Страница:
Конистан подошел к ним поближе, стараясь почерпнуть как можно больше полезных сведений, но понял лишь, что его собственные знания о предстоящем маршруте прискорбно скудны, и решил в понедельник провести участников через всю дистанцию легкой рысью в качестве разминки.
Заметив, что Эммелайн уже уводит гостей обратно в парк, Дункан принялся поддразнивать Конистана по поводу окончательной победы в битве на рельсах. Виконт к этому часу уже успел о оттаять настолько, что дружески обнял брата за плечи. Теперь его собственное поведение в предыдущие два дня показалось ему чрезвычайно глупым, и ко второму этапу соревнования он сумел подготовиться, сохраняя самообладание. Его брату и Грэйс предстояло состязаться с Брантом Девоком и Оливией Брэмптон, а во втором забеге против него и Эммелайн должны были выступить Соуэрби и Октавия.
Сделав стартовый выстрел, Конистан стал громко подбадривать брата и даже крикнул «Ура!», увидев, что Дункан разорвал ленточку буквально перед самым носом у Бранта. Его, конечно, немного покоробило, когда Дункан, ссадив на землю раскрасневшуюся Грэйс со сбитой набок от быстрой езды шляпкой, поднес ее руку к губам и поцеловал, но вскоре у него отлегло от сердца, так как Дункан сразу же отпустил пальцы Грэйс, чтобы обменяться традиционным рукопожатием с проигравшим соперником. И только незаметный жест Грэйс, прижавшей пальцы к собственным губам, несколько встревожил Конистана, напомнив ему, что по крайней мере верхняя половина «кентавра» все еще находится во власти нелепой влюбленности.
Поскольку зрители нетерпеливо ждали окончания скачки, Конистану пришлось оторваться от своих размышлений и вновь подсадить Эммелайн в седло. При этом он старался не обращать внимания на колкие реплики Вардена Соуэрби по поводу явной ненадежности «скакуна» Эммелайн.
Нескольких обидных замечаний оказалось довольно, чтобы наполнить его душу боевым задором. Услыхав пистолетный выстрел, Конистан сорвался с места и помчался вперед что было духу. Пройдя примерно треть дистанции, он почувствовал, что Эммелайн слегка покачнулась в седле. Она быстро восстановила равновесие, но это стоило им нескольких проигранных футов, и теперь они летели вровень с Октавией и Варденом. Крики ликующей толпы гудением отдавались в ушах Конистана, он изо всех сил отталкивался ногами от дорожки, упираясь плечом в седло.
Красная шелковая ленточка была уже близко, он ясно различал ее перед собой и сделал рывок, но тут, к его ужасу, Эммелайн испуганно вскрикнула и закачалась в седле.
Действуя по наитию, Конистан остановился, ухватившись руками за седло, но было уже поздно: Эммелайн выскользнула вперед и упала на усыпанную гравием дорожку. Вся толпа, как один человек, ахнула от ужаса.
Конистан тотчас же подбежал к ней, передернул ее лицом вверх и уложил к себе на колени, счищая мелкий гравий с ее плеч и шляпки и поминутно спрашивая, больно ли ей. Широко распахнутые глаза Эммелайн словно остекленели от пережитого испуга, но она быстро поднялась на ноги, хотя и покачнулась, ухватившись за его руку.
— Никому не говорите, что я пострадала! успела шепнуть она Конистану прежде, чем гости окружили ее со всех сторон.
— Силы небесные! — воскликнула Эммелайн, отойдя от своего партнера и расправляя левой рукой складки платья. — Как глупо все получилось! Я потеряла стремя и, как последняя дура, вылетела из седла! Слава Богу, папочка не видел, как ужасно я его опозорила!
Гости восприняли ее слова с облегчением, и вскоре всеобщее внимание должным образом обратилось на истинных виновников торжества: Соуэрби и Октавию.
Эммелайн тоже поздравила их и тотчас же пригласила всех приготовиться к финальному забегу. Конистан не сводил с нее пристального взгляда, отнюдь не будучи уверенным, что с нею все в порядке. Он заметил, что Эммелайн бережёт правую руку, и заподозрил, что она повредила ее при падении. Ему хотелось заговорить с нею об этом немедленно, однако долг распорядителя скачек заставил его вернуться к безотлагательной обязанности вновь зарядить стартовый пистолет.
Последний забег едва не превратился в «мертвый гит»[22]. И Дункан, и Соуэрби, до предела напрягая плечи и изо всех сил отталкиваясь от гравия, стремительно катили вперед седла. Многие из джентльменов ждали окончания забега по обе стороны от финишной ленточки, чтобы собственными глазами определить победителей. Девицы взвизгивали, и даже замужние дамы, оторвавшись от привычного обмена сплетнями, напряженно следили за продвижением Октавии и Грэйс.
Гравий разлетался из-под сапог со шпорами, седла с ноющим звуком катились по рельсам, и вот мужчины дружным воплем торжества встретили абсолютных победителей, громко выкрикивая имена Дункана Лэнгдейла и Грэйс Баттермир!
Даже Конистан сумел оставить в стороне глубоко укоренившееся предубеждение и подошел, чтобы поздравить брата, а затем склонился в поклоне над рукой Грэйс.
Его поразило, как стойко она встретила его взгляд и уверенно обратилась к нему со словами:
— Благодарю вас, лорд Конистан.
Ее голубые глаза сияли от счастья. Турнир Эммелайн, по всей видимости, оказал сильное и весьма благоприятное воздействие на мисс Баттермир.
Конистан уступил ее руку еще кому-то из джентльменов, желавших ее поздравить, и пошел прочь от торжествующей толпы. То, что он увидел, встревожило его до крайности. Эммелайн покинула своих гостей и стояла одна, понуро склонив голову и повернувшись спиной к озеру, по другую сторону от дальнего конца рельсов. Он понял, что дело неладно, и, торопливо подойдя к ней, спросил, что случилось.
— И не вздумайте мне врать! Вы сильно ушиблись при падении?
Эммелайн ответила отчаянным взглядом, причем глаза ее наполнились слезами.
— Да, — прошептала она. — Но я уверена, что это пустяки. Просто немного растянула запястье.
Она протянула ему руку. Его поразило смятение в ее взгляде, совершенно не сочетавшееся со спокойным тоном голоса. Да, что-то явно было неладно. Он осторожно взял пальцами ее запястье и понял, что она права. Как настоящий спортсмен, Конистан, обладал солидным опытом во всем, что касалось сломанных костей и вывихнутых суставов. Ему не раз приходилось падать с лошади самому и наблюдать, как это делают его друзья и знакомые. Он привык относиться к подобного рода происшествиям спокойно. Запястье Эммелайн слегка опухло, но, ощупав его, Конистан убедился, что кости целы.
