Страница:
Я совершенно не удивилась тому, что пользуясь случаем, когда мы были одни, он открыл мне свое сердце. Бережно, чтобы не обидеть его, я сказала, что союз между нами невозможен. Он не выглядел удивленным – хотя гораздо больше разочарованным, чем я хотела бы, – но выразил надежду, что, как только капитан Эверард будет женат, мои чувства могут измениться или, по крайней мере, появится надежда на это.
Я быстро взглянула на него, испытывая неловкость от его слов, и, встретив его взгляд, была шокирована. Его выражение лица было сочувствующим и понимающим. Я ужасно покраснела, после чего он принес мне свои извинения за то, что огорчил меня. Он понимал меня, и мне невыносимо думать, что кто-то не только знает о моих чувствах, но и дает понять мне. Я была унижена.
Мы вернулись в Корт по дорожке, усаженной ивами. Мистер Бифорд – надо отдать ему должное – начал беседовать о разнообразных незначащих предметах, обо всем, что приходило ему на ум, и таким образом мое душевное спокойствие было восстановлено и доброжелательность вновь возобладала в нашей дружбе.
Когда мы вошли в вестибюль, он случайно поймал взгляд Эверарда, и, видимо, какой-то черт обуял его, потому что он взял мою руку и, прежде чем я поняла, в чем дело, запечатлел на ней пылкий поцелуй. Мои щеки опять вспыхнули, а мистер Бифорд просто поклонился Эверарду и удалился с удовлетворенной и самодовольной улыбкой на лице.
Эверард ничего не сказал мне, но поклонился и равнодушно прошел мимо.
Все изменилось, и очень сильно к худшему, с того времени, как он поцеловал меня в лабиринте и узнал о моем обмане на маскараде. Однако, я думаю, что это ужасно несправедливо, что он так зол на меня. В конце концов, я ведь собиралась на следующее утро открыть ему правду и только потому не стала ничего говорить, что чувствовала, что теперь уже Джулия должна сказать ему об этом. А она поддержала обман. Сожалеет ли она или нет о своем поступке, я не знаю. Я хочу только поговорить с Эверардом и принести мои глубочайшие извинения, а также объяснить, чем был вызван мой обман.
Я ведь не сказала ему о самом главном – о том, что я люблю его. Я не знаю, будет ли это важно после наших с ним поцелуев, которые, по-моему, ясно говорят о том, что чувствует мое сердце. И все же есть нечто могущественное в произнесенных словах в отличие от телесных объятий. Удовольствие так легко принять за любовь. Возможно, и Эверард лишь получал удовольствие в моих объятиях… о, но я мучаю себя такими мыслями! Я должна быть терпелива. Я буду терпеливой.
Он, кажется, собирается игнорировать меня. Его обращение отличается ледяной холодностью. Когда он улыбается, маленькие льдинки сверкают в его голубых глазах вместо привычной теплоты и нежности. Когда он говорит со мной, от его слов веет холодом. Когда он танцует со мной контрданс, его беседа так холодно-вежлива, что за ней чувствуется неприязнь. Мы отдаляемся все дальше друг от друга, и боюсь, что еще чуть-чуть, и нам не преодолеть это расстояние.
Я бы чувствовала себя ужасно подавленной, если бы не была так обеспокоена. Каждую минуту, каждый час, каждый день он оставляет мне все меньше шансов порвать его помолвку с Джулией. Что касается моей сестры, я думаю, что нечто неожиданное должно было случиться в Беркшире, потому что начиная с ее приезда в Корт она изменилась – и притом разительно.
Конечно, она по-прежнему в центре внимания своих друзей и знакомых и наслаждается этим. Но что-то в ее поведении говорит о – не знаю, как и сказать – взрослении, появлении самообладания, о твердости духа, и это смущает меня куда больше, чем даже холодность Эверарда.
Сегодня миссис Диттишэм устраивает вечер в честь Джулии и Эверарда. Верхние этажи затихли, дамы готовят свои туалеты, джентльмены завязывают галстуки. А внизу идет подготовка к празднику, и кажется, весь дом дрожит от бурной деятельности слуг на нижнем этаже.
Бальная зала украшается многими ярдами голубого, розового и зеленого шелка, а повар со штатом из двенадцати помощников трудится в поте лица над грандиозным обедом, который, как мне сообщили, будет включать и нежнейший черепаховый суп, которым так славится Корт.
Задние лестницы тоже очень оживлены от спускающихся и поднимающихся личных слуг гостей, несущих в руках свеженакрахмаленные и выглаженные галстуки, ленты, бальные платья, сюртуки и панталоны.
Завтра, к моему большому удовольствию, но сожалению Джулии, миссис Диттишэм объявила день отдыха. Развлечения предполагают стрельбу из лука, рыболовство, катание на лодках и ничего больше. Но на другой день мы поедем в Котсволд, откуда после трех дней пребывания отправимся к последнему пункту нашего путешествия – в Баф, где еще через день Джулия выйдет замуж.
Вы понимаете мою тревогу? Через неделю – всего лишь неделю – я потеряю свою любовь навсегда. Мне кажется забавным то, что в моей жизни было много моментов, когда неделя казалась длиннее, скучнее и раздражала больше, чем целый год, наполненный счастливыми днями. Теперь неделя стала восприниматься как день для недолго живущей бабочки».
28
29
Я быстро взглянула на него, испытывая неловкость от его слов, и, встретив его взгляд, была шокирована. Его выражение лица было сочувствующим и понимающим. Я ужасно покраснела, после чего он принес мне свои извинения за то, что огорчил меня. Он понимал меня, и мне невыносимо думать, что кто-то не только знает о моих чувствах, но и дает понять мне. Я была унижена.
Мы вернулись в Корт по дорожке, усаженной ивами. Мистер Бифорд – надо отдать ему должное – начал беседовать о разнообразных незначащих предметах, обо всем, что приходило ему на ум, и таким образом мое душевное спокойствие было восстановлено и доброжелательность вновь возобладала в нашей дружбе.
Когда мы вошли в вестибюль, он случайно поймал взгляд Эверарда, и, видимо, какой-то черт обуял его, потому что он взял мою руку и, прежде чем я поняла, в чем дело, запечатлел на ней пылкий поцелуй. Мои щеки опять вспыхнули, а мистер Бифорд просто поклонился Эверарду и удалился с удовлетворенной и самодовольной улыбкой на лице.
