Кинсейл Лаура. Цветы из бури

   Мэдди подумала, что он хочет обнять ее, она отступила назад, но он только толкнул ее в плечо. Она с готовностью подчинилась ему, отступив в холл и закрыв массивную деревянную дверь за собой. Через несколько минут резкий стук изнутри дал ей понять, что можно войти. Он нетерпеливо протянул руки. Она быстро справилась с запонками и повязала ему шарф. Кристиан поставил свой сапог на стул, сдвинул одну из шпор на каблук и, придерживая ремешок, дернул головой, чтобы она подошла.
   Мэдди наклонилась, застегнула пряжкой ремень поперек, затянув его на роскошном черном сапоге. Гладком, блестящем, дорогом. Никаких волдырей и испачканных краской чулок. Никаких усилий, чтобы разносить такие сапоги.
   Она почувствовала его внимание, напряженное и пристальное. Когда она нашла крошечное отверстие для пряжки, он коснулся ее рук в изучающем контакте точно так же, как обычно ее отец ощупывал предметы, чтобы опознать их.
   Мэдди заметила движение. Теперь он мог видеть, что делали ее пальцы, когда она просовывала конец ремешка через пряжку. Он переменил ноги и сдвинул другую шпору. Его рука повисла над свисавшим ремнем, затем он положил ее поперек сапога.
   — Здесь, — Мэдди взяла его руку в свои, сомкнула его пальцы вокруг ремня и пряжки. У них ничего не получалось, помогая Кристиану, Мэдди старалась не замечать возрастающего ритма его дыхания и напряжения мускулов. Она чувствовала его, как пугающий потенциал для взрыва.
   Наконец-то ремень попал в пряжку. Мэдди придержала его, чтобы он не выскользнул оттуда, и зажала его конец в пальцах Кристиана. Руки Жерво — неловкие, как у ребенка, но в то же время твердые и мощные, как у сильного мужчины, были слишком большими, чтобы легко и быстро справиться с таким тонким делом.
   Мэдди прижала большой палец Кристиана к запору. Удивительно, но он нашел отверстие с первой попытки. От успеха и ярости Кристиан издал шумный вздох.
   Еще одна попытка. Еще одна неудача. Кристиан тихо застонал. Но он продолжал держать ремень и застежку мертвой хваткой. Мэдди с усилием подтолкнула его палец, чтобы затянуть ремешок.
   — Теперь продень его внутрь, — сказала она.
   Она взглянула на него. Его лицо было близко-близко. Никогда так близко рядом с ней не находился мужчина. Кристиан посмотрел на нее из-под черных ресниц. Он закрыл глаза и двигал руками. Ремень проскользнул в пряжку.
   — Ты сделал все хорошо.
   Мэдди отошла в сторону.
   Кристиан выпрямился, но его сапог все еще опирался на стул.
   Они оба дышали так, как будто пробежали огромное расстояние.
   — Иди, — с трудом произнес он и улыбнулся ей.
   Она подняла глаза и увидела перед собой элегантного, щеголеватого джентльмена. И он смотрел на нее, полный предчувствия, загоревшийся в ожидании.
   — Иди, — с резким выдохом снова произнес он.
   Ничего не говоря, она покачала головой.
   Ей было нечего сказать. Во всем виноват ее собственный невежественный энтузиазм. Когда Мэдди подбирала одежду, она не думала о том, что это костюм для занятий верховой ездой. Она кое-что знала о его вкусах, пристрастиях, думала, что зеленое пойдет к цвету ржавчины и загару.
   Кристиан молчал, ироничная улыбка застыла в уголке рта. Он смотрел на нее пристально, как будто только сосредоточенность могла дать ему то, что он хотел бы найти.
   Мэдди сжала губы, не в силах исправить ошибку. Она вновь покачала головой.
   От разочарования его лицо стало цвета темного подтаявшего льда. Он бросил на нее всего лишь один вопросительный взгляд, а затем отвернулся. Его рука нависла над пряжкой, затем он схватил левый сапог, дернул его вверх и рывком высвободил шпору.