— Все-таки надо о нем позаботиться, — тихо заметил он. Вам следует вернуться в свою спальню, наложить горячий компресс и дать руке отдохнуть часа два.
— Я так и сделаю, как только мы вернемся в дом, чтобы переодеться к чаю, — ответила она спокойно, хотя в ее глазах по-прежнему читалось внутреннее смятение. Бросив взгляд на солнце, Эммелайн добавила:
— Ого! Оказывается, час-то уже поздний! Нам пора возвращаться.
— А вам пора заняться вашим запястьем. Сейчас же! — рявкнул Конистан. Эммелайн покачала головой.
— Если я подниму шум, — возразила она с легкой улыбкой, — все присутствующие дамы начнут осыпать меня полезными советами. Вряд ли я смогу это выдержать.
— Вот тут я готов вас понять, — дружески усмехнулся Конистан.
Она сделала движение, чтобы вернуться к гостям, все еще толпившимся возле рельсов, где Грэйс и Дункан принимали поздравления с победой, но он схватил ее за локоть здоровой руки и задержал.
— Есть ведь что-то еще, верно? Вас еще что-то тревожит?
Эммелайн взглянула на него глазами, полными боли. Она как будто боролась с собой, пыталась что-то сказать, но не могла.
— Дело вовсе не в падении! — проговорила она наконец. — Это мое несчастье, моя болезнь, как у мамы с бабушкой. Понимаете… — слова замерли у нее на устах. — Господи, что я говорю? Забудьте мою глупую болтовню! Я просто расстроилась, увидев Грэйс такой счастливой, и… Ой, нет, не слушайте меня. Кон!
Опять она назвала его этим именем!
Эммелайн отняла у него руку и направилась к гостям. Конистан больше не посмел ее удерживать. Он глядел ей вслед в оцепенении, не зная, что сказать. Ни разу за все время его знакомства с Эммелайн Пенрит она не открывала ему своих мыслей. Судя по ее сбивчивым словам, можно было догадаться, что ее страшит болезнь, от которой страдает ее мать. Он взглянул на гостей, уже направлявшихся к дому вслед за хозяйкой, и тут его осенило: она просто пытается подарить другим то, чего ей самой, по ее убеждению, познать не суждено.
26
27
Заметив, что Эммелайн уже уводит гостей обратно в парк, Дункан принялся поддразнивать Конистана по поводу окончательной победы в битве на рельсах. Виконт к этому часу уже успел о оттаять настолько, что дружески обнял брата за плечи. Теперь его собственное поведение в предыдущие два дня показалось ему чрезвычайно глупым, и ко второму этапу соревнования он сумел подготовиться, сохраняя самообладание. Его брату и Грэйс предстояло состязаться с Брантом Девоком и Оливией Брэмптон, а во втором забеге против него и Эммелайн должны были выступить Соуэрби и Октавия.
Сделав стартовый выстрел, Конистан стал громко подбадривать брата и даже крикнул «Ура!», увидев, что Дункан разорвал ленточку буквально перед самым носом у Бранта. Его, конечно, немного покоробило, когда Дункан, ссадив на землю раскрасневшуюся Грэйс со сбитой набок от быстрой езды шляпкой, поднес ее руку к губам и поцеловал, но вскоре у него отлегло от сердца, так как Дункан сразу же отпустил пальцы Грэйс, чтобы обменяться традиционным рукопожатием с проигравшим соперником. И только незаметный жест Грэйс, прижавшей пальцы к собственным губам, несколько встревожил Конистана, напомнив ему, что по крайней мере верхняя половина «кентавра» все еще находится во власти нелепой влюбленности.
Поскольку зрители нетерпеливо ждали окончания скачки, Конистану пришлось оторваться от своих размышлений и вновь подсадить Эммелайн в седло. При этом он старался не обращать внимания на колкие реплики Вардена Соуэрби по поводу явной ненадежности «скакуна» Эммелайн.
Нескольких обидных замечаний оказалось довольно, чтобы наполнить его душу боевым задором. Услыхав пистолетный выстрел, Конистан сорвался с места и помчался вперед что было духу. Пройдя примерно треть дистанции, он почувствовал, что Эммелайн слегка покачнулась в седле. Она быстро восстановила равновесие, но это стоило им нескольких проигранных футов, и теперь они летели вровень с Октавией и Варденом. Крики ликующей толпы гудением отдавались в ушах Конистана, он изо всех сил отталкивался ногами от дорожки, упираясь плечом в седло.
Красная шелковая ленточка была уже близко, он ясно различал ее перед собой и сделал рывок, но тут, к его ужасу, Эммелайн испуганно вскрикнула и закачалась в седле.
Действуя по наитию, Конистан остановился, ухватившись руками за седло, но было уже поздно: Эммелайн выскользнула вперед и упала на усыпанную гравием дорожку. Вся толпа, как один человек, ахнула от ужаса.
Конистан тотчас же подбежал к ней, передернул ее лицом вверх и уложил к себе на колени, счищая мелкий гравий с ее плеч и шляпки и поминутно спрашивая, больно ли ей. Широко распахнутые глаза Эммелайн словно остекленели от пережитого испуга, но она быстро поднялась на ноги, хотя и покачнулась, ухватившись за его руку.
— Никому не говорите, что я пострадала! успела шепнуть она Конистану прежде, чем гости окружили ее со всех сторон.
— Силы небесные! — воскликнула Эммелайн, отойдя от своего партнера и расправляя левой рукой складки платья. — Как глупо все получилось! Я потеряла стремя и, как последняя дура, вылетела из седла! Слава Богу, папочка не видел, как ужасно я его опозорила!
Гости восприняли ее слова с облегчением, и вскоре всеобщее внимание должным образом обратилось на истинных виновников торжества: Соуэрби и Октавию.
Эммелайн тоже поздравила их и тотчас же пригласила всех приготовиться к финальному забегу. Конистан не сводил с нее пристального взгляда, отнюдь не будучи уверенным, что с нею все в порядке. Он заметил, что Эммелайн бережёт правую руку, и заподозрил, что она повредила ее при падении. Ему хотелось заговорить с нею об этом немедленно, однако долг распорядителя скачек заставил его вернуться к безотлагательной обязанности вновь зарядить стартовый пистолет.
Последний забег едва не превратился в «мертвый гит»[22]. И Дункан, и Соуэрби, до предела напрягая плечи и изо всех сил отталкиваясь от гравия, стремительно катили вперед седла. Многие из джентльменов ждали окончания забега по обе стороны от финишной ленточки, чтобы собственными глазами определить победителей. Девицы взвизгивали, и даже замужние дамы, оторвавшись от привычного обмена сплетнями, напряженно следили за продвижением Октавии и Грэйс.
