Страница:
Внизу в зажатой среди утесов долине расположилось озеро Уэзермир, формой напоминаю щее каплю слезы, причем в расширяющейся ее части находился поросший соснами островок. Эммелайн были знакомы каждый пригорок и каждая пещера на острове, так же, как и вся местность вокруг, с этими утесами, скалистыми вершинами и глубокими лесистыми оврагами. Неподалеку от островка на берегу озера разбили табор цыгане. Они поставили свои пестрые шатры и фургоны широким кругом, а рядом, на небольшом лугу, покрытом мхами и свежей травой, паслись их лошади. Хорошо знакомое веселое возбуждение овладело девушкой. Цыгане вернулись! Она дружила с ними с самого раннего детства и до сих пор прекрасно помнила тот день, когда мать впервые взяла ее на прогулку к расписным шатрам, от которых заманчиво пахло высушенными болотными травами. Волшебство! Наблюдая, как солнце скрывается за вершинами гор, девушка загадала желание: пусть ее подруга Грэйс найдет здесь свою любовь. С такими мыслями Эммелайн вновь забралась в карету. Она чувствовала себя на седьмом небе. Она наконец-то снова была дома.
Три недели спустя, когда миновал июнь 1818 года, в долину Уэзермир спустился лорд Конистан. Он сразу понял, что стал жертвой оптического обмана. Когда его двуколка наконец добралась по извилистой горной дороге до верхней точки перевала, ведущего к озеру, он готов был поклясться, что и кромка воды, и круто подступающие к ней скалы, прорезанные тут и там глубокими и узкими, как щели, заливами, окутаны легкой дымкой тумана. Однако, спустившись в долину, он обнаружил, что туман был не чем иным, как иллюзией. Небо сияло чистейшей голубизной, глаз ясно различал каждую складку окружающей местности.
Тем не менее у него создалось впечатление, будто он попал в некий замкнутый мир, затерянный в лабиринте времен среди стоящих на страже отвесных горных склонов, древних, как сама история. Внезапный порыв ветра, пронесшийся со свистом и воем, раскачал кроны деревьев, вздыбил зеркальную поверхность воды, заискрившуюся под послеполуденным солнцем, и все же не смог разрушить царящего вокруг необъяснимого ощущения покоя. На изумрудных склонах мирно паслись овцы, а жители Уэзермира, неулыбчивые и молчаливые, делали свою привычную работу с неторопливой деревенской основательностью.
Въехав на мощенную булыжником главную улицу селения, по обеим сторонам которой тянулись в два ряда источенные дождями, позеленевшие от времени жилые домики и мелочные лавки, Конистан отметил, что даже доносящийся из кузницы размеренный стук молота о наковальню не нарушает охватившего его дремотного состояния. Словно какое-то колдовство, навек сковавшее это сонное царство, теперь завладело и его душой. А ведь не далее, как тем же утром, он проснулся бодрым и полным решимости штурмовать цитадель мисс Пенрит. Его первая атака, в сущности, уже началась, так как он намеревался приветствовать Эммелайн за день до прибытия всех остальных гостей. Конистан собирался застать мисс Пенрит врасплох и в течение последнего часа мысленно уже рисовал себе ее растерянное лицо, когда он войдет с поклоном и сделает вид, что всего лишь перепутал дату!
Увы, где-то по дороге, возможно, на вершине перевала Сторожевые Ворота или при спуске в долину его боевой дух куда-то бесследно испарился, уступив место умиротворению, которого он никак не ожидал. Многие из друзей Конистана, включая Гарви Торнуэйта, шутливо предупреждали его насчет Уэзермира и Фэйрфеллз: дескать, там Купидону удавалось растянуть апрель и май до самого конца лета, так что никто из живущих близ озера не мог считать себя не-уязвимым для его стрел. Ему рассказали также о том, что местные цыгане, много веков назад облюбовавшие эту долину для стоянки в теплые летние месяцы, будто бы засадили весь Уэзермир и прилегающие к нему земли особыми травами, из которых варили приворотное зелье. Конистан лишь посмеялся тогда над глупыми байками, но теперь, пытаясь сбросить томное наваждение, вдруг подумал, что и сам, как какой-нибудь незадачливый деревенский простачок, стал жертвой суеверия и праздных россказней.
Ну уж нет, не на того напали! В отчаянной попытке развеять колдовство, проникшее ему в плоть и в кровь, Конистан подстегнул своих серых, подобранных под стать коней, и на рысях подкатил к имению. Ветер, обвевавший его щеки, и в самом деле помог виконту прийти в себя. Он даже почувствовал, что к нему в какой-то мере возвращается прежний боевой задор.
Однако вид величественной барской усадьбы сэра Джайлза Пенрита, выстроенной из того же синеватого местного камня, что и дома селения, вновь расстроил все его планы. Открывшийся взору Конистана дом излучал то же колдовское очарование, что и оставшаяся позади деревня Уэзермир. Большая часть здания была укрыта плющом, темно-зеленые листья которого трепетали на ветру и в свете солнца казались громадной стаей крошечных бабочек, порхающих вокруг дома. Парадный вход был обрамлен аркой ползучих желтых роз. Их нежный аромат подобно поцелую приветствовал Конистана, когда он осадил лошадей на усыпанной гравием подъездной аллее.
В здешних местах он не знал ровным счетом никого, поэтому, увидав внушительный особняк, скорее похожий на замок, в этом уединенном уголке королевства, который считал чуть ли не землей варваров, надменный виконт был приятно удивлен. И в самом деле, графство Камберленд прославилось не только красивейшими озерами. Это был край бесплодных пустошей, мрачных болот, суровых зим и нищих поэтов. Расположенное на берегу озера имение Фэйрфеллз и возвышавшаяся в какой-нибудь сотне ярдов от него старинная приходская церковь романской архитектуры изменили предвзятое и несправедливое мнение об этих местах, сложившееся у Конистана. Люди здесь явно жили по старинке, земля казалась нетронутой с незапамятных времен, но зато дома были выстроены на века, и все вокруг как будто дышало надежностью и величавым покоем. Ему понравилось то, что он увидел. Дом выглядел великолепно, на многих окнах виднелись двойные шторы: тяжелые гардины из красного бархата и мягко присборенные занавеси из тонкого белого муслина. Продуманный контраст поражал глаз красотой и элегантностью. Вид дома в целом, подумал Конистан, передавая вожжи груму и спрыгивая с повозки, живейшим образом напоминал о молодой хозяйке. Муслин был символом ее нежности, свидетелем которой ему не раз уже доводилось бывать в тех случаях, когда она не подозревала о его присутствии. Бархат напоминал о ее врожденной элегантности, ну, а камень — эта мысль пришла к нему подобно озарению — олицетворял собою ту часть ее существа, которая еще не пробудилась к жизни: ее сердце. В ту самую минуту, когда ему вспомнилась изначальная цель — завоевать сердце Эммелайн, — сонливость окончательно покинула Конистана, и он почувствовал себя как никогда бодрым и готовым вступить в бой с мисс Эммелайн Пенрит.
