Страница:
— Я готова признать, что вы действительно оставили свою прежнюю чудовищно надменную манеру. Но вы только что обратились к ней с таким оскорбительным снисхождением, что я просто удивляюсь, как Грэйс вообще согласилась с вами разговаривать! Хотя вообще-то я рада, что она вам ответила! Это самое малое из всего, чего вы заслуживаете. Если бы вы ко мне обратились со словами «Надеюсь, мистер Силлот выиграет эту скачку ради вас», да еще гнусавя через нос, как Варден, я бы — как это боксеры говорят? — врезала вам по скуле!
— Я пытался быть любезным! — На сей раз он был оскорблен не на шутку, хотя и решил не обращать внимания на чудовищно неподобающее выражение в устах леди.
— Вам виднее, — с холодным вызовом заметила Эммелайн и, пожав плечами, направилась к дому.
— Вы самая ужасная женщина из всех, кого я знаю, — крикнул Конистан ей вслед.
Когда Эммелайн лишь рассмеялась в ответ, он, не желая покидать поле боя, догнал ее и пошел с нею рядом. Было ясно, что она останется глуха к любым новым доводам, поэтому Конистан предпочел переменить тему разговора и обратиться к ней с тем, за чем пришел.
— Похоже, я проявил невнимание к соблюдению общепринятых правил. Я ведь шел к вам с определенной целью, если вам угодно знать. Хотел попросить у вас платок, если он еще никому не обещан.
Эммелайн замедлила шаг и обернулась к нему.
— Ну, если я такое чудовище, как вы говорите, милорд, то вы-то уж точно самый невыносимый человек из всех, кого я когда-либо знала. Не слишком лестно сознавать, что только в последнюю минуту вы спохватились и вспомнили о моем платке.
— У меня просто времени не было, — запротестовал Конистан, умоляюще вздымая руки. — Вспомните, ведь я был занят подготовкой участников скачки! Мы упражнялись целыми днями.
Эти слова, казалось, заставили Эммелайн немного смягчиться.
— Верно, вы были заняты, — согласилась она. — И я хотела выразить вам свою глубокую признательность за ваши труды. Но дело в том, что мой платок уже у Соуэрби. Он попросил его еще в воскресенье, — с этими словами она вновь направилась вперед по тропинке.
По мере приближения к крыльцу Эммелайн ощущала все большее облегчение от того, что Конистан не последовал за нею. В последнее время всякий раз, как она оказывалась в непосредственной близости от него, у нее начиналось сердцебиение, притом настолько сильное, что она опасалась, как бы, в один прекрасный день он не спросил у нее, что это за странный звук.
Даже сейчас, укрывшись за дверями утренней столовой, она слышала, как громко бьется ее сердце, а почему — неизвестно. Единственной причиной могли быть настойчивые ухаживания Конистана. Он использовал целый арсенал трюков, чтобы разбить воздвигнутые ею оборонительные сооружения, и некоторые из его методов, — например, его манера стремительно кружить ее в вальсе по бальному залу, — оказывали сильнейшее воздействие на ее чувства.
Эммелайн торопливо поднялась к себе в спальню и, закрыв за собою дверь, в изнеможении прислонилась к ней спиной. Никогда раньше ей не приходилось следить за каждым своим словом и шагом. Она осторожно потерла руку. Сердце колотилось с прежней силой, больно ударяясь о ребра. Слава Богу, хоть эта боль проходит. «Господи, пусть она пройдет навсегда! Молю Тебя, не дай моим костям и суставам скрючиться, как у мамочки! Дай мне познать любовь!»
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают к векам. За последние несколько дней она потеряла счет минутам, когда ее одолевали те же предательские слезы: всякий раз, когда отцу случалось у нее на глазах погладить руку или щеку матери, или когда сама она в паре с виконтом отдавалась текучему и плавному ходу танца, или когда он вовлекал ее в приятный разговор о чем-нибудь — обо всем, ни о чем! До чего же отчаянно беззащитной она чувствовала себя перед ним! Это ощущение еще больше усугублялось при каждой возможности понаблюдать за ним, когда он полностью подчинял своей воле других, особенно самых молодых, необузданных и горячих участников состязаний, не давая им отвлекаться и заставляя заниматься заранее намеченным делом.
За прошедшие четыре дня Эммелайн поняла, что лучшая тактика для нее такова: постараться сохранить хотя бы видимость хладнокровия и равнодушия в общении с Конистаном. Только один раз, в прошлую субботу, она невольно раскрыла перед ним свои истинные чувства. Виконт выглядел таким смущенным, даже озабоченным! Ей казалось, что она не вынесет, если он начнет выражать ей свое сочувствие!
Но что же делать? Он пробыл здесь всего неделю, а ее сердце уже проявляет такую слабость, какой месяц назад она и вообразить не могла! Как же ей удержать его на расстоянии до конца турнира — еще долгих три недели! Да это просто немыслимо!
Только одно обстоятельство удерживало ее на прежних позициях: Конистан порою вел себя, как заносчивый грубиян, хотя его манеры и начали понемногу смягчаться. Неужели он когда-нибудь сможет действительно стать человеком? Эммелайн опустилась в ампирное кресло возле кровати и тяжело вздохнула. С момента своего приезда в Фэйрфеллз виконт — черт бы его побрал! — во многом проявил себя человеком достойным, на которого, правда, жизнь наложила жесткий отпечаток, раздражавший ее с самого начала. Она не сомневалась, что если бы он стал в Фэйрфеллз своим человеком, сам воздух ее родного дома смог бы со временем разрушить его жесткий панцирь и открыть миру таящиеся под ним сокровища ума и сердца.
Эммелайн смахнула слезу тыльной стороной ладони. Если всему этому суждено произойти в ближайшие три недели — что ей тогда делать? Оставалось лишь молить Бога, чтобы Конистан продолжал упорствовать в своем жестоком и бездушном вмешательстве в сердечные дела Дункана. Если же он когда-нибудь признает свою не правоту и переменит свои привычки, для нее это будет означать гибель! Нет, этого допустить никак нельзя!
Обратившись к сгоравшей от смущения Китти Мортон с просьбой подарить ему талисман для скачек, Конистан невольно вспомнил некоторые критические замечания Эммелайн, высказанные за последние несколько месяцев, и вынужден был признать их справедливость. Китти покраснела до корней волос, и его охватило незнакомое ему ранее чувство сострадания. Ему вдруг пришло в голову, что если бы подобный разговор происходил между ними несколько недель назад, он холодно и нетерпеливо потребовал бы у нее платок, не скрывая, что это нужно ей гораздо больше, чем ему самому. Но теперь Конистан почувствовал жалость к молоденькой девушке, вчерашней школьнице, которой пренебрегли все остальные участники скачки.
