Кирносов Алексей. Свидание с морем

   — Игорь, ты хоть и не совсем дисциплинированный мальчик, но верный товарищ, — сказала Верона Карловна. — Ты не откажешься проводить Борю до ангара. Ему одному идти так далеко трудно. Пусть он опирается на плечо друга.
   — Помогу, конечно, — сказал Игорь, — что за вопрос.
   — Идите, мальчики. Если в пути или ночью ты, Боря, почувствуешь острую боль, немедленно обращайся в медицинскую часть.
   — В ту же минуту обращусь! — Дунин приложил руку к сердцу.
   Верона Карловна проследовала дальше.
   — Молодец Ворона Карковна! — шепнул Дунин. — Нам только этого и надо. Если тебя внизу дежурный застукает, скажешь, что исполняешь приказание. Ну, веди!
   Они пошли к тёмной аллее. Опираясь на плечо Игоря, Дунин хромал и морщился.
   На веранде музыкального салона стояла Лариса с девочкой из второго отряда по имени Света. Надо сказать, что Света обожала Ларису, а Лариса любила Свету за две вещи: за то, что она её обожает, и за то, что хорошо играет на пианино. Но Света говорила, что играть на пианино каждый может научиться в музыкальной школе, а вот танцевать так, как танцует Лариса, — этому никто не научит, и без таланта — никак...
   — Эй, Дунин, — сказала Лариса. — Ты зачем хромаешь?
   Дунин остановился:
   — Чтобы доставить тебе удовольствие.
   — Слышишь, Светка? Опять врёт. Давай у Игоря спросим, он человек правдивый, я убедилась. Однажды с Мариной Алексеевной так честно разговаривал, что та его за волосы подёргала. Игорь, Дунин вправду хромает, чтобы доставить мне удовольствие?
   Игорю казалось, что он то ли парит в воздухе, то ли плывёт в податливой и тёплой морской воде. Он с трудом понял, о чём его спрашивают.
   Усилием воли собрался, вернулся на землю и сказал:
   — В общем-то, это верно. Лариса покачала головой:
   — Придётся поверить, хоть и непонятно, какое удовольствие.
   — Как это какое? — сказал Дунин. — Тебе всегда приятно, когда у меня неприятности.
   — Чудеса, опять не врёт! — сказала Лариса.
   Она повернулась к Свете, и они о чём-то тихо захихикали.
   Когда зашли в темноту, Дунин буркнул:
   — Дура она всё-таки. И язва.
   Показалось, что чёрная туча заволокла мир, и дышать стало трудно. Руки взметнулись. Игорь бросился на Бориса, свалил на землю, обрушился на него и стал колотить.
   — Болван сумасшедший... — прохрипел Дунин. — Здесь же колючек полно, ведь больно!..
   Исчезла чёрная туча, и разжалось горло.
   Игорь вспомнил, какие твёрдые на этом месте растут колючки. Конечно, больно, если на них ляжешь! Босой ногой наступишь — и то взвоешь...
   Он поднялся и помог Дунину встать.
   — Умная она, умная, — бормотал Дунин, — а ты самый настоящий безмозглый... Это же надо так... Даже слова такого на языке нету... Иди и сам стыривай свою грамоту. Для них же стараешься, головой рискуешь, а они... Одна презирает, другой набрасывается, кулаками молотит...
   — Ну, прости, — сказал Игорь. — Не знаю, как вышло. Надо было тебя словами, а я не успел подумать.
   — Ладно, — смилостивился Дунин. — Если просишь прощения, тогда прощаю. Но больше никогда, так и запомни! Сперва думай. И если тебе что не нравится, работай словами, а то руками каждый дурак может, если зарядку регулярно делает... Спину наколол жутко. В ангаре мне одеколоном потрёшь. Идём.
   Пришли в ангар.
   Спина у Дунина оказалась в мелких красных пятнышках. Игорь старательно протёр её одеколоном.
   — Теперь терпимо, — сказал Дунин, морщась, и поставил флакон в тумбочку. — Забудем про это... Но ты психопат, это точно... Смотри, всё приготовлено: карандаши, тушь, краски акварельные, перья, резинки, бритвочки, калька прозрачная. Можно приниматься за дело.
