Игорь сел рядом.
   Она обвила его руками, неправдоподобно сильными и гибкими. Уткнулась лицом ему в шею. Он прижался губами к её плечу, и так они сидели долго. Он думал только: «Я люблю». И больше ничего не думал. И мог бы сидеть так всю жизнь.
   Со стороны берега донёсся слабый свист.
   — Ищут, — шепнула Лариса.
   — Пускай, — пробормотал он ей в плечо.
   — Нам «пускай», а люди волнуются.
   Свист раздался ещё раз, двойной, будто свистели двое сразу.
   — Смотри, как Дунин умеет, — тихо засмеялась Лариса. — Поплыли, да?
   — Я сейчас не могу плыть, — сказал Игорь. — Весь как варёный, никаких сил.
   — Разве мальчик может такое говорить девочке? Плывём!
   И она соскользнула в воду.
   Лариса щадила его самолюбие, плыла рядышком, не обгоняла.
   Держась за руки, выбежали из морской пены.
   Игорь замер. Захотелось обратно в море, потому что у костра сидели кроме Дунина со Светой Марина Алексеевна и Захар Кондратьевич. Они доедали мидии с рисом. Дунин и Света ели арбуз.
   На Игоря с Ларисой никто не смотрел.
   — Может, обратно? — сказал Игорь.
   — Трусишка, — шепнула Лариса. — Иди и ничего не бойся, будто так и надо. Только не забудь накинуть на меня полотенце, когда подойдём.
   — Хорошо, что напомнила, я бы забыл.
   Подойдя к костру, Игорь поднял полотенце и накинул его на плечи Ларисе.
   — Здравствуйте! Ой, какая радость! Море — просто чудо! — затараторила Лариса. — Никак не заставить себя из него вылезти!
   В их сторону повернулись удивлённые лица.
   — Ну и не надо было заставлять, — сказала Марина Алексеевна. — Купались бы себе до утра, раз там такое чудо. А мы бы уж ладно, как-нибудь пережили. Дина Ере-меевна близко, сделала бы нам уколы от сердца.
   — Простите, Мариночка Алексеевна, вы же у нас такая добрая, такая хорошая!.. — Лариса присела около начальницы и потёрлась щекой о её голову. — Вы же знаете, как я плаваю, разве я могу утонуть?! Марина Алексеевна ткнула пальцем в Игоря:
   — Как ты плаваешь, я знаю, а как плавает это сокровище, мне пока не известно.
   Лариса вернулась к Игорю и о его голову тоже потёрлась щекой:
   — Это сокровище вполне прилично плавает.
   — Оботри его, оно дрожит, — сказала Марина Алексеевна, — не хватает, чтобы оно ещё простудилось... Подумать только! Собрался коллектив всего четыре человека — и тут умудрился оторваться. Да ещё девочку утащил.
   — Неизвестно, кто кого утащил, — сказала Лариса. — Может...
   — Ладно, всё знаю, — остановила её начальница. — Оденьтесь. Терпеть не могу простуженных, сопливых детей... Как с вами хорошо, ребятки! Ты молодец, Боря, что так придумал. Но почему мало угощения?
   — А где я возьму? Мы в ангаре не держим, из столовой свои ужины тащить неприлично. В магазин ходить на гору запрещается.
   — Какой ты у нас хороший, какой послушный, — посмеялась начальница. — Захар, вот тебе ключ. Сходи ко мне в домик, загляни в холодильник. Может, там что-нибудь вкусное отыщется. Всё забирай. И захвати пачку чая, мы тут пока водички нагреем. Кутить так кутить.
   — Исполняю.
   Захар Кондратьевич положил в карман ключ и ушёл.
   Дунин вычистил котелок песком, набрал пресной воды и повесил над костром. Потом побежал за посудой. Чувствуя себя при Марине Алексеевне очень неловко, Игорь решил пойти пособирать по берегу топливо. Набрал большую охапку сухих веток, щепок, обломков досок, чурбачков и колобашек, принёс к костру.
   Марина Алексеевна что-то рассказывала, девчонки, как им и полагается, ахали, взвизгивали и смеялись.