— Мисс Мортон! — воскликнул он, пересекая гостиную, в противоположном конце которой она сидела в кругу других дам. — Наконец-то я вас нашел! Где вы прятались все это время? Вы должны меня выручить, в вас моя единственная надежда! Честно говоря, я собирался заручиться вашим согласием еще в понедельник, но эти проклятые молокососы отняли у меня куда больше времени, чем я рассчитывал, и теперь мне остается лишь молить Бога, что еще не слишком поздно! Ради всего святого, скажите мне, что вы еще не отдали свой талисман кому-то другому!
— Сэр, — пролепетала она в ответ, — вы, должно быть, ошиблись… Вы хотите сказать… вы просите мой платок?
— Вот именно! — подтвердил Конистан. — Еще вчера, когда мы с вами танцевали кадриль, я собирался об этом попросить, но не успел и рта раскрыть, как Брант Девок увел вас у меня из-под носа!
Китти обвела глазами гостиную. Все дамы замерли в изумлении, словно не веря, что виконт Конистан мог обратиться за талисманом к какой-то там мисс Мортон. Она прикусила губу, а потом улыбнулась.
— Конечно, я отдам вам свой платок, — ответила Китти, овладев собой. Ее первоначальная застенчивость сменилась твердой решимостью извлечь все, что можно, из проявленного им внимания. — Но вам придется подождать, я должна сходить за ним в спальню.
С этими словами она поднялась со стула и величественным шагом вышла из комнаты, кивнув на ходу Джейн Тиндейл и Оливии Брэмптон, с изумлением глядевшим ей вслед.
Позже, когда каждая из дам напутствовала своего рыцаря перед началом скачки, Китти отвела Конистана в сторонку. Он заметил, что она дрожит.
— Я просто хотела, чтоб вы знали, — воскликнула она, глядя на него сияющим взглядом, — что я… это было так мило с вашей стороны — разыграть спектакль из-за моего платка! Вы просто не представляете, до чего Оливия Брэмптон любит позлорадствовать! Я знаю, про вас говорят, будто вы перед всеми задираете нос, но для меня вы навсегда останетесь лучшим из гребцов в этой лодке!
Китти запечатлела невинный поцелуй у него на щеке и убежала.
— Какое очаровательное дитя! — пробормотал Конистан, внезапно осознав со странным волнением в сердце, что ему нравится быть предметом восторженного обожания молоденькой девушки.
— Интересно, что за чудо вы совершили, чтобы заслужить такую благодарность? — раздался у него за спиной шепот Эммелайн.
Глубоко взволнованный только что произошедшей сценой, виконт обернулся. Эммелайн выглядела великолепно в белом муслиновом платье, коротком спенсере из синей шелковой саржи и шляпке с полями козырьком, украшенной букетиком засушенных цветов. Он долго смотрел на нее пристальным взглядом прежде, чем ответить.
— Я лишь стараюсь соответствовать вашим высоким требованиям.
В ее зеленых глазах отразилось удивление, и Конистан догадался, что в такую минуту она может оказаться, как никогда, восприимчивой к его ухаживаниям. Если бы только им удалось остаться наедине, он сказал бы ей, что она с самого начала была права, что ему следовало раньше понять, какой волшебной властью наделяют своего обладателя столь простые средства, как доброта и любезность. Но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, Эммелайн, покраснев, отвернулась и отправилась на поиски Соуэрби.
28
29
— Я пытался быть любезным! — На сей раз он был оскорблен не на шутку, хотя и решил не обращать внимания на чудовищно неподобающее выражение в устах леди.
— Вам виднее, — с холодным вызовом заметила Эммелайн и, пожав плечами, направилась к дому.
— Вы самая ужасная женщина из всех, кого я знаю, — крикнул Конистан ей вслед.
Когда Эммелайн лишь рассмеялась в ответ, он, не желая покидать поле боя, догнал ее и пошел с нею рядом. Было ясно, что она останется глуха к любым новым доводам, поэтому Конистан предпочел переменить тему разговора и обратиться к ней с тем, за чем пришел.
— Похоже, я проявил невнимание к соблюдению общепринятых правил. Я ведь шел к вам с определенной целью, если вам угодно знать. Хотел попросить у вас платок, если он еще никому не обещан.
Эммелайн замедлила шаг и обернулась к нему.
— Ну, если я такое чудовище, как вы говорите, милорд, то вы-то уж точно самый невыносимый человек из всех, кого я когда-либо знала. Не слишком лестно сознавать, что только в последнюю минуту вы спохватились и вспомнили о моем платке.
— У меня просто времени не было, — запротестовал Конистан, умоляюще вздымая руки. — Вспомните, ведь я был занят подготовкой участников скачки! Мы упражнялись целыми днями.
Эти слова, казалось, заставили Эммелайн немного смягчиться.
— Верно, вы были заняты, — согласилась она. — И я хотела выразить вам свою глубокую признательность за ваши труды. Но дело в том, что мой платок уже у Соуэрби. Он попросил его еще в воскресенье, — с этими словами она вновь направилась вперед по тропинке.
По мере приближения к крыльцу Эммелайн ощущала все большее облегчение от того, что Конистан не последовал за нею. В последнее время всякий раз, как она оказывалась в непосредственной близости от него, у нее начиналось сердцебиение, притом настолько сильное, что она опасалась, как бы, в один прекрасный день он не спросил у нее, что это за странный звук.
Даже сейчас, укрывшись за дверями утренней столовой, она слышала, как громко бьется ее сердце, а почему — неизвестно. Единственной причиной могли быть настойчивые ухаживания Конистана. Он использовал целый арсенал трюков, чтобы разбить воздвигнутые ею оборонительные сооружения, и некоторые из его методов, — например, его манера стремительно кружить ее в вальсе по бальному залу, — оказывали сильнейшее воздействие на ее чувства.
Эммелайн торопливо поднялась к себе в спальню и, закрыв за собою дверь, в изнеможении прислонилась к ней спиной. Никогда раньше ей не приходилось следить за каждым своим словом и шагом. Она осторожно потерла руку. Сердце колотилось с прежней силой, больно ударяясь о ребра. Слава Богу, хоть эта боль проходит. «Господи, пусть она пройдет навсегда! Молю Тебя, не дай моим костям и суставам скрючиться, как у мамочки! Дай мне познать любовь!»