Гравий разлетался из-под сапог со шпорами, седла с ноющим звуком катились по рельсам, и вот мужчины дружным воплем торжества встретили абсолютных победителей, громко выкрикивая имена Дункана Лэнгдейла и Грэйс Баттермир!
Даже Конистан сумел оставить в стороне глубоко укоренившееся предубеждение и подошел, чтобы поздравить брата, а затем склонился в поклоне над рукой Грэйс.
Его поразило, как стойко она встретила его взгляд и уверенно обратилась к нему со словами:
— Благодарю вас, лорд Конистан.
Ее голубые глаза сияли от счастья. Турнир Эммелайн, по всей видимости, оказал сильное и весьма благоприятное воздействие на мисс Баттермир.
Конистан уступил ее руку еще кому-то из джентльменов, желавших ее поздравить, и пошел прочь от торжествующей толпы. То, что он увидел, встревожило его до крайности. Эммелайн покинула своих гостей и стояла одна, понуро склонив голову и повернувшись спиной к озеру, по другую сторону от дальнего конца рельсов. Он понял, что дело неладно, и, торопливо подойдя к ней, спросил, что случилось.
— И не вздумайте мне врать! Вы сильно ушиблись при падении?
Эммелайн ответила отчаянным взглядом, причем глаза ее наполнились слезами.
— Да, — прошептала она. — Но я уверена, что это пустяки. Просто немного растянула запястье.
Она протянула ему руку. Его поразило смятение в ее взгляде, совершенно не сочетавшееся со спокойным тоном голоса. Да, что-то явно было неладно. Он осторожно взял пальцами ее запястье и понял, что она права. Как настоящий спортсмен, Конистан, обладал солидным опытом во всем, что касалось сломанных костей и вывихнутых суставов. Ему не раз приходилось падать с лошади самому и наблюдать, как это делают его друзья и знакомые. Он привык относиться к подобного рода происшествиям спокойно. Запястье Эммелайн слегка опухло, но, ощупав его, Конистан убедился, что кости целы.
— Все-таки надо о нем позаботиться, — тихо заметил он. Вам следует вернуться в свою спальню, наложить горячий компресс и дать руке отдохнуть часа два.
— Я так и сделаю, как только мы вернемся в дом, чтобы переодеться к чаю, — ответила она спокойно, хотя в ее глазах по-прежнему читалось внутреннее смятение. Бросив взгляд на солнце, Эммелайн добавила:
— Ого! Оказывается, час-то уже поздний! Нам пора возвращаться.
— А вам пора заняться вашим запястьем. Сейчас же! — рявкнул Конистан. Эммелайн покачала головой.
— Если я подниму шум, — возразила она с легкой улыбкой, — все присутствующие дамы начнут осыпать меня полезными советами. Вряд ли я смогу это выдержать.
— Вот тут я готов вас понять, — дружески усмехнулся Конистан.
Она сделала движение, чтобы вернуться к гостям, все еще толпившимся возле рельсов, где Грэйс и Дункан принимали поздравления с победой, но он схватил ее за локоть здоровой руки и задержал.
— Есть ведь что-то еще, верно? Вас еще что-то тревожит?
Эммелайн взглянула на него глазами, полными боли. Она как будто боролась с собой, пыталась что-то сказать, но не могла.
— Дело вовсе не в падении! — проговорила она наконец. — Это мое несчастье, моя болезнь, как у мамы с бабушкой. Понимаете… — слова замерли у нее на устах. — Господи, что я говорю? Забудьте мою глупую болтовню! Я просто расстроилась, увидев Грэйс такой счастливой, и… Ой, нет, не слушайте меня. Кон!
Опять она назвала его этим именем!
Эммелайн отняла у него руку и направилась к гостям. Конистан больше не посмел ее удерживать. Он глядел ей вслед в оцепенении, не зная, что сказать. Ни разу за все время его знакомства с Эммелайн Пенрит она не открывала ему своих мыслей. Судя по ее сбивчивым словам, можно было догадаться, что ее страшит болезнь, от которой страдает ее мать. Он взглянул на гостей, уже направлявшихся к дому вслед за хозяйкой, и тут его осенило: она просто пытается подарить другим то, чего ей самой, по ее убеждению, познать не суждено.
26
Крепко сжимая в руках кий, Дункан угрюмо следил за тем, как его сводный брат наклоняется над бильярдным столом и загоняет шар в угловую лузу. Он был глубоко расстроен, но не тем, что Конистан выиграл у него почти «всухую», а его словами, слишком весомыми, чтобы к ним не прислушаться.
— Я не говорю, — сказал виконт, отступив от затянутого зеленым сукном стола и со стуком опуская кий на пол, — Что ты не можешь ухаживать за Грэйс. Я только хочу обратить твое внимание на одну небольшую деталь: после того, как ты поцеловал ее пальцы, — вполне понятный жест, поскольку вы только что вместе выиграли скачку, — она поднесла эти пальцы к своим собственным губам и поцеловала их. Ясно, что ее сердце затронуто всерьез. И сколько бы вы оба ни твердили, что решили остаться просто друзьями, не кажется ли тебе, что все это крайне несправедливо по отношению к Грэйс? Ведь твое-то сердце свободно! Ты оказываешь ей скверную услугу, поощряя ее. А может, ты делаешь это нарочно?
Он замолчал, оглядел бильярдный стол и стремительным движением послал в лузу второй шар. Дункан ответил очень тихо:
— Больше всего на свете мне бы хотелось сказать, что твои слова — чистейший вздор, не имеющий под собой оснований. К сожалению, я вынужден признать, что это не так. Действительно, нельзя допустить, чтобы мисс Баттермир пострадала из-за моего легкомыслия.
Конистан оглянулся на него, подняв бровь.
— Вот и прекрасно! — оживился он. — Значит, я больше не стану говорить на эту тему.
Дункан встретил взгляд брата слабой улыбкой.
— Если, конечно, не заподозришь, что я начинаю увлекаться ею всерьез!
Конистан лишь пожал плечами в ответ и со злорадной, как показалось Дункану, усмешкой обогнул стол, чтобы загнать в боковую лузу еще один шар.