Эверард ничего не сказал мне, но поклонился и равнодушно прошел мимо.
Все изменилось, и очень сильно к худшему, с того времени, как он поцеловал меня в лабиринте и узнал о моем обмане на маскараде. Однако, я думаю, что это ужасно несправедливо, что он так зол на меня. В конце концов, я ведь собиралась на следующее утро открыть ему правду и только потому не стала ничего говорить, что чувствовала, что теперь уже Джулия должна сказать ему об этом. А она поддержала обман. Сожалеет ли она или нет о своем поступке, я не знаю. Я хочу только поговорить с Эверардом и принести мои глубочайшие извинения, а также объяснить, чем был вызван мой обман.
Я ведь не сказала ему о самом главном – о том, что я люблю его. Я не знаю, будет ли это важно после наших с ним поцелуев, которые, по-моему, ясно говорят о том, что чувствует мое сердце. И все же есть нечто могущественное в произнесенных словах в отличие от телесных объятий. Удовольствие так легко принять за любовь. Возможно, и Эверард лишь получал удовольствие в моих объятиях… о, но я мучаю себя такими мыслями! Я должна быть терпелива. Я буду терпеливой.
Он, кажется, собирается игнорировать меня. Его обращение отличается ледяной холодностью. Когда он улыбается, маленькие льдинки сверкают в его голубых глазах вместо привычной теплоты и нежности. Когда он говорит со мной, от его слов веет холодом. Когда он танцует со мной контрданс, его беседа так холодно-вежлива, что за ней чувствуется неприязнь. Мы отдаляемся все дальше друг от друга, и боюсь, что еще чуть-чуть, и нам не преодолеть это расстояние.
Я бы чувствовала себя ужасно подавленной, если бы не была так обеспокоена. Каждую минуту, каждый час, каждый день он оставляет мне все меньше шансов порвать его помолвку с Джулией. Что касается моей сестры, я думаю, что нечто неожиданное должно было случиться в Беркшире, потому что начиная с ее приезда в Корт она изменилась – и притом разительно.
Конечно, она по-прежнему в центре внимания своих друзей и знакомых и наслаждается этим. Но что-то в ее поведении говорит о – не знаю, как и сказать – взрослении, появлении самообладания, о твердости духа, и это смущает меня куда больше, чем даже холодность Эверарда.
Сегодня миссис Диттишэм устраивает вечер в честь Джулии и Эверарда. Верхние этажи затихли, дамы готовят свои туалеты, джентльмены завязывают галстуки. А внизу идет подготовка к празднику, и кажется, весь дом дрожит от бурной деятельности слуг на нижнем этаже.
Бальная зала украшается многими ярдами голубого, розового и зеленого шелка, а повар со штатом из двенадцати помощников трудится в поте лица над грандиозным обедом, который, как мне сообщили, будет включать и нежнейший черепаховый суп, которым так славится Корт.
Задние лестницы тоже очень оживлены от спускающихся и поднимающихся личных слуг гостей, несущих в руках свеженакрахмаленные и выглаженные галстуки, ленты, бальные платья, сюртуки и панталоны.
Завтра, к моему большому удовольствию, но сожалению Джулии, миссис Диттишэм объявила день отдыха. Развлечения предполагают стрельбу из лука, рыболовство, катание на лодках и ничего больше. Но на другой день мы поедем в Котсволд, откуда после трех дней пребывания отправимся к последнему пункту нашего путешествия – в Баф, где еще через день Джулия выйдет замуж.
Вы понимаете мою тревогу? Через неделю – всего лишь неделю – я потеряю свою любовь навсегда. Мне кажется забавным то, что в моей жизни было много моментов, когда неделя казалась длиннее, скучнее и раздражала больше, чем целый год, наполненный счастливыми днями. Теперь неделя стала восприниматься как день для недолго живущей бабочки».
28
Эверард дотронулся до шрама на своей щеке, пробежав кончиком пальца по всей длине старой раны. Какая ирония судьбы – даже на поле битвы, под натиском французских драгун, он не чувствовал себя таким бессильным, как сейчас. Его жизнь пошла под откос, и он не знал, как это предотвратить.
Он сидел в великолепной библиотеке Корта, попивая шерри и ожидая прихода своей невесты. Он попросил ее поговорить с ним наедине, хотя она сразу испугалась, и отклонил ее протесты, настаивая, что должен обсудить вопрос величайшей важности.
Он сидел в кресле с высоким мягким сиденьем, вино, имеющее ореховый вкус, тепло разливалось по жилам, и если бы он не был так расстроен перспективой объяснений с Джулией – почему она лгала ему о маскараде, – он чувствовал бы себя вполне сносно. Перед ним, сквозь высокие французские окна, открывался прекрасный вид хорошо подстриженной лужайки и леска, состоящего преимущественно из буковых деревьев, который рос на склоне холма. Внезапно он затосковал по дому своего отца в Стаффордшире, куда намеревался отвезти свою невесту вскоре после свадьбы. Джулия, однако, просила поехать в Париж и остаться в Европе на целый год, прежде чем вернуться, как она говорила, к скучной жизни в провинции.
Скучная жизнь.
Его настроение стало падать, в который раз за последние две недели, хотя ни разу так сильно, как после той ночи – или, если быть точным, раннего утра, – когда он поцеловал Диану во второй раз!
Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что Диану он поцеловал в Опере, а не Джулию.
Не Джулию!
Он опустил голову на руку и слегка застонал. Каким же идиотом он был. Как он мог быть так слеп, так глуп, чтобы не понять, что это Диана была той женщиной, которую он держал в объятиях вместо Джулии?
Почему он не заметил, что волосы были париком, что улыбка была другой? Он все еще не мог дать этому объяснения, кроме одного – он никогда бы не поверил в то, что Диана может решиться на такую авантюру – и этому он не переставал удивляться – переодеться Джулией. И зачем она устроила это представление? Зачем?
Внезапно словно вспышка осветила его мозг. Отказываясь верить голосу, прозвучавшему внутри его, он отпил еще шерри. Он понял, что, так долго скрывая от себя правду, он причинил себе боли больше, чем мог сейчас выдержать.
« О моя дражайшая Диана«, – кричало его сердце.
Одна из французских дверей слегка приоткрылась от сквозняка, и порыв ветра подхватил легкую вишневую шелковую занавеску, подвесив ее на одну створку окна, где она вздулась парусом и вернулась на место.