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы подступают к векам. За последние несколько дней она потеряла счет минутам, когда ее одолевали те же предательские слезы: всякий раз, когда отцу случалось у нее на глазах погладить руку или щеку матери, или когда сама она в паре с виконтом отдавалась текучему и плавному ходу танца, или когда он вовлекал ее в приятный разговор о чем-нибудь — обо всем, ни о чем! До чего же отчаянно беззащитной она чувствовала себя перед ним! Это ощущение еще больше усугублялось при каждой возможности понаблюдать за ним, когда он полностью подчинял своей воле других, особенно самых молодых, необузданных и горячих участников состязаний, не давая им отвлекаться и заставляя заниматься заранее намеченным делом.
За прошедшие четыре дня Эммелайн поняла, что лучшая тактика для нее такова: постараться сохранить хотя бы видимость хладнокровия и равнодушия в общении с Конистаном. Только один раз, в прошлую субботу, она невольно раскрыла перед ним свои истинные чувства. Виконт выглядел таким смущенным, даже озабоченным! Ей казалось, что она не вынесет, если он начнет выражать ей свое сочувствие!
Но что же делать? Он пробыл здесь всего неделю, а ее сердце уже проявляет такую слабость, какой месяц назад она и вообразить не могла! Как же ей удержать его на расстоянии до конца турнира — еще долгих три недели! Да это просто немыслимо!
Только одно обстоятельство удерживало ее на прежних позициях: Конистан порою вел себя, как заносчивый грубиян, хотя его манеры и начали понемногу смягчаться. Неужели он когда-нибудь сможет действительно стать человеком? Эммелайн опустилась в ампирное кресло возле кровати и тяжело вздохнула. С момента своего приезда в Фэйрфеллз виконт — черт бы его побрал! — во многом проявил себя человеком достойным, на которого, правда, жизнь наложила жесткий отпечаток, раздражавший ее с самого начала. Она не сомневалась, что если бы он стал в Фэйрфеллз своим человеком, сам воздух ее родного дома смог бы со временем разрушить его жесткий панцирь и открыть миру таящиеся под ним сокровища ума и сердца.
Эммелайн смахнула слезу тыльной стороной ладони. Если всему этому суждено произойти в ближайшие три недели — что ей тогда делать? Оставалось лишь молить Бога, чтобы Конистан продолжал упорствовать в своем жестоком и бездушном вмешательстве в сердечные дела Дункана. Если же он когда-нибудь признает свою не правоту и переменит свои привычки, для нее это будет означать гибель! Нет, этого допустить никак нельзя!
Обратившись к сгоравшей от смущения Китти Мортон с просьбой подарить ему талисман для скачек, Конистан невольно вспомнил некоторые критические замечания Эммелайн, высказанные за последние несколько месяцев, и вынужден был признать их справедливость. Китти покраснела до корней волос, и его охватило незнакомое ему ранее чувство сострадания. Ему вдруг пришло в голову, что если бы подобный разговор происходил между ними несколько недель назад, он холодно и нетерпеливо потребовал бы у нее платок, не скрывая, что это нужно ей гораздо больше, чем ему самому. Но теперь Конистан почувствовал жалость к молоденькой девушке, вчерашней школьнице, которой пренебрегли все остальные участники скачки.
— Мисс Мортон! — воскликнул он, пересекая гостиную, в противоположном конце которой она сидела в кругу других дам. — Наконец-то я вас нашел! Где вы прятались все это время? Вы должны меня выручить, в вас моя единственная надежда! Честно говоря, я собирался заручиться вашим согласием еще в понедельник, но эти проклятые молокососы отняли у меня куда больше времени, чем я рассчитывал, и теперь мне остается лишь молить Бога, что еще не слишком поздно! Ради всего святого, скажите мне, что вы еще не отдали свой талисман кому-то другому!
— Сэр, — пролепетала она в ответ, — вы, должно быть, ошиблись… Вы хотите сказать… вы просите мой платок?
— Вот именно! — подтвердил Конистан. — Еще вчера, когда мы с вами танцевали кадриль, я собирался об этом попросить, но не успел и рта раскрыть, как Брант Девок увел вас у меня из-под носа!
Китти обвела глазами гостиную. Все дамы замерли в изумлении, словно не веря, что виконт Конистан мог обратиться за талисманом к какой-то там мисс Мортон. Она прикусила губу, а потом улыбнулась.
— Конечно, я отдам вам свой платок, — ответила Китти, овладев собой. Ее первоначальная застенчивость сменилась твердой решимостью извлечь все, что можно, из проявленного им внимания. — Но вам придется подождать, я должна сходить за ним в спальню.
С этими словами она поднялась со стула и величественным шагом вышла из комнаты, кивнув на ходу Джейн Тиндейл и Оливии Брэмптон, с изумлением глядевшим ей вслед.
Позже, когда каждая из дам напутствовала своего рыцаря перед началом скачки, Китти отвела Конистана в сторонку. Он заметил, что она дрожит.
— Я просто хотела, чтоб вы знали, — воскликнула она, глядя на него сияющим взглядом, — что я… это было так мило с вашей стороны — разыграть спектакль из-за моего платка! Вы просто не представляете, до чего Оливия Брэмптон любит позлорадствовать! Я знаю, про вас говорят, будто вы перед всеми задираете нос, но для меня вы навсегда останетесь лучшим из гребцов в этой лодке!
Китти запечатлела невинный поцелуй у него на щеке и убежала.
— Какое очаровательное дитя! — пробормотал Конистан, внезапно осознав со странным волнением в сердце, что ему нравится быть предметом восторженного обожания молоденькой девушки.
— Интересно, что за чудо вы совершили, чтобы заслужить такую благодарность? — раздался у него за спиной шепот Эммелайн.
Глубоко взволнованный только что произошедшей сценой, виконт обернулся. Эммелайн выглядела великолепно в белом муслиновом платье, коротком спенсере из синей шелковой саржи и шляпке с полями козырьком, украшенной букетиком засушенных цветов. Он долго смотрел на нее пристальным взглядом прежде, чем ответить.
— Я лишь стараюсь соответствовать вашим высоким требованиям.
В ее зеленых глазах отразилось удивление, и Конистан догадался, что в такую минуту она может оказаться, как никогда, восприимчивой к его ухаживаниям. Если бы только им удалось остаться наедине, он сказал бы ей, что она с самого начала была права, что ему следовало раньше понять, какой волшебной властью наделяют своего обладателя столь простые средства, как доброта и любезность. Но прежде, чем он успел вымолвить хоть слово, Эммелайн, покраснев, отвернулась и отправилась на поиски Соуэрби.
