! — продолжал он. — Мне это таинственное появление кажется совершенно непостижимым, ведь всего полминуты назад их здесь не было!
Конистан повернулся и направил свой пристальный суровый взор на Эммелайн. Та приняла вызов с равнодушной улыбкой и ответила совершенно невозмутимо:
— Смею заметить, что это уже не имеет значения, милорд, поскольку вы пропустили свою очередь и лишились права выбирать. Теперь вам придется подождать, пока свой выбор сделает Дункан.
После этого она сладко улыбнулась и сделала знак лакеям поднести чаши поближе.
Грэйс ясно видела, что виконт еле удерживается от резкого ответа, но ему пришлось смириться с невозможностью сделать выговор хозяйке прямо посреди бала, и он ограничился тем, что бросил многозначительный взгляд на Дункана, а потом на перчатки. Ей показалось, что Конистан пытается предупредить брата, однако Дункан явно и демонстративно решил не обращать на него внимания. Он разыграл целый спектакль: взял пару кружевных черных перчаток, поднес их к носу, сделал вид, что принюхивается, и почесал затылок, словно не зная, что предпринять. Затем он проделал то же самое с ее длинными белыми перчатками, даже приложил одну из них к руке Грэйс, а другую к бархатному, расходящемуся колоколом вишневому рукаву Эммелайн.
Не удержавшись, Грэйс рассмеялась. Ей стало особенно весело, когда она заметила удивление на лице своей подруги и оцепенелую гримасу, исказившую черты виконта.
— Я в затруднении, — провозгласил Дункан. — В сущности, мне приходится выбирать между двумя в равной степени прекрасными дамами. Однако должен признаться, что я всегда был неравнодушен, — тут он сделал театральную паузу, чтобы заставить брата еще немного помучиться неизвестностью, — к белым перчаткам.
Эммелайн не сдержала ликующего вопля. Повернувшись к Конистану, она воскликнула:
— Вот вы и остались в дураках, милорд! Ну а теперь ведите меня к столу, я умираю с голоду!
20
21
Казалось, он хотел еще что-то сказать, но в эту минуту на них обрушились Эммелайн и Конистан.
Грэйс почувствовала, как знакомые страхи охватывают ее с прежней силой, тем более, что лорд Конистан поклонился ей с самым суровым и нахмуренным видом. Слава Богу, что они с Дунканом не стали предметом всеобщего внимания: к ним подошли только Эммелайн с лакеями и Конистан, в то время как остальные гости, казалось, совершенно не интересовались тем, что происходит в дальнем конце гостиной. Одни весело болтали, другие не без труда пытались наладить разговор с партнерами, найденными по жребию. Сделав такое наблюдение, Грэйс немного успокоилась, и это дало ей сил, не теряя самообладания, выдержать полный скрытого напряжения обмен любезностями между братьями и Эммелайн. Поджатые губки и упрямо выпяченный подбородок хозяйки дома недвусмысленно свидетельствовали о том, что в данный момент она совсем не рада обществу виконта.
К ее удивлению, первым вступил в бой Дункан.
— Что-нибудь не так? — воскликнул он, обращаясь к брату. — Могу я узнать, чем вызвана недовольная мина на твоем лице? Или тебе не нравится праздник, устроенный Эммелайн? Что до меня, то я просто очарован, даже слов не нахожу!
Грэйс, не удержавшись, взглянула на Дункана расширенными от изумления глазами. Никогда раньше на ее памяти он не обращался к Конистану так… таким уверенным тоном. А когда Дункан обернулся к ней и даже подмигнул, ей показалось, что ее нервы не выдержат столь серьезного испытания, и она вновь лишится чувств. Но тут ее вовремя осенило, что, потеряв сознание, она рискует не узнать, каково будет продолжение захватывающих событий, а этого ни в коем случае нельзя было допустить! Поэтому Грэйс постаралась успокоиться, до боли стиснув в кулачки руки. Ни за какие блага на свете она не хотела бы упустить ни единой секунды предстоящей схватки!
Ответ Конистана был словно подернут инеем.
— Прекрасная вечеринка, я и не спорю!
Даже лакеи, стоявшие по бокам от Эммелайн с декоративными серебряными чашами в руках, обменялись взглядами, уловив накапливающееся в воздухе грозовое напряжение.
Услыхав, как Дункан спрашивает Конистана: «А ты уже выбрал себе партнершу?» — Грэйс в отчаянии скосила глаза сначала в одну чашу, потом в другую. Вопрос прозвучал вполне невинно, но поскольку одна из чаш была пуста, а во второй осталось всего две пары перчаток, — ее собственные и еще одни короткие, сшитые из черных кружев шантильи, принадлежавшие Эммелайн, — она сразу догадалась, что Дункан поддразнивает брата.
— Нет, не выбрал, — сухо ответил Конистан. — Я собирался сделать это, но, похоже, та пара, которую я искал, так до сих пор и не попала ни в одну из чаш. Мне это показалось чрезвычайно странным, ведь я своими глазами видел, как юная леди сняла перчатки и положила их поверх остальных! — Грэйс судорожно перевела дух и, подняв глаза, встретилась с его холодным и властным взглядом. — Но зато я вижу их сейчас! — продолжал он. — Мне это таинственное появление кажется совершенно непостижимым, ведь всего полминуты назад их здесь не было!
Конистан повернулся и направил свой пристальный суровый взор на Эммелайн. Та приняла вызов с равнодушной улыбкой и ответила совершенно невозмутимо:
— Смею заметить, что это уже не имеет значения, милорд, поскольку вы пропустили свою очередь и лишились права выбирать. Теперь вам придется подождать, пока свой выбор сделает Дункан.
После этого она сладко улыбнулась и сделала знак лакеям поднести чаши поближе.