Он опять дотронулся до шрама на своей щеке. Диана была так похожа на Элеонору. Две старые раны, подумал он, криво усмехнувшись.
Элеонора.
Он любил ее больше, чем кто-либо мог предположить. Узнав, что она покинула его, когда он служил в Испании, он даже позволил друзьям-офицерам поддразнить его однажды, когда они все были основательно навеселе и не вполне отвечали за то, что говорили. Нет, он не думал, что кто-нибудь догадывался, как сильно он любил ее.
Он постарался стереть все воспоминания о ней, кроме одного, которое носил в своем сердце, – выражение радости на ее лице, когда она приняла его предложение за день до того, как он отправился в Португалию. Он вернул ей ее последнее письмо, в котором она писала, что ей нужно, чтобы любимый человек был рядом с нею, а это невозможно при его карьере. Она просила прощения, она знала, что причиняет боль, но не могла выносить его долгое отсутствие.
Когда он познакомился с Джулией и Дианой, то уже твердо был уверен в том, что должен жениться на женщине, как можно более непохожей на Элеонору. Не для него второй раз открывать свое сердце бесчувственному созданию. Он хорошо усвоил этот урок, но, как доказывали последние события, может быть, даже слишком хорошо.
В волнении он пролил остатки шерри и вскочил на ноги. Он поставил маленький стаканчик на серебряный поднос перед дверью и в тот же момент услышал, как дверь открылась. Дворецкий вошел в комнату и тихим, полным достоинства голосом объявил о приходе его невесты.
– Дорогая, – произнес он с вымученной улыбкой.
Ее улыбка была не менее вымученной, когда она протянула ему руку, затем ее взгляд опустился на красно-черный ковер на полу.
– Эв, – ответила она, выдергивая руку из его рук как можно скорее.
Он чувствовал себя принужденно и скованно, когда взял ее под локоть и подвел к дивану возле открытого французского окна. Послеполуденный солнечный свет проникал сквозь окна, освещая библиотеку золотистым сиянием.
– Благодарю вас за то, что вы пришли в то время, когда, я знаю, все дамы усердно готовятся к вечеру, и я должен сказать вам – вы выглядите совершенно прелестно в своем платье. Оно так отличается от остальных!
Джулия нервно кивнула.
– Да, конечно. Диана посоветовала его мне, сказав, что вам понравится его простота. Надеюсь, так и есть.
– Да, очень! – воскликнул он с жаром, желая, чтобы она поняла, как он оценил ее заботу о его мнении. Простой белый батист, пышные рукава, жемчуг, классическая узкая золотая лента, продетая сквозь ее прическу, – все создавало образ в греческом стиле. Он предпочитал это ее пышным платьям, покрытым газом.
– Я рада, – сказала она, прямо сидя на краю обитого синим дамасским шелком дивана со сложенными на коленях руками. Она выглядела как нашалившая девочка, приготовившаяся получить выговор от строгой гувернантки. Она даже кусала губы. Он нашел бы ее вид забавным, даже очаровательным, не знай он, что ее поступок был ужасным, по крайней мере в свете обстоятельств мужчины и женщины, вступающих в брак.
– Джулия… – начал он.
Но она быстро прервала его, резко вскинув свою руку в перчатке. Ее лоб прорезали морщины.
– Эверард, подождите! Вы должны позволить мне говорить первой. Я вела себя очень плохо. Очень плохо! Я знаю это!
Ее губы задрожали, и он поспешил сесть рядом с ней и, взяв обе ее руки, начал уговаривать ее не плакать.
– Да, я постараюсь, – всхлипнула она. – Но это очень трудно, потому что я должна признаться вам… Ах, зачем я обманула вас, не могу представить, ведь вы были сама доброта и справедливость! А я вела себя так ужасно с вами, все время устраивала истерики и… – о, да все!
И она разразилась рыданиями, глотая слезы и силясь справиться со своими чувствами.
Он хотел убрать свою руку, но она вцепилась в нее, не желая, чтобы он уходил, и положила его руку на свое плечо, а затем уткнулась лицом в его галстук.
Несколькими минутами позже, после того как он погладил ее по плечу по меньшей мере раз сто, уговаривая ее осушить слезы и сказать ему, в чем же она хотела ему признаться, Джулия наконец перестала плакать. Она взяла предложенный платок из его рук и громко высморкалась.
– Я такая глупая, – причитала она, промокая глаза мягкой белой тканью. – И всегда была, вы же знаете. У меня ветряная мельница в голове, так обычно говорит Ларри…
– Чепуха, моя дорогая, – перебил ее Эверард успокаивающе.
– Но это правда! – заспорила она, снова прерывая его. Она слегка отстранилась от него, потом схватила его руку у локтя и сжала. – Вы должны были уже понять, что я не имею и толики ума моей сестры! Но вы всегда предпочитали мое общество, а я… Я по глупости – и умоляю вас, не спорьте со мной, иначе я немедленно уйду! – я делала что-то ужасное, и вы должны простить меня, вы должны!
Эверард почувствовал нежность к Джулии, получая огромное наслаждение от ее искреннего порыва, ее исключительной красоты, доброты ее сердца.
– Скажите мне, – произнес он тихо, – но знайте заранее, что вы уже прощены – и так всегда будет.
Джулия изумленно покачала головой.
– Почему вы так добры ко мне? – спросила она. – Иногда я вас не понимаю. Но не обращайте внимания на это. Я солгала вам о ночи в Опере. Это была не я. Да, меня там вовсе не было. Я знаю, что это поразит вас, но там была Диана, переодетая мною.
Эверард глубоко вздохнул, чувствуя облегчение оттого, что она сказала ему правду прежде, чем он спросил ее.
– Я знаю, – ответил он просто. – Знаете? – спросила она, прижимая ладони к своим щекам. – О, не могу передать вам, какое я испытываю облегчение! У Дианы были свои причины. Понимаете, она…
Он прервал ее:
– Что ж, неважно, какие у нее были причины! Я их не знаю. Все, что я могу сказать, так это то, что очень благодарен вам за правду. Я узнал об этом…
Он почувствовал, как его щеки начинают гореть от чувства вины при воспоминании о том, как всего две ночи назад он держал Диану в своих объятиях и горячо целовал ее, наслаждаясь этим.
– Я узнал об этом вскоре после того, как это случилось. Зачем вы сказали, что были со мной на маскараде? Или вы перепутали одно из своих приключений с другим?!