28
Дункан подался вперед, склонившись над шеей своего вороного мерина. Ветер, вызванный стремительным галопом скакуна, обжигал ему щеки. Он оказался зажатым в середине группы из двенадцати всадников, с бешеной скоростью гнавших лошадей к низкой каменной стенке позади сарая Конистана. За стенкой дорога становилась значительно уже, и каждому было ясно, что только тот, кто сумеет вырваться вперед, может рассчитывать на победу.
Дункану очень хотелось победить, но Чарльз Силлот, Конистан и Соуэрби шли впереди него, и каждый из них был в избытке наделен качеством, которого ему самому, как ему казалось, недостает: целеустремленностью. Что бы ни случилось с ними перед скачкой, сейчас все посторонние соображения были отброшены ради выполнения одной-единственной задачи. Он читал это в их глазах, в напрягшихся на старте руках и плечах, в том, что ни один из них ни разу не взглянул ни на кого из соседей после начала скачки.
Сам же Дункан, к сожалению, был совершенно не в состоянии сосредоточиться. Его преследовало воспоминание о том, как Чарльз Силлот невыносимо медленно склоняется над затянутой в перчатку рукой Грэйс, да еще смеет бесконечно долго прижимать ее к груди! Это воспоминание жгло его и в ту минуту, когда он заставил беспокойного мерина взять препятствие. Все трое сильнейших соперников по-прежнему были впереди.
Он попытался выбросить из головы образ Грэйс, улыбающейся в лицо Чарльзу, и следующие две мили старался сосредоточиться на своей основной задаче. Приближаясь к дальнему берегу озера, группа всадников промчалась по небольшому участку, заросшему хвойным лесом, затем по широкому полю, покрытому мхами и травами, и наконец, мимо цыганского табора, где юное поколение, в полном составе высыпавшее из шатров и рассевшееся на низкой каменной ограде, приветствовало участников скачки громкими криками. Когда они миновали цыганское становище, им пришлось взять еще три препятствия в виде каменной стенки и двух полос живой изгороди. Потревоженные топотом копыт, пронзительно закрякали утки. Дункан так и не сумел привести свои мысли в единое русло. Это стало совершенно невозможным, когда он поравнялся с Чарльзом Силлотом и увидел угрюмо сжатый в тонкую линию рот соперника. Этот рот, эти губы коснулись руки Грэйс! Разрази его гром, он готов был шею свернуть этому ублюдку за такую неслыханную дерзость! Вообще-то Дункан и сам поцеловал пальцы Грэйс в минувшую субботу, но то было совсем другое дело: как-никак они вместе выиграли скачку!
Его мерин недовольно повел боками, ощущая непривычное давление стиснувших его коленей наездника, и Дункан почувствовал, что теряет скорость. Он еще раз сделал над собой героическое усилие, стараясь изгнать из головы злосчастное видение, еще ниже наклонился к шее лошади и послал ее вперед. Проскакав три мили, они теперь оказались на дальнем берегу озера. Земля содрогалась под копытами лошадей. На этом отрезке маршрута дорожка стала узкой и крутой; Дункан оглянулся назад и увидел, что восемь всадников растянулись в цепочку позади него, в то время как впереди завязалась борьба между Варденом Соуэрби и Конистаном, каждый из которых стремился занять ведущую позицию, и только Чарльз отделял его от двух безусловных фаворитов. Увы, здесь, на узкой дороге невозможно было улучшить свое положение. Они приближались к заболоченной местности. Дункан увидел нескольких слуг сэра Джайлза, обступивших опасное место, чтобы не подпустить к нему всадников. Они тоже приветствовали участников скачки криками и пожеланиями победы.
Внезапно тропа расширилась, на последних двух милях открылся простор, позволявший сразу нескольким соперникам вступить в схватку за первенство. Проскакав по узкому каменному мосту вслед за Чарльзом, Дункан пришпорил мерина и для верности хлестнул его по крупу концами поводьев. Сейчас ему было не важно, удастся ли опередить Конистана или Соуэрби, но — Бог свидетель! — он твердо решил заставить Силлота глотать пыль!
По обеим сторонам главной деревенской улицы тоже выстроились слуги сэра Джайлза, следя за тем, чтобы никто из обитателей селения не пострадал. И вот всадники ворвались на мощенную булыжником мостовую. Именно здесь Дункан вновь поравнялся с Чарльзом и, не удостоив его даже взглядом, послал своего коня вперед. С большим трудом, но ему все же удалось обогнать Силлота. Сердце его наполнилось ликованием. Соуэрби и Конистан по-прежнему мчались вровень друг с другом.
Вдоль последнего участка пути длиною в милю перед въездом в Фэйрфеллз на дорогу высыпали жители деревни и окрестные ферме-ры: всем хотелось посмотреть, чем закончится Испытание в Искусстве Верховой Езды. Когда вдали показался замок, сердце Дункана просто запело, но тут он уголком глаза заметил, что Силлот вновь его догоняет. Теперь их лошади опять шли нос в нос, и с каждым шагом Чарльзу удавалось еще на дюйм продвинуться вперед. Ну уж нет!
Увы, прежде чем Дункан успел что-либо предпринять, они пересекли финишную линию, и он оказался четвертым после Силлота, а Конистан сумел вырваться вперед, и Соуэрби пришлось признать поражение, холодно пожав руку победителю. Дункан был вне себя от того, что Чарльзу удалось его побить. Спрыгнув с лошади, он едва нашел в себе силы коротко кивнуть сопернику.
Один за другим остальные участники пересекли финишную черту. Конюхи стояли наготове, чтобы выгулять и почистить лошадей. Все завершили скачку, за исключением Гарви Торнуэйта. Его появления ждали с беспокойством, казалось, вот-вот он возникнет на горизонте, но его все не было. Наконец Алисия Сивилл воскликнула:
— Я с него голову сниму, честное слово! Он меня предупреждал, что сделает это, но я не поверила!
Когда Конистан пожелал узнать, что еще задумал Торни, она ответила:
— Остановиться в «Ангеле и Колоколе» на кружку пива, что же еще!
Сначала все рассмеялись, но потом Брант Девок воскликнул:
— А что? Я бы тоже не отказался от кружки холодного пива!