   — А печать? Печать рисовать нельзя. Игорь в упор посмотрел на Дунина.
   — Печать не рисуй, — спокойно сказал Дунин. — Печать будет самая настоящая.
   — Это как же?!
   Дунин достал из тумбочки лист папиросной бумаги:
   — Прошлогодняя накладная на запчасти к мотору. Она никому не нужна, папа просто забыл выбросить. Вырежем из неё печать и приклеим.
   — Не пойдёт, — сказал Игорь. — На грамоте печать киевская.
   — Ой, какой ты сумасшедший, — вздохнул Дунин. — Думаешь, что каждый, как ты, Ларискину грамоту наизусть изучает до последней буковки? Висит она на стене под стеклом, и ладно. Кому до печати дело, что на ней там написано мелким шрифтом, киевская она, хабаровская или мелитопольская? Главное, стоит.
   Накатило что-то давящее и щемящее, неизвестно, как называется. Показалось, что в похищении грамоты и возвращении её законной владелице нет ничего героического, одно сплошное безобразие. Что же такое начнётся на свете, если так и поведётся: один отобрал, другой у него стибрил... Ну, отдаст он грамоту Ларисе. А она что? Под подушку запрячет до отъезда?
   Очень превосходно.
   Ездила на конкурс, старалась, волновалась, танцевала лучше всех, заслужила первое место под гром аплодисментов, а потом всё это тайком под подушку...
   Может, пусть уж лучше она висит на стенке?
   Весь этот поток мыслей отразился, наверное, на его лице.
   — Струсил?
   Дунин посмотрел в упор. Игорю стало стыдно, и все сомнительные соображения сразу покинули голову.
   — Нет, задумался... Приклеить печать — это умная идея.
   — Наконец-то понял. Пойдём, ключ подберём. Покопавшись в ящике с ключами, подобрали такой, который точно укладывался в отпечатке на мыле.
   — Иди домой, — сказал Дунин. — После отбоя вылезай не сразу, подожди, пока все заснут. Услышишь: на веранде дежурный по лагерю будет с вожатым разговаривать, спрашивать, все ли на месте, всё ли в порядке. Когда дежурный уйдёт, ещё немного подожди и тогда в полной тишине, бесшумно и таинственно выскакивай в окошко... Не забудь притворить, когда вылезешь. Открытое окно — это след и улика. Я буду ждать тебя между двух больших камней за тёти Шуриным складом, знаешь? Сигнал у нас будет такой... — Дунин три раза свистнул. Игорь повторил свист. — Так одна птичка свистит, не знаю, как она называется, потому что она ночная, днём её не видно. Теперь иди. Смотри только не засни, а то всё пропало.
   — Ну, что ты, разве можно заснуть!..
   Игорь вернулся на Фестивальную площадь. Массовка близилась к концу. Валентина Алексеевна объявила белый танец танго — это когда девочки приглашают мальчиков.
   Лариса не пригласила никого и танцевала со Светой.
   Игорь сидел на скамье с таким озабоченным выражением на лице, что ни одна девочка не решилась к нему подойти.
   Глядя, как Лариса танцует, Игорь убеждал себя в том, что, если он не возьмёт грамоту, её форменным образом стибрит кто-нибудь другой, и грамота пропадёт навсегда.
   «Конечно, грамоту надо спасать», — решил Игорь, и все сомнения отпали.

Глава восьмая

   Игорь выбрался через окно бесшумно, таинственно и успешно. Прокрался на цыпочках до угла здания, где лежала тень.
   Дальше шёл осторожно, избегая света повсюду понатыканных фонарей и ступая мягко, как охотящийся тигр, потому что в ночной тишине, нарушаемой лишь звоном цикад, каждая сухая веточка под ногой ломалась с оглушительным треском.
   За тёти Шуриным складом фонари, к счастью, кончились, но началась такая темнотища, что пришлось идти, вытянув вперёд руку, чтобы не наткнуться глазом на острый сук.