– Да, я знаю, – сказала она, опустив глаза на свои розовые атласные туфельки. – Это было очень глупо с моей стороны, я поступила нехорошо!
– Но зачем? – спросил он опять, и его прежнее чувство тревоги вернулось с новой силой. Что она скажет, хотел он знать. Как она ответит ему? Что побудило ее поступить так?
– Потому что для меня было чрезвычайно важно, чтобы вы попросили моей руки. Мне хотелось стать вашей женой почти так же сильно, как Диане.
– Так же сильно, как Диане? – переспросил Эверард изменившимся голосом.
– О, да! – воскликнула Джулия, откидываясь назад на диванные подушки.
Однажды признавшись в своем преступлении, дальше она легко говорила все.
– Она была влюблена в вас с самого начала. Да, именно так, хотя я не думаю, что она понимала это, пока вы не поцеловали ее в щеку на день святого Михаила. Господи, она вспыхнула, как сотня свечей, и секунду – о Эверард, это было самое смешное! – она вела себя так, будто собирается поцеловать вас, как жена целует мужа! Я помню это, потому что была поражена, увидев, что моя сестра может испытывать хоть какое-то сильное чувство, не говоря уже о любви. Она всегда в совершенстве владеет собой, как вы сами могли убедиться, и я всегда предполагала, что она останется старой девой, как бедная тетя Феб!
Эверард был уже не в состоянии следить за речью Джулии. Правда, которой он избегал все последние дни, нет, недели, возможно, даже месяцы, теперь вышла наружу, и от этого никуда не денешься. Диана любила его, любила до отчаяния, до такой степени, что, забыв все приличия, встретилась с ним на маскараде в облике своей сестры!
Если бы только она осталась той ночью, вместо того чтобы убежать, напуганная внезапным появлением леди Эпплдор, возможно, он был бы сейчас обручен с ней, а не с Джулией.
Он покачал головой и тихо произнес:
– Я не знал.
– Вы не должны плохо относиться к ней. К тому же, я думаю, она скоро выйдет замуж. Мистер Бифорд совершенно точно решил заполучить ее, а он очень целенаправленный человек!
– Что? – спросил он. Он не слышал ее слов, потому что теперь начал понимать, что заставляло Диану с самого начала пытаться расстроить его помолвку с ее сестрой.
Джулия повторила свои предположения относительно шансов мистера Бифорда завоевать руку Дианы. Эверард должен был бы как-то отреагировать на ее слова и высказать свое мнение по поводу мистера Бифорда и Дианы, но он был все еще слишком потрясен и только кивал в ответ. Он понимал, что она все еще что-то говорит, но не мог отвечать ей.
– Эв! – он услышал, что она окликает его, и поднял голову.
– Да, любовь моя?
– Вы не слушаете меня. Умоляю, послушайте.
Он увидел, что она чем-то очень расстроена, и постарался оставить мысли о Диане и слушать внимательно.
– Я хочу вас кое о чем спросить, – сказала она и закусила губу, не сразу решаясь продолжить. Никогда она не выглядела более юной. – Я знаю, что мы с вами плохо ладили, по крайней мере, не так, как вы рассчитывали, и это моя вина. Но если я скажу вам, что собираюсь измениться к лучшему, я надеюсь, вы искренне ответите, когда я спрошу вас: Эв, вы уверены, что хотите жениться на мне? Я была для вас таким тяжелым испытанием в последнее время!
Она казалась такой беззащитной, когда смотрела на него, ее большие карие глаза были полны тревожного ожидания. Он знал, что в глазах общества и в своих собственных нес за нее ответственность и ни за что на свете не причинил бы ей боли, поэтому он с чувством ответил ей:
– Да, Джулия, очень-очень хочу.
Он сидел в великолепной библиотеке Корта, попивая шерри и ожидая прихода своей невесты. Он попросил ее поговорить с ним наедине, хотя она сразу испугалась, и отклонил ее протесты, настаивая, что должен обсудить вопрос величайшей важности.
Он сидел в кресле с высоким мягким сиденьем, вино, имеющее ореховый вкус, тепло разливалось по жилам, и если бы он не был так расстроен перспективой объяснений с Джулией – почему она лгала ему о маскараде, – он чувствовал бы себя вполне сносно. Перед ним, сквозь высокие французские окна, открывался прекрасный вид хорошо подстриженной лужайки и леска, состоящего преимущественно из буковых деревьев, который рос на склоне холма. Внезапно он затосковал по дому своего отца в Стаффордшире, куда намеревался отвезти свою невесту вскоре после свадьбы. Джулия, однако, просила поехать в Париж и остаться в Европе на целый год, прежде чем вернуться, как она говорила, к скучной жизни в провинции.
Скучная жизнь.
Его настроение стало падать, в который раз за последние две недели, хотя ни разу так сильно, как после той ночи – или, если быть точным, раннего утра, – когда он поцеловал Диану во второй раз!
Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что Диану он поцеловал в Опере, а не Джулию.
Не Джулию!
Он опустил голову на руку и слегка застонал. Каким же идиотом он был. Как он мог быть так слеп, так глуп, чтобы не понять, что это Диана была той женщиной, которую он держал в объятиях вместо Джулии?
Почему он не заметил, что волосы были париком, что улыбка была другой? Он все еще не мог дать этому объяснения, кроме одного – он никогда бы не поверил в то, что Диана может решиться на такую авантюру – и этому он не переставал удивляться – переодеться Джулией. И зачем она устроила это представление? Зачем?
Внезапно словно вспышка осветила его мозг. Отказываясь верить голосу, прозвучавшему внутри его, он отпил еще шерри. Он понял, что, так долго скрывая от себя правду, он причинил себе боли больше, чем мог сейчас выдержать.
« О моя дражайшая Диана«, – кричало его сердце.
Одна из французских дверей слегка приоткрылась от сквозняка, и порыв ветра подхватил легкую вишневую шелковую занавеску, подвесив ее на одну створку окна, где она вздулась парусом и вернулась на место.
Он опять дотронулся до шрама на своей щеке. Диана была так похожа на Элеонору. Две старые раны, подумал он, криво усмехнувшись.
Элеонора.
Он любил ее больше, чем кто-либо мог предположить. Узнав, что она покинула его, когда он служил в Испании, он даже позволил друзьям-офицерам поддразнить его однажды, когда они все были основательно навеселе и не вполне отвечали за то, что говорили. Нет, он не думал, что кто-нибудь догадывался, как сильно он любил ее.