Грэйс ясно видела, что виконт еле удерживается от резкого ответа, но ему пришлось смириться с невозможностью сделать выговор хозяйке прямо посреди бала, и он ограничился тем, что бросил многозначительный взгляд на Дункана, а потом на перчатки. Ей показалось, что Конистан пытается предупредить брата, однако Дункан явно и демонстративно решил не обращать на него внимания. Он разыграл целый спектакль: взял пару кружевных черных перчаток, поднес их к носу, сделал вид, что принюхивается, и почесал затылок, словно не зная, что предпринять. Затем он проделал то же самое с ее длинными белыми перчатками, даже приложил одну из них к руке Грэйс, а другую к бархатному, расходящемуся колоколом вишневому рукаву Эммелайн.
Не удержавшись, Грэйс рассмеялась. Ей стало особенно весело, когда она заметила удивление на лице своей подруги и оцепенелую гримасу, исказившую черты виконта.
— Я в затруднении, — провозгласил Дункан. — В сущности, мне приходится выбирать между двумя в равной степени прекрасными дамами. Однако должен признаться, что я всегда был неравнодушен, — тут он сделал театральную паузу, чтобы заставить брата еще немного помучиться неизвестностью, — к белым перчаткам.
Эммелайн не сдержала ликующего вопля. Повернувшись к Конистану, она воскликнула:
— Вот вы и остались в дураках, милорд! Ну а теперь ведите меня к столу, я умираю с голоду!
20
Когда гости разошлись на ночь, Дункан проводил брата в его, теперь уже скандально известную, спальню.
— Все еще не могу поверить! — повторял Дункан, обращая взор к Конистану, пока они пересекали парк, разбитый позади особняка. — Не могу поверить, что ты спишь в сарае!
Нежный аромат роз и цветов водосбора тянулся за ними следом, гравий мягко хрустел у них под ногами. Дункан уже успел выслушать в изложении Эммелайн всю историю о том, сколько хлопот и неприятностей доставил ей его сводный брат и как ее глупая шутка обернулась созданием печально знаменитых «хором».
— Дело не в том, что Скотби пришлось воздвигнуть теремок на руинах, — сказала Эммелайн. — А вообще-то это неплохая мысль! Надо будет подумать, как его использовать в будущих турнирах! — добавила она со смехом, пояснив, что подобный флигель может служить местом самых романтических встреч. — Просто я надеялась одержать маленькую победу над Конистаном, наказать его за то, что он имел наглость появиться здесь на день раньше назначенного срока. Что за ужасные манеры у вашего брата! Но, как бы то ни было, шутка не удалась. Я хотела заставить его испить до дна горькую чашу унижения, а взамен получила апартаменты, действительно достойные важной персоны, причем его заслуга в их возведении тоже несомненна. Хуже всего то (если оставить в стороне сам факт, что мне не удалось одержать даже самой крошечной победы над вашим ужасным братцем), что теперь в имении Фэйрфеллз выстроены новые прекрасные апартаменты, не имеющие никакого практического применения! Чистейшее безумие!
Слова Эммелайн все еще были свежи в памяти Дункана, когда братья оказались на разных дорожках, разделенных невысокими кустами живой изгороди, искусно подстриженными в виде шахматных фигур.
— А главное, Роджер, — продолжал он, повышая голос и торопясь обойти препятствие по боковой дорожке, — Эммелайн мне сказала, что по уговору ты должен был спать в сарае только прошлую ночь; на сегодня и на все оетавшиеся дни она приготовила для тебя лучшую комнату в доме! Хотя должен тебя предупредить: она не преминула добавить, что на лучшей комнате в доме настояли Блайндерз и этот твой засушенный камердинер, а не она! А посему, дорогой братец, скажи мне, что ты задумал? Спать в сарае только для того, чтобы труды слуг не пропали даром! Тебе не кажется, что это уж слишком? Никогда раньше не слыхал, чтобы ты разводил подобные церемонии! А может, ты сам задумал какую-то интригу?
— Интриги — не моя стихия. В ремесле свахи никто не может тягаться с мисс Эммелайн Пенрит. Я уступаю ей поле боя!
Дункан, ускоривший шаги, чтобы нагнать Конистана, бросил на брата пытливый взгляд. От него не укрылись ни суровость его тона, ни борцовский разворот плеч. Казалось, Конистан, подобно боевому фрегату, идущему под всеми парусами, рассекает грудью прохладный ночной воздух, стиснув руки в кулаки и воинственно выставив вперед подбородок.
— Смотри на куст не налети! — окликнул брата Дункан.
Боевой пыл Конистана рассмешил его. Он не смог бы с уверенностью сказать, что именно привело виконта в такую ярость, но у него имелось два предположения, первое из которых затрагивало его самого, а второе касалось Эммелайн. Он решил испробовать последнее.
— Конечно, я не мог не заметить, что хотя ты за черепаховым супом отчаянно флиртовал с нашей хозяйкой, она осталась совершенно равнодушной к твоим чарам и даже по временам посматривала на тебя с недоумением, словно никак не могла ухватить самую суть твоих возвышенных рассуждений.
В ответ на эту реплику, намеренно брошенную, чтобы уязвить Конистана, гордившегося своей репутацией неотразимого ловеласа, виконт лишь пробормотал что-то невнятное и громче захрустел каблуками по гравию. Дункан молчал, пока они не миновали высокие полукруглые деревянные ворота, за которыми начиналась протоптанная в траве тропинка, ведущая к конюшне. Но когда они наконец снова поравнялись, он не удержался и решил еще немного подразнить сводного брата.
— Вот я и подумал: кто это тебя так разозлил, если не Эммелайн? — кротко спросил Дункан, окидывая взглядом темную кромку гор и сияющие над ними звезды. — Если это не наша очаровательная хозяйка, — а она, надо признать, была сегодня просто ослепительна в своем бархатном старинном наряде, — так вот, если это не она, то кто же? Неужели тебя так разобрало только потому, что я танцевал с Грэйс?
