Кирносов Алексей. Свидание с морем

   Дунин закрыл рот, поднял руки к лицу и вдруг — пропал.
   Провалился сквозь землю Дунин, как тогда на дороге.
   Подивившись такому таланту в человеке, Игорь пошёл наверх, к столовой, где он, вылезая из чёрной «Волги», наступил Ларисе на ногу, а она, даже не поморщившись, держала его за руку. Какое-то место в груди, бывшее всегда пустым, в тот день плотно наполнилось. Это плотное содержимое странным образом стремилось подняться вверх, вместо того, чтобы, как все другие тяжести, давить вниз, по направлению к центру Земли.
   У столовой не оказалось, конечно, ни чёрной «Волги», ни Ларисы, оказался только пёс Тюбик.
   Приметив приятеля, пёс поднял заспанную морду и сказал:
   — В-ваф?
   Мол, сахарок при себе?
   Сахарку при себе не было, имелся только пряник с повидловой начинкой.
   Тюбик не побрезговал сладким пряником, проглотив его, потёрся мордой об Игореву ногу и побрёл вслед за ним, не спрашивая куда. Игорь и сам не знал, куда бредёт. Было около пяти часов дня, по распорядку свободное время, разрешалось бродить по лагерю в произвольном направлении. Вот он и бродил.
   Зашёл в помещение кружка мягкой игрушки. За столиками сидели одни девочки. Они из разноцветных тряпочек, марли и ваты делали петухов, зайцев, мышек, мишек, слоников и иных зверей. Мягкая игрушка — кружок самый тихий и спокойный. Беспокойство бывает только во время выставки, в конце смены, потому что девочки, не получившие премию, всегда плачут навзрыд. В силу такой особенности Марина Алексеевна выделяет на мягкую игрушку не три премии, как остальным кружкам, а целых двенадцать. Впрочем, девчонки делают игрушки ещё лучше, чем настоящие, и каждая свою премию заслуживает честно.
   Игорь оглядел девчонок и обрадовался, что Ларисы нет. Осталось на одно место меньше, где искать.
   Девочка подняла над столом тряпочного пёсика и сказала:
   — У меня собачка красивее твоей!
   — Нет, моя красивее, — возразил Игорь.
   — У Тамары красивее! У Тамары лучше! У Тамары смешнее! — заверещали девчонки, проникнутые кружковым патриотизмом.
   Игорь наморщился, отряхнул уши и сказал:
   — Идём, Тюбик, нас здесь не поняли. Они пошли в музыкальный класс.
   Баянист Владимир Александрович занимался с хором.
   Тюбик сел, склонил набок голову и стал подпевать. И хотя Тюбик подпевал не очень громко и попадал в тон, Владимир Александрович рассердился.
   — Стоп! — закричал он. — Мальчик, уходи со своей собакой, у меня хор, а не цирковая студия!
   — И здесь нас не поняли, — сказал Игорь. — Пойдём, Тюбик!
   Зашли в столярную мастерскую. Кружок «Умелые руки» мастерил свои поделки, пилил, строгал, резал, точил, рубил, полировал, сверлил, шлифовал и ссорился из-за инструментов. Шум стоял такой, что общаться можно было только с помощью крика.
   Подошёл пожилой мастер Пётр Иванович:
   — Что-то я не припоминаю твою видеограмму. Ты у меня записан в кружок или так зашёл?
   — Не припоминаю, чтобы записывался, — ответил Игорь. — Надо думать, так зашёл.
   Тюбик растянулся под верстаком на мягкой куче стружек.
   — Тогда маршируй отсюда широкими шагами! — сказал мастер Пётр Иванович. — А то ещё сверло пропадёт... Один такой зашёл, попросил водички попить. Потом хватились: рулона наждачной шкурки нет!
   — Я не такой, — сказал Игорь. — Этой шкурки я в ангаре могу три метра взять.
   — В ангаре?.. — задумался мастер Пётр Иванович. Игорь вышел из мастерской. За ним, неохотно оставив удобные стружки, поплёлся Тюбик.
   «Соврал про ангар, — укорил себя Игорь, — потому что ничего я там уже не могу взять...»