   К Мэдди он стоял в профиль.
   Спокойное и сильное чувство изрезало его рот и щеку. Он не делал никаких движений, просто стоял неподвижно, но Мэдди обнаружила, что ее ноги ведут ее назад по направлению к двери и безопасности.
   Она дотянулась до ключа в своем кармане. Кристиан повернулся к ней, и она поняла, что никогда не видела на его лице выражения той глубины злобы и презрения. Нить страха сформировалась и закрутилась в спираль. В горле пересохло. Мэдди, глядя в пол, вставила ключ в замок, опасаясь повернуться к нему спиной. Она распахнула решетку и проскользнула в коридор. Железная дверь никогда не закрывалась тихо; она всегда неприятно громыхала. Кристиан пошел к двери. Мэдди машинально отпрянула от решетки. Одну за другой Кристиан поднял шпоры и уронил их через решетку. Металлический удар об пол, глухой стук.
 
   Кристиан лежал на кровати, прислушиваясь к звукам сумасшедшего дома!
   Он ненавидел ее. Фальшивая. Набожная сука. Прийти к нему после всего, что он пережил, преподнести ему его собственные маленькие безумные игры. Что могло быть грубее? Ванна со льдом? Что ему ждать? О! Нет! Все еще хуже. Тоньше. Опустошающее.
   Заставить его надеяться. Заставить поверить. Заставить его выглядеть дураком. Беспомощным, неумелым идиотом!
   Он увидел, как они уходили. Куда? Как? Почему, но это не имело значения. Только уйти. Только его свобода. Прочь из клетки! Но только с ней. Он не уверен, что может один находиться снаружи.
   Он ненавидел ее.
   Ненавидел ее.
   Ненависть. Ненависть. Ненависть. Обида. Холод. Кровь. Неверная сука.
   Но откуда было это озлобление, отличное от той чистой и честной злобы, которую он имел на Обезьяну. Обезьяна видел в нем шевелящийся кусок мяса, быка, которого можно связать и исколотить, как любого бешеного и опасного немого зверя в этом месте. Но Кристиан понимал, что, пока Мэдди не пришла и не сбросила его смотрителя, ничего личного между ними не было. Только теперь для него. И для нее.
   Он ненавидел ее. Ему было стыдно. Его спина болела от наказания Обезьяны. Одежда мешала дышать. То, что унижение, крах надежды и разочарование могли быть более лютыми, чем все, что делал Обезьяна, явилось для него горьким открытием. Он доверял ей. Позволил ей видеть свое смущение и слышать, как он говорит. Помогать его рукам в их неловкой бесполезности. Она принесла его собственную одежду, помогла закрепить ремнями шпоры, сделала его миражом себя самого. Почему? Почему? Почему? Мэдди-девочка?
   Зачем подавать надежду? Для того чтобы тут же отнять? Только ради удовольствия властно покачать головой? И выйти за дверь, встав в коридоре с ключом в руке. Отступить туда, куда он не мог пойти?
   Не мог. Не хотел. Боялся идти один.
   Кристиан провел руками по своим глазам и волосам, игнорируя острую боль в спине. Он никогда не знал, что будет трусом, будет бояться того, чего хочется так сильно. Он ненавидел ее. Она показала ему сущность его самого. Он предпочел свою звериную камеру возможности вырвать ключ из ее руки и самостоятельно выйти из этой двери. Кристиан скатился с кровати, тяжело дыша от обиды. Он прокрался по комнате, потрогав каждую из немногих вещей в ней. Любые перемены сердили его. Он боялся, что только нездоровый человек так сильно мог бы разволноваться из-за таких мелочей, и старался не думать об этом. Но не мог. Он посмотрел на свои сапоги. Безумец. Сумасшедшее, немое животное. Он схватился за решетку на двери и стал трясти ее.