— Танцевал с Грэйс? — взорвался наконец Конистан. — Ты не танцевал с мисс Баттермир, ты завладел ее вниманием на весь вечер! Я сам видел, как строго нахмурилась миссис Тиндейл, когда ты повел ее танцевать в третий раз. В третий! Дункан, у тебя мозгов — как у канарейки!
— Но сегодня вечером она показалась мне чертовски хорошенькой и приветливой! Провалиться мне на этом месте, я просто не смог удержаться от соблазна!
Конистан резко остановился и повернулся к брату с таким свирепым выражением на лице, что бедный Дункан был вынужден отступить на шаг, причем каблук его правого, обтянутого черным атласом бального башмака глубоко врезался в мягкий дерн сбоку от дорожки. Ошеломленный внезапной яростью Конистана, он тем не менее не только не испугался, но даже почувствовал воодушевление. Дункан вдруг понял, что первый раз в жизни деспотичному виконту не удалось заставить вселенную вертеться по собственному вкусу, и его это явно раздражает.
Конистан тем временем продолжал держать гневную речь, распиравшую его, должно быть, весь вечер:
— В третий раз пригласить мисс Баттермир! Ничего глупее просто придумать невозможно! Я до сих пор опомниться не могу! Что тебя подвигло на это дурацкое шутовство? Какой бес в тебя вселился? Ты хоть подумал о том, что пробуждаешь ложные надежды у этой несчастной? Что ты на это скажешь, Дункан? До сих пор ты всегда вел себя, как подобает порядочному человеку, и я не нахожу слов, чтобы объяснить такой возмутительный проступок! Кстати, что должна означать эта глупейшая ухмылка на твоей физиономии? Неужели ты окончательно растерял всякие представления о приличиях? Может, здешний воздух ударил тебе в голову, как, по крайней мере, половине молокососов на этом балу? А как быть с мисс Баттермир? Честное слово, ты ведешь себя, как мальчишка! Если ты намерен продолжать в том же духе, к концу месяца она вправе будет ждать от тебя формального предложения руки и сердца! Я возмущен твоим поведением! — Внезапно вспомнив нечто крайне неприятное, Конистан пристально уставился на брата:
— Погоди, с каких это пор она стала Грэйс?
Дункан сделал вид, что обдумывает слова старшего брата со всей должной серьезностью. Наконец он ответил:
— Затрудняюсь с точностью ответить на твой вопрос, так как я при этом не присутствовал. Полагаю, это могло произойти в любое время, хотя обычно, насколько мне известно, имя дается в день рождения. Но, разумеется, если ее отец пребывал в твердом убеждении, что у него должен родиться сын, и лишь в последний момент обнаружил, что Господь благословил его дочерью, у них с миссис Баттермир могло и не найтись заранее припасенного имени для девочки. Впрочем, даже в этом печальном случае ее, несомненно, вскоре окрестили и дали при крещении имя Грэйс. Ты так не думаешь?
Поскольку на всем протяжении этого пространного рассуждения Конистан издавал какие-то о полузадушенные стоны, Дункан не слишком о удивился, когда его брат, наконец обретя голос, прорычал:
— Прекрати! Ты что, принимаешь меня за остолопа?
— Вовсе нет! — с бодрой улыбкой заверил его Дункан. — Хотя, по правде говоря, меня удивляет, зачем ты вообще задал этот вопрос.
— Ты хотел меня разозлить, и тебе это, черт возьми, удалось! — выпалил Конистан, со вздохом устремив взгляд на озеро.
Ночной воздух был влажен и напоен деревенскими запахами. Дункан тоже повернулся к озеру, заметив, что Уэзермир полон очарования, и неудивительно, что Эммелайн устраивает здесь балы и рыцарские турниры. С противоположного берега прохладный ночной бриз доносил едва слышные звуки смеха и задорной цыганской скрипки. Дункан хотел объяснить, что пошел танцевать в третий раз с одной и той же дамой только для того, чтобы подразнить Конистана, но тот перебил его прежде, чем он начал оправдываться.
— Что ты собирался этим доказать? — воскликнул он. — Неужели ты не понимаешь, насколько неумно с твоей стороны поощрять Грэйс подобными авансами? Мне бы не хотелось вмешиваться…
— Вот тут ты загнул! Такого вранья мне давно уже не приходилось слышать! — возмутился Дункан. — По-моему, тебе не терпится вмешаться! Честно говоря, мне кажется, ты просто обожаешь вмешиваться! — Проговорив все это с неслыханным жаром, удивившим даже его самого, Дункан отступил еще на шаг и почувствовал, как левый каблук вслед за правым увязает в траве газона. — Я, конечно, понимаю, — добавил он торопливо, — что у тебя благородные намерения, Роджер, но сколько я себя помню, ты всегда держал меня на коротком поводке. А стоило мне сделать хоть шаг в сторону, как я ощущал во рту удила!
При этих словах ему самому стало немного не по себе. Одно дело — поддразнивать Конис-тана, танцуя с Грэйс, и совсем другое — открыто обвинить его в том, что он сует нос не в свое дело.
Однако вспомнив, что слово — не воробей, а отступать уже поздно (тем более что Конистан, судя по всему, от неожиданности лишился дара речи), Дункан поспешил закрепиться на захваченных позициях.
— Ты же мне свободно ступить не даешь! — воскликнул он. — Кстати, раз уж об этом зашел разговор, откуда у тебя взялась эта навязчивая мысль, будто меня надо спасать от мисс Баттермир? Видит Бог, у тебя есть причины недолюбливать ее дядюшку, но Грэйс тут ни при чем! Своим громким титулом и высокомерным поведением ты довел бедняжку до смертного страха! Она дрожит с тех самых пор, как впервые была представлена ко двору в апреле прошлого года. И если ты считаешь, что ей просто следует быть посмелее, «собраться с духом», как это называет Эммелайн, значит, у тебя нет ни капли сочувствия или понимания! Вы вдвоем до того зашпыняли бедную девочку, что удивляться не приходится, если она порой слова не может сказать в свое оправдание, а то и падает в обморок. Ты даже представить себе не можешь, чего стоит одна только твоя надменно поднятая бровь, когда тебе вздумается выразить свое недовольство тем, кто имел несчастье тебе не угодить! Я даже удивляюсь, как это Грэйс сумела удержаться от истерики…
— Но ей не всегда это удаётся! — гневно перебил его Конистан.
