8


   Николь перегнулась через раковину и взглянула на свое отражение в зеркале. Провела пальцами по морщинкам под глазами, разгладила седеющие волосы. А ты уже почти старуха, сказала она себе и улыбнулась. «Я старею, стареют руки, придется закатывать брюки», — громко провозгласила она.
   Николь расхохоталась и, повернувшись спиной к зеркалу, обернулась, чтобы видеть себя со спины. Зеленое платье с желтоватым отливом, которое она намеревалась надеть на свадьбу Элли, плотно обтягивало спину, стройную и худощавую — в ее-то годы. «Не так уж и плохо, — одобрила свой вид Николь. — Во всяком случае, Элли нечего стыдиться».
   На столе возле ее кровати стояли две фотографии — Женевьевы и ее мужа-француза, которые передал ей Кэндзи Ватанабэ. Возвратившись в спальню, Николь взяла фотографии и поглядела на них. «Я не могла присутствовать на твоем венчании, Женевьева, — невольно взгрустнула она. — И даже никогда не видела твоего мужа».
   Стараясь справиться с чувствами, Николь поспешно перешла на другую сторону спальни. Там она почти минуту глядела на фотографию Симоны и Майкла О'Тула в день их венчания и свадьбы в Узле. «И тебя я оставила… всего лишь через неделю после свадьбы… Ты была такой молодой, Симона, но во многом куда более зрелой, чем Элли…»
   Она не позволила себе закончить эту мысль. Слишком тяжело было вспоминать обеих дочерей. Гораздо спокойнее обратиться к настоящему. Николь протянула руки и сняла фотографию Элли, висевшую на стене вместе с фотографиями своих братьев и сестер. «Итак, я выдаю замуж третью дочь, — подумала она. — Невозможно представить. Иногда жизнь идет чересчур быстро».
   Перед глазами Николь промелькнула Элли в различном возрасте: тихая кроха, лежащая возле нее в Белой комнате в недрах Рамы; потрясенное детское личико, когда они приближались к Узлу на кораблике-челноке; повзрослевшая девушка в момент пробуждения после долгого сна и, наконец, зрелая решимость и отвага, с которыми она обратилась к гражданам Нового Эдема, защищая доктора Тернера и его планы. Мысленное путешествие в прошлое принесло много воспоминаний.
   Николь повесила фотографию Элли на стенку и начала раздеваться. Она только что убрала платье в шкаф, когда услышала странный звук: словно кто-то плакал, тихо-тихо, так что едва было слышно. «Что это?» — удивилась она. Николь посидела спокойно несколько минут. Но шум не повторился, потом она встала и вдруг ощутила странное чувство; ей показалось, что в комнате присутствуют Женевьева и Симона. Николь торопливо огляделась — вокруг никого.
   «Что со мной? — спросила она себя. — Может быть, переработала? Или же дело Мартинеса и внезапное замужество дочери заставили меня перенервничать? Или начинается очередной из моих психических эпизодов?»
   Николь попробовала успокоиться, для чего принялась медленно и глубоко дышать. И все же не сумела избавиться от ощущения, что Женевьева и Симона присутствуют в комнате. Это ощущение было настолько сильным, что Николь едва удерживалась, чтобы не заговорить с ними.
   Она отчетливо вспомнила свои разговоры с Симоной перед ее свадьбой с Майклом О'Тулом. «Быть может, поэтому-то они и пришли ко мне, — подумала Николь. — Чтобы напомнить мне о том, что я позабыла поговорить с Элли перед замужеством». Николь громко рассмеялась — пожалуй, чуточку нервно, — но мурашки не исчезали с кожи на ее руках.
   «Простите меня, мои дорогие, — сказала Николь, обращаясь к фотографии Элли, а также к Женевьеве и Симоне, незримо витавшим в комнате. — Обещаю, что завтра…»
   На этот раз крик ни с чем нельзя было перепутать. Николь на мгновение застыла в спальне, адреналин прихлынул в кровь. И бросилась бежать через весь дом в кабинет, где работал Ричард.
   — Ричард, — произнесла она, прежде чем войти в кабинет, — ты слышал?..
   Николь остановилась на полуслове. В кабинете был кавардак. Ричард сидел на полу, лицом к двум мониторам, окруженным грудой разного электронного хлама. В одной руке он держал крошечного робота, принца Хэла, в другой находился драгоценный карманный компьютер, сохранившийся с времен «Ньютона». Над ним склонились три биота — две Гарсиа и один частично разобранный Эйнштейн.