Он постарался стереть все воспоминания о ней, кроме одного, которое носил в своем сердце, – выражение радости на ее лице, когда она приняла его предложение за день до того, как он отправился в Португалию. Он вернул ей ее последнее письмо, в котором она писала, что ей нужно, чтобы любимый человек был рядом с нею, а это невозможно при его карьере. Она просила прощения, она знала, что причиняет боль, но не могла выносить его долгое отсутствие.
Когда он познакомился с Джулией и Дианой, то уже твердо был уверен в том, что должен жениться на женщине, как можно более непохожей на Элеонору. Не для него второй раз открывать свое сердце бесчувственному созданию. Он хорошо усвоил этот урок, но, как доказывали последние события, может быть, даже слишком хорошо.
В волнении он пролил остатки шерри и вскочил на ноги. Он поставил маленький стаканчик на серебряный поднос перед дверью и в тот же момент услышал, как дверь открылась. Дворецкий вошел в комнату и тихим, полным достоинства голосом объявил о приходе его невесты.
– Дорогая, – произнес он с вымученной улыбкой.
Ее улыбка была не менее вымученной, когда она протянула ему руку, затем ее взгляд опустился на красно-черный ковер на полу.
– Эв, – ответила она, выдергивая руку из его рук как можно скорее.
Он чувствовал себя принужденно и скованно, когда взял ее под локоть и подвел к дивану возле открытого французского окна. Послеполуденный солнечный свет проникал сквозь окна, освещая библиотеку золотистым сиянием.
– Благодарю вас за то, что вы пришли в то время, когда, я знаю, все дамы усердно готовятся к вечеру, и я должен сказать вам – вы выглядите совершенно прелестно в своем платье. Оно так отличается от остальных!
Джулия нервно кивнула.
– Да, конечно. Диана посоветовала его мне, сказав, что вам понравится его простота. Надеюсь, так и есть.
– Да, очень! – воскликнул он с жаром, желая, чтобы она поняла, как он оценил ее заботу о его мнении. Простой белый батист, пышные рукава, жемчуг, классическая узкая золотая лента, продетая сквозь ее прическу, – все создавало образ в греческом стиле. Он предпочитал это ее пышным платьям, покрытым газом.
– Я рада, – сказала она, прямо сидя на краю обитого синим дамасским шелком дивана со сложенными на коленях руками. Она выглядела как нашалившая девочка, приготовившаяся получить выговор от строгой гувернантки. Она даже кусала губы. Он нашел бы ее вид забавным, даже очаровательным, не знай он, что ее поступок был ужасным, по крайней мере в свете обстоятельств мужчины и женщины, вступающих в брак.
– Джулия… – начал он.
Но она быстро прервала его, резко вскинув свою руку в перчатке. Ее лоб прорезали морщины.
– Эверард, подождите! Вы должны позволить мне говорить первой. Я вела себя очень плохо. Очень плохо! Я знаю это!
Ее губы задрожали, и он поспешил сесть рядом с ней и, взяв обе ее руки, начал уговаривать ее не плакать.
– Да, я постараюсь, – всхлипнула она. – Но это очень трудно, потому что я должна признаться вам… Ах, зачем я обманула вас, не могу представить, ведь вы были сама доброта и справедливость! А я вела себя так ужасно с вами, все время устраивала истерики и… – о, да все!
И она разразилась рыданиями, глотая слезы и силясь справиться со своими чувствами.
Он хотел убрать свою руку, но она вцепилась в нее, не желая, чтобы он уходил, и положила его руку на свое плечо, а затем уткнулась лицом в его галстук.
Несколькими минутами позже, после того как он погладил ее по плечу по меньшей мере раз сто, уговаривая ее осушить слезы и сказать ему, в чем же она хотела ему признаться, Джулия наконец перестала плакать. Она взяла предложенный платок из его рук и громко высморкалась.
– Я такая глупая, – причитала она, промокая глаза мягкой белой тканью. – И всегда была, вы же знаете. У меня ветряная мельница в голове, так обычно говорит Ларри…
– Чепуха, моя дорогая, – перебил ее Эверард успокаивающе.
– Но это правда! – заспорила она, снова прерывая его. Она слегка отстранилась от него, потом схватила его руку у локтя и сжала. – Вы должны были уже понять, что я не имею и толики ума моей сестры! Но вы всегда предпочитали мое общество, а я… Я по глупости – и умоляю вас, не спорьте со мной, иначе я немедленно уйду! – я делала что-то ужасное, и вы должны простить меня, вы должны!
Эверард почувствовал нежность к Джулии, получая огромное наслаждение от ее искреннего порыва, ее исключительной красоты, доброты ее сердца.
– Скажите мне, – произнес он тихо, – но знайте заранее, что вы уже прощены – и так всегда будет.
Джулия изумленно покачала головой.
– Почему вы так добры ко мне? – спросила она. – Иногда я вас не понимаю. Но не обращайте внимания на это. Я солгала вам о ночи в Опере. Это была не я. Да, меня там вовсе не было. Я знаю, что это поразит вас, но там была Диана, переодетая мною.
Эверард глубоко вздохнул, чувствуя облегчение оттого, что она сказала ему правду прежде, чем он спросил ее.
– Я знаю, – ответил он просто. – Знаете? – спросила она, прижимая ладони к своим щекам. – О, не могу передать вам, какое я испытываю облегчение! У Дианы были свои причины. Понимаете, она…
Он прервал ее:
– Что ж, неважно, какие у нее были причины! Я их не знаю. Все, что я могу сказать, так это то, что очень благодарен вам за правду. Я узнал об этом…
Он почувствовал, как его щеки начинают гореть от чувства вины при воспоминании о том, как всего две ночи назад он держал Диану в своих объятиях и горячо целовал ее, наслаждаясь этим.
– Я узнал об этом вскоре после того, как это случилось. Зачем вы сказали, что были со мной на маскараде? Или вы перепутали одно из своих приключений с другим?!
– Да, я знаю, – сказала она, опустив глаза на свои розовые атласные туфельки. – Это было очень глупо с моей стороны, я поступила нехорошо!
– Но зачем? – спросил он опять, и его прежнее чувство тревоги вернулось с новой силой. Что она скажет, хотел он знать. Как она ответит ему? Что побудило ее поступить так?