Позже, закрывшись в спальне, где уже вовсю раздавался мощный храп Чарльза Силлота, Дункан опустился в кресло и закрыл лицо руками. Он прекрасно понимал, что именно пытается внушить ему Конистан. Но как объяснить самому себе, зачем ему понадобилось целовать руку Грэйс после второго заезда? Его как будто бес попутал! Это было совсем не в его духе, что бы там ни думал Конистан. По правде говоря, он и сам не знал, что ему нужно от Грэйс! Можно было сколько угодно рассуждать о дружбе, но его сердце уже жаждало большего. Первый раз в жизни женщине удалось так крепко привязать его к себе… Ну вот слово и сказано! Нет, Дункан по-прежнему не испытывал желания сковать себя узами брака, вовсе нет! Ему нравилось жить, как живется, к тому же он про себя решил, что если кому-то и удастся его стреножить, пусть это будет по-настоящему сногсшибательная красотка вроде Оливии Брэмптон или Эммелайн Пенрит. Конечно, Грэйс тоже хорошенькая — в последнее время она просто расцвела и превратилась в чертовски лакомый кусочек! О, Господи, что же ему делать? Каждая попытка привести в порядок мысли вела его по кругу. В конце концов у него просто разболелась голова.
Громко всхрапнув, Чарльз внезапно проснулся и сел в постели. Он провел рукой по волосам и, увидев Дункана, сидящего в кресле, воскликнул:
— Я что, помешал вам уснуть? Черт возьми, мне очень жаль, Лэнгдейл! Надо было сразу предупредить мисс Пенрит! Проклятье! Мне бы следовало спать на чердаке!
Но Дункан только отмахнулся от его тревог.
— Ничего страшного, уверяю вас!
— Скажете тоже! — не сдавался Чарльз. — «Ничего страшного». Да мои родители, и братья, и сестры — все в один голос твердят, что я, когда храплю, крышу могу сорвать!
Дункан рассмеялся и принялся дергать за концы шейного платка.
Чарльз снова откинулся на подушки, заложив руки за голову. Нервно, как показалось Дункану, откашлявшись, он повернулся на бок и вновь заговорил:
— Послушайте, Лэнгдейл, я давно хотел вас кое о чем спросить. Это касается Грэйс… то есть мисс Баттермир. Я не мог не заметить, что вы к ней вроде как неравнодушны, да что там, я думаю, все парни влюблены в нее по уши! До чего же она хорошенькая! Ну, словом, я хотел попросить у нее платок на счастье для скачек в среду, но только если вы… ну… — тут Чарльз окончательно запутался и бросил беспомощный взгляд на Дункана в надежде, что тот поймет.
В ушах Дункана эти слова прозвучали как пощечина. Ну почему, почему с самой первой минуты своего пребывания в Уэзермире он как будто уподобился бильярдному шару, который все, кому не лень, гоняют от одного борта к другому? Неудивительно, что теперь у него все болит! Его ужасно разозлили намеки Чарльза на якобы проявляемый им интерес к Грэйс. Разумеется, Силлот может попросить у нее платок, если хочет! Но тогда почему Дункана так взбе сила сама мысль об этом?
— У меня нет никаких особых видов на и мисс Баттермир, — проговорил он наконец, судорожно стиснув руки. — Мы всего-навсего были партнерами в этой шутовской скачке. Помолвки ведь, кажется, еще не было? Не понимаю, почему все с такой легкостью перескакивают с верховой прогулки прямо к церковному оглашению!
— Но в прошлую среду вы танцевали с нею три раза за вечер! — возразил Чарльз.
— Да, но только потому, что… словом, не важно! Мне дела нет до того, кому Грэйс отдаст свой платочек!
Возможно, Дункан надеялся своим явно раздраженным тоном дать понять Чарльзу, что тому следует держаться подальше от круга поклонников мисс Баттермир, но — увы! — мистер Силлот воспринял его слова буквально, самым неделикатным образом вскричал: «Отлично!», после чего перевернулся на другой бок и, — посоветовав Дункану, не стесняясь, тряхнуть его хорошенько за плечо, если он начнет храпеть, — тут же захрапел.
В ту ночь Грэйс лежала на боку, зарывшись лицом в подушку, сладко пахнущую душистыми травами, и подложив ладонь под щеку. На соседней постели мирно посапывала Джейн Тиндейл. В ушах Грэйс, выросшей без братьев и сестер, ее тихое сонное дыхание звучало почти как колыбельная, но заснуть она не могла. Чувствуя себя безмерно, беспредельно счастливой, она, наверное, уже в сотый раз, прикасалась губами к своим пальцам. Дункан поцеловал ее пальцы и улыбнулся ей с такой нежностью! Это, конечно же, означает, что его сердце начало понемногу раскрываться ей навстречу! Это непременно должно было быть так! Непременно!
В среду, четыре дня спустя, Эммелайн вышла вместе с Грэйс в парк сразу после завтрака. На сердце у нее было тяжело. Она искоса бросила взгляд на немного побледневшее и осунувшееся лицо подруги. Только в этот день, впервые после субботней «скачки», у Эммелайн появилась возможность остаться с Грэйс наедине: разного рода мероприятия, торжественные трапезы, развлечения, спортивные состязания, не говоря уж о недоразумениях и мелких неудачах, без которых не обходился ни один из турниров, не давая ей ни минуты передышки, поглотили ее настолько, что у них просто не было случая толком переговорить.
Но сейчас, когда дамы в большинстве своем разошлись по спальням, чтобы переодеться к приближающемуся Испытанию в Искусстве Верховой Езды, а господа отправились в конюшню тянуть жребий, чтобы выбрать себе лошадей, благоприятный момент настал.
Только накануне вечером Эммелайн узнала, что Дункан попросил платок на счастье у Джейн Тиндейл, и это известие наполнило ее душу тревогой. Она просто не знала, что и подумать. Да, она уже успела заметить, что Дункан до некоторой степени охладел к Грэйс, но почему-то больше, чем любые другие проявления невнимания с его стороны, ее поразил тот факт, что он обратился к Джейн, а не к Грэйс за талисманом для скачек.
Грэйс прервала невеселый ход ее мыслей, спросив у Эммелайн, беспокоит ли ее по-прежнему ушибленное запястье.
— Я знаю, ты больно ушиблась, только не хочешь в этом признаться! Но вчера вечером леди Пенрит сказала мне, что доктор нашел у тебя растяжение.
— Я вовсе не собиралась скрытничать, просто мне не хотелось, чтобы друзья слишком сильно огорчались из-за меня. По правде говоря, я повредила руку еще в прошлом году, и она побаливает с тех самых пор. Мне кажется, что в этом и кроется причина моего злосчастного падения в минувшую субботу. — Потрогав запястье, Эммелайн продолжала:
— Опухоль совершенно прошла, больно бывает только по ночам, да и то если я перед этим слишком много танцевала. Но прошу тебя: никому ни слова! Скажи мне лучше, что, по-твоему, могло случиться с Дунканом? Почему он на тебя больше не смотрит? Прошлая суббота казалась такой многообещающей! Даже ты не станешь этого отрицать!