   — Привет, дорогая, — невозмутимо проговорил Ричард. — Что ты делаешь здесь? Я думал, ты уже спишь.
   — Ричард, по-моему, я услыхала крик птицы. Только что, буквально минуту назад… и совсем близко. — Николь помедлила, соображая, следует ли говорить мужу о посещении Женевьевы и Симоны.
   Чело Ричарда нахмурилось.
   — Я ничего не слышал, — ответил он. — А вы? — спросил он у биотов. Все они покачали головами, в том числе и Эйнштейн, из открытой грудной клетки которого тянулись четыре кабеля, подсоединенные к стоявшим на полу мониторам.
   — Я действительно что-то слыхала, — повторила Николь и задумалась. «Неужели это признак перенапряжения?» — спросила она себя. Николь обратила свое внимание на хаос перед собой. — Кстати, дорогой, чем ты занят?
   — Я? Ничем особенным. Просто затеял новый проект.
   — Ричард Уэйкфилд, — быстро проговорила она, — ты не хочешь сказать мне правду. Ты хочешь, чтобы я поверила, что весь этот беспорядок на полу «ничего особенного» не означает, но я прекрасно знаю тебя. Так что же скрывать…
   Ричард изменил картинку на включенных мониторах и энергично затряс головой.
   — Не нравится мне все это, — пробормотал он. — Совсем не нравится. — Он поглядел на Николь. — Тебе случайно не приходилось запрашивать мои последние файлы, которые хранятся в центральном суперкомпьютере? Просто так… непреднамеренно?
   — Нет, конечно нет. Я даже не знаю твой код… Но я имела в виду другое…
   — Кто-то воспользовался ими… — Ричард поспешно вызвал диагностическую подпрограмму и обратился к одному из мониторов. — Не менее пяти раз за последние три недели… А ты действительно уверена, что ни при чем здесь?
   — Да, Ричард, — заверила его Николь. — Но ты все еще пытаешься уклониться от темы… Я хочу, чтобы ты объяснил мне, что все это значит.
   Ричард поставил принца Хэла перед собой, поглядел на Николь.
   — Я еще не вполне готов, дорогая, — сказал он, недолго помедлив. — Пожалуйста, дай мне пару дней.
   Николь была озадачена. Наконец ее лицо просветлело.
   — Ну хорошо, милый, если ты затеял свадебный подарок для Элли, тогда я с радостью подожду…
   Ричард вернулся к работе. Николь плюхнулась в единственное кресло в комнате, еще остававшееся свободным. Наблюдая за мужем, она поняла, насколько устала, и убедила себя в том, что крик, должно быть, просто померещился ей — от переутомления.
   — Дорогой, — произнесла негромко Николь через минуту-другую.
   — Да, — ответил он, поднимая взгляд от пола.
   — А тебя действительно не смущает ход дел в Новом Эдеме? Как по-твоему, почему создатели Рамы предоставили нас самим себе? Большинство колонистов живут, забыв о том, что путешествуют в межзвездном космическом корабле, построенном внеземными существами. Как такое могло оказаться возможным? Почему не может здесь появиться Орел или же иное, не менее чудесное проявление их превосходящей технологии? Быть может, тогда все наши пустяковые проблемы…
   Смех Ричарда остановил Николь.
   — О чем ты? — проговорила она.
   — Вспомнил один разговор с Майклом О'Тулом. Он выражал мне свое недовольство, поскольку я усомнился в свидетельствах апостолов. Майкл заявил, что Бог, должно быть, не понял, что наша порода сплошь Фомы неверующие… Ему нужно было почаще присылать к нам воскресшего Христа.
   — Тогда ситуация была совершенно иной, — возразила Николь.
   — Ты так полагаешь? — ответил Ричард. — Сообщения первых христиан об Иисусе Христе не правдоподобнее, чем наше описание Узла и долгого путешествия на релятивистских скоростях… Колонистам легче поверить, что этот космический корабль создан МКА в качестве эксперимента. Лишь немногие из них настолько разбираются в науке, чтобы понять — мы не способны создать Раму.
   Николь помолчала.
   — В таком случае нам нечем переубедить их…
   Ее перебил тройной сигнал, свидетельствующий, что ее вызывают по телефону по неотложному делу. Николь поднялась и направилась через комнату к аппарату. На экране монитора появилось озабоченное лицо Макса Паккетта.