7
8
Три недели спустя, когда миновал июнь 1818 года, в долину Уэзермир спустился лорд Конистан. Он сразу понял, что стал жертвой оптического обмана. Когда его двуколка наконец добралась по извилистой горной дороге до верхней точки перевала, ведущего к озеру, он готов был поклясться, что и кромка воды, и круто подступающие к ней скалы, прорезанные тут и там глубокими и узкими, как щели, заливами, окутаны легкой дымкой тумана. Однако, спустившись в долину, он обнаружил, что туман был не чем иным, как иллюзией. Небо сияло чистейшей голубизной, глаз ясно различал каждую складку окружающей местности.
Тем не менее у него создалось впечатление, будто он попал в некий замкнутый мир, затерянный в лабиринте времен среди стоящих на страже отвесных горных склонов, древних, как сама история. Внезапный порыв ветра, пронесшийся со свистом и воем, раскачал кроны деревьев, вздыбил зеркальную поверхность воды, заискрившуюся под послеполуденным солнцем, и все же не смог разрушить царящего вокруг необъяснимого ощущения покоя. На изумрудных склонах мирно паслись овцы, а жители Уэзермира, неулыбчивые и молчаливые, делали свою привычную работу с неторопливой деревенской основательностью.
Въехав на мощенную булыжником главную улицу селения, по обеим сторонам которой тянулись в два ряда источенные дождями, позеленевшие от времени жилые домики и мелочные лавки, Конистан отметил, что даже доносящийся из кузницы размеренный стук молота о наковальню не нарушает охватившего его дремотного состояния. Словно какое-то колдовство, навек сковавшее это сонное царство, теперь завладело и его душой. А ведь не далее, как тем же утром, он проснулся бодрым и полным решимости штурмовать цитадель мисс Пенрит. Его первая атака, в сущности, уже началась, так как он намеревался приветствовать Эммелайн за день до прибытия всех остальных гостей. Конистан собирался застать мисс Пенрит врасплох и в течение последнего часа мысленно уже рисовал себе ее растерянное лицо, когда он войдет с поклоном и сделает вид, что всего лишь перепутал дату!
Увы, где-то по дороге, возможно, на вершине перевала Сторожевые Ворота или при спуске в долину его боевой дух куда-то бесследно испарился, уступив место умиротворению, которого он никак не ожидал. Многие из друзей Конистана, включая Гарви Торнуэйта, шутливо предупреждали его насчет Уэзермира и Фэйрфеллз: дескать, там Купидону удавалось растянуть апрель и май до самого конца лета, так что никто из живущих близ озера не мог считать себя не-уязвимым для его стрел. Ему рассказали также о том, что местные цыгане, много веков назад облюбовавшие эту долину для стоянки в теплые летние месяцы, будто бы засадили весь Уэзермир и прилегающие к нему земли особыми травами, из которых варили приворотное зелье. Конистан лишь посмеялся тогда над глупыми байками, но теперь, пытаясь сбросить томное наваждение, вдруг подумал, что и сам, как какой-нибудь незадачливый деревенский простачок, стал жертвой суеверия и праздных россказней.
Ну уж нет, не на того напали! В отчаянной попытке развеять колдовство, проникшее ему в плоть и в кровь, Конистан подстегнул своих серых, подобранных под стать коней, и на рысях подкатил к имению. Ветер, обвевавший его щеки, и в самом деле помог виконту прийти в себя. Он даже почувствовал, что к нему в какой-то мере возвращается прежний боевой задор.
Однако вид величественной барской усадьбы сэра Джайлза Пенрита, выстроенной из того же синеватого местного камня, что и дома селения, вновь расстроил все его планы. Открывшийся взору Конистана дом излучал то же колдовское очарование, что и оставшаяся позади деревня Уэзермир. Большая часть здания была укрыта плющом, темно-зеленые листья которого трепетали на ветру и в свете солнца казались громадной стаей крошечных бабочек, порхающих вокруг дома. Парадный вход был обрамлен аркой ползучих желтых роз. Их нежный аромат подобно поцелую приветствовал Конистана, когда он осадил лошадей на усыпанной гравием подъездной аллее.
В здешних местах он не знал ровным счетом никого, поэтому, увидав внушительный особняк, скорее похожий на замок, в этом уединенном уголке королевства, который считал чуть ли не землей варваров, надменный виконт был приятно удивлен. И в самом деле, графство Камберленд прославилось не только красивейшими озерами. Это был край бесплодных пустошей, мрачных болот, суровых зим и нищих поэтов. Расположенное на берегу озера имение Фэйрфеллз и возвышавшаяся в какой-нибудь сотне ярдов от него старинная приходская церковь романской архитектуры изменили предвзятое и несправедливое мнение об этих местах, сложившееся у Конистана. Люди здесь явно жили по старинке, земля казалась нетронутой с незапамятных времен, но зато дома были выстроены на века, и все вокруг как будто дышало надежностью и величавым покоем. Ему понравилось то, что он увидел. Дом выглядел великолепно, на многих окнах виднелись двойные шторы: тяжелые гардины из красного бархата и мягко присборенные занавеси из тонкого белого муслина. Продуманный контраст поражал глаз красотой и элегантностью. Вид дома в целом, подумал Конистан, передавая вожжи груму и спрыгивая с повозки, живейшим образом напоминал о молодой хозяйке. Муслин был символом ее нежности, свидетелем которой ему не раз уже доводилось бывать в тех случаях, когда она не подозревала о его присутствии. Бархат напоминал о ее врожденной элегантности, ну, а камень — эта мысль пришла к нему подобно озарению — олицетворял собою ту часть ее существа, которая еще не пробудилась к жизни: ее сердце. В ту самую минуту, когда ему вспомнилась изначальная цель — завоевать сердце Эммелайн, — сонливость окончательно покинула Конистана, и он почувствовал себя как никогда бодрым и готовым вступить в бой с мисс Эммелайн Пенрит.