   Как ни осторожно он ступал, Дунин услышал. Свистнул по-птичьи. Игорь ответил и, подправив на слух направление своего движения, подошёл и упёрся рукой в шершавый бок камня.
   — Не трусишь? — спросил Дунин.
   — Что ты выдумываешь, — обиделся Игорь. — Пойдём. Дунин поправил зловещим шёпотом:
   — Не «пойдём», а подкрадёмся.
   — Я и крадусь.
   — Тише крадись, топаешь, как бегемот на танцах. Повторяй мои движения, ступай след в след. Если я щёлкну пальцами, вот так, падай и прижимайся к земле по-пластунски.
   Игорь ступал след в след совершенно беззвучно.
   За тёти Шуриным складом посветлело, сюда уже проникал свет фонарей. Игорь вдруг обмер: у Дунина сзади под ремень, как топор у лесоруба, был заткнут огромный пистолет.
   — Боря, ты что, опупел? — тихо ахнул Игорь. — Зачем пистолет взял?
   — Виктора Петровича боюсь, пожарного, — шепнул Дунин. — Он часто по ночам ходит. Если застукает, придётся отстреливаться.
   — Ты по-настоящему?
   — Запомни: у нас всё по-настоящему, — сказал Дунин.
   — Может, пистолет всё-таки не настоящий?
   — Самый настоящий пистолет. Ракетный. У Игоря отлегло:
   — Ах, это ракетница.
   — Сам ты ракетница... Надо называть по-правильному, как в паспорте изделия написано: ракетный пистолет. Опять затопал?.. Сейчас главную дорожку переползём, и больше опасных мест не будет до самого кабинета... Так и знал! — тихо рявкнул Дунин. — Вон он тащится, ложись...
   Они залегли рядышком в тени дерева.
   По главной дорожке вниз не спеша двигался пожарный Виктор Петрович и не подозревал, что на него направлен ракетный пистолет, правда не заряженный ракетой. Впрочем, когда не знаешь, что проходишь под дулом направленного на тебя оружия, в этом ничего не приятного нет, и Виктор Петрович безмятежно насвистывал известную песенку «Тень твоей улыбки», держась руками за перекинутое через шею махровое полотенце.
   — Прижмись, врасти в землю, не дыши, — жарко нашёптывал Дунин, — у него глаз, как телескоп...
   По странному совпадению глаза Виктора Петровича были устремлены к звёздам.
   Наконец утихло шлёпанье его вьетнамок.
   — Нам повезло, что он купаться пошёл, — сказал Дунин. — Теперь знаем, где самый опасный человек находится. — Он засунул ракетницу под ремень сзади. — Двигаем!
   Мигом перебежали главную дорожку, прокрались под стенкой музыкального салона, свернули налево между «Мягкой игрушкой» и «Умелыми руками» и, пригибаясь, побежали в гору, от дерева к дереву. Замерли у неосвещённой стены кабинета. Отдышались.
   — Мы у цели, — сказал Дунин.
   — Дверь-то на свету...
   — Ты хочешь, чтобы уж совсем без всякого риска было? Но ты не очень трусь, дверь со всех сторон цветами загорожена, лишь с одной дорожки можно увидеть.
   — Я не трушу.
   — Не трусишь, не трусишь, — погладил его Дунин по плечу. — Вот тебе ключ. Подползи, вставь ключ, поверни на два оборота, толкни дверь внутрь и вползай. Быстро сними грамоту — и обратно. Не забудь дверь замкнуть. И сюда, ко мне. Я буду караулить. Ну, действуй. Если какая-нибудь опасность появится, я свистну. Тут уж ноги в руки — и бежим кто куда, только не в одну сторону. Вместе в два раза больше шансов, что поймают, это каждому разведчику известно. Не тяни, секунды дороги.
   И он пихнул Игоря в спину.
   Игорь пополз. Когда выполз на освещенное место, показалось, что много людей смотрят на него со всех сторон, и сердце забилось так, что прыгало до самого горла, мешая нормально дышать... «И зачем я всё это делаю...» — тоскливо подумал Игорь.
   Но тут пришла мысль о трусости, а трусом он быть не хотел.
