Кирносов Алексей. Свидание с морем

   — Что делается... — проговорил Игорь, когда купол опять на несколько секунд погас. — А не покалечатся?
   — Теоретически возможно, но практически такого случая не бывало, — сказал Дунин. — Может, на берег хочешь?
   — Хотелось бы, конечно, — сказал Игорь, подумав, — но в то же время и не хочется. Какое-то не то настроение. Здесь лучше.
   — И я так думаю, — кивнул Дунин. Снова вспыхнули ракеты. — У меня такое ощущение, что я всё это для них сам устроил... Подгребём, а то нас бризом относит.
   И он взялся за вёсла.
   В день праздника Нептуна единственный раз за смену пионерам разрешается возвращаться с пляжа в отряд без строя. И ни разу не было случая, чтобы кто-то потерялся или очень уж опоздал к отбою.

Глава одиннадцатая

   После такого праздника и воскресенье кажется серенькими буднями. Хоть подъём и на час позже, и на зарядку не гонят. И кружки по воскресеньям не работают. То есть не работают руководители кружков, так как должны же они иметь выходной день. Без руководителя ничто работать не может, следовательно, и кружки не работают. Помещение закрыто. Не работают ни «Мягкая игрушка», ни «Умелые руки», ни радиоэлектротехника, ни литературный кружок, ни выжигание по дереву, ни чеканка по медной и латунной фольге.
   Одна только «Природа и фантазия» работает по воскресеньям.
   — У творческих людей выходных не бывает, — говорит Иван Иванович, — разве можно отпустить на выходной талант, ум и воображение? А вдруг именно в воскресенье в тебе родится шедевр?
   Ровно в шестнадцать часов, в воскресенье тоже, Иван Иванович открывает дверь, на которой ручка из кривого сука, волшебный дед из коры дуба и вывеска:

Творческая мастерская кружка

«ПРИРОДА И ФАНТАЗИЯ»

   Но заниматься приходят далеко не все члены кружка.
   Потому что в воскресенье плюс ко всему в лагере объявляется «осадное положение». Вдоль ограды ходят патрули. У верхних и нижних ворот стоят усиленные караулы. Охраняется каждая щель в ограде. Персонал собирает, напрягает и мобилизует силу, внимание и мужество, чтобы отразить налёт родителей. Большинство ребят здешние, из Севастополя, Симферополя и других крымских городов. Соскучившиеся родители не выдерживают тягот разлуки и приезжают в воскресенье повидать ребёнка, хоть и знают, что это настрого запрещено. И если уж родитель приехал, потратив на дорогу выходной день и деньги, он приложит все свои силы, чтобы добиться свидания с ребёнком и скормить ему привезённую еду. Родители пробираются на территорию лагеря через гараж и через стадион, через пляж и через береговые скалы, где, понятно, никакой загородки не поставишь.
   Игорь с Дуниным залезли на крышу ангара снимать флажки и провода. Сняли, утомились и легли немного позагорать.
   — Вон они идут, — показал Дунин. — Ползком, перебежками. А кое-кто и вплавь. У нас такой порядок: если родителю удалось проникнуть на территорию, его не выгоняют. Уважают смекалку и усилия, которые он потратил. Ну, и пионеру, конечно, было бы очень обидно, если бы какой-нибудь дежурный стал при нём гнать папу или маму. Проник в лагерь — твоё счастье. Общайся с ребёнком... Но почему они все думают, что мы здесь голодаем? Столько всяких продуктов привозят! И велят ребёнку всё это съесть. Завтра в медчасти много народу будет с расстроенными животами! Ты по родителям соскучился?
   — А что толку соскучиваться, — сказал Игорь. — Всё равно же они от этого не приедут. Некоторые любят переживать, мучиться, думать о неприятностях, а я от этого стараюсь подальше. Если в жизни что-то не так, как хочется, тут ни переживаниями, ни разговорами не поможешь.
   — Да, переживаний тебе с твоей Лариской хватает, — сказал Дунин.
   — О ней тоже не надо, — мягко попросил Игорь, хотя ему хотелось дать Дунину по затылку.