7
«Завтра поутру, — с огромным удовлетворением подумала Эммелайн, срезая один за другим побеги тимьяна у себя в саду, — когда съедутся гости, начну плести свои чары».
Улыбаясь этим праздным мыслям и неторопливо продвигаясь вдоль грядок и клумб, девушка всей грудью вдыхала чудесные ароматы душистых трав. Накануне вечером она навестила гадалку, самую старую обитательницу цыганского табора, и кое-что из предсказаний старухи невольно застряло у нее в голове, хотя она и считала подобные пророчества вздором. Вот и сейчас в ушах молодой хозяйки поместья все еще звучал гортанный и низкий голос цыганки, она по-прежнему ощущала прохладное прикосновение иссохших пальцев к своей ладони, пока та гадала ей по руке. Впрочем, больше всего Эммелайн радовалась счастливой улыбке на изрезанном морщинами смуглом лице прорицательницы, неизменно встречавшей ее, когда она возвращалась из Лондона.
Вот и на этот раз, когда Эммелайн попросила ей погадать, старуха радостно кивнула. Ее лицо напоминало источенные ветрами утесы, со всех сторон обступившие озеро. Она вновь повторила свое прежнее предсказание, не претерпевшее никаких изменений: в один прекрасный день Эммелайн суждено выйти замуж за дворянина, обладателя несметного богатства, и родить ему шесть сыновей и шесть дочерей.
Замедлив шаг и поднеся к губам листок мяты, девушка вновь припомнила слова старой цыганки. Глубоко запрятанная печаль овладела ею при мысли об этом пророчестве. Никто на свете, даже ее мать, не знал о взятом ею на себя обете безбрачия. Эммелайн боялась, что если когда-нибудь откроет родителям свое тайное решение остаться старой девой, отец сам подберет ей жениха и принудит к замужеству. Поэтому она просто делала вид, что ее сердце еще никем не затронуто. Впрочем, это, по крайней мере, было правдой. Однако причины, побудившие ее выбрать для себя одиночество, крылись гораздо глубже.
Возвращение домой по окончании лондонского сезона лишь укрепило убежденность Эммелайн в том, что ее решение было правильным. Вернувшись, она обнаружила, что ее мать вот уже больше двух недель прикована к постели невыносимой болью в суставах. Последние пятнадцать лет на глазах у Эммелайн молодое и стройное тело ее матери постепенно скрючивалось и искривлялось под безжалостным воздействием ревматизма. Боль лишала бедную женщину возможности двигаться и радоваться жизни, в конце концов ей не осталось ничего иного, как коротать свои дни в инвалидном кресле.
Той же болезнью страдала и бабка Эммелайн с материнской стороны. Ни та, ни другая никогда не жаловались, напротив, обе стоически переносили страдания. Но Эммелайн слишком хорошо знала себя и понимала, что не сможет так же кротко примириться с болезнью, наверняка, как ей казалось, унаследованной ею от матери, да к тому же может передать ее своим собственным будущим детям. Уж лучше им не рождаться на свет Божий, чем быть обреченными на страдания, как ее мать и бабушка.
Она уже замечала первые признаки подступающего недуга: последние несколько месяцев ее неотступно преследовала ноющая боль в запястье. Верно, все началось, когда она во время верховой прогулки упала с лошади и вывихнула руку, но даже ей, светской девице, неискушенной в медицине, было известно, что обычное повреждение уже давным-давно должно было зажить без следа. И сейчас, сгибая и разгибая руку, Эммелайн почувствовала, как ее охватывает тихая, сладкая грусть. Хотя она и знала, что ей предстоит окончить свои дни в одиночестве, все-таки было удивительно приятно услыхать от старой цыганки предсказание о шести сыновьях и шести дочерях.
Чтобы окончательно не впасть в уныние при размышлении о столь безнадежном предмете, Эммелайн одернула сама себя и вновь занялась сбором душистой зелени. Позднее, во время турнира, решила она, непременно нужно будет пригласить всех его участников посетить табор. Пусть и они испытают на себе дивную магию цыганских чар! Ей так хотелось, чтобы все ее гости повеселились от души! Оставалось лишь надеяться, что присутствие виконта Конистана не омрачит праздника и не помешает осуществлению ее замыслов. Она желала не только увидеть Грэйс счастливо обвенчанной с человеком, сумевшим пленить ее сердце, но и доставить настоящую радость всем остальным. Для достижения этой цели она трудилась прилежнее, чем самая работящая из служанок. Продолжая срезать веточки лаванды, майорана и мяты, Эмме-лайн уже предвкушала грядущие события, сулившие много веселья и смеха.
Только бы заставить Конистана вести себя прилично!
Сэр Джайлз Пенрит, слегка нахмурившись, налил своему высокому гостю рюмку шерри. Он оказался в щекотливом положении. Будь сидящий напротив него господин не виконтом Конистаном, а кем угодно еще, сэр Джайлз просто решил бы, что перед ним ни с кем не считающийся, дурно воспитанный невежа, и вышвырнул бы его вон без долгих разговоров. Но виконт был птицей высокого полета, и хотя хозяину дома было отлично известно, что милорд прибыл на день раньше с единственной целью — досадить его дочери, причем объяснил свой преждевременный приезд всего лишь невинным желанием устроить сюрприз Эммелайн, сэр Джайлз догадывался, что это лишь предлог, за которым кроется нечто большее. Устроить ей сюрприз! Хорошенькое дельце!
Не то, чтобы титул Конистана внушал трепет сэру Джайлзу, вовсе нет. Скверным манерам всегда можно было дать отпор, невзирая на лица. Но все дело было в том, что отец Эммелайн действительно пребывал в недоумении и не знал, что предпринять. Какой-то внутренний голос нашептывал ему, что не стоит отправлять Конистана в местный трактир «Ангел и Колокол», хотя именно таков был бы его совет любому самонадеянному щенку, посмевшему явиться на турнир его дочери на день раньше назначенного срока. Нет, трактир тут явно не годился, но что же тогда?