— Что ты имеешь в виду?
— Истерику, которую она закатила на балу у миссис Уитригг. Кажется, мы с тобой оба при сем присутствовали. И если память мне не изменяет, чтобы вызвать всю эту бурю эмоций, хва-тило одного лишь невинного предположения относительно кандидатуры мисс Баттермир на звание Королевы Турнира. А теперь растолкуй мне, каким образом мои слова могли кого бы то ни было расстроить? Казалось бы, подобный панегирик должен был ее порадовать!
— Да как ты…
Дункану не хватило слов от возмущения. Он был потрясен и даже несколько напуган неистовой силой охвативших его чувств. Крепко сжав губы, молодой человек попытался хоть немного обуздать свои расшалившиеся нервы, но не сумел. Когда он вновь заговорил, его голос поднялся, подобно шквалистому ветру перед бурей.
— Во-первых, Грэйс не закатывала никакой истерики! — воскликнул он. — Она упала в глубокий обморок и долго еще чувствовала себя ужасно после того, как очнулась. Сегодня она сама мне об этом рассказала, пока мы танцевали… да, мне кажется, это было во время третьего танца! И я бы не стал называть обморок — случившийся после того, как ей в сотый раз за вечер пришлось претерпеть унижение от титулованной особы, — «необъяснимым происшествием». Тем более, что речь идет о юной леди, изо всех сил старающейся вести себя безупречно. Во-вторых, когда я слышу, как ты отказываешься от ответственности за то, что случилось с Грэйс, мне, ей-Богу, хочется тебя придушить! Ты прекрасно знал, что делаешь, когда насмехался над ней! У тебя была одна цель: выставить на посмешище и Эммелайн, и Грэйс в глазах наших друзей и всего света. Ты должен признать, что это правда!
Поскольку Дункан уже перешел на крик, Конистан крикнул ему в ответ:
— Остынь!
Но охваченный неистовой яростью, Дункан ощущал настоятельную потребность высказаться. Ему вспомнились вещие слова Торни о том, что в один прекрасный день он сумеет открыто восстать против деспотической власти старшего брата, однако он никак не предполагал, что его бунт выльется именно в такую форму. По что было, то было, и сейчас Дункан стоял, с вызовом глядя в лицо Конистану и глубоко зарывшись каблуками в мягкий садовый грунт. Еще вчера он не поверил бы, если бы ему сказали, что предметом спора между ним и братом станет Грэйс Баттермир.
— Я не собираюсь остывать! — ответил Дункан, вскинув голову. — Ты ловко этим пользовался всякий раз, когда надо было меня осадить, не так ли? Все, что от тебя требовалось, это сказать: «Дункан, остынь», или «Дункан, не заносись», и я, как дурак, поджимал хвост! Но сегодня это не сработает! Не надейся!
— Дункан! — Похоже, Конистан был по-настоящему расстроен, глубокая морщина пролегла меж его бровей. Пристально заглядывая в глаза брату, он схватил его за плечи и слегка встряхнул. — Что я такого сделал, чем заслужил такое обращение? Опомнись, подумай, что ты говоришь? По-твоему выходит, будто я какой-то людоед, готовый вцепиться тебе в глотку при малейшем неповиновении! Хотелось бы надеяться, что я вовсе не такой несносный опекун, каким ты меня изображаешь! Неужели меня считают деспотом? Сама мысль об этом мне неприятна до крайности!
Эти слова заставили Дункана несколько смягчиться, но в то же время они помогли ему понять, что Конистан даже не представляет, какое воздействие оказывают его манеры на более впечатлительных и менее закаленных людей годами моложе его самого. Поэтому он продолжал, хотя и значительно понизив голос:
— По-моему, ты просто не понимаешь, как тяжело выслушивать твои гневные отповеди и выносить эту твою ледяную вежливость. Но я не стану спорить с тобой об этом… Только не думай, будто я не ценю все, что ты для меня сделал за прошедшие годы. Ведь когда я только поступал в Оксфорд, моя карьера была уже сделана! Стоило мне только заявить во всеуслышание, что мы с тобой родня, как все двери открывались передо мною, словно по волшебству! Я чувствовал себя Моисеем, перед которым разошлись воды Красного моря![19] — Он вдруг рассмеялся. — Честное слово, Роджер, даже солнце начинало светить ярче при одном упоминании твоего имени. Но я хочу жить собственной жизнью! Пойми, сколь бы добрыми ни были твои намерения, тебе давно уже пора передать бразды правления мне самому и перестать волноваться из-за каждой мамаши, хлопочущей у о замужестве дочки, или любой другой интриганки, которой вздумалось навести на меня свой лорнет. И если мне нравится валять дурака, приглашая на танец по три раза кряду мисс Грэйс Баттермир или любую другую девицу, пришедшуюся мне по вкусу, тебя это совершенно не касается!
Воцарилось молчание. О чем думал в эту минуту Конистан, Дункан даже вообразить не мог. Виконт молча разжал пальцы, сжимавшие плечо брата, и рука его упала плетью. Потом он медленно отвернулся от Дункана, и мрак ночи окутал его лицо, надежно укрыв его мысли.
А Дункан ощутил облегчение, словно ему наконец удалось сбросить с плеч тяжкий камень, который пришлось пронести много долгих миль. Впервые с тех пор, как он себя помнил, его сердце стало легким, словно перышко, освободившись от тысячи безымянных тревог, терзавших его в прошлом. Он знал, что поступил правильно, высказав откровенно все, что думал.
— Береги себя, — наконец проговорил Конистан едва слышным шепотом.