   После полдника он пришёл в кружок на занятие, взял свой сучок и принялся обдирать кору. Работа пошла хорошо, и даже не очень нудно было этим заниматься. Понравилось очищать будущую танцовщицу от всего лишнего. За какой-нибудь час вся кора была содрана. Полюбовавшись очищенным сучком, Игорь понял, почему в тот раз Коля сказал: «Он некрасивый». Без коры сучок стал совсем другим, и то движение танца, которое раньше надо было угадывать, напрягая воображение, теперь явно в нём проступило.
   Игорь вычистил оставшиеся коринки в щёлочке на спине и стал обрабатывать сучок наждачной шкуркой. Дерево оживало.
   Вдруг он услышал знакомый голос в комнате Ивана Ивановича:
   — Валентина Алексеевна к вам не заходила?
   — Не примечал, — ответил Иван Иванович. — Загляни во дворик на всякий случай.
   Игорь устремил глаза на занавешенную верёвочной сеткой дверь. Сетка колыхнулась, откинулась, и вышла Лариса.
   — Валентины Алексеевны нет? — спросила она, обращаясь к нему, хотя некоторые ребята сидели ближе.
   Он помотал головой отрицательно и не отрывал от Ларисы глаз, испытывая страх, что сейчас она скажет: «Ах, нет, ну ладно, я пойду» — и уйдёт, скроется за этой противной верёвочной сеткой.
   Она сказала:
   — Ах, нет? Ну, ладно...
   Но не ушла, направилась прямо к Игорю, глядя ему не в лицо, а на руки.
   — Ну, как тут... — Лариса посмотрела ему в лицо и вскрикнула: — Что с тобой, где ты так обгорел?!
   — Вчера костёр на море зажигал.
   — А разве не Дунин зажигал?
   — Мы вместе. Я придерживал шлюпку, а он спички чиркал. Как полыхнуло, ну и попало немножко.
   — Ничего себе «немножко»! — сказала Лариса. — Ни бровей, ни ресниц у человека не осталось.
   — Ты скажешь, — возразил он. — И брови остались, и ресницы, только, конечно, обгорелые. Я утром смотрелся в зеркало.
   — Всё равно ужасно, — сказала Лариса и стала пальцами приглаживать его опалённые брови. — Колются...
   Игорь прикрыл глаза и сидел, замерев, и хотел, чтобы она гладила так ему брови всё время, пока они не отрастут снова. Он понимал, что такого быть не может, но всё равно очень хотелось, и он огорчился, когда Лариса отняла руку.
   — Бедненький, — сказала она. — Покажи, что у тебя выходит?
   — Вот, — показал он. — Кору уже снял. Дочищу грязь и буду вырезать.
   Лариса отставила сучок на всю длину руки и медленно поворачивала его.
   — Послушай, может, не надо ничего вырезать? Просто отполировать и поставить на можжевельниковый кружочек? Она уже танцует. Знаешь, чего я боюсь, только ты не обижайся...
   — Чего ты боишься?
   — Что ты станешь резать и испортишь. Подошёл Иван Иванович.
   — Испортить не дадим, — улыбнулся он. — Пусть вырежет ей личико и подправит фигурку.
   — Ой, — покачала головой Лариса, — она и без личика такая выразительная!
   Иван Иванович кивнул, соглашаясь:
   — Всё верно, однако чистые понятия нам создавать пока рано. До абстрактного нужно дорасти, обогатиться большим опытом. Что у тебя с бровями?
   — Он вчера костёр на море зажигал, — ответила вместо Игоря Лариса. — Представляете, они с Дуниным подплыли на лодке, причалили к плоту и подожгли. Костёр сразу вспыхнул, Дунин отпрыгнул, а Игорю всё лицо чуть не сожгло.
   — Куда это Дунин отпрыгнул, там море! — подправил Игорь, дороживший истиной. — Просто я поздно оттолкнул шлюпку.
   — Костёр был прекрасный, — похвалил Иван Иванович. — И ещё прекраснее он был бы, если б его не испортили этим банальным фейерверком.
   — Ну, что вы! — возразили Игорь и Лариса в два голоса. — Лучше фейерверка ничего не бывает!
   — О вкусах не спорят, — улыбнулся Иван Иванович. — Дочистишь коряжку, подойди ко мне, я намечу, что делать дальше.
   И он пошёл другим помогать.
   — Где же Валентина Алексеевна, — проговорила Лариса и осмотрелась кругом, хотя даже пеньку, на который она присела, было понятно, что никакой Валентины Алексеевны здесь не может быть.