Когда он вновь обернулся, намереваясь пересечь библиотеку, то обнаружил, что его гость переместился к окну и теперь пристально вглядывался в раскинувшийся внизу цветочный сад.
— Ах, да, — пояснил сэр Джайлз, подходя
К виконту, — в этот час моя дочь обычно собирает целыми охапками цветы и душистые травы. Она плетет из них гирлянды и украшает столбики кроватей, а также кладет их в наволочки. Весь дом благоухает, как райский сад. Она сама круглый год ухаживает за садом, за исключением тех месяцев, что мы проводим в Лондоне, — с гордостью проговорил он, протягивая Конистану рюмку.
Виконт, казалось, даже не расслышал обращенных к нему слов хозяина. Он рассеянно взял рюмку шерри; лицо его выглядело немного озабоченным, меж бровей появилась легкая морщинка.
— Не могу припомнить среди знакомых мне дам ни одной, которая с такой любовью возделывала бы свой сад, — задумчиво проговорил он. — Впрочем, нет, это делала моя бабушка, причем почти до самой смерти. И знаете, в своем саду, среди роскошных цветочных клумб, она сочиняла стихи. Я до сих пор вспоминаю этот сад как приют отдохновения и покоя.
— Мы иногда пьем там чай, — заметил сэр Джайлз, — если, конечно, погода позволяет. Вокруг нас жужжат пчелы. Даже не могу вам точно сказать, сколько раз я засыпал там — к великому удовольствию Эммелайн. Она утверждает, что во сне я мычу громче, чем коровы в час дойки!
Конистан рассмеялся в ответ, а сэр Джайлз выглянул в окно, провожая задумчивым взглядом плоский верх соломенной шляпки Эммелайн. Долгое время хозяин и гость стояли у окна, глядя, как она неторопливо проходит по саду, а свежий послеполуденный ветерок игриво взбивает вокруг ее щиколоток белую пену кружев. Сэр Джайлз был ошеломлен внезапно пришедшей в голову догадкой: да Конистан просто влюблен в его дочь! Однако эта мысль показалась ему до того неожиданной и странной, что он едва не поперхнулся своим шерри, но в то же время понял, что именно это смутное подозрение помешало ему немедленно отправить виконта восвояси. Если существует хоть самая отдаленная возможность того, что лорд Конистан влюбился в Эммелайн, значит, он, сэр Джайлз, окажет дочери медвежью услугу, отослав ее поклонника прочь. Но что, если виконт решил всего лишь позабавиться, поиграть ее сердцем, сделав из него очередной трофей? В таком случае лучше всего было бы направить его в «Ангел и Колокол». Так что же предпринять?
У сэра Джайлза была привычка в трудные минуты надувать щеки, а потом с шумом выпускать набранный в рот воздух. Вот и сейчас, проделав это, он быстро нашел единственно правильное решение: надо посоветоваться с женой. Не его ума это дело — решать, что и как может задеть сердце Эммелайн. Поэтому сэр Джайлз сделал то, что представлялось разумным. Опустошив свой бокал, он легонько тронул Конистана за плечо и предложил ему на полчасика со ставить компанию Эммелайн в саду с тем, чтобы вернуться в дом к четырем часам, когда леди Пенрит будет подавать чай, после чего сам отправился на военный совет к жене.
Леди Пенрит взирала на мужа с недоверием. Удобно устроившись в своей собственной маленькой гостиной, она была поглощена ответом на письмо своей кузины из Линкольншира, когда сэр Джайлз постучал в ее дверь. Он вошел в уютную гостиную, похвалил воздушную прическу жены (горничная тщательно уложила ей волосы легкими локонами на лбу), слегка коснулся одной из висячих жемчужных сережек и с наслаждением провел рукой по изумрудному шелку ее китайского халата. Как всегда, внимание мужа доставило леди Пенрит величайшее удовольствие, но она сразу заметила, что он чем-то озабочен. Когда же она, потеряв терпение, велела ему оставить лесть в покое и сказать ей прямо, отчего он выглядит таким встревоженным, сэр Джайлз сообщил ей о прибытии высокого гостя.
— Конистан? Он уже здесь? Прямо сейчас? — воскликнула леди Пенрит, откинув голову на обложенную подушками высокую спинку своего инвалидного кресла. Даже этого легкого движения было довольно, чтобы вызвать у нее в позвоночнике приступ боли, мгновенно распространившейся до самого затылка. Ей пришлось отдышаться, чтобы мышцы не свело судорогой, которая могла бы вызвать еще более болезненные ощущения. — Но почему он приехал на день раньше? Чего он добивается?
— Именно этот вопрос я хотел бы задать вам, дорогая. Я ломал над этим голову, сколько мог, но так и не пришел ни к какому выводу. Я надеялся, что вы могли бы мне что-нибудь посоветовать. Что мне делать: выставить его за дверь, чтобы он сам о себе позаботился, или предложить ему наше гостеприимство?
Сэр Джайлз подтянул к себе стул в стиле ампир на прямых ножках и уселся рядом с женой. Взяв ее за руку, он принялся любовно поглаживать каждый палец.
Леди Пенрит слегка повернула голову, чтобы лучше видеть лицо мужа. Они были женаты вот уже тридцать лет, но он по-прежнему казался ей прекраснейшим из всех когда-либо встречавшихся на ее пути мужчин. Густейшие серебристо-седые волосы, подстриженные по последней моде a la Brutus [9], подчеркивали патрицианскую величавость его черт. У него были ясные, ярко-синие глаза, решительный орлиный нос, порой придававший ему упрямое выражение, его губы, казалось, так и взывали к поцелую, а подбородок был не квадратный, но и не слабый, а как раз такой, как надо, красивой овальной формы.