Кивнув в направлении сарая, он пошел вперед по тропинке.
Дункан торопливо последовал за ним. С каждым новым шагом ликование, наполнившее было его душу, начало угасать. Неотступная мысль, все еще смутная, неоформившаяся в уме, стала точить его. «Береги себя». Что Конистан хотел этим сказать? Конечно, он о себе позаботится! Неужели Роджер не может доверить ему надлежащее устройство его собственной жизни?
Однако по мере того, как эта мысль прояснялась в его мозгу, Дункан вдруг отчетливо понял, что именно его так тревожит. За всю жизнь ему еще ни разу не приходилось брать на себя полную ответственность за свои поступки, и теперь подобная перспектива показалась ему одновременно и пугающей, и радостной.
Бросив взгляд на Конистана, Дункан наконец понял, до каких пределов простиралась над ним власть старшего брата, как всеохватно было его влияние. Конечно, Конистан желал ему только добра. Но он был слишком сильным, слишком властным, слишком упрямым в своем стремлении все и вся приводить в порядок по собственному разумению, не спрашивая, нравится это окружающим или нет!
— Все еще не могу поверить! — повторял Дункан, обращая взор к Конистану, пока они пересекали парк, разбитый позади особняка. — Не могу поверить, что ты спишь в сарае!
Нежный аромат роз и цветов водосбора тянулся за ними следом, гравий мягко хрустел у них под ногами. Дункан уже успел выслушать в изложении Эммелайн всю историю о том, сколько хлопот и неприятностей доставил ей его сводный брат и как ее глупая шутка обернулась созданием печально знаменитых «хором».
— Дело не в том, что Скотби пришлось воздвигнуть теремок на руинах, — сказала Эммелайн. — А вообще-то это неплохая мысль! Надо будет подумать, как его использовать в будущих турнирах! — добавила она со смехом, пояснив, что подобный флигель может служить местом самых романтических встреч. — Просто я надеялась одержать маленькую победу над Конистаном, наказать его за то, что он имел наглость появиться здесь на день раньше назначенного срока. Что за ужасные манеры у вашего брата! Но, как бы то ни было, шутка не удалась. Я хотела заставить его испить до дна горькую чашу унижения, а взамен получила апартаменты, действительно достойные важной персоны, причем его заслуга в их возведении тоже несомненна. Хуже всего то (если оставить в стороне сам факт, что мне не удалось одержать даже самой крошечной победы над вашим ужасным братцем), что теперь в имении Фэйрфеллз выстроены новые прекрасные апартаменты, не имеющие никакого практического применения! Чистейшее безумие!
Слова Эммелайн все еще были свежи в памяти Дункана, когда братья оказались на разных дорожках, разделенных невысокими кустами живой изгороди, искусно подстриженными в виде шахматных фигур.
— А главное, Роджер, — продолжал он, повышая голос и торопясь обойти препятствие по боковой дорожке, — Эммелайн мне сказала, что по уговору ты должен был спать в сарае только прошлую ночь; на сегодня и на все оетавшиеся дни она приготовила для тебя лучшую комнату в доме! Хотя должен тебя предупредить: она не преминула добавить, что на лучшей комнате в доме настояли Блайндерз и этот твой засушенный камердинер, а не она! А посему, дорогой братец, скажи мне, что ты задумал? Спать в сарае только для того, чтобы труды слуг не пропали даром! Тебе не кажется, что это уж слишком? Никогда раньше не слыхал, чтобы ты разводил подобные церемонии! А может, ты сам задумал какую-то интригу?
— Интриги — не моя стихия. В ремесле свахи никто не может тягаться с мисс Эммелайн Пенрит. Я уступаю ей поле боя!
Дункан, ускоривший шаги, чтобы нагнать Конистана, бросил на брата пытливый взгляд. От него не укрылись ни суровость его тона, ни борцовский разворот плеч. Казалось, Конистан, подобно боевому фрегату, идущему под всеми парусами, рассекает грудью прохладный ночной воздух, стиснув руки в кулаки и воинственно выставив вперед подбородок.
— Смотри на куст не налети! — окликнул брата Дункан.
Боевой пыл Конистана рассмешил его. Он не смог бы с уверенностью сказать, что именно привело виконта в такую ярость, но у него имелось два предположения, первое из которых затрагивало его самого, а второе касалось Эммелайн. Он решил испробовать последнее.
— Конечно, я не мог не заметить, что хотя ты за черепаховым супом отчаянно флиртовал с нашей хозяйкой, она осталась совершенно равнодушной к твоим чарам и даже по временам посматривала на тебя с недоумением, словно никак не могла ухватить самую суть твоих возвышенных рассуждений.
В ответ на эту реплику, намеренно брошенную, чтобы уязвить Конистана, гордившегося своей репутацией неотразимого ловеласа, виконт лишь пробормотал что-то невнятное и громче захрустел каблуками по гравию. Дункан молчал, пока они не миновали высокие полукруглые деревянные ворота, за которыми начиналась протоптанная в траве тропинка, ведущая к конюшне. Но когда они наконец снова поравнялись, он не удержался и решил еще немного подразнить сводного брата.
— Вот я и подумал: кто это тебя так разозлил, если не Эммелайн? — кротко спросил Дункан, окидывая взглядом темную кромку гор и сияющие над ними звезды. — Если это не наша очаровательная хозяйка, — а она, надо признать, была сегодня просто ослепительна в своем бархатном старинном наряде, — так вот, если это не она, то кто же? Неужели тебя так разобрало только потому, что я танцевал с Грэйс?
— Танцевал с Грэйс? — взорвался наконец Конистан. — Ты не танцевал с мисс Баттермир, ты завладел ее вниманием на весь вечер! Я сам видел, как строго нахмурилась миссис Тиндейл, когда ты повел ее танцевать в третий раз. В третий! Дункан, у тебя мозгов — как у канарейки!