   — Нигде нас не понимают, — сообщил он Тюбику. Пёс сказал:
   — В-ваф.
   В этот миг из кипариса вышел Дунин.
   — Ты же меня заложил! Зачем сказал Петру Ивановичу про шкурку в ангаре? Эта шкурка у него стянута. Теперь придёт искать. Ну, ладно, я припрячу... Ты хоть извинись!
   — Не буду, — покачал Игорь головой. — Я воровства ни в каком виде не одобряю.
   — Да? — набычился Дунин. — Ты такой? Не забудь свои слова. Других судить легко, посмотрим, как сам себя будешь одобрять или не одобрять.
   — Чего это ты имеешь в виду?
   — А ничего. В жизни разное бывает.
   — Откуда ты знаешь, что я сказал Петру Ивановичу? Там, даже если рядом стоишь, не услышишь, надо в ухо кричать.
   — Я всё знаю, — поджал губы Дунин. — А ты ничего не знаешь, ходишь, как на три метра от земли, только о Лариске думаешь, как бы её встретить. Что я, для себя шкурку утащил? Она мне нужна по делу, плавсредства готовить к празднику Нептуна, старую краску обдирать, перед тем как заново красить. А у тети Шуры сейчас нету, не достала в Севастополе. Воровство! Они тут рамочки да ложечки себе шлифуют, а катеру днище ошкурить нечем... Такие дела. Ну, иди, ищи свою Ларису.
   — С чего ты взял, что я её ищу...
   — А с чего ты покраснел? Не бойся, болтать не буду. Она сейчас занимается с Графиней на площади Космонавтов.
   Дунин вошёл в кипарис и исчез под морщинистой корой.
   Вздрогнув от такого видения, Игорь повернул направо вместо налево, обогнул библиотеку и тёти Шурин склад. Между девятым отрядом и пионерской комнатой снова вышел на Фестивальную площадь и только после этого манёвра двинулся к площади Космонавтов. Тюбик трусил следом.
   На площади Валентина Алексеевна занималась с танцорами. Аккомпанировал им на аккордеоне вожатый пятого отряда Глеб Долин, по внешнему виду чуть постарше своих пионеров. Играл он хорошо, по-настоящему. Говорили, что Глеб Долин был даже студентом музыкального училища. Плюс к тому он умел петь, танцевать и показывать фокусы.
   Игорь пересмотрел всех танцоров и Ларисы среди них не увидел. Очень этим разочарованный, он пошёл носками к скамейке, а шея всё выворачивалась, потому что глаза смотрели на танцующих, хватаясь за слабую надежду на чудо, что Лариса вдруг выйдет из-за чьей-либо спины.
   — В-ваф! — строго сказал Тюбик. Мол, дальше нельзя, споткнёшься.
   Игорь повернул голову в нормальное положение, увидел прямо перед собой скамейку и сидящую на ней Ларису. Она растирала руками правый голеностопный сустав.
   Скамейка с Ларисой покачнулась в его глазах.
   — Почему не здороваешься? Забыл, что ли?
   — Наоборот, — ответил Игорь.
   — Странно... Что же это значит: наоборот... — Девочка на полминутки задумалась, перестала растирать ногу и поставила её на землю. — Тебя Марина Алексеевна очень наказала?
   — Дёрнула за ухо. Сказала: «Иди и забудь».
   — Ещё страннее. Неужели ты ей понравился?
   — Всё странно, — согласился Игорь. — Когда Графиня ей передала, что ты просишь меня поменьше наказывать в честь твоего приезда, она тоже так сказала: «Неужели понравился?» И Графиня ответила, что этого не может быть, потому что Ларисе нравятся ребята весёлые, компанейские и разные заводилы.
   — Глупости, — отмахнулась Лариса. — Терпеть не могу крикунов и смехунов. Только я ничего не просила передавать. Мне ни до кого было. Я едва слёзы сдерживала, что Марина Алексеевна мою грамоту забрала.
   — Да? А лицо было весёлое.
   — Сценическая тренировка выдержки, — сказала Лариса с важным выражением.