В коричневой куртке для верховой езды и более светлых, желтовато-коричневых рейтузах, заправленных в высокие сапоги, сэр Джайлз казался одетым по-домашнему, но в то же время был безупречно элегантен. Когда-то он служил в армии; это было так давно, что не вызывало ничего, кроме вежливых поклонов у нынешних молодых офицеров, однако в его осанке до сих с пор чувствовалась военная выправка. Вайолет Пенрит боготворила своего мужа и была ему особенно благодарна, когда он обращался к ней за советом, ибо в такие минуты она, обычно тяготившаяся вынужденным бездействием, на которое ее обрекала болезнь, чувствовала себя нужной ему.
— Будь это кто-либо другой, — рассуждал сэр Джайлз, — я бы, ни минуты не колеблясь, высказал ему все, что думаю о нынешних самонадеянных нахалах. Но что-то меня остановило, любовь моя. Не могу даже точно сказать, что именно. — Он вновь нахмурился, глядя вниз, на руку жены. — Что-то мне подсказывает, что следует переговорить с вами прежде, чем принять какое-то решение.
Леди Пенрит улыбнулась.
— Вы поступили совершенно правильно, дорогой мой. Ведь речь идет о том самом лорде Конистане, который неизменно присутствовал за нашим обеденным столом на протяжении последних двух недель, не так ли?
— Что? — растерялся сэр Джайлз. — Я не вполне уверен, что понимаю, о чем вы говорите. Виконт никогда раньше не бывал в Уэзермире и уж безусловно ни разу не переступал порога Фэйрфеллз! Он сам это сказал всего четверть часа назад. Я не улавливаю… — Он замолчал, пристально и недоуменно глядя в глаза жене, но потом по его лицу расплылась широчайшая улыбка понимания: до него наконец дошел смысл ее слов. — В самом деле, в последнее время его имя не сходило с языка нашей дочери, не так ли? Конистан такой, Конистан сякой… Вы полагаете…
— Я не полагаю, я уверена!
— Моя дочь, наша дочь, наша маленькая цыганочка! Она станет виконтессой?
Заслышав эти последние слова, леди Пенрит почувствовала, что задыхается. Казалось, ее грудная клетка готова была обрушиться, придавив собою легкие.
— О, дорогой мой! — вскричала она. — Клянусь, я не подумала! Я даже не вспомнила до этой самой минуты! Господи, милостивый Боже, что же нам делать?
Сэр Джайлз наклонился вперед и подхватил ладонью подбородок своей обожаемой жены. Сперва он быстро поцеловал ее в губы, потом осушил поцелуями слезы, внезапно хлынувшие по ее пахнущим лавандой щекам.
— Если Конистан хоть наполовину отвечает моему высокому мнению о нем, то — несмотря на свою внешнюю заносчивость и грозный вид — он не придаст ни малейшего значения тому, что Эммелайн появилась на свет… э-э-э… несколько необычным образом.
— Но вы скажете ему правду, верно?
— Ну, если до этого дойдет, если он открыто признается ей в любви и официально попросит ее руки, разумеется, я все ему объясню и самой Эм тоже. Но пока этого не случилось, не стоит ворошить осиное гнездо.
Улыбаясь этим праздным мыслям и неторопливо продвигаясь вдоль грядок и клумб, девушка всей грудью вдыхала чудесные ароматы душистых трав. Накануне вечером она навестила гадалку, самую старую обитательницу цыганского табора, и кое-что из предсказаний старухи невольно застряло у нее в голове, хотя она и считала подобные пророчества вздором. Вот и сейчас в ушах молодой хозяйки поместья все еще звучал гортанный и низкий голос цыганки, она по-прежнему ощущала прохладное прикосновение иссохших пальцев к своей ладони, пока та гадала ей по руке. Впрочем, больше всего Эммелайн радовалась счастливой улыбке на изрезанном морщинами смуглом лице прорицательницы, неизменно встречавшей ее, когда она возвращалась из Лондона.
Вот и на этот раз, когда Эммелайн попросила ей погадать, старуха радостно кивнула. Ее лицо напоминало источенные ветрами утесы, со всех сторон обступившие озеро. Она вновь повторила свое прежнее предсказание, не претерпевшее никаких изменений: в один прекрасный день Эммелайн суждено выйти замуж за дворянина, обладателя несметного богатства, и родить ему шесть сыновей и шесть дочерей.
Замедлив шаг и поднеся к губам листок мяты, девушка вновь припомнила слова старой цыганки. Глубоко запрятанная печаль овладела ею при мысли об этом пророчестве. Никто на свете, даже ее мать, не знал о взятом ею на себя обете безбрачия. Эммелайн боялась, что если когда-нибудь откроет родителям свое тайное решение остаться старой девой, отец сам подберет ей жениха и принудит к замужеству. Поэтому она просто делала вид, что ее сердце еще никем не затронуто. Впрочем, это, по крайней мере, было правдой. Однако причины, побудившие ее выбрать для себя одиночество, крылись гораздо глубже.
Возвращение домой по окончании лондонского сезона лишь укрепило убежденность Эммелайн в том, что ее решение было правильным. Вернувшись, она обнаружила, что ее мать вот уже больше двух недель прикована к постели невыносимой болью в суставах. Последние пятнадцать лет на глазах у Эммелайн молодое и стройное тело ее матери постепенно скрючивалось и искривлялось под безжалостным воздействием ревматизма. Боль лишала бедную женщину возможности двигаться и радоваться жизни, в конце концов ей не осталось ничего иного, как коротать свои дни в инвалидном кресле.
Той же болезнью страдала и бабка Эммелайн с материнской стороны. Ни та, ни другая никогда не жаловались, напротив, обе стоически переносили страдания. Но Эммелайн слишком хорошо знала себя и понимала, что не сможет так же кротко примириться с болезнью, наверняка, как ей казалось, унаследованной ею от матери, да к тому же может передать ее своим собственным будущим детям. Уж лучше им не рождаться на свет Божий, чем быть обреченными на страдания, как ее мать и бабушка.
Она уже замечала первые признаки подступающего недуга: последние несколько месяцев ее неотступно преследовала ноющая боль в запястье. Верно, все началось, когда она во время верховой прогулки упала с лошади и вывихнула руку, но даже ей, светской девице, неискушенной в медицине, было известно, что обычное повреждение уже давным-давно должно было зажить без следа. И сейчас, сгибая и разгибая руку, Эммелайн почувствовала, как ее охватывает тихая, сладкая грусть. Хотя она и знала, что ей предстоит окончить свои дни в одиночестве, все-таки было удивительно приятно услыхать от старой цыганки предсказание о шести сыновьях и шести дочерях.