   Пришёл Захар Кондратьевич.
   Сперва достал из сумки и расстелил скатерть.
   Выложил на неё груши и виноград.
   Сыр, хлеб и копчёную рыбу.
   Три громадных персика.
   Пачку чая.
   И наконец, картонную коробку с пирожными.
   Борис принёс тарелки, стаканы, ложки и вилки.
   Заварили чай, честно поделили персики, и началось пирование.
   Обо всём говорили, пели песни.
   Игорю показалось, что Марина Алексеевна и Захар Кондратьевич никакие не начальники и не воспитатели, а такие же, как и они, пионеры, только по неизвестной причине выглядящие взрослыми. Борис говорил отцу «ты», и он, забывшись, один раз сказал Захару Кондратьевичу «ты», но тут же опомнился, прикусил язык попросил прощения.
   — Ладно, — махнул рукой Захар Кондратьевич, — расти скорее, через десяток лет будем на «ты».
   Лариса опять придвинулась близко, шепнула на ухо:
   — А мидии с рисом всё-таки вкуснее, да?
   — Вкуснее, — согласился он.
   — Будешь их помнить?
   — Всю жизнь.
   — И я.
   Переглянувшись с начальницей, Захар Кондратьевич сказал:
   — Ребятишки, двенадцать часов ночи. Пора, наверное, спать.
   — Ты же обещал хоть всю ночь! — заныл Дунин. И зевнул во весь рот.
   Все засмеялись.
   — Идите, идите, — сказал Захар Кондратьевич.

Глава пятнадцатая

   Вечером в пятницу Игорь писал маме очередной отчёт о жизни.
    «...Сегодня мы ходили в поход на Спящую Красавицу. Вышли сразу после завтрака, девочки взяли с собой продукты на обед. Долго шли по берегу моря, а потом вверх, и всё лесом. Когда поднялись до половины горы, все очень захотели пить и удивились, что вожатый не напомнил, чтобы взять с собой воды. Андрей Геннадиевич сказал: «Ищите источник, а то все погибнем от жажды». А как его искать, не сказал. Все стали искать. Я подумал: где вода, там лес гуще. Стал искать самый густой лес, забрался в непроходимые заросли, вышел на полянку и увидел каменную загородку, а в середине выбивается вода и течёт ручейком в неизвестном направлении. Я громко закричал, все прибежали и стали пить. Вожатый меня похвалил. Мы забрались на самую вершину Спящей Красавицы. Она плоская, как стол. Видно море и весь Крым до самой Ялты. Андрей Геннадиевич разрешил нам кричать и радоваться. Насмотревшись, мы пошли в поход обратно. Андрей Геннадиевич интересно рассказывал про деревья и кусты, какие плодовые, а какие просто. Он сказал, что в лесу живут зайцы, олени и кабаны. Мы ни одного зверя не встретили. А птицы летали. Снова пришли к источнику и сели отдыхать. Девочки сделали бутерброды, мы пообедали и попили воды из источника. Командир отряда Вова Заботин предложил назвать источник имени меня, но Андрей Геннадиевич сказал, что он уже называется Татарский. Ну и правильно, Татарский — лучше. В нём очень вкусная вода, Андрей Геннадиевич сказал, что она минеральная и полезна от внутренних органов. Домой вернулись только к полднику, и почему-то многие совсем не устали. Я пошёл в кружок «Природа и фантазия» и доделал свою танцовщицу. Иван Иванович сказал, что её осталось только отполировать...»
* * *
   — Да, вещь основательная, — ответил Иван Иванович на вопрошающий взгляд автора. — Больше резцом не прикасайся. Сегодня намажь олифой, а завтра, когда хорошо просохнет, отполируй щёточкой, потом войлоком, потом суконкой и под конец бархатом. Будь другом, напиши сейчас объявление, пока руки чистые.
   Он дал лист ватманской бумаги, фломастеры и бумажку с текстом, который писать.