   — Иногда я хожу смотреть на твою грамоту, — сказал Игорь. — Она висит на левой стенке, через окно хорошо видно. Только слов не разобрать через окно. Но я один раз зашёл в кабинет, когда Марины Алексеевны не было, и всю наизусть выучил.
   — Да? — Лариса смотрела на него широко раскрытыми глазами, а по её губам скользила слабая улыбка. И опять колыхнулись перед Игорем деревья, стенды с портретами космонавтов и высокая серебристая ракета с красным флагом на верхушке. — Зачем ты мою грамоту наизусть выучил?
   — Ну... потому, что она твоя. А потом я подумал, что, если будет пожар, или извержение вулкана, или землетрясение, или какой-нибудь всемирный потоп и всё погибнет, я потом тебя отыщу и скажу точную, дословную надпись в твоей грамоте.
   Лариса тихо ахнула:
   — Какой чудак... Знаешь, чего мне больше всего хочется? Чтобы одна грамота была у меня, а другая такая же висела в кабинете на стенке.
   — И еще одна у меня, — сказал Игорь.
   — А тебе зачем?
   — Смотреть.
   Лариса насупилась и сказала назидательным тоном:
   — Рано тебе ещё... смотреть.
   — Почему?
   — Тебе сколько годиков?
   — Скоро двенадцать будет.
   — Видишь, какой ты младенец.
   — А сколько тебе?
   — Мне скоро тринадцать.
   — Ну и что?
   — А то... — начала Лариса и запнулась, глядя на печального мальчика, который хоть и младше на год, но на, голову выше её ростом. — А в самом деле, что?
   — Что? — настаивал он на ответе.
   Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
   — А ничего! — сказала она. — Мне нравится, что я тебе нравлюсь. Ты смешной и дикий. Побегу, Графинюшка зовёт, будем сольную партию репетировать.
   Посмотрев до конца, как Лариса репетирует сольную партию, проводив глазами уходящих с площади танцоров, убедившись с тихой печалью, что Лариса о нём забыла, потому что даже не оглянулась на него, Игорь свистнул Тюбику, и они вдвоём поднялись по ступенькам на сцену Зелёного театра.
   Справа от экрана для кино Игорь увидел удивительную дверцу: изогнутый сук вместо ручки, а посерёдке висит вырезанный из коры колдун, одна половина его лица смеётся, а другая сердится, а в общем — смешно. Над колдуном вывеска:

Творческая мастерская кружка

«ПРИРОДА И ФАНТАЗИЯ»

   — Творческая мастерская, — вслух прочитал Игорь. — Что бы это значило? Почему мягкая игрушка не творческая, а эта творческая, а, Тюбик? Ты в курсе дела?
   — В-ваф, — сказал Тюбик.
   Мол, пока не совсем ясно, но если зайти внутрь, то, может, и разберёмся.
   И они зашли в большую и очень высокую комнату. Справа была открытая дверь, за ней Игорь увидел кусок дворика, огороженного белой каменной стеной. Под потолком висел громадный удав, и, только хорошо приглядевшись, можно было сообразить, что это такая извитая дубовая ветка. На стенах висели оленьи головы, птицы, свернувшиеся змеи, разные страшные и смешные физиономии, кривые полированные рога, ещё много занятных вещей — и всё из дерева. В комнате стоял большой самодельный шкаф, стол, полка с книгами и стеллажи, на которых было много деревянных поделок. Стоял еще топчан, застланный одеялом, и тумбочка. На тумбочке накрытое крышкой ведро и рядом эмалированная кружка.
   У стола сидел на табурете Иван Иванович и вырезал что-то из сучка мощным ножом с медной рукояткой.
   — Можно войти? — спросил Игорь, когда всё в общем рассмотрел.
   — Заходи, весёлый человек, побеседуем, — отозвался Иван Иванович.
   Но тут со двора забежал мальчик с суком в руке:
   — Иван Иванович, может, хватит? Иван Иванович осмотрел сук:
   — Здесь потри шкуркой, здесь вычисти, чтобы не было никаких шероховатостей.
   — А я думал, что уже хорошо.
   — Надо, чтобы было отлично. Иди старайся. Мальчик пошёл стараться, а Иван Иванович спросил Игоря:
   — Какое у тебя дело, весёлый человек?