   Решительно дополз до двери и, приподнявшись, вставил ключ в замочную скважину. Ключ легко повернулся два раза. Он надавил на дверь, и та приоткрылась, слегка скрипнув. Игорь вполз в кабинет и встал на ноги.
   В кабинете было по-домашнему тепло и приятно пахло. Свет фонаря, проникая через стекло, отражался в створках полированного шкафа. Под ногами был мягкий ковёр. Игорь вспомнил мягкий ковёр перед кроватью в маминой спальне. Стало хорошо и спокойно, как дома, не захотелось уходить отсюда, так бы лёг тут на ковёр и задремал. Он даже зевнул, стал искать глазами, что бы подложить под голову, но опомнился.
   Снял с гвоздя Ларисину грамоту, выполз из двери, запер её на ключ, вынул Ключ из скважины, повернулся, чтобы ползти дальше, — и замер без всяких сил. Ноги и руки как бы отнялись. Горячая волна ужаса ударила в голову, в глаза и в уши.
   Перед ним стоял Тюбик.
   Стоял серьёзный, недоуменный, спрашивая глазами: «Что это ты тут такое непонятное для меня делаешь?»
   Когда Игорь сообразил, что на него смотрит всего лишь Тюбик, ужас отошёл. Там, где клокотала секунду назад горячая волна, остались пустота и холодок. Перед Тюбиком ему было только стыдно: сам же просил его охранять, чтобы никто не похитил грамоту...
   — Это я, Тюбик, — прошептал Игорь и погладил собаку. — Не сердись, я плохого не делаю, я за справедливость. Ларисину грамоту взял, больше ничего даже не трогал, видишь? Завтра я тебе утром три куска сахару вынесу.
   Тюбик смотрел серьёзно и, казалось, печально. Долетел сдавленный шёпот Дунина:
   — Чего застрял? Ползи скорее!
   — Я пойду, Тюбик, да? До свиданья. Только не рычи. Тюбик не собирался рычать. Он отвернулся и лёг на тряпку.
   Стали пробираться обратно.
   Опять у главной дорожки пришлось пережидать — пока прошли возвращающиеся с пляжа взрослые. И больше никого до самого ангара не встретили, лагерь совсем успокоился и уснул.
   Дунин спрятал ракетницу под отцовский матрас и сказал:
   — Пойдём руки мыть.
   Почистили одежду, вымыли руки и принялись за работу.
   Дунин раскрепил металлическую рамку и вынул из-под стекла грамоту. Игорь всё точно разметил по линейке, чуть заметными чёрточками разлиновал плотный чистый лист, такой же по размеру, как грамота. Тушью написал текст, от первого до последнего слова. Потом все рисунки перерисовал с грамоты на кальку. Остро заточенной спичкой передавил их на бумагу. Обвёл выдавленное тушью и сам удивился, как получилось похоже. Раскрасил акварельными красками листики, флаги, ягодки, цветы, трубы и барабаны. Тщательно стёр мягкой резинкой следы от карандаша.
   Перед ним лежала точно такая же грамота, какую Ларисе выдали на конкурсе, только без печати.
   — Ну, и кто отличит? — спросил стоявший за спиной Дунин.
   Игорь согласился:
   — Сам не подозревал, что можно так похоже сделать. Кто специально не знает, ни за что не догадается.
   Дунин уже успел вырезать из старой накладной печать. Рассчитали место и точно, аккуратно, нигде не капнув клеем, прилепили печать к новой грамоте. Дунин засмеялся:
   — Может, эту грамоту твоей Лариске отдать? Не отличит!
   Игорь поморщился от «твоей Лариски» и сказал:
   — Это издали не отличишь. Вблизи всё-таки заметно.
   — И вблизи ничего не заметно. Ну, я вставляю...
   Он вставил новую грамоту под стекло и закрепил рамку.
   Игорь отошёл на три шага, вгляделся. Да, отличить трудно. Это в самом деле надо специально знать заранее...
   — Слушай, а настоящую куда спрячем? — спохватился он. — В отряд опасно нести.
   — И камбале понятно, что не в отряд.
   — А куда?