   — Возле исправительного дома создалась опасная ситуация. Собралась рассерженная толпа, быть может, семьдесят или восемьдесят человек, в основном это жители Хаконе. Все хотят, чтобы им выдали Мартинеса. Они напали на биотов-Гарсиа и уже уничтожили двух из пяти. Судья Мышкин пытается успокоить их, но люди и не думают расходиться. Как выяснилось, Марико Кобаяси… совершила самоубийство около двух часов назад. Вся ее семья уже здесь, в том числе и отец…

 
   Николь оделась в спортивный костюм менее чем за минуту. Ричард тщетно пытался переубедить ее.
   — Я решала, — проговорила она, усаживаясь на велосипед. — И мне расхлебывать последствия.
   Она спустилась с улицы на главную велосипедную дорожку и начала крутить педали. Как следует поднажав, она могла оказаться в административном центре через 4-5 минут, потратив на дорогу в два раза меньше времени, чем на поезде, не частом в такое позднее время. «Кэндзи ошибся, — думала Николь. — Пресс-конференцию нам нужно было провести сегодня же утром. Тогда я бы сумела объяснить мотивы своего решения».
   Почти сотня колонистов собралась на главной площади Сентрал-Сити. Они расхаживали возле исправительного дома Нового Эдема, где после обвинения в изнасиловании Марико Кобаяси содержался Педро Мартинес. Судья Мышкин стоял перед входом на верхней ступеньке лестницы. Он обращался к разгневанной толпе через мегафон. Двадцать биотов, в основном Гарсиа, совместно с парой Линкольнов и Тиассо, взявшись за руки, стояли перед Мышкиным, не позволяя толпе подняться по лестнице к старому судье.
   — Эй, люди, — говорил седовласый русский, — если Педро Мартинес виновен, он будет осужден. Но наша конституция гарантирует ему право на справедливый суд…
   — Заткнись, старик, — выкрикнул кто-то из толпы. — Выдайте нам Мартинеса, — раздался другой голос.
   Слева перед театром шестеро молодых азиатов заканчивали сооружение шаткой виселицы. Под одобрительные вопли толпы один из них перекинул толстую веревку с петлей через поперечину. Крепкий японец двадцати лет с небольшим пробился вперед.
   — С дороги, старик. И забери с собой этих механических кукол. С тобой мы не ссоримся. Мы пришли, чтобы семья Кобаяси добилась справедливости.
   — Ах, Марико, — вскрикнула молодая женщина. С противным хрустом рыжеволосый парень ударил одну из Гарсиа по лицу алюминиевой бейсбольной битой. Глаза Гарсиа разбились и лицо трудно было узнать, но, не реагируя на удар, она оставалась на месте.
   — Биоты не ответят силой, — говорил в мегафон судья Мышкин. — По природе своей они пацифисты. Но зачем их уничтожать? Это глупо и безрассудно.
   С улицы, уходившей в сторону Хаконе, на площади появились два бегуна, и сгрудившиеся там колонисты на миг отвлеклись. Уже через минуту взбунтовавшаяся толпа разразилась восторженными воплями, приветствуя два огромных бревна, внесенных двумя дюжинами молодых людей.
   — Вот теперь мы избавимся от биотов, защищающих убийцу Мартинеса, — выкрикнул молодой японец. — Старик, убирайся, пока тебя не побили, другого шанса не будет.
   Многие из собравшихся подбежали к бревнам, чтобы воспользоваться ими, словно тараном. И тут на площади появилась Николь Уэйкфилд на велосипеде.
   Она быстро соскочила с велосипеда, протиснулась через кордон и взбежала по лестнице, чтобы стать возле судьи Мышкина.
   — Хиро Кобаяси, — крикнула она в мегафон, прежде чем в толпе успели узнать ее. — Я пришла объяснить вам, почему Педро Мартинеса не будут судить. Станьте впереди, чтобы я могла видеть вас!
   Старый Кобаяси, остававшийся в стороне на краю площади, медленно подошел к нижней ступеньке и остановился напротив Николь.
   — Кобаяси-сан, — проговорила Николь по-японски, — с глубоким прискорбием я узнала о смерти вашей дочери…
   — Ханжа, — выкрикнул кто-то по-английски, и толпа загудела.
   — Я — мать, — продолжала Николь, — и прекрасно представляю себе, как это ужасно — пережить смерть своего ребенка…
   — А теперь, — она перешла на английский, обращаясь к толпе, — позвольте объяснить всем вам мотивы, заставившие меня принять такое решение. В конституции Нового Эдема записано: каждый гражданин имеет право на справедливый суд. И с момента основания колонии все преступления подлежали судебному разбирательству. Но в деле мистера Мартинеса обнаружились сложности, а при всей шумихе, поднятой вокруг него… не сомневаюсь, что мы не сумели бы сейчас собрать судей, способных рассмотреть дело непредвзято.