   — У меня... — начал он, но тут подбежал другой пионер.
   — Иван Иванович, можно уже лицо вырезать?
   — Покажи-ка... Кору зачем оставил? Сдирай, сдирай, не жалей. При обработке всё равно она разлохматится.
   Пионера оттеснила девочка с фанеркой:
   — Иван Иванович, изобразите мне мордочку!
   — Давай... — Иван Иванович взял фанерку и карандаш. — Какую бы здесь изобразить мордочку?.. Вероятно, собаческую. — Быстро нарисовал собачку с висячими ушами. — Вот такая будет собака. Иди, вырезай.
   — Ой, какая у меня собачка! — пискнула девочка и убежала.
   Тут же на её месте возникла другая:
   — Иван Иванович, пожалуйста, подпилите мне ноги, а то он шатается!
   Иван Иванович взял фигурку какого-то нестандартного зверя, отпилил маленькой пилкой кусок задней ноги и поставил на стол.
   — Ой, как ровно стоит! — обрадовалась девочка. — Теперь можно лаком покрывать?
   Иван Иванович нахмурился:
   — Лодыри... Всё бы вам лаком покрывать. Такого лешего лаком покрыть — только испортить. Потрудись, протри его хорошенько олифой, а потом отполируй войлоком и газетной бумагой. Будет настоящая вещь.
   Игорь раскрыл рот, чтобы сказать, что он тоже хочет сделать какую-нибудь настоящую вещь, но тут подбежала девочка с перекошенным лицом и закричала:
   — Иван Иванович, Колька у моего оленёнка ногу отломал!
   Иван Иванович вскочил с табуретки: т? — А ну-ка сюда! — В тот же миг явился упомянутый Колька, со стамеской и сучком в руках. — Ты вандал и троглодит! Это было прекрасное произведение, жемчужина нашей будущей выставки! А ты ногу отломал. Вон из мастерской, чтобы я тебя не видел! Никогда. Во веки веков.
   Иван Иванович сел и утёр со лба пот.
   Колька тихо положил на стол стамеску и сучок. Заправил подол рубашки в шорты и безмолвно покинул мастерскую. Наступила тишина. Никто не строгал, не пилил, не колотил молотком.
   — Вика... — медленно, с натугой проговорил Иван Иванович. — Догони этого злодея...
   — Сейчас!
   Вика выбежала за дверь.
   — Понимаешь, весёлый человек, — обратился Иван Иванович к Игорю, — беда не так велика. Ногу можно подклеить, и очень ловко, ни один эксперт не заметит. А мальчишка хороший, старательный, с искоркой... Зачем он ногу отломал, не понимаю? Вроде бы не завистлив...
   Вика ввела за руку Кольку:
   — Вот он вам.
   — Вот что, Николашка, — мягко сказал Иван Иванович, — ты извини, что я накричал, жалко стало Викиных трудов. Я понимаю, что ты отломал ногу нечаянно, по неосторожности...
   — Он пробовал, какая она крепкая, — пояснила Вика.
   — Что ж, любознательность, она порок не такой уж большой. Вот тебе, Коля, баночка. Пойди к художнику Виталию Павловичу в пионерскую комнату — он там сейчас создаёт потолочную фреску на темы нашей замечательной жизни — и попроси от моего имени немножко клею ПВА, на котором он свою гуашь разводит. Нынче занятие уже к концу, принесёшь завтра. Ступай с миром. Мы с Викой тебя прощаем и, как прежде, любим.
   — Спасибо, я больше не буду, — сказал Колька, сунул под рубашку баночку и ушёл.
   Снова завизжали пилы, застучали стамески и молотки.
   Подошла пионерка с сучком:
   — Иван Иванович, а из этого что может получиться?
   — Дрова, — кратко ответил Иван Иванович, едва взглянув на сучок.
   — А я думала, это змейка будет...
   — Сук дубовый, твёрдый, как базальт, — сказал Иван Иванович. — Во-вторых, змейский этап творчества мы прошли на первых трёх занятиях, возвращаться к нему неразумно и нерентабельно — погляди, сколько этих рептилий на стенах и на стеллаже. Вот тебе прекрасный материал. — Иван Иванович вытащил из-под своего стола сучок. — Сделай из него динозавра.