   — Спрячу в формуляр от лодочного мотора. Папка твёрдая, на тесёмочках, её никто никогда не открывает. Пусть там и полежит, пока не вручишь своей Лариске.
   Пока Игорь, снова поморщившись, думал, сказать ли Дунину, чтобы девочку больше не называл «твоя Лариска», тот засунул рамку с грамотой под шорты. Ракетный пистолет он на этот раз не взял.
   — Виктор Петрович уже спит, — сказал он. — Идём!
   В звенящей цикадами тишине, в полном безлюдье они пробрались к кабинету, и снова Игорь ползком открыл дверь. Повесил рамку со своей грамотой на место. Проверил, не косо ли.
   Выполз, замкнул дверь на ключ.
   Поглядел: где Тюбик?
   Собаки не было.
   Цикады гремели свою ночную песнь, и в небе медленно плыли звёзды с востока на запад.

Глава девятая

   Его толкали, дёргали за ногу, стаскивали одеяло. Он засыпал и без одеяла. Позвали вожатого. Андрей Геннадиевич за ногу дёргать не стал. Он положил Игорю на лоб руку. И глаза раскрылись.
   — Температура пониженная. Что болит: голова, живот, горло, ноги, спина?
   Игорь опомнился. Никак нельзя, чтобы он сегодня был не в порядке, это улика — каждый разведчик знает...
   — Ничего не болит, Андрей Геннадиевич. Глаза как-то не раскрываются.
   — Надо полагать, перекупался. В умывальник бегом марш!
   И завертелось колесо жизни. Бегом в умывальник, бегом на зарядку, бегом на линейку.
   Когда стоял на линейке, сон его опять сморил. Голова падала на грудь. Один раз он даже пошатнулся. Ребята поддержали его с двух сторон, и пошёл по строю шепоток, что Судаков заболел.
   Такой слух надо было решительно пресечь. Игорь подтянулся и стал внимательно слушать, что говорит в микрофон старшая вожатая.
   — ... самым чистым оказался вчера второй отряд! — объявила Ирина Петровна. — Ему мы вручим Мишку-чистюльку. Председатель совета отряда, получите Мишку!
   Оркестр грянул туш.
   Председатель совета второго отряда подбежал к старшей вожатой, получил ярко-лимонного плюшевого медведя и побежал на место.
   — Самые грязные помещения и самая отвратительная территория были вчера у девятого отряда! — продолжала старшая вожатая. — Оркестр, сыграйте позорный марш девятому отряду!
   Взвыли вразнобой трубы, забухал вразнотык барабан, писклявая флейта выпевала основную мелодию из «Марша Черномора ».
   Девятый отряд поник с опущенными головами.
   Когда иссякла дикая музыка, Ирина Петровна объявила распорядок дня:
   — Сразу после завтрака проводим трудовой десант по уборке территории. Особенно обратить внимание девятому отряду: чего у вас только не набросано вокруг здания. Третий отряд тоже хорош! Девятый вас, можно сказать, выручил, а то бы слушать позорный марш вам. В десять часов все отряды организованно идут на пляж, купание будет до двенадцати тридцати. После полдника состоится матч по футболу между сборной пионеров и командой вожатых. И после ужина будет кино, название картины узнаете в обед, её ещё не привезли. Всё. Др-ружина, напра-а-а-во! За отрядом пионерских вожатых, за советом дружины ша-а-агом... марш!
   И грянул оркестр.
   — Первый отряд, держать равнение в шеренгах! — командовала Ирина Петровна сержантским голосом. — Ногу, девочки, ногу!.. Второй отряд идёт прекрасно!.. Пятый отряд, что у вас за куча мала? Командир отряда, наведи порядок!.. Девятый отряд отлично идёт!.. Двенадцатый хорошо. А лучше всех сегодня шагают самые маленькие, тринадцатый отряд!..
   Завтрак Игорь старательно в себя запихал, хотя аппетита никакого не было. Но нельзя было опять демонстрировать, что он не в обычном порядке. Сахар сунул в карман. Вышел из столовой, увидел пребывающего под кустом Тюбика. Подошёл, поздоровался, погладил.
   Протянул сахар:
   — На, Тюбик! Это тебе.