Остальные джентльмены присоединились к нему дружным хором, и Эммелайн, услыхав их пожелания, пригласила всех в парк, где сэр Джайлз уже позаботился сервировать для участников состязания этот освежающий напиток. Приглашение было встречено восторженным гулом, некоторые даже подбросили в воздух свои касторовые шляпы, после чего Эммелайн отправила конюха на поиски мистера Торнуэйта.
Дункану тоже хотелось утолить жажду глотком доброго домашнего пива, он повернулся было, чтобы последовать за остальными гостями, которые уже заворачивали за угол дома по направлению к парку, но тут его остановил голос Грэйс, спорившей с Чарльзом.
— О, нет, мистер Силлот, прошу вас! — умоляла она отчаянным шепотом. — Я не давала вам разрешения на… на это! Не хочу вас обижать, но…
Дункан стремительно обернулся и увидел, как Грэйс, густо покраснев, пытается высвободить руку из цепких лап Чарльза. Это зрелище привело Дункана в такое неистовство, что он, ни минуты не раздумывая, бросился на Чарльза с кулаками, твердо зная лишь одно: никогда и ни за что на свете он не позволит Чарльзу Силлоту каким бы то ни было образом обидеть Грэйс!
— А ну отпустите ее! — рявкнул он, подступая ближе в твердом намерении наброситься на Чарльза.
Дункан размахнулся, но… Не успел он выбросить вперед кулак, чтобы съездить по физиономии Силлоту, как… задел щеку попытавшейся разнять их Грэйс. Она покачнулась, повернулась кругом, как волчок, едва не сбив с ног Чарльза, но сумела удержаться от падения и вскрикнула от боли, разорвав Дункану сердце.
— Грэйс, дорогая моя, любовь моя, что я наделал? — запричитал Дункан.
Не ожидая приглашения, он подхватил ее на руки и внес в дом.
Чарльз быстро восстановил равновесие и последовал по пятам за Дунканом, желая знать, не ранена ли Грэйс и что за бес вселился в Лэнгдейла, как он мог поднять руку на женщину? Не обращая на него внимания, Дункан уложил Грэйс на кушетку в гостиной. Только после этого он попросил соперника дернуть как следует за шнур звонка и позаботиться, чтобы послали за доктором. Чарльз повиновался без долгих споров.
— Вам не следовало вмешиваться, Дункан, — мягко попрекнула его Грэйс, сморкаясь в платочек, только что полученный назад от мистера Силлота. — Вас это вовсе не касалось… — она вдруг умолкла, безумным взглядом вглядываясь в глаза Дункана. — Что вы сказали? Раньше, перед тем, как внести меня сюда?
— Я не помню, — ответил Дункан, схватив руку Грэйс и крепко сжимая ее в своей. — Я был в таком ужасе от того, что случилось! Я только хотел, чтобы Силлот перестал вам досаждать! Вот и все! Я бы в жизни… о, Боже, вы, наверное, считаете меня чудовищем!
— Нет-нет! — запротестовала она. — Вовсе нет!
Но прежде, чем кто-либо из них успел еще что-то сказать, в дверях показался несколько запыхавшийся мистер Блайндерз.
— Что-нибудь не так? — осведомился он. — Мне показалось, что дело очень срочное.
— Верно, — подтвердил Чарльз. — Мистер Лэнгдейл нанес тяжкое повреждение лицу мисс Баттермир, и нам срочно нужен врач.
Желая знать, что именно кроется за словами мистера Силлота о «тяжком повреждении, нанесенном лицу» леди, и в то же время прекрасно сознавая, что некоторые молодые люди склонны к преувеличениям, Блайндерз проворно подошел к кушетке, чтобы своими глазами увидеть, что же случилось с мисс Баттермир. Он не удержался от возгласа изумления, заметив быстро темнеющую опухоль у нее на щеке, несомненно возвещавшую о скором появлении огромного синяка. Покачав головой, дворецкий изрек, что, по его мнению, юной леди не грозит остаться обезображенной на всю жизнь, но он пошлет кого-нибудь из конюхов за врачом, после чего отправится на поиски мисс Пенрит.
Новость о том, что Дункан Лэнгдейл ударил по лицу Грэйс Баттермир, хозяйка турнира восприняла с недоверием, которое граничило со столбняком. Даже Конистан, стоявший рядом с нею, не мог поверить собственным ушам.
— Что вы такое говорите? Зачем моему брату понадобилось это делать? Вы, наверное, ошиблись. Он никогда, ни за что на свете не смог бы поднять руку на женщину!
— На этот счет могу лишь сказать, — сухо ответил оскорбленный в лучших чувствах домоправитель, слегка выгибая брови, — что сам мистер Лэнгдейл не отрицал содеянного, а мистер Силлот был свидетелем прискорбного… происшествия. Это был настоящий удар кулаком! Щека мисс Баттермир сильно опухла и посинела. Разумеется, я уже послал за доктором.
По тону дворецкого Эммелайн сразу догадалась, что он не слишком встревожен состоянием здоровья Грэйс. Это ее немного успокоило и в то же время заставило задуматься над причинами столь неожиданного поворота судьбы. Она настороженно оглянулась на Конистана, прекрасно понимая, что мысленно он задает себе те же вопросы, и восприняла его прищуренный взгляд как знак того, что их мысли совпадают: Дункан вновь оказался связанным с Грэйс, хотя и весьма странным, даже пугающим образом; их жизненные пути опять переплелись, нравится это его милости или нет.
Подавив улыбку, Эммелайн сказала, что, пожалуй, Грэйс потребуется ее помощь в этот трудный момент, на что Конистан не замедлил откликнуться, заметив, что Дункан несомненно захочет заручиться поддержкой старшего брата.
Они вместе отправились в дом. То, что предстало их взору, как только они переступили порог парадной гостиной, потрясло и разочаровало Эммелайн, в то время, как Конистан выразил свое удовлетворение торопливым шепотом:
— Слава Богу, это не Дункан!
И в самом деле, его младшего брата нигде не было видно, а на кушетке в гостиной Чарльз Силлот крепко сжимал в объятиях Г рэйс!
Дункану очень хотелось победить, но Чарльз Силлот, Конистан и Соуэрби шли впереди него, и каждый из них был в избытке наделен качеством, которого ему самому, как ему казалось, недостает: целеустремленностью. Что бы ни случилось с ними перед скачкой, сейчас все посторонние соображения были отброшены ради выполнения одной-единственной задачи. Он читал это в их глазах, в напрягшихся на старте руках и плечах, в том, что ни один из них ни разу не взглянул ни на кого из соседей после начала скачки.