   — Я никогда не видала динозавров. — Девочка широко раскрыла голубые глазки.
   — Я тоже, — кивнул Иван Иванович. — Образ динозавра раскрывает громадный простор творческой фантазии, ибо динозавр не обязан быть похожим на самого себя, как, например, слон или заяц. Нужно добиться единственного: чтобы человек, увидевший твою вещь, воскликнул: «Ого, какой динозавр!» Ясно? Бери шкурку и сдирай грязь. Впрочем, займёшься этим завтра. Дети! Времени без четверти семь. Осталось пятнадцать минут до ужина. Вася, Наташа и Валя убирают во дворике. Вика подметает комнату... Дети, я достаточно громко говорю, все слышат? Веселее собирайтесь. Мусор кидайте в очаг... Вот так, весёлый человек, — сказал Иван Иванович Игорю. — Каждый раз — хоть коленкой выталкивай.
   Мастерская постепенно пустела. Последними уходили уборщики.
   — Иван Иванович, можно мне вечером прийти поработать вместо массовки? — спросила Вика.
   — Нельзя, девочка, — улыбнулся Иван Иванович. — Танцевать тоже необходимо.
   — А завтра утром вместо купания можно прийти? Вожатый меня отпустит.
   Иван Иванович разрешил:
   — Приходи. Вместе отремонтируем твоего оленёнка.
   — Спасибо! Вика убежала.
   Иван Иванович повернулся к Игорю:
   — Так и не удалось, весёлый человек, нам поговорить... Константин! А ты почему ещё здесь?
   Высокий складный мальчик подошёл к столу:
   — Лошадку заканчивал. Посмотрите, какая получилась!
   — Дай-ка... — Иван Иванович рассмотрел лошадку, вертя в пальцах. — Отличная лошадка. Отмечена вкусом и аккуратностью. Ставь её на стеллаж.
   — А можно, я сперва ребятам в отряде покажу?
   — Покажи, Костя. Отчего же не порадовать товарищей... А ты, ушастый, откуда взялся?
   Иван Иванович выволок из-под стола сонного Тюбика.
   — В-ваф, — сказал Тюбик. Мол, чего пристаёшь.
   — Это со мной пришёл, его Тюбик зовут, — сказал Игорь.
   — Любишь зверей?
   — Люблю, они хорошие.
   — Это приятно слышать. Непременно приходи завтра. Поговорим наконец. А сейчас, ребятишки, пойдём ужинать.
   Они вышли из мастерской. Пропустив Тюбика, Иван Иванович запер дверь на ключ.
   Костя шёл впереди всех и небрежно помахивал своей прекрасной коричневой лошадкой, будто он каждый день таких делает и ему это пара пустяков.
   Игорь не отводил глаз от лошадки, она всё больше нравилась ему. Хорошо бы сделать такую же и подарить Ларисе.
   «Надо хорошенько попросить Ивана Ивановича, — подумал Игорь, — чтобы он научил, как сделать такую замечательную лошадку».

Глава пятая

   На полдник Игорь не пошёл и помчался в мастерскую. Как он и рассчитывал, народу ещё никого не было. Иван Иванович приделывал к двери во дворик верёвочную сетку.
   — Муха, понимаешь ли, начинает наведываться, — объяснил он назначение сетки. — Муха — это один из тех немногих зверей, которых я никак не могу полюбить. Нахальный, приставучий и очень невежливый.
   — Осы хуже, — выразил своё мнение Игорь. — Они жалят. Видели, сколько ос в столовой? Над каждым стаканом компота по двенадцать штук вьётся.
   Иван Иванович не согласился:
   — Оса всё-таки разборчивее, чище, в ней есть благородство. Кстати: почему ты во время полдника не вьёшься в столовой над стаканом компота, а пребываешь в ином помещении?
   — Я не хочу кушать, я хочу в кружок, — сказал Игорь.
   — Нарушающих распорядок дня я в кружок не беру.
   — Да? — сокрушённо вздохнул Игорь. — Жалко, что у вас такое правило. Я так хотел сделать лошадку!