   Тюбик лениво взглянул на любимое лакомство и отвернул нос.
   — Ты чего?! Не хочешь сахарку? Тюбик посмотрел на Игоря и сказал:
   — Р-р-р-р...
   Мол, не приставай.
   Поднялся и побрёл к другому кусту, опустив хвост.
   «Да, дела!..» — встревожился Игорь и побежал догонять отряд.
   После трудового десанта пошли на пляж. Искупавшись и выйдя по команде из воды, Игорь почувствовал себя совсем бодро, будто нормально спал ночь. Лёг обсыхать. Повернул голову вправо. Рядом лежал Дунин.
   Вздрогнул:
   — Какой ты всегда неожиданный.
   — Это потому, что я сам собой управляю, — сказал Дунин. — Где хочу, там и появляюсь... Папа приехал, привёз пиротехнику. Праздник Нептуна будет завтра. После концерта костёр на море и фейерверк. Работы у нас завтра — без рук, без ног останемся. Как у тебя физическо-моральное состояние?
   — Ничего, терпимо, — сказал Игорь.
   — За тобой долг, помнишь?
   — Не помню.
   — Написать названия на водных велосипедах.
   — А, это помню.
   — Сказать вожатому, что тебя мой папа зовёт?
   — Захар Кондратьевич меня в самом деле зовёт?
   — Какая разница? Попрошу — позовёт. Ты же не гулять отправляешься, а работать.
   — Знаешь, Борис, всё-таки пусть сперва Захар Кондратьевич в самом деле меня позовёт работать, а потом уж я пойду, — сказал Игорь. — Столько хитрим, сил больше нет.
   — Не хитрим, а приспосабливаемся к обстоятельствам, — поправил его Дунин. — Значит, мне лишний раз бежать?
   Пришлось Дунину сбегать, спросить у отца разрешения позвать Игоря, чтобы написал названия на велосипедах. Захар Кондратьевич разрешил, тогда Дунин прибежал обратно, спросил разрешения у Андрея Геннадиевича, и только после этого они с Игорем пошли в ангар.
   — Многовато у тебя совести, — попрекнул Дунин.
   Он принёс краску.
   Игорь навёл мелом линейки на борту и стал вырисовывать буквы. Кисть шла легко.
   — Завтрак я сегодня проспал, — сообщил Дунин. — Папа приехал, а я дрыхну, как суслик в норке.
   — Тебе легче, норка имеется, — сказал Игорь.
   — Это верно.
   — А меня Тюбик запрезирал за вчерашнее. Сахар не берёт.
   — Тоже выдумал! Ты его один, что ли, сахаром питаешь? У него скоро из ушей сироп польётся.
   — Ты бы видел, как он на меня посмотрел.
   — Воображение.
   — Ребята сегодня странно относятся, — продолжал Игорь. — Все помогают, на трудовом десанте ничего тяжелого носить не давали, говорят: «Ты бледный».
   — Ты в самом деле немножко похудее стал... Когда будешь отдавать грамоту?
   — Сам не знаю. — Игорь печально вздохнул. — Сперва поговорить надо, как-нибудь намекнуть. Может, она и не возьмёт. История-то... запутанная.
   — Можно отдать перед самым отъездом домой. Только ты её, смотри, не разлюби за две недели... Ну, не красней, я это по-свойски, чего уж передо мной прикидываться?
   — Слова выбирать надо, — буркнул Игорь. — Есть такие слова, их не каждому разрешается говорить, понял?
   На этот вопрос Дунин не ответил и перевёл разговор в другое русло.
   К тому времени, как Игорь кончил писать на втором борту второго велосипеда слово «Нерей», купание кончилось, отряды ушли, и пляж опустел. Захар Кондратьевич похвалил Игоря за красиво написанные названия, пожал руку и разрешил немного понырять с причала, только чтобы не опаздывать на обед. Честно говоря, Игорю не особенно хотелось нырять, но упускать такую возможность нельзя было, это кому сказать — обзовут последней без-мозглятиной, если, конечно, поверят, поэтому он немного понырял.
   На обед не опоздал, не опоздал и на тихий час, вовремя явился и на полдник. Про его утреннюю болезнь все забыли.