   Свист и крики заставили Николь умолкнуть ненадолго.
   — И в конституции не предусмотрены меры, — продолжала она, — которыми следует обеспечить объективность суда присяжных. Но судьи должны исполнять закон, они обязаны решать дела на основании собранных улик. Вот почему я определила, что дело Мартинеса нужно передать в специальный суд Нового Эдема. Там будут обнародованы все свидетельства (о некоторых публике еще неизвестно), и они будут тщательно взвешены.
   — Но все мы знаем, что этот Мартинес виновен, — выкрикнул донельзя расстроенный мистер Кобаяси. — Он сам признался, что спал с моей дочерью. Все знают, что он изнасиловал девушку в Никарагуа, еще на Земле… Почему вы защищаете его? А где же справедливость для моей семьи?
   — Потому что закон… — начала Николь, но голос ее потонул в шуме толпы.
   — Мы хотим Мартинеса. Мы хотим Мартинеса, — слышалось все громче и громче, и огромные бревна, которые положили на мостовую после появления Николь, вновь оказались в руках собравшихся. Пока толпа поднимала таран, одно бревно ударилось о монумент, отмечающий положение Рамы в пространстве. Сфера разбилась, и электронные части, указывающие расположение ближайших звезд, посыпались на мостовую. Мерцающий огонек, обозначавший Раму, рассыпался на сотни кусков.
   — Граждане Нового Эдема, — крикнула Николь в мегафон, — выслушайте меня. В этом деле есть факты, о которых вы не имеете представления. Если вы только выслушаете…
   — Бей черномазую суку! — завопил рыжеволосый парень, ударивший Гарсиа бейсбольной битой.
   Николь огненным взглядом поглядела на молодого человека.
   — Что ты сказал?! — закричала она.
   Голоса умолкли, парень вдруг оказался в изоляции. Он нервно оглянулся вокруг и ухмыльнулся.
   — Бей черномазую суку, — повторил он. Николь в одно мгновение сбежала вниз по ступенькам. Толпа расступилась, когда она направилась прямо к рыжеволосому парню.
   — А ну повтори это еще раз, — сказала Николь, раздувая ноздри, как только оказалась менее чем в метре от своего противника.
   — Бей… — начал он.
   Открытой ладонью она ударила его по щеке. Звук пощечины прозвучал над всей площадью. Николь резко повернулась и направилась к ступенькам. Ее со всех сторон охватили руки. Возмущенный парень заносил кулак…
   И тут над площадью прокатились два громких хлопка. Пока все пытались понять, что случилось, еще два выстрела прогремели над головами присутствующих.
   — Видите это ружье?! — проговорил Макс Паккетт в мегафон. — А теперь выпустите госпожу судью… так-то лучше… живо все по домам, хуже от этого никому не будет.
   Николь вырвалась из рук, удерживавших ее, но толпа не рассеялась. Макс поднял ружье и выстрелил снова, целя в толстый узел на удавке, свисавшей с самодельной виселицы. Веревка разлетелась на кусочки, посыпавшиеся в толпу.
   — Так вот, ребята, со мной иметь дело это не то что с женщиной и стариком. Правда, придется, наверное, посидеть известное время в исправительном доме за нарушение правил обращения с оружием… и не нарывайтесь, чтобы я не подстрелил кого-нибудь из вас…
   Макс навел свое ружье на толпу. Все невольно попятились. Он выпалил холостыми над головами и с удовлетворением расхохотался, когда толпа бросилась врассыпную.

 
   Николь не могла уснуть. Вновь и вновь мысленно переживала одну и ту же сцену: как спускалась в толпу и давала пощечину рыжеволосому парню. «Итак, я ничем не лучше его», — думала она.
   — Ты еще не спишь, не так ли? — спросил Ричард.
   — Хм!
   — С тобой все в порядке?
   Последовало недолгое молчание. Николь ответила:
   — Нет, Ричард… Я очень расстроилась, потому что ударила этого парня.
   — Вот уж не надо. Ты-то в чем виновата… Он сам нарвался на это… худшего оскорбления не придумаешь… Подобные ему люди не понимают ничего, кроме грубой силы. — Нагнувшись, Ричард начал растирать спину Николь. — Боже мой! — проговорил он. — Я еще не видел тебя такой напряженной… вся спина словно в узлах… сверху донизу.