   — Ты пойди поищи, — сказал Игорь, очень счастливый, что Лариса ищет Валентину Алексеевну там, где её не может быть, и значит, она ищет не Валентину Алексеевну, а ищет кого-то другого. — А в кино ты придёшь сегодня после ужина?
   — Не знаю, — сказала она, нахмурившись. — Может, я в музсалон пойду послушать, как Света играет.
   — Я хотел тебе что-то сказать.
   — Скажи.
   — Сейчас не могу.
   — Скажи хотя бы, про что?
   — Про твою грамоту.
   — Опять грамота... — Лариса продолжала хмуриться. — Грамоту мне Марина Алексеевна вручит перед строем дружины. Или никак.
   — Лариса, — сказал Игорь. — Тебе же её один раз уже вручали торжественным образом. Нельзя же одну грамоту вручать два раза. Ничего не случится, если ты её возьмёшь и без вручения перед строем. И вообще, зачем тебе это вручение?
   — Вот как ты повернул... В общем справедливо. Хорошо, я согласна и без вручения перед строем. Только пусть она сама, никаких махинаций, понял?
   — Я понимаю, только...
   — Что «только»?
   — Ничего. Вечером скажу. Иди, пожалуйста, а то я с тобой никогда не доделаю работу.
   — Ну и пожалуйста, — сказала Лариса, — пойду с удовольствием. Чего здесь интересного...
   И ушла.
   Игорь дочищал свой сучок, и в работе огорчение забылось. Чудесно это — очищать дерево шкуркой и смотреть, как линия за линией выступает на поверхности плавный рисунок древесины. Дочистив, обдув и обтерев сучок ладонью, Игорь направился к Ивану Ивановичу.
   Тот повертел сучок в пальцах, сказал:
   — Вот это и требовалось. Я сейчас намечу тебе план дальнейшей работы, а ты пока, чтобы не скучать, напиши несколько табличек для экспонатов нашей будущей выставки. Вот тебе нарезанная бумага, фломастер и тексты. Смотри: в верхней строчке пишешь название вещи, вторая строчка — имя и фамилия автора, третья — отряд и возраст. Понял? Действуй.
   Игорь уселся за стол и старательно, в высшей степени добросовестно написал шесть табличек. Тут Иван Иванович позвал его. Игорь собрал написанные таблички, отдал Ивану Ивановичу.
   Тот положил их на стол, не глядя, и стал объяснять:
   — Здесь я тебе наметил лицо. Общими штрихами сделаешь рот, нос и глаза. Потщательнее волосы. Выделишь подбородок и шею. Очень осторожно уточни сучок в этом месте, чтобы выявилась талия. В левой руке обозначишь локоть. Штрихами нанеси пальцы. С ногами ничего делать не надо, они и так хороши. Но всё это будешь делать завтра, я тебе дам хороший резец. Часы наши на сегодня уже кончаются... Ну-ка, что ты мне тут изобразил...
   Иван Иванович перебрал написанные Игорем таблички.
   — Эк-кий талант у человека, — проговорил он. — Готовый копиист. Если пойдёшь по этой стезе, большие деньги сможешь зарабатывать... Ну, что ты хмур, как день ненастный? Не берёт девочка грамоту? И правильно делает. Ты бы и сам не взял, и я бы не взял.
   Тут только Игорь понял, зачем его попросили написать таблички! Вот это попался... Но раз уж попался — значит, попался.
   Поздно и некрасиво теперь отпираться.
   Иван Иванович смотрел на него выжидательно и не сердито.
   — Лариса ничего не знает, — сказал Игорь. — Я ей намекнул, что могу, а она сразу всеми руками и ногами, что не надо.
   Иван Иванович сказал:
   — Она права, Игорь, не надо. Поступок твой, конечно, удалой, мотивы достойны уважения, но, как видишь, ни к чему хорошему этот поступок не привёл. Следовательно, ты поступил неправильно. У нас общество не дикое, цивилизованное, все мы подчиняемся законам. Без них будет анархия, она ничего хорошего людям мыслящим, создающим и творящим принести не может, значит, и для тебя это плохо. Нарушая законы, обычаи и правила, ты расшатываешь свою собственную базу, это неразумно. И пока другой человек, менее, чем я, сдержанный, не обнаружил твою подделку, надо исправить дело. И пусть Лариса продолжает ничего не знать. Ей было бы неприятно. Кстати говоря, я не понял: как тебе удалось поставить печать? Она ведь настоящая, да?