   Ты слышишь? Мэдди-девочка. Я не понимаю себя. Я не ощущаю гордости. Больной. Стыд. Одежда. Куртка. Сапоги. Шпоры. Я не могу уйти? Понимаешь?
   Он яростно тряхнул решетку. Он знал, что она слышит его. Он знал, что она сидит в кресле рядом, но вне его поля зрения. Мэдди не появилась. Он посидел, встал, снова обошел комнату. Вдруг ему в голову пришла мысль, никогда в реальной жизни он о таком не подумал бы. Безумие! Но сейчас понятие чести не существовало. Только грубая сила. И еще он хотел заставить ее узнать, что значит быть сломленным до последней глубины позора, каково потерять всякий остаток уважения к самому себе. Пусть она ощутит собственный стыд. Ведь она соблазнила его до горячего унижения.
   Чопорная старая дева. Пуританка. Он уже точно знал, как ему поступать.
 
   Она не вернулась. Кристиан провел долгий день, запертый в комнате, как будто он просто сидел, скучая в одиночестве, одетый в жилет с жемчужными запонками и вышитые подтяжки. С наступлением темноты какие-то звуки во внутреннем дворе привлекли его к окну. Он наблюдал, как Обезьяна и несколько других смотрителей разделили и загнали в дом группу людей. Кареты укатили прочь, на улице остались Мэдди и молодой человек, разговаривавшие о чем-то очень серьезно. Кристиан не мог слышать их беседы. Опершись щекой о решетку, он наблюдал, как она слушала, видел, как она кивала и улыбалась, когда молодой человек почему-то головокружительно смеялся. Еще один лунатик. Кристиан презирал ее покровительственную вежливость. Она бы улыбалась и кивала точно так же и ему. Не так ли? Проявляем снисходительность к сумасшедшим, детям и животным.
   Но только не к нему. Она не имеет права так думать о нем. Вместо Мэдди появился Обезьяна и принес ему обед. Смотритель торопился и, казалось, не обращал внимания на настроение Кристиана. Только когда он позволил заковать себя в кандалы без сопротивления, Обезьяна нахмурился. Кристиан встретил его размышляющий взгляд с холодным безразличием.
   — Душитель задумался о смысле жизни? — Обезьяна усмехнулся и почти дружески хлопнул его по плечу.
   Кристиан вспомнил обо всех методичных и кровавых способах убить Обезьяну. Он впился в смотрителя немигающим взглядом. Обезьяна, заворчав, убрал руку. Они поняли друг друга.
   Лежать прикованным, думать о соблазне. Такое не укладывается в рамки реальности. Свирепость. Юмор. Пришлось целиком проглотить свое несчастье, посмотреть в лицо правде. Придется считать, что возникло простое неудобство. Муж. Или любовник. Неправильный поэтажный план с далекими отдельными спальнями в загородном доме. Любопытная тетка или кузина. Или любое другое препятствие, которое обойти в преследовании окончательной цели. Вызов.
   Кристиан хорошо знал женщин. Он испугал ее. Это придется исправить. И он был больным. Она считала себя его сиделкой. Что до того… Он думал о том, как она смотрела на него, когда он стоял перед ней голым. Квакерша, старая дева, благонравная сиделка. Нет визга. Побега. Шок. Скандал.
   Любопытно.
   Он посмотрел в темноту, медленно улыбнувшись. Он мог это сделать. Будь он проклят, если не сможет.
 
   — Мы повезем его на прогулку завтра. Попробуем. До деревни и обратно. В карете. Ты отнесла ему новую одежду? Мэдди стояла перед письменным столом кузена Эдвардса.
   — Да.
   Он взглянул на ее скудные записи в книге.
   — Не пропускай подробности. Будь повнимательнее. Как отвечает? Как реагирует?.. Что он делал с вещами?
   Мэдди сначала сжала руки, но потом развела их в стороны.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Его реакцию. Попытку снять вещи или порвать?
   — Нет. О нет. Ничего… ничего такого.
   — Совсем никакой реакции?
   — Он был… Он с трудом одевался… Я полагаю, из-за этого рассердился. Я помогла ему пристегнуть шпоры.