Сам же Дункан, к сожалению, был совершенно не в состоянии сосредоточиться. Его преследовало воспоминание о том, как Чарльз Силлот невыносимо медленно склоняется над затянутой в перчатку рукой Грэйс, да еще смеет бесконечно долго прижимать ее к груди! Это воспоминание жгло его и в ту минуту, когда он заставил беспокойного мерина взять препятствие. Все трое сильнейших соперников по-прежнему были впереди.
Он попытался выбросить из головы образ Грэйс, улыбающейся в лицо Чарльзу, и следующие две мили старался сосредоточиться на своей основной задаче. Приближаясь к дальнему берегу озера, группа всадников промчалась по небольшому участку, заросшему хвойным лесом, затем по широкому полю, покрытому мхами и травами, и наконец, мимо цыганского табора, где юное поколение, в полном составе высыпавшее из шатров и рассевшееся на низкой каменной ограде, приветствовало участников скачки громкими криками. Когда они миновали цыганское становище, им пришлось взять еще три препятствия в виде каменной стенки и двух полос живой изгороди. Потревоженные топотом копыт, пронзительно закрякали утки. Дункан так и не сумел привести свои мысли в единое русло. Это стало совершенно невозможным, когда он поравнялся с Чарльзом Силлотом и увидел угрюмо сжатый в тонкую линию рот соперника. Этот рот, эти губы коснулись руки Грэйс! Разрази его гром, он готов был шею свернуть этому ублюдку за такую неслыханную дерзость! Вообще-то Дункан и сам поцеловал пальцы Грэйс в минувшую субботу, но то было совсем другое дело: как-никак они вместе выиграли скачку!
Его мерин недовольно повел боками, ощущая непривычное давление стиснувших его коленей наездника, и Дункан почувствовал, что теряет скорость. Он еще раз сделал над собой героическое усилие, стараясь изгнать из головы злосчастное видение, еще ниже наклонился к шее лошади и послал ее вперед. Проскакав три мили, они теперь оказались на дальнем берегу озера. Земля содрогалась под копытами лошадей. На этом отрезке маршрута дорожка стала узкой и крутой; Дункан оглянулся назад и увидел, что восемь всадников растянулись в цепочку позади него, в то время как впереди завязалась борьба между Варденом Соуэрби и Конистаном, каждый из которых стремился занять ведущую позицию, и только Чарльз отделял его от двух безусловных фаворитов. Увы, здесь, на узкой дороге невозможно было улучшить свое положение. Они приближались к заболоченной местности. Дункан увидел нескольких слуг сэра Джайлза, обступивших опасное место, чтобы не подпустить к нему всадников. Они тоже приветствовали участников скачки криками и пожеланиями победы.
Внезапно тропа расширилась, на последних двух милях открылся простор, позволявший сразу нескольким соперникам вступить в схватку за первенство. Проскакав по узкому каменному мосту вслед за Чарльзом, Дункан пришпорил мерина и для верности хлестнул его по крупу концами поводьев. Сейчас ему было не важно, удастся ли опередить Конистана или Соуэрби, но — Бог свидетель! — он твердо решил заставить Силлота глотать пыль!
По обеим сторонам главной деревенской улицы тоже выстроились слуги сэра Джайлза, следя за тем, чтобы никто из обитателей селения не пострадал. И вот всадники ворвались на мощенную булыжником мостовую. Именно здесь Дункан вновь поравнялся с Чарльзом и, не удостоив его даже взглядом, послал своего коня вперед. С большим трудом, но ему все же удалось обогнать Силлота. Сердце его наполнилось ликованием. Соуэрби и Конистан по-прежнему мчались вровень друг с другом.
Вдоль последнего участка пути длиною в милю перед въездом в Фэйрфеллз на дорогу высыпали жители деревни и окрестные ферме-ры: всем хотелось посмотреть, чем закончится Испытание в Искусстве Верховой Езды. Когда вдали показался замок, сердце Дункана просто запело, но тут он уголком глаза заметил, что Силлот вновь его догоняет. Теперь их лошади опять шли нос в нос, и с каждым шагом Чарльзу удавалось еще на дюйм продвинуться вперед. Ну уж нет!
Увы, прежде чем Дункан успел что-либо предпринять, они пересекли финишную линию, и он оказался четвертым после Силлота, а Конистан сумел вырваться вперед, и Соуэрби пришлось признать поражение, холодно пожав руку победителю. Дункан был вне себя от того, что Чарльзу удалось его побить. Спрыгнув с лошади, он едва нашел в себе силы коротко кивнуть сопернику.
Один за другим остальные участники пересекли финишную черту. Конюхи стояли наготове, чтобы выгулять и почистить лошадей. Все завершили скачку, за исключением Гарви Торнуэйта. Его появления ждали с беспокойством, казалось, вот-вот он возникнет на горизонте, но его все не было. Наконец Алисия Сивилл воскликнула:
— Я с него голову сниму, честное слово! Он меня предупреждал, что сделает это, но я не поверила!
Когда Конистан пожелал узнать, что еще задумал Торни, она ответила:
— Остановиться в «Ангеле и Колоколе» на кружку пива, что же еще!
Сначала все рассмеялись, но потом Брант Девок воскликнул:
— А что? Я бы тоже не отказался от кружки холодного пива!
Остальные джентльмены присоединились к нему дружным хором, и Эммелайн, услыхав их пожелания, пригласила всех в парк, где сэр Джайлз уже позаботился сервировать для участников состязания этот освежающий напиток. Приглашение было встречено восторженным гулом, некоторые даже подбросили в воздух свои касторовые шляпы, после чего Эммелайн отправила конюха на поиски мистера Торнуэйта.
Дункану тоже хотелось утолить жажду глотком доброго домашнего пива, он повернулся было, чтобы последовать за остальными гостями, которые уже заворачивали за угол дома по направлению к парку, но тут его остановил голос Грэйс, спорившей с Чарльзом.
— О, нет, мистер Силлот, прошу вас! — умоляла она отчаянным шепотом. — Я не давала вам разрешения на… на это! Не хочу вас обижать, но…
Дункан стремительно обернулся и увидел, как Грэйс, густо покраснев, пытается высвободить руку из цепких лап Чарльза. Это зрелище привело Дункана в такое неистовство, что он, ни минуты не раздумывая, бросился на Чарльза с кулаками, твердо зная лишь одно: никогда и ни за что на свете он не позволит Чарльзу Силлоту каким бы то ни было образом обидеть Грэйс!