— Я… я точно не знаю, — пролепетала Грэйс, опуская глаза к своим перчаткам, обшитым кружевцем. — Во время тех скачек мне казалось, что Дункан всерьез мною увлекся. Не знаю, заметила ты или нет, но после победы в последнем забеге он поцеловал мне руку. По-настоящему! А потом мы с ним разговаривали за обедом, и все было прекрасно. Но с воскресенья он совершенно переменился, стал таким чужим, таким холодным! Честное слово, я просто не знаю, что и думать!
— Это все проделки Конистана! — уверенно заявила Эммелайн. — Ничего другого и быть не может. Как я теперь припоминаю, Блайндерз мне говорил, что поздним вечером в субботу Дункан со своим братом играл в бильярд, и что партия затянулась за полночь. Немного коньяку, парочка бескорыстных братских советов — много ли нужно, чтобы его милости удалось сокрушить пробуждающуюся любовь к тебе Дункана!
— Если его пробуждающаяся любовь так слаба, так подвержена колебаниям…
— Глупости! Дело вовсе не в этом. Если бы не вмешательство Конистана, я не сомневаюсь, что твой платок был бы в кармане Дункана. Да, кстати, кому ты дала свой платок?
— Чарльзу Силлоту, — ответила Грэйс, В причем ее лицо стало пунцовым.
— Мистеру Силлоту? — переспросила Эммелайн. — Но почему ты смущаешься? Разве он… Нет, не может быть! Неужели он влюблен в тебя?
— Он так сказал, — теперь щеки Грэйс приобрели багровый оттенок.
— Но это же замечательно! Если Дункан увидит, что за тобой гоняется кто-то другой, поверь мне, у него в груди проснется охотничий азарт!
Грэйс прижала руку к щеке.
— Эммелайн, я самое порочное создание на свете! Ты себе даже представить не можешь!
Пораженная Эммелайн принялась расспрашивать, путем каких умозаключений Грэйс удалось прийти к столь нелестному мнению о себе.
— Мне кажется, я сама поощрила мистера Силлота! Я вовсе не хотела, но когда красивый молодой человек просит у тебя платок на счастье и признается в любви, это так приятно! Но я… я… о, это было так дурно с моей стороны!
В ту же минуту воображение услужливо подсказало Эммелайн сразу несколько действительно дурных и даже непристойных вещей, но — сколько ни старалась — она не могла поверить, что Грэйс Баттермир способна совершить хоть одну из них.
— Должна признаться, я просто мечтаю услышать, что же ты такого натворила?
Грэйс тяжело вздохнула.
— Я… я ему улыбалась. Я знаю, мне не следовало этого делать, но ты представить себе не можешь, как это замечательно, когда ты… когда тебя… — нет, Грэйс явно была не в состоянии описать то неповторимое чувство, которое испытывает девушка, когда за нею ухаживает красивый молодой человек.
— Когда тобой восхищаются? — тихонько подсказала Эммелайн.
— Да, верно! — кивнула Грэйс. — Это ведь было очень дурно? Мне не следовало так поступать?
— Нет ничего дурного в том, что девушка не скупится на улыбки, особенно такая невинная и бесхитростная, как ты, — живо возразила Эммелайн. — Если джентльмену угодно толковать твои улыбки иначе, чем ты предполагала, значит, ему и отвечать за последствия своей слепоты…
— Но то же самое можно сказать и обо мне! Я тоже думала, что улыбки Дункана означают нечто большее!
Эммелайн поморщилась, услыхав такое сравнение. Ведь, безусловно, не было и не могло быть ничего общего между любовью Грэйс к Дункану и tendre[23], якобы возникшим у мистера Силлота к Грэйс! Нет-нет, это было совершенно невозможно!
— Не стану с тобой спорить. Я знаю только одно: Конистану каким-то образом удалось околдовать Дункана. По правде говоря, я надеялась, что здесь, в Фейрфеллз, Дункан сумеет вырваться из-под его власти, но раз он этого не и сделал, значит, мне опять придется вмешаться.
— Нет, умоляю тебя, Эм, не надо!
— Я не сделаю ничего такого, что тебе не понравится. И вообще я собираюсь сделать своей жертвой Конистана, а не Дункана. А что касается тебя… От всей души рекомендую улыбаться как можно чаще и мистеру Силлоту, и всем остальным джентльменам, которых затянет в круг твоих чар!
— Я не говорю, — сказал виконт, отступив от затянутого зеленым сукном стола и со стуком опуская кий на пол, — Что ты не можешь ухаживать за Грэйс. Я только хочу обратить твое внимание на одну небольшую деталь: после того, как ты поцеловал ее пальцы, — вполне понятный жест, поскольку вы только что вместе выиграли скачку, — она поднесла эти пальцы к своим собственным губам и поцеловала их. Ясно, что ее сердце затронуто всерьез. И сколько бы вы оба ни твердили, что решили остаться просто друзьями, не кажется ли тебе, что все это крайне несправедливо по отношению к Грэйс? Ведь твое-то сердце свободно! Ты оказываешь ей скверную услугу, поощряя ее. А может, ты делаешь это нарочно?
Он замолчал, оглядел бильярдный стол и стремительным движением послал в лузу второй шар. Дункан ответил очень тихо:
— Больше всего на свете мне бы хотелось сказать, что твои слова — чистейший вздор, не имеющий под собой оснований. К сожалению, я вынужден признать, что это не так. Действительно, нельзя допустить, чтобы мисс Баттермир пострадала из-за моего легкомыслия.
Конистан оглянулся на него, подняв бровь.
— Вот и прекрасно! — оживился он. — Значит, я больше не стану говорить на эту тему.
Дункан встретил взгляд брата слабой улыбкой.
— Если, конечно, не заподозришь, что я начинаю увлекаться ею всерьез!
Конистан лишь пожал плечами в ответ и со злорадной, как показалось Дункану, усмешкой обогнул стол, чтобы загнать в боковую лузу еще один шар.