   — Я очень встревожена, — сказала Николь. — У меня жуткое предчувствие, что скоро вся ткань нашей жизни здесь в Новом Эдеме будет разорвана… И я занята абсолютно бесполезным делом.
   — Ты сделала все возможное, моя дорогая… я должен признаться, что изрядно удивлен таким усердием. — Ричард продолжал нежно растирать спину Николь. — Но вспомни — ты имеешь дело с людьми… их можно перевезти в новый мир… поселить в раю, но и туда они прихватят с собой свои страхи, тревоги и культурные предрассудки. Новый мир получится действительно новым, если заселить его людьми с чистым разумом, подобно новым компьютерам без программ и операционных систем, а только с чистой памятью и способностями.
   Николь умудрилась выдавить улыбку.
   — Не слышу оптимизма в твоих словах, дорогой.
   — Почему? Все увиденное мной в Новом Эдеме или на Земле подтверждает — человечество не способно жить в мире с себе подобными, что же тогда говорить о прочих живых существах. Правда, попадается иногда личность или даже целая группа людей, способная встать над основными генетическими или общественными недостатками вида… но любой из них — это чудо и никак уж не норма.
   — Я не разделяю твоей точки зрения, — тихо ответила Николь. — Ты видишь все в мрачном свете. По-моему, люди в основном отчаянно стремятся добиться согласия. Мы просто не умеем достичь его. Вот почему нам так необходимы образование и хороший пример.
   — Даже этому рыжему? Неужели ты полагаешь, что образование сделает его более терпимым?
   — Я вынуждена так думать, дорогой. В противном случае, увы, мне придется сдаться.
   Ричард не то кашлянул, не то рассмеялся.
   — Ты что? — спросила Николь.
   — Просто подумал, — проговорил Ричард, — не случалось ли Сизифу уговаривать себя… дескать, уж в этот раз камень с горы не покатится.
   Николь улыбнулась.
   — Наверное, надеялся, что сумеет оставить свой камень на вершине, иначе незачем было так усердствовать… во всяком случае, с моей точки зрения.


9


   Кэндзи Ватанабэ вышел из поезда в Хаконе, невольно вспоминая свою давнишнюю встречу с Тосио Накамурой на планете, находившейся теперь в миллиарде километров отсюда. «В тот раз он тоже позвонил мне, — подумал Кэндзи, — и потребовал, чтобы мы переговорили о Кейко».
   Кэндзи остановился перед окном магазина и поправил галстук. Разглядывая свое искаженное отражение, он легко мог представить себя в Киото — школьника-идеалиста, собиравшегося на встречу с соперником. «Но это было давно, — сказал самому себе Кэндзи, — и тогда дело было лишь в нашем самолюбии. А сейчас судьба всего нашего крошечного мира…»
   Наи, не желая встречи своего мужа с Накамурой, настояла, чтобы тот позвонил Николь и посоветовался. Николь также не рекомендовала губернатору встречаться с Тосио Накамурой.
   — Он бесчестный, свихнувшийся на властолюбии мегаломан, — проговорила Николь. — Ваша встреча ни к чему хорошему не приведет. Тосио просто пытается нащупать твои слабые места.
   — Но он сказал, что может ослабить напряженность в колонии.
   — Какой ценой, Кэндзи? Внимательнее отнесись к условиям. Этот человек никогда не предложит что-либо за так.
   «Зачем же ты пошел?» — спрашивал его внутренний голос, когда Кэндзи увидел огромный дворец, в котором ныне обитал приятель его детства. «Не знаю, — отозвался другой голос внутри. — Быть может, ради собственной чести, самоуважения, чего-то глубоко укоренившегося в твоей сути».
   Дворец Накамуры и окружающие его дома были выстроены в классическом стиле Киото; голубые черепичные крыши, аккуратно ухоженные сады, тенистые деревья, невероятно чистые дорожки… даже запах цветов — все напоминало Кэндзи о родном городе, оставшемся на далекой планете.
   У дверей его встретила очаровательная молодая девушка в сандалиях и кимоно, она поклонилась и в самой вежливой японской манере сказала: «Охаири кудасаи»[44]. Кэндзи оставил свои туфли на стеллаже и надел сандалии. Обратив глаза к полу, девушка проводила его через несколько комнат, обставленных в западном стиле, в царство татами; поговаривали, что там Накамура проводит большую часть своего свободного времени, забавляясь с наложницами.