   Игорь вывел ровно, стройно и разноцветно:
В СУББОТУ 26 ИЮЛЯ
на Большой Летней Эстраде
от 16.00 до 18.30
СОСТОИТСЯ ВЫСТАВКА РАБОТ
членов кружка
«ПРИРОДА И ФАНТАЗИЯ»
Вход свободный для всех
ЭКСПОНАТЫ РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ
   Иван Иванович одобрил работу и сказал:
   — Вот тебе кнопки, прикрепи эту афишу на доске объявлений у столовой. Теперь бери кисточку и мажь олифой своё произведение.
   — Ладно.
   Игорь стоял с афишей и кнопками в руках.
   — Что-нибудь не понятно? — спросил Иван Иванович.
   — А чего, всё понятно, — сказал Игорь.
   — В каком же смысле ты стоишь, подобно монументу?
   — Смена кончается, — сказал Игорь.
   — Явление печальное, но что мы можем этому противопоставить, кроме нашего мужества и умения с улыбкой переносить неизбежные неприятности?
   — Вы обещали, — впрямую напомнил Игорь.
   — Да, я обещал постараться. Пока что мои старания не увенчались успехом, и ты обязан был сообразить это сам, не задавая лишних вопросов. Теперь всё ясно? Ступай.
   Игорь плотно вставил левую ногу танцовщицы в отполированный постамент, можжевеловый кругляшок. Отлил олифы в консервную банку, нашёл чистую кисточку и тщательно промазал всю танцовщицу олифой. Она ожила, заблестела. Неожиданно выражение лица изменилось и стало добрым, в нём выразилось сосредоточенное раздумье о лучшем и прекраснейшем в нашей жизни. Устремлённая в полёт, отрешённая от обыденных горестей и легкодоступных радостей, от всего единичного случайного, танцовщица стала величественной и мудрой, как музыка. В музыке этой слышалась нота горечи и скорби, но Игорь, слыша её, не мог понять, отчего так. Может быть, оттого, что разные ноги, извивающиеся длинные руки, растущие обе из-под шеи, оттого, что слишком короткое туловище и обрублена ступня правой ноги?
   Но всё это так и должно быть, небесная танцовщица именно такая, и никакая другая. Игорь смотрел на неё затуманенным взором и вдруг увидел в ней Ларису, хотя прекрасно понимал, что Лариса на неё ни капельки не похожа, ну ни чуть-чуть...
   Все ушли на ужин. Иван Иванович не напоминал ему, что пора.
   Игорь не хотел есть, но вспомнил про совесть, оторвал глаза от танцовщицы, прошёл в комнату и поставил её на полку.
   Подошёл Иван Иванович.
   — Вот какая насыщенная вещь вышла, — проговорил он. — Доволен? То-то. Куда она улетает? Сам не знаешь? Вот и я не могу догадаться, только вижу, что недолговечна она в нашей жизни... В глазах твоих светится вопрос. Ну, выговаривай.
   — Можно мне... — начал Игорь и запнулся.
   — Можно, — сказал Иван Иванович. — Не выставляй своё произведение, эта вещь не для публики, она слишком личная. У девочки останется хорошая, хотя и грустноватая память... Зачем ты сделал эти углубления вокруг губ? Не знаешь? Ну и ладно. Пусть погрустит. — Иван Иванович улыбнулся. — Можешь мне поверить, эти раны тоже заживают.
   — Я же ничего не сделал для выставки, — сказал Игорь. — А вы велели делать одну вещь для выставки, а вторую себе.
   — Как же ничего? — Иван Иванович пожал плечами. — Ты написал афишу. Афиша тоже экспонат, и не менее важный, чем все другие. Афиша — это лицо выставки, и оно у тебя получилось... чисто умытым и даже слегка припудренным.
   Игорь хотел пойти, но не смог. Вернулся к танцовщице. Она снова стала Ларисой. В комнате танцовщица была больше Ларисой, чем на улице, — наверное, из-за слабого света.
   Он подумал, что уйдёт сейчас, а она останется и будет жить здесь неизвестной ему жизнью. Через четыре дня он уедет в Ленинград, а настоящая Лариса уедет к себе, и ничего больше не будет, не на что надеяться, просто все разъедутся, расстанутся, и всё.