   — Настоящая, — кивнул Игорь. — Только приклеенная. Вырезана из накладной на запчасти и приклеена.
   Иван Иванович усмехнулся:
   — Голова работает, хоть и не в том направлении, в каком следовало бы.
   «Не у меня, а у другого мальчика», — хотел сказать Игорь, но прикусил язык, чтобы не выдать Дунина. Пусть уж всё на одного.
   Иван Иванович сказал тихо:
   — Как часто люди растрачивают силы и таланты на возмутительную чепуху... Что будешь делать?
   — А что вы посоветуете? — доверился Игорь Ивану Ивановичу.
   — Давай сперва послушаем твоё мнение.
   — Моё мнение такое, что грамоту нужно отдать Ларисе, а вы же видели, что Марина Алексеевна не желает. — У него внутри стало закипать возмущение, он не стеснялся, ничего не боялся и говорил, что думал. — Я могу настоящую грамоту вставить обратно, мне это пара пустяков, я все ходы знаю, и ключ у меня есть от кабинета. И даже Тюбик не залает, хоть он на меня и обиделся.
   — Как это: Тюбик обиделся? Ты его стукнул?
   — Нет, он увидел, как я выползаю из кабинета Марины Алексеевны ночью с грамотой, презрительно посмотрел и отвернулся. Сахар от меня теперь не берёт.
   — Чудеса, — покачал головой Иван Иванович. — Ну, дальше?
   — Дальше, если я грамоту на место поставлю, а Марина Алексеевна после смены её не отдаст, я опять утащу.
   — Решительный юноша. — Иван Иванович положил руку ему на плечо. — Что будет дальше, покажет будущее. Сейчас советую тебе скорее и оперативнее вернуть грамоту на место. В кабинете Марины Алексеевны бывают не только профессора и писатели, там бывают и художники. Кинет взгляд художник, поднимет брови под самые волосы, ахнет — и тебе каюк. Понял? Торопись. Но торопись осмотрительно.
   Пока они тихо разговаривали, ребята сдали инструменты и ушли. Только Вика подметала пол.
   — Вы хороший человек, Иван Иванович, — сказал Игорь.
   — Хочу им быть, мой мальчик, очень хочу, — поблагодарил его тёплым взглядом Иван Иванович.
   И тогда Игорь посмел высказать свою мечту:
   — Можно у танцовщицы сделать лицо, похожее на одну девочку?
   Иван Иванович нахмурил брови и вскочил с табурета:
   — Ты мелешь чушь! Батюшки, человек как человек, вроде бы голова на своём месте, а чуть коснётся этого дела — превращается во что-то столбообразное! Ну, как ты не понимаешь, что если сделаешь лицо, похожее на одну девочку, эта небесная танцовщица мигом превратится в уродину и калеку!.. Впрочем, ты это несерьёзно сказал, пошутил, да? Смотри, не шути так больше, мне очень больно слушать такие вещи. До завтра, Игорь. Желаю успеха в твоём предприятии.
   Игорь мигом выскочил из мастерской. .
   На пути в отряд пытался представить свою танцовщицу с лицом Ларисы. Остановился, закрыл глаза и увидел. Плечи его передёрнулись от отвращения. Он увидел разной толщины ноги, да ещё и кривые, руки — несоразмерные и похожие на змей, тощее, безгрудое тело, а наверху — прекрасное лицо Ларисы... Он замотал головой, чтобы избавиться от жуткого видения.
   «Да, — подумал он, — буквы перерисовывать легче, даже картинки переводить через кальку и то легче. Там заранее всё ясно и понятно. А здесь ничего не понятно заранее, только что-то мерещится в голове, а поди знай, что в результате получится? Можешь сделать лучше, чем задумал, а можешь и испортить, недаром Лариса забоялась, она в этом деле понимает... Может быть, поэтому мастерская Ивана Ивановича называется «творческая»?..»
   Он пришёл вечером в кино. Лариса тоже пришла в кино, но села среди девочек так, чтобы Игорю к ней было не подойти.