— Но сегодня вечером она показалась мне чертовски хорошенькой и приветливой! Провалиться мне на этом месте, я просто не смог удержаться от соблазна!
Конистан резко остановился и повернулся к брату с таким свирепым выражением на лице, что бедный Дункан был вынужден отступить на шаг, причем каблук его правого, обтянутого черным атласом бального башмака глубоко врезался в мягкий дерн сбоку от дорожки. Ошеломленный внезапной яростью Конистана, он тем не менее не только не испугался, но даже почувствовал воодушевление. Дункан вдруг понял, что первый раз в жизни деспотичному виконту не удалось заставить вселенную вертеться по собственному вкусу, и его это явно раздражает.
Конистан тем временем продолжал держать гневную речь, распиравшую его, должно быть, весь вечер:
— В третий раз пригласить мисс Баттермир! Ничего глупее просто придумать невозможно! Я до сих пор опомниться не могу! Что тебя подвигло на это дурацкое шутовство? Какой бес в тебя вселился? Ты хоть подумал о том, что пробуждаешь ложные надежды у этой несчастной? Что ты на это скажешь, Дункан? До сих пор ты всегда вел себя, как подобает порядочному человеку, и я не нахожу слов, чтобы объяснить такой возмутительный проступок! Кстати, что должна означать эта глупейшая ухмылка на твоей физиономии? Неужели ты окончательно растерял всякие представления о приличиях? Может, здешний воздух ударил тебе в голову, как, по крайней мере, половине молокососов на этом балу? А как быть с мисс Баттермир? Честное слово, ты ведешь себя, как мальчишка! Если ты намерен продолжать в том же духе, к концу месяца она вправе будет ждать от тебя формального предложения руки и сердца! Я возмущен твоим поведением! — Внезапно вспомнив нечто крайне неприятное, Конистан пристально уставился на брата:
— Погоди, с каких это пор она стала Грэйс?
Дункан сделал вид, что обдумывает слова старшего брата со всей должной серьезностью. Наконец он ответил:
— Затрудняюсь с точностью ответить на твой вопрос, так как я при этом не присутствовал. Полагаю, это могло произойти в любое время, хотя обычно, насколько мне известно, имя дается в день рождения. Но, разумеется, если ее отец пребывал в твердом убеждении, что у него должен родиться сын, и лишь в последний момент обнаружил, что Господь благословил его дочерью, у них с миссис Баттермир могло и не найтись заранее припасенного имени для девочки. Впрочем, даже в этом печальном случае ее, несомненно, вскоре окрестили и дали при крещении имя Грэйс. Ты так не думаешь?
Поскольку на всем протяжении этого пространного рассуждения Конистан издавал какие-то о полузадушенные стоны, Дункан не слишком о удивился, когда его брат, наконец обретя голос, прорычал:
— Прекрати! Ты что, принимаешь меня за остолопа?
— Вовсе нет! — с бодрой улыбкой заверил его Дункан. — Хотя, по правде говоря, меня удивляет, зачем ты вообще задал этот вопрос.
— Ты хотел меня разозлить, и тебе это, черт возьми, удалось! — выпалил Конистан, со вздохом устремив взгляд на озеро.
Ночной воздух был влажен и напоен деревенскими запахами. Дункан тоже повернулся к озеру, заметив, что Уэзермир полон очарования, и неудивительно, что Эммелайн устраивает здесь балы и рыцарские турниры. С противоположного берега прохладный ночной бриз доносил едва слышные звуки смеха и задорной цыганской скрипки. Дункан хотел объяснить, что пошел танцевать в третий раз с одной и той же дамой только для того, чтобы подразнить Конистана, но тот перебил его прежде, чем он начал оправдываться.
— Что ты собирался этим доказать? — воскликнул он. — Неужели ты не понимаешь, насколько неумно с твоей стороны поощрять Грэйс подобными авансами? Мне бы не хотелось вмешиваться…
— Вот тут ты загнул! Такого вранья мне давно уже не приходилось слышать! — возмутился Дункан. — По-моему, тебе не терпится вмешаться! Честно говоря, мне кажется, ты просто обожаешь вмешиваться! — Проговорив все это с неслыханным жаром, удивившим даже его самого, Дункан отступил еще на шаг и почувствовал, как левый каблук вслед за правым увязает в траве газона. — Я, конечно, понимаю, — добавил он торопливо, — что у тебя благородные намерения, Роджер, но сколько я себя помню, ты всегда держал меня на коротком поводке. А стоило мне сделать хоть шаг в сторону, как я ощущал во рту удила!
При этих словах ему самому стало немного не по себе. Одно дело — поддразнивать Конис-тана, танцуя с Грэйс, и совсем другое — открыто обвинить его в том, что он сует нос не в свое дело.
Однако вспомнив, что слово — не воробей, а отступать уже поздно (тем более что Конистан, судя по всему, от неожиданности лишился дара речи), Дункан поспешил закрепиться на захваченных позициях.
— Ты же мне свободно ступить не даешь! — воскликнул он. — Кстати, раз уж об этом зашел разговор, откуда у тебя взялась эта навязчивая мысль, будто меня надо спасать от мисс Баттермир? Видит Бог, у тебя есть причины недолюбливать ее дядюшку, но Грэйс тут ни при чем! Своим громким титулом и высокомерным поведением ты довел бедняжку до смертного страха! Она дрожит с тех самых пор, как впервые была представлена ко двору в апреле прошлого года. И если ты считаешь, что ей просто следует быть посмелее, «собраться с духом», как это называет Эммелайн, значит, у тебя нет ни капли сочувствия или понимания! Вы вдвоем до того зашпыняли бедную девочку, что удивляться не приходится, если она порой слова не может сказать в свое оправдание, а то и падает в обморок. Ты даже представить себе не можешь, чего стоит одна только твоя надменно поднятая бровь, когда тебе вздумается выразить свое недовольство тем, кто имел несчастье тебе не угодить! Я даже удивляюсь, как это Грэйс сумела удержаться от истерики…
— Но ей не всегда это удаётся! — гневно перебил его Конистан.