   — Шпоры? — кузен Эдвардс откинулся на спинку кресла. — Зачем ему шпоры, дорогая?
   — С сапогами… Я думала… Все джентльмены в городе… Кажется, они всегда носят шпоры?
   — Носят? — кузен Эдвардс заворчал. — Мода, не так ли? — Он посмотрел на ее записи. — Брился… Одевался… И ничего? Был спокоен весь день?
   — Да. За исключением… Он был немного… — Она подбирала слова. — Беспокойным. Утром он стучал в дверь, но недолго. И не кричал.
   Кузен Эдвардс закрыл записную книжку.
   — Я полагаю, ты, возможно, начинаешь оказывать некоторое успокаивающее влияние. Немного же осталось от прежнего герцога, такого, каким он попал к нам. Он слишком гордо ведет себя в присутствии леди. Но можно использовать это качество для поощрения самообладания. Приготовь ему одежду на завтра. Посмотрим на его самочувствие и реакцию. Предупреди Ларкина, что мы поедем в одиннадцать.
 
   Утром Мэдди вошла в комнату Жерво, немного склонив голову и сразу отступив в сторону, чтобы Ларкин вышел. Она выбрала одежду и принесла уже давно, надеясь, что Ларкин возьмет вещи в коридоре и оденет Кристиана. После долгой молитвы и медитации она решила, что перешла подлинные границы своей Возможности, отклонилась от божественного направления своего Внутреннего Света. С одной стороны, ей хотелось уйти от его проблем в сторону, но в то же время что-то требовало от нее помогать ему всем, чем возможно. Она полночи молилась, но так и не знала, что делать. Сейчас Мэдди пришла потому, что кузен Эдвардс приказал ей посмотреть, готов ли Жерво для прогулки. В этот момент она не знала, как ей поступать в дальнейшем.
   Когда решетка закрылась, Ларкин обернулся:
   — Вы хотите дать это ему, мисс? — Он показал на кольцо. Мэдди кивнула.
   — Если зажать это кольцо в кулак, — сказал Ларкин, — можно оставить отметину на всю жизнь. А вам — разбить челюсть, как яйцо.
   Она молчала.
   — Не давайте ему кольцо, — произнес Ларкин и, взяв узел белья и одежды, вышел из камеры.
   Мэдди повернулась к Жерво. Он стоял у окна. На нем была серая куртка, пурпурный с золотом жилет, брюки более темного тона и элегантные туфли.
   Ларкин закрепил пуговицы, а шейный платок завязал обычным, утилитарный квадратом. Но Жерво выглядел аристократом несмотря ни на что.
   Он стоически посмотрел на нее, а затем отвесил легкий поклон.
   — Друг…
   Он слегка улыбнулся. Мэдди прошла дальше в комнату, но когда он пошевелился, она остановилась на безопасном расстоянии от него.
   Неожиданно Кристиан встал на колени, медленным, осторожным движением потянулся под кровать и вытащил из темного пространства что-то, похожее на грубый белый камень. Мэдди собралась броситься к двери, но Кристиан встал, не угрожая, протянул ей сырой предмет.
   Это был кусок штукатурки, который он утром отбил от стены. Мэдди молча смотрела на него, а Жерво сделал шаг ближе к ней, положил кусок штукатурки ей в руки и издал тихий звук, трогая плоскую поверхность пальцем. На руке Кристиана остались следы пыли. Мэдди посмотрела на штукатурку и разглядела царапины на лицевой стороне обломка. Наклон по направлению к свету проявил их. Несмотря на криво нацарапанные буквы, она узнала почерк Жерво.
   Прелестная.
   Мэдди.
   Сожалею.
   Она не отводила глаз от крошившегося подношения.
   — Хорошо. Да. Ты сожалеешь. — Мэдди продолжала отводить глаза, поджав губы. — Я тоже сожалею.
   Кристиан коснулся ее подбородка.