– Потому что для меня было чрезвычайно важно, чтобы вы попросили моей руки. Мне хотелось стать вашей женой почти так же сильно, как Диане.
– Так же сильно, как Диане? – переспросил Эверард изменившимся голосом.
– О, да! – воскликнула Джулия, откидываясь назад на диванные подушки.
Однажды признавшись в своем преступлении, дальше она легко говорила все.
– Она была влюблена в вас с самого начала. Да, именно так, хотя я не думаю, что она понимала это, пока вы не поцеловали ее в щеку на день святого Михаила. Господи, она вспыхнула, как сотня свечей, и секунду – о Эверард, это было самое смешное! – она вела себя так, будто собирается поцеловать вас, как жена целует мужа! Я помню это, потому что была поражена, увидев, что моя сестра может испытывать хоть какое-то сильное чувство, не говоря уже о любви. Она всегда в совершенстве владеет собой, как вы сами могли убедиться, и я всегда предполагала, что она останется старой девой, как бедная тетя Феб!
Эверард был уже не в состоянии следить за речью Джулии. Правда, которой он избегал все последние дни, нет, недели, возможно, даже месяцы, теперь вышла наружу, и от этого никуда не денешься. Диана любила его, любила до отчаяния, до такой степени, что, забыв все приличия, встретилась с ним на маскараде в облике своей сестры!
Если бы только она осталась той ночью, вместо того чтобы убежать, напуганная внезапным появлением леди Эпплдор, возможно, он был бы сейчас обручен с ней, а не с Джулией.
Он покачал головой и тихо произнес:
– Я не знал.
– Вы не должны плохо относиться к ней. К тому же, я думаю, она скоро выйдет замуж. Мистер Бифорд совершенно точно решил заполучить ее, а он очень целенаправленный человек!
– Что? – спросил он. Он не слышал ее слов, потому что теперь начал понимать, что заставляло Диану с самого начала пытаться расстроить его помолвку с ее сестрой.
Джулия повторила свои предположения относительно шансов мистера Бифорда завоевать руку Дианы. Эверард должен был бы как-то отреагировать на ее слова и высказать свое мнение по поводу мистера Бифорда и Дианы, но он был все еще слишком потрясен и только кивал в ответ. Он понимал, что она все еще что-то говорит, но не мог отвечать ей.
– Эв! – он услышал, что она окликает его, и поднял голову.
– Да, любовь моя?
– Вы не слушаете меня. Умоляю, послушайте.
Он увидел, что она чем-то очень расстроена, и постарался оставить мысли о Диане и слушать внимательно.
– Я хочу вас кое о чем спросить, – сказала она и закусила губу, не сразу решаясь продолжить. Никогда она не выглядела более юной. – Я знаю, что мы с вами плохо ладили, по крайней мере, не так, как вы рассчитывали, и это моя вина. Но если я скажу вам, что собираюсь измениться к лучшему, я надеюсь, вы искренне ответите, когда я спрошу вас: Эв, вы уверены, что хотите жениться на мне? Я была для вас таким тяжелым испытанием в последнее время!
Она казалась такой беззащитной, когда смотрела на него, ее большие карие глаза были полны тревожного ожидания. Он знал, что в глазах общества и в своих собственных нес за нее ответственность и ни за что на свете не причинил бы ей боли, поэтому он с чувством ответил ей:
– Да, Джулия, очень-очень хочу.
29
Поднося третью ложку черепахового супа ко рту, Диана заметила изменения, произошедшие в манере, с которой Джулия бросила взгляд на Эверарда, улыбнулась, а затем вновь обратила свое внимание к мистеру Диттишэму, сидевшему справа. Она не могла припомнить, чтобы в течение последних трех недель она была испугана больше, чем сейчас: улыбка, взгляд, сияние любви в глазах Эверарда – все говорило о близости и взаимопонимании.
Черепаха, казалось, не пошла ей на пользу, и она внезапно почувствовала себя нехорошо.
Но после обеда Диана получила еще один удар, когда миссис Диттишэм, довольная тем, что она принимает в стенах своего дома такое блестящее общество, открыла музыкальный вечер в честь Эверарда и Джулии словами:
– Никогда за все годы я не видела, чтобы небеса так явно одобряли какой-либо союз так, как этот.
Стройная жеманная хозяйка поправила свою диадему и продолжала:
– Между национальным героем, который завоевал наше всеобщее уважение за годы его службы у Веллингтона, и Прекрасной Джулией, которую я люблю как собственную дочь.
Она повернулась и улыбнулась жениху и невесте, которые сидели явно смущенные лестью, так щедро расточаемой миссис Диттишэм.
– Мне остается сказать вам лишь одно: да благословит вас Господь!
Она захлопала в знак одобрения руками в перчатках, и к ней присоединились рукоплескания собравшихся.
Диана видела, что Эверард был неприятно поражен таким вниманием, а Джулия засияла вовсю и даже несколько раз грациозно склонила свою голову в сторону публики. Эверард взглянул на нее, и Диана почувствовала, как сердце замерло в ее груди, когда он поднял руку Джулии и поднес ее пальцы к своим губам. В толпе раздались одобрительные возгласы и крики, так что миссис Диттишэм с трудом смогла восстановить порядок в гостиной.
По крайней мере, дюжина молодых леди собиралась показать свое искусство на музыкальном вечере миссис Диттишэм. Диана согласилась добавить свое имя к списку только после того, как Джулия любезно попросила ее сделать это. Она объяснила, к большому удивлению Дианы, что всегда любила ее манеру исполнения. Диана была тронута и в то же время напугана все более очевидными изменениями в нраве Джулии. Никогда прежде она не проявляла даже малейшего интереса к способностям своей сестры к игре на фортепьяно.
Когда пришло время ее выступления, Диана встала со своего места у дальней стены длинного зала и пошла к сцене, и вдруг Лоуренс бросился к ней и поцеловал в щеку, желая ей удачи. Леди Эпплдор, как назло сидевшая рядом, неодобрительно зашипела:
– Мистер Бишэмп! Что вы делаете? Вы порочите незапятнанное имя и репутацию мисс Хартланд. Немедленно дайте ей пройти!
Диана слишком нервничала из-за того, что ей предстоит играть перед такой большой аудиторией, чтобы выступить в защиту Лоуренса, но не удержалась от улыбки, услышав, как Лоуренс только рассмеялся в ответ на замечание графини.