Чтобы окончательно не впасть в уныние при размышлении о столь безнадежном предмете, Эммелайн одернула сама себя и вновь занялась сбором душистой зелени. Позднее, во время турнира, решила она, непременно нужно будет пригласить всех его участников посетить табор. Пусть и они испытают на себе дивную магию цыганских чар! Ей так хотелось, чтобы все ее гости повеселились от души! Оставалось лишь надеяться, что присутствие виконта Конистана не омрачит праздника и не помешает осуществлению ее замыслов. Она желала не только увидеть Грэйс счастливо обвенчанной с человеком, сумевшим пленить ее сердце, но и доставить настоящую радость всем остальным. Для достижения этой цели она трудилась прилежнее, чем самая работящая из служанок. Продолжая срезать веточки лаванды, майорана и мяты, Эмме-лайн уже предвкушала грядущие события, сулившие много веселья и смеха.
Только бы заставить Конистана вести себя прилично!
Сэр Джайлз Пенрит, слегка нахмурившись, налил своему высокому гостю рюмку шерри. Он оказался в щекотливом положении. Будь сидящий напротив него господин не виконтом Конистаном, а кем угодно еще, сэр Джайлз просто решил бы, что перед ним ни с кем не считающийся, дурно воспитанный невежа, и вышвырнул бы его вон без долгих разговоров. Но виконт был птицей высокого полета, и хотя хозяину дома было отлично известно, что милорд прибыл на день раньше с единственной целью — досадить его дочери, причем объяснил свой преждевременный приезд всего лишь невинным желанием устроить сюрприз Эммелайн, сэр Джайлз догадывался, что это лишь предлог, за которым кроется нечто большее. Устроить ей сюрприз! Хорошенькое дельце!
Не то, чтобы титул Конистана внушал трепет сэру Джайлзу, вовсе нет. Скверным манерам всегда можно было дать отпор, невзирая на лица. Но все дело было в том, что отец Эммелайн действительно пребывал в недоумении и не знал, что предпринять. Какой-то внутренний голос нашептывал ему, что не стоит отправлять Конистана в местный трактир «Ангел и Колокол», хотя именно таков был бы его совет любому самонадеянному щенку, посмевшему явиться на турнир его дочери на день раньше назначенного срока. Нет, трактир тут явно не годился, но что же тогда?
Когда он вновь обернулся, намереваясь пересечь библиотеку, то обнаружил, что его гость переместился к окну и теперь пристально вглядывался в раскинувшийся внизу цветочный сад.
— Ах, да, — пояснил сэр Джайлз, подходя
К виконту, — в этот час моя дочь обычно собирает целыми охапками цветы и душистые травы. Она плетет из них гирлянды и украшает столбики кроватей, а также кладет их в наволочки. Весь дом благоухает, как райский сад. Она сама круглый год ухаживает за садом, за исключением тех месяцев, что мы проводим в Лондоне, — с гордостью проговорил он, протягивая Конистану рюмку.
Виконт, казалось, даже не расслышал обращенных к нему слов хозяина. Он рассеянно взял рюмку шерри; лицо его выглядело немного озабоченным, меж бровей появилась легкая морщинка.
— Не могу припомнить среди знакомых мне дам ни одной, которая с такой любовью возделывала бы свой сад, — задумчиво проговорил он. — Впрочем, нет, это делала моя бабушка, причем почти до самой смерти. И знаете, в своем саду, среди роскошных цветочных клумб, она сочиняла стихи. Я до сих пор вспоминаю этот сад как приют отдохновения и покоя.
— Мы иногда пьем там чай, — заметил сэр Джайлз, — если, конечно, погода позволяет. Вокруг нас жужжат пчелы. Даже не могу вам точно сказать, сколько раз я засыпал там — к великому удовольствию Эммелайн. Она утверждает, что во сне я мычу громче, чем коровы в час дойки!
Конистан рассмеялся в ответ, а сэр Джайлз выглянул в окно, провожая задумчивым взглядом плоский верх соломенной шляпки Эммелайн. Долгое время хозяин и гость стояли у окна, глядя, как она неторопливо проходит по саду, а свежий послеполуденный ветерок игриво взбивает вокруг ее щиколоток белую пену кружев. Сэр Джайлз был ошеломлен внезапно пришедшей в голову догадкой: да Конистан просто влюблен в его дочь! Однако эта мысль показалась ему до того неожиданной и странной, что он едва не поперхнулся своим шерри, но в то же время понял, что именно это смутное подозрение помешало ему немедленно отправить виконта восвояси. Если существует хоть самая отдаленная возможность того, что лорд Конистан влюбился в Эммелайн, значит, он, сэр Джайлз, окажет дочери медвежью услугу, отослав ее поклонника прочь. Но что, если виконт решил всего лишь позабавиться, поиграть ее сердцем, сделав из него очередной трофей? В таком случае лучше всего было бы направить его в «Ангел и Колокол». Так что же предпринять?
У сэра Джайлза была привычка в трудные минуты надувать щеки, а потом с шумом выпускать набранный в рот воздух. Вот и сейчас, проделав это, он быстро нашел единственно правильное решение: надо посоветоваться с женой. Не его ума это дело — решать, что и как может задеть сердце Эммелайн. Поэтому сэр Джайлз сделал то, что представлялось разумным. Опустошив свой бокал, он легонько тронул Конистана за плечо и предложил ему на полчасика со ставить компанию Эммелайн в саду с тем, чтобы вернуться в дом к четырем часам, когда леди Пенрит будет подавать чай, после чего сам отправился на военный совет к жене.
Леди Пенрит взирала на мужа с недоверием. Удобно устроившись в своей собственной маленькой гостиной, она была поглощена ответом на письмо своей кузины из Линкольншира, когда сэр Джайлз постучал в ее дверь. Он вошел в уютную гостиную, похвалил воздушную прическу жены (горничная тщательно уложила ей волосы легкими локонами на лбу), слегка коснулся одной из висячих жемчужных сережек и с наслаждением провел рукой по изумрудному шелку ее китайского халата. Как всегда, внимание мужа доставило леди Пенрит величайшее удовольствие, но она сразу заметила, что он чем-то озабочен. Когда же она, потеряв терпение, велела ему оставить лесть в покое и сказать ей прямо, отчего он выглядит таким встревоженным, сэр Джайлз сообщил ей о прибытии высокого гостя.