— А ну отпустите ее! — рявкнул он, подступая ближе в твердом намерении наброситься на Чарльза.
Дункан размахнулся, но… Не успел он выбросить вперед кулак, чтобы съездить по физиономии Силлоту, как… задел щеку попытавшейся разнять их Грэйс. Она покачнулась, повернулась кругом, как волчок, едва не сбив с ног Чарльза, но сумела удержаться от падения и вскрикнула от боли, разорвав Дункану сердце.
— Грэйс, дорогая моя, любовь моя, что я наделал? — запричитал Дункан.
Не ожидая приглашения, он подхватил ее на руки и внес в дом.
Чарльз быстро восстановил равновесие и последовал по пятам за Дунканом, желая знать, не ранена ли Грэйс и что за бес вселился в Лэнгдейла, как он мог поднять руку на женщину? Не обращая на него внимания, Дункан уложил Грэйс на кушетку в гостиной. Только после этого он попросил соперника дернуть как следует за шнур звонка и позаботиться, чтобы послали за доктором. Чарльз повиновался без долгих споров.
— Вам не следовало вмешиваться, Дункан, — мягко попрекнула его Грэйс, сморкаясь в платочек, только что полученный назад от мистера Силлота. — Вас это вовсе не касалось… — она вдруг умолкла, безумным взглядом вглядываясь в глаза Дункана. — Что вы сказали? Раньше, перед тем, как внести меня сюда?
— Я не помню, — ответил Дункан, схватив руку Грэйс и крепко сжимая ее в своей. — Я был в таком ужасе от того, что случилось! Я только хотел, чтобы Силлот перестал вам досаждать! Вот и все! Я бы в жизни… о, Боже, вы, наверное, считаете меня чудовищем!
— Нет-нет! — запротестовала она. — Вовсе нет!
Но прежде, чем кто-либо из них успел еще что-то сказать, в дверях показался несколько запыхавшийся мистер Блайндерз.
— Что-нибудь не так? — осведомился он. — Мне показалось, что дело очень срочное.
— Верно, — подтвердил Чарльз. — Мистер Лэнгдейл нанес тяжкое повреждение лицу мисс Баттермир, и нам срочно нужен врач.
Желая знать, что именно кроется за словами мистера Силлота о «тяжком повреждении, нанесенном лицу» леди, и в то же время прекрасно сознавая, что некоторые молодые люди склонны к преувеличениям, Блайндерз проворно подошел к кушетке, чтобы своими глазами увидеть, что же случилось с мисс Баттермир. Он не удержался от возгласа изумления, заметив быстро темнеющую опухоль у нее на щеке, несомненно возвещавшую о скором появлении огромного синяка. Покачав головой, дворецкий изрек, что, по его мнению, юной леди не грозит остаться обезображенной на всю жизнь, но он пошлет кого-нибудь из конюхов за врачом, после чего отправится на поиски мисс Пенрит.
Новость о том, что Дункан Лэнгдейл ударил по лицу Грэйс Баттермир, хозяйка турнира восприняла с недоверием, которое граничило со столбняком. Даже Конистан, стоявший рядом с нею, не мог поверить собственным ушам.
— Что вы такое говорите? Зачем моему брату понадобилось это делать? Вы, наверное, ошиблись. Он никогда, ни за что на свете не смог бы поднять руку на женщину!
— На этот счет могу лишь сказать, — сухо ответил оскорбленный в лучших чувствах домоправитель, слегка выгибая брови, — что сам мистер Лэнгдейл не отрицал содеянного, а мистер Силлот был свидетелем прискорбного… происшествия. Это был настоящий удар кулаком! Щека мисс Баттермир сильно опухла и посинела. Разумеется, я уже послал за доктором.
По тону дворецкого Эммелайн сразу догадалась, что он не слишком встревожен состоянием здоровья Грэйс. Это ее немного успокоило и в то же время заставило задуматься над причинами столь неожиданного поворота судьбы. Она настороженно оглянулась на Конистана, прекрасно понимая, что мысленно он задает себе те же вопросы, и восприняла его прищуренный взгляд как знак того, что их мысли совпадают: Дункан вновь оказался связанным с Грэйс, хотя и весьма странным, даже пугающим образом; их жизненные пути опять переплелись, нравится это его милости или нет.
Подавив улыбку, Эммелайн сказала, что, пожалуй, Грэйс потребуется ее помощь в этот трудный момент, на что Конистан не замедлил откликнуться, заметив, что Дункан несомненно захочет заручиться поддержкой старшего брата.
Они вместе отправились в дом. То, что предстало их взору, как только они переступили порог парадной гостиной, потрясло и разочаровало Эммелайн, в то время, как Конистан выразил свое удовлетворение торопливым шепотом:
— Слава Богу, это не Дункан!
И в самом деле, его младшего брата нигде не было видно, а на кушетке в гостиной Чарльз Силлот крепко сжимал в объятиях Г рэйс!
29
Прежде, чем Эммелайн успела вслух выразить свой протест и положить конец возмутительной сцене, она услыхала позади себя странный шипящий звук и, обернувшись, с изумлением обнаружила Дункана, из-за дверей подзывавшего ее и Конистана отчаянными жестами.
— Подите сюда, — прошептал он. — Быстро! Ой, да перестаньте же глазеть на меня и подойдите сюда, а то вы им помешаете!
Эммелайн взглянула на Кони стана, желая знать, как он воспримет столь странное поведение Дункана, и убедилась, что его лицо сияет довольством. Ну, разумеется, он был бы просто счастлив, если бы Чарльзу Силлоту удалось завоевать сердце Грэйс! Впрочем, она была твердо уверена в одном: виконт даже представить себе не мог, как глубока любовь Грэйс к его брату.
Первым ее побуждением было немедленно прервать это недостойное свидание, происходившее в гостиной, но любопытство взяло верх. Подойдя ближе к Дункану вместе с Конистаном, не отстававшим от нее ни на шаг, Эммелайн прошептала:
— Я вижу, Грэйс не сильно пострадала, но что делает рядом с нею мистер Силлот?
Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что больше никого вокруг нет, Дункан наклонился очень близко к ним обоим и прошептал в ответ:
— Грэйс пожелала переговорить с Чарльзом наедине. Кажется, он всерьез в нее влюбился, а я не правильно истолковал его намерения. Похоже, он был влюблен в нее еще в апреле! Подумать только!
Эммелайн хотела немедленно сообщить Дункану, что, каковы бы ни были намерения Чарльза Силлота, в настоящий момент он не выпускает Грэйс Баттермир из своих крепких объятий, но Конистан ее опередил.