   — Извини, — сказала Мэдди. — Из-за одежды. Понимаешь? — Она не могла больше ничего добавить, а только посмотрела в его глаза — драматичные, черно-синего цвета. Слабая-слабая улыбка, казалось, появилась на его лице. Кристиан ласково провел по ее щеке. Мэдди неуверенно отодвинулась, — Ты хочешь поехать в деревню сегодня? — спросила она. Его лицо неопределенно изменилось и утратило улыбку. Он пристально смотрел на ее губы.
   — Поехать, — повторила она. — Поездка. Деревня.
   — Поехать.
   Она кивнула:
   — Поехать в деревню.
   — Мэдди-девушка едет?
   — Ты. Ты, Жерво. Ты едешь.
   Он кивнул и коснулся ее руки.
   — Мэдди-девушка… едет?
   — О! Да, я должна поехать. Тоже. Если ты хочешь. Он открыто улыбнулся. Мэдди сжала в руке кусок штукатурки и ответила Кристиану короткой и нервной улыбкой.
 
   Сопровождаемый Обезьяной и еще одним санитаром, Кристиан вышел на улицу, задержав взгляд на непорочной фигуре Мэдди-девушки, на ее черном платье с белым воротником, на нелепом совке для сахара на ее голове. Он почувствовал холодное солнце на своем лице, услышал скрип сбруи, звук шагов по гравию на подъездной дороге.
   Кристиан чувствовал себя ошеломленным внешним миром, светом, открытой далью, лужайками, озером, деревьями. Раньше ему казалось, что при первой возможности он побежит сломя голову. Но теперь главное было — суметь подавить в себе желание вернуться обратно в камеру. Мэдди и гордость заставляли двигаться вперед. Он не бесхребетный лунатик. Не здесь! Не теперь.
   Карета ждала их. Слуга помог Мэдди, Кристиан последовал за ней. Когда он поднимался, боль пронзила спину, он едва не застонал. В карете пахло трубочным дымом и несвежей лавандовой водой. Раздражала массивная вульгарность, дорогая ткань и бархат, отделанный пурпуром.
   Кристиан почувствовал, как его без всякой причины охватывает паника. Он боялся, что кто-нибудь увидит его. От него потребуют понимания болтающих незнакомцев. От него будут ждать разговора. Он чуть не потерял равновесия, схватившись за ремень и руку Мэдди.
   Она повернулась и посмотрела на него. Пока Обезьяна и санитар занимали переднее сиденье, Кристиан крепко сжал ее руку и не собирался ее отпускать. Санитар ласково улыбнулся.
   — Немного испугались? — спросил он. — Ничего страшного, обыкновенная суета.
   Кристиан отреагировал на ухмылку толстяка явным презрением. Раз он предпочел держаться за то, что ему казалось надежным, то это никого не касается. Тем более — не дворянина, выглядевшего смехотворно в бриджах и сапогах со шпорами. В его жалкой провинциальной жизни, судя по всему, был праздник, когда он вылезал из своей деревенской собачьей тележки и садился на чистокровную лошадь.
   Знакомые звуки от лошадиной сбруи, низкий резонанс от копыт упряжки. Карета немного накренилась и покатила.
   Кристиан позволил санитару прижать себя спиной к подушкам, вызывая тупую боль в его ране. Он сосредоточился. Надо непременно сдерживаться, наблюдать за пейзажем, не искать слов, не говорить о вещах, которые назвать он не в силах. Подъездная аллея была длинной и ровной, но из всех в карете он был единственным, кто держался за ремень для равновесия. Кристиан сделал попытку приказать своей руке выпустить ремень, стараясь вспомнить, насколько все вокруг обычно. Карета. Внешний мир. Трава. Деревья, к осени ставшие яркими.
   Карета достигла ворот имения и выехала на петляющую дорогу между газонами и шпалерами. На фоне бледного золота полей пшеницы пастбища казались все еще ярко-зелеными. Кристиан пристально смотрел из окна, чувствуя себя неловко.