— Конистан? Он уже здесь? Прямо сейчас? — воскликнула леди Пенрит, откинув голову на обложенную подушками высокую спинку своего инвалидного кресла. Даже этого легкого движения было довольно, чтобы вызвать у нее в позвоночнике приступ боли, мгновенно распространившейся до самого затылка. Ей пришлось отдышаться, чтобы мышцы не свело судорогой, которая могла бы вызвать еще более болезненные ощущения. — Но почему он приехал на день раньше? Чего он добивается?
— Именно этот вопрос я хотел бы задать вам, дорогая. Я ломал над этим голову, сколько мог, но так и не пришел ни к какому выводу. Я надеялся, что вы могли бы мне что-нибудь посоветовать. Что мне делать: выставить его за дверь, чтобы он сам о себе позаботился, или предложить ему наше гостеприимство?
Сэр Джайлз подтянул к себе стул в стиле ампир на прямых ножках и уселся рядом с женой. Взяв ее за руку, он принялся любовно поглаживать каждый палец.
Леди Пенрит слегка повернула голову, чтобы лучше видеть лицо мужа. Они были женаты вот уже тридцать лет, но он по-прежнему казался ей прекраснейшим из всех когда-либо встречавшихся на ее пути мужчин. Густейшие серебристо-седые волосы, подстриженные по последней моде a la Brutus [9], подчеркивали патрицианскую величавость его черт. У него были ясные, ярко-синие глаза, решительный орлиный нос, порой придававший ему упрямое выражение, его губы, казалось, так и взывали к поцелую, а подбородок был не квадратный, но и не слабый, а как раз такой, как надо, красивой овальной формы.
В коричневой куртке для верховой езды и более светлых, желтовато-коричневых рейтузах, заправленных в высокие сапоги, сэр Джайлз казался одетым по-домашнему, но в то же время был безупречно элегантен. Когда-то он служил в армии; это было так давно, что не вызывало ничего, кроме вежливых поклонов у нынешних молодых офицеров, однако в его осанке до сих с пор чувствовалась военная выправка. Вайолет Пенрит боготворила своего мужа и была ему особенно благодарна, когда он обращался к ней за советом, ибо в такие минуты она, обычно тяготившаяся вынужденным бездействием, на которое ее обрекала болезнь, чувствовала себя нужной ему.
— Будь это кто-либо другой, — рассуждал сэр Джайлз, — я бы, ни минуты не колеблясь, высказал ему все, что думаю о нынешних самонадеянных нахалах. Но что-то меня остановило, любовь моя. Не могу даже точно сказать, что именно. — Он вновь нахмурился, глядя вниз, на руку жены. — Что-то мне подсказывает, что следует переговорить с вами прежде, чем принять какое-то решение.
Леди Пенрит улыбнулась.
— Вы поступили совершенно правильно, дорогой мой. Ведь речь идет о том самом лорде Конистане, который неизменно присутствовал за нашим обеденным столом на протяжении последних двух недель, не так ли?
— Что? — растерялся сэр Джайлз. — Я не вполне уверен, что понимаю, о чем вы говорите. Виконт никогда раньше не бывал в Уэзермире и уж безусловно ни разу не переступал порога Фэйрфеллз! Он сам это сказал всего четверть часа назад. Я не улавливаю… — Он замолчал, пристально и недоуменно глядя в глаза жене, но потом по его лицу расплылась широчайшая улыбка понимания: до него наконец дошел смысл ее слов. — В самом деле, в последнее время его имя не сходило с языка нашей дочери, не так ли? Конистан такой, Конистан сякой… Вы полагаете…
— Я не полагаю, я уверена!
— Моя дочь, наша дочь, наша маленькая цыганочка! Она станет виконтессой?
Заслышав эти последние слова, леди Пенрит почувствовала, что задыхается. Казалось, ее грудная клетка готова была обрушиться, придавив собою легкие.
— О, дорогой мой! — вскричала она. — Клянусь, я не подумала! Я даже не вспомнила до этой самой минуты! Господи, милостивый Боже, что же нам делать?
Сэр Джайлз наклонился вперед и подхватил ладонью подбородок своей обожаемой жены. Сперва он быстро поцеловал ее в губы, потом осушил поцелуями слезы, внезапно хлынувшие по ее пахнущим лавандой щекам.
— Если Конистан хоть наполовину отвечает моему высокому мнению о нем, то — несмотря на свою внешнюю заносчивость и грозный вид — он не придаст ни малейшего значения тому, что Эммелайн появилась на свет… э-э-э… несколько необычным образом.
— Но вы скажете ему правду, верно?
— Ну, если до этого дойдет, если он открыто признается ей в любви и официально попросит ее руки, разумеется, я все ему объясню и самой Эм тоже. Но пока этого не случилось, не стоит ворошить осиное гнездо.
8
Лорд Конистан стоял за невысокой каменной стенкой, отделявшей благоухающие грядки душистых трав и ползучих цветов от дорожки, проложенной позади дома. Эта усыпанная гравием дорожка бежала вдоль стены и огибала фруктовый сад, полный зеленых, еще не созревших плодов. Легкий ветерок, напоенный озерной влагой, тихо шелестел листвой и развевал волосы на затылке виконта, но он этого почти не замечал, по-прежнему поглощенный наблюдением за Эммелайн, все еще бродившей по саду. Время от времени она срезала с ухоженных кустов, обвивавших ряды натянутой бечевки, цветы или зеленые побеги и складывала их в корзинку. Не замечая его присутствия, тихонько напевая себе под нос какой-то смутно знакомый мотивчик и улыбаясь собственным мыслям, она выполняла свою привычную работу с любовью и прилежанием. Никогда прежде ее натура не открывалась Конистану со столь выгодной стороны, и новый образ мисс Пенрит, трудолюбивой и светящейся умиротворением, растрогал его до глубины души. Всякое желание вступать с нею в бой вновь покинуло его. Сколько раз за один лишь последний час его решимость идти в атаку на ее чувства и разрушить ее замыслы отступала перед колдовскими чарами Уэзермира! Все вокруг словно дышало волшебством: красота долины, призрачный туман в расселинах, цыганский табор на берегу озера, белые муслиновые занавески на окнах и сама Эммелайн, напевающая в своем саду. Он вновь живо вспомнил ее такой, какой увидел впервые: безупречно прекрасной и окруженной ореолом неизъяснимой тайны.