   Эх, не надо было ему говорить: «Уходи, а то я с тобой работу никогда не доделаю». Девочки очень странные существа. Они считают, что могут уходить и приходить только по собственному желанию, а что касается твоих работ и занятий — тут уж сообразуйся с их желаниями, это не их дело.
   Игорь огорчался, смотрел кино невнимательно и не понимал, что ценой огорчений и неприятностей приобретает важный и необходимый в жизни опыт.

Глава двенадцатая

   Всё произошло быстро, озорно, легко и красиво, прямо как в книжке про разведчиков.
   Отряд вернулся с обеда, улеглись исполнять команду «тихий час». Только Игорь закрыл глаза с намерением досмотреть ночной сон (ему приснилось путешествие в Индию, но в Индии он успел лишь выбежать из пальмовой рощи на берег океана, искупаться в набегающей волне с белой гривой так и не успел, потому что раздался сигнал «подъём», а его слышно даже в Индии, и каждый пионер, услышав этот сигнал, обязан немедленно возвратиться в отряд, хоть из Индии, хоть из самой Антарктиды), кто-то тихо сел на его койку, пружины чуть-чуть скрипнули. Открыл глаза — сидит Дунин.
   — Слушай, — зашептал Борис, не шевеля губами, — Марина проводит в столовой на веранде совещание вожатых. Это до самого конца тихого часа. Всё начальство там, даже тётя Шура, а Виктор Петрович уехал в Севастополь за новым шлангом. Рискнём?
   — Как же это, среди бела дня...
   — Какая разница, когда тебя не поймают, ночью или среди бела дня? Бумага здесь.
   Дунин похлопал себя по груди, и под рубашкой зашуршало.
   — Ну, рискнём.
   Игорь оделся и направился было к окну, но Дунин твёрдо взял его за руку, и они на цыпочках вышли через дверь.
   В лагере было тихо и безлюдно. Хорошо слышались раскаты сердитого голоса Марины Алексеевны, кого-то ругавшей там, на веранде столовой.
   — Сейчас таиться не надо, — наставлял Дунин шёпотом, не шевеля губами. — Шествуем спокойно, неторопливо, якобы гуляючи.
   — Почему у тебя губы не шевелятся? — спросил Игорь.
   — Некоторые разведчики обладают способностью читать по губам, что человек говорит, — объяснил Дунин. — Страхуюсь. Как у меня губы, совсем не шевелятся?
   — Почти. Чуть-чуть только. А откуда здесь разведчики?
   — Когда появятся, поздно будет учиться.
   — Ты, наверное, будешь разведчиком, когда вырастешь?
   — Ещё не решил, — ответил Дунин, и на лице его не дрогнул ни единый мускул, и губы не шевельнулись. — Очень хочется в цирке работать факиром... Знаешь, как Игорь Кио.
   — Видел один раз.
   — А я пять раз смотрел! — Тут губы Дунина пошевелились.
   — Повезло... Слушай, Иван Иванович тоже на совещании?
   — Нет, он в скалах с Викой купается.
   — Врёшь! — не поверил Игорь. — Это же нарушение, а Иван Иванович никогда не нарушает распорядок. Он говорит, что если мы будем нарушать законы, обычаи и правила, то станем дикарями.
   — Всякое правило имеет исключения, забыл, что ли? У девчонки сегодня день рождения. Иван Иванович уговорил вожатого, чтобы отпустил её на тихий час купаться. Викашка счастлива, будто ей куклу с закрывающими глазами подарили.
   — Это подарок получше куклы, — сказал Игорь. — А ты откуда всё знаешь?
   — А у меня же бинокль.
   — Очень уж ты много знаешь, — сказал Игорь, испытывая не то зависть, не то опасение.
   — Многовато, — согласился Дунин. — Иногда такое узнаешь, чего лучше бы и не знать...
   С такими разговорами, якобы гуляючи, дошли до кабинета.
   Оглядевшись, Дунин быстрым и точным движением вставил ключ в скважину, отомкнул, распахнул дверь:
   — Прошу входить.
   Зашли, прикрыли дверь, и тут гуляние, конечно, кончилось. Торопливо раскрепили рамку, рисованную грамоту вынули, настоящую вставили на место, закрепили уголки рамки и повесили её на стену. Всё как было, ничего не было. Операция заняла не больше трёх минут времени.