   Жатва. Работа. Арендаторы. Поденщики, гремящие чем-то металлическим. Устойчивый ритм… Не то…
   У него был шок. Ужасное яркое воспоминание замка Жерво, Уэлльских болот и дикой местности. Ничего похожего на этот наманикюренный пейзаж. Ему следовало быть там. А он забыл об этом. Как он мог забыть? Овечья шерсть… Работа… Арендаторы. Арендаторы. Арендаторы…
   В его владениях должна начаться жатва. Кто занимается этим? Неожиданно в деревне оказались несколько оштукатуренных коттеджей с красными крышами. Церковь. Пивная под вывеской с черным быком. Карета замедлила ход и остановилась перед таверной, покачиваясь, пока лакей открывал дверь. Кристиан чувствовал себя удивленным и взволнованным, все еще стараясь думать о своем доме и жатве.
   Он опять схватился за ремень для равновесия, и вновь сжал сильно руку Мэдди. Санитар вышел и стоял у ступенек кареты, глядя на Кристиана с льстивой и выжидающей улыбкой. Добродушный хозяин пивного зала с непринужденным приветствием вышел к двери, вытирая руки о фартук.
   Кристиан не двигался. Он не хотел останавливаться здесь, не хотел ни с кем встречаться.
   — Идешь? — спросил санитар.
   Кристиан свирепо посмотрел на него.
   — Вставай, — Обезьяна встал, нагнувшись под низким потолком, и показал жестом, чтобы Кристиан шел впереди него.
   Кристиан оперся спиной о сиденье, несмотря на сильную боль, и издал низкое злобное рычание. Он не хотел унижаться. Его взгляд, адресованный Мэдди, был полон отчаяния.
   Но она улыбнулась ему как раз той ободряющей улыбкой, которую дарила накануне смеявшемуся молодому безумцу. Терпеливая няня — своим детям. Кристиан понял, что все играют маленькую пьесу, в которой каждый знал свою роль. Хозяин, ожидавший карету. Тихая деревня, Обезьяна, стоявший рядом, — воплощение настоящего внешнего мира. Но Кристиан здесь не находился. Он был все еще заперт в сумасшедшем доме. Только стены его расширились.
   Там не было публики. А здесь можно его унизить. Мэдди знала, что он лунатик. И они ждали. Он мог разразиться воплями безумия, а они только улыбнулись бы мягкими улыбками и надели на него цепи.
   Рука Мэдди беспокойно пошевелилась, несмотря на то, что она сохраняла ободряющее выражение лица. Кристиан знал, что она боялась того, что он хотел сделать. Она не могла скрыть этого. Именно ее боязнь заставила его выпустить ее руку, встать и спуститься из кареты, как цивилизованный человек — он не хотел, чтобы она боялась его. Он хотел, чтобы она боялась себя — маленькая, покровительствующая, терпеливая… Ты, старая дева…
   Стоя у кареты, она опять улыбнулась. Кристиан вынес и это.
   Он был классическим учеником, послушным и уступчивым. Он был спокоен.
   Он был очень, очень хорошим и покладистым.
   Мэдди медленно расслабилась. Прогулка, казалось, начиналась хорошо. У Жерво первоначальное напряжение исчезло. Он разглядывал деревню с небрежным интересом, как будто его никогда ничего не беспокоило, хотя рука Мэдди все еще ощущала остаточную боль от того, как он сильно сжимал ее руку.
   — Давайте пройдемся по свежему воздуху, — предложил кузен Эдвардс.
   — Священник, мистер Пембер, хотел бы быть представленным господину Жерво. Дом священника находится за общинным выгоном.
   Мэдди собралась без промедления пойти по указанному адресу, но тут она увидела искорки паники, отразившиеся в глазах Жерво. Он сомневался, скользя напряженным взглядом по ее лицу. Затем произошло какое-то странное превращение, и он подавил смущение. Держался самостоятельно. Догнав ироничным взглядом удалявшегося кузена Эдвардса, Жерво подошел к Мэдди и предложил сопровождать ее. Его любезность вызвала в ней странную робость. Он взял ее ладонь на свою руку совершенно естественно. Возможно, для него так и было, но Мэдди никогда не ходила под руку с мужчиной, за исключением отца или отдельных случаев в Собрании, носивших официальный характер.