Ветер усилился; Эммелайн вдруг выпустила из рук корзинку, и та упала на узкую, вымощенную камнем дорожку, причудливо вьющуюся по всему саду. Пучки трав и свободно уложенные цветы подпрыгнули и перемешались, когда корзинка стукнулась о землю у ее ног. Закрыв глаза, Эммелайн повернулась к нему лицом и запрокинула голову навстречу солнцу. И словно этого было мало, чтобы сполна насладиться чудесным солнечным днем, она сняла свою плоскую соломенную шляпку, позволив ветру свободно играть ее волосами, пока наконец целая копна золотистых кудрей не поднялась у нее за спиной.
Смотреть на нее и то было наслаждением. Виконт тоже снял шляпу и, подойдя к стенке, оперся локтями о выемки в каменной кладке. Он ни на мгновение не сводил глаз с девушки. Она казалась настоящей лесной нимфой, купающейся на ветру в лучах летнего солнца. С растущим волнением в душе Конистан представлял себе, каково было бы заключить ее в объятия и поцеловать, только по-настоящему.
— О, если бы я мог, подобно ветерку, ласкать ваше лицо, играть вашими волосами и касаться ваших губ! — воскликнул он.
Эммелайн была так поражена внезапно раздавшимся голосом Конистана, что у нее колени подогнулись от испуга. Несколько мгновений она смотрела на виконта, и в ее помутившемся сознании запечатлелось сразу несколько отчетливых мыслей. Во-первых, она поняла, что Конистан здесь, в Фэйрфеллз, стоит, перегнувшись через стенку, и заглядывает в сад, в ее заветный сад, ее укромное убежище! Во-вторых, что он сейчас совсем не похож на лондонского великосветского льва и смотрит на нее с самой манящей улыбкой. В-третьих, что он необыкновенно хорош собой в этот миг, когда ветер развевает вокруг лица его густые черные волосы. И наконец, что он говорит совершенно возмутительные вещи. Он собирается касаться ее губ! Просто неслыханно!
— Будь вы ветерком, милорд, — парировала она, наконец обретя дар речи, — я воздвигла бы высочайшую крепостную стену между вашей дерзостью и своей честью!
Он усмехнулся.
— Какой разящий удар! Как я счастлив наконец-то оказаться в Камберленде! Поверить не могу, что еще совсем недавно одна мысль о приезде сюда приводила меня в ужас! Возможно ли это?
Эммелайн решительно подтянула повыше свои зеленые рабочие перчатки и подняла с земли корзинку.
— Вам следует пересмотреть свое намерение задержаться здесь надолго, любезный господин! — воскликнула она, отвернувшись от него прежде, чем продолжить свою речь. — Смею вас заверить, наши развлечения наверняка покажутся вам смертельно скучными. Более того, по зрелом размышлении я все больше убеждаюсь в том, что лучше бы вам сесть на лошадь прямо сейчас и убираться подобру-поздорову! Фэйрфеллз не для вас.
Ветер усилился; Эммелайн вдруг выпустила из рук корзинку, и та упала на узкую, вымощенную камнем дорожку, причудливо вьющуюся по всему саду. Пучки трав и свободно уложенные цветы подпрыгнули и перемешались, когда корзинка стукнулась о землю у ее ног. Закрыв глаза, Эммелайн повернулась к нему лицом и запрокинула голову навстречу солнцу. И словно этого было мало, чтобы сполна насладиться чудесным солнечным днем, она сняла свою плоскую соломенную шляпку, позволив ветру свободно играть ее волосами, пока наконец целая копна золотистых кудрей не поднялась у нее за спиной.
Смотреть на нее и то было наслаждением. Виконт тоже снял шляпу и, подойдя к стенке, оперся локтями о выемки в каменной кладке. Он ни на мгновение не сводил глаз с девушки. Она казалась настоящей лесной нимфой, купающейся на ветру в лучах летнего солнца. С растущим волнением в душе Конистан представлял себе, каково было бы заключить ее в объятия и поцеловать, только по-настоящему.
— О, если бы я мог, подобно ветерку, ласкать ваше лицо, играть вашими волосами и касаться ваших губ! — воскликнул он.
Эммелайн была так поражена внезапно раздавшимся голосом Конистана, что у нее колени подогнулись от испуга. Несколько мгновений она смотрела на виконта, и в ее помутившемся сознании запечатлелось сразу несколько отчетливых мыслей. Во-первых, она поняла, что Конистан здесь, в Фэйрфеллз, стоит, перегнувшись через стенку, и заглядывает в сад, в ее заветный сад, ее укромное убежище! Во-вторых, что он сейчас совсем не похож на лондонского великосветского льва и смотрит на нее с самой манящей улыбкой. В-третьих, что он необыкновенно хорош собой в этот миг, когда ветер развевает вокруг лица его густые черные волосы. И наконец, что он говорит совершенно возмутительные вещи. Он собирается касаться ее губ! Просто неслыханно!
— Будь вы ветерком, милорд, — парировала она, наконец обретя дар речи, — я воздвигла бы высочайшую крепостную стену между вашей дерзостью и своей честью!
Он усмехнулся.
— Какой разящий удар! Как я счастлив наконец-то оказаться в Камберленде! Поверить не могу, что еще совсем недавно одна мысль о приезде сюда приводила меня в ужас! Возможно ли это?
Эммелайн решительно подтянула повыше свои зеленые рабочие перчатки и подняла с земли корзинку.
— Вам следует пересмотреть свое намерение задержаться здесь надолго, любезный господин! — воскликнула она, отвернувшись от него прежде, чем продолжить свою речь. — Смею вас заверить, наши развлечения наверняка покажутся вам смертельно скучными. Более того, по зрелом размышлении я все больше убеждаюсь в том, что лучше бы вам сесть на лошадь прямо сейчас и убираться подобру-поздорову! Фэйрфеллз не для вас.