   — Какую именно лошадку?
   — Такую, как у Кости из шестого отряда.
   — Ты сможешь сделать такую лошадку?
   — Ну, совсем такую, наверное, никому больше не сделать, но хотя бы вроде неё.
   — Любопытная постановка вопроса. Ну, хорошо. Допустим, что ты сделал точно такую лошадку. Что от этого прибавилось в нашем мире? Неужели тебе не хочется сделать что-то такое, чего ещё никто не делал? В твоей голове не возникают образы, навеянные личным отношением к миру, а не чужими произведениями?
   Игорь признался с улыбкой смущения:
   — Во сне иногда что-то такое небываемое мерещится. А так, в жизни, я ничего не могу придумать. Что вижу, о том и воображаю.
   — Это свойственно каждому, — согласился Иван Иванович. — Вся разница в том, кто на что обращает внимание, кто как видит. Движение предмета в сознании от фотографии к образу составляет и смысл и тайну творчества. Если бы этого не было, человек никогда не узнал бы, что за скорлупой ореха таится вкусное и питательное ядро. Схватываешь?
   — Схватываю, — кивнул Игорь.
   Он в самом деле понимал смысл речей Ивана Ивановича, несмотря на много непонятных слов. Составленные вместе, непонятные слова сами собой объяснялись.
   Иван Иванович достал из-под стола затейливо искрученную коряжку.
   — Что ты видишь в этом сучке?
   — Надо подумать...
   Игорь взял коряжку в руки и стал её по-всякому вертеть. Замерещились разные образы, пришлось немного прищурить глаза, чтобы их получше рассмотреть. С прищуренными глазами лишние части отпадали и не мешали видеть.
   — Вот так будет лось, — начал он рассказывать, — только с тремя ногами, и голова слишком большая... А с этой стороны вроде старичок сидит на пеньке и ноги протянул, а это рука и в руке палка. А с этой стороны получается... какой-то динозавр.
   Иван Иванович взял у него коряжку и поставил на стол вертикально:
   — А если так посмотреть?
   — Так, вроде на балерину похоже, — пригляделся Игорь. — Только руки кривые и длинные. И ноги уродские. Одна толстая, другая тонкая, и хвост зачем-то. Нет, балерины не выйдет.
   — Хвост, он, конечно, совсем непригоден в данном случае, — сказал Иван Иванович и отсёк лишний кусок точным ударом острого ножа. — Это ты прав... А от твоего заявления относительно рук и ног мне стало грустно. Не в примитивной пропорции и не в портретном сходстве красота и правда жизни. Легенда о целесообразности прекрасного отжила свой краткий век. Симметрия — это лишь один из многих видов проявления гармонии миров. Посмотри на эти разной длины и неравной толщины конечности. Сколько в них изящества и полёта! Словом, если хочешь... Впрочем, ты есть разболтанный мальчик, который не ходит на полдник, и в кружок не можешь быть принят.
   Заворожённый речью Ивана Ивановича, Игорь забыл, что он разболтанный мальчик и не ходит на полдник. У него уже не было сомнений, что он член кружка «Природа и фантазия» и сейчас примется вырезать из сучка балерину.
   Руки опустились. Погасло вдали что-то прекрасное и томительно манящее. Захотелось поклясться, что он больше никогда не будет, но язык не мог выговорить эти глупые дошкольнические слова. Неужели Иван Иванович сам не видит, что Игорь весь раскаивается и никогда больше не будет нарушать распорядок дня: для того чтобы заниматься в кружке, он готов претерпеть любые тяготы и лишения?!
   — Вот так устроена жизнь, брат Игорь, — сказал Иван Иванович и запрятал сучок обратно под стол. — Однако, судя по твоей бледности и тоскливо закушенной губе, ты раскаиваешься в своей ошибке и, как пишут в провинциальной прессе, приложишь все усилия. Ладно, даю тебе испытательный срок... — Иван Иванович взглянул на часы. — Ровно сутки и две минуты. Сучок пока сохраню. Придёшь завтра вовремя, будешь равноправно работать. А сейчас — прошу извинить, ибо распорядок дня есть один из видов гармонии миров и нарушать его я не люблю. Всего доброго, Игорь!