Прекрасное фортепьяно розового дерева было расположено таким образом, что Диана, сев на скамеечку с расшитой подушкой и подняв глаза над клавиатурой, увидела свою сестру и Эверарда. Она была не больше чем в десяти футах от них – она вспомнила, какими взглядами они обменивались во время обеда, и это заставило ее сердце наполниться тревогой. Что, если любовь, которую они испытывали, была достаточно сильна, чтобы преодолеть разницу в их темпераментах, и кто такая была она, чтобы вмешиваться в судьбу?
Сомнения, охватившие ее, завладели ею с такой силой, что она испугалась, что не сможет исполнить даже одну из трех прелюдий, которые намеревалась сыграть. Когда она не так давно говорила Эверарду, что не любит играть при большой аудитории, то была более чем серьезна. От волнения ее пальцы становились холодными и безжизненными. Но сегодня вечером ей меньше всего хотелось опозорить себя, Джулию или своего отца. Она продолжала сидеть неподвижно, подняв пальцы над клавишами, так долго, что по залу прошелестел ропот недоумения.
– Скоро она начнет? – раздался женский голос в тишине зала.
Диана не знала точно, почему она сделала так, но она подняла глаза и взглянула на Эверарда. Он напряженно смотрел на нее, наклонившись вперед, сосредоточенно глядя в ее лицо так, будто он всем своим существом хотел, чтобы она заиграла. Она улыбнулась ему, затем опустила взгляд на фортепьяно и, коснувшись пальцами клавиш, заиграла прелюдию Баха. За этим последовали еще две прелюдии, и она покинула сцену под дружные аплодисменты гостей миссис Диттишэм.
Испытывая облегчение от того, что ее выступление благополучно закончилось, она вернулась на свое место в дальнем конце зала и встала рядом с мистером Бифордом, раскрыв веер и спрятав за ним лицо, чтобы скрыть свое смущение по поводу продолжающихся рукоплесканий.
Он наклонился к ней и прошептал на ухо свои комплименты, которые заставили ее успокоиться, и жаркий румянец схлынул с ее лица.
Эверард видел наклонившегося к Диане мистера Бифорда и с удивлением почувствовал острый укол ревности. Когда они с Джулией поженятся, уступит ли она наконец его настойчивым ухаживаниям, хотя и не любит его?
Не для Дианы, подумал он, провести свои дни старой девой, как Феб. Он не пожелал бы ей этого, но мысль о том, что какой-то другой мужчина будет держать ее в своих объятиях, расстроила его настолько, что он отвернулся, не желая видеть, как Диана смотрит в улыбающееся лицо злополучного мистера Бифорда.
– Что случилось? – шепотом спросила Джулия. – Вы выглядите почти рассерженным. Я вас чем-то обидела?
– Нет, – ответил Эверард, беря ее за руку. – Вовсе нет.
Поскольку следующая и последняя участница представления, несравненная мисс Куртин, уже заняла свое место и поклонилась ему и Джулии, он не сказал ничего более. Да и как он мог объяснить, что был расстроен потому, что Диана, вероятнее всего, выйдет за мистера Бифорда? Он не мог объяснить этого даже себе самому.
Точнее, он мог, но не хотел этого делать. Как только мисс Куртин заиграла сонату Моцарта, он снова погрузился в свои мысли, вспоминая последние несколько недель. И снова, как он ни противился этому, он думал о Диане.
В ту ночь, когда он поцеловал ее под покровом черного неба в центре лабиринта в Кловелли-холле, он обозвал себя дураком, потому что попросил руки Джулии именно из-за того объятия, которое подарила ему Диана на маскараде. Но любил ли он Диану? Да. Он думал, что да, но как? Как брат? Любовник? Друг? Он не знал. Он не был убежден, что страстный поцелуй уже означает любовь. Он взглянул на Джулию, которая с упоением слушала великолепную игру мисс Куртин. Ему нравилось то, как живо проявлялись все ее чувства, возможно, потому, что он сам был другим. С другой стороны, Диана, которая почти всегда бывала абсолютно спокойна, могла целовать его так, будто где-то внутри ее таилась та же страсть, которая денно и нощно сжигала Джулию, а может быть, даже сильнее!
Он не мог удержаться и еще раз украдкой бросил взгляд на Диану, которая по-прежнему стояла возле этого негодяя Бифорда! Из двух сестер он предпочитал целовать Диану, но что это означало? Он так долго добивался руки Джулии, возможно, потому, что она была совсем не похожа на Элеонору. И он никогда не пытался представить Диану своей будущей женой. Никогда.
Абсурдно начать делать это сейчас. И все же…
Его злость на то, что он был обманут на маскараде, длилась не больше двух дней. Он понял, что был больше разгневан на самого себя за то, что ошибся, сделав предложение Джулии. Знай он, что той женщиной, которую он держал в объятиях, была Диана, что бы он чувствовал в тот момент?
Джулия слегка толкнула его, и он понял, что смотрел на Диану все выступление мисс Куртин – сейчас она стояла у фортепьяно и раскланивалась перед публикой. И снова в его сердце закралось убеждение, что в жизни его что-то пошло не так.
Черепаха, казалось, не пошла ей на пользу, и она внезапно почувствовала себя нехорошо.
Но после обеда Диана получила еще один удар, когда миссис Диттишэм, довольная тем, что она принимает в стенах своего дома такое блестящее общество, открыла музыкальный вечер в честь Эверарда и Джулии словами:
– Никогда за все годы я не видела, чтобы небеса так явно одобряли какой-либо союз так, как этот.
Стройная жеманная хозяйка поправила свою диадему и продолжала:
– Между национальным героем, который завоевал наше всеобщее уважение за годы его службы у Веллингтона, и Прекрасной Джулией, которую я люблю как собственную дочь.
Она повернулась и улыбнулась жениху и невесте, которые сидели явно смущенные лестью, так щедро расточаемой миссис Диттишэм.
– Мне остается сказать вам лишь одно: да благословит вас Господь!
Она захлопала в знак одобрения руками в перчатках, и к ней присоединились рукоплескания собравшихся.
Диана видела, что Эверард был неприятно поражен таким вниманием, а Джулия засияла вовсю и даже несколько раз грациозно склонила свою голову в сторону публики. Эверард взглянул на нее, и Диана почувствовала, как сердце замерло в ее груди, когда он поднял руку Джулии и поднес ее пальцы к своим губам. В толпе раздались одобрительные возгласы и крики, так что миссис Диттишэм с трудом смогла восстановить порядок в гостиной.