— Что ты имеешь в виду?
— Истерику, которую она закатила на балу у миссис Уитригг. Кажется, мы с тобой оба при сем присутствовали. И если память мне не изменяет, чтобы вызвать всю эту бурю эмоций, хва-тило одного лишь невинного предположения относительно кандидатуры мисс Баттермир на звание Королевы Турнира. А теперь растолкуй мне, каким образом мои слова могли кого бы то ни было расстроить? Казалось бы, подобный панегирик должен был ее порадовать!
— Да как ты…
Дункану не хватило слов от возмущения. Он был потрясен и даже несколько напуган неистовой силой охвативших его чувств. Крепко сжав губы, молодой человек попытался хоть немного обуздать свои расшалившиеся нервы, но не сумел. Когда он вновь заговорил, его голос поднялся, подобно шквалистому ветру перед бурей.
— Во-первых, Грэйс не закатывала никакой истерики! — воскликнул он. — Она упала в глубокий обморок и долго еще чувствовала себя ужасно после того, как очнулась. Сегодня она сама мне об этом рассказала, пока мы танцевали… да, мне кажется, это было во время третьего танца! И я бы не стал называть обморок — случившийся после того, как ей в сотый раз за вечер пришлось претерпеть унижение от титулованной особы, — «необъяснимым происшествием». Тем более, что речь идет о юной леди, изо всех сил старающейся вести себя безупречно. Во-вторых, когда я слышу, как ты отказываешься от ответственности за то, что случилось с Грэйс, мне, ей-Богу, хочется тебя придушить! Ты прекрасно знал, что делаешь, когда насмехался над ней! У тебя была одна цель: выставить на посмешище и Эммелайн, и Грэйс в глазах наших друзей и всего света. Ты должен признать, что это правда!
Поскольку Дункан уже перешел на крик, Конистан крикнул ему в ответ:
— Остынь!
Но охваченный неистовой яростью, Дункан ощущал настоятельную потребность высказаться. Ему вспомнились вещие слова Торни о том, что в один прекрасный день он сумеет открыто восстать против деспотической власти старшего брата, однако он никак не предполагал, что его бунт выльется именно в такую форму. По что было, то было, и сейчас Дункан стоял, с вызовом глядя в лицо Конистану и глубоко зарывшись каблуками в мягкий садовый грунт. Еще вчера он не поверил бы, если бы ему сказали, что предметом спора между ним и братом станет Грэйс Баттермир.
— Я не собираюсь остывать! — ответил Дункан, вскинув голову. — Ты ловко этим пользовался всякий раз, когда надо было меня осадить, не так ли? Все, что от тебя требовалось, это сказать: «Дункан, остынь», или «Дункан, не заносись», и я, как дурак, поджимал хвост! Но сегодня это не сработает! Не надейся!
— Дункан! — Похоже, Конистан был по-настоящему расстроен, глубокая морщина пролегла меж его бровей. Пристально заглядывая в глаза брату, он схватил его за плечи и слегка встряхнул. — Что я такого сделал, чем заслужил такое обращение? Опомнись, подумай, что ты говоришь? По-твоему выходит, будто я какой-то людоед, готовый вцепиться тебе в глотку при малейшем неповиновении! Хотелось бы надеяться, что я вовсе не такой несносный опекун, каким ты меня изображаешь! Неужели меня считают деспотом? Сама мысль об этом мне неприятна до крайности!
Эти слова заставили Дункана несколько смягчиться, но в то же время они помогли ему понять, что Конистан даже не представляет, какое воздействие оказывают его манеры на более впечатлительных и менее закаленных людей годами моложе его самого. Поэтому он продолжал, хотя и значительно понизив голос:
— По-моему, ты просто не понимаешь, как тяжело выслушивать твои гневные отповеди и выносить эту твою ледяную вежливость. Но я не стану спорить с тобой об этом… Только не думай, будто я не ценю все, что ты для меня сделал за прошедшие годы. Ведь когда я только поступал в Оксфорд, моя карьера была уже сделана! Стоило мне только заявить во всеуслышание, что мы с тобой родня, как все двери открывались передо мною, словно по волшебству! Я чувствовал себя Моисеем, перед которым разошлись воды Красного моря![19] — Он вдруг рассмеялся. — Честное слово, Роджер, даже солнце начинало светить ярче при одном упоминании твоего имени. Но я хочу жить собственной жизнью! Пойми, сколь бы добрыми ни были твои намерения, тебе давно уже пора передать бразды правления мне самому и перестать волноваться из-за каждой мамаши, хлопочущей у о замужестве дочки, или любой другой интриганки, которой вздумалось навести на меня свой лорнет. И если мне нравится валять дурака, приглашая на танец по три раза кряду мисс Грэйс Баттермир или любую другую девицу, пришедшуюся мне по вкусу, тебя это совершенно не касается!
Воцарилось молчание. О чем думал в эту минуту Конистан, Дункан даже вообразить не мог. Виконт молча разжал пальцы, сжимавшие плечо брата, и рука его упала плетью. Потом он медленно отвернулся от Дункана, и мрак ночи окутал его лицо, надежно укрыв его мысли.
А Дункан ощутил облегчение, словно ему наконец удалось сбросить с плеч тяжкий камень, который пришлось пронести много долгих миль. Впервые с тех пор, как он себя помнил, его сердце стало легким, словно перышко, освободившись от тысячи безымянных тревог, терзавших его в прошлом. Он знал, что поступил правильно, высказав откровенно все, что думал.
— Береги себя, — наконец проговорил Конистан едва слышным шепотом.
Кивнув в направлении сарая, он пошел вперед по тропинке.
Дункан торопливо последовал за ним. С каждым новым шагом ликование, наполнившее было его душу, начало угасать. Неотступная мысль, все еще смутная, неоформившаяся в уме, стала точить его. «Береги себя». Что Конистан хотел этим сказать? Конечно, он о себе позаботится! Неужели Роджер не может доверить ему надлежащее устройство его собственной жизни?