Позже, закрывшись в спальне, где уже вовсю раздавался мощный храп Чарльза Силлота, Дункан опустился в кресло и закрыл лицо руками. Он прекрасно понимал, что именно пытается внушить ему Конистан. Но как объяснить самому себе, зачем ему понадобилось целовать руку Грэйс после второго заезда? Его как будто бес попутал! Это было совсем не в его духе, что бы там ни думал Конистан. По правде говоря, он и сам не знал, что ему нужно от Грэйс! Можно было сколько угодно рассуждать о дружбе, но его сердце уже жаждало большего. Первый раз в жизни женщине удалось так крепко привязать его к себе… Ну вот слово и сказано! Нет, Дункан по-прежнему не испытывал желания сковать себя узами брака, вовсе нет! Ему нравилось жить, как живется, к тому же он про себя решил, что если кому-то и удастся его стреножить, пусть это будет по-настоящему сногсшибательная красотка вроде Оливии Брэмптон или Эммелайн Пенрит. Конечно, Грэйс тоже хорошенькая — в последнее время она просто расцвела и превратилась в чертовски лакомый кусочек! О, Господи, что же ему делать? Каждая попытка привести в порядок мысли вела его по кругу. В конце концов у него просто разболелась голова.
Громко всхрапнув, Чарльз внезапно проснулся и сел в постели. Он провел рукой по волосам и, увидев Дункана, сидящего в кресле, воскликнул:
— Я что, помешал вам уснуть? Черт возьми, мне очень жаль, Лэнгдейл! Надо было сразу предупредить мисс Пенрит! Проклятье! Мне бы следовало спать на чердаке!
Но Дункан только отмахнулся от его тревог.
— Ничего страшного, уверяю вас!
— Скажете тоже! — не сдавался Чарльз. — «Ничего страшного». Да мои родители, и братья, и сестры — все в один голос твердят, что я, когда храплю, крышу могу сорвать!
Дункан рассмеялся и принялся дергать за концы шейного платка.
Чарльз снова откинулся на подушки, заложив руки за голову. Нервно, как показалось Дункану, откашлявшись, он повернулся на бок и вновь заговорил:
— Послушайте, Лэнгдейл, я давно хотел вас кое о чем спросить. Это касается Грэйс… то есть мисс Баттермир. Я не мог не заметить, что вы к ней вроде как неравнодушны, да что там, я думаю, все парни влюблены в нее по уши! До чего же она хорошенькая! Ну, словом, я хотел попросить у нее платок на счастье для скачек в среду, но только если вы… ну… — тут Чарльз окончательно запутался и бросил беспомощный взгляд на Дункана в надежде, что тот поймет.
В ушах Дункана эти слова прозвучали как пощечина. Ну почему, почему с самой первой минуты своего пребывания в Уэзермире он как будто уподобился бильярдному шару, который все, кому не лень, гоняют от одного борта к другому? Неудивительно, что теперь у него все болит! Его ужасно разозлили намеки Чарльза на якобы проявляемый им интерес к Грэйс. Разумеется, Силлот может попросить у нее платок, если хочет! Но тогда почему Дункана так взбе сила сама мысль об этом?
— У меня нет никаких особых видов на и мисс Баттермир, — проговорил он наконец, судорожно стиснув руки. — Мы всего-навсего были партнерами в этой шутовской скачке. Помолвки ведь, кажется, еще не было? Не понимаю, почему все с такой легкостью перескакивают с верховой прогулки прямо к церковному оглашению!
— Но в прошлую среду вы танцевали с нею три раза за вечер! — возразил Чарльз.
— Да, но только потому, что… словом, не важно! Мне дела нет до того, кому Грэйс отдаст свой платочек!
Возможно, Дункан надеялся своим явно раздраженным тоном дать понять Чарльзу, что тому следует держаться подальше от круга поклонников мисс Баттермир, но — увы! — мистер Силлот воспринял его слова буквально, самым неделикатным образом вскричал: «Отлично!», после чего перевернулся на другой бок и, — посоветовав Дункану, не стесняясь, тряхнуть его хорошенько за плечо, если он начнет храпеть, — тут же захрапел.
В ту ночь Грэйс лежала на боку, зарывшись лицом в подушку, сладко пахнущую душистыми травами, и подложив ладонь под щеку. На соседней постели мирно посапывала Джейн Тиндейл. В ушах Грэйс, выросшей без братьев и сестер, ее тихое сонное дыхание звучало почти как колыбельная, но заснуть она не могла. Чувствуя себя безмерно, беспредельно счастливой, она, наверное, уже в сотый раз, прикасалась губами к своим пальцам. Дункан поцеловал ее пальцы и улыбнулся ей с такой нежностью! Это, конечно же, означает, что его сердце начало понемногу раскрываться ей навстречу! Это непременно должно было быть так! Непременно!
В среду, четыре дня спустя, Эммелайн вышла вместе с Грэйс в парк сразу после завтрака. На сердце у нее было тяжело. Она искоса бросила взгляд на немного побледневшее и осунувшееся лицо подруги. Только в этот день, впервые после субботней «скачки», у Эммелайн появилась возможность остаться с Грэйс наедине: разного рода мероприятия, торжественные трапезы, развлечения, спортивные состязания, не говоря уж о недоразумениях и мелких неудачах, без которых не обходился ни один из турниров, не давая ей ни минуты передышки, поглотили ее настолько, что у них просто не было случая толком переговорить.
Но сейчас, когда дамы в большинстве своем разошлись по спальням, чтобы переодеться к приближающемуся Испытанию в Искусстве Верховой Езды, а господа отправились в конюшню тянуть жребий, чтобы выбрать себе лошадей, благоприятный момент настал.
Только накануне вечером Эммелайн узнала, что Дункан попросил платок на счастье у Джейн Тиндейл, и это известие наполнило ее душу тревогой. Она просто не знала, что и подумать. Да, она уже успела заметить, что Дункан до некоторой степени охладел к Грэйс, но почему-то больше, чем любые другие проявления невнимания с его стороны, ее поразил тот факт, что он обратился к Джейн, а не к Грэйс за талисманом для скачек.
Грэйс прервала невеселый ход ее мыслей, спросив у Эммелайн, беспокоит ли ее по-прежнему ушибленное запястье.
— Я знаю, ты больно ушиблась, только не хочешь в этом признаться! Но вчера вечером леди Пенрит сказала мне, что доктор нашел у тебя растяжение.
— Я вовсе не собиралась скрытничать, просто мне не хотелось, чтобы друзья слишком сильно огорчались из-за меня. По правде говоря, я повредила руку еще в прошлом году, и она побаливает с тех самых пор. Мне кажется, что в этом и кроется причина моего злосчастного падения в минувшую субботу. — Потрогав запястье, Эммелайн продолжала:
— Опухоль совершенно прошла, больно бывает только по ночам, да и то если я перед этим слишком много танцевала. Но прошу тебя: никому ни слова! Скажи мне лучше, что, по-твоему, могло случиться с Дунканом? Почему он на тебя больше не смотрит? Прошлая суббота казалась такой многообещающей! Даже ты не станешь этого отрицать!