   В нём всё восстало против такой бессмысленности, взбунтовалось, закипело, — но сразу наткнулось на непробиваемую стену, а на той стене было написано красным фломастером: НИЧЕГО НЕ БУДЕТ. Как будто упало, разломалось, рассыпалось и застонало.
   Наверно, он и сам застонал, потому что Иван Иванович подошёл сзади и ласково обнял его.
   — Больше мужества, юноша, — сказал он. — Ах, сколько ещё будет потерь в жизни!.. Каждая наша новая привязанность — это наша очередная потеря, и чем светлее чувство, тем тяжелее утрата. Крепись и плачь только наедине с собой, ночью, в подушку... А утром начинай работать. Работой мы не только добываем себе хлеб и место под солнцем. Работа выполняет ещё одну важную функцию: она осушает слёзы. Работа — это огонь, на котором сгорают все наши беды, печали и разочарования.
   Он вытер Игорю лицо платком, от которого пахло удивительными духами и почему-то новым кожаным портфелем.
   Отвлекаясь мыслями от этой странности, Игорь успокоился, шмыгнул носом и сказал:
   — Я пойду прикноплю объявление.
   — Иди, словотворец, — усмехнулся Иван Иванович. — Завтра вы свободны от тихого часа, прибегай сразу после обеда.
* * *
   Утром Игорь проснулся до подъёма, оделся и вышел на веранду. Красное ещё после ночного сна солнце только что показалось из-за горы. Оно осветило левую половину моря. Справа, на западе сохранилась глубокая синева.
   Маленький кораблик стоял неподалёку от берега. Прохладный ветерок дул сверху, с гор. Игорь подумал, что солнце весь день освещает бухту Ласпи, всходит над ней утром, а поздно вечером спускается за Спящую Красавицу. Над бухтой Ласпи всё время солнечно. А как же там, за горами? Там всё время тень, что ли? Ведь горы загораживают солнце...
   Стало жалко местность за горами. «Наверное, люди там не живут, — подумал он, — одни звери. Им там хорошо, не жарко и можно прятаться от врагов...»
   Раздались отдалённые удары колокола, и строгий голос сказал: «Вира якорь!»
   Загремело железное об железное. Из трубы кораблика запыхал голубой дымок, потянулся вперёд расплывающимся шлейфом.
   «Сейчас поплывёт на работу, — подумал Игорь, — сегодня уже двадцать шестое число, осталось ровно четыре дня...»
   Оглядевшись, он увидел в углу веник и совок.
   Подмёл веранду, собрал мусор и отнёс в ящик.
   Кораблик плыл к горизонту, оставляя за собой светлую полосу потревоженной винтами воды.
   Игорь поставил на место совок и веник. В этот момент прозвучал горн. Начался день.
   После завтрака был конкурс рисунков. Потом пришёл дежурный по лагерю и послал отряд в трудовой рейд на площадь Космонавтов. Оказывается, приходили дикари, набросали на площади разного мусора, а портретам космонавтов пририсовали усы. Иван Иванович с кистями и красками ликвидировал это безобразие, а пионеры убирали мусор и подметали.
   В обед Игорь, испытывая гордость и радость, смотрел, как возле написанного им объявления толпятся пионеры и взрослые. Сама Марина Алексеевна подходила и читала.
   Допив компот, побежал в мастерскую.
   Олифа хорошо просохла. Иван Иванович дал ему щёточку, войлок и разные тряпочки. Игорь принялся полировать.
   Ребята принесли на сцену столы. Тётя Шура расщедрилась и выдала две скатерти из тёмно-красного бархата. Накрыли столы этими длиннющими скатертями и расставили экспонаты. Больших змеев и других крупных зверей поставили прямо на пол.
   Староста кружка, старательная маленькая Вика, зашла во дворик, спросила:
   — Игорь, ты почему не участвуешь?
   — Я уже участвовал, — ответил он. — Я афишу нарисовал.
   — Ты, — удивилась она, — нарисовал эту красивую афишу? Как это? Ты разве умеешь? Никогда бы не подумала. Ну, тогда, конечно, работай.
   И он работал.
   Танцовщица сияла, переливалась и светилась. Обозначилась и заиграла каждая линия, выступил рисунок дерева, легли тени.
   Он принёс её Ивану Ивановичу.
   — А ты говоришь! — Иван Иванович чмокнул губами. Открыл ящик стола и положил туда танцовщицу. — Когда потребуется, приди и возьми... Или всё-таки выставишь?
   — Не хочу, — сказал Игорь. — Что теперь помогать?
   — Вот тебе лист, напиши: «Выставка работ кружка «Природа и фантазия». Прибей слева, у лесенки на сцену.
   Игорь написал и прибил слева, у лесенки на сцену. В голове мелькнула ценная мысль. Обдумывая её, он взял нож и пошёл в лес. Обследовал кусты и обнаружил веточку, похожую на стрелку: два сучка образовывали остриё, а два сучка сзади — как бы оперение стрелки. Вырезал эту веточку (ну, ничего, что живая, она же маленькая!) и прибил её около надписи «Выставка», остриём в сторону столов с экспонатами.
   — Хорошая выдумка, — похвалил Иван Иванович и не заметил, что Игорь срезал живую ветку.
   Тут повалили посетители, потому что настал срок, шестнадцать часов. Лариса долго не приходила, наконец и она появилась. Игорь спрятался, чтобы Лариса сперва осмотрела всю выставку.
   Встретил её у последнего стола.
   — Какая красота! — сказала Лариса. — Мне даже не верится, что всё это сделали маленькие ребята.
   Она присела на огромного чешуйчатого ящера, стоящего на четырёх суках-лапах.
   Откуда-то, как всегда некстати, появилась Верона Карловна и сказала:
   — Написано русским языком, что экспонаты нельзя трогать руками!
   Лариса посмотрела на Верону Карловну с глубокой тоской в глазах, и сразу стало понятно, до чего ж ей неприятна эта толстая, некрасивая, неуклюжая, занудливая и скрипучая замша...
   — Так я же не руками, Верона Карловна, — сказала Лариса своим прекрасным, нежным голосом.
   — Никак нельзя, — отрезала Верона Карловна.
   — А почему не написано? — спросила Лариса, глядя на заместительницу Марины Алексеевны без всякого юмора, с той же тоской.
   — Пойдём, — сказал он и взял Ларису за руку.
   На глазах у обдумывающей ответ Вероны, на глазах у всех Игорь ввёл Ларису в мастерскую и закрыл за собой дверь.
   В пустой мастерской она положила голову ему на плечо и потёрлась об его шею щеками и носом.
   Подняла лицо.
   Игорь увидел счастливые сияющие глаза и стал в них тонуть.
   — Не утопай, — сказала Лариса. — Ты хотел подарить мне танцовщицу. Ну, дари.
   — Сейчас я тебе покажу, а подарю вечером, — сказал Игорь.
   — Ты можешь подарить сейчас, — разрешила Лариса, — а вечером я её заберу.
   — Ладно, так можно.
   Он открыл ящик, достал оттуда танцовщицу и протянул Ларисе.
   Она не брала, не протягивала руку. Спросила:
   — Ты... это сделал?
   — Я.
   — И мне можно потрогать?
   — Потрогай.
   Она взяла наконец танцовщицу, стала её ласкать.
   — Тёплая, уютная, — прошептала Лариса. — Это мне?
   — Сколько раз говорить? Тебе, конечно.
   — И с самого-самого-самого начала было мне?
   — Ещё даже до самого начала, — сказал Игорь. — Я ещё и сучка не видел, а она уже была тебе.
   — Что ты выдумал, какой вечер? Я с ней не расстанусь! Лариса чмокнула Игоря, прижала танцовщицу к груди и выбежала из мастерской.
   Всё помутилось в глазах, линии заколебались и поплыли.
   Он пошёл.
   Ударившись плечом о косяк двери, вышел во дворик, и пошёл, и пошёл.
   Уткнулся в каменный забор.
   Услышал голос Ивана Ивановича:
   — Сударь, там закрыто!
   Всё стало на место. Он увидел, где находится.
   — Чего закрыто, — сказал он. — Ничего не закрыто. И одним прыжком перемахнул через забор.

Глава шестнадцатая

   Днём двадцать восьмого июля на прощальной торжественной линейке Марина Алексеевна вручала награды отличившимся в поведении, труде, самодеятельности, общественной работе и спорте. Кому благодарность, кому грамоту, кому ласпинский значок, на котором синее море, звезда и ярко-красный язык пламени пионерского костра. Особо отличившимся — и грамоту, и значок. Самым ярко выдающимся Марина Алексеевна объявляла благодарность, давала грамоту, прикалывала к рубашке значок и ещё пожимала руку. Награждение продолжалось много времени, отличившихся набралось громадное количество — наверное, каждый пятый пионер.
   Игорь не попал в эту пятину, ему ничего не дали. Дунину, всем на удивление, тоже ничего не дали, ведь за один только праздник Нептуна он заслужил минимум грамоту.
   Света получила грамоту за участие в концертах и общественную работу, однако, вручая ей эту грамоту, Марина Алексеевна смотрела в сторону и руку Свете не пожала.
   Ларисе она вручила грамоту, приколола значок, объявила благодарность, пожала руку, похвалила и обняла, назвала гордостью пионерской дружины и посоветовала всем брать с неё пример. Задумалась, чем бы ещё наградить, но возможности были исчерпаны, и Марина Алексеевна пожелала успехов и счастья в жизни и наконец отпустила.
   Приняв награды, Лариса, как полагается, отсалютовала, но обратно на своё место не побежала, как остальные, а шла обыкновенным шагом, даже, можно сказать, вразвалочку. Оркестр закончил играть туш, а Лариса всё шла. Марина Алексеевна сперва смотрела вслед, потом углубилась в бумаги, которые у неё были в руках, и не вызывала следующего, пока Лариса не встала на место в строю.
   После ужина все побежали в Зелёный театр на прощальный концерт. Народу набилось ужас сколько, тесно сидели на скамейках и принесённых с собой стульях, стояли в проходах, у ограды, на лесенках. Забрались на крышу кинобудки и на кипарисы. С кипарисов дежурные прогнали, а на кинобудке не тронули.
   Ларисин танец был в конце первого отделения.
   Она выбежала на сцену и застыла, подняв руки над головой. Зал замер. Игорь тоже замер, сразу узнав в её позе свою танцовщицу, и понял, что Лариса танцует для него. Все захлопали, затопали и закричали в восторге. Лариса резко уронила руки, шквал восторга так же резко оборвался. Она плавно поплыла по сцене, а с другой стороны выбежал Долин, одетый в чёрный с золотом костюм. Лариса не обратила на Долина никакого внимания и дальше танцевала, не обращая на него внимания, все её движения были устремлены в сторону зала, но не зрителям, а вверх, выше голов. Долин увивался за ней, умолял, чтобы она и ему что-то уделила, хоть капельку. Движения его становились всё резче и мельче. Выражение лица менялось сто раз в минуту, оно было то обиженным, то удивлённым, то растерянным, то нахальным. Он не смел подойти к Ларисе ближе, чем на три шага, вокруг неё была непреодолимая для Долина стена. И он бросался на эту стену, как собака на забор. Постепенно Долин увядал, и золото на его костюме тускнело. Лариса танцевала одна. Увивающийся за ней тип пытался помешать, но она была защищена от него невидимой стеной недоступности. В конце концов Долин оставил свои попытки, махнул рукой и стал в ритме музыки отбивать какую-то неожиданную чечётку. Этим он выражал разочарование в жизни и сожаление о несбывшихся надеждах. •
   Однако тут он стал самим собой и вполне понравился зрителям.
   Танец кончился.
   Зал взбесился, загрохотал и взвыл, требуя повторения.
   Для порядка три раза уйдя со сцены, Лариса и Долин повторили танец с того места, когда он, скиснув и отчаявшись, стал отчебучивать чечётку. Танцевали не совсем так, как первый раз.
   После второго биса их наконец отпустили.