Однако по мере того, как эта мысль прояснялась в его мозгу, Дункан вдруг отчетливо понял, что именно его так тревожит. За всю жизнь ему еще ни разу не приходилось брать на себя полную ответственность за свои поступки, и теперь подобная перспектива показалась ему одновременно и пугающей, и радостной.
Бросив взгляд на Конистана, Дункан наконец понял, до каких пределов простиралась над ним власть старшего брата, как всеохватно было его влияние. Конечно, Конистан желал ему только добра. Но он был слишком сильным, слишком властным, слишком упрямым в своем стремлении все и вся приводить в порядок по собственному разумению, не спрашивая, нравится это окружающим или нет!
21
Конистан понимал, что переставляет ноги, так как чувствовал, что его черные атласные башмаки все больше промокают от ходьбы по заросшей травой тропинке, ведущей к сараю, но все его тело с головы до ног было сковано странным онемением. И в самых страшных снах ему не могло присниться, что Дункан способен наброситься на него в таком ожесточении, с такими горькими упреками. Его гордость была оскорблена настолько, что он едва удерживал готовые сорваться с уст язвительные замечания о невозможности рассуждать здраво, когда имеешь дело с недорослями.
С другой стороны, он не мог не признать, что в словах Дункана было зерно истины, раздражавшее его, как камешек, к несчастью, попавший ему в сапог во время лучшей осенней охоты прошедшего сезона. Конистану мучительно хотелось выбросить из головы суровую отповедь младшего брата, но обидные слова продолжали звучать в голове, сводя его с ума.
Деспот. Ледяные манеры. Надменная бровь. Ему не хотелось узнавать себя в этом портрете, но еще горше было сознавать, что именно рука Дункана набросала его на полотне. Мнением Эммелайн Конистан мог пренебречь, пребывая в убеждении, что с самых первых дней знакомства она составила себе ошибочное представление о нем, не удосужившись узнать его как следует. Но Дункан, проживший бок о бок с ним всю свою жизнь, не сговариваясь с Эммелайн, предъявил ему, в сущности, те же претензии, и теперь от них не так легко было отмахнуться.
Они все ближе подходили к сараю, и Конистан взглянул на своего воспитанника в надежде увидеть на его лице что-то вроде раскаяния. Если бы мальчик извинился, он был бы счастлив забыть его неуместные замечания и вернуть себе душевное спокойствие, а также остаться при убеждении, что во всех его спорах и раздорах с Эммелайн была повинна исключительно и только она сама.
Однако Дункан, шагавший по тропинке, казался удивительно спокойным и довольным собой. В эту минуту его внимание было, по-видимому, полностью поглощено красотой темной звездной ночи и зубчатыми контурами Игл-Крэга на дальнем берегу озера. Конистан ощутил в душе нарастающую тревогу.
К счастью, напряжение, возникшее между братьями во время ожесточенного спора, в значительной мере ослабело, когда они достигли порога сарая. Конистан настежь распахнул дверь, давая Дункану возможность полюбоваться изысканной красотой внутреннего убранства, и на младшего брата это зрелище произвело сильное впечатление.
— Просто не верится, — восторгался Дункан, оглядывая обе комнаты. — И ты говоришь, что все это было сделано за полдня? Но это невероятно! — Принюхавшись, он вдруг рассмеялся и добавил:
— Излишне упоминать об этом, Роджер, но даже самые крепкие пачули Эммелайн не могут замаскировать точного местоположения твоих… э-э-э… — как бы это сказать? — апартаментов!
С другой стороны, он не мог не признать, что в словах Дункана было зерно истины, раздражавшее его, как камешек, к несчастью, попавший ему в сапог во время лучшей осенней охоты прошедшего сезона. Конистану мучительно хотелось выбросить из головы суровую отповедь младшего брата, но обидные слова продолжали звучать в голове, сводя его с ума.
Деспот. Ледяные манеры. Надменная бровь. Ему не хотелось узнавать себя в этом портрете, но еще горше было сознавать, что именно рука Дункана набросала его на полотне. Мнением Эммелайн Конистан мог пренебречь, пребывая в убеждении, что с самых первых дней знакомства она составила себе ошибочное представление о нем, не удосужившись узнать его как следует. Но Дункан, проживший бок о бок с ним всю свою жизнь, не сговариваясь с Эммелайн, предъявил ему, в сущности, те же претензии, и теперь от них не так легко было отмахнуться.
Они все ближе подходили к сараю, и Конистан взглянул на своего воспитанника в надежде увидеть на его лице что-то вроде раскаяния. Если бы мальчик извинился, он был бы счастлив забыть его неуместные замечания и вернуть себе душевное спокойствие, а также остаться при убеждении, что во всех его спорах и раздорах с Эммелайн была повинна исключительно и только она сама.
Однако Дункан, шагавший по тропинке, казался удивительно спокойным и довольным собой. В эту минуту его внимание было, по-видимому, полностью поглощено красотой темной звездной ночи и зубчатыми контурами Игл-Крэга на дальнем берегу озера. Конистан ощутил в душе нарастающую тревогу.
К счастью, напряжение, возникшее между братьями во время ожесточенного спора, в значительной мере ослабело, когда они достигли порога сарая. Конистан настежь распахнул дверь, давая Дункану возможность полюбоваться изысканной красотой внутреннего убранства, и на младшего брата это зрелище произвело сильное впечатление.
— Просто не верится, — восторгался Дункан, оглядывая обе комнаты. — И ты говоришь, что все это было сделано за полдня? Но это невероятно! — Принюхавшись, он вдруг рассмеялся и добавил:
— Излишне упоминать об этом, Роджер, но даже самые крепкие пачули Эммелайн не могут замаскировать точного местоположения твоих… э-э-э… — как бы это сказать? — апартаментов!