— Отлично! Отлично! — воскликнул виконт восторженным шепотом. Затем, взяв Дункана за руку, он попытался увести его. — Пусть наговорятся всласть, не нужно им мешать! Может быть, Силлот хочет сделать ей предложение. Прекрасная партия для мисс Баттермир. Богатый наследник старинного рода, будущий пэр Англии! Просто блестящая партия!
Заметив, что Дункан не проявляет желания уйти, Эммелайн торопливо спросила:
— Но, Дункан, известно ли вам, что Чарльз сейчас обнимает ее, пылая страстью?
— Да вовсе он не пылает страстью! — возмутился Конистан. — До чего же вы любите театральные выражения!
Но Дункан даже не дал брату закончить фразы.
— Какого черта?! — воскликнул он и, решительным движением выдернув руку из захвата Конистана, с потемневшим от ярости лицом бросился к дверям гостиной, видимо, намереваясь взять их штурмом.
Однако Конистан удержал его, перехватив поперек груди, и велел оставаться на месте.
— Это не твое дело!
— Черта с два это не мое дело! — взъярился Дункан. — Как она, по-твоему, вообще попала под удар? Силлот пытался ее обнять и не хотел отпустить ее руку, а я решил врезать ему по скуле! Боже, даже вспомнить жутко! Грэйс встала между нами, понимаешь, и я задел ее щеку, а теперь на этом месте красуется огромный синяк! Но во всем виноват Силлот, и я хотел…
— Да стой же ты, ветрогон! — строго приказал Конистан. — Мисс Баттермир должна сама научиться держать на расстоянии своих чрезмерно ретивых поклонников и пресекать их попытки…
— Я вызову его на дуэль! — воскликнул Дункан, еще больше покраснев и в ярости отбрасывая Конистана в сторону. — Вот увидишь!
Никогда еще Эммелайн не приходилось видеть младшего Лэнгдейла в таком состоянии.
Однако в ту самую минуту, как Дункан вырвался из рук брата, мистер Силлот появился на пороге гостиной с затуманенным от горя взором. Окинув троицу, толпившуюся прямо под дверями, невидящим взглядом, он дрожащими губами произнес:
— Понимаете, я люблю ее! Мне никогда не найти другой такой… Такой чистой, такой доброй, такой великодушной, как Грэйс Баттермир. — С этими словами он слепо прошел мимо них. — Я сделал ей предложение, а она отказала. Она говорит, что ее сердце давно принадлежит другому. Должно быть, она имела в виду вас, Дункан. Я не переживу!
— Подите сюда, — прошептал он. — Быстро! Ой, да перестаньте же глазеть на меня и подойдите сюда, а то вы им помешаете!
Эммелайн взглянула на Кони стана, желая знать, как он воспримет столь странное поведение Дункана, и убедилась, что его лицо сияет довольством. Ну, разумеется, он был бы просто счастлив, если бы Чарльзу Силлоту удалось завоевать сердце Грэйс! Впрочем, она была твердо уверена в одном: виконт даже представить себе не мог, как глубока любовь Грэйс к его брату.
Первым ее побуждением было немедленно прервать это недостойное свидание, происходившее в гостиной, но любопытство взяло верх. Подойдя ближе к Дункану вместе с Конистаном, не отстававшим от нее ни на шаг, Эммелайн прошептала:
— Я вижу, Грэйс не сильно пострадала, но что делает рядом с нею мистер Силлот?
Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что больше никого вокруг нет, Дункан наклонился очень близко к ним обоим и прошептал в ответ:
— Грэйс пожелала переговорить с Чарльзом наедине. Кажется, он всерьез в нее влюбился, а я не правильно истолковал его намерения. Похоже, он был влюблен в нее еще в апреле! Подумать только!
Эммелайн хотела немедленно сообщить Дункану, что, каковы бы ни были намерения Чарльза Силлота, в настоящий момент он не выпускает Грэйс Баттермир из своих крепких объятий, но Конистан ее опередил.
— Отлично! Отлично! — воскликнул виконт восторженным шепотом. Затем, взяв Дункана за руку, он попытался увести его. — Пусть наговорятся всласть, не нужно им мешать! Может быть, Силлот хочет сделать ей предложение. Прекрасная партия для мисс Баттермир. Богатый наследник старинного рода, будущий пэр Англии! Просто блестящая партия!
Заметив, что Дункан не проявляет желания уйти, Эммелайн торопливо спросила:
— Но, Дункан, известно ли вам, что Чарльз сейчас обнимает ее, пылая страстью?
— Да вовсе он не пылает страстью! — возмутился Конистан. — До чего же вы любите театральные выражения!
Но Дункан даже не дал брату закончить фразы.
— Какого черта?! — воскликнул он и, решительным движением выдернув руку из захвата Конистана, с потемневшим от ярости лицом бросился к дверям гостиной, видимо, намереваясь взять их штурмом.
Однако Конистан удержал его, перехватив поперек груди, и велел оставаться на месте.
— Это не твое дело!
— Черта с два это не мое дело! — взъярился Дункан. — Как она, по-твоему, вообще попала под удар? Силлот пытался ее обнять и не хотел отпустить ее руку, а я решил врезать ему по скуле! Боже, даже вспомнить жутко! Грэйс встала между нами, понимаешь, и я задел ее щеку, а теперь на этом месте красуется огромный синяк! Но во всем виноват Силлот, и я хотел…
— Да стой же ты, ветрогон! — строго приказал Конистан. — Мисс Баттермир должна сама научиться держать на расстоянии своих чрезмерно ретивых поклонников и пресекать их попытки…
— Я вызову его на дуэль! — воскликнул Дункан, еще больше покраснев и в ярости отбрасывая Конистана в сторону. — Вот увидишь!
Никогда еще Эммелайн не приходилось видеть младшего Лэнгдейла в таком состоянии.
Однако в ту самую минуту, как Дункан вырвался из рук брата, мистер Силлот появился на пороге гостиной с затуманенным от горя взором. Окинув троицу, толпившуюся прямо под дверями, невидящим взглядом, он дрожащими губами произнес:
— Понимаете, я люблю ее! Мне никогда не найти другой такой… Такой чистой, такой доброй, такой великодушной, как Грэйс Баттермир. — С этими словами он слепо прошел мимо них. — Я сделал ей предложение, а она отказала. Она говорит, что ее сердце давно принадлежит другому. Должно быть, она имела в виду вас, Дункан. Я не переживу!