   Вышли, огляделись, заперли дверь, снова огляделись, облегчённо вздохнули и засмеялись. Из-за угла вышел Тюбик, он приветливо помахивал хвостиком. Со стороны столовой слышался голос Марины Алексеевны, но уже в мягких тонах, она кого-то хвалила.
   — А ты боялся: среди бела дня, среди бела дня!
   — Я всегда удивляюсь, какой ты умный, — сказал Игорь. — Всё заранее предусматриваешь.
   Дунин не проявил ложной скромности:
   — Да, я умею выбрать момент.
   Тюбик подошёл ближе, поднял морду и смотрел на Игоря во все, как говорится, глаза.
   — Дай ему сахару, — подсказал Дунин. — Теперь возьмёт.
   — Не захватил... — Игорь развёл руками. Дунин вынул из кармана сахар:
   — На, дай ему. Собака молодец, вполне человеческая собака.
   — Ваф, — сказал Тюбик, то ли при виде сахара, то ли в благодарность за похвалу.
   Игорь дал ему сахар.
   Тюбик лёг, взял кусок в лапы и стал его обгрызать.
   Игорь спросил:
   — Ты как думаешь: Марина Алексеевна отдаст Ларисе грамоту?
   Дунин помотал головой:
   — Ни в коем случае. Кусок золота отдаст, чеканки отдаст, ковёр отдаст, а республиканскую грамоту — нет. Такой уж человек, у неё мания на всё необычайное. В общем, подари Лариске своё произведение, и пусть будет довольна. Только ласпинскую печать отклей, она тут как на рыбе шляпа.
   — Нет, у Ларисы будет настоящая грамота, — сказал Игорь.
   — Сумасброд и есть, — отозвался Дунин. — Но я тебе в этом деле больше не помощник. Не люблю суеты.
   — Обойдусь. Ключ у меня останется, ладно?
   — Пусть останется. Ты же не проболтаешься, где его взял.
   На такой глупый намёк Игорь даже не стал отвечать.
   Вернувшись в отряд, он запрятал нарисованную грамоту в тумбочку под газетку, а ключ засунул в дырку матраса. После полдника пошёл в кружок и до конца занятия вырезал своей танцовщице волосы. Они получились густые, волнистые, длинные, почти до середины спины, только непричёсанные.
   Игорь показал Ивану Ивановичу и посетовал:
   — Какая-то она растрёпанная получилась.
   Иван Иванович смотрел на него повеселевшими глазами:
   — Дорогой ученик, ты прекрасно исполняешь не только те советы, которые высказаны впрямую, но и данные в виде слабого намёка. Волосы небесной танцовщицы обязаны быть растрёпанными, ты же представляешь, какой в небесах дует ветер... Когда удалось?
   — В тихий час, когда Марина Алексеевна совещание проводила, а вы с Викой в скалах купались.
   — Воистину, у детей есть чему поучиться... Я думаю, твои труды и усилия, в основе своей, конечно, неправедные, но бескорыстные, будут в итоге вознаграждены.
   — Как?!
   — Попытаемся усовестить мать-начальницу, уговорить. Всё же это первая грамота на представительном конкурсе, очень дорогая реликвия... Знаешь, что мне дороже всего в моём архиве? Газетная фотография двадцатипятилетней давности: аккуратно причёсанный мальчик Ваня вручает городскому слёту пионерской организации свой маленький подарок, деревянную скульптуру «Пионерка со скрипкой». Помнится, пионерку сделать было относительно легко, а вот со скрипкой пришлось повозиться... До завтра, Игорёк. Не опаздывай на ужин.
   — Вы были пионером двадцать пять лет тому назад?!
   — Четверть века, — усмехнулся Иван Иванович. — Вот какой я уже старик.
   — Сколько же вам лет?
   — Тридцать восьмой годик пошёл.
   — Значит, вы даже старше моего папы? Как же это может быть, папа такой солидный, а вы... как вожатый.
   Иван Иванович спросил:
   — Это хорошо или плохо?
   — Плохо, — высказал Игорь свое честное мнение. — Но вы не бойтесь, Иван Иванович, я к вам теперь буду с уважением относиться.
   — А прежде ты ко мне относился без уважения?
   — Совсем не боялся, — сказал Игорь смущённо. Иван Иванович захохотал, обнял Игоря, похлопал по спине:
   — Нет уж, лучше относись ко мне «без уважения» и дальше, Игорёк! До завтра, весёлый человек...