— Я… я точно не знаю, — пролепетала Грэйс, опуская глаза к своим перчаткам, обшитым кружевцем. — Во время тех скачек мне казалось, что Дункан всерьез мною увлекся. Не знаю, заметила ты или нет, но после победы в последнем забеге он поцеловал мне руку. По-настоящему! А потом мы с ним разговаривали за обедом, и все было прекрасно. Но с воскресенья он совершенно переменился, стал таким чужим, таким холодным! Честное слово, я просто не знаю, что и думать!
— Это все проделки Конистана! — уверенно заявила Эммелайн. — Ничего другого и быть не может. Как я теперь припоминаю, Блайндерз мне говорил, что поздним вечером в субботу Дункан со своим братом играл в бильярд, и что партия затянулась за полночь. Немного коньяку, парочка бескорыстных братских советов — много ли нужно, чтобы его милости удалось сокрушить пробуждающуюся любовь к тебе Дункана!
— Если его пробуждающаяся любовь так слаба, так подвержена колебаниям…
— Глупости! Дело вовсе не в этом. Если бы не вмешательство Конистана, я не сомневаюсь, что твой платок был бы в кармане Дункана. Да, кстати, кому ты дала свой платок?
— Чарльзу Силлоту, — ответила Грэйс, В причем ее лицо стало пунцовым.
— Мистеру Силлоту? — переспросила Эммелайн. — Но почему ты смущаешься? Разве он… Нет, не может быть! Неужели он влюблен в тебя?
— Он так сказал, — теперь щеки Грэйс приобрели багровый оттенок.
— Но это же замечательно! Если Дункан увидит, что за тобой гоняется кто-то другой, поверь мне, у него в груди проснется охотничий азарт!
Грэйс прижала руку к щеке.
— Эммелайн, я самое порочное создание на свете! Ты себе даже представить не можешь!
Пораженная Эммелайн принялась расспрашивать, путем каких умозаключений Грэйс удалось прийти к столь нелестному мнению о себе.
— Мне кажется, я сама поощрила мистера Силлота! Я вовсе не хотела, но когда красивый молодой человек просит у тебя платок на счастье и признается в любви, это так приятно! Но я… я… о, это было так дурно с моей стороны!
В ту же минуту воображение услужливо подсказало Эммелайн сразу несколько действительно дурных и даже непристойных вещей, но — сколько ни старалась — она не могла поверить, что Грэйс Баттермир способна совершить хоть одну из них.
— Должна признаться, я просто мечтаю услышать, что же ты такого натворила?
Грэйс тяжело вздохнула.
— Я… я ему улыбалась. Я знаю, мне не следовало этого делать, но ты представить себе не можешь, как это замечательно, когда ты… когда тебя… — нет, Грэйс явно была не в состоянии описать то неповторимое чувство, которое испытывает девушка, когда за нею ухаживает красивый молодой человек.
— Когда тобой восхищаются? — тихонько подсказала Эммелайн.
— Да, верно! — кивнула Грэйс. — Это ведь было очень дурно? Мне не следовало так поступать?
— Нет ничего дурного в том, что девушка не скупится на улыбки, особенно такая невинная и бесхитростная, как ты, — живо возразила Эммелайн. — Если джентльмену угодно толковать твои улыбки иначе, чем ты предполагала, значит, ему и отвечать за последствия своей слепоты…
— Но то же самое можно сказать и обо мне! Я тоже думала, что улыбки Дункана означают нечто большее!
Эммелайн поморщилась, услыхав такое сравнение. Ведь, безусловно, не было и не могло быть ничего общего между любовью Грэйс к Дункану и tendre[23], якобы возникшим у мистера Силлота к Грэйс! Нет-нет, это было совершенно невозможно!
— Не стану с тобой спорить. Я знаю только одно: Конистану каким-то образом удалось околдовать Дункана. По правде говоря, я надеялась, что здесь, в Фейрфеллз, Дункан сумеет вырваться из-под его власти, но раз он этого не и сделал, значит, мне опять придется вмешаться.
— Нет, умоляю тебя, Эм, не надо!
— Я не сделаю ничего такого, что тебе не понравится. И вообще я собираюсь сделать своей жертвой Конистана, а не Дункана. А что касается тебя… От всей души рекомендую улыбаться как можно чаще и мистеру Силлоту, и всем остальным джентльменам, которых затянет в круг твоих чар!
27
Выбрав себе скакуна, Конистан вдруг спохватился, что еще не успел попросить у Эммелайн ее платок для Испытания в Искусстве Верховой Езды. Он был так занят проведением тренировок и устройством жеребьевки по выбору лошадей сэра Джайлза для всадников, что совершенно позабыл о необходимости обзавестись перед началом состязания талисманом дамы своего сердца.
На поиски Эммелайн виконт отправился в отличном расположении духа. Начиная с воскресенья Дункан покинул кружок поклонников мисс Баттермир, а самому Конистану была предоставлена полная свобода в преследовании первоначальной цели, заставившей его предпринять путешествие в Камберленд: он возобновил попытки разбить сердце Эммелайн. Однако его усилия увенчались лишь относительным успехом. Порой он ясно ощущал, что она отвечает на его ухаживания, особенно, когда им случалось танцевать вальс. Ее глаза светились наслаждением, и ему с легкостью удавалось увлечь ее за собой в укромный затененный уголок, чтобы завести разговор о любом предмете по своему выбору. Он знал, что в такие минуты ее влечет к нему, и она способна открыть ему такие мысли и чувства, которые обычно предпочитает хранить в тайне ото всех.
Но бывали и другие минуты, когда Эммелайн казалась совершенно неприступной, а иногда (и даже частенько) Конистан ловил устремленный на него немигающий презрительный взгляд, означавший, как он уже успел догадаться, что она находит его ухаживания нелепыми.
И зачастую — увы! — она оказывалась права! Однако признать, что она неподвластна его чарам, что не желает с готовностью броситься ему на шею, как следовало бы, — нет, одна мысль об этом бесила его до чертиков! Был случай, когда молодая хозяйка покинула гостиную, чтобы принести новые свечи для вышивальщиц (все слуги, как выяснилось, оказались занятыми подготовкой к предстоящему балу, и некому было выполнить это простейшее поручение).
Конистан незаметно последовал за нею на второй этаж и там попытался ее обнять. Если у Эммелайн и были внутренние колебания, они продолжались не более доли секунды, после чего она с размаху наступила высоким каблучком крепкого деревенского полусапожка ему на ногу и оттолкнула его. А потом выбранила, назвав последним олухом, нагрузила парой тяжеленных канделябров и самым сварливым голосом посоветовала ему хоть раз в жизни сделать что-то полезное для общества!