   Мэдди понимала, что Жерво был герцогом и джентльменом. Когда Жерво привычным жестом положил свою руку поверх ее пальцев, он продемонстрировал всем, что не стоит забывать о его происхождении и положении в обществе. Она — незамужняя квакерша — должна была почувствовать себя польщенной и, возможно, вообразить маленький греховный намек, что значит быть герцогиней. Даже, если это она и ее герцог — потерянный и расстроенный дух.
   Идти пришлось через общинный выгон. Ларкин шел за ними по пятам. Мэдди было очень неудобно. По узкой протоптанной тропинке могла пройти только она, а Жерво, стараясь двигаться как можно ровнее, вынужден был шагать по траве. Как много леди он, должно быть, так сопровождал, легко, приятно и непринужденно! Когда они подошли к лужайке, он задержался, как будто им предстояло преодолеть препятствие — перейти многолюдную лондонскую улицу. У ворот дома священника Кристиан, слегка поклонившись, пропустил Мэдди вперед, придерживая калитку.
   Она прошла через калитку, а Жерво резко отдернул руку, отчего калитка быстро захлопнулась. Услышав резкий стук и ворчание Ларкина за своей спиной, Мэдди посмотрела на Жерво. Он поднял бровь и взглянул на нее с выражением аристократической томности.
   Мистер Пембер ждал гостей в холле, заранее проинструктированный письмом кузена Эдвардса. Мэдди считала, что именно такие, как мистер Пембер, — худшие из тех, с кем она привыкла иметь дело согласно своим взглядам и убеждениям. Подобострастность и довольство викария, его дом, полный свечей, ламп, мягких диванов, ковров и блюд с цукатами, вызывали в ней раздражение.
   Несколько минут разговора, и Мэдди убедилась, что мистер Пембер, хотя любезен и добр, но совершенно неприятен.
   Неудивительно, что престарелая герцогиня нашла его достойным быть представленным своему сыну. Викария переполняли как раз те религиозные чувства, о которых леди так пространно рассуждала в своих письмах.
   Мистер Пембер сразу же после знакомства начал говорить с Жерво. Мягким и добрым голосом, глядя на молодого герцога из-за квадратных очков и постоянно вынимая носовой платок, он произносил длинные речи о возмездии за пороки, о моральной развращенности и справедливом наказании.
   Мэдди надеялась, что Кристиан ничего не понял, он стоял, как бы думая о чем-то своем, не реагируя на ханжескую деревенскую болтовню. Герцог просто смотрел на викария с выражением вежливой скуки, а приняв чай от экономки, он взглянул поверх своей чашки и округлого женского плеча на Мэдди и улыбнулся ей тайной улыбкой, проницательной и тонкой.
   В этой гостиной, сидя между викарием и своим кузеном, Мэдди чувствовала себя ближе к Жерво, чем когда-нибудь. Даже наедине с ним, в зарешеченной комнате ее не покидало ощущение, что они не понимают друг друга. Здесь же общение между ними казалось совершенным. Мгновенно возникло согласие по поводу маленького общества и его раздражающего благочестивого спектакля.
   Жерво взял свою чашку и встал, разглядывая из окна сад за домом. Проповедь викария прекратилась. По-видимому, даже он был не способен продолжать говорить перед таким очевидным безразличием.
   В недолгой тишине Жерво произнес:
   — Кошка.
   Выражение лица мистера Пембера стало почти комичным. Мэдди видела, как он быстро переоценил герцога по нисходящей линии. Викарий кивнул и смущенно засмеялся:
   — О да. Милая кошечка, не так ли?
   Жерво посмотрел на Мэдди, поставил свою чашку на подоконник, сделал жест рукой, чтобы она подошла к нему.