   Девушка вскоре остановилась и отодвинула бумажный экран, украшенный летящими журавлями. «Додзо»[45], — произнесла она, пригласив его внутрь. Кэндзи вошел в комнату с шестью татами и, скрестив ноги, уселся на двух подушках перед блестящим столом, покрытым черным лаком. «Тосио опоздает, — подумал он. — Так задумано заранее».
   Другая молодая девица, столь же хорошенькая, в восхитительном нежных тонов кимоно, старавшаяся держаться незаметно, бесшумно вошла в комнату, неся воду и японский чай. Кэндзи медленно потягивал чай, окидывая взглядом комнату. В одном углу находилась деревянная ширма с четырьмя панелями. Кэндзи за несколько метров видел чудесную резьбу. Он встал с подушки, чтобы поглядеть получше.
   Обращенная к нему сторона изображала красоты Японии во все четыре времени года. Зиму символизировал лыжный курорт в японских Альпах, покрытых метровым слоем снега. Весну изображала сакура в цвету над рекой Кама в Киото. Потом шел летний ослепительный день, увенчанная снегом вершина Фудзиямы возвышалась над сочной зеленью. Осень бушевала красками в деревьях вокруг фамильной усыпальницы Токугава и мавзолея в Никко.
   «Удивительная красота, — подумал Кэндзи, вдруг ощутив тоску по дому. — Тосио попытался воспроизвести мир, который мы оставили позади. Но зачем? Почему он тратит свои мерзкие деньги на такое великолепное искусство? Странный, непонятный человек».
   Четыре панели на обратной стороне ширмы живописали другую Японию. Яркими красками была изображена битва при замке Осака, происшедшая в начале XVII века; после нее Иэясу Токугава сделался сегуном Японии. Ширму покрывали человеческие фигурки: сражающиеся самураи, придворные — мужчины и женщины, — наблюдавшие за ходом сражения; был изображен даже сам господин Токугава — будучи выше всех прочих, он с явным чувством удовлетворения радовался победе. Не без интереса Кэндзи отметил, что резной фигуре сегуна были приданы черты Накамуры.
   Кэндзи уже собирался усесться на подушки, когда ширма раздвинулась и появился его соперник.
   — Оматидо сама дэсита[46], — проговорил Накамура, слегка кланяясь в его сторону.
   Кэндзи ответил неловким поклоном, потому что не хотел встречаться взглядом со своим соотечественником. Тосио Накамура был одет в форму самурая со всеми атрибутами, включая меч и кинжал! «Все это часть психологической обработки, — сказал себе Кэндзи. — Он хочет испугать меня или смутить».
   — Ано, хадземемасека[47], — сказал Накамура, усаживаясь на подушку перед Кэндзи. — Котя га, оисии дэсу, нэ?[48]
   — Тотэмо оисии дэсу[49], — ответил Кэндзи, сделав новый глоток. Чай оказался действительно великолепным. «Но ты не сегун, — думал Кэндзи, — и я должен изменить общий настрой, прежде чем начнется серьезный разговор».
   — Накамура-сан, мы с вами занятые люди, — произнес по-английски губернатор Ватанабэ. — Давайте побыстрее покончим с формальностями и приступим прямо к делу. Сегодня утром ваш представитель сообщил мне по телефону, что вы «озабочены» событиями, происшедшими за последние двадцать четыре часа, и имеете конкретные «позитивные предложения» для уменьшения напряженности, существующей в Новом Эдеме. Поэтому я и пришел переговорить с вами.
   На лице Накамуры ничего не отразилось. С легким шипением, выражающим недовольство прямотой Кэндзи, он заговорил:
   — Ватанабэ-сан, вы забыли хорошие японские манеры. Невежливо приступать к деловому разговору, не сделав комплимент хозяину дома и не поинтересовавшись его здоровьем. Подобные неловкости всегда ведут к неприятным разногласиям, а их следует избегать…
   — Прошу прощения, — перебил его Кэндзи с некоторым нетерпением в голосе. — По-моему, вы в последнюю очередь можете учить меня хорошим манерам. Кстати, мы не в Японии и даже не на Земле, так что старинные обычаи нашей страны здесь неуместны, как и эта одежда на вас…
   Кэндзи не собирался оскорблять Накамуру, однако хотел, чтобы его противник обнаружил свои истинные намерения. Заправила-тайкун вскочил на ноги. На какой-то миг губернатору показалось, что Накамура собирается обнажить самурайский меч.