По крайней мере, дюжина молодых леди собиралась показать свое искусство на музыкальном вечере миссис Диттишэм. Диана согласилась добавить свое имя к списку только после того, как Джулия любезно попросила ее сделать это. Она объяснила, к большому удивлению Дианы, что всегда любила ее манеру исполнения. Диана была тронута и в то же время напугана все более очевидными изменениями в нраве Джулии. Никогда прежде она не проявляла даже малейшего интереса к способностям своей сестры к игре на фортепьяно.
Когда пришло время ее выступления, Диана встала со своего места у дальней стены длинного зала и пошла к сцене, и вдруг Лоуренс бросился к ней и поцеловал в щеку, желая ей удачи. Леди Эпплдор, как назло сидевшая рядом, неодобрительно зашипела:
– Мистер Бишэмп! Что вы делаете? Вы порочите незапятнанное имя и репутацию мисс Хартланд. Немедленно дайте ей пройти!
Диана слишком нервничала из-за того, что ей предстоит играть перед такой большой аудиторией, чтобы выступить в защиту Лоуренса, но не удержалась от улыбки, услышав, как Лоуренс только рассмеялся в ответ на замечание графини.
Прекрасное фортепьяно розового дерева было расположено таким образом, что Диана, сев на скамеечку с расшитой подушкой и подняв глаза над клавиатурой, увидела свою сестру и Эверарда. Она была не больше чем в десяти футах от них – она вспомнила, какими взглядами они обменивались во время обеда, и это заставило ее сердце наполниться тревогой. Что, если любовь, которую они испытывали, была достаточно сильна, чтобы преодолеть разницу в их темпераментах, и кто такая была она, чтобы вмешиваться в судьбу?
Сомнения, охватившие ее, завладели ею с такой силой, что она испугалась, что не сможет исполнить даже одну из трех прелюдий, которые намеревалась сыграть. Когда она не так давно говорила Эверарду, что не любит играть при большой аудитории, то была более чем серьезна. От волнения ее пальцы становились холодными и безжизненными. Но сегодня вечером ей меньше всего хотелось опозорить себя, Джулию или своего отца. Она продолжала сидеть неподвижно, подняв пальцы над клавишами, так долго, что по залу прошелестел ропот недоумения.
– Скоро она начнет? – раздался женский голос в тишине зала.
Диана не знала точно, почему она сделала так, но она подняла глаза и взглянула на Эверарда. Он напряженно смотрел на нее, наклонившись вперед, сосредоточенно глядя в ее лицо так, будто он всем своим существом хотел, чтобы она заиграла. Она улыбнулась ему, затем опустила взгляд на фортепьяно и, коснувшись пальцами клавиш, заиграла прелюдию Баха. За этим последовали еще две прелюдии, и она покинула сцену под дружные аплодисменты гостей миссис Диттишэм.
Испытывая облегчение от того, что ее выступление благополучно закончилось, она вернулась на свое место в дальнем конце зала и встала рядом с мистером Бифордом, раскрыв веер и спрятав за ним лицо, чтобы скрыть свое смущение по поводу продолжающихся рукоплесканий.
Он наклонился к ней и прошептал на ухо свои комплименты, которые заставили ее успокоиться, и жаркий румянец схлынул с ее лица.
Эверард видел наклонившегося к Диане мистера Бифорда и с удивлением почувствовал острый укол ревности. Когда они с Джулией поженятся, уступит ли она наконец его настойчивым ухаживаниям, хотя и не любит его?
Не для Дианы, подумал он, провести свои дни старой девой, как Феб. Он не пожелал бы ей этого, но мысль о том, что какой-то другой мужчина будет держать ее в своих объятиях, расстроила его настолько, что он отвернулся, не желая видеть, как Диана смотрит в улыбающееся лицо злополучного мистера Бифорда.
– Что случилось? – шепотом спросила Джулия. – Вы выглядите почти рассерженным. Я вас чем-то обидела?
– Нет, – ответил Эверард, беря ее за руку. – Вовсе нет.
Поскольку следующая и последняя участница представления, несравненная мисс Куртин, уже заняла свое место и поклонилась ему и Джулии, он не сказал ничего более. Да и как он мог объяснить, что был расстроен потому, что Диана, вероятнее всего, выйдет за мистера Бифорда? Он не мог объяснить этого даже себе самому.
Точнее, он мог, но не хотел этого делать. Как только мисс Куртин заиграла сонату Моцарта, он снова погрузился в свои мысли, вспоминая последние несколько недель. И снова, как он ни противился этому, он думал о Диане.
В ту ночь, когда он поцеловал ее под покровом черного неба в центре лабиринта в Кловелли-холле, он обозвал себя дураком, потому что попросил руки Джулии именно из-за того объятия, которое подарила ему Диана на маскараде. Но любил ли он Диану? Да. Он думал, что да, но как? Как брат? Любовник? Друг? Он не знал. Он не был убежден, что страстный поцелуй уже означает любовь. Он взглянул на Джулию, которая с упоением слушала великолепную игру мисс Куртин. Ему нравилось то, как живо проявлялись все ее чувства, возможно, потому, что он сам был другим. С другой стороны, Диана, которая почти всегда бывала абсолютно спокойна, могла целовать его так, будто где-то внутри ее таилась та же страсть, которая денно и нощно сжигала Джулию, а может быть, даже сильнее!
Он не мог удержаться и еще раз украдкой бросил взгляд на Диану, которая по-прежнему стояла возле этого негодяя Бифорда! Из двух сестер он предпочитал целовать Диану, но что это означало? Он так долго добивался руки Джулии, возможно, потому, что она была совсем не похожа на Элеонору. И он никогда не пытался представить Диану своей будущей женой. Никогда.
Абсурдно начать делать это сейчас. И все же…
Его злость на то, что он был обманут на маскараде, длилась не больше двух дней. Он понял, что был больше разгневан на самого себя за то, что ошибся, сделав предложение Джулии. Знай он, что той женщиной, которую он держал в объятиях, была Диана, что бы он чувствовал в тот момент?
Джулия слегка толкнула его, и он понял, что смотрел на Диану все выступление мисс Куртин – сейчас она стояла у фортепьяно и раскланивалась перед публикой. И снова в его сердце закралось убеждение, что в жизни его что-то пошло не так.