По пути назад в гостиную они столкнулись с Соуэрби, и тот, разумеется, не упустил случая насмешливо и громко фыркнуть. Виконт подумал, что давно уже пора объясниться с Варденом, но ему мешала сильнейшая личная неприязнь. Все за них решила Эммелайн: настроенная чрезвычайно воинственно, она живо выхватила у него из рук один из громоздких канделябров и самым бесцеремонным образом вручила его Соуэрби.
— Попались мы ей под горячую руку! — шепнул Конистан своему врагу, вынужденному встать в строй и маршировать с ним в ногу, пока Эммелайн как фельдфебель вела их по длинному коридору.
Теперь он улыбнулся, вспомнив об этом эпизоде. Хотя ему так и не удалось покорить ее сердце, во всем остальном он был вполне доволен жизнью и собой, особенно с тех пор, как Дункан столь благоразумно внял его мудрому совету. Поэтому, встретив гуляющих в парке Грэйс и Эммелайн, Конистан сумел обратиться к мисс Баттермир весьма приветливо. Он поклонился, одарил ее улыбкой и выразил надежду, что мистер Силлот выиграет скачку ради нее.
Совершенно неожиданно его великодушная попытка проявить учтивость была встречена в штыки. Вздернув подбородок, без тени намека на свою всегдашнюю застенчивость Грэйс заявила:
— Может быть, и выиграет! Почему бы и нет? Многие из джентльменов дали мне понять, что он отличный наездник. У него хорошие шансы на победу. Я сама поставила два фунта на то, что он побьет вас!
После этого она сделала небрежный реверанс, попросила у них прощения, сославшись на необходимость переодеться к предстоящей скачке, и неторопливым шагом удалилась с высоко поднятой головой.
Конистан поглядел ей вслед, даже не зная, что сказать. Неужели это маленькая простушка Грэйс Баттермир только что отхлестала его своей холодной отповедью?
Рядом раздался смешок Эммелайн. Обернувшись, он сразу увидел, что она в восторге от поведения подруги.
— Ну и как вам на вкус ваш собственный соус? — язвительно осведомилась хозяйка дома.
Когда Конистан спросил, чем и как он мог обидеть мисс Баттермир, ведь он приложил столько усилий, чтобы быть с нею любезнее, чем прежде, Эммелайн ответила:
На поиски Эммелайн виконт отправился в отличном расположении духа. Начиная с воскресенья Дункан покинул кружок поклонников мисс Баттермир, а самому Конистану была предоставлена полная свобода в преследовании первоначальной цели, заставившей его предпринять путешествие в Камберленд: он возобновил попытки разбить сердце Эммелайн. Однако его усилия увенчались лишь относительным успехом. Порой он ясно ощущал, что она отвечает на его ухаживания, особенно, когда им случалось танцевать вальс. Ее глаза светились наслаждением, и ему с легкостью удавалось увлечь ее за собой в укромный затененный уголок, чтобы завести разговор о любом предмете по своему выбору. Он знал, что в такие минуты ее влечет к нему, и она способна открыть ему такие мысли и чувства, которые обычно предпочитает хранить в тайне ото всех.
Но бывали и другие минуты, когда Эммелайн казалась совершенно неприступной, а иногда (и даже частенько) Конистан ловил устремленный на него немигающий презрительный взгляд, означавший, как он уже успел догадаться, что она находит его ухаживания нелепыми.
И зачастую — увы! — она оказывалась права! Однако признать, что она неподвластна его чарам, что не желает с готовностью броситься ему на шею, как следовало бы, — нет, одна мысль об этом бесила его до чертиков! Был случай, когда молодая хозяйка покинула гостиную, чтобы принести новые свечи для вышивальщиц (все слуги, как выяснилось, оказались занятыми подготовкой к предстоящему балу, и некому было выполнить это простейшее поручение).
Конистан незаметно последовал за нею на второй этаж и там попытался ее обнять. Если у Эммелайн и были внутренние колебания, они продолжались не более доли секунды, после чего она с размаху наступила высоким каблучком крепкого деревенского полусапожка ему на ногу и оттолкнула его. А потом выбранила, назвав последним олухом, нагрузила парой тяжеленных канделябров и самым сварливым голосом посоветовала ему хоть раз в жизни сделать что-то полезное для общества!
По пути назад в гостиную они столкнулись с Соуэрби, и тот, разумеется, не упустил случая насмешливо и громко фыркнуть. Виконт подумал, что давно уже пора объясниться с Варденом, но ему мешала сильнейшая личная неприязнь. Все за них решила Эммелайн: настроенная чрезвычайно воинственно, она живо выхватила у него из рук один из громоздких канделябров и самым бесцеремонным образом вручила его Соуэрби.
— Попались мы ей под горячую руку! — шепнул Конистан своему врагу, вынужденному встать в строй и маршировать с ним в ногу, пока Эммелайн как фельдфебель вела их по длинному коридору.
Теперь он улыбнулся, вспомнив об этом эпизоде. Хотя ему так и не удалось покорить ее сердце, во всем остальном он был вполне доволен жизнью и собой, особенно с тех пор, как Дункан столь благоразумно внял его мудрому совету. Поэтому, встретив гуляющих в парке Грэйс и Эммелайн, Конистан сумел обратиться к мисс Баттермир весьма приветливо. Он поклонился, одарил ее улыбкой и выразил надежду, что мистер Силлот выиграет скачку ради нее.
Совершенно неожиданно его великодушная попытка проявить учтивость была встречена в штыки. Вздернув подбородок, без тени намека на свою всегдашнюю застенчивость Грэйс заявила:
— Может быть, и выиграет! Почему бы и нет? Многие из джентльменов дали мне понять, что он отличный наездник. У него хорошие шансы на победу. Я сама поставила два фунта на то, что он побьет вас!
После этого она сделала небрежный реверанс, попросила у них прощения, сославшись на необходимость переодеться к предстоящей скачке, и неторопливым шагом удалилась с высоко поднятой головой.
Конистан поглядел ей вслед, даже не зная, что сказать. Неужели это маленькая простушка Грэйс Баттермир только что отхлестала его своей холодной отповедью?
Рядом раздался смешок Эммелайн. Обернувшись, он сразу увидел, что она в восторге от поведения подруги.
— Ну и как вам на вкус ваш собственный соус? — язвительно осведомилась хозяйка дома.
Когда Конистан спросил, чем и как он мог обидеть мисс Баттермир, ведь он приложил столько усилий, чтобы быть с нею любезнее, чем прежде, Эммелайн ответила: