— Ну-ну, малыш, — проговорила Кэти со смешком. — От него не умирают.
   — Умирают, но только не сразу, — возразил он.
   — Патрик, пойми, — Кэти встала и начала расхаживать по комнате. — Бенджи — идиот, слабоумный, и вообще мы никогда не были с ним близки. Он даже не заметит, что меня там нет, если только ему не напомнят.
   — Ты ошибаешься, Кэти. Он куда умнее, чем ты полагаешь, и все время спрашивает о тебе.
   — Ерунда все это, братец. Ты говоришь так лишь для того, чтобы я почувствовала себя виноватой… Вот что — не ждите меня. Добро бы еще, если бы там были только ты, Бенджи и Элли… хотя и не хочется встречаться с этой занудой после того «чудесного» выступления. А ты знаешь, каково мне встречаться с матерью? Она все время ко мне придирается.
   — Она волнуется за тебя, Кэти.
   Нервно расхохотавшись, Кэти прикончила сигарету одной затяжкой.
   — Конечно, Патрик… но по-настоящему волнует ее одно — чтобы я не скомпрометировала семью.
   Патрик встал, собираясь уйти.
   — Зачем ты вскочил? — проговорила Кэти. — Почему бы тебе не задержаться? Я переоденусь, сходим в казино… Помнишь, как мы раньше веселились вместе?
   Кэти направилась к спальне.
   — А ты принимаешь наркотики? — вдруг спросил Патрик.
   Она остановилась и поглядела на брата.
   — А кому это интересно? — воинственно сказала Кэти. — Тебе или мадам-космонавт… нашему доктору, губернатору и судье Николь де Жарден-Уэйкфилд?
   — Я тебя спрашиваю, — спокойно ответил Патрик.
   Кэти пересекла комнату и ладонями прикоснулась к лицу Патрика.
   — Ты — мой брат, и я люблю тебя. А все прочее не существенно.

 
   Над невысокими округлыми холмами Шервудского леса грудились темные облака. Ветер трепал деревья, раздувал волосы Элли. Сверкнула молния, почти одновременно ударил гром. Бенджи дернулся и Элли прижала его к себе.
   — В соответствии с картой, — проговорила она, — мы находимся лишь в одном километре от края леса.
   — А сколько это? — спросил Бенджи.
   — Если мы пойдем быстро, — крикнула Элли, перекрывая шум ветра, — мы можем выйти через десять минут. — Она схватила Бенджи за руку и потащила его за собой по тропе.
   Мгновение спустя молния ударила в одно из деревьев возле них, и толстая ветвь упала на дорожку, ударив Бенджи по спине и сбив его с ног. Юноша упал на дорожку — головой в зеленую траву и заросли плюща возле корней деревьев. Раскат грома почти оглушил его.
   Несколько секунд он просто лежал на земле, пытаясь понять, что с ним произошло. Наконец Бенджи поднялся на ноги.
   — Элли, — произнес он, глядя на распростертое по другую сторону тропы тело сестры, глаза той были закрыты.
   — Элли! — завопил Бенджи и на четвереньках подобрался к сестре. Он взял ее за плечи и встряхнул. Глаза Элли не открылись. Переходящая на висок опухоль на ее лбу над правым глазом по размеру уже напоминала апельсин.
   — И что же мне делать? — громко проговорил Бенджи. Пахнуло дымом, он быстро поглядел на деревья. Раздуваемые ветром языки пламени перепрыгивали с ветки на ветку. Вновь блеснула молния, ударил гром. Впереди, у тропы, в той стороне, куда они с Элли шагали, взвились языки пламени, быстро распространявшиеся по обеим сторонам тропы. Бенджи запаниковал.
   Подняв голову сестры, юноша легонько шлепнул ее по лицу.
   — Элли, пожалуйста, прошу тебя, проснись. — Девушка не шевельнулась. Огонь уже окружал их, эта часть леса вот-вот превратится в пекло.
   Бенджи находился в смятении. Он попытался поднять Элли, но споткнулся и упал.
   — Нет, нет, нет! — выкрикнул он, вставая, и снова нагнулся, чтобы поднять Элли на плечи. Пахло дымом. Взяв Элли на плечи, Бенджи медленно пошел по тропе, удаляясь от пожара.
   Он выдохся, когда наконец добрался до луга. Опустив Элли на один из столов, Бенджи сел рядом с ней на скамейку. Пожар свирепствовал на северной стороне луга. «Что же делать дальше?» — подумал он. Взгляд Бенджи коснулся карты, торчавшей из кармана куртки Элли. «Она мне поможет». Юноша взял карту и посмотрел на нее. Поначалу он ничего не понял и снова начал паниковать.
   «Спокойно, Бенджи, — услыхал он умиротворяющий голос матери. — Это трудно, но ты вполне можешь справиться. Карта — это очень важная вещь. Она подсказывает нам, куда идти… Самое главное — правильно расположить карту, чтобы ты мог прочитать подписи. Видишь. Вот так верно. Чаще всего вверху находится место, которое мы называем севером. Хорошо. Перед тобой карта Шервудского леса…»
   Бенджи повернул карту в руках, так чтобы буквы правильно расположились. Вновь сверкнула молния и ударил гром. Порыв ветра понес дым в его сторону. Бенджи закашлялся и попытался прочитать слова на карте.
   И снова он услыхал голос матери. «Если ты сразу же не поймешь слово, прочти его медленно-медленно, называя каждую букву. И тогда все звуки сложатся в слова, которые ты сумеешь понять».
   Бенджи поглядел на Элли, распростертую на столе.
   — Проснись, Элли, проснись, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь. — Сестра не пошевельнулась.
   Он склонился над картой, попытался собраться. Болезненно напрягаясь, Бенджи произнес все буквы, повторил еще раз и еще… осознал, что зеленое пятно на карте представляет собой тот самый луг, где он сейчас находился. «Белые линии — это тропинки, — размышлял он. — К зеленому пятну подходят три белые линии».
   Бенджи поднял глаза от карты, насчитал три дорожки, уходящие от луга, и ощутил уверенность в себе. Но через какое-то мгновение порыв ветра бросил через луг угольки, воспламенившие деревья на южной его стороне. Бенджи торопливо поднялся. «Надо идти», — сказал он себе, вновь подымая Элли на плечи.
   Он не мог знать, что главный очаг пожара свирепствует на севере — около поселка Хаконе. Бенджи вновь поглядел на бумажку в своих руках. «Нужно идти по белым линиям к нижней части карты», — подумал он.
   Молодой человек брел по тропе, когда высоко над его головой пламя окутало дерево. Сестра лежала у него на плече, спасительную карту он сжимал в правой руке. Через каждые десять шагов Бенджи останавливался, чтобы взглянуть на карту, всякий раз убеждаясь в том, что не отклонился от правильного направления. Оказавшись на перекрестке, Бенджи осторожно положил Элли на траву и провел пальцем по каждой из белых линий. Через минуту он широко улыбнулся, вновь поднял сестру и направился по тропе к поселку Позитано. Вновь сверкнула молния, ударил гром и ливень хлынул на Шервудский лес.


7


   Через семь часов Бенджи уже мирно спал в родном доме — в своей постели. Тем временем на другом конце колонии в госпитале Нового Эдема началось истинное столпотворение. Суетились и биоты, и люди, в коридорах стояли носилки с телами, пациенты стонали от боли. Николь разговаривала по телефону с Кэндзи Ватанабэ:
   — Пусть всех Тиассо немедленно пришлют в госпиталь. Тех, кто ухаживает за стариками и младенцами, могут подменить Гарсиа или даже Эйнштейны. А люди пусть подежурят в поселковых клиниках. Положение весьма серьезное.
   За шумом в госпитале она едва слышала Кэндзи.
   — Плохо, очень плохо, — повторила она, отвечая на его вопрос. — Пострадали двадцать семь человек, погибло четверо. Сгорела вся область Нара, весь район построенных в японском стиле деревянных домов. Этот окруженный лесом поселок целиком оказался в зоне бедствия, пожар налетел слишком быстро, и люди ударились в панику.
   — Доктор Уэйкфилд, доктор Уэйкфилд, придите, пожалуйста, немедленно в номер 204. — Николь повесила трубку и побежала по коридору. По ступенькам она поднялась на второй этаж. В номере 204 умирал старый друг, кореец Ким Ли, обеспечивавший контакты с Хаконе, когда Николь исполняла обязанности временного губернатора.
   Мистер Ким одним из первых построил себе новый дом в Наре. И теперь бросился в свое горящее жилище, чтобы спасти семилетнего сына. Ребенок останется жить, мистер Ким успел вовремя, но получил сильнейшие ожоги третьей степени, покрывавшие почти все его тело.
   В коридоре Николь столкнулась с доктором Тернером.
   — Едва ли мы сумеем помочь вашему другу из 204-й, — проговорил он, — но мне хотелось бы услышать ваше мнение… Позвоните мне в операционную: принесли еще одного с тяжелыми ожогами, тоже не сумел вовремя выбраться из дома.
   Глубоко вздохнув, Николь медленно открыла дверь в комнату. Жена мистера Кима, симпатичная кореянка — ей уже было за тридцать, — тихонько сидела в углу. Николь подошла к ней и обняла за плечи. Пока Николь утешала миссис Ким, ходившая за мистером Кимом Тиассо принесла набор графиков. Состояние потерпевшего было действительно безнадежным. Когда Николь закончила чтение, она с удивлением заметила возле кровати мистера Кима свою собственную дочь Элли в широкой повязке на правой стороне головы. Элли держала умирающего за руку.
   — Николь, — шепнул мистер Ким, преодолевая боль. Вся кожа на его лице почернела. Даже одно произнесенное слово причиняло ему нестерпимую муку. — Я хочу умереть, — сказал он, повернув голову в сторону сидевшей в углу жены.
   Миссис Ким встала и подошла к Николь.
   — Мой муж хочет, чтобы я подписала бумаги на эвтаназию[43]. Но я сделаю это, только если вы скажете, что никакой надежды уже нет. — Она всхлипнула и умолкла.
   Николь не стала медлить.
   — Ничего не могу гарантировать вам, миссис Ким, — скорбным голосом проговорила Николь, переводя взгляд то на обгоревшего человека, то на его жену. — Скорее всего ваш муж умрет в ближайшие 24 часа и будет непрестанно страдать до самой смерти. Но если случится медицинское чудо и он все-таки выживет, останется калекой до конца дней своих.
   — Я хочу умереть поскорее, — с трудом выговорил мистер Ким.
   Николь отослала Тиассо за документами на эвтаназию. Их следовало подписать врачу, супруге и самому больному, если, по мнению доктора, он еще мог принимать решение. Когда Тиассо ушла, Николь жестом пригласила Элли за собой в коридор.
   — Зачем ты пришла сюда? — негромко спросила Николь, когда они вышли наружу. — Я же велела тебе оставаться дома и отдыхать. У тебя тяжелое сотрясение мозга.
   — Я себя прекрасно чувствую, мама, — ответила Элли. — Потом я услыхала, что мистер Ким сильно обгорел, и захотела помочь ему чем-нибудь. В прежние дни он был для нас таким хорошим Другом.
   — Он в ужасном состоянии, — сказала Николь, покачивая головой. — Не могу даже поверить тому, что он еще жив.
   Элли прикоснулась к руке матери.
   — Он хочет, чтобы его смерть послужила людям. Миссис Ким сказала мне об этом… и уже послала за Амаду, но я хочу, чтобы ты сама переговорила с доктором Тернером.
   Николь посмотрела на дочь.
   — О чем ты?
   — Помнишь Амаду Диаба?.. приятеля Эпонины, фармаколога из Нигерии, у которого бабушка была сенуфо. Он тоже подхватил RV-41 при переливании крови… во всяком случае, Эпонина сказала мне, что его сердце быстро разрушается.
   Николь замолчала, она не могла поверить своим ушам.
   — Итак, ты хочешь, чтобы я, — проговорила она наконец, — попросила доктора Тернера выполнить пересадку сердца без помощи робота-хирурга, притом во время всей этой трагедии?
   — Если он согласится, можно пересадку произвести и потом, разве не так? Сердце мистера Кима можно сохранить на какое-то время.
   — Видишь ли, Элли мы даже не знаем…
   — Я уже все проверила, — перебила ее Элли. — Одна из Тиассо подтвердила, что мистер Ким вполне подходит в качестве донора.
   Николь вновь покачала головой.
   — Ну хорошо, хорошо, — сказала она. — Я подумаю об этом. А сейчас я хочу, чтобы ты легла и отдохнула. Сотрясение мозга — не пустяк.

 
   — Вы понимаете, чего добиваетесь от меня? Неужели вы действительно хотите, чтобы я это сделал? — доктор Тернер с недоверием поглядел на Николь.
   — Видите ли, доктор Тернер, — проговорил Амаду с заметным британским акцентом, — прошу вас я, а не доктор Уэйкфилд. И хочу, чтобы вы сделали эту операцию. Только не стоит преувеличивать риск. Вы сами говорили мне, что я не проживу более трех месяцев. Конечно, я могу умереть и на операционном столе. Но если выживу, то в соответствии с вашей статистикой, быть может, проживу еще восемь лет… с вероятностью 50%. Можно даже жениться и завести ребенка.
   Доктор Тернер повернулся и поглядел на стенные часы в кабинете.
   — Мистер Диаба, попробуем забыть, что сейчас уже заполночь и что я проработал девять часов, оперируя получивших ожоги. Подумайте сами: целых пять лет мне не приходилось пересаживать сердце. А на Земле я никогда не делал подобных пересадок без самого лучшего кардиологического оборудования. Например, операции всегда проводятся роботами.
   — Я понимаю все это, доктор Тернер. Только это неважно. Без операции меня ждет верная смерть. Кроме того, в ближайшее время нового донора наверняка не будет. К тому же Элли сказала мне, что вы недавно освежили в памяти все методики пересадки, подготавливая бюджетный запрос на новое оборудование.
   Доктор Тернер бросил на Элли вопросительный взгляд.
   — Моя мать говорила мне, как тщательно вы подготовились, доктор Тернер. Надеюсь, вы не станете винить меня в том, что я кое о чем сказала Амаду.
   — Я рада помочь вам всеми средствами, — добавила Николь. — Мне не приходилось заниматься хирургией сердца, однако я проходила практику в кардиологическом институте.
   Доктор Тернер оглядел комнату, перевел взгляд на Элли, потом на Амаду и Николь.
   — Ну хорошо, хватит разговоров. Похоже, что вы не оставляете мне никакого выбора.
   — Значит, вы сделаете это? — в голосе Элли слышался девичий восторг.
   — Попробую, — ответил доктор. Он подошел к Амаду Диаба и протянул вперед обе руки. — А вы знаете, что у вас не слишком много шансов проснуться?
   — Да, сэр… да, доктор Тернер. Но между полным отсутствием шансов и почти полным есть кое-какая разница. Я благодарю вас.
   Доктор Тернер повернулся к Николь.
   — Приходите через пятнадцать минут в мой кабинет, обсудим методику операции… Кстати, доктор Уэйкфилд, не попросите ли вы Тиассо заварить нам кофе покрепче?

 
   Подготовка к пересадке сердца пробудила воспоминания, которые доктор Тернер похоронил на задворках своего ума. На мгновение ему даже померещилось, что он снова находится в Медицинском центре Далласа. Он вспомнил, каким счастливым был в те далекие дни… в другом мире. Он любил свою работу, свою семью. Ему просто нечего было желать.
   Прежде чем начать операцию, доктора Тернер и Уэйкфилд тщательно записали точную последовательность предстоящих действий. И во время всей операции, завершая основные этапы, они останавливались, чтобы свериться друг с другом. По ходу дела никаких неприятных неожиданностей не случилось. Удалив старое сердце Амаду, доктор Тернер перевернул его так, чтобы Николь и Элли (она настояла на своем присутствии на всякий случай — вдруг потребуется какая-нибудь помощь) могли видеть атрофированную мышцу. Сердце находилось в скверном состоянии. Амаду, вероятно, умер бы, не протянув и месяца. Пока новое сердце подсоединяли к основным артериям и венам, кровообращение в организме пациента поддерживал автоматический насос. Наступила трудная и опасная стадия операции: насколько помнил доктор Тернер, она никогда не проводилась человеческими руками.
   Однако множество ручных операций, которые доктору Тернеру пришлось провести за три года пребывания в Новом Эдеме, лишь отточили его хирургическое искусство. Он удивил даже себя самого той легкостью, с которой подсоединил новое сердце к основным кровеносным сосудам тела Амаду. К концу операции, когда все опасные стадии были завершены, Николь попросила разрешения закончить все оставшиеся мелочи. Но доктор Тернер покачал головой. И хотя в колонии уже наступало утро, он намеревался самостоятельно завершить операцию.
   Должно быть, крайняя усталость все-таки сыграла с глазами доктора Тернера неприятную шутку в последние минуты операции… или, быть может, в ней следовало винить прилив адреналина, сопровождавший радостное возбуждение, предвкушение успешного конца операции, но, как бы то ни было, в эти последние мгновения Роберт Тернер время от времени замечал удивительные изменения в лице Амаду Диаба. Несколько раз оно словно расплывалось перед глазами врача, преображаясь в черты Карла Тайсона… молодого чернокожего, которого доктор Тернер убил в Далласе. Закончив очередной стежок, доктор Тернер глянул на лицо Амаду — тот ухмылялся совершенно как Тайсон. Доктор заморгал и поглядел снова… на операционном столе был Амаду Диаба. Когда это повторилось несколько раз, доктор Тернер спросил Николь, не замечает ли она чего-нибудь необычного в лице Амаду.
   — Ничего, кроме улыбки, — ответила та. — Никогда не видела, чтобы человек улыбался под анестезией.
   Когда операция завершилась и Тиассо смогли заключить, что пациент находится в великолепном состоянии, невзирая на крайнюю усталость, доктор Тернер, Николь и Элли испытали прилив восторга. Доктор пригласил обеих женщин в свой кабинет отпраздновать удачу за еще одной чашечкой кофе. В этот момент он даже не мог предположить, что собирается сделать предложение Элли.

 
   Элли была ошеломлена. Она только глядела на доктора. Тот бросил взгляд на Николь, потом опять поглядел на Элли.
   — Я понимаю, что это вышло так неожиданно, но я не сомневаюсь в своих чувствах. Я успел убедиться в этом. Я люблю вас и хочу, чтобы вы вышли за меня замуж. И чем скорее, тем лучше.
   Почти на минуту в комнате воцарилась абсолютная тишина. Не нарушая безмолвия, доктор подошел к двери кабинета и запер ее. Отсоединил телефон. Элли попыталась что-то сказать.
   — Нет, — с горечью в голосе произнес он, — не надо ничего говорить. Я должен это сделать.
   Он опустился в кресло и глубоко вздохнул.
   — Мне следовало сделать это давно, — проговорил он ровным голосом. — К тому же теперь вы обе должны знать обо мне всю правду.
   Слезы выступили на глазах доктора Тернера, и он приступил к повествованию. На первых словах голос его дрогнул, но он взял себя в руки.
   — Мне было тридцать три года и, не осознавая того, я был слепо и немыслимо счастлив. Один из ведущих кардиохирургов Америки… прекрасная любящая жена, две дочери — трех и двух лет. Мы жили в Техасе — в особняке с бассейном — в коммуне в сорока километрах к северу от Далласа.
   — Однажды я поздно вернулся домой из госпиталя — пришлось следить за необычайно тонкой операцией по вскрытию сердца. И у ворот нашей коммуны меня остановили охранники. Они были в смятении, словно бы не знали, что делать, но потом позвонили куда-то и, странными глазами поглядев на меня, разрешили пройти.
   — Перед нашим домом оказались две полицейские машины и скорая помощь. В тупике за ним примостились три передвижных телефургона. Я повернул к дверям и полицейский остановил меня. Вспыхнули лампы, какие-то телевизионщики ослепили меня своими огнями. Потом полицейский отвел меня к дому.
   — На лежанке в передней прямо у лестницы на второй этаж под простыней лежала моя жена. Горло ее было перерезано. Я услышал, что наверху переговариваются люди, и бросился, чтобы отыскать дочерей. Девочки лежали там, где встретили смерть… Кристин — на полу в ванной, Аманда — в постели. Эта сволочь перерезала горло и им.
   Доктора Тернера сотрясали отчаянные рыдания.
   — Не могу забыть этого зрелища… Аманда, наверное, спала — у нее была только одна рана на горле… Каким же чудовищем нужно быть, чтобы поднять руку на такие невинные создания!
   Слезы текли по щекам доктора Тернера. Грудь его вздымалась. Несколько секунд он не мог произнести ни слова. Элли тихо подошла к его креслу и уселась на пол, взяв его за руку.
   — На пять месяцев я просто оцепенел: не мог работать, не мог есть. Мне пытались помочь — друзья, врачи, прочие мои коллеги, но я сломался. И не мог, не мог смириться с тем, что моей жены и детей нет в живых, что их убили.
   — Полиция обнаружила подозреваемого менее чем за неделю. Его звали Карл Тайсон. Это был молодой чернокожий 23 лет от роду, рассыльный, доставлявший покупки из ближайшего супермаркета. Моя жена всегда пользовалась телевизором для закупок. Этот Карл Тайсон уже бывал в нашем доме несколько раз (я даже вспомнил его) и, безусловно, знал расположение комнат.
   — Несмотря на оцепенение, охватившее меня тогда, я прекрасно помню все подробности расследования убийства Линды. Сперва все казалось так просто: свежие отпечатки пальцев Карла Тайсона обнаружились едва ли не во всех комнатах. В тот самый день его видели в коммуне. Многие драгоценности Линды исчезли, и грабеж был очевидным мотивом убийства. Я полагал, что подозреваемый будет осужден и казнен.
   — Но вдруг все затуманилось. Драгоценностей не нашли. Охрана отметила время прибытия и отбытия Карла Тайсона в журнале — увы, он провел внутри «Зеленого Братства» лишь двадцать две минуты: этого времени едва хватало на то, чтобы развезти покупки, не говоря уже об ограблении и трех убийствах. Кроме того, Тайсон утверждал, что Линда в этот день попросила его передвинуть мебель. Подобное объяснение превосходно объясняло присутствие отпечатков пальцев во всем доме…
   Доктор Тернер остановился, боль исказила его лицо. Элли мягко пожала его руку, и он продолжил:
   — Перед судом обвинение заключило, что Тайсон днем доставил покупки в дом и узнал из разговора с Линдой, что я задержусь на работе до вечера. Моя жена была женщиной дружелюбной и доверчивой. Она могла в разговоре с рассыльным сказать, что меня долго не будет дома… В любом случае, по мнению прокурора, Тайсон, оставив комнату, не стал возвращаться в супермаркет. Он перелез через каменную стену, окружавшую наш поселок, пересек площадку для гольфа и потом вошел в дом, намереваясь украсть драгоценности Линды, полагая, что все уже будут спать. Должно быть, жена увидела его, Тайсон испугался и убил сперва Линду, а потом детей, чтобы не оставить свидетелей.
   — Хотя никто не видел, как Тайсон второй раз был у моего дома, я посчитал заключение прокурора достаточно убедительным и решил, что преступника обязательно осудят. В конце концов, у него отсутствовало алиби на то время, когда было совершено преступление. Грязь на ботинках Тайсона в точности соответствовала илу в ручье, через который ему нужно было перебраться, чтобы сзади залезть в мой дом. После убийства его два дня не видели на работе, а когда Тайсона арестовали, при нем оказалась уйма денег
   — он сказал, что «выиграл их в покер».
   — Но, слушая речь защиты, я усомнился в принципах американской юридической системы. Его адвокат придал делу расовый оттенок, представив Карла Тайсона этаким несчастным бедняком, чернокожим неудачником, которого привлекли к ответственности лишь по косвенным уликам. Он утверждал, что в тот трагический день Тайсон только доставил покупки в мой дом. Это не мой подзащитный, говорил адвокат, это какой-то неизвестный маньяк перелез через ограду «Зеленого Братства» и украл драгоценности, а затем убил Линду и детей.
   — И в последние два дня суда я понял — скорее по манере присяжных, чем по чему-либо еще, — что Тайсон будет оправдан. Я обезумел от праведного гнева. Разве можно было усомниться в том, что именно этот молодой человек совершил преступление? Я не мог даже представить себе, что его оправдают.
   — Каждый день во время судебного процесса — он затянулся на шесть недель — я появлялся в здании суда со своим небольшим медицинским чемоданчиком. Сперва охранники проверяли при входе его содержимое, но некоторое время спустя, проникшись симпатией к моему горю, они перестали обыскивать меня. Перед завершением суда я слетал на уик-энд в Калифорнию, якобы намереваясь посетить медицинский семинар, а на самом деле за тем, чтобы купить на черном рынке ружье, которое могло поместиться в мой чемодан; как я и рассчитывал, в тот день, когда должны были объявить приговор, охранники не стали заглядывать в него.
   — Приговор оказался оправдательным, присутствовавшие в зале заседания подняли шум, чернокожие на галерее кричали ура. Карл Тайсон и его защитник, еврей по имени Ирвинг Бернштейн, обнимались. Но я был готов к этому. Открыв свой чемодан, быстро выхватил ружье, перепрыгнул через барьер и убил обоих, выстрелив по очереди из каждого ствола.
   Доктор Тернер глубоко вздохнул и продолжил:
   — Я никогда прежде не признавался себе в том, что был не прав. И только оперируя вашего друга, мистера Диаба, отчетливо понял, насколько этот эмоциональный взрыв отравил мою душу… на все эти долгие годы. Ведь месть не возвратила к жизни ни жену, ни детей. Она не принесла мне и крохи счастья, разве что позволила испытать низменное животное удовлетворение, когда я понял, что Тайсон и его адвокат умирают. — В глазах доктора Тернера стояли слезы. Он поглядел на Элли. — Возможно, вы не сочтете меня достойным вашей руки, но я люблю вас, Элли Уэйкфилд, и очень хочу, чтобы вы стали моей женой. И прошу вас простить меня за то, что я натворил много лет назад.
   Элли поглядела на доктора Тернера и вновь пожала его руку.
   — Я очень мало знаю о любви, — медленно проговорила она, — поскольку не имела возможности испытать ее. Но я знаю свои чувства к вам. Я восхищаюсь вами, уважаю вас, возможно, даже люблю. Конечно, сначала мне хотелось бы посоветоваться с родителями, и… доктор Роберт Тернер, если они не будут возражал», я с радостью выйду за вас замуж.