   — До свиданья, спасибо. Он вышел из помещения.
   На сцене, жужжа, топталась толпа кружковцев, выжидая последнюю минутку до начала занятия. А ему стало нечего делать. Решил ещё раз посмотреть на Ларисину грамоту.
   В кабинете Марины Алексеевны никого не было, дверь раскрыта, на коврике у порога развалился разморённый жарой Тюбик. Игорь погладил псу нежное брюшко (сахару, так как на полдник не ходил, в кармане не оказалось), посмотрел на грамоту через раскрытую дверь, пожалел, что нет обычая приклеивать к грамоте фотографическую карточку, как на всякий важный документ, и вдруг подумал, что как же эта ценная грамота висит здесь без охраны, и никого нет, и кто-нибудь может забраться и похитить её. Стало тревожно на душе.
   — Ты, Тюбик, смотри хорошенько охраняй дверь, — сказал он псу. — Никого не впускай, а если кто заберётся и полезет за Ларисиной грамотой, сразу кусай и гавкай, ладно?
   — В-ваф, — сказал Тюбик.
   Мол, я постараюсь, а ты в следующий раз не забывай про сахарочек.
   Стараться сейчас не потребовалось. Вернулась Марина Алексеевна, в руках она несла папку с бумагами.
   — Судаков? Здравствуй, очень хорошо, что ты здесь оказался. Сбегай, пожалуйста, в ангар, передай эту папку Захару Кондратьевичу.
   Игорь проявил любопытство:
   — А что здесь?
   — В этой папке большой праздник, — ответила Марина Алексеевна загадочно. — Больше пока никто знать не должен.
   Игорь побежал вниз.
   На берегу ребята из отряда моряков пилили доски и что-то угловатое сколачивали. В ангаре Дунин красил жёлтой краской водный велосипед. Захар Кондратьевич возился с радиоаппаратурой.
   — Здрасте, — сказал Игорь. — Вам от Марины Алексеевны.
   Захар Кондратьевич взял папку, сказал: «Наконец-то», раскрыл её и, углубившись в чтение, прошёл в свою комнату.
   — Сценарий принёс? — сказал Дунин.
   — Какой сценарий?
   — Праздника Нептуна.
   — А что такое «сценарий»?
   — Ну, вроде пьесы. Когда написано не как рассказ, а с действующими лицами и исполнителями.
   — Вот оно что, — сообразил Игорь. — Марина Алексеевна сказала, что в папке большой праздник, а больше никому пока знать не надо.
   — «Никому» — это зрителям, — сказал Дунин. — А нам с папой придётся наизусть выучить...
   Игорю снова стало хорошо в ангаре, с Дуниным. Обида, конечно, помнилась, но почему-то теперь не обижала, прошло горькое ощущение.
   — Давай помогу красить, — сказал он и взял из банки с керосином аккуратно перевязанную кисть.
   — Помоги... Крась тот борт, — указал Дунин. — На палубу вокруг не очень капай.
   — Вообще капать не буду.
   Он макнул кисть в банку с краской, как полагается по науке, на четверть длины ворса, повернув ворсом вверх, мигом донёс до борта и провёл по выпуклой поверхности ровную жёлтую полосу.
   — Ловко, — одобрил наблюдавший за ним Дунин. — В какой артели научился?
   — Мы с папой квартиру ремонтировали. Сами стенки красили, потолки белили и колера по книжке выбирали.
   — Всё в жизни, в общем-то, идёт от папы, — задумчиво молвил Дунин.
   — От мамы тоже, — добавил Игорь. — Мы с папой красили, а мама следила за аккуратностью, чтобы не брызгали. Маленькую комнату покрасили без мамы, так потом паркет отмывать пришлось дольше, чем красили... Мама считает, что мой главный недостаток — это неаккуратность.
   — Не сказал бы, — заметил Дунин. — Ты чистюля, вроде девчонки.
   — Это от воспитания, мама без конца приучает. У нас в квартире аккуратность такая, что в носках ходим, без тапочек. Если где капнешь, воспитания будет на полчаса. Сорить разрешается в стенном шкафу. Там легко убрать.