   Завтра Игорь в кружок не пришёл, отряд назначили дежурить по столовой. Накрывали столы, потом убирали со столов, мыли посуду, потом по приказанию докторши Дины Еремеевны перемывали её снова, подметали пол и выносили мусор на помойку, собирали пищевые отходы и выносили в особый бак, за которым каждый день приезжает машина из свиноводческого совхоза. На баке так и написано: «Для свинок».
   Самых дисциплинированных пионеров Андрей Геннадиевич назначил в хлеборезку: резать и выдавать хлеб.
   После ужина вымыли столовую начисто, сдали дежурство Дине Еремеевне и получили от неё отметку «отлично», несмотря на перемывание посуды. Докторша сказала, что с первого раза ни у кого ещё чисто не получалось, все перемывают. Бывало, что хорошо мыли тарелки, но уж стаканы — никогда.
   Домой пришли поздно, кончалась уже массовка для малышей.
   Кое-кто переоделся и побежал на массовку для старших — хлеборезы, подметальщики и убиральщики столов. Посудомои так устали, что никто на массовку не пошёл. Кто повалился на койку с книжкой, а кто и вообще сразу лёг спать.
   Игорь писал маме письмо с отчётом за прошедшую неделю.
    «... А ещё, — писал он, — у нас была дискуссия о подвиге. Мы решили, что подвиг бывает не всегда правильный. Если ты обзовёшь, кто сильнее тебя, подерёшься с ним и даже победишь, — это не правильный подвиг. Храбрость, когда ты думаешь, только чтобы поднять свой авторитет среди ребят, — это тоже не подвиг и не нужна никому. Одна девочка сказала, что храбрость — это когда для всех. И Андрей Геннадиевич её похвалил. А ещё был ужасный случай. В воскресенье к Ире Новгородцевой, которую никто у нас не любит, приехала мама. Ира ей пожаловалась, что её голую выгоняют на зарядку, заставляют мыть полы, подметать землю и убирать мусор после других, заставляют ходить в строю в ногу, да ещё ругают и не дают спать, когда хочется. Ирина мама возмутилась и стала кричать на вожатого и махать руками. Андрей Геннадиевич ничего ей не сказал, повернулся и ушёл. Тогда Ирина мама стала на нас кричать, называть нас трусами, подхалимами и подлизами. Так сильно кричала, что нам было страшно, а некоторые девочки заплакали. Она покричала, покричала, схватила свою дочку и уехала из лагеря. Мы не жалеем, потому что Ира была очень капризная, приставучая и попрошайка, чтобы за неё делали. А ещё у нас была беседа-диспут под названием «Расскажи мне обо мне». Ребята обсуждали каждого человека. Говорили всё прямо, что друг о друге думают. Некоторым пришлось покраснеть за свои поступки. Но обижаться было нельзя, такое условие. Андрей Геннадиевич в конце беседы-диспута объяснил, что все наши недостатки временные и мы от них всех избавимся, если будем хорошо себя вести, отлично учиться и всерьёз уважать себя и других. Но если будешь уважать только себя, тогда никаких недостатков не исправишь. Я решил всех уважать, чтобы исправить свои недостатки, но это трудно, потому что не все ещё такие хорошие, чтобы их всегда уважать. Хорошо бы, они все исправились, чтобы легче было их уважать. А ещё мы проводили у костра вечер загадок и сказок. Знаешь, мамочка, у костра сказки становятся какими-то другими, не такими, когда сам читаешь, и если страшное место, то страшно по-настоящему, а вокруг темнота и деревья, из-за которых может выскочить что-нибудь лохматое, кривоногое, на голове рога, а на носу шишка. Потом загадывали загадки, и было смешно. Про праздник Нептуна я тебе уже написал. А ещё мы сегодня дежурили по столовой, проявили себя хорошо, заведующая столовой Галина Васильевна сказала, что за всю смену ещё не было таких старательных дежурных. Я стараюсь и веду себя примерно, ни с кем не враждую и не дерусь, помогаю маленьким. Один раз проходил мимо пятнадцатого отряда, вижу: лежит камень у них на веранде. Я его убрал. Здоровье у меня хорошее, в медчасти ни разу не был, кроме осмотров.