   — В ангар или в кружок? — спросил Андрей Геннадиевич после полдника.
   — В кружок, у меня там работа не доделана.
   — Между прочим, — сказал вожатый, — я специально сходил посмотрел, как ты написал названия. Замечательно, скажу я тебе, написал. Но почему скрывал такой талант?
   — Случая не было сказать.
   — Пионер обязан доложить вожатому о своих талантах безо всякого случая. Пришёл — и сказал.
   — Я так не могу, совестно хвалиться.
   — Скромен? Это хорошо, скромность украшает человека... Однако какая же это скромность, если она украшает? То, что украшает, это уже нескромно... Вечно с тобой возникают разные вопросы, Судаков! — огорчился вожатый. — Дуй в свою «Природу и фантазию».
   Сделав небольшой крюк, Игорь заглянул в окно кабинета Марины Алексеевны. Грамота висела на своём месте, самая настоящая с виду. Это и радовало его и наоборот.
   Игорь удивился, что нет почти никого народу на территории лагеря. Вспомнил, что сейчас идёт футбольный матч между сборной пионеров и командой вожатых. Все побежали на стадион болеть, кто за пионеров, кто за вожатых. Мелькнула мысль: а не пойти ли и ему поболеть за сборную пионеров. Но эта мысль быстро покинула голову, и он не свернул с дороги.
   На пустынной площади Космонавтов Лариса репетировала с Валентиной Алексеевной танец морской девы. Игорь остановился, как наткнувшись на стенку. Стоял и смотрел разинув рот, не замечая даже, что неподалёку на лавочке сидит Марина Алексеевна.
   — Поди-ка сюда, Судаков, — позвала начальница. — Садись здесь, справа. Подожди, сейчас они кончат, тогда я тебя отругаю...
   — За что?
   — Помолчи...
   И стали оба смотреть.
   Смотрели, пока Валентина Алексеевна не сказала:
   — Стоп! Теперь верно. Сделаем паузу, отдохнём в тени. Она подошла с Ларисой к лавочке, где сидели Игорь с Мариной Алексеевной.
   — Опять попался? — спросила весёлая балетмейстерша.
   — Попался, — подтвердил Игорь. — Только не знаю за что.
   — У нас без ничего не попадаются. Попался — значит, виноват.
   «Хорошо бы, меня сейчас за что-нибудь наказали», — подумал он.
   И тут Марина Алексеевна стала его ругать:
   — Такой видный парень, такие прекрасные названия написал на водных велосипедах, а что себе позволяет! Просто слов нет. Разум отказывается понимать такое поведение нормального советского мальчика.
   Игорь смотрел, как Лариса растирает себе ступню. Иногда она искоса взглядывала на него и один раз показала кончик языка. После этого Игорь понял, что ведёт себя в самом деле неприлично, и отвёл глаза от Ларисы.
   — Интересно: что он себе позволяет? — спросила Валентина Алексеевна.
   — Ты только подумай: весь лагерь на стадионе, смотрит футбольный матч, а этот эгоист, бродяга и одиночка опять куда-то бежит! Куда ты бежишь, объясни нам.
   — Я не куда-то бегу, — сказал Игорь, почувствовав себя правым и поэтому обидевшись. — Я тороплюсь на занятие в кружок «Природа и фантазия».
   — Ну, это ты сочиняешь! — удивилась Валентина Алексеевна.
   Игорь даже не успел возмутиться.
   — Не обижай парня. Он всегда правду говорит... Давно не заглядывала я к нашему Ивану Ивановичу. Может, навестим хорошего человека, пока у вас антракт? Кстати, и воды попьём, в горле пересохло, — сказала начальница.
   — Хорошая мысль, — согласилась балетмейстерша. — Посмотрим, что там новенького появилось на полках,
   Марина Алексеевна возразила:
   — Заглянуть бы, что у него в шкафу появилось новенького, то, что он сам делает по вечерам! Только в шкаф он не даёт заглядывать... Ну, идём.
   В мастерской было необычно пусто. Вика и ещё две тихие девочки работали во дворике. Мальчишек никого не было.