   Валентина Алексеевна сказала, что первое отделение окончено, а после антракта во втором отделении будет выступать Валерий Иванович Ковалёв (бурные аплодисменты) с эстрадным оркестром, приехавшим из Севастополя по приглашению Марины Алексеевны (ещё более бурные, но менее продолжительные аплодисменты).
   — Антракт двадцать минут! — объявила Валентина Алексеевна.
   Рядом с Игорем не было свободного места, даже щёлочки, настолько тесно сидели. Но он привык к тому, что Дунин всё может, и не удивился, увидев его сидящим рядом. Игорь удивился бы больше, если бы Дунин возник обыкновенным образом.
   Зрители выходили из зала и растекались по площади Космонавтов. Друзья тоже вышли.
   — Ну, как? — спросил Игорь.
   — Здорово, — сказал Дунин. — Первоклассная артистка, тут ничего другого не скажешь. Ой, как она на линейке Марине фигу показала! Я смеялся, как в цирке! Артистка во всём артистка...
   — После этого начальница должна вернуть грамоту, — предположил Игорь.
   — А, не мели чепуху. Кому Марина чего должна? Это мы все ей должны по гроб жизни за такой лагерь. Один маленький недостаток можно человеку простить. Нет, не вернёт она грамоту.
   Игорь сказал сердитым голосом:
   — Я очень уважаю Марину Алексеевну и поэтому никаких недостатков ей прощать не буду. А буду бороться с её недостатками. И сам верну Ларисе грамоту.
   — Логики в твоих словах нет. В общем, дело, конечно, твоё, я в стороне, — напомнил он. — Ну что, твоей Ларисе мало, что ли? Наград столько, что карманов не хватает, за пазуху пихать надо, ото всех любовь и восхищение, аплодисменты такие, что с кипарисов шишки сыпались, одна мне по голове стукнула; делает что хочет, Вороне Карковне дерзит, Марине фигу показывает, а всё недовольна. Подавай ей какую-то задрипанную грамоту...
   — Сам ты задрипанный, — обиделся Игорь за грамоту. — Все эти сегодняшние грамоты Ирина Петровна пишет, Верона Карловна печать прикладывает. А Ларисина грамота — настоящая.
   Тут Дунину пришлось согласиться:
   — Вообще-то, ты прав... Марина ненастоящую не зажала бы... Знаешь, что мне показалось?
   — Что тебе ещё показалось?
   — Что Лариска для тебя танцевала.
   — Глупости. — У него загорелись щёки. — Для одного человека так не станцуешь. Она для всего мира танцевала.
   — Можно и для одного что-то ценное сделать. Ты же сделал танцовщицу для одного человека, — усмехнулся Дунин. — И очень, я тебе скажу, неплохо сделал.
   — Где ты её видел?! — снова вспыхнул Игорь.
   — Не бойся, Лариска по лагерю не бегает с ней, не хвастается. Это Светка похвасталась, что у Ларисы такая вещь, такая вещь! Ну, я на неё воздействовал методом ласки и открытия горизонтов. Наговорил приятных слов. Светка потеряла бдительность и растаяла. Привела меня к Ларисе в отряд и упросила её показать. Лариса ко мне теперь хорошо относится. Раньше бы ни за что не показала, послала бы вон, и весь разговор... Я ахнул, когда увидел танцовщицу. Не ожидал от тебя, честно признаюсь. Но что-то такое я в тебе почувствовал, недаром потянуло.
   Дунин засмеялся.
   — Ты приедешь в Ленинград на зимние каникулы? — спросил Игорь.
   — Там посмотрим, ближе к делу. Или я в Ленинград, или ты ко мне. Мы люди зависимые, сам понимаешь.
   — Да, скорей бы уж вырасти, — вздохнул Игорь. — Слушай, мне в декабре двенадцать исполняется. Может, по такому случаю родители отпустят?..
   Во втором отделении сели рядом.
   На сцене сверкал инструментами эстрадный оркестр. Вышел Валерий Иванович, высокий и стройный, в распахнутой на загорелой шее белой рубашке, улыбающийся весёлой и доброй улыбкой. Раскланялся на аплодисменты, чуть подождал и остановил аплодисменты безоговорочным движением руки.